Добронега Романовский Владимир

Глава четвертая. Рагнхильд

Два всадника, один рыжий, в одежде немецкого купца, второй русый, в одежде варангско-воинского типа, пронеслись по хувудвагу вдоль Волхова на север, прочь от Новгорода. На седьмой арже к ним присоединился третий, блондин вельможного вида. Вскоре тройка углубилась в лес, не по тропе, но напрямую. Впереди ехал рыжий купец, ориентируясь по каким-то одному ему известным меткам или особенностям ландшафта. Ехали около трех часов, не рысью, но и не шагом, молча. Внезапно ведущий остановился, и ведомые остановились рядом.

– Где-то здесь, – сказал рыжий, озираясь по сторонам. – Надо привязать коней.

Всадники спешились. Некоторое время они шли через лес по прямой спокойным шагом, но вскоре начался подъем, а лес сделался гуще, что затрудняло продвижение. Наконец ведущий остановился.

– Вот, – сказал рыжий, показывая рукой.

Между деревьев чернело что-то, в чем угадывались прямые линии.

– Житник, – сказал вельможа, обращаясь к воину, – посмотри, что там. А мы с Эриком здесь подождем, флору поразглядываем.

Воин, носящий странное это имя, вынул из ножен сверд, отстегнул плащ, бросил его вместе с ножнами на землю, присыпанную хвоей, и произвел нечто вроде обходного маневра, в результате которого он вдруг исчез из поля зрения.

– Ежели действительно правда, – сказал вельможа, – будет тебе, Эрик, вознаграждение. Ты молодец.

– Какая мне выгода тебе врать? – возразил Эрик.

– Не знаю. Скорее всего никакой, как и большинству людей. Но люди все равно врут постоянно. А что тебе обещал Житник?

– Ничего.

– Вот видишь – врешь.

– Да.

– Ну так что же?

– Да так, пустяки всякие.

– Не хочешь, не говори, – вельможа пожал плечами, провел рукой по светлой, коротко подстриженной и ухоженной бороде, и присел на землю, уперев спину в ствол березы. – Что слышно на северо-западе?

Эрик повел плечами и посмотрел вверх. Какая-то местная птица заверещала недовольно в ветвях.

– Да так, все по-прежнему, – ответил он. – Болото.

– У нас болот больше.

– Это я в философском смысле.

– Ага.

– Спит северо-запад, – сообщил Эрик легкомысленно. – Спит себе и спит. Данию тряхнули при обращении, покуражилась Дания, покрасовалась, и снова уснула. Все как-то медленно происходит, даже несправедливость – и ту творят медленно.

Легкомыслие его было явно напускное. Что-то очень личное угадывалось в кажущейся беззаботности.

– Какая ж несправедливость?

– Да так… Не обращай внимания.

– Да ты меня не стесняйся, Эрик. Мы с тобой знакомы еще с Ростова. Ты что-то натворил, да? С кем-то хвиту не поделил, небось?

– И такое было.

– Ниддингом заделали?

Эрик некоторое время молчал. Он и раньше знал, что князь – человек проницательный. Но и это ему было уже неинтересно.

– Хочется чего-то нового, – честно признался он. – Уехать куда-нибудь в неизведанные края. Чтобы ничего привычного вокруг. Мне этого всегда хотелось, но сейчас особенно.

Да, подумал князь, страшнейший он непоседа, этот Эрик. И службу ему предлагать – пустое дело, завтра же сбежит. Жалко. Очень интересный собеседник. Всюду бывал, многое видел. Ему бы все это записать и оставить на память потомству. Писца, что ли, к нему пристроить? Теперь вот еще и в ниддинги попал.

Житник вернулся через четверть часа.

– Все так, как Эрик говорит, – доложил он князю. – Все ушли на какой-то праздник, кроме трех стражей, но это несерьезно. Засады нигде нет.

– Что за праздник? – спросил князь, поднимаясь.

– Языческий какой-то. Где-то у них тут есть место, где много идолов спрятано. Эрик наверняка знает, где.

– Может и знает, – ответил за Эрика князь, – но ведь не скажет. И правильно, что не скажет. А то ведь, как тоска найдет, сразу это место вспомнится, и придется собирать ораву, нестись сюда, убивать, жечь – а зачем? Они тут безвредные. Спрятались от Владимира, выжили – ну и ладно, пусть дальше живут. Варанги-язычники вон по территориям шляются, и ничего. Чем славяне хуже? Пусть. Пойдем, Эрик, с нами.

– Нет уж, – Эрик мотнул головой. – Вы идите, а я пока поразмышляю тут. Мне там делать нечего. Еще узнают, что это я вас туда привел. Мне потом сюда носа не покажи.

– Ну, как хочешь, – сказал князь.

Житник подозрительно посмотрел на Эрика, ничего не сказал, но вкладывать сверд в ножны не стал.

***

Внутренние помещения языческого оплота дверей не имели, а имели пологи да занавеси. Двое охранников, лежащие лицами вниз благодаря трудам предусмотрительного Житника, хорошо вписывались в сонно-тревожную атмосферу сеней. Вправо и влево тянулись проходы – вообще-то, подумал князь, язычники много взяли от христианских отшельников. Наверное и пещеры вырыты где-нибудь. Полом служила голая утрамбованная земля. Прямо по ходу угадывалась лестница, ведущая, очевидно, не в гридницу, и не в светелку, но в сторожевую вышку, скрытую от посторонних глаз разлапистой хвоей. У самой лестницы помещался темный силуэт – третий охранник – тоже лицом вниз.

– Живы? – тихо спросил князь.

– Живы, – лаконично ответил Житник.

Житник был умный и понимал, что трупы и приезд гостя, соединившись в сознании обитателей тайного поселения, дали бы этим обитателям неблагоприятные представления о вежливости князя.

Житник уверенно повел князя по левостороннему проходу. У четвертого полога он остановился.

– Заходите, гости, – раздался женский голос из-за полога.

Князь вздрогнул. Последний раз он слышал этот голос четверть века назад. Голос почти не изменился.

Старая женщина смотрела прямо перед собой в невидимый другим горизонт на уровне глаз. Располагалась она на соломенном низком ложе, сидела, прислонившись к стене и держась с максимально возможным для слепой женщины достоинством.

– День добрый, – сказала она просто. Интонация и выговор у нее были не простонародные варанговые, но чеканные, аристократические. Так говорили варанги, приближенные ко двору короля датского, будучи проездом в Киеве, Ростове и Новгороде.

– Здравствуй, – ответил Житник, явно во второй раз за день.

– День добрый, – тихо сказал князь.

Женщина повернула голову в сторону князя. На ее лице появилась улыбка – то ли радостная, то ли зловещая. Некоторые зубы отсутствовали.

– Не обманул меня Житник, – сказала она. Здравствуй, Святополк.

– Здравствуй, матушка, – отозвался князь.

– Не подходи, – предупредила старуха. – Не хочу, чтобы люди меня касались. Особенно мужчины, даже если они мои дети. А ты, Житник, выйди. Ты выйди, выйди. И учти, что от моего слуха не скроешься. Так что лучше не подслушивай.

– А я и не собирался, – Житник, стараясь придать голосу приветливую интонацию, шагнул к пологу и скрылся за ним.

– Давно мы не встречались, Святополк, – сказала старая женщина. – Совета, стало быть, пришел просить ты у меня. Дело хорошее. Давно пора. Будет тебе совет, Святополк, будет.

Князь молчал и ждал. Женщина запахнулась в свои нищенского вида тряпки, поерзала на ложе, и повернулась к князю боком. Профиль ее до сих пор сохранял сходство с греческими статуями, вот только нос, ранее почти идеально правильной формы, загибался теперь концом к губам.

– Много, много времени прошло, Святополк, – сказала женщина. – Что не говорят мне мирские, то сообщают волхвы. Знаю я все, что происходит в мире. Не быть тебе, Святополк, князем киевским, не быть. Не тебе владеть Градом Олеговым, не тебе.

Какая неприятная женщина, подумал князь.

– Но знай, сын мой, – продолжала она, – будет тебе счастье. Будет много счастья. Отстранись, сын мой, от властителей земных. Братья твои, владимирово семя, не любят тебя, и убьют, если не отойдешь. Найди себе хорошую, работящую девушку из норвежек и уезжай, подальше, хоть в Польшу, хоть в Рим, и живи как обычный болярин. Пусть землей этой владеют владимировы хорлинги, пусть. Земля эта и они – друг друга стоят. А тебе – да помогут тебе боги. Уедешь?

– Вот так, сразу? – удивился князь. – Но я ведь, матушка, старший.

– Старший-то ты старший, да не от Владимира. Уезжай. Уедешь?

Князь не ответил.

Старая ведьма, подумал он. Эка Владимир с тобой натерпелся. Раз в год навещал. Спал с тобой. Неделями задерживался, теремок твой содержал с подхалимами и кухаркой. А я вот и часу не провел еще, и четверть века до этого тебя не видел, а уже тошно. Хорлинги, стало быть, владимировы. Ну-ну.

– Нравится тебе совет мой? – спросила старуха.

– Не знаю, – сказал князь, помолчав. – Не нужно ли тебе чего, матушка?

– Нет. Сама о себе позабочусь. А Житнику доверяй. Он слуга хороший, ты его с собой возьми. Будет он служить тебе верой и правдой. А я дам ему талисман, чтобы вас обоих охранял.

Это еще что такое, подумал князь. Какой еще талисман? Ладно, Житник потом расскажет.

***

Когда Житник и старуха остались вдвоем, она повернулась к воину в фас и улыбнулась, на этот раз откровенно зловеще.

– Ничего не заподозрил? – спросила она.

– Вроде нет. Но кто ж его знает.

– Да. Хитрый он, весь в отца. Но если и заподозрил, это нам не повредит. Лучше бы ты, конечно, действительно Святополка привел.

– В темнице он, в Киеве.

– Да… Жалко его. Ну, слушай меня, сынок. Слушай. – Женщина вдруг усмехнулась, качая головой. – Насмеялась надо мной Фрея. Над гордостью моей. Столько сыновей, столько дочерей, и только один благородный, и он же слабый. Другие все рабского роду, хитрые да подлые, а единственный удавшийся – от безродного вятича произведен. Подойди да сядь.

Житнику не очень понравилось напоминание о его происхождении от безродного вятича, но делать было нечего, он подошел и сел. Мать и сын обнялись. Рагнхильд всплакнула по-старушечьи, беззвучно.

– Все равно мне, кто землей этой владеть будет. Все равно. Одно меня гложет, сын мой. Только одно. Жив аспид, жив. И нет ему, аспиду, наказания. Нет возмездия. Как вошел сюда давеча Ярослав, так холодом повеяло. Все я сразу вспомнила. Обещала я тебя, сын мой, наследником рода моего сделать. И сделаю. Но сперва заслужить должен ты милость мою.

– А я не заслужил? – спросил Житник, поддерживая разговор.

– Сыновний долг ты чтишь. Но есть еще долг родовой. Есть возмездие. Приведешь его, возмездие, в исполнение – будут у тебя богатства несметные и власть великая.

Платье золотое и морда красная, подумал Житник. О чем это она?

– Спасла меня Фрея, спасла, но не так, как я хотела. Фрея – шутница большая, – доверительно объяснила старуха.

Житник вдруг осознал, что не помнит, кто такая Фрея. Вроде – богиня какая-то.

– Привела она меня к вятичам этим. Они хоть и дикие, но добрые. Спасла, дабы сохранился и продолжился род наш.

Да, подумал Житник. Вот только Фрея ли – неизвестно. Языческие поселения все пожгли, а это осталось. Они, правда, с места на место передвигаются, будто степные печенеги, и понадобился Эрик, чтобы след их отыскать. Ну так Эрик нашел, значит, мог бы и кто-нибудь другой найти. Не один же Эрик такой прыткий. Так вот – не сам ли Владимир, а вовсе не Фрея, уберег наложницу бывшую, не сам ли Красное Солнышко, душу свою темную христовым учением разворошив, позаботился о судьбе Рагнхильд? Нет ли княжеского приказа, мол, не трогайте дуру, пусть живет, как знает. Все может быть. Плохо то, что Владимир, где бы не появился, оставляет после себя своих людей. Спьенов, соглядатаев – а то и просто местных вербует. Чтобы знать, что было потом. И если узнает он об этом нашем визите – то совершенно неизвестно, что подумает и предпримет. Плохо дело. Я думал – действительно скрываются. А тут все на виду.

– Род наш богат, Житник. Богат и знатен. Беда только, что остались от роду этого ты да я. К самым именитым родам Содружества Неустрашимых принадлежим мы.

И она туда же, подумал он. Рассказывали волхвы, в детстве, а теперь каждого второго спроси – только о Содружестве и говорят. Содружество, впрочем, действительно существует. Вот только в смысле действенности оно – никакое. Использовать в своих целях его никак нельзя, даже если очень хочется.

– Я слышал о таком, но никогда не верил.

Женщина долго молчала, и он не хотел нарушать ее молчание. Она стала вспыльчива с годами. Следовало еще забрать у нее обещанный Эрику свиток с письменами и рисунками. И убираться отсюда по добру, по здорову, пока дикие не вернулись с празднества.

Женщина начала говорить. Говорила она долго и складно, иногда вставляя в плавную сигтунскую речь хлесткие славянские фразы. Славянский язык был ей знаком, как родной. Собственно, он и был ей родным, поскольку родилась она в Полоцке. Рагнхильд говорила о разложении и распаде Содружества Неустрашимых. По ее словам, варанги стали жадными, и это послужило причиной распада. У Житника по поводу жадности любых правителей были свои соображения, но он опять промолчал. Главная сила, по мнению Рагнхильд, состояла в сохранении коренных родов, на которых все держится. Пока жива аристократия – будет и империя жить. Но в крепнущую империю варангов вдруг принесли христову веру монахи из пустыни. И тогда засомневались лучшие воины. Зачем, мол, быть воином, если можно быть купцом или даже смердом, честь одна и та же в глазах бога христиан? Перестали варанги верить в судьбу. Христовы рабы им сказали – каждый своей судьбы хозяин. Родился смердом – можешь стать воином. Родился воином – можешь стать купцом, если это кажется тебе удобнее и приятнее. И некому стало продолжать великое дело. И даже последние отпрыски коренных родов, льнущие к Сигтуне, нанимаются в войско за награды и деньги, а не за свою воинскую честь. И то сказать – сам конунг Олоф христианин. Воинской доблестью стали торговать. Воинов всегда меньше, чем смердов. Смерды всегда знали свое, судьбой им отведенное, место. Но христовы рабы сказали им, что ничем они не хуже воинов. И смердам это польстило, и они поверили, и подчиняться перестали.

Старые люди склонны романтизировать прошлое, подумал Житник. Не за деньги, а за воинскую честь. Которую за деньги не купишь, естественно, и вообще раньше реки не замерзали и коровы сами доились. Надо же. Одно верно – раньше она была умнее.

Помолчав, Рагнхильд добавила, сменив высокопарный тон на прозаический, что, мол, экспансия все равно продолжается, но это просто по инерции. Может и присоединят варанги еще какие-нибудь территории, но центр потерян. Датский конунг Гарольд Синезуб не только себя, но и всю Данию одним махом обратил в христову веру. Во всех колониях, по всему Славланду, обратились все до одного князья, и особенно старались потомки Рюрика. Рюрик-то, заговорщически понижая голос, поведала Рагнхильд, сам из простых был, власть получил обманом! И все его потомки – жалкие, алчные хапуги.

Вообще-то, подумал Житник, то, что они хапуги – правда. Но ведь, опять же, все властители так или иначе хапуги, вне зависимости от происхождения.

***

Эрика Ярослав застал за изучением местной фауны. Какая-то значительных размеров и пестрой окраски птица помещалась на одной из нижних веток. Эрик разглядывал ее с интересом, а птица разглядывала Эрика с недоверием.

– Эка гамаюн какой, – заметил Ярослав. – Яйца кладет размером с кулак, небось.

– Это самец, – сообщил Эрик. – Ну как, ты, стало быть, вышел раздышаться, а Житника оставил разговоры разговаривать?

– Вроде бы, – сказал Ярослав. – Секретничает старушка забавно, но очень длинно. Наконец-то представился случай.

– О чем секретничает?

– Я бы тебе сказал, да что-то не с руки. Тебе эти знания ни к чему.

Эрик усмехнулся.

– О Содружестве Неустрашимых она говорит, о чем же еще, – сказал он.

– Откуда ты знаешь? – удивился Ярослав. – Вовсе нет. При чем тут Содружество Неустрашимых?

– А она ни о чем другом ни говорить, ни думать не может. Это характерно для всех, кто воспринимает Содружество всерьез. Такая трясина – без остатка засасывает.

– А тебе откуда известно о Содружестве?

– Покажи мне человека, которому Содружество не известно. Ты ведь тоже знаешь. И знал до прихода сюда.

– Знал. Но не очень верил. И сейчас не очень верю. А ты?

– А мне-то что? – гамаюнов самец вдруг посмотрел на Эрика с огромным удивлением, будто Эрик, всегда, в понимании гамаюна обходительный, позволил себе непростительную бестактность. Самец расправил крылья и улетел с достоинством, не желая, очевидно, слушать дальнейшие рассуждения рыжего хама. – Есть ли Содружество Неустрашимых, нет его, какая мне разница? Мне средства нужны.

– Ты бы взял средства у Содружества?

– Предложили бы – взял бы.

– Не предлагают?

– Вот ведь сволочи, – продолжил Эрик мысль Ярослава.

Ярослав усмехнулся и присел у дерева.

– Если Содружество существует, его можно было бы использовать, – предположил Эрик дальнейший ход мыслей Ярослава.

– Тебя такие подробности не интересуют, – сказал Ярослав, делая серьезное лицо. – Это все мелочи. Детали.

Эрик кивнул, сдерживая смех.

– Давно я тебя знаю, – сказал Ярослав, – а все не пойму – что же тебя на самом деле интересует?

– Водоизмещение, – ответил Эрик.

– А?

– Сколотить бы посудин двадцать или тридцать, – объяснил Эрик. – Не драккаров, не кнеррир, а среднее что-то. Путь в Исландию известен. А если из Исландии, при благоприятном ветре и течении, идти строго на запад, то из двадцати штук семь-восемь точно доплывут.

– Докуда они доплывут?

– Есть такая земля. Винлянд.

– Нет такой земли.

– Есть.

– Ну и зачем она тебе?

– Мне она ни к чему. Но может, кто-то еще заинтересуется. Даст средства.

– Я тебе обещал средства.

– Мало.

– Дам больше. Только объясни – зачем? Тем более, что по твоим же доводам, там, в Винлянде, никто не живет. Пусто. А в виноград и кисельные берега верится плохо.

– А мне любопытно.

– Странный ты.

– Ты только сейчас догадался, что я странный? – спросил Эрик насмешливо.

– На кого сына оставишь?

– Сына я беру с собой. Ему уж десять лет, пусть привыкает.

– К чему?

– К походу. К бортовой качке. К туману. К брызгам в морду.

Некоторое время они молчали.

Содружество Неустрашимых, думал Ярослав. Ни слова старая ведьма не сказала о Содружестве. А ведь должна знать, если конечно оно, Содружество, существует. Кому ж и знать, как не ей, полоцкой барыне. Может, Житнику расскажет?

Вскоре появился Житник, неся в руке какие-то письмена, скрученные в трубку. Эрик протянул руку к письменам.

– Зачем тебе? – спросил Житник, не давая письмена.

– Надо.

– Что-то здесь не так, – сказал Житник. – Это какая-то тайна великая. Если верить Рагнхильд, это очень древние письмена и рисунки. И малевали их какие-то страшнейшие волхвы лет четыреста назад.

– Давай сюда! – рявкнул Эрик, отбирая свиток. Поспешно развязав тесемки, он лист за листом просмотрел содержимое свитка.

– Что же это за волхвы такие? – заинтересовался Ярослав. – И что за грамота?

– Да какие волхвы! – Эрик отмахнулся, изучая рисунок. – Сперва отец мой писал и чертил, а потом я. Сам. Четыреста лет, надо же.

– Так это твои художества?

– Ага.

– А как они оказались у Рагнхильд? – спросил Житник подозрительно.

– Что там, а ну-ка, покажи, – попросил Ярослав. – Путь в Винлянд, небось?

Житник усмехнулся.

– Ничего смешного, – сказал Эрик. – Ага, вот оно.

– Что «оно»?

– Течение. Никак не мог я вспомнить, где оно. Стало быть, можно идти даже севернее, чем я думал. Оно, пожалуй даже и лучше. Ну что, боляре, разобрались с Рагнхильд, все выяснили, что выяснению подлежит?

Ярослав посмотрел на Житника, и Житник едва заметно кивнул. Оба посмотрели на Эрика, но он был занят рассматриванием своих карт.

Глава пятая. Дир

Уснул Хелье только под утро. Видел, засыпая, как Эрик наскоро одевается, спеша по каким-то своим делам.

Проспал до полудня. Выскочив на двор и поссав, он вернулся опять в комнату, повалился ничком на кровать, и задремал сладко. Эрик с тех пор не возвращался. Еще через час Хелье поднялся, походил из угла в угол, оделся, вышел в крог, нехотя позавтракал, и провел остаток дня в кроге и во дворе. Вспоминалась Матильда. Не безумие ли – ехать искать ее в многотысячном городе в расчете на то, что она сдержит обещание и убежит с ним? Да и вообще – как он должен расценивать ее поведение? Продалась греку за приятную прогулку по миру! И это – девушка, которую он, Хелье, любил. И теперь любит.

Любит.

Им овладела какая-то странная апатия. Делать ничего не хотелось. Хозяйка Евлампия пыталась строить ему из окна глазки, когда он сидел во дворе на солнышке, но он не обращал на нее внимания. Затем Евлампия отлучилась на несколько часов и вернулась серьезная и напуганная. Глазки она больше не строила, но, напротив, смотрела на Хелье с подозрением.

Посетителей в этот день было немного, и сплетничали и спорили они тише обычного. Выделялась жена какого-то ремесленника, с пухлыми руками и тонким ртом с загибающимся к низу углами, возмущенно выкрикивающая время от времени «Невозможно!» или «Ужас!» или «Вот же хорлы!», которой все время говорили «Шшш! Тихо, тихо!..»

Выходил куда-то прислужник Гречин, вернулся злой, и о чем-то шептался с хозяйкой в нехарактерной для него настойчивой манере, поглядывая на сидящего в углу общей гостевой комнаты Хелье. К ним подтянулись остальные посетители, человек пять, а вокруг Хелье образовалось пустое пространство. Обсуждающие события думали, что Хелье их не слышит. Хелье слышал каждое слово. У него был особый, тренированный Старой Рощей, слух.

Оказалось, что шведский контингент, прибывший по договору с Ярислифом (в обход Олофа, понял Хелье) в Хольмгард неделю назад, вел себя, как захватчики на оккупированной территории. В дома и лавки вламывались, в крогах пили, не платя, к женщинам приставали не разбирая, какая замужем, какая нет. Женщины по большей части возмущались, но известны были два случая, когда пристающие не встретили сопротивления, а это уже совсем никуда не годится.

Было также несколько убийств. Новгородцы, придя в себя, стали мало по малу реагировать на ситуацию. Имело место несколько вооруженных стычек, убитые – и шведы, и новгородцы – стали обнаруживаться на улицах каждое утро. Меж тем осмелел преступный элемент и количество краж и грабежей стремительно росло, благо все можно было списать на шведов.

В полдень народ собирался на вече, но каждый раз не хватало двух или трех весьма уважаемых горожан, бывших в отъезде, чтобы принять какое-нибудь решение по поводу дальнейших действий, или хотя бы пойти к князю, который отсиживался все это время в детинце.

Кто-то из посетителей хотел было предложить Хелье присоединиться к разговору, но Гречин его остановил, объяснив, что Хелье хоть и выглядит, как молодой новгородский купец, на самом деле – швед, и, возможно, специально следит за ними теперь. Посетители поочередно оглянулись на Хелье, и в глазах их была злоба.

К этому моменту гречинова рассказа в дверь постучали. Гречин замолчал. Евлампия, поколебавшись, пошла отворять.

Ничего особенного. Вскоре в помещении появился здоровенный парень лет двадцати двух, одетый в богатую рубаху, сапоги, и немецкого происхождения плащ, отороченный мехом. За ним следовала нагловатого вида смуглая черноволосая бабенка в добротной зеленой юбке-паневе и зеленом же навершнике, с которыми контрастировали обыкновенные онучи и лапти. Ромбощитковые кольца у висков бабенки выглядели неряшливо. Глаза у бабенки были маленькие и, по-видимому, близорукие, нос с горбинкой, рот большой и чувственный, а тело хилое.

– Устали мы нынче, хозяйка, – густым басом сказал парень. – Выпить бы нам, да закусить бы нам, да уж и отдохнуть бы нам. Ты нас не обижай, – и он бросил на ближайший в выходу стол несколько монет.

Хозяйка забрала монеты и быстро управилась поднести гостям кувшин с брагой, кружки, и ветчину.

Бабенка уже сидела за столом, болтая коротковатыми тощими ногами, а парень долго возился, отстегивая внушительный сверд. Посетители, по обычаю этого крога, оглядели гостей, но не заговорили с ними.

– Необычный какой крог, – говорил парень, роняя сверд, наклоняясь, поднимая, и снова роняя. – Ни тебе гусляров, ни пряхи. И все притихшие какие-то. – Он стал основательно усаживаться, одновременно оглядывая посетителей. Бабенка молча налила себе и ему браги. Взгляд парня остановился на Хелье.

– Эй! Друг! Выпьешь с нами? – зычно спросил парень таким тоном, будто его собирались оскорбить, а он готов был на оскорбление ответить.

– Выпью, – откликнулся Хелье.

– Ну так иди сюда.

Остальные посетители обменялись недовольными репликами. Хелье обошел печь и подсел к новым гостям.

– Купец ты, что ли? – спросил парень, хмурясь.

– Купец, – согласился Хелье.

Парень повертел саркастически головой, взявшись за кружку.

– Трусливый вы народ, купцы. Сейчас вон, заметь, идем мы со Светланкой, смотрю я, стоит один швед и трех купцов за раз грабит. Остановил их и грабит. Я даже вмешиваться не стал, прошел себе мимо. Если они втроем не решаются одному шведу рыло почесать, то чего их защищать? Ну их. Сами же и грабители, вон какие цены на торге.

– Не все, – возразил Хелье, вступаясь за сословие.

– Ты со мной, малый, не спорь, – парень набычился. – Раз говорю все, значит все. Ты, эта, слушай, что тебе старшие говорят, а то недолго и по уху заполучить.

Какой неуживчивый, сварливый славянин, подумал Хелье.

– Все перепугались, – заявил парень таким голосом, будто ничего другого и не ожидал. – Попрятались, двери позапирали. И то сказать – астеры, что с них возьмешь. В Ростове бы такое от шведов не потерпели бы, а в Киеве подавно. Позорят новгородцы край наш. Шведы их презирают, и правильно. Я бы на их месте тоже презирал. Отец мой был воин, и дед воин, и прадед воин, и прапрадед воин… А эти астеры, торгаши новгородские… да…

– Молчи уж, – сварливо заметила бабенка Светланка. – Ростовчане твои лучше, что ли. Тебе бы только хвастать.

– Ты их видела, ростовчан? – тут же разозлился парень. – Да ростовчане, заметь, гнали бы этих удальцов до самой Швеции и дальше!

Раздался стук в дверь. Парень оглянулся по сторонам, посмотрел презрительно на Хелье, и бросил тихо, —

– Что, страшно? Ха. Шведы небось нагрянули. Ну-ну, посмотрим.

Он облокотился на стол и стал смотреть в сторону входа. Светланка хлебнула браги и стала злобно поедать ветчину.