Хроники психотерапевтического кабинета Дорофеев Андрей

Суть жизни

Сегодня Иван Васильевич встал раньше будильника. Несмотря на середину зимы, в окно светило солнышко, создавая на ковре у кровати пылающую ярко-желтую жизнерадостную полосу. Вопреки обыкновению, захотелось выскользнуть из-под одеяла, лечь прямо на нее калачиком и греться, мурлыкая, как кот.

Он встал, накинул махровый халат, и чудо не кончилось – полоска преследовала его и на кухне, выходящей на ту же сторону, что и комната. Журчание воды из-под крана и клокочущие позывные чайника еще более придали утру жизни. «Вот оно, счастье», – блаженно попивая чай с баранками, подумал Иван Васильевич, – «день сегодня будет на редкость приятным».

В этот момент счастье закончилось.

Заспанная теща хмуро зашла на кухню, рывком схватила чайник с остатком кипятка и вышла. Во всех ее движениях сквозило осознанное намерение сообщить зятю, что она оскорблена, виноват, разумеется, зять, разговаривать она не собирается и будь проклят тот день, когда у ее дочери были настолько закрыты глаза, что она вышла замуж за социального работника. У которого даже и квартиры-то своей нет.

Эти мысли Иван Васильевич смог «прочитать» благодаря вчерашнему инциденту.

Вечером он, как и всегда, пришел поздно. Чмокнул жену у входа, снял ботинки и сразу, прямо в пальто, прошел на кухню включить чайник – на улице минус двадцать, и не выпить горячего чая было бы просто преднамеренным убийством организма.

Теща, обычно такая приветливая и бодрая, сидела на табурете у стола и хмуро смотрела на Ивана Васильевича. Явно предстоял разговор. Иван Васильевич решил не замечать грозового облака.

– Татьяна Николаевна, здравствуйте! – на лице Ивана Васильевича цвела улыбка.

Теща что-то пробурчала в ответ, Иван Васильевич не разобрал что. Но ввязываться в очередное разбирательство ему не хотелось. Он прошел в комнату к жене – она сидела за компьютером и смотрела какие-то фотографии – и приобнял за плечи. Валя с благодарной улыбкой оглянулась и продолжила свое занятие.

Иван Васильевич легонько покрутил ее на стуле.

– Что это сегодня с твоей мамой, недовольна чем-то?

– Вспомни – разве крючки в ванную уже прибиты? Она сегодня белье хотела повесить, увидела отсутствие крючков, пришла ко мне и начала высказывать, почему мой муж так безответственно относится к семье. Мол, на работе для него все родные, и к пациентам он относится лучше, чем к своим родным. Ну и так далее, ты же знаешь.

Иван Васильевич чертыхнулся. Он действительно забыл. Издавна в семье белье вешали на бельевых веревках, развешанных над высоким потолком кухни, но теща, увидев аккуратную бечеву в ванной подруги, потребовала от зятя такого же нововведения. Она уже и красивый красный моток нейлоновой веревки купила, но Иван Васильевич все никак не мог собраться, взять в руки дрель и просверлить несколько дырок в стене.

Однако идти и объяснять теще, что он сделает все это на выходных, уже не хотелось. Устал.

И вот – утро, второй акт вечернего спектакля. Иван Васильевич нехотя поднялся с табуретки и отправился бриться – пора было идти на работу.

В приемной его уже ждали – и кто! Лидка – подружка жены, сидит на потертой сидушке общественной тахты в таком виде, словно не к психотерапевту пришла, а на свидание. Одна копна волос чего стоит. Вот уж болтушка она! Бывало, придет к Ивану Васильевичу (а точнее к Вале, жене) в гости, сядут они на кухне и трещат без умолку на такие темы, которые Ивану и не снились. На что только язык дан. Хорошо хоть, что обе некурящие.

Но на сей раз Лидка выглядела настроенной враждебно.

– Лида, привет! – удивленно поздоровался Иван Васильевич. – Ты ко мне пришла?

– Да, к тебе, Иван! – с вызовом произнесла Лидка, проходя после приглашающего жеста Ивана Васильевича к нему в кабинет. – Ты же специалист у нас, вот помоги мне. Я не знаю, как со Светкой разобраться, эта стерва меня достала! Я хочу убрать ее из моей жизни! Мне такие подруги не нужны!

Лидка чуть не плакала, ее лицо пошло красно-белыми пятнами, пальцы совсем измяли дорогую, мягкой кожи сумочку.

Иван Васильевич внутренне облегченно вздохнул – антагонизм Лидки был направлен не на него. Вообще-то странно – подумал он, – Лидка со Светкой подруги с детства не разлей вода.

– Ты представляешь, что натворила! Нет, я от нее такого не ожидала! Сволочь! Нет, ты подумай! Я бы про нее никогда так не подумала, она!!! Мерзавка, вот мерзавка!!! Ну ничего, вот в следующий раз…

Из последующего пятнадцатиминутного диалога Иван Васильевич смог вычленить основную мысль, которая состояла в следующем: дети Светки и Лидки, девочки семи и восьми лет соответственно, давно уже ночуют вместе то у Светки, то у Лидки. Играют там вместе. Светка, женщина серьезная, адвокат, решившая воспитать свою дочь совершенно не в розовом стиле, оказывается, запрещала девочкам смотреть мультики про Тома и Джерри, называя это «воспитанием в детях антипатриотизма, разложением личности и пропагандой насилия среди малолетних».

Лидка об этой стороне личности и действиях Светки, оказывается, не знала. Сама она дома поощряла девочек смотреть мультики о наглых животных, поскольку они «показывают, что надо быть умным, как мышка». Узнав о сих фактах, Лидка на повышенных тонах потребовала от Светки свободы детского самоопределения. Светка на повышенных же тонах посоветовала Лидке самоопределяться у себя дома и не на ее дочери. Из мышки Джерри был раздут слон, который за эту неделю вырастал и вырастал все больше.

К концу повествования Иван Васильевич сидел, вжавшись в свое черное директорское кресло, а Лидка трясла у него перед носом сумочкой, вся в слезах и размазанной косметике.

Ивану Васильевичу было все понятно. Он приказал Лидке сидеть тихо (та, как ни странно, послушалась и тихонько отпросилась в туалет подкраситься), а сам сидел и думал, почему происходит так, что в чужих людях мы сразу видим простейшее и известное еще со времен древнейших шаманов решение проблемы, которого никак не могут увидеть они. Мы так хорошо его знаем… А когда попадаем в ту же ситуацию сами, вдруг забываем об этом и «понимаем», что как раз в этой-то ситуации это решение нам и не подходит. Хотя это ложь! Совершеннейшая ложь! Есть практически универсальное решение проблемы – тысячу лет назад и сейчас, для бомжей и министров, для полумертвого алкоголика, валяющего в своей квартире с остатком еще не проданных за алкоголь вещей, и для священника, который к алкоголю и в жизни не притрагивался. Для ребенка и старика.

И главное, он сам – он сам, психотерапевт, поучающий других людей, как поступать! Что он сделал вчера и сегодня? Это же курам на смех! Как можно быть настолько слепым? Ладно. Иван Васильевич был не из тех людей, которые зависают в прошлых неудачах на всю последующую жизнь. Жизнь не позади – она впереди, вот девиз умного человека.

Лидка как раз пришла из туалета.

– Извини, Ваня, что так разревелась здесь. В этом мне никто не может помочь, сама справлюсь. Как дура, честное слово. Валюхе только не говори.

Но Иван Васильевич остановил ее.

– Постой-ка, Лида. Сядь. Дай мне Светкин телефон. Спасибо.

Иван Васильевич неторопливо набрал номер и после гудков немного устало поздоровался.

– Света, привет. Это Иван, Валин муж. Слушай, мне очень нужна твоя помощь. Да. Нет, в связи с Лидкой. Нет, нет. Большая просьба – приди сейчас ко мне, сможешь? Через полчаса. Хорошо, спасибо большое, жду.

– Лидочка, – обратился он к напряженно вслушивающейся в разговор Лидке, – я помогу тебе со Светкой. Подсобишь мне полчасика? Я уже третью неделю не могу разложить файлы клиентов по алфавиту – вон туда, в шкафчики.

Лидка пожала плечами и в молчании занялась работой. А Иван Васильевич пошел выпить кофе.

Через полчаса в дверь вошла Светка и увидела подругу. Обе чуть шарахнулись друг от друга, состроив на лице маску холодного презрения и безразличия. Иван Васильевич лишь хмыкнул себе под нос.

– Ваня, привет! Что это она здесь делает? Я думала, мы одни решим это дело.

– Привет, Света. Вот мы одни и будем решать сейчас его, точнее, вы одни будете решать.

– Я с ней разговаривать не буду! – в один голос заявили Лидка и Светка.

– Ага, – только и ответил Иван Васильевич. Была у него рядом с его кабинетом комната, предназначенная для физиопроцедур, только давно под это дело не использующаяся. Стояла там некоторая техника и кушетка для массажа. Иван Васильевич встал, прошел к комнате, открыл ее ключом и сказал Свете. – Иди туда.

Светка подчинилась с некоторым вопросом в глазах и прошла. Иван Васильевич легко и вежливо взял не ожидавшую этого Лидку за руку, и провел ее до комнаты. Последние два метра ему пришлось толкать в ее спину – Лидка поняла, что сейчас будет.

– Иван, что это значит? – возмущенно начала Светка, но Иван и ухом не повел.

– Пообщайтесь, девочки, а пообщаетесь – я вас и открою, – только и произнес он и, закрыв за собой дверь, повернул ключ. И только после этого позволил себе рукавом белого халата вытереть пот со лба.

Иван Васильевич пригласил следующего пациента – грузного мужчину, от которого хотела сбежать дочь, а пока слушал его, время от времени обращал внимание на комнату.

Первые две минуты в дверь раздавался настойчивый стук и слышался приглушенный Светкин голос: – Иван!

Мужчина растерянно оглядывался и, наконец, спросил, что происходит. Иван Васильевич сказал, что это особый вид лечения – коммуникативная терапия. Мужчина не удовлетворился этим, но спрашивать перестал.

После этого, когда девушки, видимо, поняли, что их не выпустят, пять минут в комнате царила полная тишина.

Тут, наконец, Иван Васильевич начал различать ругань. Сначала робкая, вполголоса, но с чувством. Кто-то кому-то что-то доказывал, этот второй издевательски возражал. Ругань нарастала, и стали слышны отдельные фразы.

– Ты мне всех детей испортишь, да как ты имела право…

– Ты мне про права-то свои не вспоминай – я сама свои права лучше тебя знаю!

– Чтоб я твою дочку у себя не видела!!! Сама воспитывай как хочешь, только потом не говори мне…

– Да пошла ты, стерва!!!

И так далее, и так далее, пока перепалка не достигла апогея, когда ругательства, уже не стесненные общественными рамками, были слышны, наверное, в соседнем здании. В дверь зашел врач из соседней консультации и встревоженно спросил, может ли он чем-то помочь. Иван Васильевич с трудом улыбнулся ему и сказал, что все в порядке. Он уже спросил себя, не просчитался ли он, не сделал ли большой глупости. Горе-психотерапевт встал и дрожащей походкой пошел к двери, которая дрожала от угроз и оскорблений. И только он к ней подошел…

Как шум прекратился. Несколько мгновений было тихо, и Иван Васильевич услышал сдавленные рыдания. Открыв дверь, он увидел, что две нежные, слабые девушки, все истерзанные борьбой, с красными от слез глазами, Светка – с разодранной блузкой, обе потные и обессиленные, сидят на кушетке обнявшись и тихо говорят друг другу слова прощения.

– Пятнадцать минут… – пробормотал себе Иван Васильевич, – Пятнадцать минут… Он тихо прикрыл дверь.

Когда Иван Васильевич пришел домой, атмосфера была вчерашней. Валюша подошла к нему, сказала:

– Привет, Ваня. Ты сегодня лучше выглядишь! Хороший день?

– Ну… Да, – улыбнулся Иван Васильевич, думая о своем, – но я устал немного.

Он приобнял жену и постоял так несколько мгновений, – Пойду чайку попью.

– Слушай, может, ты сделаешь маме эти веревки? Она сегодня мне демонстративно вздыхала на кухне о том, что белье сушить негде.

– Не беспокойся, все будет в порядке.

У Ивана Васильевича и правда было светло на душе. Он знал, что делать.

Сняв пальто и скинув ботинки, он, однако, не пошел в кухню, а прошел по темному коридорчику с уже выцветшими обоями и репродукцией картины с тремя медведями. Подошел к комнате тещи, постучал в дверь и вошел.

Теща, Татьяна Николаевна, сидела на своей кровати, очень аккуратно застеленной лоскутным покрывалом, и смотрела КВН. Обернувшись, она вздрогнула, и… словно сдулась. Иван Васильевич каким-то шестым чувством ощутил, что часть грозового облака испарилась.

– Садись вот, – буркнула она и сама себе удивилась – злость «не получалась». – Чего пришел?

Иван Васильевич снова улыбнулся этой странной улыбкой, которая появилась у него сегодня. Он подошел к теще, присел рядом с ней и положил свою ладонь ей на локоть.

– Татьяна Николаевна, над Вами какое-то недовольство последние пару дней витает. Что случилось?

Татьяна Николаевна опешила. Она сглотнула и только собралась сказать все, что думала, но… Так и осталась сидеть, глядя на Ивана Васильевича, словно кролик на удава. Потом поерзала на кровати и отвела взгляд.

– Да так, нормально все, Ваня.

– Татьяна Николаевна, Валя мне говорила, чтоб я веревочки повесил поскорее. Когда у меня выходные будут, я…

– Ванюша, да ладно, – запричитала вдруг теща, засуетилась, вскочила с кровати, встала с трудом на колени перед старинного вида тумбочкой, на которой стоял телевизор. – Ты смотри-ка, что я дам тебе.

И она достала из тумбочки литровую банку варенья, по старинке перевязанную у горлышка бечевой, – вот иди, попей чайку, холодно на улице же. Иди, иди.

– Спасибо! Ну, я пойду, – проговорил Иван Васильевич и встал, чтоб выйти.

– А веревочки – бог с ними! Как повесишь – так повесишь! – Вдогонку негромко крикнула Татьяна Николаевна, и когда дверь за зятем закрылась, прошептала:

– Вот, дочка, молодец, какого мужа себе нашла… Какой человек-то хороший.

Непонятое слово

Ох уж эта Лидка! После того памятного для Ивана Васильевича дня, как он спас ее от разрыва с любимейшей подругой, она просто на каждом углу возносила Ивану хвалы и пела дифирамбы. Валюшка уже начала смеяться над ней – ты, Лидок, мол, сколько мужа моего похвалами не кормишь, а он все в лес смотрит!

Но Лидка, конечно, ничего такого в виду не имела, а вот в каждых гостях, куда ходила, настойчиво повторяла – есть такое чудо в области психологии, Иван Васильевич, который излечит от любого душевного томления и решит вам любую проблему. И вот итог – на пороге кабинета Ивана Васильевича стоит милая семейная пара – родственники Лидки из Новосибирска.

И уже поздно объяснять, что психологию из учебников Иван Васильевич, собственно, толком и не знает, и что в Новосибирске тоже много своих специалистов, которые не лыком шиты, и что педагог из него вообще никакой.

Мужу и жене на вид – около сорока лет. Он – в аккуратном костюме в коричнево-серую клеточку, немного старомодном. Как только стрелки отутюженные в поезде сохранил, удивился Иван Васильевич. Она – словно из тридцатых годов, плиссированная цветастая юбка и пестрый малиновый платок, укрывавший миловидное лицо домиком. Сказали, кто они, стоят теперь и мнутся, стесняясь московского светила психологии.

А между ними стоит оно. То есть, конечно, это девочка, лет пятнадцати, но это Иван Васильевич просто знает, что это девочка. Короткие черные волосы, стриженые под ежик, в каждом оттопыренном ухе в строгом геометрическом порядке висит по четыре блестящих белым металлом кольца. Затертая черная футболка с надписью KOЯN (Иван Васильевич даже не понял, на каком языке это читается), черная же кожанка со всеми положенными металлическими регалиями и потертые черные джинсы, рваные на коленках.

А в глазах – ненависть, полыхающая так, что больно смотреть. Нескрываемая и глубокая.

Это конец, подумал Иван Васильевич. Но отступать было некуда.

– Садитесь, пожалуйста, – Иван Васильевич приглашающим жестом указал на рыжий кожаный диван для посетителей у стены, – и расскажите суть дела. Я хотел бы знать об этом несколько подробнее, чем мне Лидия Васильевна рассказала.

Они и сели так, как выглядели – муж с женой на краешек, словно готовые вскочить по малейшему требованию. Девочка небрежно кинула свое тело в центр дивана и вызывающе посмотрела на Ивана Васильевича, продолжая демонстративно жевать жвачку.

– Мы, собственно, из-за дочки, – нерешительно начала женщина, сделав легкий кивок в сторону девочки. – Доча, может, сама расскажешь?

– Вы меня сюда привезли, вы и рассказывайте. У меня все нормально.

Маму это задело, она резко опустила глаза вниз, но рассказывать начала спокойным ровным тоном.

– У Полины проблемы в учебе. Сейчас она в восьмом классе, и ее уже два раза чуть не отчислили из школы, помогло только то, что завуч – моя одноклассница. Совсем перестала учиться. Бегает по улицам незнамо с кем, – мать покосилась на дочку, – я уже не знаю, какие меры предпринимать.

Тут Иван Васильевич спохватился.

– Простите, я ведь совсем не знаю, как вас зовут!

– Наша фамилия Скороходовы, я Александра Владимировна, муж мой Владимир Ильич, а Полину… а это – Полина, – слабо улыбнулась Александра Владимировна. – Лида нам рассказала, что надо ехать в Москву.

Иван Васильевич еще раз зарекся оказывать какие-либо услуги Валюхиным знакомым. Он решил воспользоваться единственным психологическим приемом, который был ему известен и который он подсмотрел в голливудских фильмах.

– Александра… э-э, Владимировна и Владимир Ильич, прошу, оставьте нас с Полиной в комнате одних.

Родители вышли, и как дверь за ними закрылась, Иван Васильевич спросил Полину:

– Хочешь поговорить об этом?

– Нет. – Ответ был четок, определенен и довольно зол.

Что делают американские психологи в таких случаях, Иван Васильевич не знал.

– Я назначил им встречу завтра с утра, и что делать – не представляю совершенно, – Иван Васильевич сидел с опущенной головой на расправленной для сна кровати в совершенно унылом настроении.

Валя утешала его всячески как могла, даже принесла ему чаю с баранками на подносе из кухни.

– Вань, да не убивайся ты так. Никогда не бывает, чтобы прямо все идеально. Смотри – у всех, даже у самых великих людей бывали большие сложности, все ведь через это проходят. Вот я, смотри – хотела научиться вышивать крестиком, чтобы подушечки делать как у Светки на диване, помнишь? Купила я книжку, начала читать, и что ты думаешь? Ничего не понятно. Видно, не предназначена я для того, чтобы вышивать. Видишь, у всех бывает. Считай, что это и не поражение. Ты ведь не профессиональный психолог, что же ты хочешь – решать мировые проблемы, которые никто из политиков решить не может? Ты, кстати, не спрашивал совета у Петровича?

Иван встрепенулся – а это идея! Вялость мигом улетучилась. Петрович не был психологом, он был психиатром в советские времена, пока не вышел на пенсию. Но для Ивана Васильевича это ровным счетом никакого значения не имело – в маразм Петрович не впадал еще, знаний растерять был не должен, а в названии его профессии был корень «психо». Это говорило Ивану Васильевичу о том, что Петрович понимал в делах душевных. Или духовных? Ну, не важно.

Иван Васильевич схватил телефон с тумбочки у кровати и набрал номер Петровича.

– Петрович, привет! Это Иван Васильевич. Не разбудил? Слушай, друг, нужна помощь, – и в течение трех минут Иван Васильевич рассказал Петровичу о всем наболевшем.

Но Петрович был не в энтузиазме.

– А, Иван Васильевич! Послушай меня, старого умника. Такое не лечат, поверь мне. Вот тебе хороший способ – скажи родителям, что они сами виноваты в том, что ребенок такой вырос. Разве достаточно они уделяли девочке внимания? Выслушивали ее проблемы? Давали советы в сложных ситуациях? Любой нормальный родитель ответит – нет. Скажи – вы слишком поздно пришли ко мне. Назначь ей чего-нибудь успокоительного, пусть пьет каждый день, станет тихой девочкой, родители будут в восторге. Конечно, ей бы еще парочку сеансов электрошока под это дело, но сейчас с этим сложно будет – правозащитники права качать начнут…

– Петрович, – жестко сказал Иван Васильевич, сползший с кровати во время этого монолога. – Спасибо. Я понял. Ты мне очень помог.

– Ну как скажешь. Звони, если что.

Вытаращенные глаза Ивана Васильевича показали Вале, что помощь Петровича принята не будет. Почесав ногу, Иван поделился с женой:

– Ты знаешь, мысль о том, что я ничего не могу сделать с этим, показалась мне еще сносной. Но парочка сеансов электрошока…

Валя, уже в ночной рубашке, погасила свет в комнате, оставив едва теплящийся розовый ночничок. Иван, все еще возбужденный, залез в постель.

– Утро вечера мудренее, – вместо «спокойной ночи» сказала Валя. – Поспи, умные мысли в голову приходить будут.

Наутро оно сидело в кабинете и снова жевало жвачку.

– Мне родаки платят, чтобы я с Вами тут разговаривала. Так что я буду отрабатывать, – заявила она, как только Иван Васильевич вошел в кабинет.

– Слушай, – сказал Иван Васильевич, – я тебе честно скажу, только родителям не выдавай. Я не знаю, как тебя лечить. Что с тобой стряслось вообще? По-моему, у половины детишек с родителями такие же проблемы.

– Да нет у меня никакой проблемы. Маман пугается, что из меня вырастет. В школе учиться я не буду, мне это не надо.

– Ты травку куришь, что ли?

– Не, ты че. Я же не это, не настолько испорченный ребенок, – Полина грубо захихикала и села, подложив ноги под себя. – Давай, спрашивай дальше. Я уже рублей сто заработала.

– А что спрашивать то? Я не знаю, что спрашивать.

– Ну, ты псих! Спрашивай, как я до такой жизни дошла.

– Знаешь что? Травку ты не куришь. Спишь дома. Не беременная. Значит, и лечить тебя не от чего, кроме как от… – Тут Иван Васильевич спохватился, вспомнив, что перед ним пациент.

– Нет, ну, понятно, конечно, что у тебя есть проблемы со сверстниками.

– Господи, что вы все такие тупые… Мужик, говорят же тебе, что нет у меня проблем ни со сверстниками, ни с травкой. Нормально все у меня, с учебой все плохо. Плохо с учебой, понимаешь?

Тут Иван Васильевич действительно понял.

– Учителя плохие, что ли?

– Да нет, учителя нормальные… наверное, – подумала вслух Полина. – Терпеть не могу всю эту ерунду слушать.

– Так полезно же! В жизни пригодится!

– Слышь, лажа все это. Не пригодится там ничего. Тебе система уравнений в жизни пригодилась?

Иван Васильевич вынужден был признать, что нет.

– Знаете, пойду я. Завтра приду и расскажу что-нибудь… наверное, – Полина хмыкнула, закинула черный с заклепками рюкзачок на одной лямке к себе за спину и вышла вон.

– Знаешь, она, в принципе, нормальная девочка, но воспитание… Интересно, что хорошие слова она знает, но не употребляет. По-моему, специально, – Иван Васильевич сидел на кухне бок о бок с женой и пил свой любимый чай матэ с баранками.

– Но что в школах делают с нашими детьми теперь, я не знаю. Нет, конечно, и мы с уроков сбегали, но… Хотя, если так посмотреть, что было, то и осталось. Просто мы с тобою, – он игриво толкнул жену локтем в бок, – наверное, повзрослели. Впрочем, у тебя и сейчас проблемы с учебой – крестиком вышивать так и не научилась. Что так?

– Да не знаю. Кто ж это знает. Там так сложно написано.

– А ну, принеси книжку сюда.

Валя пожала плечами, встала, сходила в комнату и принесла тонкую книжку в зеленой обложке. Иван Васильевич пролистал ее.

– Ну и чего здесь сложного? Вот написано – канва с тканью надевается на пяльцы так, чтобы ткань было слабо натянута, а пяльцы не потеряли своей формы. Сделала так?

– Нет.

– Почему? – не понял Иван Васильевич.

– Так непонятно же.

– Что непонятно? Слова вроде русские. Берешь канву… Принеси, пожалуйста.

– Что принести?

– Пяльцы и канву.

С Валей происходило что-то странное. Ее движения стали дергаными, она несколько секунд осматривала кухню и порывалась что-то взять, но сразу же обрывала движение. Валя посмотрела на Ивана Васильевича: в ее взгляде царило замешательство, рот приоткрылся.

– Канва?..

– Подожди-ка. Ты видела канву, хоть разок? – в голове Ивана Васильевича медленно начинал включаться свет, словно кто-то медленно крутил ручку реостата. – Валя, ты знаешь, что такое канва?

Валя вдруг раздраженно огрызнулась.

– Господи, какая разница! Мне все равно, что это за канва! Нужна она мне, что ли? Что ты заладил? – Она, сжав губы, схватила книжку со стола, посмотрела на Ивана Васильевича злым взглядом и вышла с кухни, резко захлопнув дверь.

– Вот оно как… – сказал Иван Васильевич задумчиво сам себе, почесав лоб. – Вот оно как.

В голове начали вырисовываться параллели.

– Меня родаки забирают, – заявила Полина с порога и бросила свой рюкзачок рядом с диваном на пол. – Сказали, отдадут в какой-то интернат для особо одаренных. Сказали – иди, скажи доктору до свидания.

– Ты мне погоди до свидания говорить, – Иван Васильевич заметно повеселел после вчерашнего вечера. – Садись-ка и напоследок расскажи мне, как ты до такой жизни дошла. Какой предмет в школе ты меньше всего любишь?

Полина расселась на диване, закачала ногой в огромном черно-фиолетовом ботинке и уставилась в потолок.

– Ну… Математику, или как там она – алгебра. Вообще ерунда какая-то. Какие-то переводные, косинусы.

– А, алгебра и начала анализа. Производные.

– Ага, вот-вот, и анализы тоже. Хотя при чем тут анализы?

– Полиночка, скажи мне – что такое анализ?

– В смысле? Всем понятно, что такое анализ – вот, бабки носят в поликлинику каждый день страшно посмотреть что.

Иван Васильевич с заговорщицким видом, словно фокусник шляпу, взял с полки толстую красную книгу, на которой было написано «Большой Толковый Словарь».

– Да вы что? – радостно удивилась Полина, – оно еще и смысл имеет?

Через четыре часа родители Полины, забеспокоившись, почему чадо так долго прощается с доктором, сами зашли к Ивану Васильевичу. В приемной не было никого, а вахтерша в наряде уборщицы и со шваброй в руке оповестила, что Иван Васильевич не велел никого пущать, и подтвердила это кивком головы в сторону двери. На двери, вместо обычной таблички «Психотерапевт», висела тетрадная бумажка с наскоро написанной фразой «Идет сеанс, не входить!» Александра Владимировна и Владимир Ильич подошли к двери, за которой слышались смешки и голоса Полины и доктора, и стали напряженно вслушиваться.

– Подождите, сейчас-сейчас… Реформаторский!

– А, сейчас… (шорох перелистываемых страниц), вот. «Реформа – преобразование, изменение, переустройство какой-либо стороны общественной жизни». Смотри – вот что-то идет не так. Это к чему-то большому относится, не просто чайник сломался. В государстве что-то не то, и правительство меняет какие-то законы или работу части государства. Вот это и есть реформа.

– А, понятно! Как вы все просто объясняете! Давайте еще. Вот, слово… константа.

– Ну, это я без словаря тебе отвечу. Константа – это что-то, что не меняется. Вот, скажем, температура кипения воды 100 градусов, если на уровне моря. Она не меняется, это константа. А температура воздуха на улице – не константа.

– Ладно. Уфф! У меня такое ощущение, что туман рассеивается. Что это? А можно еще?

– Давай!

Александра Владимировна тихонечко приоткрыла дверь. Полинка полулежала на животе на большом столе Ивана Васильевича, подперев голову локтями и болтая лодыжками в воздухе, а психотерапевт сидел с ней. Их предметом интереса была… книга.

– Так… Слово… Монархия! Или монорхия?

– Монархия! Смотрим. Монархия – форма правления, при которой верховная власть в государстве формально (полностью или частично) сосредоточена в руках единоличного главы государства – монарха, а также государство с такой формой правления. Говоря другими словами, когда страной правит один человек, а не группа людей.

– Так! С монархией понятно. Но вот что непонятно – что такое политический? Политический кризис, политическая система. А, да – а что такое кризис? Что такое «определяет»?

– Полиночка, стой!!! Я не могу с такой скоростью!..

– Я вдруг поняла… А что такое «что»?

Через два месяца Иван Васильевич получил из далекого Новосибирска письмо. По электронной почте. Полина писала:

«Дорогой Иван Васильевич! Еще раз хочется сказать Вам спасибо.

У меня все нормально. Мама с папой никуда не стали меня отдавать, и я по-прежнему учусь в старой школе. Они Вас боготворят! Но знаете – учиться стало веселее. У меня есть парень, я ему рассказала о нашей тайне, и он постоянно вместе со мной залезает в словарь, если что-то не понимает.

Иногда нам Вас не хватает – так сложно написано, как будто люди, писавшие словари, не могли написать попроще. Кстати, учителя временами сами не знают, что говорят! Иногда спросишь – а что это слово значит? А они вдруг застывают на мгновение, а потом начинают говорить, что это не имеет к учебе никакого отношения и что я бы лучше учила уроки, а не задавала глупые вопросы.

Насчет моих оценок – сами понимаете, они очень изменились, но я была удивлена тем, что мне это небезразлично. Все-таки приятно, когда узнаешь что-то новое. Никогда бы не подумала, что скажу это.

Я подумала, что Вам, может быть, интересно, как написаны учебники наших младших товарищей по школе. Это за 7–8 классы, значит, для 13—14-летних. Почитайте и посмейтесь! Цитаты ниже.

«Гениальный помор уповает на волю монарха, на реформы сверху. Он – сторонник просвещенного абсолютизма».

«Род несклоняемых собственных имен существительных – географических названий определяется родом тех имен нарицательных, которыми эти названия могут быть заменены».

«Даже у самой близкой яркой звезды Талимана (Альфа Центавра) годичный параллакс Пи = 750», то есть ее расстояние R = 275000 а. е.»

«Первая часть называет числитель дроби и представляет собой количественное числительное, вторая часть называет знаменатель дроби и представляет собой порядковое числительное».

«Милитарист и материалист, Николай всегда был чужд идей конституционализма и либерализма».

С огромным уважением, Полина».

Гнев белого ангела

Перед Иваном Васильевичем, смущенным и расстроенным, сидел на краешке потертого дивана его крестный, Дмитрий Петрович. Это был седоватый полный мужчина в свисающих складками серых брюках. Нос картошкой, глазки маленькие, полузаплывшие жиром. На его покрытой редкими волосками голове пригорюнился поникший, словно обессилевший, белый чуб.

– Вот так, Ванюша, – голос крестного был грустным, но деловитым. – Покоиться на святой земле, на церковном кладбище, она не захотела, сказала, чтобы прах ее рассыпали по земле родной… Неверующая ведь была. Так что остались нам одни старые фотографии. Ну, и вот это.

Он со вздохом устало показал еще раз на лежащую перед Иваном Васильевичем выписку.

Пять дней назад, под белорусским Новополоцком, в свои восемьдесят семь лет спокойно умерла от почтенной старости бабушка Ивана Васильевича, названная по имени пророка Илии Илионой Пафнутиевной.

Рожденная великой революцией, воспитанная страшной Отечественной Войной, Илиона Пафнутиевна, девушка кроткая и выносливая, перенесла тяжелые времена лишений с примерным смирением и трудолюбием, вышла замуж за работящего паренька и родила четверых детей.

Швейная фабрика им. Ленина, которой великороссийская труженица отдала оставшиеся годы своей мирной трудовой жизни, передала ей в благодарность за верную работу десять соток яблонь, малины и крыжовника. Там же стоял милый одноэтажный домик с резными ставнями, в который Илиона переехала из двухэтажного дощатого клоповника-барака. На этом участке, возделывая грядки в безмолвии сада, и прожила Илиона Пафнутиевна оставшиеся годы.

И вот – перед Иваном Васильевичем лежал листок бумаги, в котором сообщалось следующее: душеприказчиком назначается Дмитрий Петрович, домик мой покосившийся отходит дочери моей второй, Елене Сергеевне, а сад цветущий вокруг него – дочери четвертой, Ираиде Сергеевне. Мужа и остальных двух дочек мать семейства, к ее горечи, пережила, за что занималась самобичеванием и не могла найти успокоения все последние годы жизни.

Четвертая и была тою, что вскормила нашего вольнодумца Ивана Васильевича. И иногда, если взять грех на душу, думал Иван Васильевич после разговоров с матерью, что та временами могла отравить даже то самое материнское молоко.

– Вступите в наследование, Ванюша? – спросил Дмитрий Петрович.

Иван Васильевич замахал руками.

– Дмитрий Петрович, к маме, всё к маме. В завещании не я прописан, а мамуля моя, да и на что мне эти деревья за сотни километров отсюда?

Но слукавил. Он представлял себе, что сейчас начнется, и видеть мать в образе рыдающей, изрыгающей молнии веерокрылой валькирии ему претило.

Ему вспомнился первый виденный им инцидент этой странной, нелепой и натянутой с точки зрения логики вражды.

Двадцать лет назад учившийся в последних классах школы Ваня поехал к бабушке «на клубнику». В компании мамы.