Огненная кровь. Том 2 Зелинская Ляна

Глава 17. Странные союзники

«…а потом он вернулся, Учитель, и я думал было, что пора мне снова прятаться. И скажу я вам, лицо у него было такое – краше в гроб кладут. И ежели бы мне надо было ставить ему диагноз, то я бы сказал Delirium furens[1] (это я по настоянию Альберта учу теперь лекарский язык и выучил уже пять страниц).

Так вот, он ходил из угла в угол, будто и вовсе не в себе, я уж молчал и всё ждал, когда же рванёт. Но не рвануло. Он притащил несколько книг, читал их весь день, как одержимый, и восклицал: «Ну, конечно!» и «Я идиот!», не ел и даже не пил вина (что странно!).

А после лежал долго в горячей ванне с задумчивым видом (читайте – в кипятке, потому что моются они тут такой горячей водой, что с меня едва кожа не слезла вместе с волосами!) и сказал, чтобы я приготовил лучший его наряд для бала, только вид у него был такой, будто он собирался не на бал вовсе, а разом на драку, похороны и эшафот. Я уже молился всем Богам и решил, что, была не была, пойду с ним, тем более что встретил я тут чудесную девушку, Учитель. Зовут её Армана, и я позвал её на свидание. Так что будем мы с ней следить за нашими хозяевами, как бы чего не вышло. Она, кстати, и есть служанка той самой Иррис, о которой я писал выше.

Отпишусь вам вскоре, потому как, чую я, неприятности близко. И гора эта страшная плюётся дымом второй день, а сегодня поутру и вовсе взбесилась. Думал я, рухнет на нас потолок, так всё трясло. И как только они все не боятся? А ведь не то, что не боятся – сегодня вечером по всему городу праздник в честь этого, вот и подумай, что у них тут за нравы?

Всех вам благ и долголетия, Ваш верный Цинта».

– Цинта? Ты сегодня подозрительно молчалив, и, судя по пяти листам твоего письма, я, похоже, натворил что-то ужасное? – спросил Альберт с усмешкой, разглядывая в зеркало воротник рубашки.

– Ставлю свои башмаки на то, что это так и есть, – хмуро ответил Цинта.

– И почему же ты так думаешь? Чутьё?

– А хоть бы и чутьё. Ты уж, ясное дело, так прихорашиваешься не для того, чтобы воздать почести чьей-то помолвке. Я ни разу не видел, чтобы ты столько времени перед зеркалом проводил.

Альберт провёл рукой по волосам и произнёс с какой-то безысходностью в голосе:

– Она снова меня отвергла.

– Да я уж не дурак, догадался. Только чего ты ожидал, мой князь? Что она упадёт тебе в объятья? С чего бы? У неё вообще-то жених есть – будущий верховный джарт и красавец к тому же, и она помолвлена, – Цинта подал ему фрак, – тебе надо её забыть, мой князь, мало ли на свете женщин!

– Забыть? – воскликнул Альберт. – Как ты себе это представляешь? Это невозможно, даже если бы я захотел, потому что она здесь, каждый день у меня перед глазами! Но дело даже не в этом…

– А в чём?

– В том, что я не хочу её забывать, – он прислонился к шкафу, – можешь ли ты поверить, что боль может быть приятной?

– Приятной? Боль? – Цинта недоумённо посмотрел на хозяина. – Как это вообще понимать?

– Я и сам не знал такого раньше. Но как бы больно ни было всё, что связано с Иррис… мне с каждым разом хочется этого всё больше, – задумчиво произнёс Альберт.

– Similia similibus curantur[2], – произнёс Цинта с выражением и поднял вверх палец, – тебе нужно найти себе другую женщину, мой князь.

– Пфф! Смотрю, ты преуспел в языке, – усмехнулся Альберт, а потом добавил серьёзно, – я никогда не испытывал ничего подобного, Цинта. Чего-то настолько волнующего, безумного и восхитительного. И уж, поверь, я не собираюсь просто так расставаться с этими чувствами. Мне не нужна другая женщина. Никакая другая женщина не излечит меня. А что ещё хуже, я не хочу излечиться от этого.

– Чего же тогда ты хочешь?

– Хочу, чтобы она стала моей. И я готов терпеть эту боль, потому что, чем сильнее боль, тем сильнее потом будет наслаждение. Amabilis insania[3].

– Охохошечки! А ты и правда, совсем спятил! Ну, получишь ты её, а что дальше?

– Дальше? – Альберт надел фрак. – Если честно, то я пока не думал об этом.

– Вот видишь! Ты совсем, как безумец, который нашёл в лесу волшебный цветок и, поддавшись порыву, выкопал и принёс в кармане! А цветок возьми и завянь! Цветку, знаешь ли, нужен сад, клумба и уход. И заботливый садовник. У тебя разве это есть? Подумай, с чего бы ей бросать ради тебя своего жениха? Он, красив, знатен, он будущий верховный джарт и у него есть дворец, полный слуг! А что есть у тебя? Ненависть и шлейф врагов? Ты же готов погибнуть в битве за место верховного джарта, и что ей делать потом? Куда податься? Помнишь, я просил тебя не обижать эту девочку? И что ты мне сказал? «Можно подумать, что я только тем и занимаюсь, что обижаю девочек», – Цинта передразнил Альберта и добавил серьёзно, – отступись, мой князь. Не погуби волшебный цветок.

Альберт посмотрел на Цинту как-то странно, а потом расплылся в довольной улыбке и, схватив его за плечи, тряхнул несколько раз:

– Дуарх бы тебя побрал, таврачий сын, а ведь ты прав! Прав! Разрази меня гром!

Цинта смотрел на него непонимающе и осторожно спросил:

– В кои-то веки я прав! И в чём же?

– В том, что моему цветку нужно где-то расти.

– Охохошечки! Да я совсем не это имел в виду, – пробормотал Цинта.

– Нет, ты абсолютно прав, и я, пожалуй, приму все предложения от моей родни – от Гасьярда, от Эверинн и Себастьяна. Я стану богат. Куплю дом, заведу детишек, что ты ещё мне там советовал? И провалиться мне в пекло, но я готов обменять Иррис на Красный трон! Я отступлюсь, пусть Себастьян становится верховным джартом, мне всё равно, если она будет моей, – глаза Альберта сверкнули странным огнём.

– Да ты в своём уме, князь? – всплеснул руками Цинта. – Ты что же, думаешь, Себастьян вот так запросто тебе её отдаст?

– Посмотрим, что перевесит в нём – желание стать верховным джартом или любовь к Иррис.

– А ты уверен, что она захочет пойти с тобой? Ты её вообще спрашивал? С чего ты так уверен-то в её чувствах? Может, она любит Себастьяна? Насколько я помню, в прошлый раз она отхлестала тебя по лицу, и вот сегодня тоже отвергла! – воскликнул Цинта в отчаянии, видя, что доводы рассудка совсем не действуют на Альберта.

Но тот только усмехнулся и произнёс задумчиво, проводя рукой по шёлковым лацканам фрака:

– Когда женщина не хочет быть с тобой, когда ты ей безразличен, поверь, это заметно. Она глуха и слепа, она не слышит подтекста в твоих словах, она не замечает нежности в твоём голосе, не смущается, не трепещет и не пылает, как факел от твоих взглядов, не дышит через раз, когда ты стоишь с ней рядом. И у неё на шее не бьётся пульс так, что даже на расстоянии ты ощущаешь это биение. Она не станет оставаться с тобой наедине, имея возможность тысячу раз уйти, – Альберт похлопал Цинту по плечу и добавил, – я не безразличен ей, Цинта. Я это знаю. Я видел это сегодня в её глазах. Просто она слишком правильная, чтобы без колебаний упасть в мои объятья и отказаться от Себастьяна. И поэтому мне придётся идти длинным путём и сделать так, чтобы Себастьян сам отказался от неё.

– А как же Красный трон? – спросил с прищуром Цинта, предприняв последнюю попытку образумить Альберта. – Давеча ты ехал сюда с одним желанием – перебить родню и стать верховным джартом. С чего вдруг такая перемена в желаниях, мой князь?

– С того, что только дураки и ослы неизменны в своих желаниях.

«Дальше не станет легче».

Армана шнуровала её бальное платье, а Иррис думала. Нет, легче и правда, не становилось, становилось с каждым мгновеньем всё тяжелее. Когда утром она спешно вернулась из библиотеки, весь дворец уже гудел, как улей. Все высыпали к окнам, рассматривая белый столб дыма, что поднимался над вершиной, перешёптывались радостно, но в чём была эта радость, для Иррис так и осталось загадкой.

Завтрак накрыли на небольшой террасе с видом на море и гору, и в этот раз к ним с Себастьяном присоединился Гасьярд. Его появление Иррис показалось довольно странным. Он был гладко выбрит, тщательно причёсан и одет с иголочки, поклонился церемонно и поцеловал руку, но ей показалось, что поцелуй этот был слишком долгим, и её руку Гасьярд выпустил как-то неохотно. А затем он расположился прямо напротив, и его немигающий внимательный взгляд заставил сердце Иррис сжаться в недобром предчувствии.

Зачем он здесь? К чему все эти церемонии? Почему он так на неё смотрит?

Себастьян сегодня был приветлив и мил, сел рядом и спрашивал её о, казалось бы, обычных вещах – как ей спалось, как ей нравится погода и готова ли она к сегодняшнему балу, но под цепким взглядом Гасьярда, казалось, что все эти вопросы с подвохом.

Слуги разливали ароматный чай, свежие булочки пахли корицей и апельсиновый джем лежал на них янтарными каплями, но у Иррис совсем пропал аппетит.

– Как ты провела сегодняшнее утро? – спросил внезапно Гасьярд, глядя на неё поверх чашки из тончайшего фарфора. – Охрана говорит, ты встала с рассветом…

Этот вопрос был таким внезапным, что она даже растерялась.

Он говорил с охраной? Он что, следит за тем, куда она ходит?

– Я… была в библиотеке. Читала, – она сжала свою чашку обеими руками, чтобы не видно было, как они дрогнули.

– Так рано?

– Я люблю ранее утро, всегда встаю рано, – ответила Иррис уклончиво.

– И что ты читала?

– Поэмы… Поэмы Оллита, – ответила она.

– Читать поэмы так рано поутру, – Гасьярд чуть улыбнулся, – это романтично. Надеюсь, никто тебе не мешал?

– Дядя, кто мог ей помешать в библиотеке? Туда же ходит только тётя Эв, а как ты знаешь, она спит до полудня, – ответил за Иррис Себастьян.

– Ну мало ли, в связи с этой помолвкой дворец полон гостей, – ответил невозмутимо Гасьярд.

– Нет, мне никто не мешал, – поспешно ответила Иррис, надеясь, что на этом вопросы прекратятся.

Но Гасьярд посмотрел в чашку, словно на её дне лежал целый список таких вопросов, а потом снова перевёл взгляд на Иррис:

– Значит, ты была одна?

– Да, – ответила она коротко, впившись пальцами ног в подкладку туфель.

Вопрос был настолько неожиданным, что она солгала. Зачем она это сделала? Наверное, потому что надеялась прекратить этот странный допрос, а может, потому что это было менее ужасно, чем рассказывать о своей встрече с Альбертом. Но потом она подумала, что каждый раз, когда ей приходится лгать, пытаясь всё упростить, всё только усложняется. Эта ложь потянет следующую, и следующую, и если Альберт вдруг скажет, что говорил с ней утром в библиотеке, это… Это будет просто позор!

Но исправить уже ничего нельзя. Признаться в том, что на самом деле произошло, она так и не смогла. Лишь смотрела мимо Гасьярда на Грозовую гору, чувствуя, как колотится сердце.

«Здесь завтракают ложью, едят её на обед и даже дышат ею. Если ты хочешь здесь выжить – тебе придётся этому научиться».

И слова Альберта вспомнились так некстати.

Неужели ей и в самом деле придётся этому научиться? Почему Гасьярд вообще об этом спросил? Зачем он говорил с охраной? А если их всё-таки кто-то видел? Боги милосердные, это просто невыносимо!

– И ты не заметила ничего странного? Или необычного? – спросил он снова.

– Нет, – ответила Иррис коротко.

– А я думал ты поинтересуешься, что я подразумеваю под «странным и необычным», – он чуть улыбнулся.

– Это было утро, как утро, – ответила она, поставив чашку неловко, так, что она звякнула о блюдце, – тишина, рассвет, книги. Я читала, а потом раздался гул, всё затряслось, я вернулась к себе и увидела столб дыма над горой. И дым, это, разумеется, необычно. Но дым видели все, а не только я, – ответила она, сложив руки на коленях.

А Гасьярд спрашивал снова и снова, и все вопросы крутились вокруг этого утра, и с каждым вопросом Иррис всё больше погружалась в пучину отчаянья – он знает! Или подозревает… Или что тогда ему от неё нужно?

Какое дело вообще Гасьярду до неё и её утренних занятий?

Себастьян игнорировал вопросы дяди, временами отшучивался или говорил о постороннем, и, вконец измучившись этим допросом, Иррис нащупала под столом руку жениха и чуть сжала её. Он понял. И на этом завтрак закончился.

Они вышли на короткую прогулку в сад, после которой Себастьяну нужно было заняться приёмом послов и подготовкой к балу. Гасьярд удалился, вежливо откланявшись.

Иррис шла рядом с женихом и думала о том, что произошло, о Гасьярде и сегодняшнем утре, и вспомнила слова Таиссы:

«Тебе следует поторопить со свадьбой Себастьяна. Если о тебе узнала я, то завтра о тебе узнает вся наша прожорливая стая. И когда они до тебя доберутся – от тебя даже перьев не останется».

Теперь она понимала, о чём были эти слова.

Она должна сделать это.

Иррис остановилась на лестнице, ведущей в сад, и произнесла тихо:

– Послушай…

Себастьян повернулся к ней, стоя на ступеньку ниже, и лица их оказались совсем близко.

– Извини Гаса, мой дядя бывает очень навязчив, просто не обращай внимания. Он переживает насчёт нас с тобой.

– Послушай, – она опустила глаза, а потом, вдохнув поглубже и набравшись смелости, сказала, – я знаю, что всё ещё траур… и у тебя впереди поединок и… много всего… Но я хотела спросить… мы можем пожениться быстрее?

Глаза Себастьяна блеснули, а губы тронула улыбка. Он какое-то мгновенье смотрел ей в глаза, будто ища ответ, а затем подался вперёд и его руки легли ей на плечи, спустились вниз к локтям и притянули к себе. И, прежде чем она успела опомниться, Себастьян её поцеловал, медленно и нежно, скользнув меж губ кончиком языка и вызывая на ответный поцелуй. Прижал всем телом к мраморной колонне, поддерживающей портик и, обнял так сильно, что почти лишил возможности дышать.

В прошлый раз, когда они завтракали на горе, ей понравился его поцелуй, тогда он был таким же нежным, и это было очень приятно, но сегодня почему-то вдруг вспомнился совсем другой поцелуй – сильный, страстный и грубый, и ночь, и озеро, и то чувство, пьянящее сильнее, чем вино. И руки Альберта, сжимавшие её в объятиях. И сама от себя такого не ожидая, она ответила Себастьяну слишком порывисто и страстно, будто отвечала на тот поцелуй у озера, и, смутившись этого порыва, тут же отстранилась, наклонила голову и упёрлась руками в грудь Себастьяна.

– Здесь слуги кругом, – прошептала, заливаясь краской.

Себастьян поднял её лицо за подбородок, и она увидела, как сияют его глаза.

– Я тоже хочу этого, – произнёс он тихо и голос его был глухим, – очень хочу. Но Гасьярд сказал, что всё равно ждать придётся почти месяц. Для ритуала нужно особое время. Хотя я поговорю с ним, быть может, можно что-то сделать.

Боги милосердные! Как же невыносимо стыдно!

Они спускались в сад, держась за руки и переплетя пальцы, а Иррис сгорала от стыда, и почти ненавидела себя за то, что случилось.

Как избавиться от этого треклятого наваждения? Как сделать так, чтобы Альберт исчез из её жизни и не тревожил её этими воспоминаниями о поцелуе и своими секретами? Если сегодня он встал между ними в такой момент, что будет завтра?

И её мысли невольно возвращались к утреннему разговору в обсерватории, о надеждах и грядущих трагедиях.

Он ей угрожал… Что он сделает дальше? А что теперь делать ей?

Если бы Альберт вёл себя, как ведут воспитанные люди, если бы соблюдал правила приличия, всё бы оставалось в рамках этих самых приличий, где отказ является отказом и где определённые слова ставят на место любого, кто переступил черту. Вот только Альберту плевать и на правила, и на воспитание. Да он вообще не знает, что это такое! И если бы он всегда был язвителен, саркастичен или напорист, нагл или груб, как тогда на озере, ей бы легко было давать отпор.

Но когда они оставались вдвоём, он менялся, становился совершенно другим, таким близким и неимоверно притягательным. В его лице и глазах читались такие отчаянье и жажда, и смятение, и ожидание, будто в её руках в этот момент находилась вся его жизнь, и от неё зависело казнить его или миловать. Он был таким открытым и искренним, что оттолкнуть его грубо было выше её сил. В такие мгновенья она не могла выдавить из себя ни слова, она становилась косноязычной, способной лишь смущаться, слушать то, что он говорит и впитывать его огонь. И от его слов, от этой близости и этого огня всё в ней вдруг сходило с ума, рождая внутри тот самый вихрь.

И как ей с этим бороться? Как победить это притяжение? «Разве женщина может дружить с мужчиной? Разве может курица дружить с лисой?»

Кажется, сегодня она впервые по-настоящему поняла, что имела в виду тётя Огаста, когда говорила ей эти слова. И как глупа она была, предлагая Альберту быть друзьями. Она не должна больше оставаться с ним наедине, не должна вести задушевных бесед о поэмах и читать ему стихов, не должна быть честной и давать ему в руки всё новые и новые возможности управлять её волей. Она должна закрыться и лгать ему, если понадобится, стать грубой и жестокой, и может даже ранить его чувства, и тогда, быть может, это притяжение разрушится. Ей нужно разорвать эту связь, родившуюся из их общей тайны, и как можно скорее выйти замуж за Себастьяна. И, хотя это очень неприятно, но ей придётся попросить Таиссу в этом помочь.

Среди дня, собрав в кулак всю свою волю, Иррис направилась в покои Таиссы и, выдержав ледяной поток презрительного превосходства, которым встретила этот визит будущая золовка, всё-таки попросила её о помощи со свадьбой.

Так надо. Это правильно.

Иррис успокаивала себя, внутренне спрятав свою гордость и стоя перед Таиссой, как ученица перед строгим учителем.

– И с чего это ты вдруг решила, что стоит прислушаться к моему совету?

– Наверное, это из-за змеи в подарках, – ответила Иррис, стараясь выразить всем своим видом беспомощность и растерянность.

Она стояла у кресла, сжимая в руках платочек, сесть ей так и не предложили.

– Ты о глупой выходке Милены? Не думаю, что она на самом деле хотела тебе навредить. Она бы, не задумываясь, подбросила в постель ашуманскую гадюку, и ты была бы уже трижды мертва. Скорее, Милена просто разозлилась. Но напряжение нарастает. Себастьян рассказал историю с твоей каретой – в дороге тебя, возможно, пытались убить. А сегодня все просто на иголках из-за горы, – Таисса подошла к ней и, глядя прямо в глаза, сказала, – признаться, я не ожидала, что ты сможешь так расшевелить моего флегматичного брата. И видя, что происходит, поверь, обязательно найдётся кто-нибудь, кто захочет отпить из твоего колодца.

– Что? Как это понимать? – удивлённо спросила Иррис, а сердце дрогнуло.

– Помолвка – это не рабство, а всего лишь договор. И ритуал, которым связал вас Гасьярд – обратим. Связь можно разорвать и соединить тебя с кем-то другим. А видя, на что ты способна, я уверена, что кто-нибудь обязательно захочет это сделать, – назидательно говорила Таисса. – Так что твоя просьба очень кстати, и ты, признаться, удивила меня своим благоразумием. Ты боишься – и правильно делаешь. Думаю, можно будет устроить свадьбу сразу после совета. Небольшая церемония в кругу семьи, а уж большое торжество через месяц.

– Но Гасьярд сказал, раньше нельзя.

Таисса медленно обошла Иррис, направилась к трюмо, взяла флакон духов и, задумчиво капнув немного на запястье, понюхала и сказала:

– Я не верю старому лису, в отличие от моего брата. И думаю, что надо поговорить с тётей Эв. А пока, если хочешь защититься от всех, я бы дала совет, но боюсь, он тебе не понравится.

– Какой совет? – спросила Иррис настороженно.

Таисса обернулась.

– Если у тебя не было ещё настоящей близости с моим братом, а я думаю, что это так – советую тебе поторопиться с этим.

– Что? До свадьбы? – Иррис почувствовала, как краснеет. – Зачем?

– Да уж! Сразу видно – воспитание кахоле! – фыркнула Таисса, закатив глаза. – Тебе уже пора понять, что мы – другие. И всё это ханжество кахоле не имеет для нас никакого значения. Значение имеет только сила, а в твоём случае её рождают чувства. Чем сильнее они между тобой и Себастьяном, тем больше в нём силы, тем сложнее кому-то будет разорвать вашу связь и навредить тебе и ему. И чем быстрее ты окажешься в его постели, тем быстрее эта связь укрепится настолько, что попытки станут бесполезны. Любовь, милая Иррис, сейчас твоё единственное оружие. Уж будь добра, сделай так, чтобы мой брат был от тебя без ума, а ты от него. Ты же была замужем, должна знать, как зажечь в мужчине огонь. И если весь этот переполох сейчас из-за одних только ваших поцелуев, то подумай, что случится с горой, когда вы станете по-настоящему близки! Тогда никто не станет покушаться на тебя или Себастьяна. Сделай это, а я пока займусь твоей свадьбой, – Таисса распахнула веер и, обмахнувшись несколько раз, добавила с чувством выполненного долга, – ты можешь идти, и, если что услышишь, будь добра, расскажи мне.

Когда Иррис вышла от неё, на душе скребли кошки, и было полное ощущение того, что её только что вываляли в грязи.

Боги милосердные, как же всё это отвратительно!

Она вспомнила, как в Мадвере после грозы она стояла на берегу, думая о Себастьяне. О его красивом лице и голосе, о сиянии в глазах, и о том, как жестоко поступает судьба, толкая её на брак с мэтром Гийо и лишая выбора. А вот сейчас ей показалось, что её снова лишают выбора. И что, кажется, нужна она здесь лишь за тем, чтобы давать силу будущему верховному джарту, а в остальном «в ней нет смысла», как сказала Таисса в первый день их знакомства.

А любит ли её Себастьян? Или тоже видит в ней только Поток?

Ей впервые пришла в голову мысль, что возможно Себастьян тоже видит в ней только средство для того, чтобы получить Красный трон. Она прислонилась к колонне, поддерживающей своды галереи, и закрыла глаза, думая о том, что произошло сегодня утром в библиотеке.

Почему между ней и Себастьяном нет такого сумасшедшего огня? Почему его прикосновения не рождают в ней тот странный вихрь? Почему она ничего этого не испытывает, хотя их связал ритуал, и теперь они открыты друг другу?

Она не знала. И что самое плохое – ей не у кого было об этом спросить.

Её окружают только враги, кроме Себастьяна и Таиссы, да и то будущая золовка терпит её лишь потому, что она может быть полезна. Но, по крайней мере, от неё не стоит ожидать змей в коробках – и это хорошо.

Иррис стояла, вцепившись пальцами в перила, глядя на приготовления к празднику. Она думала долго, подставив лицо лёгкому бризу, и, наконец, решила для себя, что сделает то, о чём попросила её Таисса. Приложит все усилия, чтобы свести Себастьяна с ума, раз это защитит их союз. А самое главное – и она на это надеялась, что тогда, наконец, разорвётся эта странная связь между ней и Альбертом. Он должен увидеть, что она любит своего жениха, что она от него без ума, что у него нет никаких шансов, и тогда он отступит. Через неделю они поженятся, и пути назад не будет.

И хотя всё в ней протестовало против такого плана, она усилием воли подавила в себе эти сомнения. Они жених и невеста, они помолвлены, скоро свадьба. Да, лечь в постель с ним до свадьбы – это вопиюще по меркам её тётушек, но где теперь тётушки? А вот оказаться разменной монетой в играх за место верховного джарта гораздо страшнее осуждения. Да и кому её судить?

Армана затянула шнуровку, расправила складки и произнесла довольным голосом:

– Ну вот, миледи, всё, теперь вы стройная, как тростинка. И чудо, как хороши!

Иррис окинула себя взглядом в зеркале – отчего-то строгий фасон платья и голубой цвет сделали её совсем хрупкой и беззащитной в этом огненном царстве, а она ведь хотела совсем другого эффекта.

Когда пришёл Себастьян, она на мгновенье замерла за дверью, внезапно подумав, а как он воспримет её голубое платье? Не решит ли, что это неуважение к его Дому? К традициям? Ведь когда она выбирала этот наряд, она подумала обо всех его родственниках, о том, чтобы бросить вызов им, но вот про Себастьяна она не подумала совсем.

И выйдя из-за двери, смущённо развела руками и произнесла как-то виновато:

– Надеюсь, это ничего, что я его надела?

Но вместо осуждения или упрёка она увидела, как засияли его глаза, отражая желание.

– Оно очень тебе идёт, – произнёс он негромко.

– Просто оно не в цветах твоего Дома, и я сомневаюсь…

– Это всего лишь платье, Иррис.

Он в три шага преодолел расстояние между ними, привлёк её к себе и поцеловал, снова вогнав в краску, потому что в соседней комнате была Армана, и потому что его желание было слишком очевидным. Но, вспомнив о своём плане, Иррис не стала отстраняться, наоборот, прильнула к нему всем телом, обняла за шею и ответила на поцелуй. И, кажется, в это мгновенье впервые почувствовала, что ему по-настоящему не хочется её отпускать, и, если бы не обязанность открывать бал и принимать гостей, он бы остался здесь с ней.

Но от этого чувства, от того, что она не совсем искренна с ним, и что своему порыву она обязана скорее планом, чем желанием, ей стало стыдно. И хотя ей нравились его поцелуи, и прикосновения, и его забота, но горький осадок необходимости не давал насладиться ими, отравляя всё, что было прекрасного в этом романтическом периоде их отношений.

Как же это трудно – всё время лгать и притворяться! И как мучительно.

Ей бы хотелось узнавать его постепенно, принимать его ухаживания, гулять с ним в саду и разговаривать о разном, спокойно готовиться к свадьбе и не быть на виду у всей этой толпы желающих «отпить из её колодца». Чтобы чувства раскрывались неторопливо, как лепестки цветка, чтобы ожидание встреч было нестерпимым, а поцелуи желанными, и ей хотелось испытывать трепет и замирание сердца, и огонь…

…совсем, как с Альбертом…

… и не думать о том, как соблазнить жениха до свадьбы, чтобы укрепить связь чего-то с чем-то.

– Ты готова к целому вечеру танцев? – спросил Себастьян тихо, ослабив, наконец, объятья и проведя ладонями по её плечам.

– Даже не знаю, – улыбнулась она смущённо в ответ и отвела глаза.

– Ничего не поделаешь, как будущей хозяйке этого дома, тебе сегодня придётся принимать гостей и танцевать со всей моей многочисленной роднёй… исключая, конечно, сестёр, – усмехнулся он и подал ей руку. – Идём?

– Идём.

Дворец окутали первые душистые сумерки.

Иррис и Себастьян направились по лестнице в большой внутренний двор, украшенный цветами и гирляндами. Повсюду уже горели фонари и факелы, ночные светильники украшали ветви деревьев в саду, и слуги сновали с подносами, на которых громоздились пирамиды из фужеров с вином. На галерее расположился оркестр, настраивая инструменты, и ему вторили цикады, наполняя вечер звонкими трелями. Пол под ногами гостей устилал ковёр из лепестков роз, дурманя ароматом, а воздух стал тих и недвижим, ни малейшего ветерка, так что все звуки доносились отчётливо. Где-то в городе взрывались хлопушки, взлетали фейерверки над бухтой, и доносилось пение – Эддар уже праздновал вовсю.

Внизу лестницы их встретила Таисса. Окутанная кремово-розовым шёлком, грациозная и величественная, она подошла с улыбкой королевы и, приобняв Иррис за талию, церемонно поцеловала в щёку, сопроводив это всё традиционным приветствием, не забыв отметить «оригинальный» цвет её платья.

– Милая Иррис, приём гостей – занятие утомительное, – проворковала она, вставая по другую руку от брата, – и я помогу тебе. Можешь не благодарить – мы же будущие родственники.

– Спасибо, – коротко ответила Иррис, перехватив усмешку во взгляде Себастьяна.

Таисса сделала именно то, к чему стремилась – попыталась взять на себя роль хозяйки дома. Но в данный момент Иррис было всё равно. Она смотрела на множество приглашённых гостей, наверное, несколько сотен, столы с закусками, вином и фруктами, расставленные с одной стороны и целую армию слуг в белых одеждах. Она даже не думала, что у сегодняшнего торжества будет такой размах.

Таисса встала рядом и, чуть склонившись к уху Иррис, прошептала:

– Тётя Эв обещала помочь со свадьбой.

Боги милосердные, дайте мне сил!

Сегодня она должна влюбить в себя Себастьяна. И сделать так, чтобы никто не сомневался в том, что и она безумно в него влюблена.

Чтобы Альберт не сомневался…

Даже если гора эта треклятая взорвётся совсем.

Альберт разглядывал гостей.

Большинство из них он помнил с трудом, кого-то и вовсе не знал, да и нужды знать их всех особой не было. Он кивнул тёте Эв, отсалютовал бокалом Тибору и отпил немного вина. Мимо прошёл Драгояр с надменным выражением лица, разодетый и сверх всякой меры облитый духами, Альберт окинул взглядом его бордовый фрак с пурпурной траурной лентой в петлице и отвернулся. Тут же промелькнул пройдоха Грегор, сдержанно кивнул ему, но так, чтобы никто не видел, и исчез в толпе. А следом появился Гасьярд. Прогуливаясь неспешно в тени галереи, он наблюдал за гостями.

От строго траура у всех остались лишь пурпурные ленты – в петлицах у мужчин и на плечах или запястьях у дам, и Альберту показалось, что, по большому счёту, никто не расстроен тем фактом, что Салавара здесь больше нет.

Толпа развлекалась в ожидании бала, разглядывая мимов, фокусников и шутов. В жаровни капнули ароматного масла, и тёплый цветочный дух накрыл двор, закружил голову, заставляя забыть о делах. И только Альберт не мог расслабиться, выискивая глазами знакомую фигуру, но её пока не было.

– Здравствуй, Альберт, – послышалось рядом, он покосился и увидел голые плечи Милены, украшенные россыпью бриллиантов.

– Ты снизошла до приветствия, сестрёнка, – усмехнулся он, не глядя на неё, – значит, вечер обещает быть интересным. Надеюсь, под платьем ты не прячешь очередную змею?

– Почему все думают, что это я?! – воскликнула она с непритворным возмущением.

– Ты же тут главная злодейка.

– Я, может, и главная злодейка, но далеко не дура, – фыркнула Милена, – подбросить змею, чтобы все тут же подумали на меня? Я ещё в своём уме.

– Ну, может, здравый смысл в этом и есть, но вы с Драгояром не всегда руководствуетесь здравым смыслом. Подбросил же он мне под дверь дохлого стрижа! – хмыкнул Альберт в ответ.

– Подбросить дохлого стрижа бастарду и положить змею в подарок будущей жене возможно будущего верховного джарта, согласись, это не одно и то же! – произнесла Милена с негодованием.

– Пожалуй, соглашусь, что сегодня твоё здравомыслие просто на высоте, – Альберт посмотрел на неё искоса, – судя по тому, что ты не боишься подцепить блох от шелудивого пса, тебе что-то от меня нужно. Так что я само внимание.

– Я ищу союзников, – произнесла она без обиняков.

– Ты же не всерьёз думаешь, что я и ты… хм, серьёзно? Союзники? Я, ты и Драгояр? Вообще-то после бала, если ты помнишь, мы собирались с твоим братом как следует подраться.

– Драки драками, а союзы союзами. То, что вы сломаете друг другу пару рёбер, никак не помешает нам после объединиться на взаимовыгодных условиях, – ответила Милена, взяв в руки изящный бокал с вином.

– И почему я должен объединяться с вами? Вы в меньшинстве против Себастьяна, да и я недёшево буду стоить.

– Драгояр сильнее Себастьяна. А я сильнее Таиссы. За тобой пойдёт Тибор, с Грегором я тоже договорюсь, и силы буду на равных.

– И что я получу взамен?

– А что ты хочешь получить? Стать главой одного из кланов? Денег? Патенты на торговлю?

– Патенты? И откуда они? – несколько удивился Альберт.

– Наша мать и её прайд теперь, когда не стало отца, поддержит нас и обеспечит ими. Ты можешь быть очень богат, – Милена посмотрела на него и понизила голос, – и потом, подумай, что тебе предложит Себастьян – стать главным над конюшнями? Или купальнями? У него есть Таисса, Гасьярд, Эверинн, будущая жена, наконец. Истефан в рот смотрит дяде Гасу и ему тоже предложат жирный кусок, так что тебе там просто ничего не светит. И всё останется, как было. Мы же можем предложить тебе статус и деньги и всё изменить в этом доме.

Она сулила золотые горы, но он отвернулся и слушал её вполуха – на центральной лестнице, ведущей к месту торжества, появились Иррис и Себастьян. И Альберт впился глазами в изящную фигурку в голубом платье, которая выглядела здесь так странно – беззащитным мотыльком, случайно залетевшим в это царство беспощадного пламени. Он видел, как её обняла Таисса, и как встала рядом, помогая принимать гостей, как рука Себастьяна обняла Иррис за талию, и он склонился, шепча ей что-то на ухо, а она улыбнулась в ответ. И в этот момент Альберт как-то особенно остро ощутил то, что Иррис принадлежит другому.

Проклятье!

– Мысль о том, что нами будет управлять Драгояр, мне как-то не по душе, – сухо ответил он Милене.

Она наклонилась к его уху и произнесла тихо:

– А кто сказал, что Драгояр будет реально чем-то управлять? У него и так полно любимых занятий – скачки, турниры или муштра его гвардии, пусть управляет, ты же не против?

Альберт повернулся к ней: пухлые губы с капризным изгибом, слишком откровенное алое платье, белокурые локоны спадают каскадом на плечо, россыпь бриллиантов на груди и шее, и духи, окутывающие её загадочным шлейфом. Слишком яркая, почти до вульгарности, слишком соблазнительная и уверенная в своей красоте, и глупая – такой она казалась со стороны, если бы не взгляд, полный синего льда. Альберту вдруг подумалось, что Боги, видимо, посмеялись над ней при рождении, поменяв их души с братом местами – в теле Драгояра эта женщина чувствовала бы себя гораздо комфортнее, и каждый из них был бы на своём месте.

– За всяким успешным мужчиной всегда стоит умная женщина, – произнёс он, погружаясь в хищную голубизну этих холодных глаз, – ты столько лет играла роль красивой дурочки, почему вдруг она перестала тебя устраивать?

– К красивым дурочкам наш отец всегда был снисходителен, и меня никогда не били кнутом за мои проделки. Вернее, за мои проделки кнутом били тебя, надеюсь, ты помнишь, – она с лёгкой усмешкой пригубила вино и стала разглядывать толпу.

– Значит, смерть Салавара уничтожила наш милый семейный театр? Теперь притворяться больше не нужно и каждый может быть собой, – Альберт отвернулся и снова нашёл глазами Иррис.

Себастьян всё ещё держал её за талию, то и дело, наклоняясь к уху и что-то шепча – по всей видимости, рассказывал о гостях. Она всем улыбалась и подавала руку для приветственного поцелуя, а рядом ей вторила Таисса, стараясь выступать чуть вперёд, чтобы первыми гости подходили к ней.

– Ты забыла кое о чём, моя коварная сестрица. У Себастьяна есть ещё один козырь – Иррис. Или ты думаешь, что дым над горой – это пастухи от нечего делать жгут свои костры, а мы тут собрались просто вина попить?

– С этой горой не всё так просто.

– Да? И откуда ты это знаешь? – прищурился он, разглядывая красивый профиль сестры.

– В этом доме у меня много ушей, – улыбнулась самодовольно Милена, – а уж Хейда не зря носит титул главной сплетницы. Хоть какая-то от неё польза. Эта глупая курица, став вдовой, нацелилась на моего брата, так что мы теперь лучшие подруги. Пока что. И я знаю то, что знает она, а она знает всё, что знают слуги. А слуги вообще знают всё.

– Так что не так с горой?

– Хочешь узнать? Жду ответ на моё предложение к завтрашнему утру. Или ты можешь сказать мне своё «да» уже сейчас? – хитро спросила Милена.

– Не так быстро, сестрёнка. Мне надо подумать и не просчитаться. Ты же догадываешься, что ты не одна пришла ко мне с такими предложениями?

– Даже не сомневалась. Назови их цену – я не останусь в долгу. И помни, что их стая гораздо больше нашей, только вот и сожрёт она тоже больше.

– Я подумаю, – ответил он сухо.

Хотя предложение Милены было неожиданным, интересным и рассматривать его стоило всерьёз, но вот только все его мысли сейчас были заняты хрупкой фигуркой в голубом, а вовсе не семейными делами. Он следил за тем, как пальцы Себастьяна поправили локон на плече Иррис, как близко он склонился к её лицу, и внутри у Альберта нарастало глухое раздражение. На самодовольную Милену, мнящую себя коварной интриганкой, на тщеславную Таиссу, на Драгояра у которого на сгибе локтя висела Хейда и ещё какая-то дальняя родственница, имени которой он не помнил. Но на самом деле его сводило с ума то, что за всё это время Иррис ни разу не посмотрела на него, а ведь он стоял почти напротив. Между ними несколько шагов по выложенному гладкой плиткой двору, снующие с подносами слуги и прогуливающиеся гости, но разве это слишком много для одного взгляда? Всего лишь одного, короткого, хотя бы мимолётного…

– Не затягивай с этим, мне бы не хотелось использовать другие… методы убеждения, – подытожила Милена их разговор.

– Змей, например? – спросил Альберт холодно.

Посмотри на меня. Ну же, Иррис! Посмотри…