Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

Филарет Никитич был не только патриархом, но и «великим государем»…

И не по одному имени, но и в действительности. Вместе с сыном правил он Московским государством.

«Подданные, – пишет митрополит Макарий, – писали и подавали свои челобитные не одному царю, но вместе и великому государю святейшему патриарху, бояре делали свои доклады о государственных делах пред царем и патриархом, многие указы издавал царь, многие грамоты жаловал не от своего только имени, но и от имени своего отца, великого государя и патриарха. Иностранные послы представлялись царю и патриарху вместе в царских палатах, а если патриарх почему-либо там не присутствовал, то представлялись ему особо в патриарших палатах с теми же самыми церемониями, как прежде представлялись царю. Из переписки, какую вели царь и патриарх, когда один из них отлучался из Москвы на богомолье, видно, что они извещали тогда друг друга о текущих государственных делах и спрашивали друг у друга совета, что царь охотно принимал советы своего отца и иногда отдавал на его волю поступить, как признает нужным, и патриарх действительно распоряжался иногда по своему личному усмотрению без указаний от царя».

Патриарх Филарет управлял русским государством и Русской Православной Церковью четырнадцать лет.

В конце жизни он с царем Михаилом попытался освободить Смоленск, воспользовавшись смертью польского короля Сигизмунда.

Смоленск освободить не удалось.

1 октября 1633 года русская армия Шеина, осаждавшая Смоленск, была окружена армией королевича Владислава и капитулировала.

Рис.30 Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости

Патриарх Филарет. Гравюра XIX в.

Получив это известие, 7 октября 1633 года, восьмидесяти лет от роду, патриарх Филарет скончался.

Существует предание, что якобы он за всю свою жизнь ни разу не огорчился…

Воистину дивно, если еще раз вспомнить, какую жизнь прожил он.

Боярин и первый щеголь, двоюродный брат царя, в неумеренной жажде власти воспитывает самозванца и за это платится лишением всех богатств и пострижением в монахи. Но из рук этого взращенного им самозванца получает Филарет сан митрополита, из рук другого самозванца, неизвестного ему шкловского еврея, – патриаршее достоинство. А потом были девять лет польской неволи, и, когда уже начало казаться, что это навсегда, приходит известие об избрании на московский престол сына…

Умирая, Филарет сам указал и благословил себе преемника на патриаршей кафедре.

«В лето 7142 (1634) поставлен бысть на великий престол Московского государства в патриархи Пскова и Великих Лук Иосаф, архиепископ по изволению царя Михаила Федоровича всея Русии и по благословению Филарета патриарха, понеже был дворовой сын боярской (выделено нами. – Н.К.), во нравах же и житии добродетелен был, а ко царю не дерзновен».

И тут он оказался верен своей любви к «орднунгу», и своему тяготению к продвижению на высоты власти дворовых людей.

Григорий Отрепьев, напомним, тоже был сыном боярским, его, Федора Никитича, дворовым человеком…

7

Через два года после кончины Филарета был заключен вечный мир с поляками. Дабы закрепить вечный мир присягою ездило в Польшу посольство князя Алексея Михайловича Львова-Ярославского.

Послы отобедали у нового польского короля, посмотрели «потеху», как приходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Алаферн и как Юдифь спасла Иерусалим, и после потехи начали выпрашивать у короля в честь вечного мира тела Шуйских, царя Василия и его брата.

– Отдать тело не годится… – заартачились польские паны. – Мы славу себе учинили вековую тем, что московский царь и брат его лежат у нас в Польше… Надобно помников нам дать, иначе мы не согласны.

В наказе, данном послам царем Михаилом, говорилось: «Если за тело царя Василия поляки запросят денег, то давать до 10 000 и прибавить, сколько пригоже, смотря по мере, сказавши однако: “Этого нигде не слыхано, чтоб мертвых тела продавать, а за тело Дмитрия Шуйского и жены его денег не давать: то царскому не образец”».

Из этих расчетов и было дано тогда коронному канцлеру Якобу Жадику десять сороков соболей, и другие паны тоже получили соболей на 3674 рубля.

Тела Шуйских были погребены в каплице…

Посольские дьяки велели взломать пол и увидали под ним палатку каменную, а «в палатке три гроба, один на правой стороне, а два на левой, последние поставлены один на другом; одинокий гроб на правой стороне был царя Василья, на левой, наверху, – князя Димитрия, а под ним – жены его».

Сделаны были хорошо просмоленные новые гробы, в них и поставили старые гробы. Польский король, чтобы обить гроб царя Василия, прислал золотного турецкого атласа, кружев и серебряных гвоздей…

На гроб князя Дмитрия прислано было им зеленого бархата, а на княгинин гроб – зеленой камки.

«10 июня с утра в Кремле московском загудел реут, – пишет С.М. Соловьев, – и народ повалил к Дорогомилову навстречу телу царя Василия. От Дорогомиловской слободы до церкви Николы Явленного на Арбате тело несли на головах дети боярские из городов, а за телом шли Рафаил, епископ коломенский, архимандриты, игумены и протопопы, которые были назначены встречать тело в Вязьме; за телом шли послы, князь Львов с товарищами.

У церкви Николы Явленного встречал тело Павел, митрополит Крутицкий, и новоспасский архимандрит Иосиф, с ними всех церквей деревянного города попы и дьяконы со свечами и кадилами; тут же встречали бояре, князь Сулешов да Борис Михайлович Салтыков, да окольничий Михаила Михайлович Салтыков в смирном (траурном) платье служилые люди, гости и купцы, встречавшие вместе с боярами, были также все в смирном платье.

От Николы Явленного тело несли в Арбатские ворота Воздвиженкою к Каменному мосту (через Неглинную в Кремль) дворяне московские на плечах. Патриарх Иоасаф со всем освященным собором встретил тело у церкви Николы Зарайского (что у Каменного моста деревянный храм), в ризах смирных, и, учиня начало по священному чину, пошел за телом, которое внесли в Кремль через Ризположенские ворота. Когда поравнялись со двором царя Бориса, то зазвонили во все колокола и тело внесли в Архангельский собор в передние двери от Казенного двора; государь встретил у собора Успенского, не доходя рундука, за государем были бояре, думные и ближние люди, все в смирном платье; в Архангельском соборе пели панихиду большую, а погребение было на другой день, 11 июня».

Наверное, это число, 11 июня 1635 года, и надобно считать настоящим концом русской Смуты.

8

Чем отличалась новая династия? За ее плечами была Смута, участницей, виновницей и жертвой которой она и была. И хотя и ограничена была власть царя Земским собором и Боярской думой, очень скоро происходят разительные перемены в московских верхах.

«Вокруг царей новой династии не видно целого ряда старых знатных фамилий, которые прежде постоянно держались наверху, – пишет В.О. Ключевский. – При царях Михаиле и Алексее нет уже ни князей Курбских, ни князей Холмских, ни князей Микулинских, ни князей Пенковых; скоро сойдут со сцены князья Мстиславские и Воротынские; в списке бояр и думных людей 1627 г. встречаем последнего кн. Шуйского и пока – ни одного кн. Голицына. Точно так же не заметно наверху фамилий нетитулованных, но принадлежащих к старинному московскому боярству: нет Тучковых, Челядниных, падают Сабуровы, Годуновы; на их местах являются все люди новых родов, о которых никто не знал или мало кто знал в XVI в., – Стрешневы, Нарышкины, Милославские, Лопухины, Боборыкины, Языковы, Чаадаевы, Чириковы, Толстые, Хитрые и пр., а из титулованных – князья Прозоровские, Мосальские, Долгорукие, Урусовы, да и из многих прежних добрых фамилий уцелели только худые колена». День за днем, год за годом оттесняются от управления страной наиболее знатные семьи. И это касалось не только противников Романовых, но всей русской аристократии».

«Бывали на нас опалы от прежних государей, – печалился ближайший сподвижник Романовых, князь И.М. Воротынский, – но правительства с нас не снимали; во всем государстве справа всякая была на нас, а худыми людьми нас не бесчестили».

Боярину, как справедливо заметил историк, хотелось сказать, что отдельным лицам из боярского класса иногда больно доставалось от произвола прежних государей, но самого класса они не лишали правительственного значения, не давали перед ним хода худородным людям. Князь И.М. Воротынский выражал, так сказать, правительственную силу класса при политическом бессилии лиц.

Не хочется сочувствовать человеку, непосредственно причастному к отравлению Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, к Семибоярщине и возведению на русский трон Михаила Романова…

Но не посочувствовать его отчаянию, когда он уразумел вдруг, что на опустевшие боярские места прорываются новые люди, непривычные к власти, не имеющие политического навыка, нельзя, потому что это и не его только отчаяние, а отчаяние всей страны.

Как часто, не щадя сил, жертвуя своею совестью, а порою и своей душой, добиваемся мы чего-то, что не очень-то и нужно нам. А добившись, видим, как страшно то, чего мы добились.

С Воротынским – род его, кстати, угас еще при первых Романовых – эта беда и случилась. Он имел несчастье не только дожить до окончательного закрепления власти за династией Романовых, но и увидеть, понять, что Романовым не нужны ни классы, ни общественные группы, которые бы поддерживали их.

Это прежние цари опирались, например, на служилых людей…

Они вместе с этими людьми держали страну.

Романовы же искали людей, которых не могли выдвинуть ни классы, ни общественные группы на Руси. И стоило ли удивляться, как стремительно редеют стройные местнические ряды боярства…

«Государи XVII века начали править с помощью отдельных лиц, случайно выплывших наверх, – пишет В.О. Ключевский. – Эти новые люди, свободные от правительственных преданий, и стали носителями и проводниками новых политических понятий, которые в Смуту проникли в московские умы…»

9

Конец царствия Михаила Федоровича был омрачен тенью нового самозванца.

Темно и неотчетливо растекались по Москве слухи о внуке Иоанна Васильевича Грозного, сыне Марины Мнишек, царевиче Иване…

Говорили, что повесили тогда в Москве не «ворёнка», а другого малыша, а «ворёнок» жив и готовится к походу на Москву.

Долго велись переговоры о выдаче нового самозванца, долго польское правительство уклонялось от этого, обещая сослать Лубу «за приставом» в Мариенбург, но московские послы требовали выдачи, грозили, что тогда договор между Польшей и Россией будет «не в приговор, и межи – не в межу». Наконец, поляки уступили.

Осенью 1644 года Лубу привезли в Москву.

Это было, кажется, последнее деяния Михайлова царствования…

В апреле 1645 года самочувствие первого царя Дома Романовых резко ухудшилось.

«Доктора – Венделин Сибелиста, Иоган Белоу и Артаман Граман – смотрели воду и нашли, что желудок, печень и селезенка по причине накопившихся в них слизей лишены природной теплоты и оттого понемногу кровь водянеет и холод бывает, оттого же цинга и другие мокроты родятся».

Лечили царя Михаила Федоровича «составным ренским вином», приправленным разными травами и кореньями, но вино не помогло очищению царской печени от слизей, и 14 мая доктора прописали другое лекарство.

26 мая доктора опять смотрели воду: «оказалась бледна, потому что желудок, печень и селезенка бессильны от многого сиденья, от холодных напитков и от меланхолии, сиреч кручины»…

Доктора прописали царю составной сахар и велели мазать желудок бальзамом, но и бальзам не помог.

12 июля Церковь празднует память преподобного Михаила Малеина.

Двоюродный брат преподобного Никифор Фока стал императором Византии, а сам Михаил Малеин после долгих подвигов иноческой жизни основал лавру, в которой взрос под его руководством преподобный Афанасий, основатель знаменитой лавры на Афоне.

12 июля были именины царя Михаила Федоровича. Он пошел к заутрене, но в церкви сделался припадок, и назад его уже принесли.

К вечеру болезнь усилилась, он начал стонать, жалуясь, что внутренности терзаются, велел призвать царицу, простился с женою и благословил шестнадцатилетнего сына Алексея Михайловича на царство.

– Тебе, боярину нашему, – сказал он, обращаясь к дядьке сына Борису Ивановичу Морозову, – приказываю сына и со слезами говорю: как нам ты служил и работал с великим веселием и радостию, оставя дом, имение и покой, пекся о его здоровье и научении страху Божию и всякой премудрости, жил в нашем доме безотступно в терпении и беспокойстве тринадцать лет и соблюл его, как зеницу ока, так и теперь служи.

Ночью, почувствовав приближение смерти, Михаил исповедался и приобщился Святых Тайн, после чего, в начале третьего часа ночи, скончался.

Было 13 июля 1645 года.

В этот день празднует Православная Церковь Собор Святого Архангела Гавриила…

Глава девятая
Русская дорога

Белые и черные реки текут с Урала…

Белые текут на запад, а черные – на восток.

Пробираясь вдоль черных рек, просачивались из-за Камня орды пелымского князя Кихека, чтобы, «засыпая озерцы трупами», пройти по Пермской земле.

А по белым рекам поднимались к Уралу казаки. Семь имен насчитывают историки у атамана. Камешком в реке народной молвы каталось его имя, пока не выплеснулось на берег: Ермак.

В 1581 году, когда далеко на западе задыхался осажденный войсками Стефана Батория Псков, казаки прошли по Чусовой в Серебрянку, волоком перетащили легкие струги через кручи уральского водораздела и спустились по Журавлику и Баранче в Тагил. Трудным был этот путь через тагильские перевалы, но другого не знали тогда казаки Ермака.

За годы, проведенные в Искере, Ермак не только сражался с остатками кучумовских отрядов, не только утверждал русскую государственность в Сибири, но и искал короткую и надежную дорогу через Камень.

Ровно полгода добиралась к Ермаку по Лозьвинскому пути отправленная Иоанном Васильевичем Грозным подмога. Далек, в две тысячи верст, оказался он, и меньше половины царских дружинников добрело до Искера…

Пытаясь отыскать удобную дорогу в Русь, гибнут сподвижники Ермака. Возле Казымского городка на Оби пал Никита Пан. Осенью следующего года гибнет со своим отрядом Иван Кольцо.

Разведывая горные перевалы на водоразделе Лозьвы и Вишеры, предпринимает Ермак Пелымский поход…

Но неприступными кручами Урал отделил Сибирь от России, и не было, кажется, и щелочки в этой каменной стене.

Гибель самого Ермака в день Преображения Господня, 6 августа 1585 года, не изменила естественного течения истории освоения Сибири. Дело Ермака было совершено – и через два года после его смерти поднимаются на Type и Тоболе города – Тюмень и Тобольск…

Как обточенные речным течением гальки, по берегам сибирских рек рассыпались бесчисленные Ермаши и Ермаковки – русские деревеньки в Сибири.

Один за другим сходят с исторической сцены последние Кучумовичи. Сам Кучум все еще кочует по ишимским степям, но вылазки его, исполненные бессильной ярости, страшны только для местного населения.

Пройдет несколько десятков лет, и даже местные жители забудут название бывшей сибирской столицы. Подрытый течением Иртыша, рухнет в мутноватую воду ханский город и исчезнет навсегда из памяти сибирских народов.

1

Сделавшись Россией, Сибирь вступала в новую эпоху, и новые отношения, сложившиеся на ее безграничных просторах, требовали, прежде всего, нового пути, который соединил бы Сибирь с Россией.

В 1595 году царь Федор Иоаннович издал указ, по которому надобно было искать «охочих людей», способных указать и проложить удобную дорогу в Сибирь.

О царе Федоре написано немало…

«Слабоумный» и «юродивый» – вот эпитеты, которые сопровождают последнего отпрыска Калитинской династии.

Подкрепляются эти эпитеты то цитатой из письма польского посла Сапеги: «Царь мал ростом… с тихим, подобострастным голосом, с простодушным лицом, ум имеет скудный или, как я слышал от других и заметил сам, не имеет никакого, ибо, сидя на престоле во время посольского приема, он не переставал улыбаться, любуясь то на свой скипетр, то на державу»; то высказыванием шведа Петрея, что царь Федор от природы почти лишен рассудка и часто бегает по церквам трезвонить в колокола.

О том, что это свидетельства послов враждебных России стран, что в этих письмах приведен не портрет царя Федора, а карикатура на врага, с которым предстоит воевать, историки стараются не упоминать.

Рис.31 Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости

Ермак Тимофеевич. Портрет XVIII в.

Иные свидетельства о царе Федоре дают русские летописи. Долгожданным называли они последнего отпрыска Калитинской династии.

И это не преувеличение.

Федор Иоаннович был истинно русским царем, православие значило для него больше, чем все ценности протестантского мира, и промыслительно, что это именно при нем обрела Русь патриаршество, именно в годы царствования Федора Иоанновича, по сути, и совершилось дело присоединения Сибири!

Вчитываясь в строки указов Федора Иоанновича, нельзя не поразиться их уверенности в неисчерпаемости народных сил. А чем, собственно говоря, еще и может быть силен правитель, как не этой безграничной верой в собственный народ?

Ощущая насущную нужду в короткой и удобной дороге между Русью и Сибирью, царь Федор Иоаннович не создавал специальных коллегий, не засылал воевод и прочих «специалистов», он просто приказал «сыскать охотника».

Дорога нужна была для всего народа. Эта дорога была нацелена в будущее его истории, его исторической судьбы. Народ и должен был провести ее.

Поразительно, что из обилия вариантов правительство сумело выбрать единственно возможный и единственно осуществимый, но еще поразительнее, что всего через три года, в год кончины царя Федора Иоанновича, дорога была «найдена» и проложена.

«Вождем был оной дороги Артюшка Бабинов».

Кто он, этот соликамский крестьянин Артемий Сафронович Бабинов?

Снова и снова перечитываю я скупые строчки летописи, снова вчитываюсь в витиеватый текст царских жалованных грамот, пытаясь представить себе позабытого землепроходца…

Известно, что был у него в Соли Камской дом, что сам он кроме землепашества занимался еще и промыслом. Ловил зверя в отрогах Уральского хребта и, наверно, многое знал о Камне еще из промысловой жизни.

Дороги через Камень были…

Был известен испокон веков путь, называемый на местном наречии мирляни — «народный путь».

Он шел из Чердыни по реке Вишере, спускался в Тавду, из Тавды в Тобол, потом поднимался по Тоболу и Type до Тюмени. В результате получалось от Соли Камской до Тюмени две тысячи верст.

Вела через Урал волчья тропа, по которой в 1582 году провел Ишберей в Москву посольство Ермака. Зимой по этому пути можно было ездить, но летом с трудом пробирались по тропе и пешие[53].

Артемий Сафронович Бабинов, наверное, знал об этих дорогах, но искал он другую. Нужна была не волчья тропа, не зимний санник промысловиков, а обычная дорога, по которой могли проехать крестьянские телеги.

Бабиновская дорога пошла от Соликамска через верховья Яйвы к речке Мостовой, принадлежащей уже к системе реки Туры. Протяженность ее – двести пятьдесят верст от Соликамска до Тобольска. На тысячу пятьдесят верст удалось сократить прежний Лозьвинский путь.

«А мостов мостили от Соликамской через речки, буераки и грязные места до Верхотурья – поперечных семь по 50 сажен, а длинных 30 мостов по 130 сажен».

Чтобы яснее представить себе весь объем работ, нужно сложить длину этих мостов – она составит около девяти километров. А кроме этого, нужно было еще расчистить заросшие лесом берега, разобрать каменные завалы. И трудно поверить, что такая дорога была построена за три года, без какого-либо государственного финансирования.

2

Поразительное совпадение… Открытие Бабиновской дороги совпало с венчанием на царство Бориса Годунова.

Новая дорога в Сибирь и новая династия…

Ясная и открытая дорога в будущее! Как только была открыта Бабиновская дорога, сразу двинулись в Сибирь русские крестьяне. Начиналось стремительное заселение Зауралья.

Только в 1599 году, по документам Верхотурской приказной избы, по Бабиновской дороге прошло в Сибирь около тысячи крестьянских семей. Правительство предусмотрело, кажется, все, чтобы не было «порухи» государеву делу.

Денежное вспомоществование выдавалось поселенцам дважды.

Аванс в пять рублей они получали при сборах в дорогу, а остаток в пятнадцать рублей переводился в Соликамск. Здесь местные воеводы расходовали часть «подможных» денег на то, чтобы обеспечить каждого поселенца тягловым и продуктивным скотом. В покупках лошадей и коров воеводы отчитывались, а чтобы полностью исключить возможные злоупотребления, при закупке скота присутствовали и посадские представители, которые хорошо знали цены на местные товары и пользовались доверием среди населения.

Начавшееся с 1598 года движение крестьян в Сибирь и предопределило будущие успехи землепроходцев. Русские крестьяне по Енисею и Ангаре выходят в Якутию и на Амур, достигают берегов Тихого океана, продвигаются дальше, оседлывая острова, выбираются и на Американский материк.

В отличие от своих современников – испанских конкистадоров, русские землепроходцы осваивали Сибирь, не сжигая, а отстраивая новые города, выводя новые сорта ржи и пшеницы, которые могли расти в Сибири.

По мнению академика А. Окладникова, «активная творческая работа по освоению Сибири велась непосредственным производителем русского общества – крестьянином, творцом материальных и духовных благ».

Путь этим землепроходцам-крестьянам и открывала дорога, проложенная соликамским крестьянином Артемием Сафроновичем Бабиновым.

Двести лет существовала она, и двести лет шел по этой дороге, неся на своей спине книгу, медведь с соликамского городского герба.

Остатки Бабиновской дороги сохранились и до наших дней.

Необычайное волнение охватывает тебя, когда поднимаешься на холм в селе Верх-Яйва Соликамского района и, приглядевшись, начинаешь различать следы старинного сибирского тракта. Спустившись под гору, он проходит через село вдоль правого берега Яйвы к перевозу, перебирается на левый, истончаясь, поднимается в гору и теряется в лесных сумерках.

Там начинается Сибирь…

Дорога…

Снова вдумываешься в великий смысл этого слова, перечитывая Соликамскую летопись, которую разыскал и опубликовал в середине XIX века пермский краевед А. Дмитриев.

Бесхитростно перечисляет летописец события, происшедшие в крае: прибыл на воеводство новый боярин, привезли колокол… Все события равновелики для летописца. Все они заслуживают того, чтобы быть отмеченными в истории.

Но, перечисляя события, случившиеся в округе, снова и снова возвращается летописец к дороге, проложенной его земляком в Сибирь.

Какую мысль пытался выразить соликамский летописец?

Чем взволновало его это известие, если, забывая о положенном по уставу каноническом спокойствии и лаконичности, снова повторяет он его?

Гневом и карами Ивана Грозного отбушевало калитинское племя и тихо истлело угольками Федорова царствия. В 1598 году умер этот последний отпрыск династии. Умер, не оставив наследника.

Династический кризис больно отозвался в стране. Верховное правительство уже не могло совладать с лавиной событий.

Началась на Руси Смута…

Пройдет всего семь лет, и на русский престол взойдет дворовой человек Романовых, монах-расстрига Гришка Отрепьев.

Пошатнутся основы государственности, и вот уже страшный для Руси 1611 год: взят поляками Смоленск, шведы в Новгороде, Псков в руках самозванца Сидорки; объятая огнем, полыхает Москва, а польский отряд укрылся за стенами древнего Кремля.

Тогда и запишет эту недобрую, дошедшую до Соликамска весть летописец: «Москва и прочие города взяты. Святейший патриарх Гермоген преставился…»

Нет, не по забывчивости снова и снова повторял летописец известие о Бабиновской дороге. Потому и волновала его эта мысль, что Бабиновская дорога ощущалась им как дорога русской судьбы, дорога, которая из пожара и смуты шла, кажется, совсем в другой мир, где у страны велась другая хронология.

Эта дорога связывала Святую Русь с пришедшей на смену Россией, и здесь совершенно иначе текло время!

Ведь именно в страшные годы Смуты поднимаются в Сибири русские города – Пелым, Березов, Сургут, Тара, Обдорск, Нарым. Именно в Смутное время, нимало не сомневаясь в крепости государства, раздвигают замечательнейшие русские люди границы державы, уходя все дальше на восток.

Уверенна и непоколебима их поступь.

В 1598 году заложено Верхотурье.

В 1600 году основан Туринск.

В 1604 году – Томск.

В 1607 году – Туруханск…

Всего двадцать лет потребовалось, чтобы поднялись в Сибири Кузнецк и Енисейск, Ачинск и Красноярск, Канск и Ишимск, Киренск и Якутск, Олекминск и Верхоянск…

И все эти люди, которые прокладывали новые пути, закладывали и отстраивали новые города, распахивали нетронутые земли, – все прошли по Бабиновской дороге.

Эта и была дорога Святой Руси…

3

И была проложена эта дорога из той сказочной дали, где умирали русские богатыри и разливались могучими реками…

Где пала Дунаева головушка —
Побежали речка Дунай-река,
А где пала Настасьина головушка —
Протекала Настасья-река…

Полноводной рекой разлился былинный богатырь Дон Иванович. Людьми раньше были и Днепр, и Волга, и Западная Двина. Превратился в реку и павший в битве с татарами Сухман-богатырь.

Потеки Сухман-река
От моея от крови от горячия! —

умирая, воскликнул он, и побежала среди лесов Сухона, вбирая в себя малые ручейки и речки. Поднялись на берегах ее деревеньки и города, и среди них – знаменитый Великий Устюг.

Поднявшийся на крови могучего богатыря, этот город унаследовал его силу и мужество.

Великий Устюг сжигали камские булгары и новгородские ушкуйники, князь Василий Косой и казанские татары; жителей косила моровая язва.

Но ни нашествия, ни пожары, ни «великие потопления», ни мор не могли погубить город, и после каждой напасти он заново отстраивался, наполнялся людьми, рос и богател…

«Славен город Москва!» – кричали на вечерней перекличке стрельцы в караулах.

«Славен город Вологда! Славен город Устюг!»

А славился Великий Устюг цветными изразцами и финифтью, славился и торговлей своей, но более всего – смелыми да отчаянными людьми, мореходами и землепроходцами.

В начале XVII века в городе Великий Устюг жили ровесники Семен Дежнев, Василий Поярков, Михаило Стадухин. Чуть постарше их был Ерофей Хабаров, чуть помладше – Владимир Атласов.

Все они – подлинные правнуки былинного Сухмана, в жилах каждого текла его богатырская кровь, каждому суждено было повторить судьбу своего прадеда – после бесконечных трудов и тягот стать кому островом, кому мысом, кому городом, кому бухтой, а кому так и огромным краем…

Всем им суждено было рассыпать свои имена по карте нашей Родины.

Обратим внимание, что все перечисленные нами устюжане-землепроходцы родились в начале XVII века, когда, опустошая страну, бушевала на Руси Смута. Дежневу было меньше десяти лет, когда горела Москва, когда пали Смоленск и Новгород, когда польские отряды громили Москву и когда в Ярославль прибыл посол австрийского императора Юсуф Грегоревич для переговоров с князем Дмитрием Пожарским.

– Цесарь на Московское государство брата своего Максимилиана даст и с польским королем помирит вас вековым миром, – сулил он.

Дмитрий Пожарский кивал и, чтобы выиграть время, соглашался на все предложения, но пока велись переговоры в Вене, Москва была уже освобождена, а на престол избрали Михаила Романова. На этот раз стране удалось обойтись без приглашения «варягов».

Дежнев был подростком, когда в феврале 1617 года подписали Столбовский мир со Швецией, позволивший России сосредоточить свои силы на борьбе с Речью Посполитой за возвращение исконных русских земель.

Долгой и трудной была эта война. Ни Деулинское перемирие, ни Поляновский мир не могли остановить ее…

В 1629 году, когда поступил Семейка Дежнев на казачью службу, датчане сделали попытку блокировать пути в Белое море. Датский пират Енс Мунк по приказу Христиана IV начал перехватывать торговые суда, идущие к Архангельску.

А в 1633 году, когда русская армия под командованием князя М.Б. Шеина попала в окружение под Смоленском и погибла, ушел следом за Семеном Дежневым в Сибирь другой устюжский крестьянин Ерофей Хабаров.

В 1634 году, когда казнили по приговору Земского собора М.Б. Шеина, Ерофей Хабаров прибыл на Лену.

4

По-якутски Лена зовется – Елюене – Большая река…

Еще зимою 1619 года тунгусский князец Илтик рассказал в Енисейском остроге, что к востоку за горными перевалами течет великая река, по которой ходят «суда большие, а вода в той великой реке солона».

Зимой 1623 года мангазейский промышленник Пантелеймон Пянда, поднявшись по Нижней Тунгуске, через тунгусский волок перебрался на реку Куленга и близ устья реки Чечуй весною вышел на Лену и начал спускаться вниз.

Все шире становилась река, все круче поднимались берега. Порою они отступали от реки, порою вплотную подходили к ней, нависая над водой скалами. На самой реке появлялись острова.

За Табагинским мысом потянулась обширная равнина Улуу (великая) Туймада.

До самого Кангаласского мыса растянулась эта долина.

Здесь русские и встретились с якутами, которые, вытесняя местные племена тунгусов, поселились в этих местах пять столетий назад.

Теперь встреча разных народов произошла гораздо более мирно, чем можно было бы ожидать.

Якутов русские не вытесняли, они селились рядом. И тем легче давалось совместное проживание, что своей государственности у якутов не было.

Считается, что мангазейский промышленник Пантелеймон Пянда весной 1623 года встречался с потомком Элляя – предводителем кангаласских якутов Тыгыном.

У Тыгына было 200 человек войска, среди якутов он не имел равных соперников и жил как «пороз-бык, издающий пронзительный рев», или как «молодой жеребец, останавливающийся в гордой боевой позе», ибо не имел равных соперников в межродовых стычках и войнах.

Не случайно время правления Тыгына названо в якутских преданиях кыргыс уйэтэ – веком резни.

Если якуты и враждовали с казаками, то примерно так же, как они враждовали с соседними якутскими родами.

Через несколько лет после Пантелеймона Пянды, летом 1631 года, спустился с верховьев Лены отряд Осипа Галкина. В самом центре якутской земли привел он в русское подданство пять князцов и, собрав ясак, спустился по Лене до устья Алдана.

А на следующий год пришел на Лену Петр Бекетов. «Того же сентября в 25 день поставил я, Петрушка, с служилыми людьми на Лене реке острог».

Так и был основан Якутск.

Этот острог, поднявший две мощные крепостные стены, стал самым крупным острогом в Сибири. Над главной проездной башней на высоте в 14 саженей распростер над Леной крылья двуглавый орел.

Под крыльями этого орла и поселился Ерофей Хабаров на Лене.

Конечно, не особенно-то и задумывался он о государственных делах, когда подался в Сибирь, бросив в устюжской деревне свою жену Василису. Просто созвучной его былинному характеру оказалась сибирская ширь, и, обосновавшись на Лене, завел он пашню, построил мельницу, оборудовал соляную варницу и сразу немыслимо разбогател, пока вновь назначенный воевода Головин не попал в должники к нему. Три тысячи пудов хлеба задолжал он оборотистому устюжанину и, чтобы «расплатиться» раз и навсегда, конфисковал у Хабарова варницу, а самого удачливого хозяина заточил в тюрьму, над которой распростер крылья двуглавый орел.

Забегая вперед, скажем, что только весной 1649 года сумел оправиться от обиды и разорения Хабаров. Он убедил тогда нового воеводу Дмитрия Андреевича Францбекова разрешить ему организовать за свой счет экспедицию на Амур.

«Все здесь есть, – рассказывал письменный голова Василий Поярков, побывавший на Амуре незадолго до Хабарова. – И виноград растёт, и корабельный лес. Рай, одним словом».

Когда в 1653 году экспедиция «оптовщика» Ерофея Хабарова присоединила к России все Приамурье, на другом краю страны казаки Богдана Хмельницкого начали войну за освобождение Украины. Тогда, как сообщает летописец, на кладбище казнимых преступников, в Варшаве у мертвеца полилась из уха кровь, а другой мертвец высунул из могилы руку, пророча большие беды для Речи Посполитой…

За райский край, что присоединил Ерофей Хабаров к России, сделали на него такие начеты, что послабже человек удавился бы от отчаяния, или спился бы, или просто сник и сгинул на правеже.

Но не таков был новый сын боярский…

Вернувшись в Сибирь, Ерофей Павлович узнал, что уже не четыре тысячи (столько в Москве насчитали!) должен он, а четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей и еще два алтына денег.

Правда, смилостивился воевода якутский.

Когда предоставил ему Ерофей Павлович поручительства надежных людей, разрешил частями выплачивать долг: ежегодно поставлять в Якутск из своего хозяйства по тысяче пудов хлеба.

И поставлял хлеб Хабаров в Якутск. Широко вел хозяйство в деревне на Киренге, прозванной местными жителями Хабаровкой. До амурского похода дважды разоряли Хабарова воеводы, теперь – только бы тыщу пудов поставлял! – никто уже не чинил препятствий.

Мирно трудился он. Иногда отрывался от работы, прислушиваясь, как поют за рекой:

Во сибирской во украине,
Во Даурской стороне,
В Даурской стороне,
А на славной на Амур-реке,
На усть Комары-реке
Казаки царя белова.
Оне острог поставили,
Есак царю собрали
Из-за сабельки вострыя,
Из-за сабли вострыя,
Из-за крови горячия…

Потирал тогда Ерофей Павлович свой заросший диким мясом шрам от китайской сабли, оставшийся на лице. Про него была сложена эта полюбившаяся сибирякам песня, про хабаровских казаков, за снаряжение которых до сих пор рассчитывался Ерофей Павлович.

Неведомо, удалось ли ему рассчитаться с казной.

Зато точно известно, что еще при своей жизни он наделил хозяйством сыновей и внуков, что построил Ерофей Павлович Троицкую церковь в соседнем Киренском монастыре, которому и оставил после смерти на помин себя да жены своей Василисы и родителей деревню Хабаровку…