Томминокеры Кинг Стивен
– Но теперь-то все позади?
– Да. На машине разбилась.
Джима передернуло. Парнишка, похоже, этого не заметил; он уставился на небо, провожая взглядом чайку. Птица прочертила утреннее небо нежного оттенка макрелевой чешуи, мелькнула черной тенью на фоне встающего алого солнца и опустилась на волнорез – поискать что-нибудь съедобное, с ее точки зрения.
Обескураженный Гарденер перевел взгляд с чайки на мальчика, чувствуя себя более чем… странно. Весь этот разговор показался ему чуть ли не знамением свыше. Парень знал о пресловутых томминокерах. Интересно, много ли в мире найдется детей, которые вообще о них слышали? И каковы были шансы, что Гард повстречает парнишку, который: а) помнил стишок наизусть и б) потерял бы пьяницу-мать?
Мальчик вытащил из кармана небольшую связку петард. «Сладкоголосые птицы юности»[43], – с улыбкой подумал Джим.
– Хотите, дам пару штук зажечь? Хоть отпразднуете. Может, полегчает немного?
– Что я отпраздную? Четвертое июля? Это сегодня, да?
– Да уж не праздник древонасаждения.
Постойте, двадцать шестое июня было… Он подсчитал. О боже. Восемь дней полной отключки. Ну почти. Но лучше бы полной… Солнечные лучи (кто их звал?!) уже начали пробиваться сквозь мглу, освещая мрачные закоулки памяти. Он причинил кому-то боль – снова. Да, теперь Джим был в этом уверен. Гард, тебе в самом деле хочется знать, кто это
(аргльбаргл)
и что ты ему, или даже ей, сделал дурного?
А может, не стоит? Может, лучше позвонить Бобби и сразу покончить с собой, пока не припомнил подробности?
– Мистер, почему у вас шрам на лбу?
– Катался на лыжах, врезался в дерево.
– Вот, наверное, больно было!
– Да уж, не поздоровилось, но терпимо. Здесь поблизости есть телефон-автомат?
Мальчишка махнул рукой в сторону экстравагантного особняка под зеленой крышей, что возвышался в миле от них, на гранитном мысе. Должно быть, гостиница. Ни дать ни взять пейзаж с бумажной обложки готического романа.
Гард попытался вспомнить название.
– Это ведь «Альгамбра», верно?
– Она самая.
– Спасибо, – сказал он и тронулся в путь.
– Мистер?
Джим обернулся.
– Последнюю тетрадку свою не возьмете? – Парень ткнул пальцем в отсыревшую записную книжку, так и оставшуюся возле приливной линии. – Ее можно просушить.
Гарденер покачал головой.
– Друг, мне бы самому просохнуть.
– Может, все-таки подожжем петарды?
Джим опять мотнул головой и вдруг улыбнулся:
– Ты только осторожнее с ними, ладно? Эти штуки могут и покалечить при взрыве.
– Хорошо. – Мальчик тоже застенчиво улыбнулся в ответ. – А знаете, моя мама довольно долго пила, прежде чем… ну, вы понимаете…
– Да, я понимаю. Как тебя зовут?
– Джек. А вас?
– Гард.
– С Четвертым июля, Гард.
– С Четвертым июля, Джек. И держись подальше от томминокеров.
– Когда они постучат в мою дверь… – серьезно кивнул мальчишка и посмотрел на поэта так, словно знал что-то запредельное.
Гарденера вновь посетило предчувствие – правда, только на миг. «Кто бы мог подумать, – проскрипел в голове язвительный голос, – что человек с бодуна получает доступ к психическим эманациям самой Вселенной?» В который раз накатила тревога за Бобби. И, махнув парнишке рукой на прощание, он зашагал по пляжу. Сначала – довольно бодро, хотя ноги все время вязли в песке, застревали, тонули… Сердце колотилось все быстрее; гул в голове нарастал; вскоре даже глазные яблоки стали ощущать биение пульса.
Между тем «Альгамбра» и не думала приближаться.
«Сбавь скорость, а то заработаешь приступ. Или удар. Или и то, и другое сразу».
Он и в самом деле замедлил шаг… А потом подумал: какие глупости. Через четверть часа, не позже, он собирается пойти на корм рыбам, а вот поди ж ты: переживает за сердце. Прямо как тот приговоренный к высшей мере, которому перед расстрелом предложили закурить, а он отказался: «Нет, я как раз завязать пытаюсь…»
Гарденер снова ускорил шаг, и в ритме пульсирующей боли ему внезапно послышались корявенькие стишки:
Если б только вы знали, как громко в ночи В мою дверь томминокер стучит и стучит. Я чокнутым был, зато Бобби – о’кей, Но это пока не явились и к ней.
Поэт даже остановился. Дались ему эти томминокеры!
А в голове опять прозвучал этот жуткий, но очень реальный голос, похожий на крик одинокой гагары в ночи над пустынным озером: «Бобби попала в беду!»
Гарденер опять зашагал с прежней резвостью… а потом еще и прибавил ходу. «Хоть убейте – не выйду из дома теперь, – продолжало стучать внутри. – Я боюсь даже видеть проклятую дверь!»
Уже поднимаясь по выбеленным солнцем ступеням лестницы, ведущей по краю мыса от пляжа к отелю, Джим машинально вытер под носом – и снова увидел кровь.
В фойе гостиницы Гард провел одиннадцать секунд – ровно столько потребовалось портье, чтобы заметить его необутые ноги. Стоило Джиму возмутиться, как портье кивнул мускулистому коридорному, и они на пару его вытолкали.
«Меня бы вышвырнули даже обутого, – с горечью подумал Гард. – Черт, я бы сам себя вышвырнул».
Он успел посмотреться в стеклянную дверь фойе. Красавчик… Кровь вытирал рукавом – больше размазал. Глаза – красные, налитые, остекленевшие. Дикая поросль на щеках напоминала торчащие иглы дикобраза, остриженного шесть недель назад. В изысканной атмосфере «Альгамбры», где джентльмены расхаживали с красотками, облаченными в короткие теннисные юбочки, Гард определенно напоминал бомжа.
Только потому, что постояльцы в основной своей массе еще продирали глаза у себя в номерах, у коридорного нашлось время на короткое объяснение:
– Телефон-автомат есть на бензоколонке «Мобайл». А теперь вали отсюда, пока я в полицию не позвонил.
Если бы Гарденер еще хоть чего-то не знал о себе, он бы все прочитал в глазах этого здоровяка-коридорного.
Пришлось тащиться вниз по склону холма в направлении бензоколонки. Носки шлепали на ходу и липли к нагретому солнцем асфальту. Сердце стучало с присвистом, как мотор малобюджетного «форда», который долго и нещадно эксплуатировали. Головная боль постепенно перемещалась влево; в конце концов она соберется в точку, словно от укола блестящей острой булавкой… Разумеется, если Джим до этого доживет.
И вдруг ему снова стало семнадцать. В то время Гард был одержим не трехбуквенными АЭС, а четырехбуквенным сексом. Девушку звали Анна-Мари. Гарденер верил, что скоро добьется ее благосклонности, если только не сдрейфит. Если не покажет себя слабаком. Может, даже прямо сегодня. Да, но доказывать, что он не слабак, придется тоже сегодня, здесь, на промежуточной лыжне «Прямая стрела» в Вермонте. Уже на ходу Гард уставился на свои лыжи, мысленно повторяя основные шаги и способы остановки. Он чувствовал себя как перед серьезным испытанием, которое во что бы то ни стало хотелось пройти. Ведь Джим в первый раз покинул учебные склоны для новичков, а вот Анна-Мари… В общем, вряд ли она пожелает отдаться парню, который на финише будет напоминать дурацкого снеговика из мультфильма. Выглядеть в глазах девушки слегка неопытным – в этом был бы определенный шик; но не круглым же дураком! И вот он едет, уставившись на свои лыжи, вместо того чтобы посмотреть вперед, а между тем прямо по курсу – старая кривая сосна с ярко-красной предупреждающей пометкой на стволе. И лишь ветер свистит в ушах, да сухо поскрипывает снег, и эти звуки сливаются в усыпляющее: шшш…
Тут мерзкий стишок ворвался в воспоминания, вынудил Гарденера остановиться в нескольких шагах от заправки, и вновь зазвучал в голове под мучительное биение пульса: «Если б только вы знали, как громко в ночи в мою дверь томминокер стучит и стучит…»
Поэт откашлялся, ощутив во рту медный привкус крови, и сплюнул красноватый комочек флегмы на замусоренную обочину. Как-то раз он взялся расспрашивать маму о томминокерах. Ответа (если тот вообще прозвучал) Джим не запомнил, но почему-то всегда считал их грабителями с большой дороги, что в лунном свете крадутся за жертвами, в сумраке – убивают, а в самую темную пору ночи закапывают холодные трупы. Однажды мальчик провел полчаса – чуть не целую вечность, – лежа в постели без света и мучительно размышляя о том, что загадочные томминокеры могут оказаться не просто грабителями, а, например, каннибалами, и своих жертв они не закапывают, а готовят, и… ох…
Гарденер поежился, обхватив себя тощими руками за плечи (похоже, во время запоя он очень редко питался). А потом перешел дорогу к заправке, еще не открывшейся, но уже увешанной баннерами. Самые заметные из них гласили: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ БЕНЗИН ВЫСШЕГО СОРТА.89», «БОЖЕ, БЛАГОСЛОВИ АМЕРИКУ» и «“ВИННЕБАГО” – ДОМА НА КОЛЕСАХ, КОТОРЫЕ РУЛЯТ!» Действительно, на стене заправки висел телефон-автомат. К счастью, это была одна из новейших моделей, позволявшая звонить на большие расстояния без предоплаты. По крайней мере, не придется тратить последнее в жизни утро на попрошайничество. Гард набрал ноль – и остановился. Рука сильно тряслась, не попадала по нужным клавишам. Тогда он зажал трубку между плечом и ухом, чтобы освободившейся правой рукой более или менее зафиксировать левую кисть… насколько это возможно. А потом до ужаса медленно, точно подрывник, боящийся ошибиться, стал указательным пальцем давить на кнопки. Автоматический голос велел ему либо ввести номер своей кредитки (совершенно невыполнимый для Гарда трюк в его теперешнем состоянии – даже если бы у него и была кредитка), либо ноль, чтобы связаться с оператором. Джим выбрал второе.
– Здравствуйте, с праздником, с вами говорит Элейн, – радостно прощебетала телефонистка. – Не могли бы вы сообщить, кто будет оплачивать разговор?
– Здравствуйте, Элейн, и вас тоже с праздником. Запишите на счет Джима Гарденера.
– Благодарю вас, Джим.
– Не за что. – Вдруг он встрепенулся: – Скажите ей, это Гард.
Пока где-то в Хейвене звонил аппарат, в ожидании ответа Джим засмотрелся на солнце, которое, раскрасневшись еще сильнее, будто гигантский волдырь, неспешно вставало навстречу макрелевым облакам; те понемногу сгущались, обещая к обеду ливень. В памяти всплыл стишок из детства: «Небо ало вечером – плыви, бояться нечего. Небо ало на рассвете – моряку невзгоды светят».
Что-то слишком много поэзии для последнего утра… Гарденер мысленно извинился перед Бобби: сегодня придется поднять ее ни свет ни заря, но ведь это больше не повторится. Впрочем, будить оказалось некого. Телефон продолжал звонить, но без толку. Дзинь… дзинь… дзинь.
– Вызываемый абонент не отвечает, – сообщила телефонистка на случай, если Джим оглох или забылся и приложил трубку к заднице вместо уха. – Попробуйте повторить попытку немного позже.
Ага, разве что во время спиритического сеанса.
– Хорошо, – сказал Джим. – Желаю вам приятного дня, Элейн.
– Спасибо, Гард!
Он оторвал трубку от уха, словно та его укусила, и в испуге уставился на нее. На мгновение поэту почудился голос Бобби… Господи, так похоже…
– Простите, что вы сейчас ска?.. – только и выдавил он из себя, вернув трубку на место.
Но жизнерадостная Элейн уже отключилась.
Да, именно Элейн. Элейн, а не Бобби. Однако…
Почему «Гард»?
Джима никто так не называл, кроме…
А, ну да. «Скажите ей, это Гард».
Разумеется. Идеальное объяснение.
Но почему ему так не кажется?
Он медленно повесил трубку. Постоял у бензоколонки в отсыревших носках, заметно помятых штанах и незаправленной рубашке, глядя на свою длинную-предлинную тень. По дороге в сторону Мэна промчалась вереница мотоциклистов.
«Бобби в беде».
Может, хватит уже? Все это чепуха на постном масле – как она сама бы выразилась.
«Дружище, а кто тебе вообще сказал, что люди ездят домой только в Рождество? Она отправилась в Ютику, чтобы отметить Великий День Независимости с семьей, всего-навсего».
Ну да. Конечно. Скорее Джим устроится работать на массачусетскую АЭС, чем Бобби лишний раз сорвется в гости к родным. Энн ничего не стоит ради потехи сунуть несколько петард сестре между ног и поджечь.
«Значит, ее пригласили быть маршалом на параде… или даже шерифом, ха-ха! – в одном из тех скотоводческих городков, о которых она всегда писала. Дэдвуд, Эйбилен, Додж-Сити – что-нибудь в этом роде. Ты сделал все, что мог. А теперь доверши задуманное».
Его рассудок уже не спорил, махнув на все рукой. Только повторил заезженное: «Бобби в беде».
«Это просто отговорка, трус несчастный».
Или нет?
Неясное предчувствие превратилось в железобетонную уверенность. Чепуха или нет, на постном или сливочном масле, а внутренний голос продолжал твердить, что Бобби попала в серьезную передрягу. Нужно выяснить наверняка, а до тех пор… Как Гард уже сказал себе утром, океан все равно никуда не денется.
– Вдруг до нее добрались томминокеры? – произнес Джим вслух и разразился хриплым, испуганным смехом.
Сомнения прочь: он сходит с ума.
Глава 7
Гарденер приезжает
Шшшуххххх…
Он пристально смотрел вниз, на гладкие коричневые деревяшки, скользящие по снегу. Джим опустил взгляд, чтобы убедиться, что держит их параллельно друг другу, а не как сопливая девчонка, впервые увидевшая склон, – и уже не смог оторваться от завораживающего движения искристой белой полосы между лыжами, стремительно летящей назад. Почти загипнотизированный, он очнулся только от крика Анны-Мари:
– Гард, берегись! Смотри!
В голове туман, как после крепкого сна. До Джима с трудом доходит, что он глазел вниз, на бегущую сверкающую полосу куда дольше положенного.
Анна-Мари визжит:
– Поворачивай, Гард! Поворачивай!
И снова что-то кричит – кажется, советует ему падать. Просто взять и упасть? Боже, так можно и ногу сломать!
В эти последние, считаные секунды до жуткого столкновения Джим по-прежнему не понимает: как все могло так быстро пойти наперекосяк?
Каким-то образом он умудрился съехать с накатанной дорожки влево. Теперь сосны и ели с тяжелыми от налипшего снега голубовато-сизыми лапами проносятся в каких-нибудь трех ярдах от него. Левая лыжа чудом не натыкается на торчащий острый валун. Джим холодеет от ужаса: он больше не управляет собой, он забыл все, чему его научила Анна-Мари и что казалось детской забавой на склонах для новичков.
И вот он мчится на скорости… двадцать миль в час? Или тридцать? Сорок? Ветер обжигает лицо. Линия деревьев у края лыжни «Прямая стрела» стремительно надвигается. Между тем его собственная лыжня – уже не прямая, а плавно изогнутая диагональ. Этого вполне хватит, чтобы убиться. Скоро он совсем покинет лыжню, а потом остановится, и можно спорить на что угодно, это будет очень быстрая остановка.
Анна-Мари снова что-то кричит. «Повернуть»? Она что, серьезно? Гарда сейчас хоть озолоти – он даже затормозить не сможет, а тут… «повернуть»!
Он пытается вырулить вправо, но лыжи упорно несутся выбранным курсом. Перед глазами встает то самое дерево, в которое Джим сейчас врежется, – старая, припорошенная снегом сосна. На кривом стволе – ярко-красная метка, совершенно ненужный сигнал опасности. Гард еще раз пытается повернуть, но понимает, что напрочь забыл, как это правильно делается.
Дерево угрожающе растет в размерах. Кажется, это оно само летит навстречу, а Джим застыл на месте. Он успевает различить шершавые наросты, острые обломки ветвей, на которые ему суждено наткнуться, трещины в старой коре, неряшливые потеки алой краски.
Анна-Мари кричит снова. Он – тоже.
Шшшуххххх…
– Мистер? Мистер, вам плохо?
Гарденер резко выпрямился от неожиданности, мельком успев подумать, что боль ударит молотом по голове. Однако мигрень отступила. Немного подташнивало от голода, но в голове царил полный штиль. Боль загадочным образом исчезла, пока он видел сон о том несчастном случае.
– Все хорошо, – сказал он, озираясь.
И тут голова опять загудела – Джим ударился о барабан.
Девушка в обрезанных джинсах рассмеялась:
– Вообще-то по ним бьют палочками! А вы бормотали во сне.
Тут Джим разглядел, что едет в фургоне, и все встало на свои места.
– Правда?
– Ага. И голос у вас был не очень.
– Кошмар увидел, – ответил Гарденер.
– Угощайтесь. – Девушка протянула ему самокрутку с марихуаной, свернутую из обрывка газеты. С фотографии улыбался добрый старина Ричард Никсон в синем костюме. Пальцы у него были сложены в виде буквы W. Даже самые взрослые пассажиры фургона вряд ли помнили этот жест.
– Гарантия от любых кошмаров, – серьезно добавила девушка.
«Милая, то же самое мне говорили об алкоголе. Знаешь, иногда люди врут. Так и знай на будущее. Сильно врут».
Из вежливости Гард сделал одну затяжку; голова поплыла чуть ли не сразу. Он поспешил вернуть самокрутку девушке, сказав:
– Мне бы сейчас лучше пожевать чего-нибудь.
– Крекеры подойдут? – подал голос водитель, протягивая назад упаковку. – Остальное мы все подчистили. Бивер даже чернослив уничтожил, так что извини…
– Бивер что хочешь слижет, – сказала девушка в обрезанных джинсах.
Парень рядом с водителем повернул к ним пухлое, но приятное лицо.
– Ну, вот еще. Глупости. Матушку свою я, например, не лизал.
Все, включая Гарденера, громко расхохотались.
Потом Джим произнес:
– Хорошие крекеры. Честно.
Так оно и было. Сначала он ел осторожно и понемногу, прислушиваясь к желудку: не взбунтуется ли? Но тот молчал, и Гард начал ускоряться. Под конец он уже запихивал крекеры в рот большими горстями под раздраженное урчание в животе.
Когда же Джим в последний раз ел? Трудно сказать. Запой есть запой. Судя по прошлому опыту, поэт не слишком увлекался едой в то время, когда пытался запить спиртным целый мир, – а если что-то и попадало в рот, то неизменно оказывалось потом у него на коленях или рубашке. Вспомнить хотя бы ту гигантскую жирную пиццу, которую Гард пытался умять на День благодарения в 1980-м… В тот самый вечер, когда прострелил Норе обе щеки.
«Вы же могли задеть зрительный нерв, а то и оба! – возмущенно рявкнул в голове голос адвоката жены. – Это же частичная, если не полная слепота! А мог наступить паралич! Смерть! Достаточно, чтобы пуля задела зуб и кусок отлетел в какую угодно, мать ее, сторону! Хватило бы одного обломка! А вы тут сидите и мямлите, будто не имели намерения убивать! Что еще собираются сделать, когда целятся человеку в лицо?»
На Гарда накатила волна уныния – черная и гигантская, высотой в целую милю. Надо было все-таки покончить с собой. Зря он отложил это дело.
«Но Бобби в беде».
«Может быть. Только дожидаться помощи от такого, как ты, – все равно что просить пиромана починить газовую горелку».
«Заткнись».
«Ты конченый человек, Гард. Отработанный материал. У тебя мозги от спиртного спеклись, как выразился бы тот мальчик на пляже…»
– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? – встревожилась девушка с красными волосами, коротко подстриженными под панка. Ноги – практически от ушей.
– Угу. А что, я так плохо выгляжу?
– Минуту назад – просто жуть, – мрачно подтвердила она.
Джим усмехнулся – не над ее словами, конечно, а над загробным тоном, и девушка с облегчением ухмыльнулась в ответ.
Гард посмотрел в окошко: оказывается, не так уж долго он и проспал. Перистые облака цвета макрелевой чешуи еще два часа назад начали сгущаться в однотонную серую массу: после обеда жди проливного дождя. Пока Джим доберется до Хейвена, там уже стемнеет, и наверняка он весь промокнет до нитки.
Повесив трубку там, на бензоколонке, он стянул носки и забросил их в урну. Затем вышел на нужную магистраль и с сумкой в руке принялся голосовать.
Двадцать минут спустя появился этот фургон – почти новый «додж-караван» с делаверскими номерами. Сбоку были намалеваны две гитары со скрещенными, точно боевые мечи, грифами, а под ними – название группы: «ЭДДИ ПАРКЕР БЭНД». Машина притормозила, и Гарденер бросился к ней. Он задыхался, сумка больно била по ногам, левая сторона головы готова была взорваться, но Джим все-таки успел усмехнуться над забавным слоганом, тщательно выписанным на задних дверцах: «ЕСЛИ ЭДДИ БАЛДЕЕТ – НЕ СТУЧИСЬ, А ТО ОГРЕЕТ!»
И вот он сидит на полу, постоянно напоминая себе не поворачиваться резко, чтобы снова не врезаться в барабан. Как только впереди показался щит с надписью «Олд-Орчард», по ветровому стеклу застучали первые капли.
– Слушай, – притормозив, начал Эдди. – Не могу тебя отпустить просто так. Дело к дождю, а ты ведь даже без обуви.
– Обойдусь.
– Не так уж вы круто выглядите, – мягко заметила девушка в обрезанных джинсах.
Эдди сорвал с себя шляпу (над козырьком красовалась надпись: «Я ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ, Я ВООБЩЕ ГОЛОСОВАЛ ЗА ГОВАРДА-УТКУ»[44]).
– Скидываемся, ребята.
Откуда ни возьмись появились бумажники, в карманах джинсов зазвенела мелочь.
– Спасибо, не надо! Вы что?
Кровь бросилась Гарденеру в лицо. Это было даже не смущение, а самый настоящий стыд. Где-то внутри поэт ощутил сокрушительный удар, от которого не ломаются зубы или, к примеру, кости, а вот душа – запросто. Эта мысль прозвучала мелодраматично, как колокольный звон. И, что самое ужасное, принесла вполне реальную боль. «Ага, – подумалось Джиму. – Значит, вот как оно бывает. Всю жизнь ты только слышал про людей, опустившихся на самое дно, а теперь понимаешь их. Вот оно. Джеймс Гарденер, собиравшийся стать вторым Эзрой Паундом[45] для своего поколения, принимает лишнюю мелочь от делаверской группы, играющей в барах».
– Ну, правда же… зря вы…
Эдди Паркер продолжал невозмутимо передавать шляпу. Среди монет там лежало несколько однодолларовых купюр. Бивер был последним в очереди. Подумав, он бросил пару четвертаков.
– Послушайте, – настаивал Гарденер, – честно, я тронут, но…
– Давай, Бивер, – подначил Эдди. – Ты же не какой-нибудь долбаный Скрудж?
– Нет, правда, у меня друзья в Портленде, я просто звякну им… и вообще вспомнил: я как-то оставил чековую книжку у одного знакомого в Фалмуте, – с горячностью приврал поэт.
– Би-вер – Скрудж, – весело выкрикнула девушка в джинсах. – Би-вер – Скрудж! Би-вер – Скрудж!
Остальные дружно подхватили и не унимались до тех пор, пока их товарищ, рассмеявшись и закатив глаза к потолку, не прибавил еще четвертак и один лотерейный билетик.
– Все, я пуст, – заявил он. – И опустею еще сильнее, когда чернослив подействует.
Его друзья и девушка в джинсах закатились хохотом. Бивер отчаянно взглянул на Джима, словно говоря: «Видишь, с каким придурками приходится иметь дело? Попробуй тут…» И всучил ему шляпу. Гарду пришлось подхватить ее, чтобы мелочь не раскатилась по полу фургона.
– Нет, серьезно, – промямлил он, пытаясь вернуть подношение, – все со мной будет в порядке…
– Не похоже, – отрезал Эдди. – Перестань нести чушь; что ты сказать-то хотел?
– Наверное, спасибо, – ответил Джим. – Ничего больше не приходит в голову.
– М-да, такую мелочевку можно даже не заносить в декларацию о доходах, зато тебе хватит на гамбургеры и на пару резиновых шлепанцев.
Девушка распахнула боковую дверь «додж-каравана».
– Удачи тебе! – сказала она, а потом, не дав Гарденеру опомниться, заключила его в объятия и поцеловала влажными, податливыми, полуоткрытыми губами, от которых сильно разило «травкой». – Береги себя, старина.
– Постараюсь. – Девушка уже разжимала руки, когда вдруг Джим сам порывисто прижал ее к себе. – Спасибо. Спасибо вам всем.
Он постоял на разбитой дороге, провожая взглядом громыхающий фургон и не торопясь опускать поднятую для прощания руку: а вдруг кто-нибудь из них еще смотрит в заднее окошко… Ведь помахала же девушка напоследок! С неба накрапывало все ощутимее. Слезы свободно лились по щекам вперемешку с дождем.
Гарденер так и не нашел возможности купить себе шлепанцы, зато в Хейвене оказался еще дотемна. Ему не пришлось даже топать последние десять миль пешком, как он рассчитывал. Может, кому-то и кажется, что в дождливые дни водители с большей охотой должны подбирать автостопщиков, но именно в это время они куда чаще проносятся мимо. Кому нужна лужа на заднем сиденье? Тем не менее возле Огасты Гарда подобрал один фермер, который потом всю дорогу до Чайна-тауна бранил правительство на чем свет стоит. Оттуда Гарденер снова двинулся пешком и одолел пару миль в раздумьях, на самом ли деле его ступни превратились в лед или это галлюцинация, когда у обочины резко притормозил лесовоз. Джим проворно забрался в кабину. Там пахло стружкой и застарелым потом… зато было несказанно тепло.
– Спасибо.
– Не за что. – Водитель протянул пятерню и представился: – Фриман Мосс.
Автостопщик схватил ее и потряс, еще не зная, что им суждено снова встретиться в самом ближайшем будущем, и уже не при столь приятных обстоятельствах.
– Джим Гарденер. Еще раз спасибо.
– Развели тут церемонии, – фыркнул водитель, заводя мотор.
Грузовик начал набирать скорость. При этом он так грохотал, что Гард проникся искренним сочувствием к бедной развалине. Все в ней содрогалось, стонало и завывало голосом старой ведьмы, укрывшейся в дымоходе. Самая ветхая в мире зубная щетка, на стершихся щетинках которой чернело машинное масло, недавно вытертое с какой-нибудь шестеренки, скакала по всей приборной панели, периодически задевая освежитель воздуха, изображающий дамочку с весьма аппетитными формами. Мосс бесконечно долго пытался выжать вторую скорость, дергая упрямый рычаг, и еле-еле вывел громыхающий грузовик с края обочины на дорогу.
– Слушайте, вы здорово напоминаете утопленника. Я тут обедал в Огасте, в «Пьяных пончиках», осталось полтермоса кофе… Будете?
Джим благодарно принял напиток (тот оказался крепким, горячим и очень сладким), а потом с наслаждением затянулся предложенной сигаретой, хотя от нее больно запершило в горле, которое явно успело воспалиться от холода.
Мосс высадил пассажира у самой границы Хейвена без четверти семь. К тому времени дождь утих, и небо на западе начинало светлеть.
– Бог пошлет сегодня роскошный закат, помяните мое слово, – предрек водитель. – Эх, жаль, я не взял запасные кроссовки, мистер, а то непременно бы поделился с вами. Всегда вожу их вот тут, за сиденьем, но сегодня с утра так лило, что у меня с собой только резиновые сапоги.
– Да не волнуйтесь, тут шагать меньше мили. Как-нибудь обойдусь.
На самом деле до дома Бобби оставалось больше трех миль, но если бы Мосс об этом узнал – без разговоров повез бы Гарда прямо туда. Джим, конечно, устал и заметно температурил; мало того – ухитрился не просохнуть даже за сорок пять минут в продуваемой горячим воздухом кабине… и все-таки хватит пользоваться чужой добротой сегодня. В теперешнем состоянии от этого можно свихнуться.
– Ладно. Тогда – удачи вам.
– Спасибо.
Он спустился на землю и долго махал на прощание Моссу и его лесовозу, похожему на доисторическое чудовище из музея. Грузовик уже скрылся за поворотом, а Гард продолжал стоять с отсыревшей сумкой в руке, увязнув побелевшими, точно садовые лилии, ногами в дорожной грязи. Фрост как-то сказал: «Дом – это место, где тебя всегда примут, поскольку им некуда деться». Но Джим прекрасно понимал, что приехал совсем не в такое место. Возможно, это одна из самых грубых ошибок в жизни – принимать дом друга за собственный. Особенно если друг – женщина, с которой ты раньше спал.
Ну и пусть… А все-таки Гарденер был почти у цели.
Повернувшись, он пустился в путь.
Четверть часа спустя, когда облачная завеса на западе наконец-то разорвалась, пропустив предзакатные солнечные лучи, произошло нечто очень странное: в голове у Гарда грянула громкая и отчетливая музыка.
Он замер на месте, залюбовавшись сиянием, излившимся на многие мили вперед на блестящие от влаги леса и скошенные поля. Лучи живописно пронизывали пейзаж, словно в эпическом фильме Де Милля. Дорога здесь поднималась в гору, и перед Джимом раскинулся дивный торжественный вид – хрустально-чистый в закатном свете, пасторальный, немного на староанглийский лад. После проливного дождя все выглядело особенно гладким, промытым, мир был гораздо ярче, фактурнее. Неожиданно для себя Гарденер даже обрадовался, что не успел совершить самоубийство, – просто потому, что удостоился этого мгновения незамутненной сияющей красоты и гармонии. Вконец обессиленный, дрожащий от озноба, он пребывал в наивном детском изумлении.
Вокруг стояла особая тишина медленно догорающего вечера. Взгляд не цепляли признаки прогресса и современных технологий, только следы присутствия человека – просторный красный амбар возле чисто выбеленного фермерского дома, несколько сараев, трейлер-другой, вот, пожалуй, и все.
Но свет… Вот что так потрясло душу Гарда.
Ясный и нежный, насыщенный, он косо, чуть ли не горизонтально пробивался сквозь обрывки рассеянных туч, возвещая о том, что долгий и утомительный день подходит к концу. Древние как мир лучи словно принадлежали другому времени; Гарденер вовсе не удивился бы, заслышав теперь охотничий рог, лай собак и топот звонких подков… Но в голове неожиданно загремела современная музыка, и очарование вечера было потеряно. Он испуганно прижал руки к вискам. Вспышка длилась не меньше пяти секунд – наверное, десять, так что Джим успел узнать песню Доктора Хука «Крошка, твои джинсы все расскажут за тебя». Голос чуть дребезжал, но слышался четко, словно из маленького транзистора вроде тех, что люди раньше брали с собой на пляжи, пока мир не завоевали плееры и здоровенные переносные кассетники с панк-рок-исполнителями внутри. При этом звуки лились не в уши, а непосредственно в мозг, в то злосчастное место, где врач много лет назад заделал отверстие в черепе кусочком металла.
Ты ночная пташка, Ты играешь, не любя. Ты молчишь, но джинсы Все расскажут за тебя.
Громкость была почти непереносимая. За долгие годы такое случилось всего лишь раз, когда Гард сунул палец в патрон от лампочки. «По пьяни?» – спросите вы. Они еще спрашивают!
К тому времени он уже выяснил, что музыкальные феномены подобного сорта – не галлюцинация и даже не редкость: люди ухитрялись ловить радиоволны с помощью фигурки фламинго в саду, пломбы в зубе или стальной оправы очков. В 1957 году одна семья из Шарлотты, штат Северная Каролина, в течение полутора недель принимала сигналы от музыкальной студии, расположенной во Флориде. Сначала классика грянула в ванной, в стаканчике для полоскания рта. Вскоре звучали уже все бокалы в доме, а перед самым концом каждая комната, к ужасу хозяев, наполнилась звоном хрусталя, передающего произведения Баха и Бетховена вперемешку с сигналами точного времени. Потом дюжина скрипок разом взяли высокую ноту и так долго держали ее, что бокалы взорвались; на этом все прекратилось.
Гарденер знал: он не один такой и не сходит с ума. Жалкое утешение, если вдуматься. И потом, эта нестерпимая громкость…
Доктор Хук замолчал так же резко, как и ворвался в голову. Джим напрягся: а вдруг вернется? Но тот не вернулся. Зато еще громче, с новыми силами зазвучал прежний голос, повторяющий: «Бобби в беде».
Гарденер повернулся спиной к закату и снова двинулся по дороге. Измученный, с температурой, он шагал все быстрее… а потом сорвался почти на бег.
В половине восьмого Джим наконец добрался до дома, который местные жители даже спустя столько лет по-прежнему величали «логовом старого Гаррика». Тяжело дыша, с пятнами нездорового румянца на щеках, он остановился возле почтового ящика, под железной дверцей которого, как обычно, темнел зазор: почтальон Джо Полсон и Бобби нарочно оставляли ее в приоткрытом положении, чтобы Питеру было удобнее доставать газеты. На подъездной дорожке стоял синий пикап Бобби. Инструменты в кузове бережно прикрывал от дождя брезент. В доме светилось восточное окошко – то самое, у которого Бобби любила читать, устроившись в кресле-качалке.
Какое спокойное, мирное зрелище, ни малейшего диссонанса. Конечно, пять лет назад – или даже три года назад – Питер непременно возвестил бы о прибытии гостя заливистым лаем. Но что поделать, пес одряхлел. А кто молодеет?
Отсюда, с дороги, все выглядело так мило и тихо; еще одна прелестная пасторальная картинка, наравне с тем закатным пейзажем на окраине города. В ней было то, чего Гарденеру недоставало вот уже долгие годы, – покой и уют. И никаких тебе странностей. Просто жилье человека, довольного своей жизнью. Не то чтобы вовсе отшельника, удалившегося от суеты, но… сводящего потихоньку концы с концами. Дом уравновешенной, относительно счастливой женщины, построенный явно не в зоне черных торнадо. И все-таки что-то было неладно.
Читать бесплатно другие книги:
