Хроники психотерапевтического кабинета Дорофеев Андрей

Человек, у которого не было проблем

Однажды в контору позвонил один инвалид, человек, у которого не было обеих ног. Он рассказал, что живет в Шатуре, в собственном доме, и имеет некую интимную проблему, о которой жаждет рассказать психологу и получить консультацию. Намекнув, что средства у него есть, человек попросил Ивана Васильевича об услуге изувеченному человеку – приехать к нему.

Иван Васильевич слушал трубку и внимательно осматривал потолок с неизвестной ему самому целью. С одной стороны, плата за консультацию будет, скорее всего, больше – пациент, видимо, с достатком. С другой стороны – к пациенту на дом Иван Васильевич еще не выезжал.

Наконец он принял решение. Решительно сказал пациенту, что завтра будет.

Валя, сидевшая подле мужа и пришивавшая пуговицу на брюках, сразу забеспокоилась.

– Ваня, мало ли что – а вдруг мошенник какой? Сейчас вон что пишут, девушек на дороге похитили и отвезли, завернутых в ковры, куда-то на Восток, в рабство. Стоит ли рисковать?

– Полно тебе, Валюш, – сказал Иван Васильевич, ставя кружку в мойку после выпитого чая. – Какую пользу похитителям принесет мужичок тридцати пяти лет без накоплений и особых\ физических возможностей? Разве что буду подпольным психологом бандитской группировки, – он улыбнулся и представил себя в этой роли.

– Зато, Валюша, мы наконец-то купим тебе велосипед. Пошли, спать пора. Все будет хорошо.

Валя вздохнула и сдалась.

На Казанском вокзале была толчея. Простояв пятнадцать минут в очереди и купив билет, Иван Васильевич стал оглядываться через головы людей в поисках нужного пути. Вокзал пропах человеческим потом и смазкой, и, пробиваясь сквозь тела в серых пальто, Иван Васильевич чувствовал себя уголовником, ищущим путь на нары.

Наконец, с потоком людей пройдя через заслон киосков и череду рук попрошаек, Иван Васильевич вышел на воздух, на перрон. Световое табло прямо перед ним говорило, что состав на Шатуру направляется через двадцать минут с этого самого пути. Хотелось погулять после душной атмосферы вокзала, но Иван Васильевич все же передумал и пошел к электричке – ему не мечталось о поездке в тамбуре вместе с компанией выпивающих бичей.

Ему повезло – в вагоне оставалось еще немного свободных мест. Иван Васильевич признал, что сравнение вагона электрички с нарами недалеко от идеала – покрашенные коричневым цветом лавки из толстой фанеры были исписаны различными надписями с точными указаниями, кто это написал и в каком году.

Иван Васильевич положил сумку на решетку сверху и сел на наиболее, как ему показалось, цивилизованное место – напротив двух бабушек, мирно разговаривающих друг с дружкой.

Вагон наполнялся. К Ивану Васильевичу подсели подросток с футляром от гитары и представительный мужчина при галстуке. И когда поезд уже тронулся, на последнее место, рядом с Иваном Васильевичем, упал довольно неприятный субъект. Он что-то негромко бубнил себе под нос, жестикулируя, доказывая что-то самому себе и тут же опровергая это собственными же аргументами.

Мужчина был средних лет, и непонятно было, из какой он среды – одет в относительно хорошую одежду, но с несколькими грязными коричневыми пятнами на пиджаке. Вроде чистый – но какой от него запах! Бабушки, фыркнув и поворочав глазами, встали и вышли. Представительный мужчина придвинулся ближе к стенке и всем своим видом показывал, что субъекта он не замечает, но выдавал себя тут же, так как слишком пристально смотрел в окно. Обстановка сделалась напряженной.

Иван Васильевич продолжал сидеть как сидел – выходить и торчать все время стоя, качаясь на поручне, ему не хотелось. От незнакомца веяло сумасшествием. Не опасностью – он был не опасен. Именно сумасшествием. И только очередной бродячий продавец, стоя около входа в вагон, пожелал пассажирам счастливого пути и стал предлагать новую модель стеклореза, незнакомец обратил свое внимание на Ивана Васильевича.

– Вот вы, молодой человек. Как представитель самобытнейшей творческой интеллигенции, я, россиянин в седьмом поколении, хочу спросить вас – где наша страна? Где? И прежде чем вы ответите, я вам возражу. Да, да, молодой человек, возражу! Я не буду восхвалять под видом чистой демократии, знаете ли, господство империалистической буржуазии! Я всегда повторял слова нашего бессменного вождя – нужно укреплять диктатуру пролетариата как базу мировой пролетарской революции! Да! И не говорите, что Троцкий и Бухарин, эти контрреволюционеры, не играли на руку империалистам!

Иван Васильевич совершенно точно не собирался этого говорить. Субъект продолжал, гнусавя и жестикулируя, словно стоял на трибуне митинга.

– Но я вам скажу, поверьте! Мои деды пахали эту землю, мои прадеды ходили к царям с челобитными, и я продолжал и продолжаю разоблачать провокаторскую деятельность и хищнические планы оппортунистов! Вот вы, молодой человек, скажите, разве нынешняя политика новых меньшевиков не потакательство буржуазной демократии и не контрреволюционый мятеж?

Иван Васильевич постарался не ввязываться в разговор, по форме политический, но по содержанию совершенно безумный, но тип в пиджаке настойчиво повторил вопрос. Иван Васильевич нехотя повернул голову. Красные глаза в прожилках мутно смотрели на него.

– Если у Вас проблемы, не лезли бы к окружающим, – Иван Васильевич с напускным антагонизмом пробормотал заранее провальную фразу.

– Ха! – Субъект смачно хлопнул себя по ляжкам и подпрыгнул на месте, словно хотел сплясать гопака, – А у меня нет проблем! У меня все замечательно! Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!

– Ну конечно. Вон, посмотрите на свой пиджак – хотя бы пятна на нем оттерли, прежде чем в общественный транспорт садиться.

– Ха! А это не мои проблемы! Как бы не так, я пою и танцую, сердце мое бьется музыке в такт! – Субъект продолжал музицировать.

Иван Васильевич вдруг обозлился. Почему он должен сидеть с этим спятившим фанатом? Да еще и воняющим какой-то дрянью против моли?

– Знаете что – Вам бы вообще проветриться не мешало!

– А мне хорошо! Где мои проблемы? Я свободный человек – ем что хочу, гуляю где хочу.

– То-то оно и видно, – съязвил Иван Васильевич, а сам подумал – чего я вообще с ним болтаю? – Вы на себя посмотрите – Вам жить-то есть где?

– Молодой человек! Даже такой великий человек, как Сократ, жил в бочке, а Вы говорите – жить! Поля и леса родимой страны – вот моя квартира! Вот где я счастлив!

– Да вы даже не представляете себе, что значит быть счастливым! Скажите – за что вы несете ответственность? Что вы приносите в этот мир?

Кажется, ситуация начинала поворачиваться в обратную сторону. Теперь Иван Васильевич, пытаясь что-то доказать сумасшедшему, выглядел как своего рода фанат – кулаки сжаты, в глазах – праведный гнев и огонь видимой только ему истины.

Сумасшедший, кажется, встретил такое общение впервые – он вдруг посерьезнел и стал, как ни странно, отвечать именно на тот вопрос, который ему задали.

– А зачем мне ответственность? Я человек маленький, жена и дети – не для меня, они – преграда, тернии на моей дороге просветителя заблудших толп, что закабалены в эпоху империализма! Светоч должен пылать!

Иван Васильевич позавидовал его красноречию.

Тем временем состав подошел к Люберцам.

– Что, хочешь весь мир изменить, да? – Поинтересовался с усмешкой Иван Васильевич у сумасшедшего. – Многие до тебя пытались, да только их подвиги смех вызывают. Теперь ты скажи – как ты собираешься мир изменить?

– Партия – мой верный друг и соратник! Партия – ведущая сила, вдохновляющая на подвиги миллионы и ведущая руководство по подготовке революционного мятежа! Она, как птица Феникс, восстанет из пепла и могучей грудью раздвинет препоны империалистических зазывал!

– Так, понятно, партия значит! Твоей могучей грудью, что ли? Ну что? Какова твоя личная ценность?

Сумасшедший немного растерялся и поводил глазами. Подошедшая мороженщица с обтянутым металлической фольгой коробом предложила Ивану Васильевичу и нашему субъекту пломбир, но они оба даже не заметили ее. Оба сидели напряженные, сжав кулаки и немного подавшись вперед, словно желая взять противника на таран, возможно, ценой собственной жизни.

– Я светоч светлых идей коммунизма, – повторил он с гордым видом, ударив себя в грудь, – Я несу честному пролетарскому народу просвещение, говоря о том, что вы, с вашими закабаленными империализмом умами…

– Светоч, посмотри на себя! Ты не можешь даже вписаться общество, семью, не можешь взять ответственность даже за себя самого – в какой помойке ты копался?

– Это та помойка, в которую вы, контрреволюционные интервенты и оппортунисты, превратили процветающую страну молодого пролетариата, смотрящую вперед в светлое будущее!

Иван Васильевич заметил, что речь сумасшедшего похожа на конструктор, в котором он из кубиков слов, причем одних и тех же, собирал разные постройки, далеко не всегда эстетичные и логически выглядящие. Он вспомнил Остапа Бендера, предложившего свой «зубовный скрежет» активисту-журналисту, и подумал, что Ильф с Петровым, наверное, тоже встретились с подобным типом где-нибудь в первой советской электричке.

– Да, именно помойка! Каких людей ты хочешь вести вперед – своих собутыльников и соседей по вокзалу? Посмотри на свой пиджак хотя бы – пробовал отмыть?

– Мой пиджак сшит на пролетарской фабрике, носящей гордое народное имя «Большевичка», и я горжусь этим, – он снова потряс корявым пальцем, – слышите, горжусь этим пиджаком, и я горжусь моим народом, выпестованным революцией! И не променяю этот пиджак даже на два пиджака грязных фабрик загнивающего капитализма, где несчастных восьмилетних детей, работающих за крошки хлеба, обессиленных и стонущих от усталости и жажды, полумертвых оттаскивают от станков…

– Да оставь ты в покое детей! Посмотри на пятно, вот видишь? Пятно на твоем рукаве!

Сумасшедший посмотрел на пятно.

– Ты можешь взять ответственность хотя бы за него? За это маленькое, несчастное, желтое пятнышко – хотя бы его ты можешь увидеть? Посмотри на него – вот оно, у тебя на левом рукаве, – хотя бы оно в твоей счастливой жизни подвластно тебе?

Сумасшедший смотрел на пятнышко размером около сантиметра. Светло-желтое, словно это песок впитался в грубую коричневую ткань. Его выражение лица вдруг сгладилось, стало немного удивленным. Он медленно поднял голову и, слегка приоткрыв рот, посмотрел на Ивана Васильевича и единственного оставшегося спутника – парня с гитарой, равнодушно смотревшего в окно. Потом обвел взглядом вагон, а потом снова, не говоря ни слова, перевел взгляд на пятнышко. Дрожащей рукой он прикоснулся к нему и чуть поскреб ногтем. Снова перевел растерянный взгляд на Ивана Васильевича и извиняющимся тоном произнес:

– У меня… У меня пятно на пиджаке. Пиджак-то грязный. Простите… – он поднялся и вышел в тамбур, откуда вернулся через минуту и снова удивленно сказал: – Пятно на пиджаке у меня.

Но теперь на его пиджаке было не пятно, а некрасивой формы потемнение – сумасшедший, видимо, где-то в тамбуре отыскал воду.

Иван Васильевич терпеливо ждал, не понимая, куда завел его этот дурацкий спор. Господи, подумал он, скажу кому, что спорил с сумасшедшим, – засмеют.

– Простите, а куда я еду? – тон голоса сумасшедшего переменился, он стал очень растерянным и дрожал. Да и сама фигура его не выражала уверенности – он еле справлялся с качкой вагона, обоими руками при этом держась за поручень на спинке скамьи.

– Поезд отправляется в Шатуру, молодой человек, – язвительно заметил Иван Васильевич, но сразу понял, что издевка была неуместна.

Глаза человека выразили замешательство.

– Господи, а что я собираюсь делать в… Шатуре?! – сдавленным голосом произнес он, – А что… А Вы вообще кто?..

Он еще несколько секунд посмотрел вокруг, словно обнаружив себя внезапно проснувшимся совсем не в той обстановке, в которой засыпал, и ни слова более не говоря, покачиваясь вышел в тамбур. На следующей станции, посреди полей, он покинул поезд.

Ауди, черная, как пантера, мягко подкатила к поезду, когда Иван Васильевич появился в дверях вагона. Свежий ветер кинул ему в лицо пригоршню воздуха, и Иван Васильевич снова почувствовал себя человеком. Он подошел к Ауди, которая и оказалась машиной его пациента. Сам пациент, человек в дорогом черном костюме, производил впечатление действительно респектабельного человека – белоснежный платочек в кармане, бриллиантовая заколка в петлице, запах недешевого одеколона. Все очень дорого и стильно. Салон автомобиля был обит черной кожей.

Иван Васильевич сел и приятно расслабился после условий электрички.

– Спасибо, что встретили. Надеюсь, Ваша семья примет меня так же хорошо, как и Вы.

Хозяин авто нахмурился, словно вопрос Ивана Васильевича был назойливой мухой, пролетевшей перед его лицом.

– Давайте условимся. Я хотел поговорить с Вами о моих работниках. Я человек одинокий. С семьей у меня проблем нет.

Стена

Этот звонок в самом начале рабочего дня испортил Ивану Васильевичу все настроение. Он знал, что помогает так, как следует, в аккурат и безукоризненно, далеко не всем пациентам. Но чтоб ему напоминали об этом, да еще в таком тоне? Нет уж. «В следующий раз скажу стандартную фразу, мол, Вы пришли ко мне слишком поздно, и не буду принимать», – решил Иван Васильевич.

В кабинете было довольно мрачно – слякотный день начала ноября давал серый, просачивающийся сквозь жалюзи грязным талым снегом свет. На окнах блестели капли влаги. Иван Васильевич нервным злым движением повернул белый цилиндрик, и жалюзи схлопнулись, отгородив кабинет от беспокойного внешнего мира.

Сегодня следовало написать официальное письмо одному из давних партнеров Ивана Васильевича – в общество «Жизнь после иглы», объединявшее бывших наркоманов, все еще надеющихся на реабилитацию. Иван Васильевич сел, положил перед собою листок с собственным вензелем вверху, но так и просидел пять минут, уставившись в одну точку где-то внутри своей головы. Чертов пациент. Иван Васильевич начинал чувствовать себя виновным, а он этого не любил. Потому что начинал чувствовать долг.

Около недели тому назад по объявлению в газете пришла женщина, которая привела с собою мужчину. Женщина явно была бизнес-леди, что потом и подтвердилось – стильный серый пиджак, подчеркивающий тонкую талию, отглаженная серая строгая юбка до колен, изящный неброский маникюр на ногтях и уверенный, волевой, но не нахальный взгляд. На пиджаке был прикреплен какой-то значок, скорее всего логотип фирмы.

Мужчина, ее муж, был одет также небедно, но на бизнесмена был не похож. Первую минуту Иван Васильевич не мог понять, почему, но потом отметил одну деталь: глаза мужчины не смотрели на него прямо. Когда говорил не он, его взгляд тускнел и начинал прятаться где-то в потемках его мятежной души. Когда же говорить ему все же требовалось, глаза немного бегали по сторонам, лишь изредка боязливо останавливаясь на визави, словно боялись обжечься. Голос, тем не менее, был поставлен, в нем слышалась многолетняя практика руководства.

Женщину звали Марина Алексеевна, а мужчину – просто Иосиф, он не захотел, чтобы его величали по отчеству. Послушав консервативное вступление женщины о том, что было бы очень здорово поговорить с ее мужем, Иван Васильевич кивнул и пригласил мужчину присесть к его столу. Марина Алексеевна все поняла и удалилась в приемную, а мужчина словно осиротел и неуютно поглядел по сторонам.

Вот что он рассказал, пряча свой взгляд.

– У меня эта проблема уже два года, с тех пор, как я попал в аварию на моей машине. Ехал по Кольцевой, водитель впереди меня не включил поворотник, вытеснил меня при обгоне. Меня развернуло и вышвырнуло на противоположную сторону, несмотря на барьер по разделительной полосе. Я не буду Вам это рассказывать, это не суть…

Я был крупным руководителем строительной фирмы «Генезис», директором отдела маркетинга, жена моя – директор связей с общественностью. По роду работы своей мне приходится общаться с чиновниками всех мастей, конкурирующими компаниями, пиар-агентствами, даже прокуратурой и налоговиками… Работа нервная, хотя я успешный… был успешным, пробивным человеком. Случаются и неудачи: убытки больше планировавшихся, купленные СМИ, сегментация рынка меняется, нарушение сервисных гарантий… много превратностей. Имидж компании, собственно, частично был на мне. Но я никогда не унывал и наверстывал упущенное на следующем проекте.

Травма от аварии была невелика – несколько ушибов на ногах. Через несколько дней я восстановился и вернулся на пост, доверенный мне. Предстояла важная встреча – вернулся в строй один наш подрядчик, компания по косметическому ремонту, и нужно было в общих чертах уладить смету, сроки и пожелания управы района. Обычная, ежедневная работа, давно знакомые люди.

Сели в кафе, достали ноутбуки и поговорили. В один момент подрядчик начал продвигать свою линию, нестандартную, «основанную на своем видении ситуации». И тут я перестал слышать…

На меня накатила волна печали и безысходности, и перед мысленным взором отчетливо стала стена. Эта стена, как сейчас помню, была кирпичная. Кладка грубая, цемент крошится между темными грязными кирпичами. От нее отвратительно воняло. Откуда-то сверху тонкой грязной пленкой стекала вода. На стене была свежая поросль какой-то зеленой водоросли, липкой и неприятной.

Иосиф на минуту замолчал, лицо его сморщилось, руки неосознанно потерлись о брюки, словно пытаясь брезгливо смахнуть грязь. Видно было, что ему нелегко дается рассказ.

– Она была столь реальна, что стала для меня тогда реальнее самой реальности… Я не мог противиться и вяло согласился с подрядчиком.

Иосиф жалко посмотрел на Ивана Васильевича.

– Сделка оказалась, конечно, невыгодной. Гендиректор сделал мне устный выговор, и я легко отделался – мне сделали поблажку из-за «шока» после аварии. Но… у меня не было шока. Была стена.

Четыре дня прошли как обычно. Я, как прилежная канцелярская крыса, разбирал накопившиеся завалы документации, чувствовал себя отдохнувшим и готовым к новому бою. На пятницу была назначена моя беседа с префектом Северо-Западного района по поводу размещения в строящихся домах федеральных комсетей. Мы пошли в префектуру с женой, эти вопросы находятся в нашей общей юрисдикции.

Префект был очень мил и вежлив, но он затронул тему встроенной инфраструктуры, которая, как нам казалось, была давно окончательно утверждена. Марина рьяно бросилась в атаку против дополнительного магазина, а я сполз на стуле. Передо мною снова стояла стена – подгнившая, истекающая слизью нечистот, смешанных с землей.

Вот тут я испугался… Жена вытянула дело, извинившись за меня.

Я взял отпуск за свой счет. Сходив к первому из моих психологов, я узнал, что мне надо развеяться, съездить на курорт, пофлиртовать с девушками. Проигнорировав последнее, я поехал в Баден-Баден, дабы провести там в отдыхе и неге месяц. Однако на второй день приезда получил сопротивление от старой дамы, что торговала на углу цветами. Я предложил хорошую цену на букетик для гостиной моего номера, а она принялась торговаться. Передо мной, потерявшим всякую опору, снова стояла стена. Высасывая последние силы, впихивая в меня всё горе и отчаяние мира, она упала и прижалась ко мне, так, что я ощутил руками маленькие тельца невидимых слизняков-червей.

Очнулся я в номере – с обдерганными жалкими цветами, крепко сжатыми в кулаке, и без бумажника в пиджаке, который, вероятнее всего, сам отдал настырной торговке.

Я старался скрыться от тех ситуаций, в которых имелась возможность проиграть – но в итоге просто ушел от жизни. Не было места на земле, которое спасло бы меня от стены, поскольку где укроешься от самого себя? Что бы я ни делал с тех пор – минимум раз в два дня передо мной стоит это отвратительное строение, и с каждым разом оно все более реально.

Вы – четвертый человек после знаменитого буддиста, лучшего медика и светила психологии, к которому я пришел… А точнее, уже привела жена… – с горечью добавил он.

Иван Васильевич посмотрел на сжавшегося в комок человека, и его сердце сжалось в такой же хлипкий комочек плоти.

– Я хочу, чтобы вы мне очень подробно рассказали, что вы видите, когда видите стену.

– Хорошо. От нее веет страданием и ужасом одновременно… Это не просто предмет, воспоминание или галлюцинация! Это просто ящик Пандоры нечеловеческих по силе темных эмоций!

Выглядит стена просто как обычная кирпичная стена. Грубые коричнево-красные кирпичи неаккуратно скреплены кучковатым бетоном… – Иосиф прикрыл глаза, – Видимо, ей не очень много лет, так как я вижу какую-то зеленую поросль типа мха, узкой пленкой покрывающую щербатую поверхность в тех местах, где сочится вода с могильным запахом. Это словно склеп… Сейчас так не строят, я уж это дело знаю.

– А когда так строят? – спросил Иван Васильевич, пытаясь найти хоть малейшую зацепку или ниточку логики в болезни пациента.

– Ох, не знаю… Году этак в девятьсот девяносто четвертом… Почему я так сказал? Я такого не изучал.

Иван Васильевич лишь развел руками и попросил продолжать описание.

– Не знаю, откуда я это сейчас узнал, но стена была построена Каролусом… Карлом Великим. Франки. При чем здесь франки? Я никогда не использовал франки. Что я вообще говорю такое? – разозлился вдруг Иосиф.

– Вытеснение, – авторитетно сказал Иван Васильевич термин, значение которого сам практически не знал. Надеялся, что не знает и пациент.