Война. Мифы СССР. 1939–1945 Мединский Владимир

«Одна винтовка на троих». Откуда она взялась?

Товарищ! Вступай в ряды народного ополчения. Винтовку добудешь в бою.

Легендарный плакат в Ленинграде

Это практически устойчивое выражение. Мол, гнали комиссары наших безоружных солдатиков на немецкие танки, «с одной винтовкой на троих». Редко кто об этом не слышал. Но еще реже кто сейчас вспомнит, откуда это выражение взялось.

Невероятно, но из «Краткого курса истории ВКП (б)»!

«Царская армия терпела поражение за поражением. Немецкая артиллерия засыпала царские войска градом снарядов. У царской армии не хватало пушек, не хватало снарядов, не хватало даже винтовок. Иногда на трех солдат приходилась одна винтовка»[94].

Большевистская пропаганда с ее «бездарными царскими генералами», словно бумеранг, вернулась из Первой мировой во Вторую. Теперь уже «либеральные» публицисты, вскормленные, не забудем, советской же системой, поливали грязью «бездарных красных маршалов» теми же словами. Ничего оригинальнее они придумать не смогли.

«Редкие оставшиеся в живых ополченцы со стыдом и болью вспоминали про одну винтовку на троих. Немцы же долго не могли понять, кого им благодарить за созданные комфортные условия боев. (Видимо, это были первые бесконтактные сражения XX столетия.) Они недоумевали: с кем они воюют? Что за секретные войска без пулеметов, без танков, без артиллерии и даже без патронов?»

«Русский журнал»[95] 22 июня (!) 2005 года. Просто недоумение вызывает, как такое можно писать про своих?

Похоже, что у истоков этого мифа снова стоял Хрущев, позволю себе его процитировать: «Мы совершенно справедливо критикуем сейчас Николая II за то, что в 1915 г. армия осталась без винтовок. А ведь мы начали войну без должного количества винтовок. Мне сказал тогда Маленков, когда я, находясь на Украине, просил винтовки: «Куйте штыки, куйте пики».

А вот на XX съезде (слава богу, хотя бы без пик): «Помню, как в те дни я позвонил из Киева тов. Маленкову и сказал ему: «Народ пришел в армию и требует оружие. Пришлите нам оружие». На это мне Маленков ответил: «Оружие прислать не можем. Все винтовки передаем в Ленинград, а вы вооружайтесь сами» (движение в зале)».

В общем, хорошо изучил Хрущев «Краткий курс».

Ополченцы, как в 1812 году

…Это означало 1,5 патрона на бойца.

Из подсчетов современных публицистов

Сразу оговоримся. Могла ли случиться такая ситуация, когда на троих бойцов оказалась одна винтовка? Конечно. На войне могло произойти и не такое. Но вопрос, насколько эта ситуация была типична? Почитаешь некоторых историков – так вообще не поймешь, когда, куда и, главное, зачем Ставка попрятала все стрелковое оружие.

Маститый историк (а также экономист, мэр и демократ) Гавриил Попов отпевал в одном из своих очерков[96] московское ополчение с помощью риторических вопросов:

«Возникает масса «почему». Почему не обучали народное ополчение? Почему вместо оружия вручили лопаты? Почему в ополчение везли винтовки чуть ли не из музеев? Не хватало винтовок? Но перед боем их вдруг оказывалось достаточно».

Хорошо хоть речь идет об ополченцах, а не о регулярных частях Красной армии. На то, чтобы оставить в окопах без оружия армию, видно, не хватило фантазии. Давайте немного успокоимся и подумаем. Советское народное ополчение, что в Москве (Попов), что в Ленинграде («Русский журнал»), что в Киеве (Хрущев), формировалось на добровольной основе, стихийно. Иногда и добровольно-принудительно, когда невозможно под строгими взглядами не записаться добровольцем. Но в любом случае это не армия. Еще не армия.

Сколько будет ополченцев – точно не известно. Когда они соберутся – тоже точно сказать нельзя. Где примут бой – бог знает. Все это добавляло обстановке нервозности и осложняло комплектование. Но постепенно ополченцы становились бойцами.

Рабочие Ижорского завода, формируя свой батальон, сами делали себе оружие, заваривая дырки на учебных винтовках, а потом стали знаменитой на всю страну воинской частью.

В доказательство того, что ополченцев отправили на убой, Попов приводит рассказ ветерана, преподавателя МГУ А. Соколова: «Я записался в ополчение прямо на собрании. Нас сразу отправили на пункт формирования районной дивизии. Затем – на рытье окопов. На работах ничему не обучали. Оружие выдали, уже отправляя на фронт. Большинство впервые взяли в руки винтовку. Стрелять умели единицы. Но, к счастью, до боев у нас оказалось несколько дней. И за это время мы учились разбирать винтовки, заряжать, стреляли по мишеням на деревьях в лесу. Думаю, что именно эти занятия спасли наш полк. Мы открыли огонь, отбили немецкую атаку, сумели организованно отступить».

Странное, правда, какое-то получается «доказательство». И винтовки были, и разбирать их научились, и стрелять. Ну, несколько дней, ну, мало. Но ведь война! Однако ничего общего с тем, чтобы бросать людей под гусеницы немецких танков с одной винтовкой на троих. Да и сам Попов пишет, что перед боем их, винтовок, вдруг оказывалось достаточно.

Кроме того, современные комментаторы как-то упускают из виду, что предвоенные советские люди – не нам чета. Это сегодняшний студент не сумеет разобрать автомат. Да и люди постарше уже призабыли, на что и в каком порядке нажимать в АКМ, что оттягивать из его вороненых деталей. А тогда с военной подготовкой было все в порядке.

Это сейчас оружие на большом заводе есть, может, только у личного телохранителя его хозяина-буржуя. А тогда на Ижорском заводе рабочие быстро подобрали себе винтовки.

Некомплект

При формировании батальона получили самое различное оружие – отечественное, трофейное и даже музейное.

Из воспоминаний К. БИРЮКОВА, начальника снабжения коммунистических батальонов

Не буду утомлять цифрами. Желающие могут залезть в первоисточники, а я сразу представлю вам парадоксальный факт[97]. Дивизии народного ополчения были недоукомплектованы бойцами. Соответственно, обычно оружия в них было больше, чем солдат. Не одна винтовка на троих, а три винтовки на двоих – даже так. По вооружению дивизий ополчения есть исследования военных историков, есть статистика[98].

И еще. Есть в военном деле такое понятие – маршевое пополнение. Солдаты идут на фронт, а оружия у них с собой нет. Оно ждет их впереди – оставшееся от раненых, убитых, возможно, трофейное или со складов. Обычное дело. Естественно, на ополченцев, не знавших этого правила, отсутствие при себе винтовок действовало гнетуще.

Есть и другое понятие – мобилизационный резерв. В отношении стрелкового оружия тут может быть полный разнобой. На складах хранится на случай войны всякое оружие: снятое с вооружения, трофейное, оставшееся от прежних войн. Так было и в 1941-м.

На известной фотографии А. Устинова «Бронебойщики. С парада в бой», сделанной 7 ноября 1941 года на Красной площади, бойцы уходят на передовую с английскими пулеметами Льюиса на плечах. Со снятыми дисками эти пулеметы-трубы действительно были похожи на какие-то мини-пушки.

На мобилизационных складах хранились захваченные в Первую мировую в качестве трофеев 700 000 винтовок Манлихера и Маузера (привет «Краткому курсу»). Они, кстати, еще находились на вооружении польской и румынской армий, и их запасы были пополнены после присоединения Бессарабии. «Манлихеровки» и «маузеры» были широко распространены в частях народного ополчения.

«Известно, что офицеры русской армии могли самостоятельно покупать иностранные образцы личного оружия, – пишет С. Е. Соболева. – Оружейный отдел артиллерийского комитета счел возможным разрешить офицерам иметь на вооружении некоторые автоматические пистолеты, признанные на основании испытаний и общей оценки их боевых качеств наилучшими». Большое распространение имели «парабеллумы», опять же «маузеры» с деревянной кобурой-прикладом, «браунинги». К войне на складах оставалось 2 292 000 патронов к «браунингу», закупленных во Франции в Первую мировую. Все это пошло в дело[99].

Конечно, из-за оружейного разнобоя было много трагических ситуаций. Скажем, финский патрон, скопированный с советского, подходил для нашей винтовки, а в пулемете – клинил. Но постепенно вся эта стреляющая экзотика вымещалась нормальными советскими автоматами и винтовками. Использование старого трофейного оружия объяснялось только жестокой необходимостью.

Как и случай с музеем 1812 года в Вязьме. Ополченцам раздали его экспонаты. Из фузеи стрелять было нельзя, но у нее был полуметровый штык!

Потом на месте боев 1941-го у села Богородицкое была найдена французская кавалерийская сабля времен первой Отечественной войны. По степени ее сохранности специалисты определили, что она пролежала в земле не более 50 лет.

Какой бесстрашный сын Отечества бросился на врага с этим музейным оружием? Мы не знаем. Но мы должны ему поклониться в ноги. А не юродствовать по поводу «одной винтовки на троих».

С пиками на немцев

К моменту войны мы не имели даже достаточного количества винтовок для вооружения людей, призываемых в действующую армию.

ХРУЩЕВ на XX съезде

Попытайтесь догадаться (чур, не заглядывать в сноску!), о какой стране идет речь. Итак:

«Для обороны… не было орудий, зенитной артиллерии, и прежде всего танков. Легкое оружие, которым располагала армия, если не считать легкого пулемета… было устаревшим, но и его не хватало. Ополчение, состоявшее из бывших военных и штатских, вооружалось в силу необходимости берданками и заостренными железными прутами из ограждений парков. Пошли в ход даже исторические алебарды из музеев и родовых имений, как оружие, удобное для ближнего боя. Ко всему прочему Черчилль…»

Да, правильно, уже пошли подсказки, – это про Англию. Это из книги чехословацкого офицера, который оказался на Британских островах во Вторую мировую[100]. Чех с восхищением пишет: «Все, что служило обороне, англичане принимали с величайшей серьезностью. Они героически сражались бы всеми средствами, какие оказались бы у них под рукой, умирали бы тысячами под ударами агрессора, но не сдались бы. Единственное, что они могли противопоставить для отпора врагу, были их воля и отвага. Несокрушимая воля к сопротивлению!»

А наш родной Хрущев про такие же пики говорит с насмешкой, издевательски.

И это при том, что немцы так и не ступили на берег Альбиона. Все восторги по поводу героизма англичан имеют сослагательное наклонение. Так и сами чехи сейчас говорят: уж мы задали бы немцам трепку, если бы нас в 1938-м не предали собственные политики…

А наши рабочие, студенты, преподаватели, и прежде всего солдаты, встретили врага лицом к лицу. И разгромили. Едва ли они смогли бы это сделать с одной винтовкой на троих. Но, когда было надо, в ход шли и пики, и полуметровые штыки фузей или музейные сабли.

Рабочие Ижорского батальона, о которых я выше упоминал, приладились варить из стального листа индивидуальные бронеколпаки. Боец укрыт со всех сторон сталью – получается такая башня танка, но не с орудием, а с пулеметом. Иногда снизу приваривали салазки, а спереди – скобу, чтобы проще было перемещать этот мини-ДОТ. Бронеколпаки использовали сами, поставляли фронту. Сами делали и бронеавтомобили-«бронтозавры», укрывая грузовики стальными листами.

Ижорский батальон был, наверное, лучшим в смысле технического оснащения пехотным подразделением Красной армии. Это к тезису об одной винтовке на троих ополченцев. А начиналось все тоже – с учебного оружия, собранного по цехам. Но скоро положение изменилось на 180 градусов. Ижорцы сами начали приваривать к обычным винтовкам оптические прицелы – и стали знаменитыми на всех фронтах снайперами. Немцы не могли понять: перед ними огромный разрушенный завод – и работает. Защищает его не боевая часть, какая-то ватага рабочих, «чумазых дьяволов», как их называли фрицы, – а взять его нельзя. День за днем из немецких траншей вещали громкоговорители: «Вы не солдаты! Мы считаем вас партизанами! Сдавайтесь, или мы будем вас вешать».

Думаю, это только добавляло задора защитникам родного Колпина[101].

Вообще, когда говорят об ополченцах как о пушечном мясе, я всегда вспоминаю историю, которую мне рассказывал в 2009-м директор Волгоградского тракторного завода. Немцы ведь шли на Сталинград с юга – и вдруг, совершенно неожиданно, прорвались на окраины города. До Волги – буквально километр. Но у них на пути оказался Сталинградский тракторный. И рабочий батальон этого завода – работяги в черных промасленных спецовках. С винтовками. А регулярных войск – нет. Не подошли. Ну не ждали здесь прорыва. Так вот, глядя в бинокли на залегших в неких полубаррикадах рабочих, немцы решили, что эти странные с разукрашенными (маслом и гарью) лицами Рэмбо в черном, видимо, русская морская пехота. Остановились, запросили подкрепление – «черную смерть» после Севастополя они боялись. Так было выиграно несколько драгоценных часов. Тем временем подошли наши армейские части – и Сталинградский тракторный превратился в еще одну Нерушимую стену, преодолеть которую гитлеровцы так и не смогли.

Скептики скажут, что заслуги самих рабочих в этом не было. Счастливая случайность. Ну а кто тогда был в этих черных цепочках на пути гитлеровских войск?

С одними винтовками в мозолистых, никогда раньше не державших оружия заскорузлых ладонях, а? Вот бы самих скептиков туда, на Волгу, осенью 42-го…

Виновен!

На Сталине лежит личная вина за тяжелые поражения и огромные потери начала войны. Почему? Просто потому, что де-факто он единолично стоял у руля.

Я в этой книге часто начинаю очередную главку с провокации – пишу то, в чем уверены многие, но с чем сам я решительно не согласен. А потом пытаюсь эту аксиому поставить под сомнение.

Ну так вот, сейчас не тот случай. Я действительно считаю, что вина за провал в начале войны – на Сталине. В той же степени, в которой Победа в той войне – его заслуга.

В политической системе, которую он создал в СССР, на нем лежала личная ответственность ЗА ВСЕ. В июле 1941-го, в теории, надо было расстрелять не командующего Западным фронтом Павлова, а главнокомандующего Сталина.

В мае 1945-го генералиссимуса Сталина надо было наградить… Но чем? Еще не придумано такой награды, которая была бы достойна Победы в той войне. Да, у него было два усыпанных бриллиантами ордена Победы из 20 врученных (№ 3 и № 15) – но и этого слишком мало.

Итак, Сталин виноват во всем. Но… не в том, в чем его обвиняют.

Почему молчал Сталин?

Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя.

Дж. Аюис, Ф. Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990

22 июня, напомню, о начале войны советскому народу сообщил Молотов. Почему не Сталин? Речь Гитлера передали по радио. Даже Черчилль встрял, вставил свои пять пенсов. Почему наш-то молчал?

Думаю, это «почему» и породило миф о прострации вождя.

Историки, пытаясь его оправдать, высказывали мнение, что Сталин не был уверен, что началась настоящая война. Все надеялся, что это провокация, приграничный конфликт.

Вот вашему вниманию Хрущев на XX съезде со своим рассказом о 22 июня:

«Москва отдала приказ не открывать ответного огня. Почему? Потому что Сталин, несмотря на очевидные факты, думал, что война еще не началась, что все это было провокационным действием со стороны нескольких недисциплинированных частей немецкой армии и что наши ответные действия могли бы послужить основанием для немцев начать войну».

Но только это полнейшая чушь, Никита Сергеевич. Мало того, что Гитлер в эфире объявил войну России днем, так еще в 5.30 утра германский посол Шуленбург официально зачитал Молотову ноту об объявлении военных действий.

«Тов. Молотов спрашивает, что означает эта нота?

Шуленбург отвечает, что, по его мнению, это начало войны…

Посол просит разрешить эвакуировать германских граждан из СССР через Иран. Выезд через западную границу невозможен, так как Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить».

Муссировавшийся все 1960-е годы приказ Сталина «на провокации огнем не отвечать» постепенно – и, надеюсь, окончательно – ушел в область исторической мифологии. Так почему же молчал Сталин?

Думаю, Сталин не обратился к народу 22 июня потому, что понимал: сам факт такого выступления может породить в людях еще большую тревогу.

Дело в том, что Сталин не баловал свой народ публичными выступлениями. Историк И. Пыхалов пересчитал все их, публичные выступления, – в предвоенные годы[102]. Получается, в среднем – одно-два в год. Из них в открытом эфире, по радио – несколько лет НЕТ ВООБЩЕ. Не то что публичные политики: Черчилль, тем более Рузвельт, с его еженедельным радиообращением к американскому народу. Итак:

1936 год, ноябрь. Речь «О проекте Конституции…»;

1937 год. Два выступления на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) и одно в декабре – перед московскими избирателями (выборы в Верховный Совет);

1938 год, май. Речь перед работниками высшего образования;

1939 год, март. Доклад на ХVІІІ съезде ВКП (б);

1940 год. Ни разу!;

1941 год. Ни разу[103]… Вплоть до 3 июля и знаменитой радиоречи «Братья и сестры!».

Если бы после двухлетнего молчания Сталин заговорил именно в первый день войны, это вызвало бы не воодушевление, а панику. Выступил Молотов – второй человек в стране и руководитель советской дипломатии (что нам сегодня кажется странным).

Но над текстом выступления они работали вместе. 22 июня 1941 года генсек исполкома Коминтерна болгарин Георгий Димитров записал в дневнике:

«В кабинете Сталина находятся Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков. Удивительное спокойствие, твердость, уверенность у Сталина и у всех других. Редактируется правительственное заявление, которое Молотов должен сделать по радио. Даются распоряжения для армии и флота. Мероприятия по мобилизации и военное положение. Подготовлено подземное место для работы ЦК ВКП (б) и Штаба»[104].

Как Сталину дали прострацию

Итак, первым о прострации Сталина заговорил Хрущев. Сам он в Москве в те дни не присутствовал, но у него якобы был надежный информатор – Берия. Правда, Берию он к тому времени расстрелял. Но это только повышало надежность источника: опровергнуть Лаврентий Палыч уже ничего не мог. Особенно убедительно о моральной подавленности Сталина у Хрущева получилось в надиктованных мемуарах:

«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про…». Буквально так и выразился. «Я, – говорит, – отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу»[105].

Дальше Берия якобы рассказывал, как члены Политбюро поехали следом – просить Кобу назад на царство, – и он по лицу Сталина увидел, что тот очень испугался. По мнению Берии (в пересказе Хрущева), Сталин решил, что члены Политбюро пришли его арестовать. Его разубедили, и он в результате вернулся на работу в Кремль.

На Западе не могли не ухватиться за этот рассказ. Тиран, которого пришли погубить приближенные, – ах, как все это понятно и знакомо! Вот сейчас его будут душить, а он станет верещать! К тому же происходит это не дома, а, что всегда приятно, в страшной и загадочной России. Опять же, падение гиганта… Людям нравится, когда великие впадают в ничтожество… Шоу!

Однако, похоже, все-таки нафантазировал Никита Сергеевич. Почему-то другие члены Политбюро, которые действительно находились рядом со Сталиным, ничего такого не рассказывали.

Кроме, отчасти, Анастаса Микояна. Тот, который «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» и который при Хрущеве сам активно участвовал в увлекательной забаве «всё валим на Сталина».

«Молотов сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии… (Вот! Слово «прострация» произнесено. Правда, Молотов всегда это отрицал. – В. М.) Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.

Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит»[106].

Мог бы ответить и словами генерала Булдакова из «Особенностей национальной охоты»: «Ну, вы, блин, даете!» Если, конечно, Микоян ничего не напутал, не подзабыл и не подправил в этой истории. А мог.

Точка Жукова.

Чтобы поставить точку, сошлюсь на мнение Г. К. Жукова, который, в отличие от Хрущева, общался со Сталиным с первых часов:

«Говорят, что в первую неделю войны И. В. Сталин якобы так растерялся, что не мог даже выступить по радио с речью и поручил свое выступление В. М. Молотову. Это суждение не соответствует действительности. Конечно, в первые часы И. В. Сталин был растерян. Но вскоре он вошел в норму и работал с большой энергией, правда, проявляя излишнюю нервозность, нередко выводившую нас из рабочего состояния»[107].

И последнее. Взгляните на график посетителей кабинета Сталина в первые дни войны. Данные официально запротоколированы секретариатом[108].

Ну и так далее… Мне кажется, как-то слишком напряженно – для прострации.

Зачем лопаты?

Командующий авиацией дальнего действия А. Е. Голованов (стал маршалом авиации в 1944 году, в 40 лет) был любимчиком Сталина. «Сталинский сокол» отвечал вождю преданностью. В воспоминаниях Голованова[109] тот предстает человечным и по-своему мягким, во что, с учетом всего, что мы знаем о генералиссимусе сегодня, верится как-то с трудом.

Однако два случая из этих воспоминаний я хочу воспроизвести. Они не говорят о Сталине как о человеке прекрасной души. Но они свидетельствуют о его отношении к трусости. И уж читатель пусть сам достроит психологический профиль – мог ли этот человек впасть в прострацию, сидя за тысячи километров от линии фронта за зубчатыми стенами Кремля.

«Сталин был человеком не робкого десятка, – рассказывал Голованов. – Когда я работал у Орджоникидзе, мне довелось присутствовать на испытаниях динамореактивного оружия, созданного Курчевским, предшественником создателей знаменитой «катюши». У Курчевского была пушка, которая могла стрелять с плеча. На испытания приехали члены Политбюро во главе со Сталиным. Первый выстрел был неудачным: снаряд, как бумеранг, полетел на руководство. Все успели упасть на землю. Комиссия потребовала прекратить испытания. Сталин встал, отряхнулся и сказал:

– Давайте еще попробуем!

Второй выстрел был более удачным».

Второй эпизод относится к самому острому моменту войны. Куда хуже 22 июня…

«В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в Ставке неожиданно раздался телефонный звонок. Сталин не торопясь подошел к аппарату. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии – громкость была такая, что находившийся неподалеку человек слышал всё.

Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.

– Как там у вас дела? – спросил Сталин.

– Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно его вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса. А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.

Воцарилось довольно долгое молчание.

– Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? – не повышая голоса, сказал Сталин.

– Сейчас. – И снова молчание.

– А какие лопаты, товарищ Сталин?

– Все равно какие.

– Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин.

– Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания. – Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения и не спеша положил трубку. Не спросил даже, кто именно ставит такие вопросы».

Не уехал Сталин из Москвы и во время паники 16 октября. Вообще, про тот день, точнее про несколько дней, достоверных сведений крайне мало. Говорят, не работало метро. Говорят, мусорные баки в Москве были завалены красными томиками из ленинских собраний сочинений. Говорят, даже прервалось сообщение Совинформбюро и из динамиков полилось на мотив любимого «Марша авиаторов»: «Und hher und hher und hher». В общем, нацистский вариант этой песни. Идеологическая диверсия? Невероятная накладка?

Мерецков Кирилл Афанасьевич (1897–1968)

Маршал, Герой Советского Союза

Великую Отечественную он закончил в Норвегии, Вторую мировую – в Маньчжурии. Судьба военного: с севера – на юг, с запада – на восток. Везде – бои и победы. Поражения тоже случались – ну, так на то она и война.

Он начал ее в Испании: военный советник республиканцев «генерал Павлович» – это Мерецков.

Героем Советского Союза тоже стал еще до войны – за прорыв линии Маннергейма во время финской кампании. Закончил войну в звании маршала.

Однако до маршальской звезды Мерецков мог и не дослужиться. Вот как в своих воспоминаниях он описал встречу со Сталиным в сентябре 1941-го: «Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее, затем повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:

– Здравствуйте, товарищ Мерецков. Как вы себя чувствуете?

– Здравствуйте, товарищ Сталин. Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание».

Интересовался самочувствием вождь не случайно: генерал был доставлен в Ставку прямо из тюремного госпиталя, где приходил в себя после пыток. На второй день войны зам. наркома обороны Мерецков был арестован (надо же было найти виновных), сутками напролет его с пристрастием «допрашивали», а мы неплохо знаем, что это такое – допрос на Лубянке.

Мерецкову инкриминировали мифический заговор военных, он держался твердо и никого не оговорил. Из тюрьмы написал письмо Сталину: «Прошу Вас еще раз доверить мне пустить на фронт и на любой работе, какую Вы найдете возможным, дать мне доказать мою преданность Вам и Родине. К войне с немцами я давно готовился, драться с ними хочу… не буду щадить себя до последней капли крови».

Убедил. Как убедил и раньше – в 37-м, когда на него дали показания по т. н. «делу Тухачевского». Мерецков бывал в Германии, перенимал опыт, и представить его немецким шпионом не составляло труда. Но он объяснился, был услышан, и его не тронули.

Может, в 41-м снова повезло. А может, тогда вождь уже не мог позволить себе разбрасываться военными талантами.

Василевский – о Мерецкове:

«Принимаемый им, как правило, смелый и оригинальный замысел операции всегда предусматривал скрупулезное изучение сил и возможностей врага, строгий расчет и осмотрительность, всестороннее изучение плюсов и минусов, стремление во что бы то ни стало решить поставленную задачу наверняка и обязательно малой кровью. Этому он учил и этого требовал от своих подчиненных».

Баграмян:

Солдаты любили Мерецкова «за постоянную заботу о людях, за его душевное отношение к ним».

Генерал армии М. Гареев:

«Мерецкова отличала исключительная скромность».

На Волховском фронте, которым он командовал, сражались его жена – врач и сын – офицер-танкист.

Поразительно, но в наши дни находятся историки, которые, не разобравшись в смысле его операций, в условиях, в которых они совершались, возводят на маршала всяческие напраслины. Вплоть до обвинений Мерецкова в том, что он был немецким «агентом влияния» (в частности, это проскальзывает у А. Бушкова в книге «Сталин. Ледяной трон» и у Ю. Мухина в «Убийстве Сталина и Берии»).

Вот это – сильно… Этакой загогулине, напомню, не поверил даже Сталин.

Были мародеры в переулках. Массовые увольнения на заводах. Беженцы на шоссе Энтузиастов. И слухи, слухи – один другого ужаснее. Страшно.

Москвичи решение об эвакуации наркоматов и иностранных посольств истолковали однозначно: Сталин уехал из Москвы. Постановление ГКО от 19 октября за подписью Сталина о введении осадного положения москвичей сразу отрезвило: «Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Тут же, в Москве, открылся мюзик-холл и появились плакаты о гастролях Любови Орловой.

Кстати, любопытно: Сталин никуда не уезжал, а вот Ленин – уезжал. Было принято решение о транспортировке его тела в Тюмень. Забавно – вот так же Ильич бежал от немцев из Питера в 1918-м[110].

Кстати, знаете, какой царь был у Сталина любимым? Петр Первый? Иван Грозный, скорее всего, ответите вы – и ошибетесь. Голованов утверждает, что больше всего Сталин ценил Алексея Михайловича Тишайшего – и часто ссылался на него.

«В прорыв идут штрафные батальоны»

• Всего лишь час дают на артобстрел.
• Всего лишь час пехоте передышки.
• Всего лишь час до самых главных дел:
• Кому – до ордена, ну, а кому – до «вышки».

Владимир Высоцкий

1941 год. Армия бежит, она деморализована, полна предателей и трусов. Но есть те, кто презирает смерть. Это уголовники и рецидивисты, набранные по лагерям в штрафбаты. Как зомби, идут они, вооруженные саперными лопатками, прямо под кинжальный огонь немецких пулеметов. Гибнут почти все, но высоту берут. А куда им деваться? Сзади стоят заградотряды – с пулеметами. Это части НКВД. Если остановишься, начнут стрелять в спину. А ордена за взятую высотку потом получат офицеры из регулярных частей, прятавшиеся во время атаки по блиндажам.

Устойчивая трехступенчатая система. Одни – воюют, жизни кладут, другие – сторожат и стреляют в спину, третьи – жируют.

Хотел ли режиссер Николай Досталь, чтобы у людей закрепился такой стереотип, когда он снимал свой сериал «Штрафбат»? Вне зависимости от желаний кинорежиссера миф о штрафбатах – а это, наверное, самая мифологизированная история во всей войне – окреп[111]. Особенно в молодых головах. Наверное, до начала съемок полезно было бы узнать об этом явлении побольше, чем рассказано в песне Владимира Высоцкого про штрафные батальоны.

Неплохая, кстати, песня. Исполняется от лица уголовника, ожидающего команды «В атаку!». В ней есть правда момента, художественная достоверность.

Ну а дальше – атака, дальше – «в прорыв идут штрафные батальоны». Все понятно. Появилась песня в 1964-м, когда у нас впервые стали писать о штрафниках. В 1960-е это была модная тема, она демонстрировала свободомыслие, незашоренность, информированность. И тут же придумывалась альтернативная история.

Процесс особенно оживился с перестройкой. Говорили и писали, что в атаки вообще ходили только штрафники, а все прочие наступали во втором эшелоне. Объявили штрафниками моряков-добровольцев из штурмового отряда майора Куникова, который в феврале 1943 года захватил плацдарм на Мысхако в районе Новороссийска (более известный как «Малая Земля»). Штрафником стал Александр Матросов. Литераторами описывалась целая штрафная дивизия генерала Родимцева – никогда, правда, не существовавшая. Да что дивизия – армия! Якобы маршал Рокоссовский был сам из штрафников, и вся его армия состояла из них… и именно им мы обязаны Победой.