Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

За четверть века до описываемых событий, 8 июля 1579 года, в Казани произошло обретение чудотворной Казанской иконы Божией Матери.

Великие чудеса явились от нее…

Уже на следующий день прозрел перед иконой слепой Никита.

Но икона Казанской Божией Матери даровала и чудеса духовного прозрения. Словно спадала пелена с глаз, и ясно видели люди, что надлежит делать, чтобы спастись самим и спасти Отечество.

И самое первое чудо, совершенное иконой, – священник Ермолай, который первым поднял чудотворный образ, чтобы показать народу.

Пятьдесят лет было ему тогда.

Большая часть жизни оставалась за спиною, но вот он взял в руки чудотворный образ, и словно спала пелена с глаз современников, и сразу – во всей духовной мощи явился облик святителя Гермогена…

Мы уже говорили, как бесстрашно выступил он против попытки самозванца узурпировать православные обряды и обычаи, но главный святительский подвиг ему еще предстояло совершить…

И совершать его предстояло в духовном противостоянии недругам Руси и православия, какой бы сан и какое бы звание ни носили они…

1

Еще валялись на Красной площади трупы Григория Отрепьева и Петра Басманова, а воровского патриарха Игнатия уже лишили сана и заключили в Чудовом монастыре. В вину ему вменялось нарушение православных обрядов во время коронации и бракосочетания самозванца с Мариной Мнишек.

Теперь надобно было избирать и нового царя, и нового патриарха.

Московским вельможам, замешанным в свержении Годуновых и службе романовскому холопу, хотелось выбрать царем такого же, как они, измаранного клятвопреступлениями боярина, который не мог бы потом попрекнуть их. Подходили для этого и обласканные самозванцем Романовы, и князь Василий Голицын, который удавил со стрельцами царя Федора Годунова и его мать – царицу Марию…

Но был еще и князь Василий Шуйский…

Портреты его у историков романовской эпохи всегда почему-то смахивают на карикатуру. Одни из них рисовали Шуйского толстым («Роста малого, толст», – утверждал Н.М. Карамзин), другие – тощим («Худенький, приземистый, сгорбленный старичок», – говорил Н.И. Костомаров), но всегда, хотя будущему царю было чуть больше пятидесяти лет, изображали старком. И всегда – несановитым и некрасивым. Всегда – с большим, широким ртом; с подслеповатыми, больными глазами…

Еще большую суровость проявляли историки в оценке моральных качеств Шуйского… «Донельзя изолгавшимся и изынтриговавшимся» называл его В.О. Ключевский. «Мелочной, скупой до скряжничества, – говорил про Шуйского Н.И. Костомаров, – завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя».

Спору нет…

Из-за небольшого роста князь Шуйский мог казаться полноватым, почти толстым. Испорченные неумеренным чтением глаза действительно быстро уставали и часто бывали красными. Шуйский вполне мог казаться подслеповатым…

Он очень бережливо относился к государевой казне, иногда бывал мелко, не по-царски, скуп. Особенно удручала бояр скупость Шуйского, когда они сравнивали ее со щедростью Григория Отрепьева, который в три месяца своего правления сумел практически опустошить государеву казну, скопленную за несколько веков московскими государями[39]…

Все это так…

Сложнее с лживостью.

Разумеется, изображать человека, вся жизнь которого протекала возле трона, образцом прямоты и простодушия было бы неосмотрительно.

Но не будем забывать, что это ведь Василий Шуйский обличил самозванца. И это всё меняет. Человека, поднявшегося за правду на плаху, уже невозможно назвать лжецом, даже если он когда-то и говорил неправду.

Кроме того, встречая суровые отзывы о царе Василии Шуйском, не нужно забывать, что большинство историков XIX века почитало либеральный атеизм главной духовной ценностью, а православное самосознание русского народа считало неискренним и лживым. Неискренностью они называли и тот мистицизм, без которого трудно представить себе Василия Шуйского. Чрезвычайно умный и начитанный, он простонародно искренне верил в чудеса и чародейства. Это тоже трактовалось как лживость…

Подобные оценки, разумеется, далеки от истины.

Гораздо более точной представляется нам характеристика, данная Василию Шуйскому А.С. Пушкиным: «Il montre dans l`histoire un singulier melange d`audace, de souplesseet de force de caractere»[40].

Чтобы обнаружить смелость и силу характера, а заодно разумность и предусмотрительность в действиях Василия Шуйского, достаточно только отказаться от нелепой привычки во что бы то ни стало, даже вопреки исторической истине, защищать доброе имя Романовых…

«По убиении расстриги, – вздыхает ангажированный врагами Василия Шуйского летописец, – бояре начали думать, как бы согласиться со всею землею, чтобы приехали из городов в Москву всякие люди, чтобы выбрать, по совету, государя такого, который бы всем был люб. Но Богу не угодно было нас помиловать по грехам нашим: чтобы не унялась кровь христианская, немногие люди, по совету князя Василия Шуйского, умыслили выбрать его в цари».

Так, наверное, и было…

Москвичи еще слишком хорошо помнили, что сановитый Голицын, командуя полком правой руки под Кромами, перешел на сторону самозванца и участвовал в бесчеловечной расправе над Годуновыми, а помаргивающий красноватыми глазами Шуйский бесстрашно обличал самозванца, стоя перед плахой на Лобном месте!

Москвичи не успели еще позабыть, как осанистый красавец Филарет (Романов) принимал знаки митрополичьего достоинства из воровских рук, а сгорбленный книгочей Шуйский поднимал против самозванца восстание, и это за ним шли в Кремль восставшие москвичи, чтобы уничтожить объявленного царем романовского холопа!

Верховные бояре тоже помнили, что в глазах народа эти достоинства превозмогут сановитость и осанистость, и решили перехитрить народ.

19 мая 1606 года бояре вышли к народу, что с раннего утра толпился на Красной площади, и предложили избрать патриарха, который встанет во главе временного правления и разошлет грамоты, созывающие «советных людей» из русских городов для выборов царя.

Расчет был простым.

Бояре собирались поставить в патриархи Филарета, и этот свой патриарх помог бы избрать им своего царя.

Но и москвичи знали, что бояре прочат в патриархи Филарета Романова, и прекрасно понимали, какие выборы царя устроит этот ставленник своего холопа-самозванца.

Царь Василий Иванович Шуйский

Поэтому-то голоса бояр потонули в недовольном гуле толпы, из которого вдруг взметнулся решительный голос:

– Прежде да изберется царь! Царь нужнее патриарха!

Народ одобрительно зашумел, и тут же было выкрикнуто имя князя Василия Ивановича Шуйского…

Больше в Москве после правления Григория Отрепьева выбирать было некого.

К сожалению, тогда московские бояре уже вошли во вкус шляхетской вольности и, вынужденные под давлением народа согласиться на избрание царем Василия Шуйского, обговорили это согласие значительным ограничением царских полномочий.

Согласно заключенному договору, царь не имел власти лишать кого-либо жизни без приговора Думы, обязался не подвергать гонению вместе с виновными их невиновную родню. Наконец, царь обязывался не давать веры доносам. Если донос оказывался ложным, царь обязан был наказать доносчика.

Василий Шуйский не мог не понимать, что подобное ограничение царской власти, поощряя боярские измены и мятежи, превратится в постоянный источник угрозы безопасности Руси.

Поэтому Шуйский попытался перехитрить бояр.

При венчании на Царство, как пишет летописец, он всенародно присягнул, «чтобы ни над кем не сделать без Собору никакого дурна».

Мысль разумная. Присягая Собору, Шуйский сбрасывал с себя зависимость от Боярской думы. Но, разумеется, понимали это и бояре, которые зорко следили за новым царем, чтобы не потерять своей власти.

– Такого никогда, государь, на Руси не велось! – зашумели они. – Ты, государь, такой «новизны» не вводи…

Конечно же, если бы Шуйский был избран, как Годунов, у него, возможно, и хватило бы сил оборвать голоса предателей, но он ведь действительно в цари был лишь выкрикнут…

«Этому провозглашению толпы, только что ознаменовавшей свою силу истреблением Лжедмитрия, никто не осмелился противодействовать, и Шуйский был не, скажем, избран, но выкрикнут царем, – говорит С.М. Соловьев. – Он сделался царем точно так же, следовательно, как был свергнут, погублен Лжедмитрий, скопом, заговором, не только без согласия всей земли, но даже без согласия всех жителей Москвы; умеренная, спокойная, охранительная масса народонаселения не была довольна в обоих случаях, не сказала своего “да”: гибельное предзнаменование для нового царя, потому что когда усердие клевретов его охладеет, то кто поддержит его? На московском престоле явился царь партии, но партия противная существовала: озлобленная неудачею, она не теряла надежд; к ней присоединились, т. е. объявили себя против Шуйского, все те, которым были выгодны перемены, и всякая перемена могла казаться теперь законною, ибо настоящего, установленного, освященного ничего не было».

Но нужно понимать и то, что если бы сторонники Шуйского не форсировали выборы, откровенное предательство семи – восьми? девяти? десяти? – боярщины явилось бы на Руси тоже на несколько лет раньше.

И наступил бы тогда для России 1612 год – неведомо…

2

Современники не раз отмечали, что с воцарением Василия Шуйского власти у бояр стало больше, чем у самого царя.

Увы, это так…

И эта власть стала бы совсем неограниченной, если бы клятвопреступникам и цареубийцам удалось тогда возвести на патриарший престол ставленника Григория Отрепьева – Филарета (Романова).

Противостоять боярам в возвышении Филарета было еще труднее, чем ограничению царских полномочий, но тут на помощь царю Василию Шуйскому явился… царевич Дмитрий.

Мы рассказывали о том, что должен был переживать чрезвычайно склонный к мистицизму Василий Иоаннович Шуйский, стоя перед плахой на Лобном месте.

Его исповедничество, его мысли, что спустя мгновение он, быть может, встретится с царевичем Дмитрием в Царствии Небесном, его покаяние и молитва к нему, и тут же голос, возвещающий, что Шуйский помилован Дмитрием, – все это не могло не оставить следа в душе будущего царя.

Василий Шуйский верил в святость царевича Дмитрия, может быть, сильнее других и ему первому и являлась помощь и заступничество святого.

Так было, когда он стоял перед плахой на Лобном месте, так стало и теперь, когда он сел на троне московских царей.

Перенесение мощей царевича в Москву – пожалуй, самое первое деяние нового царя. С перенесением мощей связано и чудо дарования Василию Шуйскому помощи в его борьбе с боярством.

Согласно общепринятому мнению, затеяно перенесение мощей было ради предотвращения появления нового самозванца…

Русские бояре. Рисунок XVII в.

Это суждение верно ровно настолько, насколько может быть верным атеистический взгляд на православные святыни. Атеизм признает их культурное и историческое значение, но и только.

Действительно, если рассуждать логически, гроб с останками умершего должен был убедить любого, что этот человек умер, а значит, другой человек, называющийся его именем, – самозванец!

Но для этого ведь надобно верить, что выставленные останки – действительно останки царевича Дмитрия. Этой веры оказалось недостаточно на Руси, и самозванец появился-таки, и снова пошли за ним русские люди. Многие видели мощи царевича, но не верили, не желали верить, потому что не верить было удобнее…

Чудо, дарованное святым царевичем Дмитрием, проявилось в другом.

«В то ж время, егда венчан бысть царским венцом на Москве царь Василей, – пишет в “Летописной книге” С.И. Шаховской, – посла на Углич болярина князя Ивана Михайловича Воротынского, да преосвященного ростовского митрополита Филарета, и повеле им привести гроб царевича Дмитрея во царствующий град Москву на уверение людям»…

Совсем не с руки было Филарету отлучаться от выборов патриарха, но отказаться от царского поручения он не посмел.

Отказ вызвал бы нежелательные толки.

Действительно, человек, обласканный самозванцем Лжедмитрием, не желает или боится ехать к мощам подлинного Дмитрия. Это что-то да должно было значить…

И Филарет (Романов) поехал. Он покинул Москву, как раз когда должен был решаться вопрос о выборе патриарха.

3

Некоторые историки называют удаление Филарета из Москвы накануне выборов патриарха «обходным» маневром Василия Шуйского, но, как нам кажется, все было гораздо сложнее.

Нет никакого сомнения, что царь Василий Шуйский нашел бы способ удалить из Москвы ростовского митрополита Филарета и помешать ему стать патриархом, но помог ему в этом – святой царевич Дмитрий. И помощь эта могла бы быть гораздо действеннее, если бы Филарет (Романов) верил чуть-чуть сильнее.

В самом деле…

Поездка митрополита Филарета (Романова) в Углич – событие знаменательное и для биографии самого Филарета, и для истории России…

Ведь здесь, в Угличе, почти повторилась ситуация, которая произошла с Василием Шуйским на Лобном месте, произошла встреча человека с мощами святого, тень которого этот человек дерзостно и святотатственно пытался возродить в самозванце.

Внутренний драматизм события усиливался тем, что Филарет приехал к мощам святого Дмитрия как иерарх Церкви, а в иерархи его возвел преступник, присвоивший имя святого Дмитрия.

Понятно, что Филарет (Романов) не был подвижником православия, понятно, что и в святительских одеждах он оставался светским человеком, но не понимать, насколько кощунственна предстоящая ему миссия, он не мог.

В так называемой «Рукописи Филарета, патриарха Московского» подробно рассказывается об этой поездке… Любопытно, что Филарету долго не удавалось найти гроб живоносного мертвеца…

«Егда убо во град входят, тогда ощутиша граждане приход их, и внезапу стечеся весь град, мужи и жены… Цареву повелению едва повинующеся, и последнее целование живоносному мертвецу отдающе своему Государю, и надгробные песни с плачем и воплем испущаху, якож и при погребении праведного… И ту первее преблагий Бог прослави угодника своего: снимающе убо, гроба его Святителие и Бояре не могуще обрести и желаемое ими многоцелебное тело узрети»…

Долго не могли московские посланцы многоцелебное тело узрети и только «во время святаго пения внезапу узреше из десные страны, яко дым восходящ дыхание благовонно»… Начали копать там, и «обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженного царевича»…

Когда вскрыли гроб, увидели, что там лежит нетленное – пятнадцать лет прошло со дня похорон! – тело царевича Дмитрия…

«Целы и невредимы мощи обретошася. Кроме взятых частей от требующия земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сими освятится от скверноубийственных дланей. И не токмо бо плоть бысть в целости святого страдальца, но и ризы на теле его освятишася и истления избыша. И егда убиен бысть от безбожных изменник, и тогда ему прилучися держать в шуйце своей убрус шит златом и серебром пряденым, и тогда оставиша в руце его, и сие бяше цело и невредимо, яко у живаго в руце держимо: в друзей же приключишася плод, глаголемый орехи»…

В «Рукописи Филарета, патриарха Московского» не говорится о тех чувствах, что испытывал сам митрополит Филарет, когда увидел словно бы живое лицо царевича, не потерявшее блеска жемчужное ожерелье, шитый платок в левой руке, орех, найденный у святого отрока в правой руке и с ним положенный в могилу…

Но откуда тогда странное волнение, которое пронизывает весь этот текст? Может быть, от того, что снова дано было Филарету заглянуть почти на четыре столетия вперед, когда повторится история мощей царевича Дмитрия со святыми мощами последних Романовых…

И снова, как при вручении ему Григорием Отрепьевым Ипатьевского монастыря, не смог Филарет прозреть, не хватило веры прозреть то, что назначено было прозреть…

3 июня царь, царица, мать царевича Дмитрия инокиня Марфа, митрополиты и множество народа торжественно встретили святые мощи у стен Москвы и перенесли в Архангельский собор Кремля. Они были поставлены здесь в открытой раке, чтобы явить «их нетление, чтобы утешить верующих и сомкнуть уста неверных».

Здесь Филарет и узнал, что во время его отсутствия из Москвы решился вопрос о патриархе.

На патриаршество избрали казанского митрополита Гермогена.

Митрополит Филарет внешне спокойно встретил это известие…

4

Непрочною оказалась власть Василия Шуйского, но она и не могла быть прочной…

Еще не закопали у обочины дороги тело Григория Отрепьева, а уже поползли слухи, будто самозванцу удалось бежать. Эти слухи распускал подручный покойного Григория Отрепьева, Михайло Молчанов.

Прошло немного времени, и сосланный в Путивль за близость к Лжедмитрию князь Григорий Шаховской поднял мятеж. К нему присоединился начальствовавший в Чернигове князь Андрей Телятевский. Стремительно разрасталась новая смута.

Михайло Молчанов отыскал тогда Ивана Болотникова, бывшего холопа Телятевского, и, убедившись, что и этот холоп, как Отрепьев, способен на многое, отправил его в Путивль к князю Шаховскому, где тот поставил Болотникова начальником над объединенными шайками, к которым прибивалось множество обездоленных крестьян.

Теперь дело было за самозванцем.

Сам Михайло Молчанов отказался занять эту должность, но кандидатов в царьки хватало и без него.

«Человек, знаменитый в нашей истории под именем Тушинского вора… показался впервые в белорусском местечке Пропойске, где был схвачен как лазутчик и посажен в тюрьму, – сообщает С.М. Соловьев. – Здесь он объявил о себе, что он Андрей Андреевич Нагой, родственник убитого на Москве царя Дмитрия, скрывается от Шуйского, и просил, чтобы его отослали в Стародуб. Рагоза, урядник чечерский, с согласия пана своего Зеновича, старосты чечерского, отправил его в Попову Гору, откуда он пробрался в Стародуб. Прожив недолго в Стародубе, мнимый Нагой послал товарища своего, который назывался московским подьячим Александром Рукиным, по северским городам разглашать, что царь Дмитрий жив и находится в Стародубе. В Путивле жители обратили внимание на речи Рукина и послали с ним несколько детей боярских в Стародуб, чтобы показал им царя Дмитрия… Рукин указал на Нагого; тот сначала стал запираться, что не знает ничего о царе Дмитрии, но когда стародубцы пригрозили и ему пыткою… схватил палку и закричал: “Ах вы б… дети, еще вы меня не знаете: я государь!” Стародубцы упали ему в ноги и закричали: “Виноваты, государь, перед тобою”».

Есть известия, что царевичем Дмитрием объявил себя Богданко – крещеный еврей из Шклова[41].

«И вот снова в той же упомянутой уже Черниговской стороне явился новый злобесный и кровь лакающий пес… – говорит Хронограф 1617 года. – Простых людей устрашил, а змиеобразных, коварных и злых – тех привлек…» И пошла, разрастаясь и захватывая все новые и новые территории, новая беда. Одни называют ее крестьянской войной Ивана Болотникова, другие движением самозванца Лжедмитрия II, третьи – польской агрессией.

Историки пытаются вычленить подходящие события, развести их по отдельным темам, но события путаются между собой, переплетаются и во времени, и по месту действия, и составом действующих лиц.

Это не было ни крестьянское восстание, ни война самозванца, ни польская агрессия… Это была Смута, и произрастала она не из Варшавы или Кракова, не из Путивля или Чернигова, а из боярской Москвы…

И воистину Божий Промысел видится в том, что рядом со «слабым» царем – Василию Шуйскому не хватало силы разорвать боярскую удавку! – встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.

Лжедмитрий II

Трудно было найти более подходящего человека, который способен был бы вести корабль Русской Православной Церкви через бури вновь приближающейся Смуты…

В свидетельствах современников можно найти жалобы на жесткость нрава патриарха Гермогена, непривлекательность в обращении, неумеренную строгость…

Учитывая, что жалобы исходят, как правило, из шляхетско-вольнолюбивых кругов московского боярства, понятно, что неумеренной строгостью называется тут обличение святителем пороков, поразивших русское общество, а непривлекательностью в обращении – всегдашнее следование святителя правде.

Опять-таки и жесткость нрава тут – тоже синоним.

Видимо, так называли бояре-клятвопреступники огонь православной Веры, что ослепительно ярко вспыхнул в Гермогене, когда – первым! – осеняя народ, поднял он над головою чудотворный образ Казанской Божией Матери…

В одном только не ошибались современники. Гермоген не был похож на них!

Он, кажется, и не жил, вступив на святительский путь. Все его житие было только исполнением своего предназначения…

В октябре, когда войска Ивана Болотникова окружили Москву, Гермоген установил с 14 по 19 октября пост и благословил петь просительные молебны, чтобы отвратил Господь гнев от православных христиан и укротил междоусобную брань.

– Не за царевича Дмитрия умираете вы! – увещевал Гермоген мятежников. – Но Божиим наказанием, за предательство веры!

И случилось чудо по молитвам святителя…

По ярославской дороге двигались к Москве двести стрельцов из Смоленска, Двины и Холмогор. Этот небольшой отряд повстанцы приняли за великое войско и, дрогнув, отступили от Москвы.

Призывая русский народ к единению, Гермоген понимал, что нельзя объединиться, пока тяготит народную совесть клятвопреступление. Чтобы разрешить народную совесть от этого греха, он вызвал из Старицы престарелого патриарха Иова…

Успенский собор был переполнен народом, когда 20 февраля сюда вошли оба патриарха. Гермоген, совершив молебное пение, встал на патриаршем месте.

Собравшиеся в храме подали Иову челобитье.

В нем рассказывалось, что клялись православные служить верой и правдою царю Борису Годунову, что обещали не принимать назвавшегося Дмитрием вора, но изменили присяге… А потом клялись Федору – сыну Бориса, и снова преступили крестное целование, не послушали патриарха Иова и присягнули самозванцу!

– Прости нам, первосвятителе, и разреши нам все эти измены и преступления… – читал с амвона архидьякон. – И не только одним жителям Москвы, но и жителям всей Руси, и тем, которые уже скончались!

– А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Федору и крестное целование преступили, в тех всех и нынешних клятвах я, Гермоген, и я, смиренный Иов, по данной нам благодати вас прощаем и разрешаем, а вы нас Бога ради также простите в нашем заклинании к вам, и если кому какую-нибудь грубость показали, – прозвучали в ответ слова разрешительной грамоты.

Многие плакали тогда в Успенском соборе.

Слезы стояли и в глазах престарелого патриарха Иова. Облаченный в простую ризу инока, он благословлял народ.

– Чада мои духовныя! Впредь молю вас… такова… не творите… крестное целование… не преступайте… – с трудом выговаривая слова, заклинал он.

Через четыре месяца святейший патриарх Иов преставился, но дело, которое совершил он с патриархом Гермогеном, дало добрые всходы.

Нашлись у страны силы, чтобы унять мятеж…

10 октября Василий Шуйский овладел Тулой.

Злого бунтовщика Болотникова сослали в Каргополь и утопили в проруби.

5

После взятия Тулы Гермоген уговаривал Шуйского не медлить с подавлением мятежа в «украйных городках», но бояре не позволили царю Василию последовать мудрому совету. Не нужно было боярам спокойствие в государстве, настояли они, чтобы Шуйский распустил войско на отдых.

И случилось то, что и должно было случиться…

Вбирая рассеявшиеся после разгрома Ивана Болотникова казачьи шайки, усиливаясь польскими отрядами Яна Сапеги и Александра Лисовского, войско самозванца нанесло поражение Василию Шуйскому и встало на подступах к Москве в Тушине.

Не только в князьях и боярах появилась тогда расшатанность, но и в простых людях.

«И разделились, как чернь, так и знать… – свидетельствует летописец. – Один брат в Москве с царем Василием в осаде, а другой – в Тушине с вором. Отец – в Москве, сын – в Тушине. И сходились ежедневно они на битву, сын против отца и брат против брата».

Вскоре в Тушине объявилась Марина Мнишек.

«Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычайный характер, – отмечает А.С. Пушкин. – У Карамзина он лишь бегло очерчен, но, конечно, это была странная красавица; у нее была одна только страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей хотя бы слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она переносит войну, нищету, позор и в то же время сносится с польским королем, как коронованное лицо с равным себе, и жалко кончает свое бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну из сцен, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь. Она волнует меня, как страсть. Она – ужас что за полька, как говорила (кузина г-жи Любомирской)».

Эта ужас что за полька быстро сговорилась с Тушинским вором о вознаграждении (300 тысяч рублей и Северское княжество с четырнадцатью городами – ее папаше) и 5 сентября тайно обвенчалась с царьком, публично признав в шкловском еврее Богданко спасшегося супруга – царевича Дмитрия.