Constanta Стенин Игорь
Чет выключил фару, заглушил мотор и, снимая шлем, обернулся.
– Полчаса простоим, не меньше.
– Потерянное время, – откликнулся Боронок из коляски.
Сидящий за Четом Нечет зевнул.
– Интересно, – вступил в разговор он, – хватит бензина на всех? Может…
– Не каркай! – поспешил оборвать его Чет.
Боронок вылез из коляски. Вытянув вперёд руки, прямой, как аршин, медленно присел. Один раз, другой. Размявшись, уставился на очередь. Неподвижная вереница людей и машин производила тягостное впечатление.
– Нечётный, – позвал он.
– Что?
– А ведь нам с тобой бензин без надобности.
– Да, – оживился Нечет.
– Тогда что тут делать? Пошли, погуляем под звёздным небом.
– Это дело!
Чет не стал препятствовать их уходу. Оставшись один, стоя, с видом мученика он скрестил руки на груди. Реанимация беспомощного железного коня требовала от него известной доли стойкости, терпения и самопожертвования.
Вскоре сзади подъехала машина, хвост очереди удлинился, переднее транспортное средство тронулось с места, оживляясь и толкая мотоцикл вслед за ним, Чет начал движение вперёд.
Когда очередь сократилась наполовину, мимо, медленно, словно разыскивая кого-то, проехали две «Явы». Спустя некоторое время, вернувшись, они притормозили рядом.
– Эй, ты! – окликнул Чета ближний наездник.
Лишённый возможности избавиться от внезапного пристального интереса к себе, Чет поднял голову и ответил хмурым взглядом.
– Ты нас помнишь?
– Впервые вижу.
– А кто же тогда вчера ночью поворот нам не уступил?
– Где?
– Здесь недалеко – у Пискарёвского кладбища.
– Не знаю я такого кладбища. Никогда там не был и даже не слышал про него.
– Охотно верим. Да вот только колымагу твою ни с чем не спутаешь. Одна она такая на весь Питер.
– К чему разговор?
– Это уже конец разговора. Значит, так – заправляйся и возвращайся на вчерашнее место. Погоняем наперегонки.
Мотоциклы взревели.
– До встречи, друг!
Сынки богатых родителей, подумал Чет, уныло смотря мотоциклистам вслед. От жира бесятся. Им не нужно разгружать вагоны по ночам, стоять в очереди за бензином, трудиться и мучиться, всё куплено. Отводя взгляд в сторону, он сплюнул. Нет справедливости на земле, если все блага принадлежат трутням.
Расстроенный, он дождался своей очереди, заправился и верхом на мотоцикле отъехал от бензоколонки. Ушедшие в ночь пассажиры задерживались. Теперь следовало ждать их.
Боронок и Нечет объявились после второй выкуренной сигареты. Обращая на себя внимание, Чет посигналил фарой. Увидев его, они пошли навстречу. Оба возвращались не с пустыми руками. Приглядываясь, Чет опознал в ноше сладкое. Куски самого настоящего торта. Вот это да! Долгое ожидание, трутни, горькие думы – всё вдруг рассеялось при виде неведомо кем посланного угощения.
Подойдя, Нечет протянул брату его долю. Чет вопросительно уставился на него.
– Свадьба, – объяснил Нечет, утираясь от крема. – Две пятиэтажки гуляют.
– Поспели вовремя, – добавил Боронок, жуя. – Молодожёнам не хватало горечи. Мы поделились своей. Махнулись на сладкое, не глядя.
Чет улыбнулся. Устремил взгляд на лакомство, облизнулся и тут же без церемоний целиком отправил его в рот. За молодожёнов!
Впереди показалось Пискарёвское кладбище. Приближалась конечная. Редкая машина попадалась навстречу, пустынной дорога оставалась позади. Справа у забора базы Чет разглядел группу мотоциклистов. Присмотрелся. Сомнений не было – то были его недавние знакомые. Он сбавил газ.
– Перед нами по ходу ночные гонщики, – кинул он через плечо. – Что делать будем?
– Тарань, – откликнулся Боронок.
– Не обращай на них внимания, – посоветовал Нечет.
– Короче, – подытожил Нечет, – выручайте, родные колёса. – И прибавил газу.
Проезд не остался незамеченным. Казалось, гонщики только и ждали вызова. Началась погоня.
Преследуемый Чет не стал сворачивать к базе. Бак был полон горючего. Взыгравший азарт гонщика погнал его вперёд.
Минуя дорогу и бездорожье, порядком вытряся души пассажиров, мотоцикл одолел большой круг и вновь выехал к кладбищу. Хвост из десятка мотоциклистов не отставал.
Чет мотнул головой.
– Ещё круг! – И дал газу.
Голубые ели вдоль базы ожили, замахали мохнатыми лапами в отсветах фар – ох, и тревожен сон в эту ночь.
Второй круг был на излёте. Погоня настигала. Закусив удила вместе со своим железным конём, Чет готовился идти на новый круг, третий, но Боронок, изрядно измученный тряской, крикнул:
– Баста!
От неожиданности, едва не выпустив из рук руль, Чет подпрыгнул в седле. Оставленная без присмотра люлька дала знать о себе.
– Сворачивай в лес! – последовала команда.
Чет пришёл в себя. И, кивнув, без лишних слов уступил лидерство в гонке.
Огромный прикладбищенский парк. Широкая пешеходная дорога под сенью сосен уходила в пустоту. Тьма впереди смыкалась.
– Стой! – крикнул Боронок.
Чет притормозил.
– Дальше один, – продолжил Боронок, выпрыгивая из люльки. – Мы с братом пешие за тобой. Будешь живцом.
Двое наездников растворились во тьме. Мотоцикл проводил их и продолжил путь, освещая пространство перед собой ярким светом фары.
Вскоре света прибыло. Погоня вышла на след. Услышав топот бегущих ног за спиной, Чет повернул руль, перегородил мотоциклом дорогу и заглушил мотор.
Топот приближался. Он слез с мотоцикла. Развернувшись к догоняющим лицом, приготовился к встрече.
Подоспевшая дюжина обступила его.
– Почему с дистанции сошёл? – услышал он. – Кто разрешил? – И не успел ответить, как получил неожиданный удар под дых.
Чтобы одолеть последствия и совладать с собой, пришлось согнуться в две погибели.
– Ребята, – укоризненно произнёс девичий голос, – зачем же сразу бить? Сначала надо объясниться.
– А он не может объясняться. Видишь – немой.
Чет с трудом выпрямился. Приходя в себя, выдохнул.
– Давай один на один, – сиплым голосом предложил он. – Кто самый сильный?
– А мы все сильные. Как один.
Удар. Он зажмурился. Прямое попадание в лицо. Открыл глаза. Новый замах… Реагируя, он обрушил свой удар первым. Кулак пришёлся по темени – транзитом до пят. Темя потеряло опору. Чет отпрыгнул, лягнулся, двинул локтем, коленом, размахнулся и услышал приговором девичий голос:
– Бейте его, раз дерётся.
Боронок отправил Нечета к брату. Сам притаился меж сосен, внимательно разглядывая сторожащую мотоциклы троицу. Безмятежна и весела, словно перед распевкой победной здравицы.
Ближний к лесу парень, учуяв шорох, насторожился. Подался вперёд, присматриваясь, и отшатнулся при виде выросшего перед ним лесного человека.
– Здорово, – протянул руку тот.
– Ага, – машинально ответил парень, исполнил свою часть дружеского ритуала и, угодив ладонью в адские тиски, со стоном упал на колени.
– Лежать, – велела железная хватка.
Покорным молниеносным броском парень распростёрся на земле.
– Привет, – обратился Боронок к его товарищам. И распахнул объятия.
Лесные чувства требовали взаимности. Товарищи опешили. Один трясся. Другой каменел. Внезапно сработал инстинкт самосохранения. Рывок… Прыжком большой пантеры наперерез, Боронок поспешил встать на пути обоих.
Сзади донёсся шум. Боронок прислушался. Нечет вступил в бой.
– Ты кто такой? – пришёл в себя окаменевший.
– Леший, – улыбнулся Боронок.
– Я кишки тебе выпущу, леший! – внезапно взъярилась окаменелость и выхватила складной нож.
Троица ободрилась. Чувствуя близость переломного момента, поднял голову лежачий.
– Порежу! – блеснул страшным лезвием потрошитель.
Место действия вдруг показалось Боронку тесным. Пятясь, он отступил в чащу.
Опьянённые жаждой расплаты за пережитый страх двое бросились вслед за ним.
Лежачий поднялся с земли. Успокаиваясь, начал отряхиваться. Отряхнулся, плюнулся в сердцах – надо же пережить такое!
Нечет обежал мотоцикл, тронул на ходу рукой – потерпи машина. Увидел перед собой девичий силуэт. Замахнулся.
– Сгинь!
Впереди драка. Настоящая мужская. Нечет сжал кулаки, стиснул зубы и ринулся в неё, как в омут головой – недостающей половиной Чета.
Сидя на мотоцикле и ожидая возвращения товарищей, парень жалобно смотрел на ладонь. Как будто чужая, лишённая всех степеней свободы, деревяшка. Вот и пожми руку первому встречному. Врагу не пожелаешь такой напасти. Из леса донёсся шум. Злорадная ухмылка исказила его лицо. Конец лешему. Эх, если бы не травма – сам бы охотно поучаствовал в расправе и первым делом, мстя, без малейших колебаний оторвал бы проклятую железную клешню.
Шум усилился. Парень обернулся и, забыв про всё, обмер. Страшнее картину трудно было придумать. Леший. Укрощённый нож торчал изо рта – добычей хищно оскаленных зубов, безжизненные тела мстителей волочились по бокам. Поединок без правил. Не дожидаясь новой встречи с лесным чудищем, парень спрыгнул с мотоцикла и пустился наутёк.
Выйдя на дорогу, Боронок бросил свою ношу. Оба были без чувств. Он вынул нож изо рта, сложил его, спрятал в карман. Тылы были зачищены. Наступил черёд идти на помощь братьям.
Рысью он миновал мотоцикл Чета. Наткнулся на девушку, шуганул её. Сошёлся с аллеей часовых. Развешивая оплеухи направо и налево, несокрушимым тараном прошёл её насквозь. И очутился посреди схватки – в самом её центре. Здесь себя уже требовалось проявить в ином качестве. Обретшим волю безжалостным молотобойцем. Что он и сделал.
Противник бежал. Среди опустевшего пространства их осталось четверо. Чет держал в своих руках одетого с иголочки заморыша. Помятый и подавленный, тот был ни жив, ни мёртв.
– Отпусти его, – вступился за врага Нечет.
– Сейчас! – состроил недовольную мину Чет. – Ты посмотри на него – это же их вылитая касса. Где деньги, хипарь?
– В за-а-днем кармане.
Рука Чета немедленно скользнула в указанное место, порылась там и вытащила несколько смятых купюр. Чет развернул их. Как на заказ – три двадцатипятирублёвки. Не обращая внимания на пятящегося в страхе заморыша, он повернулся к друзьям.
– Наши призовые! – заявил он, махая перед собой деньгами. – Гуляем пацаны! Долой работу в ночную смену!
Трое друзей с криками бросились в объятия друг друга.
Одержанная ценой бескомпромиссной жертвы победа обрела свой завершённый облик.
Илона шла домой. Здравствуй, родная улица, шумная и весёлая! Ты не изменилась – как всегда Благодатная. И я под стать тебе, возвращаюсь из Богом забытого Купчино, полная радужных переживаний и восторга, с медовым раем в душе.
Дверь открыла мать.
– Приве-е-т!
– Привет! – ответила мать. Впустив дочь, обняла её, спустя мгновение ощутила что-то новое и в то же время удивительно знакомое.
– Пахнешь как-по-особенному, – заметила она.
– По-особенному как – хорошо или плохо?
– Хорошо, – улыбнулась мать. – Дурманишь.
– Это, наверно, аромат любви.
– Наверно. Как всегда – вечной. А я и забыла.
Илона освободилась из объятий.
– Насчёт вечной – не будем загадывать.
– Не будем загадывать, – согласилась мать, рассматривая дочь с головы до ног.
Под материнским взглядом дочь начала раздеваться. Скинула туфли, сняла куртку, хотела было повесить на вешалку, но мать, перехватывая движение, протянула руки.
Глаза их встретились.
– Неделя, – сказала мать, беря и прижимая куртку к себе. – За это время я обнаружила какая же огромная у нас квартира. Просто дворец!
Она хотела добавить ещё что-то, но Илона, реагируя, вспыхнула, как порох.
– Мам, мы же договаривались! Одиночество – тема запретная.
Глаза дочери были полны укора.
– Прости, – поспешила загладить свою вину мать. – Не обращай внимания. Пытаюсь брюзжать с непривычки. Всё хорошо. – Придя в себя, она повесила куртку на вешалку и повернулась к дочери.
– Я желаю тебе счастья – за нас обоих. Чтобы всё было, как в кино. – Мать улыбнулась. – Пусть даже и с такими синячищами под глазами.
Илона схватилась руками за лицо, сорвалась с места и побежала к зеркалу.
– Мам, и правда синяки, – донёсся спустя минуту её голос. – Откуда? Раньше их не было.
– Привыкай, – вздохнула мать. – Это первая плата за счастье.
Вечер они проводили, сидя перед телевизором. Мать старалась не беспокоить расспросами – дочь взрослая, сама отвечает за свою жизнь. Однако о планах узнать не мешало бы. Украдкой она поглядывала на неё. Увлечена экраном, а исчезни он – и не заметит. Стёпа перед глазами.
– Илона, – осторожно начала мать, – ты уже определилась насчёт своей будущей специальности?
– Нет, – ответила Илона, не отрываясь от просмотра. – Пока общая практика. Мы выбираем, нас выбирают. Процесс в самом разгаре.
– Врач – не только учёба, – продолжила мать. – Это ещё и опыт. А для настоящего хорошего врача, который предан своему делу, любой опыт бесценен. Самая грязная и трудная работа, благодаря которой потом, спустя время, будешь одевать халат и знать – он по-настоящему белый, ни одного пятна на нём.
– Мам, – повернула голову Илона, – я поняла, куда ты клонишь. Не беспокойся, буду врачом, как и ты. Выучусь, постараюсь, чего бы это ни стоило. И любовь здесь мне не помеха. Если надо будет – заморожу.
– Да люби, люби на здоровье, – спохватилась мать. – Кто же запрещает? Я не о том. Просто если так получится, всё ведь возможно – победят чувства, можно уйти в академку. Доучиться никогда не поздно.
Илона поджала губы. Подобные рассуждения, выражая определённый смысл, задевали за живое.
Завершая разговор, мать поднялась.
– Пойдём перекусим, – предложила она, – а то я что-то проголодалась.
Отказываясь от предложения, Илона покачала головой.
Мать ушла.
Посидев минуту в одиночестве, Илона поднялась и подошла к телевизору. Внимательно глядя на экран, начала щёлкать переключателем по кругу. Пустое пространство замелькало перед ней. Притягательное и таинственное, словно отголосок будущего. Щелчок, ещё один… Экран оживился. Какая-то говорильня. Слова, слова, слова… Ничего не понять. Она остановилась, постояла в раздумье и вернулась на своё место. Села. Закрыла глаза. Трудно признаться себе, а тем более матери: как далеко всё зашло. Щемящим комком подступила к горлу разлука. Всего несколько часов одна, а уже не хватает его. Эта неделя вдвоём открыла страны, моря и континенты. Кажется, все земные открытия позади. Впереди – вершины. Для простых смертных – живые воплощённые мечты. Она готова. В силах начать восхождение, расстаться с земным притяжением, пройти все испытания и где-то там высоко, среди одной из покорённых вершин, найти и обрести своё счастье. Ради этого можно пожертвовать многим. Почти всем… Глаза её открылись. Всем – но не собой. И потому здесь, кроме желания, во что бы то ни стало нужна страховка. Личная опора. Одно из средств, связующих напрямую с божьим промыслом. Белый незапятнанный халат.
Леонтий, красный от натуги и выпитого, частил жаркой скороговоркой. Сегодня вечером рот его не закрывался. Дед почти не перебивал. Благодарный слушатель, спаситель Серафим. Нет рядом докучливой жены, их только двое, тикают часы, да собака редко взлает за окном. Давай ещё по одной и слушай дальше. Ох, сколько ещё припасено…
Всему, как известно, есть свой предел. За полночь под грузом накопившейся усталости красноречие Леонтия стало понемногу иссякать. Дед, задумчиво смотря на него, думал о чём-то своём. Ковырнув закуску, бросил вилку. Полный винегрет в голове, но отыскалась и изюмина, надо воспользоваться моментом и поделиться с Леонтием.
– Мы все одной закваски, – заговорил он. – Любая букашка, что по земле ползает – родня. И мы с тобой сродники. Худой и толстый, а личность одна. Потому, Леонтий, вследствие такого общего естества жить надо без зла, в мире и согласии с собой и всеми. Тогда жизнь будет только в радость, одно бескрайнее земляничное поле.
– Я, Серафим, с добром к людям, – заметил Леонтий. – А они, вишь, чем в ответ платят. Мышами.
– Мыши – последняя надежда корабля, – назидающе поднял указательный палец дед. – Пока они с тобой, ты на плаву. Нет их – потоп, хана всему. Расти новых, а этих давай я похороню, если тебе тошно.
– Зачем их хоронить? Они всё равно, что консервы – мумии. Тьфу. Завтра возьму, соберу их в мешок, да в лес. К зиме, вишь, голодуха наступает. Может кто зубастый возрадуется.
Потеряв интерес к разговору, дед взглянул на часы.
– Пойдём-ка, Леонтий, во двор, ночью подышим. А потом оставайся у меня. Покемаришь в мансарде. Жена-то знает, что ты здесь?
– Сказал ей.
– Тогда вопросов нет – оставайся. Режим флотский. Через час отбой. Подъём в шесть. Самое чудесное время. Росой как умоемся – всякому похмелью труба.
Леонтий закряхтел.
Дед внимательно посмотрел на него.
– Что-то ты больно пунцовый, дружище. От света, от водки или камень за пазухой таишь?
– Брось, Серафим, – обиженно засопел Леонтий. – Я пунцовый сам по себе, от природы. Близость сосудов у меня. Страдаю от неё всю жизнь. Того и гляди, неровён час, дозрею до лихости и поминай как звали – брызнет изо всех щелей сок.
– Когда-нибудь мы все дозреем. Чего раньше времени горевать? А пока живы, собирайся, Леонтий, айда с песней во двор.
Дед встал, расправил плечи и запел:
– Прощайте скалистые горы…
Глава одиннадцатая
Степану не спалось. Он лежал на нижней полке плацкартного купе поезда Ленинград-Таллин лицом к столику. Сзади, обхватив его руками, спала Илона. Делить одно узкое ложе на двоих под стук колёс им ещё не приходилось. Как и отправляться в путешествие накануне Нового года в чужой город, наобум, без адреса пристанища и приглашения. Казалось бы, безумная затея. Но разве могут остановить крылья за спиной? Крылатой была и компания: Боронок, Алёна, Чет и Нечет с подругами. Исключение составлял Горыныч. Но у него всё было впереди, он ехал за крыльями – в Таллине ему обещали найти подругу.
Льготных билетов в кассе им продали всего пять, остальные предложили купить без студенческой скидки, по полной. Они отказались, решив сэкономить на неудобствах в пути, но зато компенсировать всё потом по приезду. Впереди три дня приключений, здесь каждый рубль на счету.
Наверху заворочалась Алёна. Ей повезло. В её распоряжении была целая полка. Трудно представить, как бы она уместилась на ней в обнимку с Боронком. Сам он, сверхгабаритный, устроился на боковом сидении в коридоре. Сидя, скрестив руки на груди, держал осанку – само воплощение недремлющего ока на посту. Напротив него, уронив голову на столик, размякший и бесформенный, витал в небесах Горыныч.
Чет и Нечет, деля сон со своими половинами, находились в соседнем купе.
Степан прислушался. Дыхание Илоны было ровным и спокойным. Пальцы её были замкнуты у него на груди. Страховка от падения. Как он не сопротивлялся, она настояла. Иначе угрожала бессонницей. Скоро придётся потревожить её – надо перевернуться на другой бок, размять затёкшую нижнюю половину тела. И тогда пусть размыкает свой засов. Не упал первую половину ночи, дотянет невредимым до утра.
Думая о своей любимой, Степан улыбнулся. Он в руках будущего врача. Хорошо, что хозяйке этих рук, нежных и сильных, удалось избежать тех испытаний, что были уготованы ему – без пяти минут молодому инженеру.
Родной Вуз не делал различий между юношами и девушками. И тем, и другим предстояло пройти школу мужания на настоящем заводе. Мужать надо было два года, сочетая 8-часовой рабочий день у станка с вечерней учёбой. Это было лихое время. Однажды, поднявшись чуть рань, Степан окунулся в него всей душой и телом, с головой.
Его встретил не просто завод – гигант советского машиностроения, город в городе, поражающий своими масштабами легендарный «ЛМЗ». Плутая среди огромных корпусов и отдавая должное впечатляющему зрелищу, он добрёл до маленького приземистого здания, окружённого металлическим забором и четырьмя сторожевыми вышками. Конечный пункт назначения, согласно воле жребия и разнарядке – цех 22. Здесь, уступая место какому-то странному потустороннему ландшафту, завод кончался. Зона отчуждения от мирной жизни, как насмешка над ожиданиями, раскрыла объятия Степану. Он ощутил себя узником. И, как оказалось, не зря. Тому имелось основание. Каждой ночью цех превращался в укреплённую тюрьму, встречая смену заключённых из расположенных поблизости «Крестов». Запирались двери и ворота, исчезали за плотными глухими жалюзями окна, появлялась вооружённая охрана. На вышках вспыхивали прожектора, освещая пространство вокруг ярким предупреждением: осторожно, здесь работают зэки.
Утром всё возвращалось на круги своя. Цех становился прежним. Работу начинала вольная смена. Полный цикл обработки турбинных лопаток, конвейер от станка к станку, волшебство, превращающее ржавые, похожие на больших рыбин с квадратной головой и длинным плоским хвостом, болванки в блестящие изделия-сувениры.
Степана допустили к процессу. Недалеко от цехового буфета пустовало место станочника. Старый обшарпанный станок когда-то фрезеровал пазы в головах лопаток. Ныне с этим успешно справлялись полуавтоматы. Уступая им в производительности, станок дожидался своей очереди в металлолом. Студент был ему достойной парой.
Грамоте общения с железным памятником Степана обучила бабушка-настройщица. На это ей потребовалось не более получаса. Далее Степан был предоставлен самому себе. От него не требовалось ровным счётом ничего. Стой, мелькай, бей баклуши, обретай опыт фрезеровщика без фрезы. Но Степан решил работать – хотелось доказать себе и всем, что ты на что-то способен.
Несколько дней он общался со станком, что называется наощупь. Тот отвечал взаимностью, стараясь ожить всем своим естеством. Совместные усилия дали свои плоды. Наступил долгожданный и волнующий момент. Степан установил лопатку в прокрустово ложе приспособления, замкнул её намертво захватом гидроусилителя и отправил вместе со столом навстречу вращающейся зазубренной дисковой фрезе. Оглушительным хрустом металла жизнь станка возродилась заново.
Шум не остался незамеченным. Когда в конце смены смеха ради к Степану подошла контролёр ОТК, она была приятно удивлена – пазы трёх лопаток из пяти были достойны качества полуавтомата. Через неделю результаты улучшились – из десятка лопаток за смену годными становились девять. Степана похвалили и даже пообещали поощрить материально. Довольная бабушка-настройщица объяснила его успех профессиональным выражением – «поймал базу» – и с особой теплотой, как родному, пожелала так держать и впредь.
Вторая молодость станка побудила начальство задействовать его во вторую ночную смену. Однако попутно среди спецконтингента требовалось отыскать ловца «базы», терпением, сноровкой и чутьём подобного Степану. Поиск затянулся на несколько недель. Каждое утро в течение этого времени Степану приходилось несладко – он был вынужден устранять последствия общения со станком случайных людей. Наконец, пришёл день, когда этого не потребовалось. Невидимый ночной сменщик оказался тем, кем надо. День, ночь, люди и станок объединились, бросая вызов засилию всемогущего полуавтомата. И пошли потоком пазы.
Всё было хорошо несколько месяцев. Но однажды случилось непредвиденное. Перед обедом, как обычно, Степан выключил станок и размыкнул систему захвата, нацелив свободный конец шланга гидроусилителя вверх. Проходящая мимо в середине обеда бабушка-настройщица увидела незамкнутую лопатку и машинально среагировала на неё, замкнув захват. Реакция оказалась бесполезной с точки зрения техники безопасности и роковой для очереди в буфет. Струя машинного масла, взмыв вверх, окатила её щедрым проливным дождём. Осознав промашку, с проворством достойным молодой спортсменки бабушка исчезла в ближайшем убежище – мужской раздевалке. Она не появлялась наружу, пока не утих шум и не нашли виновника – курящего у открытых ворот Степана. Толпа умасленных разъярённых работяг едва не линчевала его. Спасли невинные круглые от страха глаза ребёнка.
Бабушку пришлось простить – старость не радость. Однако этим всё не кончилось.
Масляный дождь отразился на работе, взаимодействие человека и станка нарушилось, лишённый в одночасье покоя Степан потерял «базу». Лопатки уродовались одна за другой. Лимит брака превысил все допустимые пределы. Заканчивая смену, Степан оставил станок вконец расстроенным и безнадёжным. С тяжёлым сердцем он отправился домой. Былой уверенности в себе как ни бывало. Карьера фрезеровщика была кончена, синхронно что-то важное умирало в нём самом.
Однако впереди была ещё ночь. Сменщику-зэку были чужды посторонние лиризмы. Ему хватало своих. Пазы были единственной зэковской отдушиной, символом свободы, способом и средством выжить. Он реанимировал станок. Брак сравнялся числом со Степановым, но утром стол был чист и свеж, в приспособлении лежала нетронутая лопатка, фреза голодным зубом целилась на неё. Настройка совершенна, парень, гласило послание, не отчаивайся, дай жизнь первому пазу и продолжай наш общий марафон.
…Полёт разбудил Степана. Он не успел расправить крылья, как столкнулся с препятствием. Аварийное приземление. Под ним пол. Первым желанием было вскочить и закричать, но крик застрял в горле – вдогонку летела Илона. Ей повезло больше. Следуя проторённым путём, она упала, подминая собой его податливое тело.
– Ах, – выдохнуло тело.
– Ты жив? – испуганно спросила она, обустраиваясь на нём.
Он не ответил. Вокруг начали просыпаться пассажиры.
– Живой он! – донёсся весёлый голос Боронка. – Притворяется.
Илона начала ощупывать рукой лицо Степана. В поисках жизни попала пальцем в рот. Рот ожил.
– Ай! – выхватила она прикушенный палец назад.
Немедля, продолжая прерванный контакт, воспользовалась языком. Встретила язык навстречу.
– Закон Ньютона, Горыныч, – снова раздался голос Боронка. – На то они и фрукты, чтобы созревая, падать.
– Прекратите шуметь! – зашипел кто-то из пассажиров.
– Спокойной ночи, – ответил Боронок.
Сверху свесилась Алёна.
– Вам помощь нужна? – шёпотом спросила она.
Илона молча отмахнулась – нет.
– Не пора ли дёрнуть стоп-кран? – опять подал голос Боронок.
– Тит, прекрати! – шикнула на него Алёна. – Люди спят.
– Я за них и волнуюсь. Пропустят самое интересное.
Степан с трудом укротил свой язык.
– Пошли в туалет, – предложил он шёпотом Илоне.
– Я – первая, – шепнула она в ответ.
Туалет. Место уединения всех летунов во сне и наяву. Не мудрствуя лукаво, Илона поспешила обнажить себя самое перед Степаном. Тот ответил взаимностью. И стены пали, границы расступились, земное притяжение исчезло, на сей раз полёт вознёс их ввысь, до головокружительной высоты. Стёрлись без остатка все страхи и следы падения. Хорошо. До того, хоть падай снова. И пари, пари, пари…
Когда веки их, усталых и приземлившихся, смежил сон, послышался тихий голос Боронка.
– Спи, Горыныч, не терзайся. Неисповедимы пути влюблённых. Следи – не следи, всё равно не уследишь.
Горыныч вздохнул, соглашаясь. У этих влюблённых всё не так, как у обычных людей.
Таллин встретил метелью. Белый свет был невидим, мириады снежинок неслись в лицо, с неистовой силой хлестали наотмашь и единым неудержимым вихрем проносились мимо.
Компания замерла на месте. Замороженная, оглушённая, ослеплённая и онемевшая. Вся, кроме Боронка.
– Ехали на чужбину, а здесь нормальная питерская погода! – изрёк он, бросая вызов снежной кутерьме.
Все, как по команде, уставились на него. Широкие драповые штаны в клетку, кожаная куртка, мохнатая кепка. Легка экипировка, отнюдь не для вызова. Однако роем солнечных атомов оживала вечная энергия внутри. Не жалея себя, пылало сердце. Ключом от парадных городских ворот, затмевая белую пелену, открывалось перед глазами лето…
Читать бесплатно другие книги:
