Время Березовского Авен Петр
Мне было очень легко: они не лезли ни в какие дела, но у меня с ними была железная договоренность. К тому моменту, когда я стал генеральным директором, ЛогоВАЗ уже существовал несколько лет. И за эти несколько лет накопилось колоссальное количество проблем, которые я никак не мог принять на себя. Не буду говорить про ситуацию с налогами, которая была просто катастрофической, потому что если копнуть, бюджета Российской Федерации не хватило бы, чтобы заплатить задолженность по налогам. Оформлялось все через пень-колоду, это был ужас. Таможенную очистку машины проводили примерно через месяц после того, как она уже ездила с номерами.
А: Да, полный бардак.
Д: Мы договорились, что если я встречаюсь с проблемой, которая возникла до меня, и я ее не в состоянии разрулить самостоятельно, у меня есть Боря и Бадри. Я прихожу к Бадри, и эта проблема – не моя проблема, пусть что хотят, делают. Поэтому мы на самом деле общались плотно, но общались, только когда я приходил.
А: Я понимаю, что налоги, таможня – это они брали на себя в основном.
Д: Например, приходит какой-то человек, примерно раза в четыре крупнее меня, и говорит, что он акционер ЛогоВАЗа и хотел бы узнать, где получить причитающуюся ему долю прибыли. Когда я спрашивал, с какого бодуна он оказался акционером ЛогоВАЗа, он говорил, что ему про это сказали Боря и Бадри. Ну, я говорю: “Дорогой, тебе вот туда”. Больше не приходил. Таких ситуаций было много.
А: Откуда там могли быть акционеры какие-то?
Д: Ты что, Борю не знаешь?
А: Да, кому-то что-то обещал, понятно. А чувство защищенности у тебя было? За твоей спиной Боря и Бадри, это давало уверенность?
Д: Я бы чувствовал себя более защищенным, если бы никогда вообще не заходил в ЛогоВАЗ.
А: Почему тогда зашел и почему столько лет там оставался генеральным директором?
Д: Я был генеральным директором до 1999 года.
А: Много лет. И при этом все время получал такую зарплату, относительно миллиардов, которые они там пытались заработать… не надо на меня так смотреть.
Д: Тебе зарплату назвать? Как генеральный директор я получал 1200 долларов в месяц.
А: Тогда объясни мне одну вещь. В общественном сознании Березовский – самый богатый человек в стране, ты рядом с этим. Я много лет занимаюсь руководящей работой и понимаю, что через некоторое время менеджеры начинают ныть, что им мало платят, что они заслуживают большего, – почему с тобой такое не происходило? Надо же было Березовскому такого человека найти, который столько лет работает, всем руководит и не ноет: “Я 1200 долларов получаю, где справедливость?” И еще наверняка не ворует.
Д: Это уже разговор немножко не про Борю, а про меня.
А: Нет, это про то, чем Боря тебя держал. Остаться на столько лет без личного отношения к Боре было невозможно.
Д: У меня было личное отношение к Боре.
А: Про это я и спрашиваю. Что тебя заставляло быть в этой позиции, почему это происходило?
Д: Ну, я в 1993 году немножко заболел, какое-то время меня пытались лечить в Москве. Во-первых, началось заражение крови, а во-вторых, мне пообещали в будущем судьбу Павки Корчагина[55], полную неподвижность. Боря меня запихнул в самолет, отправил в Швейцарию, меня прооперировали, привезли обратно здоровым. Более того, он со мной жену отправил. Я никогда не спрашивал, сколько это стоило, я никогда не просил его это сделать для меня. И когда я вернулся, я представить себе не мог, и сейчас не могу, чтобы я когда-нибудь пришел к Боре и сказал: “Боря, дай мне денег”.
А: Это очень понятно.
Д: И была еще одна ситуация, я про нее, как правило, никому не рассказываю. У меня возникла личная проблема. Суть в том, что я ее не мог скрывать от Бори, а рассказав Боре, должен был уйти. Я пришел к Боре, написал все на бумажке, дал ему, он прочел и говорит: “Слушай, забудь, забудь”. И потом, наверное, час мы с ним пили, и он мне рассказывал, как к этому надо относиться. Понимаешь, я не мог его подвести, не мог у него украсть и не мог потребовать от него большего.
А: Сейчас ты говоришь о том, что у него были качества харизматичного лидера. Собственно, вот на таких качествах лидера формируются серьезные большие команды. То же самое было, конечно, у Наполеона. Маршалы шли за ним не потому, что они потом становились королями. Я думаю, что фундаментальным качеством лидера является умение внушить людям абсолютную надежность: что бы ни случилось, я точно с тобой. Притом что я, честно говоря, не считаю Бориса надежным человеком, но умение производить впечатление надежного старшего брата у него, конечно, было. И тогда вопрос: насколько такие поступки – бескорыстная помощь, забота – были его сознательным, рациональным поведением и насколько они были бескорыстно эмоциональными?
Д: Они были сугубо эмоциональные. Мы столько лет друг друга знали, ну что там рационального? Что я, лучший на свете генеральный директор, что ли? Совершенно он не был во мне заинтересован.
А: Можно сказать, что ты оставался с ним всю жизнь и до самого конца, именно понимая, что вот это надежное плечо рядом?
Д: Нет. Наверное, я плохо сказал про надежное плечо. Я объяснил, почему я не мог его кинуть.
А: Да, ты считаешь, что из-за прошлого. Но я думаю, что людьми обычно движет не чувство благодарности, а понимание, что может случиться в будущем в такой же ситуации. Люди вообще плохо помнят прошлое, но прошлое остается мощной зарубкой на будущее, и они думают о будущем.
Д: Интересно, я об этом никогда не думал. Знаешь, наверное, ты прав, потому что потом я оказался в Лондоне и возникла ситуация, при которой надо было просить политическое убежище. Денег у меня нет, на адвокатов точно не хватит. И я был абсолютно уверен, что Боря меня не кинет. Хотя он мог. Он не кинул.
А: Вот, это важно.
Д: Но дело было даже не столько в этом. Понимаешь, рядом с ним было потрясающе интересно.
А: Это вторая вещь.
Д: В отличие от Академии наук, где рядом с ним было не очень интересно, было очень шумно. А здесь уже было потрясающе интересно. Здесь я был внутри этой игры.
А: Ну да, ты же писатель. Ты же понимал, что будешь про это писать?
Д: Нет, вообще не понимал. Я же начал писать, наверное, году в 1997-м, совершенно случайно. С тех пор, как пришел в ЛогоВАЗ, я только слышал там истерические крики: “Ну почему до сих пор никто про это ничего не написал?” И в 1997 году я решил написать.
Ирина Пожидаева
Март 2017 года, Москва
Пожидаева Ирина Геннадьевна (род. 1958) – в 1990-х гг. личный помощник Бориса Березовского в ЛогоВАЗе. В настоящее время нигде не работает.
Авен: Ира, ты долго была в эпицентре ЛогоВАЗа и жизни Березовского. Насколько я знаю, ты пришла туда в 1990 году. Чем ты занималась до этого? Ты ведь по образованию историк, да?
Пожидаева: Да. После получения диплома я сначала нигде не работала, а потом пошла работать в школьную библиотеку, чтобы иметь возможность заниматься семьей. Тут как раз началась такая эпоха, когда деньги в школе еще были, а давления сверху не было. То есть мне и зарплату платили, и было позволено заниматься историей искусств или преподавать детям москвоведение. В общем, это была прекрасная пора. Потом какое-то время я опять не работала, и вот наступили 1989–1990 годы, и надо было срочно искать работу. Тогда я и попала в ЛогоВАЗ. Благодаря тебе.
Редакция газеты “Гудок”
А: Сейчас очень часто вспоминают конец 80-х и начало 90-х. Как тебе кажется, насколько расходится с реальностью нынешнее представление о той эпохе?
П: Я думаю, нынешние молодые люди просто не понимают тогдашней степени несвободы. Как объяснить это 17-летнему человеку, который сидит на газоне, рядом с ним лежит скейт, в руках у него банка с кока-колой? Это другая жизнь, другая планета.
А: Да, они думают, что так было всегда. Но, с другой стороны, сказать, что это была тюрьма, тоже неправильно. Это была такая сложноорганизованная жизнь. Сложное время.
П: Ну да, и сложноорганизованная, и ханжеская, и лицемерная. Она была многомерная. Хотя нельзя сказать, что многоцветная, – все-таки скорее монохромная.
А: Существует легенда, что жизнь была более моральная. Это, безусловно, ложь.
П: Ну пусть так думают. Но как жизнь может быть более моральной в стране, где не существует возможности пойти в церковь, надеть оранжевые одежды буддиста и так далее, и тому подобное? Но в 1989-м и 1990-м чуть-чуть задышали. В 1988 году впервые стали выпускать за границу. Я помню, как открыли кассы “Аэрофлота” на Фрунзенской набережной и все куда-то поехали, полетели…
А: Итак, ты пришла работать в ЛогоВАЗ. Каково это было – представителю московской интеллигенции попасть в новый капитализм? Это же совершенно другой мир, как полет на Луну. Правильно я понимаю?
П: Это было 27 лет назад. Считается ведь, что продолжительность одного поколения 12 лет, да? Тогда получается, что с тех пор выросло одно поколение, выросло другое, родилось третье. Тогда не было никакого ощущения “русского капитализма”, и слов-то таких никто не произносил. Был Советский Союз, была Коммунистическая партия, которая хоть и дышала на ладан, но все же как-то нами руководила. И было совместное советско-итальянское предприятие ЛогоВАЗ.
А: Каким было первое впечатление, когда ты туда пришла?
П: Я, к сожалению, очень многого уже не помню, но свой первый приход вижу как сейчас. Крошечное помещение. По этой маленькой территории в броуновском движении перемещается огромное количество людей. И русских, и иностранных, поскольку предприятие было итальянское. Все полны энтузиазма. Такая редакция газеты “Гудок”[56] под музыку Свиридова “Время, вперед!”[57]. Меня, пришедшую из размеренной и спокойной жизни, это поразило.
А: Ясно, что эти люди старались зарабатывать деньги. У тебя не было против этого предубеждения? Вместо того, чтобы заниматься историей искусств, ты приходишь работать в организацию, которая нацелена на то, чтобы зарабатывать деньги. Что не приветствовалось в Советском Союзе. У тебя не было внутреннего отторжения?
П: Если бы у меня была материальная возможность заниматься историей искусств, сеять вокруг себя разумное, доброе и вечное, я бы, конечно, туда не пошла. Я бы сидела там, где мне комфортно, передвигалась бы в этом пространстве.
А: Понятно. Но вот ты пришла туда. Березовский там был?
П: В первый день я дожидалась Бориса Абрамовича часов пять-шесть. Потом он прибыл, посмотрел на меня и предложил явиться на следующий день. Я явилась, и мы приступили к творческой деятельности.
А: Потом ты, я думаю, быстро привыкла к тому, что Березовского все ждут по пять часов. Ты сразу стала его помощницей или у тебя сначала были какие-то другие функции?
П: Надо сказать, если тебе это интересно, что сначала он меня не принял. То есть совсем.
А: Из-за излишней интеллигентности, я думаю.
П: Спасибо… Мне даже казалось, что он со мной разговаривает в 10 раз быстрее, чем со всеми остальными. Это при его-то речи. Не было возможности молвить лишнее слово.
А: А он какое первое впечатление на тебя произвел?
П: Впечатление энергии какой-то. Все крутилось, а с его появлением начинало крутиться еще быстрее.
А: Ты сразу начала работать с ним?
П: Я с ним работала, и был еще один секретарь. Там была масса умных, прекрасных людей, и мы обсуждали, что всю информацию необходимо каким-то образом привести в порядок, чтобы человеку было легче жить. Но он не давал.
А: Не давал готовить бумаги?
П: Вообще не желал слушать, полное отторжение. Меня хотели отправить в ссылку на второй этаж в какой-то департамент. А потом под Рождество Березовский уехал в длительную командировку в Европу. И наступила относительная тишина. Пока его не было, все шло тихо и педантично, день за днем.
А: Это какой год?
П: 1990-й. Была отвратительная, холодная зима.
А: Какое у тебя осталось впечатление о людях? Там же были очень интересные люди. Там был Лёня Богуславский, с которым мы до сих пор очень дружим. Там был Миша Денисов, Юлий Дубов…
П: Лёня Богуславский – это вообще прелесть. Денисов тогда еще не работал, он был другом. Был Михаил Гафт.
А: Тебе было трудно влиться в эту культуру? Там работали люди из Академии наук. Вообще это был мир советских интеллигентов, которые стали заниматься зарабатыванием денег. Березовский позже в личном пространстве позиционировался как академик, математик и так далее. Ты чувствовала себя там чужой?
П: Нет, не чувствовала.
А: Никаких бандитов не было, как я понимаю?
П: Они изредка забредали с какими-то дурацкими вопросами. Но очень мирно. Их всех в те времена волновала одна проблема.
А: Какая?
П: Они страдали от того, что у них ремни безопасности пищали, когда водитель не пристегнут. И они умоляли, чтобы им эту пытку отменить. Спрашивали, кто этот ужас придумал. Это не анекдот, это правда.
А: Ага, понятно. Это важная задача. Кто все это организовывал? Самат[58]?
П: Конечно, Самат – это человек, который все организовывал.
А: То есть пытался упорядочить? У тебя было ощущение большого бардака?
П: Бардака не было. Был стол, на котором, как говорил мой папа, “я храню документы в виде мусора”. Вот так было. Но все было упорядочено. Все работало как часы.
А: Это новая точка зрения. Но ладно. А чем вообще они занимались?
П: Боже мой, это же было так давно-давно… Была идея создать цивилизованную европеизированную часть российского рынка, которая будет обслуживать российские и иностранные автомобили. Первой из иностранных машин был Fiat Tipo. Милая такая, смешная машина, совершенно не пригодная для российских дорог.
А: Я на ней уехал в Австрию. Она стоила у Березовского, по-моему, то ли 11, то ли 13 тысяч рублей. Было непонятно, как они на этом зарабатывают, потому что это было недорого.
П: А потом ЛогоВАЗ становится официальным дилером Mercedes, Volvo. Строились станции, приезжали шведы. Потом Chrysler, General Motors.
А: Почему именно вы стали дилером? Просто Боря умел договариваться или их привлекала возможность каких-то связей с АвтоВАЗом?
П: Я не могу ответить на этот вопрос. Думаю, после “Мерседеса” была пройдена такая точка. Они увидели, что что-то строится цивилизованно.
“А вся страна в это время…”
А: Когда появилось ощущение всемогущества, больших связей, когда вокруг появились чиновники?
П: Никаких чиновников не было. Давай как-то уточним порядок событий: Самату пришла в голову мысль построить этот несчастный клуб на Новокузнецкой[59].
А: Это в каком году было?
П: Очень рано, как только образовался ЛогоВАЗ. Он хотел там сделать клуб, где будут собираться друзья, сигарная комната, то-сё. Это было абсолютно руинированное здание. Там была впервые проведена профессиональная частная реставрация. Спектральный анализ, искусствоведы…
А: Ты занималась этим как профессионал?
П: Меня подключали к административным вопросам. Я работала с итальянцами, которые занимались интерьером. И вот клуб был построен. В один из дней Самат меня нашел и говорит: “Борис Абрамович на Новокузнецкой. Иди и посмотри, что там делается”. Я приехала и поняла, что, видимо, это уже все. Он там и никуда не хочет оттуда выходить. Ему там все очень нравится: телефон этот древнейший, на шнуре. Один секретарь, мальчик. Насколько я помню, это 1993 год, лето. И вот все, о чем ты меня спрашиваешь, – чиновники и все прочее – это было там. Я осталась в старом здании.
А: Тем не менее, когда надо было что-то сделать, он все-таки звонил тебе, а не кому-то. Я помню, как мы году в 1994-м или 1995-м полетели в охотохозяйство. Вертолет не летал в темное время суток, мы опаздывали. Нужно было разрешение на поздний полет, и Боря стал звонить по начальникам, но это все делалось через тебя.
Скажи, у тебя возникало ощущение, что ты работаешь в организации, которая многое может? Может достать билеты в театр, может отправить за границу на лечение, может то, может это? Это же очень нетипичное для интеллигента ощущение. У советского интеллигента было чувство глубокой беззащитности. Ты по своей биографии из того мира, где руки опускались. А тут все совсем по-другому. Ты заметила это обрастание связями и сопутствующее внутреннее изменение?
П: У него?
А: И у него, и у тебя тоже.
П: У меня не было. Понимаешь, мне кажется, что мы, пережив все это, в какой-то степени все деформированы. Билеты в театр мы и при советской власти доставали, просто по-другому.
А: Но все же ощущение социального лифта у тебя было?
П: Я думаю, что социальный лифт – это для тех, кто пришел, когда уже что-то было. А когда я пришла, не было еще ничего.
А: Я и спрашиваю о том, как все это появлялось.
П: А я пытаюсь вспомнить, как это было. Бесконечное рождение каких-то идей, которые потом осуществляются. Безостановочный процесс.
А: Боря – главный генератор? Он сильно выделялся? Был над коллективом?
П: Пока мы все сидели на Пречистенке, все варились вместе. Понимаешь, больше половины наших водителей были с высшим техническим образованием. Не скажу, что это была одна семья, но это был коллектив, где все друг друга поддерживали.
А: То есть добрая, чистая атмосфера?
П: Вот попробуй сейчас объясни, что это действительно было так… Как в любом деле, когда рождается что-то новое.
А: Интересно, что ты видела там чистую атмосферу. Пока ты там работала, ушел Лёня Богуславский, появился Бадрик, потом ушел Самат, появился Дубов, ушел Денисов… Самат наортез отказался со мной разговаривать, а когда говоришь с Богуславским, с Дубовым, с Денисовым, ощущения чистой атмосферы как-то не возникает.
П: Чистая атмосфера и бизнес – вещи несовместные. Как и политика.
А: Неправда. Я был в команде Гайдара, где действительно были хорошие отношения – может быть, даже не всегда продуктивно хорошие. Иногда на работе надо ругаться и спорить.
П: Не в этом дело. Был энтузиазм, надежды, не было особенных начальников. Меня потрясало, что все называли Борю на “ты”. Полное отсутствие субординации. По-моему, я была единственным человеком, кто обращался к нему на “вы” и “Борис Абрамович”. Потом все это прекратилось, конечно, постепенно появились другие люди.
А: Ты не была погружена во все эти интриги – кто уходит, кто приходит?
П: Ты знаешь, что это не для меня. У меня была своя довольно напряженная жизнь на этом информационном поле.
А: Да, ты человек-легенда, которая делала расписание Березовскому. В общем, была ответственна за все.
П: Ну, слава богу, не за все. Во-первых, нужно было понять, что он всегда опаздывает, но может настать миг, когда он придет на полчаса раньше. И скажет тебе, что ты опоздала на одну минуту. Жесткое расписание существовало, только когда планировалась определенная встреча – предположим, едет компания Volvo. Встреча c 14 до 15, дальше обед с кем-то в 18 часов, и тут начинается: в 18 не могу, давайте в 19. А иногда просто все как часы работало.
А: Работали очень много, правильно я понимаю?
П: Очень. По 12–14 часов в офисе.
А: Включая субботу и воскресенье?
П: Включая субботу. Но в субботу меньше.
А: Ощущение больших денег у тебя присутствовало?
П: Никаких больших денег. Все были затравлены бесконечными разговорами о том, что надо считать деньги. Потому что строился клуб, и, видимо, туда много уходило. Но я никогда не занималась финансами. И у меня такое ощущение, что лишних денег не было.
А: Тем не менее уже в 1991 году нашлись деньги на премию “Триумф”.
П: Да, эта идея появилась в 1991-м, я была представлена Зое Борисовне Богуславской. За несколько месяцев это было организовано[60]. Я должна сказать, что первая премия “Триумф” – это было действительно чудо из чудес. Лауреаты премии – Шнитке, Краснопевцев, Аверинцев, Додин, Шестакова и Ананиашвили.
А: Феноменально. Сейчас такую команду не соберешь.
П: Место вручения премии – Бетховенский зал Большого театра. Я очень хорошо помню лестницу наверх, Шнитке мне протягивает свою гениальную руку и говорит: “Альфред”. Я чуть в обморок не упала.
А: Смотри, это для тебя все-таки был другой мир немножко, ты же до этого не здоровалась со Шнитке. Скажи, а люди к тебе за деньгами приходили? Пытались пробиться к Борису через тебя?
П: Какие люди?
А: Были у тебя знакомые, которые говорили: “Ты работаешь у Березовского, помоги нам, пожалуйста, деньгами”?
П: Нет, такого не было. Но когда кто-то болел, например, в его лаборатории, я ему звонила и говорила, и мы помогали. Благотворительностью я тоже занималась, и это было самое тяжелое. Особенно в то время. Хотелось все бросить и уйти.
А: Я знаю, это тяжело.
П: Были большие благотворительные проекты: ожоговый центр, перинатальный. У меня была знакомая, барышня, которая ждала ребенка. Ей стало ночью плохо, и я вспомнила, что есть клиника на Еланского[61], мы туда поехали, и нас приняли. Я сказала, откуда я. Мне сказали: “Вы, наверное, не знаете, что ваша организация является частью проекта, вы поставили кюветки для новорожденных. Идемте, я вам покажу”. Вот так. Теперь я думаю, что можно было просить больше. Не стесняться.
А: Что, как тебе кажется, лучше всего характеризует это время, начало 90-х?
П: Ощущение, что буквально сегодня, завтра, послезавтра будет все, как мы мечтали. Просто завиральные идеи.
А: То есть будет совсем другая жизнь и вы ее построите?
П: Нет, другую жизнь строили сотни, тысячи, сотни тысяч людей. Надо понимать, что в 1990-м не было вообще ничего. Когда закрыли ресторан Федорова на Пречистенке[62], у нас в офисе не было минеральной воды. А потом неожиданно все появляется.
А: Когда стало исчезать ощущение эйфорической надежды?
П: У меня – после 1993 года.
А: Почему? Штурм парламента на тебя так повлиял?
П: Да. Потому что стало ясно: мы можем сколько угодно рассказывать, как работали по 50 часов в сутки, но все равно нам ответят: “А вся страна в это время…”
Марк Шейман
Июль 2017 года, Москва
Шейман Марк Михайлович (род. 1954). Ранее – Исмаилов Магомед Ужахович. Родился в Казахстане в семье ссыльных чеченцев, учился в Одессе. С 1989 по 1994 г. – заместитель генерального директора по безопасности СП ЛогоВАЗ. В настоящее время президент ЗАО “Орт-Авто”, владеющего станцией технического обслуживания в г. Королеве Московской области.
Авен: Мы знакомы больше 30 лет, всегда были на “ты”, и я бы очень хотел, чтобы я опять был Петей, а ты был Магомедом. Мы хотим рассказать об эпохе 90-х через судьбу Бориса Березовского, которого мы с тобой знали и понимали очень хорошо. У Бори было, безусловно, стратегическое чутье. Он часто видел то, чего никто еще не видел. Чеченцы в Москве в то время были маленьким сообществом, они стали играть заметную роль только много лет спустя. Березовский первым увидел, как это будет важно. Он решил, что не надо никакой бандитской крыши, а надо найти интеллигентных, умных, уважаемых чеченцев и сделать их партнерами. Они должны были быть авторитетны в своей среде, чтобы помогать в сложных жизненных историях. Так в ЛогоВАЗе появился ты и Салман Хасимиков. Правильно я говорю?
Шейман: В общем да. Я был заместителем генерального директора по безопасности.
А: Как ты познакомился с Борей?
“Мерседес” в 123-м кузове
Ш: Я работал начальником отдела материально-технического снабжения вазовского техцентра в Люблине. Я был в Тольятти в командировке. Я тогда недавно появился на АвтоВАЗе, но обо мне заговорили, потому что в 1988 году я отправил в Люблино 18 вагонов абсолютно дефицитных вазовских запчастей – крестовины, распредвалы, маслосъемные колпачки, кузовные детали.
А: Не все сейчас понимают ценность этих предметов.
Ш: Люблино не смогло это полностью принять, и мы разместили остаток в Чехове, в Воскресенске, в областных центрах за то, что они отдадут нам 20 процентов.
И вот 1989 год, я на ВАЗе, иду по коридору. Вдруг слышу: “Магомед!” Я разворачиваюсь. Зибарев Александр Григорьевич, зам. генерального директора АвтоВАЗа. Зибарев говорит: “Иди сюда”. Я подхожу, и он говорит: “Вот с кем я хотел тебя познакомить”. Ну, мы и познакомились с Борисом. Внешне он произвел на меня величайшее впечатление. Я сразу понял, что это голова, равных которой в мире нет. Он был очень скромный, воспитанный, тактичный, интеллигентный.
А: Но ты же снабженец. Почему он поручил тебе безопасность?
Ш: Да подожди, я расскажу дальше! Боря мне говорит: “Через три дня ты где будешь?” Через три дня была суббота. Я говорю: “В Чечено-Ингушетии, у себя, у родителей в селе”. Он мне говорит: “Дай их телефон”. Я говорю: “Боря, там есть телефон, но мы с Одессы две недели звонили и за две недели один раз попали. Вряд ли ты дозвонишься”. Он говорит: “Я дозвонюсь”.
В субботу я прилетаю в свое родное село Гехи. Захожу. Мои братья, отец, мать меня встречают, все тогда еще были живы. Даже не успели сесть – звонок. А брат говорит: “Три месяца телефон не звонил. Это к твоему прибытию”. Подходит и говорит: “Действительно, это тебя”.
Я подхожу и слышу женский голос: “Здравствуйте, меня зовут Галя, я жена Бориса Абрамовича. Борис Абрамович сейчас в отъезде, но нам понадобились деньги, 15 тысяч рублей. И Боря подумал, что вы можете дать”.
А я его видел пять минут. Куда надо везти? Брест. Когда? Завтра утром. Я говорю: “Если летит самолет, я привезу ему деньги”. Братья мне тут же собрали 15 тысяч. Я пошел в Грозный в аэропорт. Было всего два рейса на Москву, и это был уже второй рейс. Шла регистрация. 100 рублей переплатил, сразу билет дали. И я прилетел в Минск. В Минске сел на поезд и доехал до Бреста. Ровно в 9 утра я там был. И вижу: “Мерседес” зеленый, в 123-м кузове[63], секонд-хенд.
А: Ему пригнали машину из Европы, и нужны были деньги, чтобы заплатить?!
Ш: Да!
А: Какой требуется дар убеждения, чтобы видеть человека пять минут и убедить его лететь из Чечено-Ингушетии в Брест с 15 тысячами рублей и дать эти деньги?!
Ш: Он был обаятельный. Он мог сразу войти в душу.
И вот мы с ним едем на этом “Мерседесе” из Бреста в Москву по гололеду. Я ему говорю: “Борь, ты еврей. Ты доктор физико-математических наук. Еврею быть без денег стыдно. Я чеченец, мне не стыдно быть без денег. Но ты просишь у меня, чеченца. У тебя что, денег нет?” Он говорит: “Нет”. – “Почему? Ты же умный. Почему у тебя нет денег?” – “А я боюсь”. – “Кого?” – “Бандитов и милиционеров”. Я говорю: “Времена Робин Гуда, насколько я знаю, прошли еще в Средневековье. А с милиционерами можно договориться”. Он говорит: “Нет, ты не знаешь”. А у нас на Кавказе вообще хулиганов не было, все были абсолютно тактичны.
Я говорю: “Борь, дай я поговорю с теми, кто тебе мешает”. – “Надо мне встретиться кое с кем на улице Северной…” – “Давай я съезжу, встречусь?” – “Нет-нет…”
Доехали, зашли на Профсоюзную, где у него была квартира. Там была Нина, его первая жена. Машину разгрузили, туда-сюда. И он говорит: “Знаешь, ты меня уговорил. Иди. А у тебя пистолет есть?” – “Нет, и никогда не было”. – “А люди есть?” – “И людей у меня нет. Я же здесь не работаю, я не москвич”. Он говорит: “Стремно туда ехать, но ты хорошо умеешь убеждать”. А я вообще-то уговаривать, честно говоря, не собирался.
Я приехал на улицу Северную. Там стояла 12-этажная башня без окон. Из этих домов выселяли жителей под капремонт, а потом дома оставляли бандитам. Я зашел. Время было горбачевское, 1989 год, тогда толпой на толпу шли. И они ждали толпу, одного они не ждали, а я приехал один. Я в Москву тогда еще не окунулся, не понимал я.
Сидит парень в американской пятнистой форме десантника. Мускулы. Я около него прошел, он даже не посмотрел на меня – видимо, был нацелен на толпу. На втором этаже тоже сидит. Ну, раз первый пропустил, он мне тоже ни слова не сказал. На шестой этаж поднялся, там люди были. Спрашиваю: “Где такой-то?” – “Вон, дверь открыта”.
Я захожу, он по телефону разговаривает. Я говорю: “Положи трубку”. Он на меня посмотрел, положил трубку и говорит: “И что?” Я говорю: “Бориса Абрамовича знаешь?” – “Знаю”. – “Ты женат? Дети есть? Деньги зарабатываешь?” – “Да”. – “Ты хочешь, чтобы все это закончилось?” – “Нет”. – “Если еще раз появишься на горизонте Бориса Абрамовича, все закончится”.
А: То есть ты ничего конкретного не сказал?
Ш: Я не угрожал. У меня и оружия не было. Я говорю: “Ты хорошо понял?” – “Да”. Я говорю: “Меня зовут Магомед. Если тебе надо будет встретиться со мной, ты меня найдешь”. Повернулся. Ушел.
Доехал до первого телефонного автомата, звоню, говорю: “Борь!” А он говорит: “Магомедик! Он мне позвонил и сказал, что меня оставляет! Ты гора! – Вот это его слова: “Ты гора!” – Срочно приезжай, будем говорить”. Я приехал, и он говорит: “Мы построим империю, ты будешь моим замом, все у нас будет пополам. Деньги будут большие”.
И я перевелся в ЛогоВАЗ. Ему тогда было несколько месяцев. На следующий день я пришел в ЛогоВАЗ, там были Самат Акоевич Жабоев, Николай Алексеевич Глушков, Лёня Богуславский.
А: Денисов, наверное?
Ш: И Миша Денисов. Вся команда. Хорошие ребята. Боря умел собирать людей, это были его друзья детства. И я влился в эту команду. Работал, числился заместителем генерального директора. Зарплату получал. Все это длилось до 1994 года.
“Мерседес” в 124-м кузове
А: Как была организована система ЛогоВАЗа? Кто за что отвечал? У меня, честно говоря, всегда было ощущение, что там полный бардак. Но вот Ира Пожидаева говорит другое: какой-то порядок был.
Ш: Порядок был железный. На тот момент в ЛогоВАЗе работала 1000 человек, и Боря, прежде чем взять кого-то на работу, даже кладовщика, должен был сам с ним побеседовать. Убеждать он умел. Голова у него была светлая. И математические, финансовые вопросы он решал очень сильно и мощно. Равных ему не было.
А: Я могу прямо сказать, что, безусловно, был им очарован. Тебя он тоже, кажется, очаровал?
Ш: У меня от него был просто восторг. Когда он сказал: “Давай, переходи, будем делать империю”, я даже не думал, сразу перешел. В 1990 году я ему сказал: “Борь, ты должен быть президентом Советского Союза”.
А: То есть ты его в политику толкал?
Ш: Я ему сказал, но это не значит, что он меня послушался.
А: Ну, в конце концов, в 1989 году он еще политикой не занимался… Магомед, ты интересно рассказал о своем первом общении с бандитами; а еще серьезные столкновения с бандитами у тебя были?
Ш: Никаких. Ничего. Ни слова, ни полслова. Ни на словесном уровне, ни на физическом.
А: То есть тебе вообще вмешиваться не приходилось? И никаких угроз вы не чувствовали?
Ш: Никогда, ни от кого. Я думаю, что Боря просто был везучий во всем, абсолютно.
А: Странная, конечно, история. Твой авторитет был использован один раз в жизни? Тогда чем же ты занимался?
Ш: У меня была вазовская станция. Я станцией занимался. Тогда еще не было телефонов, но Боря или Самат могли на пейджер кинуть: “На “Хонду” наехали, сидят там, чай пьют”.
А: Значит, такое все же бывало?
Ш: Буквально первое время, пока нас не узнали.
А: Ты приезжал сам и разговаривал? По той же логике: “Я Магомед, лучше не приходите больше”, да?
Ш: Я был старшиной роты в мореходке.
А: Никакой смешной истории не вспомнишь, когда пришлось с кем-то вот так разговаривать?
Ш: В Чехове один раз было… Была суббота, начало марта. Боря дал мне первый “Мерседес” в ЛогоВАЗе, в 124-м кузове, я его накануне получил и в субботу выехал покататься. “Мерседес” после “Жигулей”, понимаешь? Потом заезжаю в ЛогоВАЗ. Зашел к Бадри. А он сидит весь белый-белый, как твоя рубашка. Он говорит: “А мы тебя искали, ты очень нужен был. В Чехове наехали. Просят собрать деньги, и чтобы платили каждый месяц”. Я говорю: “Сейчас решу эти вопросы”. – “Нет-нет, я тебя не пущу”. Я говорю: “Ну там же люди вменяемые, они все понимают”.
В это время звонит телефон. Бадри был вообще белый в этот день, а тут у него вся кровь отлила. Говорит: “Да-да, я слушаю. Да, собирают деньги”. Я говорю: “Дай трубку”.
Я беру трубку. “Кто такой?” – “Юрий Петрович”. Я говорю: “Юрий Петрович, вы в Чехове? Никуда не уходите, я сейчас приеду к вам”. Я сразу почувствовал, как тон переломился у него. Он говорит: “Сколько вас будет?” Я говорю: “Буду один. Через час буду”. Я поехал туда на этом “Мерседесе”, адрес мне Бадри написал.
А: Там был склад?
Ш: Да, склад машин. По-моему, 8 тысяч машин там стояло, бывшая воинская часть. Вокруг забор, ворота. Я заехал туда. Там толпа. Три микроавтобуса там было, набитых ребятами. Мне уже Бадри сказал, что там будут Красненкер и Ицков. Я говорю: “Кто Красненкер? Найди нам помещение на пять минут. А Юрий Петрович кто?” Он отвечает: “Я”. Говорю ему: “Пошли”. Он пошел.
А: Что он из себя представлял?
Ш: Хулиган. Лет 35 максимум. Он зашел раньше меня – видимо, ему этот кабинет был знаком – и сел за стол. Я говорю: “Сегодня какой день?” Он говорит: “Суббота”. – “Я должен был дома лежать и отдыхать. Я из-за тебя сюда приехал”. – “Я все понял”. – “Что ты понял?” – “Не надо было сюда заходить. Мы неправильно сделали, что сюда пришли”. Я говорю: “Ты должен понять главное: если здесь птица, пролетая, уронит перышко, я с тебя спрошу. Понял?” Он говорит: “Все понял”. Мы вышли. Он говорит: “Мы не на тех наехали, мы уходим”. Они сели на свои микроавтобусы, и ж-ж-ж… Красненкера, царствие ему небесное, уже нет, но Ицков все это своими ушами слышал и своими глазами видел. Я его, правда, с тех пор не встречал.
А: Получается, что у тебя дар убеждения даже больше, чем у Березовского. Почему ты так действовал?
Ш: Почему? Скажу. Был молодой. Амбиции. В мореходке был старшиной роты. Одесская мореходка, одесситы – народ непростой. Рота – это 100 человек, я умел 100 человек разворачивать куда хочешь. Наверное, думать не умел. Детей не было. Жены не было.
А: Чеченский акцент имел какое-то значение?
Ш: А что, у чеченцев есть акцент?
А: У тебя есть небольшой акцент. Может быть, он даже одесский, но он не московский. Для меня, москвича, он не московский.
Ш: Ну, одесситы меня сразу вычисляют.
А: В общем, ты толком не можешь объяснить, почему тебя боялись?
Ш: Я не знаю. Ха-ха…
Читать бесплатно другие книги:
