Хозяева плоской Земли. Путеводная симфония Рувидо Тимоти

Тандри прыснула. Гордиан мгновение размышлял над услышанным и в итоге последовал примеру жены. Я же подумал, что подобное откровение из уст кого угодно, кроме Василики, могло бы меня смутить настолько, что я расхотел бы продолжать общение с этим человеком. Девушка же осталась довольна реакцией и в свою очередь встретилась со мной глазами. Она каким-то образом знала, что её слова могут меня покоробить, и хотела удостовериться, правильно ли я понял этот ответный выпад. Я понял.

– А я волнуюсь, когда мне предстоит почти два дня путешествовать в обществе таких красивых и острых на язык попутчиц.

– Согласен, – поддержал меня Гордиан. – До нашей встречи я считал, что моя жена в этом смысле вообще не имеет во всей Фрисландии себе равных. Но Тим, прав: вы приятное исключение, Василика.

– Вы тоже очень приятный молодой человек, – без раздумий, ответила она, одаривая собеседника обворожительной улыбкой. – Со мной редко кто бывает на «вы». Кстати, вам тоже пора завязывать это дело. Предлагаю впредь друг друга «тыкать».

– А у тебя есть какое-нибудь домашнее имя? – поинтересовалась через некоторое время Тандри. – Меня, как видишь, этот приятный молодой человек зовёт Тан, я его – Горди, а Тимоти для всех нас всегда Тим. А ты?

– Зависит от обстоятельств… Послушайте, давайте всё-таки пересядем. – Василика встала, Тандри сдвинулась к мужу, и я оказался напротив моей ненаглядной во всех отношениях избранницы. Она села, вытянула длинные ноги и я оказался сжимающим её икры своими. Окружающие сделали вид, будто не заметили. – Когда отцу чего-нибудь от меня надо по хозяйству, я делаюсь для него Силикой. Когда мы с ним вместе рыбачим, то я обычно слышу либо Дурында, либо Маладца. Когда была маленькая, он звал меня Василь. Сына хотел.

Тандри стала искренне умиляться услышанному, а я заметил, что мы наконец тронулись и сразу довольно прытко покатили по улицам, выложенным брусчаткой, мимо остатков крепостной стены, мимо лавок безпризорных ремесленников, которым было накладно становиться в рыночные ряды, мимо острокрыших домов и низеньких палисадов. В детстве я мог ездить только лицом к движению, потому что иначе меня начинало сильно укачивать на мягких рессорах, однако опыт, полученный благодаря частым путешествиям с туристами, научил меня забывать о прежнем недуге, так что теперь я мог спокойно позволить себе ехать спиной вперёд. Разговор сам собой затих, и мы некоторое время молча смотрели по сторонам, поскольку вид за окнами для всех нас был, можно сказать, в диковинку. Бурчала о чём-то только соседка сзади.

– Вон, гляди! – Василика тронула меня за руку. – Это они?

Я попытался понять, на что она указывает, и мне показалось, будто я и вправду вижу сгорбленную фигурку чёрной старухи, скрывающуюся в высокой арке внутренних городских ворот. Следом за ней шли двое похожих друг на друга крепышей в меховых шапках и одинаковых кафтанах. Торговый день ещё не кончился, шли они налегке, из чего я сделал вывод о том, что кто-то остался охранять их прилавки. При всей своей строгости фолькерул отнюдь не гарантировал защиты от воришек.

– Да, точно Уитни, – согласился я. – И близнецы при ней.

– О ком это вы? – живо заинтересовалась Тандри. С возрастом она разучилась подавлять своё любопытство, от которого, как мне казалось, я успел её отучить. – Как вы сказали? Уитни? Уж не та ли Уитни…

– Вы её тоже знаете? – удивилась Василика.

– Смотря какую? – вмешался Гордиан, останавливая жену точно так же, как совсем недавно я останавливал мою любовь, когда она чуть не проговорилась на рынке про нашу главную находку. – Вот у нас в Окибаре, к примеру, живёт одна Уитни, так она недавно захотела, чтобы ей интернет домой провели. Тётушке уже лет прилично, а она молодец, от жизни не отстаёт.

Было очевидно, что он умышленно уводит разговор в сторону. Тандри это тоже заметила и прикусила язык. Я им подыграл, а сам посмотрел на Василику и, когда перехватил её слегка растерянный взгляд, кивнул. Она, кажется, поняла, во всяком случае, продолжать расспросы не стала. Я же, слегка понизив голос, начал рассказывать легенду, которую мы с ней узнали про пещеру и про Переходные Врата. Ребята слушали внимательно, не перебивали, а когда я закончил, Тандри наморщила лоб и призналась, что никогда ничего подобного ей слышать не приходилось. Гордиан как человек сугубо технический, обдумал эту историю и заявил, что не понял одного: откуда пришёл этот Сварт с женой.

– Из земных недр что ли?

– Из другого мира, – поправила Тандри.

– Это где такой? Мне вообще-то казалось, что все уголки земного шара уже изучены, так что если прокопать отсюда шахту вниз, потом вбок, а потом вверх, то можно оказаться в лучшем случае в Скандинавии или в Канаде.

– Горди, ну почему ты у меня такой… умный? – рассмеялась сестра, призывая нас в свидетели, на что мы дружно откликнулись улыбками. – Это же легенда!

– У каждой легенды есть основа. Когда те же христиане изобретали свою сказку про Иисуса, они её вообще-то не изобретали, а брали из предыдущих религий, основанных на движении Солнца по небу. Поэтому про героев, рождённых от непорочного зачатия 25 декабря, погибших на кресте и восставших через три дня так много схожих историй по всему миру, от викингов до Индии и дальше. – Заметив удивление на наших лицах, он пояснил: – Когда я жил в Штатах, меня интересовал этот вопрос, так что я кое-что почитал и до сих пор помню.

– Каждый день узнаю о тебе что-то новенькое! – подняла брови Тандри. Было непонятно, чего в её восклицании больше: восхищения или лёгкого раздражения.

– Кто такой Иисус? – спросила Василика.

Все разом замолчали. Вопрос прозвучал вполне естественно, чтобы заподозрить в нём розыгрыш. Похоже, она и в самом деле не знала. Для Гордиана это, несомненно, было позором, для Тандри – пикантной неожиданностью, ну а для меня – поводом, не откладывая, взяться за дело вольных каменщиков по заделыванию культурных брешей.

– На большой земле есть несколько религий…

– … придуманных с одной и той же целью, – не поленился вставить Гордиан.

– … одной из которых является культ некоего Иисуса Христа. До сих пор ведутся споры, жил ли такой человек на самом деле или это только очередной миф…

– … хотя, похоже, что человек такой примерно тысячу лет назад всё-таки жил. Во Франции…

Вот уж не подозревал, что для Гордиана эта тема – любимый конёк.

– Я, кажется, слышала, – посветлела взором Василика. – Это у них там называется христианством. Теперь ясно. Просто я как-то не думала, что Христос и этот Иисус – один и тот же товарищ. Буду знать. А что ты делал в Штатах? В американских?

– В самых что ни на есть, – поудобнее устроился на сидении наш компьютерный гуру. – Учился. Про интернет ты ведь в курсе?

– Да. – Прозвучало не слишком уверенно. – Тим рассказывал.

– Ну вот этим я сейчас и занимаюсь. Помогаю нашим островитянам налаживать связь с большим миром.

– Зачем?

Вопрос из уст Василики был логичен и никого уже не удивил. Гордиан набрал в лёгкие воздуха, чтобы разразиться тирадой, замер, задумался, посмотрел на нас, выдохнул и рассмеялся.

– Денег заработать, наверное.

Я так подробно передаю наш разговор потому, что очень отчётливо его запомнил. Тогда я смотрел на расслабленно покачивавшуюся из стороны в сторону Василику, на её точёный профиль, и думал, что узнаю в её простоте себя прежнего, когда многие вещи, с которыми я сегодня свыкся, вызывали у меня такие же наивные вопросы, скрывавшие гораздо больше глубины и житейской мудрости, нежели ответы на них.

Пожилую даму стало укачивать. Сначала я понял это по наступившей за моей спиной тишине, а потом кто-то из её мужчин приоткрыл окошко и попросил кучера остановиться. К тому моменту мы отъехали от города мили на три, не больше. Муж с сыном вывели беднягу на улицу, к кустам, и её там, кажется, стошнило. Странно, подумал я, что с возрастом у некоторых людей не проходят детские недуги. Когда они вернулись, она была бледна, но выглядела повеселевшей. Извинилась за причинённые неудобства. Призналась, что всего второй раз в жизни пользуется зилотом. Я сообразил, что дело тут вовсе не в возрасте, а в отсутствии опыта. Поскольку у меня опыта в подобных делах было предостаточно, я взял на себя смелость помочь нашим соседям провести остаток пути в относительном покое и предложил мужчинам вдвоём пересесть на пустующее заднее сидение, поскольку хвост повозки обычно кидало из стороны в сторону сильнее всего, а даме посоветовал просто-напросто прилечь на освободившееся место впереди, положив под голову что-нибудь поудобнее, и попытаться заснуть. Я уверил её, что таким образом она нисколько не помешает нам, зато самой ей будет гораздо приятнее переносить неизбежную качку. Вероятно, речь моя была убедительна, поскольку все трое меня безпрекословно послушались, а дама после нескольких минут поездки окликнула меня и поблагодарила: ей действительно стало значительно лучше. Наблюдавшая за всем этим Василика взяла меня за руку и пожала. Тандри, разумеется, не сдержалась и поведала всей честной кампании, откуда у меня такие глубокие познания. Гордиан перевёл всё в научный план и согласился с тем, что превращение бортовой качки в килевую путём принятия горизонтального положения – мысль интересная. Что касается нашего возницы, то он в этот момент думал не столько о своих пассажирах, сколько о том, чтобы не отбиться от графика и ощутимо подгонял упряжку. Брусчатка давно закончилась и началась обычная щебёнка, укреплённая природным битумом, который у нас добывают шахтным способом из битуминозных песков на восточном побережье. Это мне рассказывал Льюв, который два лета подрабатывал на одной такой шахте. При нашем нежарком климате битум со щебёнкой – отличное покрытие, изнашивающееся только в стужу, но зимой снег засыпает дороги, и, вместо того, чтобы его убирать, мы пересаживаемся на сани.

Вероятно, соседство недомогающей женщины всё же сказалось на нашем общем настроении, потому что довольно долгое время после остановки мы ехали вообще молча. Воспользовавшись паузой, я мог в своё удовольствие рассматривать наших соседей, раскачивавшихся плечом к плечу за спиной у Василики. Парню я дал бы не больше двадцати. Он был неплохо одет, розовощёк, вихраст и вполне широк в плечах, чем являл полную противоположность своему отцу, человеку явно лет за сорок, сутулому и я бы даже сказал несколько измождённому. Их по-прежнему объединяла хмурость во взгляде, хотя когда отец смотрел на меня, лицо его слегка оживало, и мне самонадеянно казалось, будто он мне кивает. Я пытался представить себе, чем они занимаются в Рару и с какой такой целью едут в Окибар, но тщетно: лицо Василики приятно мешало мне сосредоточиться. Между собой они не разговаривали, разве что изредка сын показывал отцу что-нибудь за окнами, тот подслеповато присматривался и кивал. Меня же окружающие нас пейзажи не интересовали почти нисколько. Я успел наглядеться на них за предыдущие несколько лет предостаточно, а лес – он всюду лес. Гораздо живописнее, на мой вкус, выглядят дороги по окраинам Фрисландии, где опушка тянется с одной стороны, а по другую руку у вас всегда водная гладь и отделяющая её широкая полоса бурой тундры. За неимением прибрежных болот тундра у нас бывает либо торфянистая, либо каменистая. Особенно красиво смотрятся восточные берега, где полным-полно полярных маков. Так что если бы я выбирал маршрут и хотел показать Василике то, чего она, возможно, никогда не видела, то попросил бы нашего возницу свернуть сейчас восточнее и проехать через Доффайс и Годмер. Этот крюк обошёлся бы нам в лишний день пути, но стоил бы того. Разумеется, я не стал валять дурака, поскольку в тот момент мне было не до жиру, лишь бы побыстрее добраться с моими двумя драгоценными находками домой. Зато потом, когда всё уладится и утрясётся, я мог бы брать Василику с собой во все поездки и помогать ей развиваться во многих отношениях. Через годик она бы уже знала всё то, что знаю я, и не задавала бы смешных вопросов про того же Иисуса. Хотя, почему «смешных»? Ещё неизвестно, на пользу ли нам даются многие знания. Быть может, чем проще наша жизнь, тем она лучше. Не думаю, что Василика что-то упустила в ней, ничего не слыша про христианство или тот же интернет. Правда, мне бы, конечно, хотелось рядом иметь не только красавицу, но и умницу, с которой интересно было бы поговорить. Но ведь это вполне исправимо и даже занимательно, поскольку именно я смогу её научить тому, чего она пока не знает, и именно мне она впоследствии скажет за это спасибо. Ведь сообразительности и тяги к новому ей явно не занимать. Правильно, во всём нужно видеть положительные стороны. Я молодец!

Пока я таким или примерно таким образом размышлял, моих добрых спутников, как водится, слегка разморило. Тандри откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Гордиан умудрился вынуть откуда-то книжку и скрашивал время чтением, точнее, разглядыванием сложных схем и формул. Как мне показалось, делал он это весьма демонстративно, пресекая ненужные вопросы и показывая всем видом, что жутко занят. Нам с Василикой оставалось только переглядываться да перемигиваться. То, о чём бы мы хотели поговорить, для посторонних ушей не предназначалось, а потому мы предпочитали тоже помалкивать. Тандри, видимо, заснула по-настоящему, потому что через какое-то время поза её стала ещё более расслабленной, она склонила голову на плечо и разметала руки, так что левая оказалась у Василике на коленях. Девушка осторожно её подняла и положила рядом. При этом я почувствовал, как она призывно тыкает в мою ногу своей, привлекая внимание. Оказывается, она хотела показать мне левое запястье Тандри, которое обвивал точно такой же талисман, как у нас, правда не синий и не красный, а самый что ни на есть зелёный с подозрительной чёрной полоской. Означать это могло только одно: они знали Уитни, причём не какую-то вымышленную Гордианом на ходу, а нашу, с рынка. И почему-то не хотели в этом признаваться. Почему? Что их с ней связывает? Что Тандри скрывает от родного брата? Я должен был это выяснить, пока не стало слишком поздно. Подумав, я легонько толкнул Гордиана плечом.

– Что случилось? – Он прикрыл книжку, заложив пальцем.

– Ничего. Вот, посмотри. – И я продемонстрировал ему своё запястье. – Ничего не напоминает?

– А должно?

Я молча указал на зелёную змейку его жены.

– А теперь, пока она спит, расскажи мне поподробнее, какими судьбами вы знакомы с той же Уитни, что и мы, и зачем вы к ней ездили. Думаю, зная мою историю, ты понимаешь, почему мне это кажется важным, не правда ли?

Думаю, тон моего голоса сказал ему больше, чем слова. Уловив в нём праведный гнев, Гордиан неожиданно легко сдался.

– Мы не хотели раньше времени никому об этом сообщать, но если всё пройдёт по плану, через несколько месяцев ты станешь дядей.

Я покосился на спящую сестру.

– И вы из-за этого попёрлись через весь остров за советом к какой-то ведьме?!

– Нет, у меня действительно был клиент в Рару. Так что получилось заодно.

– А зачем ты сначала нас обманул?

– Ни словом. – Палец предательски выскользнул из книжки. – В Окибаре тоже есть Уитни. А про эту я просто не хотел слишком распространяться, потому что Тандри пока скрывает своё положение, чтобы никого не волновать.

– Замечательно!

– Ну уж прости великодушно.

– Не вопрос. Только теперь всё-таки расскажи мне свою часть истории. Что ты про эту Уитни знаешь, и о чём вы с ней говорили.

– Да ничего особенного. – Гордиан говорил пониженным колосом, чтобы не разбудить жену, так что Василика, желавшая тоже послушать, наклонилась вперёд и довольно больно упёрлась локтями в мои колени. – Мы приехали три дня назад. Пока я работал, Тандри пыталась с ней связаться, но та два вечера нас не принимала. Не знаю почему. Согласилась лишь вчера, ближе к ночи. Мы пошли вместе. Она живёт у башни, неподалёку от рынка, где вы её встретили. Я ещё слегка удивился, что она там совсем одна – ни мужчин, ни друзей, ни приживалок. Сама нам дверь открыла, сама впустила. Это меня даже к ней расположило, потому что свидетельствовало о её уверенности в себе. Как я могу судить, боятся те, кто не честен на руку. Мы посидели, поговорили. Твою сестру больше всего интересовало, как у неё всё пройдёт и что можно сказать о будущем ребёнка.

– Нехорошо, – заметила Василика.

– Что?

– Есть вещи, которые лучше не знать заранее.

– Это не ко мне. – Он посмотрел на Тандри, как мне показалось, сочувственно. – Её кто-то из подруг в своё время нашептал, что Уитни эта чуть не чудеса творит и с ней обязательно стоит пообщаться, чтобы впоследствии ничего плохого не случилась. Она и от сглаза может уберечь, и…

– … сама сглаз навести, – хмыкнул я.

– Надеюсь, ты ошибаешься. – Уверенности в голосе Гордиана не было. – Мне, честно говоря, даже понравилось, как мы давеча пообщались. Она явно тётка непростая и многое про нас сказала сама, чего мы за собой даже не замечали. Ну и наперёд, разумеется, кое-какие указания дала. Подробности, уж извини, опущу.

– А этот талисман?

– Подарила. Денег не взяла.

– В каком смысле? – удивилась Василика. – Вообще?

– Нет, вообще, конечно, взяла, но талисман подарила и сказала, что за такие вещи деньги не берутся.

Мы разом показали ему свои сувениры и заверили, что очень даже берутся. Хотя, если разобраться, я ей монеты тоже просто так отсыпал, а она, получается, дала нам это «Пламя Тора» как бы за красивые глаза. В любом случае в накладе бабка не осталась.

– Будем надеяться, что всё обойдётся, – подытожил я. – Теперь-то родителям признаетесь? Мои точно будут рады. Кстати, кого она там вам наколдовала?

– Парня, вестимо.

– Здорово!

– Что здорово? – встрепенулась Тандри, которую наши радостные охи всё-таки разбудили.

Пришлось Гордиану признаваться в том, что он всё нам разболтал. Василика наконец-то оставила в покое мои затёкшие колени и выпрямилась. Глядя на неё, я невольно подумал, неужели вот передо мной сидит та, которой суждено стать матерью моих детей. Признаться, некогда я так же смотрел и на Ингрид. Кому-то из читающих эти строки серьёзность моих намерений может показаться странной или даже забавной, однако воспитание есть воспитание. Наверное, существуют на свете языки, в которых понятие «любовь» передаётся разными словами в зависимости от того, что под ним подразумевается: любовь к детям, любовь к родителям, к родине, к красивой соблазнительнице, к чтению, к природе, к еде, в конце концов. Потому что, согласитесь, если призадуматься, то всё это, называемое нами по недоразумению одним-единственным словом, вовсе не одно и то же чувство. Если же остановиться на моём примере, который вполне можно считать типичным, то любой мужчина знает, что переживает, когда видит перед собой просто притягательную женскую внешность, а что – когда откуда ни возьмись возникающая интуиция нашёптывает, мол, это она, та самая, с которой под венец и до гроба… Я почти шучу. Что до меня, то в обоих случаях интуиция моя то ли молчала, то ли лживо соглашалась. Появившаяся сейчас мысль вызвала улыбку: а что если, наоборот, внутренний голос не соврал, и у меня будут наследники от обеих? Василика никак не могла знать, о чём я думаю, но я заметил, что и она улыбается. Как же она мне нравилась!

Отчитав мужа, Тандри поинтересовалась, скоро ли мы до чего-нибудь доедем. Ей приснился нехороший сон, который она долго не соглашалась пересказать и уступила лишь тогда, когда Василика её слегка припугнула, напомнив, что, не выплеснув кошмар в реальность, ты рискуешь позволить ему воплотиться самостоятельно. Я про подобную примету никогда раньше не слышал, однако Тандри поверила и призналась, что ей снилась Уитни из Рару, которая вместе с двумя какими-то подельниками преследует наш зилот до самого Окибара, требуя вернуть нечто, что мы у них как будто украли.

– Ну, ребёнка ты у неё никак украсть не могла, так что успокойся, – наставительно заметил Гордиан. – Остались вы, друзья мои. Признавайтесь, что вы у старухи, кроме талисманов, взяли?

Он шутил, но мне сделалось слегка не по себе. Как вы уже поняли, я сразу же подумал про свёрток. Уитни была с ним связана. Подозрительная неосведомлённость о саркофаге, узнаваемый образ «ожерелья» в её талисманах – из нас четверых они были у троих, – появление её вне рынка в непосредственной близости от нашего зилота да ещё, действительно, в сопровождении обоих – двух – близнецов. Это ли не повод для безпокойства! Я посмотрел на Василику. Не знаю, читала ли она мои мысли, но выглядела девушка явно озабоченной, отчего улыбка, подаренная Гордиану, вышла вымученной:

– Ничего, кроме молодости.

Память моя всё-таки выборочна, поэтому в ней не сохранилось подробностей последующих нескольких часов той примечательной поездки. Тандри больше не засыпала, что не позволяло Гордиану заняться любимым чтением, и потому, если не ошибаюсь, именно он и стал на всё это время главным рассказчиком. Я иногда ему только помогал, давая короткую возможность передохнуть, поскольку Василика разошлась не на шутку, интересуясь то жизнью в Америке, то возможностями интернета, то его непосредственной работой, то жизнью в Окибаре. Вопросы она задавала впопад, а слушала с таким вниманием, что не ответить ей было просто невозможно. Дама на переднем сидении притихла, подавая признаки жизни редкими вздохами, отец с сыном то молча покачивались, делая вид, будто наш разговор их не интересует, однако выдавая обратное улыбками на гордиановы или василикины шутки, то тихо обменивались впечатлениями о видах за окнами. Во всяком случае, так мне казалось, потому что они при этом поворачивались друг к другу, и губы их шевелились. А зилот всё катил себе и катил. Я знал, что пока мы в нём, наша судьба и время целиком и полностью в руках и кнуте кучера. Они у нас тут такие. Если их хорошенько не попросить, они будут гнать лошадей, пока им самим ни приспичит остановиться. Оно в общем-то и понятно: какой смысл просто так останавливаться посреди леса, если можно чуток потерпеть и добраться до перевалочной станции, где и ноги разомнёшь, и перекусишь, и даже вздремнёшь. Подуставшей сестре я объяснил, что до ночёвки у нас будет обязательная остановка после полудня на обед и перекур. Василика всё поняла по-своему, открыла сумку и угостила нас замечательными свежими ватрушкам с яблочной начинкой. Оглянувшись, она предложила подкрепиться и нашим попутчикам, но те с благодарностью отказались, сославшись на плотный завтрак. Ватрушки нас приятно взбодрили. У Тандри ко всему прочему оказалась большая фляга холодного чая и два походных стаканчика. Я наслаждался, разделив один из них с Василикой. Мне казалось, я и пью, и одновременно целую её да ещё у всех на глазах, хотя наши друзья, разумеется, делали вид, будто всё в порядке вещей, как оно вообще-то и было, если не принимать в расчёт моих юношеских переживаний. Постепенно я списал свои прежние страхи на волнение и голод, день начался и проходил чудесно, солнце на ясном небе забралось в самый зенит и пыталось делать вид, что греет, зилот катил споро, а за дружескими беседами время и лошади бежали почти незаметно. Когда же нас в последний раз качнуло, и кучер крикнул «Приехали!», я уже знал, что у Гордиана в Штатах была кличка Фризер, что его любимое блюдо – настоящее итальянское спагетти с грибами под соусом «Бешамель», что он хотел бы назвать сына в честь своего деда Силоном, и что сейчас он плотно работает с американцами для получения нашим островом собственного домена верхнего уровня, что-то типа fz или fs после точки в адресе интернет-сайтов. Я, правда, так же плохо, как и Василика, понял, зачем это нам нужно, но Гордиан этим явно какую-то корыстную цель преследовал, вероятно, желая стать своего рода «монополистом на перспективу», как он сам честно выразился. Поскольку от него зависела безбедная жизнь моей сестры и будущего племянника, я не стал учинять допроса с пристрастием и только искренне пожелал удачи. Почему в таком деле нужно было сотрудничать именно с Америкой, а не с Европой, я не знал и не стал уточнять. Если честно, оба направления, как западное, так и восточное, интересовали меня крайне мало. Посмотреть большой мир, конечно, хотелось, но примерно так же, как слетать на Луну: занятно и безсмысленно. Да и зачем куда-то уезжать, когда у нас самих до сих пор можно отыскать заповедные места вроде пещеры на Ибини?

Станция, точнее, постоялый двор, на котором наш возница решил бросить якорь, был мне отчасти знаком. Раз или два я останавливался здесь со своими туристами, кажется, даже на ночёвку, правда, было это давно, и я запамятовал имя хозяина, крепкого старичка с копной белых, как снег, волос, который сам принимал гостей, сам всех кормил и даже постельное бельё раздавал сам. Сегодня я его не увидел, а встретившие нас две пожилые женщины на мой вопрос со вздохом ответили, что их отец вот уже несколько месяцев как упокоился. Видимо, моё лицо в этот момент было красноречивее возникшей паузы, потому что одна из женщин поблагодарила меня за сочувствие и сказала, что на тот момент ему было девяносто три – возраст, когда человек может себе позволить либо засахариться и пережить всех, либо решить, что пожил достаточно, и тихо отправиться в новый путь. Теперь постоялым двором владели они на пару с сестрой, ну и, конечно, очень рады, что мы к ним решили наведаться. Родом они были из соседней деревушки, куда я при случае заглядывал с группами, предлагая в буквальном смысле отведать местной достопримечательности: воды из источника, считавшегося священным. Вода эта была у нас на всём острове чуть ли не самой чистой, а заодно обладала по-настоящему удивительными целебными свойствами. Ключ бил из темечка невысокого холма на лесной поляне и стекал по глинистому склону в маленькое углубление в земле, которое сельчане старательно обложили камнями, чтобы терять как можно меньше драгоценной влаги. Для питья воду брали прямо из этого углубления специальным черпачком. Один из краёв был сделан ниже остальных, и оттуда вода перетекала в углубление побольше, почти ванную, куда можно было мокнуть руку, ногу, а то и забраться целиком. Зачем? После этого вопроса я обычно брал свой поясной ножик, на глазах удивлённых слушателей одним движением рассекал себе палец так, что все сразу видели красную змейку крови, опускал палец в воду, считал до пяти и снова показывал палец, на котором уже не было ни крови, ни ранки. Все сразу же бросались набирать воду кто во что, однако я их предупреждал о том, что вне этого источника, вне «купели», как мы говорили, вода свои целебные свойства теряла. Если набрать её в кружку и сунуть порезанный палец, ранка срастётся скорее, но не так быстро. Проверяли глину, проверяли камни, проверяли грунт, но причину до сих пор не выяснили. По моему мнению, залог успеха был как раз в сочетании всех компонентов. Однако я отвлёкся.

Возница громко сообщил сёстрам, что в нашем распоряжении не больше трёх половин часа, поскольку нам нужно засветло успеть добраться до ночлега. Наперегонки с солнцем он ещё готов потягаться, а вот с луной – увольте. Старушки засуетились, а мы, чтобы никому не мешать, остались все вчетвером стоять на открытой веранде, разминая затёкшие чресла и вдыхая ароматы обступившего нас леса. В зилоте никто окон не открывал, поэтому разница воздуха в замкнутом пространстве с семью дышащими пассажирами и снаружи была разительна. Я рассказал моим друзьям о покойном старичке и обратил внимание на замечание одной из его дочерей насчёт возраста, мол, можно, умереть от усталости, а можно, как она выразилась, «засахариться» и жить дальше.

– Ну вообще-то, если быть совсем точным, она сказала не «жить дальше», а «пережить всех», – уточнил Гордиан.

– Ты считаешь, это существенная разница? – сразу пришла мне на выручку Василика.

– Безспорно. Сама посуди: то ли ты живёшь дольше остальных, кто тебя окружает, то ли неопределённо долго.

– Вовсе не так. – Я отвлёкся, следя, куда наш возница ставит зилот с моим свёртком. – Если старику уже очень много лет, а рядом подрастает малыш, то чтобы его пережить, сам понимаешь, сколько придётся ждать. А если ещё старика по ходу дела будут «окружать» потомки того малыша, старик будет жить не просто дальше, а вечно. – Зилот въехал задом под специальный навес и там остался. Кучер, размахивая полами шубы, широкими шагами прошёл мимо нас внутрь. – Кто-нибудь знает, почему он такой хмурый?

– А почему ты на меня смотришь? – рассмеялась Тандри. – Разве я должна это знать?

– Потому что ты видела его дольше нас. Вы приехали первыми.

– Ну, вообще-то первой приехала спящая дама, – заступился за жену Гордиан. – Спроси её. К тому же, она твоя должница.

– За что?

– За совет, как преодолеть укачивание в дороге.

Перешучиваясь в таком духе, мы уже собирались последовать за кучером в ароматное тепло дома, когда послышалось приближающееся шуршание щебёнки, и скоро по дороге мимо постоялого двора прокатился зилот-коляска – двухколёсный и двухместный экипаж, запряжённый двойкой фыркающих от возбуждения лошадей с красивыми длинными гривами. Мне даже показалось, что кучер в зелёном плаще собрался их пожалеть и начал притормаживать, однако в последний момент передумал и хлёстко подстегнул кнутом.

– Оживлённое движение, – отметил Гордиан, провожая коляску взглядом, пока та ни скрылась за деревьями.

Он галантно пропустил Василику вперёд. Тандри же, напротив, замешкалась, повернулась ко мне и тихо-тихо сказала:

– Позвони родителям. Предупреди, что не один. Ты знаешь, как отец не любит сюрпризов.

Она была права. Насчёт сюрпризов, не уверен, едва ли появление девушки могло вызвать в нём приступ ревности, скорее, наоборот, чего не скажешь о матери, которая на людях всегда сохраняла лицо, а с глазу на глаз могла дать волю эмоциям и высказать всё, что думает. Она, кстати, была единственная, кто до сих пор окончательно не приняла Ингрид, и сейчас это поддерживало во мне надежду на то, что с Василикой их знакомство пройдёт удачнее, и я смогу заручиться её поддержкой в непростой борьбе с собственной совестью. Войдя следом за сестрой в большую гостиную с уже накрытым столом, я осторожно поинтересовался у одной из сестёр, откуда у них можно позвонить. Та охотно проводила меня в комнату за кухней, смахивающую на обычную кладовку, и показала старенький настенный телефон с громоздкой трубкой вроде сдвоенного рупора и крутящимся диском набирателя. У нас дома никаких телефонов и в помине не было, зато телефон был, у Кроули в конторе, и его-то номер я помнил наизусть, поскольку частенько названивал с дороги. Кроули, правда, не всегда подходил, но сейчас было обеденное время, так что я мог вполне рассчитывать его застать. Мне повезло: после третьего гудка трубку сняли, и я услышал знакомое покашливание. По привычке он просто ждал, что ему скажут.

– Дядя Дилан, это Тим. Как дела?

– А, привет, сынок! Ты где?

– Возвращаюсь.

– Удачно?

– Более чем. Куча фотографий, поразительная история и кое-что ещё.

– Молодец, жду. – Кроули телефоны терпеть не мог и собирался повесить трубку.

– Погодите! У меня к вам просьба…

– Что-то случилось? – Голос его в момент посерьёзнел.

– Мы будем завтра к вечеру, и я хотел вас попросить, чтобы вы…

– «Мы»?

– Ну, в том-то всё и дело. Я не один возвращаюсь. Её зовут Василика. Я хотел вас попросить…

– Понял, можешь не продолжать. Предупрежу твоих, так и быть. Девка-то хоть стоящая? – Он явно улыбался в бороду.

– Не то слово!

– Тогда не волнуйся. Всё передам. А ты там давай поаккуратнее, не балуй.

Он всё-таки повесил трубку, не дожидаясь моего «спасибо». Таков он был во всём: последнее слово всегда должно было оставаться за ним, а если вы ещё в чём-то сомневаетесь, то вы ему не интересны, поскольку сам он уже всё давно понял.

Подстраховавшись таким вот проверенным образом, я вернулся в зал и застал нашу кампанию уже сидящей на двух лавках за большим деревянным столом, вокруг которого суетилась моя недавняя собеседница. Её сестра обслуживала семейство утомлённой дорогой дамы, а также кучера, который по обыкновению людей его профессии устроился в стороне от остальных, за отдельным столиком, рядом с окошком, выходившим во двор, то есть с видом на припаркованный зилот. Я готов был поспорить, что он следит, как местные работники потчуют сеном его лошадей, которым предстояло протащить нас до вечера ещё столько же, если не больше. Моё появление Гордиан встретил взметнувшейся кружкой шипучей сурьи, Василика – милой улыбкой, а Тандри – вопросительным взглядом, сменившимся одобрительным кивком. Дождавшись меня, обе девушки упорхнули мыть руки, а я быстренько сделал заказ и, неожиданно для самого себя, поинтересовался у Гордиана его мнением.

– Относительно чего? – удивился тот.

– Не чего, а кого. Что ты думаешь по поводу Василики?

Он чуть ни подавился, но сделал серьёзное лицо и уточнил:

– Как мужчина или как муж твоей сестры?

– Вообще.

– Так не бывает, дружище. – Он брякнул кружку об стол и хищно оскалился. Зубы у него были на зависть ровные и белые. – Скажи лучше сразу, что ты хочешь от меня услышать? Что я тебе завидую? Безспорно. Что желаю вам долгих лет счастья и так далее? Разумеется.

– Что я не сошёл с ума.

– А, понятно! Тебя гложут сомнения. Гони. Гони их резко и смело, потому что когда на бранном поле твоей жизни, извини за красивые слова, сходятся твои сердце и разум, ты всегда должен становиться на сторону сердца. Даже если твой разум пока Голиаф, а сердце, как его…

– … Давид.

– Именно. Одна беда: сторонних советчиков в этом вопросе у тебя быть не может. Любой из них включит логику и приведёт кучу доводов в пользу того, почему вы с ней никогда не должны быть вместе, а другой – почему просто обязаны. Правоту своего выбора ты можешь почувствовать только сам. И если кто-то скажет, что раз сомнения появились – это верный признак ошибки, не верь. Сомнения – работа ума. А он любит перестраховываться. Он думает, что отвечает за твоё благоденствие. Отчасти это так, но лишь отчасти. Ощущения даны нам для того, чтобы его контролировать. Сам-то ты как считаешь?

– Если честно, со мной такое впервые…

– Видать, всё серьёзно. Мой тебе совет: расслабься и не переживай. И не думай о том, что будет и что скажут какие-нибудь окружающие. Пора, старик, принимать собственные решения и нести за них ответ.

Едва он договорил, как в очередной раз выглянувший в окно кучер вскочил, уронив при этом стул, и с громкой бранью ломанулся на улицу. Опомнившись только в дверях, где его шуба зацепилась за ручку и издала жалобный треск, он повернулся к залу и крикнул:

– Грабят!

Мы все переглянулись. Отец с сыном оказались проворнее остальных. Не выпуская из рук ножей и вилок, они устремились следом за кучером, который уже что-то орал на улице. Я сидел ближе к двери, так что Гордиану пришлось догонять меня. Во дворе стоял мат-перемат, бегали какие-то люди, ржали перепугавшиеся лошади, а сбочку, поближе к дороге, нервно подпрыгивал на козлах знакомой двухколёсной коляски зелёный возница. Её дверца только что захлопнулась за кем-то, и длинныё хлыст с визгом огрел лоснящиеся под солнцем крупы гривастой двойки.

– Уходят! Уходят!

Это кричал муж нашей дамы. Его розовощёкий сын тем временем проявил недюжинную прыть и во мгновение ока оказался верхом на непонятно откуда появившимся скакуне, которого легко пришпорил и погнал догонять уносящуюся прочь коляску. Бедный отец машинально рванулся следом, но не успел достичь ворот, как выдохся и остановился. Я растерялся, не зная, как помочь исчезнувшему за деревьями смельчаку. Чуть не сбив меня с ног, мимо промчались ещё две лошади, неся в сёдлах молодцеватых всадников с вилами наперевес. Оба почему-то были босиком. Зато положительно сказались на состоянии моей совести, позволив отвлечься от погони и переключиться на предполагаемый урон. Я поспешил к нашему зилоту, который по-прежнему благополучно стоял под навесом, причём все четыре животины как ни в чём не бывало переминали челюстями остатки сена. Он лишь чуть выкатился вперёд, что позволяло подобраться к багажному отделению. Сундук был на месте. Приоткрыв крышку, я заглянул внутрь. Мой свёрток лежал прикрытый сумками, которых раньше здесь не было. Вероятно, не стоило поднимать панику, подумал я, вспомнив, что отец с сыном пришли последними, а значит, это их вещи, целые и невредимые. У страха глаза велики. Лишь бы парень не попал в историю. Надо им сказать. На всякий случай я ощупал свёрток и попробовал поднять. Прежняя твёрдая тяжесть успокоила меня окончательно. Подавшись назад, я натолкнулся на Гордиана.

– Кажется, всё на месте. Зря переживали.

– Посторонись-ка.

Мы поменялись местами. Пока он обследовал сундук, я выбрался из-под навеса. Навстречу спешил наш кучер. Я сказал, что вещи как будто на месте. Он вытер кулаком вспотевший лоб и успокаивающе похлопал по морде ближайшую лошадь.

– Я спугнул этих тварей, – вздохнул он, и было непонятно, расстроен он таким открытием или горд. – Надо было чуток выждать, тогда бы точно их поймали.

– Вы догадываетесь, чья это была коляска?

– Если бы! Определённо не из Рару и не из Окибара. Там я всех в лицо и по именам знаю. Надеюсь, ребята их сейчас догонят и приволокут. Такие вещи спускать нельзя. Чёрт!

Последнее относилось к раздавшимся издалека звукам выстрелов. Ситуация отнюдь себя не исчерпала, а стремительно менялась с плохой на очень плохую. Как вы прекрасно понимаете, если дочитали досюда, оружие у нас на острове в порядке вещей. В каждой семье есть что-нибудь, что режет или стреляет. А поскольку все в равном положении, никто никогда в дурных целях этим не пользуется. Станете ли вы нападать на человека с ружьём, зная, что он может запросто ответить вам такой же пулей, только быстрее и точнее? Вот и я о том же. Правда, не только это удерживает моих соплеменников от использования ружей и луков с арбалетами вне рамок промысловой охоты. По уже неоднократно упоминавшемуся мной фолькерулу, если кто в результате разбирательства или по факту будет признан виновным в безпричинном применении оружия против другого человека, его ждёт неминуемая кара, тяжесть которой напрямую зависит от тяжести деяния. Если произошло убийство, виновный будет неминуемо казнён, и никому даже в голову не придётся его пожалеть или за него заступиться. Если жертва пострадала, но выжила, виновного изгонят из рода и лишат всего имущества в пользу жертвы. Вы, вероятно, подумали: куда можно «изгнать» с такого относительно небольшого острова, каким является наша Фрисландия? Ну, во-первых, подобных приговоров, скажем, в мою бытность, выносилось всего раза два. О каких-то я, конечно, могу не знать, но вообще эта мера является чрезвычайной, поэтому изгнанники не питают особых надежд на то, что их куда-нибудь пустят, и, как правило, вынуждены доживать свои дни в лесу. Последнее время они, я думаю, имеют возможность погрузиться на зазевавшийся в порту корабль и тихонько отплыть на новую родину, зная, что здесь вряд ли кто их хватится. В силу всего этого услышать выстрелы среди бела дня вблизи жилья да ещё при описанных выше обстоятельствах было вещью, простите за каламбур, неслыханной.

Реакция кучера делала ему честь: он, не раздумывая, сунул руку в неприметную щель облучка и с криком «Погнали!» выхватил оттуда короткоствольное ружьё. Следующее, что я запомнил – мы с Гордианом пытаемся догнать резко взявший с места в карьер зилот, я запрыгиваю на подножку и подтягиваю Гордиана к себе за руку, мы проносимся мимо крыльца, на котором в ужасе стоят Василика с Тандри, и Гордиан взывает к их благоразумию, умоляя быть вместе и не выходить из дома, пока мы ни вернёмся. Дальше – мелькание деревьев, хлёсткий ветер в лицо, я понимаю, что мы оба безоружные, кучер взмахивает хлыстом так рьяно, что чуть не задевает меня, в кулаке Гордиана я вижу зажатый нож – откуда? – и обещаю себе никогда больше не покидать дом с пустыми руками. Зилот кидает из стороны в сторону, и я невольно представляю себе ещё более неудобную для погони и неустойчивую коляску. Только сумасшедшие историки могли придумать, будто древние воины использовали колесницы в бою: более ненадёжного средства передвижения по любой маломальской неровности придумать трудно. Ещё гонки по кругу песчаной арены – куда ни шло, но в битве, как скажет любой опытный вояка, конница и колесницы – самые безполезные и уязвимые части. Колесницы до врага просто не доедут, а всадники могут нанести разве что один атакующий удар по врагу и промчаться дальше, потому что если их что-то остановит, они будут безжалостно порублены и пересилены гораздо более маневренной пехотой. Очевидно, что в древности конница использовала лошадей преимущественно как средство передвижения до поля брани. Не знаю, конечно, как было на самом деле, но я бы на месте кавалеристов в нужный момент спешивался и тем ставил себя хотя бы в равное положение с противником. Отвлёкся я на это к тому, что разыгравшаяся на наших глазах трагедия имела предсказуемое продолжение. Как я потом понял, первым беглецов нагнал отчаянный сын, появление которого заставило их открыть пальбу, что возымело два последствия: пуля попала в коня, который рухнул прямо посреди дороги, юноша перелетел через него и потерял сознание, зато коляска была вынуждена свернуть в лес, где, само собой, очень скоро перевернулась, и двум другим преследователям не составило труда настичь её. Правда, беглецы при аварии пострадали не сильно, и теперь активно отстреливались, не подпуская к себе смельчаков, вооружённых, как вы помните, одними вилами. Таким образом, наше появление оказалось как нельзя кстати. Пока мы с Гордианом приводили в чувство парня, у которого, к счастью, ничего не было поломано, но было сильное сотрясение да содранная на руках и лице кожа, кучер, как заправский охотник, бросился со своим ружьишком не прямиком на выстрелы, а чуть в обход, и в итоге зашёл противнику в тыл, откуда, как мы позже узнали, первым же выстрелом положил одного из них, вторым ранил в ногу коллегу по профессии, третьим разнёс в щепы дверцу коляски над головой уцелевшего, после чего четвёртый не понадобился вовсе, ибо дело было сделано: бросив винтовку с хорошей, но теперь никчёмной оптикой, и подняв руки над головой, струсивший воришка сдался на милость победителей. Которые еле сдержались, чтобы не нанизать его сразу же на вилы, однако вместо этого лишь слегка поколотили, связали и сунули обратно в коляску. Они бы предпочли зилот, но там лежал пришедший в себя и тихо стонущий юноша. Мы уже знали, что зовут его странноватым именем Кукро. Ребята с вилами оказались взрослыми внуками хозяек постоялого двора, помогавшими бабушкам по хозяйству. Притом, что один был внуком одной, а другой – другой, внешне они походили на родных братьев. Мы взвалили единственный труп на освободившуюся лошадь, раненого кучера бросили поперёк второй, его место на козлах коляски занял старший из внуков, Грисар; младший, Мевит, подвязал обеих к зилоту и сам пристроился сзади на сундуке следить да наблюдать, чтобы никто по дороге не свалился. Вскоре вся эта живописная процессия торжественно въехала обратно во двор перед трактиром. Не находившие себя места от волнения женщины и старик подняли радостные крики, победителей обласкали, побеждённых предварительно заперли в амбаре и стали разбираться.

Оказалось, что кое-что похищено всё же было, а именно – лежавшие в багажном отделении последними сумки наших спутников. Отец и мать Кукро смущенно признались, что вынуждены были перевозить весьма крупную сумму денег, поскольку собирались приобрести в Окибаре жильё для сына, пожелавшего там учиться в единственном на всём острове университете. О том, кто ещё мог знать об этом, они догадывались слабо, а последовавший за этим допрос уцелевшего бандита ничего толком не дал: тот уже оправился после шока, сориентировался, кто мы и что мы, и решил держать рот на замке. Обшарив его, мы обнаружили документы на имя Тригви Свейнссона, что однозначно выдавало в нём «засланца из исландцев», как мы любим говорить в подобных случаях. Подстреленный кучер оказался родом из Кампы (кто бы сомневался, поскольку именно туда по исторически сложившейся традиции в первую очередь наведываются редкие гастролеры из Исландии) и вообще ничего вразумительного сообщить не мог, упорно твердя, что его просто наняли, посулив хорошую оплату и, разумеется, не предупредив о том, насколько серьёзны их планы. Пока мы пытались выяснить, кто же всё-таки был заказчиком столь вопиющего нападения, сестры воспользовались телефоном и вызвали подкрепление из соседней деревни. Подобные события не могли и не должны были оставаться незамеченными, поэтому требовалось вмешательство фолькерула со всей последующей процедурой дознания и вынесения приговора. По неписанному уговору отвечали за это ближайшие к произошедшему населённые пункты. Они проводили первоначальную проверку и дальше могли передать вопрос на рассмотрение, что называется, выше по инстанции. Могли и не передавать. В нашем случае уже было понятно, что судьба кучера будет решаться в Кампе, да и документы исландцев (а убитый тоже оказался приезжим оттуда), точнее, разрешение на их пребывание у нас выдавалось тамошним руководством, которому теперь придётся отвечать за свою косвенную вину.

Из деревни вскорости прикатили сразу две подводы с дружинниками. Старший снял показания, заставив нас всех по очереди повторить рассказ о том, чему каждый явился свидетелем. Мы были вынуждены безпрекословно подчиниться, поскольку никому не хотелось лично присутствовать на последующих собраниях септусов. Зато теперь мы были вольны продолжать свой путь, в котором задержались почти до вечера. Другое дело, стоило ли? Световой день был на исходе. Засветло до ночлега мы теперь уже точно не поспевали. Кукро крепился, но выглядел не таким свежим и розовощёким, как до падения с лошади. Родители его, совестливо полагая, что проволочка произошла из-за них, не хотели никого задерживать, но если отец предлагал ехать дальше, то мать, напротив, настаивала на том, что её сыну нужен покой, и потому они должны остаться и отпустить нас, а сами потом доберутся «как-нибудь». Наш кучер внезапно проявил не свойственную ему нерешительность, и в итоге победную точку в споре поставила Тандри, которая сказала, что остаться должны все и что утро вечера мудренее. Василика её поддержала, и мы с Гордианом ничего не нашли лучше, чем согласиться. Хозяйки по понятным причинам были такому решению только рады. Налётчиков на подводах увезли в деревню. Пока я размышлял, стоит ли мне снова позвонить Кроули и предупредить о том, что мы прилично задерживаемся, подошла Василика и, словно прочтя мои мысли, спросила, где тут телефон. Я проводил её в кладовку и хотел ретироваться, чтобы не мешать, но она ухватила меня за рукав, привлекла и сладко-сладко поцеловала, признавшись, что очень боялась, когда мы бросились в погоню. Наобнимавшись вдосталь в уютном уединении кладовки и вспомнив о цели нашего сюда прихода, я поинтересовался, кому она собралась звонить. Оказалось, что отцу. Я удивился, поскольку никакого телефона, когда гостил у них прошлой ночью, не заметил, а если бы заметил, то удивился бы ещё больше. Пожалев меня очередным поцелуем за отсутствие сообразительности, Василика пояснила, что собирается застать отца в здании их тамошней рыбацкой гильдии, где телефон очень даже есть. Она набрала номер, а я остался, потому что не мог её покинуть ни морально, ни физически. Когда на том конце сняли трубку, она на мгновение задумалась, потом представилась и осведомилась, далеко ли Бьярки. Я услышал, как кто-то громко крикнул в сторону:

– Бьярки, иди сюда! Тебя дочка кличет.

Я смотрел на Василику, она – на меня. Мы улыбались друг другу.

– Ты в порядке? – первое, что донеслось до моего слуха.

– Да, пап, всё хорошо. Мы тут уже на полдороге. Тим тебе привет передаёт.

– Что случилось?

Вот уж точно: родную душу не обмануть.

– С нами – ничего. Но я звоню, чтобы ты там поаккуратнее был. Лукас тебе, думаю, рассказал, что мы с Уитни встретились, она нам интересную легенду про то место рассказала. Говорит, сама там была много лет назад. Причём, слышишь, никакого гроба не знает. Но это очень подозрительно, потому что она делает амулеты точь-в-точь как то, что мы там нашли. Ты понял? Мы про подробности умолчали, конечно, вот только она бабка ушлая, могла сама догадаться. Короче, вот что, пап, наш зилот тут на постоялом дворе кто-то обокрасть хотел, их спугнули, они схватили сумки наших попутчиков, но их поймали, и теперь будут допрашивать. Только я чую, что тут что-то не так, что они вовсе не их хотели обворовать, а умыкнуть то, что везём мы. На всякий случай, будь аккуратен. Имей в виду, что при этой Уитни состоят двое здоровенных близнецов. И постарайся никому лишний раз про Тима не рассказывать, чтобы они не знали, где нас искать. Лукаса предупреди. И Марту.

– Не волнуйся. Когда думаешь обратно?

– Это не только от меня зависит. – Она хитро покосилась на меня. – Ладно, мне надо бежать. Целую.

– Будь умницей, Василь. Молодец, что позвонила.

Признаться, я не разделял опасений девушки. Вернее, внушал себе, что не разделяю. История с деньгами за будущее жильё, о которых кто-то случайно проведал, звучала вполне правдоподобно. Я по жизни не люблю всякие детективы. Ты либо с первых страниц знаешь, кто преступник, как у хвалёной Агаты Кристи (достаточно через десяток-другой страниц оглянуться и подумать, кого авторша хочет, чтобы читатель меньше всего заподозрил), либо он появляется в самом конце неоткуда, притянутый за уши. А читать детективы только ради чтения можно разве что Конан Дойла. Писательских талантов в этом жанре с тех пор не рождалось. Поэтому, вероятно, и не нравится мне, когда со страниц дешёвых романов в нашу и без того непростую реальность привносятся какие-то никому не нужные тайны и сюжетные перипетии. Почему нельзя жить просто? Василике я так и сказал. Она призналась, что про детективы только слышала, что тоже предпочитает простоту и покой, но, к несчастью, обладает неуёмным, а главное, самостоятельным воображением, которое частенько рисует перед ней, как правило, трагические картины, и игнорировать их она не имеет право. Я воспользовался случаем сменить тему и поинтересовался, в каком свете она видит наши с ней дальнейшие отношения.

– Вокруг всё белое и очень холодно, – огорошила она меня ответом, над которым даже не успела задуматься.

– То есть?!

– Не знаю. Ты спросил, я сказала.

При этом – ни тени улыбки, скорее, грусть.

– Я не понял…

Василика осторожно взяла меня за руку.

– Я не могу всего этого объяснить, пойми же! Я о чём-то думаю, у меня перед глазами возникает картинка, я могу её описать, но если начинаю над ней размышлять, она просто исчезает. Так я, например, увидела, что у отца уплыла лодка, и он в беде. Так и сейчас, когда думаю о нас с тобой, мне становится холодно, и я не вижу никаких других цветов, кроме белого.

– Почему белого? – озадаченно спросил я. – И что именно ты видишь белого цвета? Может, это снег?

– Возможно. – Она посмотрела мимо меня, будто вглядываясь во что-то. – Обычно я вижу картинку, а тут картинки нет, только цвет.

– Вот вы где! – В кладовку вошла одна из хозяек. – Идёмте, я покажу вам вашу комнату, молодые люди. Остальные уже разошлись.

Меня эта новость привела в ещё больший ужас, нежели невольное признание Василики, о котором я сразу же до поры до времени позабыл. Ночевать в одной комнате с той, кого я считал самой красивой и самой лучшей на свете, было моей мечтой, более того, мы уже ночевали вместе, но тогда с нами был её отец. Хозяйки могли не знать, что мы не муж с женой, а могли и специально сделать вид, что не знают. Это не меняло главного – мне предстояло сильнейшее искушение, какое я только испытывал в жизни. Потому что если вы вдруг решили, что мечта для того и служит, чтобы её поскорее воплотить в жизнь, то вы глубоко заблуждаетесь. До женитьбы я не имел права притронуться к Василике. Поцелуи и объятья – так и быть, но ничего больше. Поступить иначе считалось у нас равносильным запятнать честь избранницы. На континенте, как я уже тогда слышал, многие над подобными традициями давно надругались, да только не у нас. Мы ещё сохраняем верность заповедям, и потому нам по-прежнему есть, что чтить и беречь. Но как же это трудно! Что до Василики, то она ничем своего смущения не выказала, поблагодарила так и не сознавшую свою невольную ошибку женщину, а по поводу предоставленной комнаты вообще рассыпалась в благодарностях, которые даже мне показались вполне искренними. И это при том, что именно на неё столь щекотливая ситуация накладывала наиболее весомый груз ответственности. Если бы подобное происходило в её или моей деревне, и в итоге мы бы так и не поженились, у неё возникли бы весьма серьёзные проблемы с дальнейшим благоустройством счастливой семейной жизни: мало кто захотел бы связываться с девицей, однажды позволившей себе столь лёгкое поведение с мужчиной. Между тем комната, отданная в наше распоряжение, и в самом деле выглядела замечательно: чистенькая, опрятная, просторная, а главное – тёплая. Две длинные кровати, накрытые вышитыми покрывалами, стояли таким образом, что при желании их можно было сдвинуть. Удобства в комнате отсутствовали, будучи общими – в сенях. Когда хозяйка ушла, и мы остались одни, Василика повалилась спиной на ту ковать, что стояла ближе к предусмотрительно зашторенному окну, заломила руки под голову, закрыла глаза и продолжила с того самого места, на котором нас прервали:

– … и цвет этот даже не белый, а слепящий. До черноты. – Поскольку я оторопело молчал, она добавила: – Но ты не бойся. Мои картинки не всегда сбываются. Я много раз, особенно в детстве, отчётливо видела то, чего потом так и не происходило. Что-то может поменяться. Выбор предначертан, но делаем его мы сами.

– Если хочешь, я пойду спать в сени, – брякнул я то, что вертелось у меня на языке.

Она открыла глаза, и от её взгляда мне стало жарко и душно. Она всё прекрасно понимала и знала, что сейчас со мной происходит. Гибко села, поправив волосы.

– Ещё рано. Пойдём вместе. Погуляем.

Мы вышли на улицу. Было как раз то пограничное время, когда солнце уже укатило за горизонт, а ночь ещё не наступила. Небо над соснами казалось нависшим над нами бездонным морем, а редкие облака, словно от смущения, зарумянились и стали нежно-розовыми.

– Куда пойдём? – спросил я, прекрасно понимая, как глупо это звучит. Но я действительно не знал, потому что для меня лес – это место не для прогулок, а для охоты, а гулять просто так можно разве что вдоль воды.

– Догоняй! – вместо ответа бросила Василика и со смехом побежала от меня прочь, причём не к дороге, а в самую гущу зарослей.

Вечер удался. Во всяком случае, когда мы возбуждённые, обессиленные и весёлые вернулись в дом, у меня не было ни малейшего желания вновь предаваться прежним размышлениям, жизнь опять казалась простой и понятной, а моя запыхавшаяся спутница – близкой и не страшной. Она призналась, что дома частенько устраивает подобные пробежки перед сном. Надо отдать ей должное, бегала она и правда хорошо, во всяком случае, легко и без видимого напряжения. Зрением, похоже, родители её тоже не обидели, поскольку в лесной темноте она прекрасно ориентировалась, ни разу не споткнулась и даже не поцарапалась, хотя бежала всю дорогу первой, а я, едва за ней поспевавший, чуть не подвихнул на корнях ногу и больно ударился обо что-то плечом.

Так как наш постоялый двор находился не в деревне, где в этот час все наверняка уже спали, по возвращении мы застали свет в окнах трактира и решили заглянуть. Нас сразу же позвали за общий стол чаёвничать. Оказалось, что внуки наших хозяек успели наведаться в деревню и теперь делились последними новостями. Кроме них, за столом сидел отец Кукро, кучер, одна из хозяек и незнакомый нам мужчина, представившийся как Кагрин. Он был здешним сепсусом и приехал вместе с внуками из деревни с целью, о которой посчитал уместным умолчать, хотя было понятно, что его визит связан с произошедшим. Из последующего разговора мы узнали, что раненый продолжал стоически хранить молчание даже под первыми пытками (а надо бы вам знать, что у нас подобных методов вовсе не чураются, особенно в удалённых деревнях, где время дорого), зато кучер, осознав, что с ним не шутят, разговорился и даже вспомнил, что, хотя нанимали его непосредственно «исландцы», перед самым отъездом из города к их коляске подходила странная троица, которую он запомнил потому, что двое были как две капли воды похожи друг на друга. С ними была молодая женщина приятной наружности, которая, собственно, с «исландцами» о чём-то тихо и разговаривала, пока близнецы стояли в сторонке. Можете представить моё состояние, когда я всё это услышал да ещё из уст людей, совершенно незнакомых с нашей частью истории. Хорошо, что Тандри и Гордиана не было рядом, а то вполне могла бы начаться настоящая паника. Про «молодую женщину», как я понял, кучер умышленно приврал, выгораживая Уитни. Неужели он так её боялся? Почему? Когда я уже готов был открыть рот и спросить какую-нибудь глупость, отец Кукро тоже встрепенулся и сказал, что близнецов этих, возможно, знает. Их зовут Рихард и Рухард, они торгуют на рынке всякими инструментами и некоторое время назад наведывались к ним с женой домой в числе тех покупателей, кто приценивался к вынужденно продававшимся двум норийским тяжеловозам24 и целому комплекту для вспашки с плугом. Сын продолжать заниматься земледелием не хотел, они с женой устали, а деньги, вырученные за такое в общем-то богатство, были очень даже кстати для их планов на покупку жилья. Кагрин разгладил бороду и поинтересовался, почему он не слышал об этом раньше. Отец Кукро (а я вынужден его по-прежнему так величать, поскольку он не удосужился представиться ни до, ни после) признался, что в пылу предыдущих дознаний совсем про ту сделку запамятовал, да и произошла она не накануне, а вот уж с месяц как. В этом месте Василика встала из-за стола, поблагодарила всех за гостеприимство и пожелала спокойной ночи. Я был вынужден сделать то же самое, хотя мне, если честно, хотелось посидеть подольше и послушать соображения посторонних на тему, столь непосредственно касавшуюся меня. Мы вернулись в нашу комнату, и наутро я очень не хотел открывать глаза, тем более что сквозь дремоту слышал, как по окну барабанит дождь. После плотного завтрака он почти прошёл, я расплатился за постой, на всякий случай ещё раз проверил, на месте ли моя тяжёлая находка, и наш зилот торопливо покатил дальше на юг.

Мать Кукро предупредила всех, что накупила нам в дорогу разной снеди, так что можно до самого вечера нигде не останавливаться и не задерживаться – она будет нас кормить по пути в благодарность за спасение её сына и денег. Интересно, как каждый понимает одни и те же вещи и события по-своему. Мы с Василикой были уверены, что воры преследовали именно нас, а кубышки с деньгами подвернулись им случайно, просто потому, что лежали ближе остального. Семейство Кукро имело полное право думать иначе и брать вину за случившееся на себя. Гордиан с Тандри явно вынашивали на этот счёт свою собственную теорию, которой ни с кем не делились, да мы и не настаивали.

Дорожная беседа нет-нет да и скатывалась к обсуждению изменения нравов не в лучшую сторону. Наши пожилые попутчики сетовали, мол, в пору их молодости подобная наглость была просто немыслима. Воровство, конечно, существовало, но совсем мелкое и безопасное, на уровне карманных краж где-нибудь на рынке дерзкими подростками причём не столько ради обогащения, сколько из желания себя проявить хотя бы таким дурацким способом. Взрослым бы даже в голову не пришло вооружаться и ехать за кем-то через пол-острова, причём не для себя, а по чьему-то наущению. Я слушал и понимал, что на самом деле ничего так трагически не изменилось: охотиться за сумками с деньгами не для себя выглядело, действительно, глупо, зато, если истинной целью были вовсе не сбережения стариков, а странная древняя реликвия, то всё выглядело вполне логично как сегодня, так и много лет назад. Переглядываясь с Василикой, я думал о том, что теперь с этой находкой делать. Изначально мне мыслилось превратить её в живую достопримечательность и центр нашей конторской коллекции, показывая туристам, чтобы им тем сильнее хотелось отправиться на Рару смотреть пещеру, а фотографии срочно разместить на сайте в обрамлении истории про подземного червя и появление Сварта с Локой. Теперь эти планы выглядели смехотворными. Если близнецам и Уитни тот же Кагрин сотоварищи в результате дознания не придавят хвосты, они того и гляди наведаются к нам в деревню и учинят погром со смертоубийством. Виновником же этого буду я. Потому что утаил правду и никого не предупредил. А не предупредил потому, что побоялся упрёков матери с отцом и насмешек окружающих. Носится, понимаешь, с какой-то железкой, которую невесть где взял, и рассказывает, что она чуть ли не волшебная. Нет, молчать, молчать, только молчать и не терять бдительность! Реликвию надо для начала припрятать от посторонних глаз, а историю в картинках на сайте представить так, будто крышка на саркофаге была сдвинута кем-то до нас, а сам саркофаг – пуст. Нужно только подговорить Лукаса и отца Василики придерживаться той же версии. Не было там ничего. Что было, то сплыло, мы ничего такого не знаем, не видели, не трогали. И лишь когда станет доподлинно известно о приговоре, вынесенном близнецам и их вдохновительнице (в его жёсткости я не сомневался), только тогда можно будет подумать о том, чтобы досказать оставшуюся часть истории. Обстановка в зилоте не позволяла обсудить это с Василикой, отчего я вынужден был напрягаться и вести себя слегка рассеянно, заставив сестру поинтересоваться, уж ни укачивает ли меня. Я отшутился, а вот наша дама явно снова переоценила свои силы и большую часть пути продолжала лежать, извините за выражение, бревном, позабыв свои благородные поползновения нас кормить. К счастью, об этом не забыл её муж, который с хозяйским видом то и дело угощал нас чем-нибудь из их общей котомки. Их сын после ночи выглядел вполне пришедшим в себя, что не могло ни радовать.

Мне это семейство со временем нравилось всё больше и больше, так что я мысленно желал смелому парню скорейшего выздоровления. Слово за слово, они разговорились, и после очередного вопроса моей сестры выяснилось, что Кукро собирается поступать в университет на механический. У него, оказывается, с детства задатки технического гения (по словам родителей), благодаря которым он сначала ломал подряд все игрушки, которые ему дарили, а потом стал собирать такие замечательные штуки, что быстро прославился в Рару, и вот уже почти два года, как нет отбоя от желающих что-нибудь починить или сконструировать. Кстати, в университет его тоже «позвали», иначе говоря, он даже никаких экзаменов сдавать не будет, потому что тамошние профессора уже видели его в деле: одному из них, который летом приезжал в Рару к родственникам, он так модернизировал велосипед (а надо сказать, после лошадей и зилотов велосипед – излюбленное средство передвижения у нас на острове, причём особенно распространённое в среде «очкариков»), что тот, сам будучи механиком-практиком, пришёл в восторг от дополнительных скоростей и нового выноса седла, изменявшего посадку настолько, что долгое кручение педалей превращалось в «расслабляющее сидение на диване». А когда Кукро продемонстрировал разомлевшему профессору велосипед, который смастерил из металлолома для себя, тот пришёл в такой восторг, что обещал посодействовать приёму парня на факультет без лишних проволочек.

Едва ли мне стоит пояснять, что наш университет и фрисландское образование в целом направлены на сугубо практическое применение знаний. Поэтому у нас там нет никаких философских или исторических факультетов, не говоря уж о филологии и какой-нибудь юриспруденции, зато превосходно развиты биология, химия, геология и инженерия, которую мы и называем «механикой». Сопутствующие дисциплины вроде чтения и математики проходятся за три года в школе, и этого вполне достаточно, чтобы желающие могли развиваться дальше, а не желающие – посвящать жизнь охоте, рыболовству и прочим не менее важным в нашей островной жизни профессиям. Если вам показалось, что я забыл такой предмет как физику, то практические аспекты применения некоторых её законов – температура, давление, плотность – рассматриваются в рамках инженерии, а остальное в силу излишнести опускается. Мне самому трёх лет в школе вполне хватило, чтобы осознать любовь к книгам и продолжить обучение самостоятельно, о чём я уже рассказывал выше. Думаю, Кукро тоже мог бы совершенствоваться в своих навыках без помощи профессоров, но его тянуло именно в университет, и родители, конечно, не могли отказать любимому и единственному отпрыску, который тоже решительно пошёл на необходимые жертвы и частично поучаствовал в позвякивающей сейчас в сумках сумме: он через силу, но всё же продал свой безподобный велосипед, пообещав себе, что со временем сделает ещё лучше. Гордиан университетскую жизнь знал неплохо, парень ему тоже явно нравился, поэтому в итоге он запанибратски предложил Кукро любую необходимую помощь. Тандри мужа охотно поддержала и даже сказала, что до покупки собственного жилья они всем семейством могут остановиться у них дома, что было по-настоящему широким жестом с её стороны, поскольку моя сестра известна определённой щепетильностью в вопросах дружбы. Я, например, после свадьбы бывал в их огромном доме всего раз или два. Не потому, естественно, что меня кто-то не пускал, я был занят и находился в постоянных разъездах, однако, думаю, и наши родители не слишком часто её там навещали. Всё-таки хошь не хошь, а фамилия Нарди предполагала определённую дистанцию. Я мог лишь предполагать, что теперь, когда у них появится долгожданный внук, они станут наведываться к дочери и зятю значительно чаще. Размышления о семье вернули меня к нашим отношениям с Василикой.

Сейчас, слушая разговоры окружающих, она улыбалась и хитро поглядывала на меня, а я вспоминал её совсем другой, какой увидел этой ночью, когда проснулся оттого, что почувствовал: по нашей спальне кто-то ходит. Открыв глаза, я увидел её силуэт напротив не зашторенного окна и понял, что она, как говорится, в чём мать родила. Широкие плечи, большая грудь, узкая талия, покатые бёдра – всё такое, каким я себе воображал. Сперва я решил, что она идёт ко мне, чтобы забраться под одеяло и спровоцировать непоправимые последствия, однако шла она не крадучись, с прямой спиной, да и шла не к кровати, а мимо. От неожиданности я привстал на локте и некоторое время наблюдал, как она, едва слышно шаркая босыми ногами по доскам пола, медленно разворачивается по кругу и идёт в обратном направлении. Догадавшись, что передо мной сомнамбула, я очень осторожно соскользнул с кровати и приблизился к ней. Приблизился настолько непозволительно, что ощутил исходящее от её тела тепло и уловил приятный травяной аромат похожий на тот, какой поднимается над цветочным лугом сразу после сильного дождя. Глаза её, как я и подозревал, были закрыты: ресницы чуть подрагивали, но веки не поднимались. Я назвал Василику по имени. Она не откликнулась и не проснулась, продолжая совершать своё монотонное хождение вокруг комнаты. Я отступил, снова сел на свою кровать и некоторое время просто любовался совершенством её линий. В конце концов, она сама остановилась, повернулась, легла, с глубоким вздохом накрылась одеялом и преспокойно заснула до утра. Я же долго ворочался, силясь понять, чему стал свидетелем. Вообще-то хождение во сне никогда не было для меня чем-то невероятным. Мать со слов бабушки рассказывала, что я в два или три года тоже бывало вставал ночью, и если бы на моём пути ни оказывалась закрытая дверь, выходил бы на улицу. Я ничего такого за собой не замечал, но верил, что это могло быть. Сон вообще штука загадочная и никогда никем до конца не объяснённая. Признаться, в случае с Василикой я до самого завтрака тешил себя предположением, что она сделала это специально, чтобы лишний раз покрасоваться передо мной, коль скоро в яви я упорно демонстрировал приверженность мужским принципам и стойкость. За завтраком я не стерпел и всё ей рассказал. В том смысле, что видел, как она ходит во сне. Про свои догадки – ни слова. Хотел пронаблюдать за её реакцией. Василика в ответ спросила, не испугала ли меня, а когда я заверил её, мол, никоим образом, поскольку считаю сомнамбулизм вполне естественным поведением у людей творческих, призналась, что такое с ней иногда случается после падения. Речь шла о её падении с дерева в детстве. Она даже позволила мне протянуть руку через стол и потрогать маленькую шишку, сохранившуюся у неё с тех пор за левым ухом на уровне виска. Ей тогда было лет семь, она полезла на дерево после дождя, не рассчитала, мокрая кора выскользнула из-под ноги, и в результате она какое-то время пролежала под деревом без сознания. Всё обошлось, её обнаружила мать и выходила на пару с бабушкой, однако именно с тех пор Василику время от времени посещали видения не то будущего, не то прошлого, а по ночам, да, увы, она иногда встаёт и ходит, не просыпаясь. Я снова постарался дать понять, что не вижу в лунатизме недуга, и сослался на собственный опыт. По глазам Василики я понял, что она не слишком мне поверила. С другой стороны, она наверняка не могла не отметить того обычно располагающего женщин факта, что я даже в столь щепетильном вопросе остался с ней до конца честен и пошёл на откровенный разговор, рискуя подпортить ещё не окрепшие отношения. Вообще же я всё чаще замечал, что веду себя с ней совсем не так, как обычно позволял себе вести с понравившейся мне девушкой. Я будто проверял её, а заодно и себя. Раньше даже с Ингрид мне бы такое и в голову не пришло, а если бы пришло, я бы струхнул, чтобы не спугнуть надежду на взаимность. С Василикой всё было совершенно иначе, причём я не понимал, хорошо это или плохо, правильно или ошибочно. Так просто должно было быть.

После нескольких часов безостановочной езды мы порядком подустали, разговоры сами собой сошли на нет, кое-кто задремал. Кучер предупредил, что если мы не имеем ничего против, то он готов попробовать наверстать упущенное время и берётся доставить нас в Окибар до темноты. Как я скоро понял, он собирался выполнить своё обещание, довольно ощутимо прибавив в скорости. В зилоте это почти не чувствовалось: дорога тянулась прямая, завалиться набок при повороте мы не могли, рессоры работали исправно, и над всеми камушками и рытвинами мы, наоборот, проносились почти незаметно. Единственную короткую остановку сделали хорошо после полудня – ноги размять да перекусить. Мы с Василикой воспользовались случаем и под предлогом того, что у нас с собой много всякого вкусного, попросились к нашему кучеру на козлы. Вообще-то там места для двоих, но когда он подобрал шубу, выяснилось, что мы вполне умещаемся. Единственным его условием было, что сидеть он останется посередине. Я втиснулся слева, Василика – справа. Поначалу мы оба пожалели о содеянном, потому что после тёплого, пусть и душноватого салона зилота сидение на открытых козлах, обдуваемых встречным ветром, показалось нам забавой не из приятных. Холодный воздух душил и заставлял захлёбываться. Не сговариваясь, мы посмотрели на нашего соседа, которого, как скоро выяснилось, звали просто Джоном, и увидели, что он наклоняет голову и прячет нижнюю часть лица под высокий ворот. Последовав его примеру, мы убедились в том, что опыт – вещь надёжная. Теперь осталось привыкнуть к ветру глазами и почаще смаргивать наворачивающиеся сами собой слёзы.

– А что, специальных кабинок для кучеров не предусмотрено из принципа? – поинтересовался я.

– Как ты это себе представляешь? – Джон ко всем в нашей кампании обращался на ты.

– Ну, не знаю, сделать из прозрачного пластика лобовое стекло, в нём прорези, через прорези пропустить вожжи…

– Здорово! – Джон хохотнул. – А кнут приладить к педальному управлению, чтобы ногой нажимать.

– Вроде того. – Я понял, что сморозил глупость, однако неудобство открытого сидения гнало мою мысль дальше. – Неужели никто ни из конюхов, ни из кузнецов никогда ничего подобного не предлагал? Сейчас ещё ладно, а зимой?..

– Хорошо зимой, – оскалился мой собеседник, не стесняясь отсутствия, по меньшей мере, двух зубов. – Укутался потеплее, прикрикнул на жопастых, и давай себе вскользь по снежку да на саночках. Я зиму больше даже люблю. Летом, правда, тоже хорошо: жарко не бывает, ветерок приятный. Когда точно плохо, так это в дождь.

– Вот и я об этом! Нужна же какая-то крыша над головой.

– Крыша есть, – сказал Джон, показывая кнутом у себя над головой на гармошку из брезента. – Только при быстрой езде не помогает, паскуда.

– А почему вы стали кучером? – вмешалась с довольно неожиданным вопросом Василика.

Я бы сам такого никогда не спросил, поскольку привык воспринимать то, чем занимаются люди, как данность: если кучер, значит, кучер, если охотник – охотник. Но ведь, действительно, каждый приходит к тому, чем занимается по жизни, не просто так, а в результате каких-то событий, будь то по умыслу или в силу совпадений. Мне, правда, трудно себе представить, кем бы я был, если бы не занимался тем, чем занимаюсь, хотя, если разобраться, виной тому – соседство Кроули. Не будь его, я бы и не подумал о том, чтобы изучать историю и географию нашего острова и водить по нему группы заинтересованных людей, которые готовы за это платить. Промышлял бы, как отец Василики, рыбной ловлей, охотился с отцом, глядишь, уже бы семьёй давно обзавёлся…

– Вообще-то я недавно этим делом занимаюсь, – ещё более неожиданно признался Джон. – Просто лошадей люблю. Да и куда мне ещё с такой физиономией податься?

– А что с физиономией? – искренне не поняла Василика.

И тут наш Харон25 ни с того ни с сего расчувствовался и поведал нам свою непростую историю жизни. Сейчас, когда я это вспоминаю, мне по-прежнему непонятно, как так получилось. Видимо, сама необычность обстановки и наше внимательное молчание произвели на него должное впечатление и заставили разоткровенничаться. Говорил он довольно сбивчиво, поэтому воспроизвести здесь его речь я при всём желании не смогу, но суть помню достаточно хорошо, чтобы в нескольких предложениях суммировать почти час нашего тогдашнего разговора. Родился Джон на западе, в Санестоле, откуда уже через несколько лет был увезён матерью на большую землю, в Англию, поскольку родители его устали от постоянных домашних скандалов и решили расстаться. Собственно, в Англии он и получил своё имя. При рождении его назвали Бронни, однако поскольку такова была воля отца, матери оно быстро разонравилось, и когда они вдвоём обосновались на новой родине, она заставила сына стать обычным Джоном. Вообще-то обосновались они втроём, так как мать недолго проходила «в девицах»: к ней посватался хозяин того питейного заведения, куда она опрометчиво устроилась подрабатывать официанткой, а поскольку на горизонте других предложений не было, она быстро согласилась. Джон отчима невзлюбил. Тот казался ему слишком старым и слишком наглым. Мать, когда он пытался ей на это указать, только цыкала, злилась и говорила, что он ничего не понимает и что ему вообще лучше заниматься уроками, а не лезть не в свои дела. Чем-чем, а уроками Джону хотелось заниматься меньше всего. В школу он ходил исключительно потому, что там можно было подраться. Повод не имел значения. В младших классах это была его щуплость и небольшой рост. В классах постарше – девочки. Сперва лупили его, но довольно скоро роли поменялись. Район, где они жили, был не слишком благополучный, и ему не составило большого труда найти ребят, которые, промышляя мелким воровством, в свободное время ходили в подвальный зальчик, где старый боксёр по кличке Хук за бутылку чего-нибудь покрепче учил их всяким разным бойцовским приёмчикам. Жили они тогда в городке Честер, что почти на границе с Уэльсом, одном из немногих, до сих пор обнесённом крепостной стеной. На этой самой стене произошла та злосчастная драка, в которой по злосчастному недоразумению погиб один из его приятелей, оступившийся и сорвавшийся на булыжники мостовой. Виновных вычислить не смогли, однако парень оказался племянником начальника местной полиции, так что досталось всем без разбора. Джона и его подельников упекли в нечто вроде исправительной колонии для малолетних. В этом месте мне пришлось его прервать и пояснить Василике, что на континенте с преступниками борются тем, что сажают их в тюрьмы, откуда они не могут выйти в течение разных сроков, пока всё государство оплачивает их тамошнее пребывание, кормит и поит. Если же преступники там трудятся, то им ещё и деньги какие-то платят. Василика удивилась, но Джон подтвердил правоту моих слов и продолжил свой рассказ. Там, где он провёл почти два года, считалось не тюрьмой в буквальном смысле, однако приятного для подростка в жизни по правилам зверинца было мало. Учёбу он, понятное дело, забросил, зато среди его дружков по несчастью оказалось несколько азиатов, один из которых до посадки тренировался в клубе восточных боевых искусств и неплохо работал ногами. Свободного времени было довольно много, ребята его не теряли и постоянно занимались, оттачивая друг на друге кто что умел. За весь срок мать ни разу Джона не навестила. Когда же он в конце концов вышел на свободу, проведя за решёткой меньше, чем полагалось, поскольку выяснились какие-то смягчающие обстоятельства, то поехал не домой в Честер, а последовал совету своего азиатского приятеля и отправился прямиком в Лондон, где отыскал клуб, передал кому надо привет, и был зачислен в команду. Понимать это надо было так, что клуб оказался не шарашкиной конторой, а вполне серьёзной организацией, где проявившие себя перспективными бойцами ребята получали поддержку, включая финансовую, тренировались, даже жили и столовались, но за это должны были участвовать в различных турнирах, как легальных так и полулегальных, отрабатывая постой синяками, потом и кровью. Это было всё-таки лучше тюрьмы и уж тем более лучше «отчего» дома. Кроме того, дела у Джона пошли на удивление хорошо, он открыл в себе новые стороны, увлечённо занимался и постепенно стал уверенно побеждать многочисленных противников. Его заметили, в клубе появились важные дядечки в костюмах, и в итоге он оказался проданным новым хозяевам, как позже выяснилось, американцам, которые увезли его к себе.

– Вы были в Америке?! – восхитилась Василика, памятуя о так захвативших её рассказах Гордиана.

– Я не только был в Америке, детка, я отымел Америку, – не слишком галантно ответил Джон, и я впервые увидел, как он улыбается. Улыбка заставила меня поверить в то, что он не шутит.

Высказывание его означало, что на протяжении пяти с лишним последующих лет он постоянно дрался на ринге и в октагоне по разным правилам так называемых смешанных единоборств и, по его словам, всякий раз выходил победителем. Я прикинул то, что знал по этому поводу, и пришёл к выводу, что он должен был неплохо зарабатывать. Поинтересовался, так ли это. Он сказал, что не просто так, а очень даже так. Он мог позволить себе жить в роскошном доме, имел в гараже машины на каждый день недели, поддерживал тесные отношения с призёршами конкурсов красоты и ни в чём себе не отказывал. У него даже было своё небольшое ранчо в Калифорнии, где он в качестве любимого хобби разводил лошадей. Его настолько увлекли воспоминания, что мне стало казаться, будто шуба рядом с нами пуста и что её обладатель сейчас там, в Америке, среди своих богатств, лежит в шезлонге на краю голубого тёплого бассейна, попивает через жёлтую соломинку коктейли и разглядывает поверх солнечных очков лоснящиеся формы загорелых русалок.

– Что же произошло? – уронила его с небес на землю Василика.

– А произошло то, что рано или поздно должно было произойти…

Джон получил травму. Причём не в схватке, а на тренировке. Потом ещё одну. И ещё. Потом проиграл бой, второй, третий. Внезапно выяснилось, что за всё нужно платить, а платить нечем. Закончились рекламные контракты. Его никто больше не спонсировал. О нем в одночасье взяли и забыли. Это было страшно. Он хотел начать распродавать имущество, но тут выяснилось, что по каким-то так ихним законам оно ему и так больше не принадлежит, а переходит в собственность банка, где у него был зачем-то открыт счёт. В итоге его ободрали, как липку. Дошло до того, что Джон обнаружил себя в не шезлонге у бассейна, а не пойми в чём и не пойми где лежащим на земле под открытым небом и сжимающим в руке недопитую бутыль с пахучей гадостью. Так он лежал, таращился на равнодушные облака, и ему пришёл на ум странный вопрос: «Почему я до сих пор жив?». Почему не последовал примеру многих себе подобных и не свёл счёты с жизнью? Что удержало? И тогда он вспомнил про родной остров, где не был с самого детства. Не Англию, не мать, а именно Фрисландию. Он понял, что от последнего поступка его крепко удерживало то, что один американский писатель называл «зовом предков». А когда он это понял, пути назад уже не было. Вернее, не было ничего, кроме пути назад. Чтобы наскрести на билет в один конец, он пошёл на преступление и ограбил дом управляющего того самого банка, который лишил его всего. С чувством выполненного долга он, не теряя времени, погрузился на самолёт и через несколько часов приземлился в аэропорту Рейкьявика. Уже там, в Исландии, он почувствовал себя гораздо лучше. А когда на исходе следующих суток сошёл с корабля на родную землю, разрыдался от счастья и поклялся никогда больше её не покидать. Блудный сын отыскал постаревшего отца, который так и не женился повторно, зато, вы не поверите, занялся разведением лошадей. Он принял сына, помог снова встать на ноги, и вот теперь, когда отца уже нет в живых, Джон по-своему продолжает их семейное начинание, занимаясь извозом на собственном зилоте, запряжённым собственными кобылами. Не ахти как прибыльно, но вольному воля, да и добрым людям помощь.

Пока Джон всё это нам рассказывал, я вспоминал, как он недавно прыгал между деревьями с ружьишком, без малейшего зазрения совести и без страха паля по стрелявшим во все стороны врагам. Обычный наш мужик, который живёт по совести и никого не трогает до тех самых пор, пока ни тронут его или при нём. Я ни секунды не сомневался, что история его жизни – полнейшая правда. Вот только интересно понять: он там поначалу резко выделился, а потом так же резко не прижился. Из-за чего? Я чувствовал, что виноваты фрисландские корни, вот только в чём: в первом или во втором? Меня этот вопрос раньше никогда не волновал, но в дорожных разговорах сперва с Гордианом, а теперь с кучером я начал невольно примерять на себя их судьбу, точнее, ту её часть, которая была связана с жизнью в других странах. Смог бы я так же? Стану ли уезжать, если представится такая возможность? Достаточно ли мне того, что я имею здесь? За Джона выбор сделала его мать. Гордиан мотанул в Штаты по собственному почину, за специальным образованием. В итоге оба вернулись с багажом, вероятно, весьма ценных знаний, однако вернулись, как и мой родной дед. Стоит ли мне как-нибудь попробовать нечто подобное? Или никуда не рвущиеся отец с матерью – более достойный пример? Я не знал. Я только чувствовал, если так можно выразиться, две вещи: что меня тянет в странствия и что долго быть оторванным от нашего острова я не смогу.

Хорошая погода в тот день продержалась до самого вечера. Как я уже, кажется, говорил, притом, что Фрисландия вообще-то маленькая, разница в климате между её севером и югом довольно ощутимая. Когда после короткой стоянки мы с Василикой, поблагодарив Джона за приятно проведённое в его кампании время, пересели к нашим спутникам, я завёл разговор на эту тему, и все на удивление охотно её подхватили. Мы, конечно, не англичане, однако за неимением ничего лучшего, всегда готовы с удовольствием порассуждать о погоде и при этом проявляем завидное единство взглядов, поскольку ни один северянин не станет спорить с южанином о том, что погода на севере лучше погоды на юге. Это само собой. Интерес в, казалось бы, столь односторонней беседе возникает из-за того, что северяне, в отличие от южан, соглашаясь в целом, умеют указать на отдельные детали, которые показывают выгоды именно северного климата. Правда, в нашем случае никакого серьёзного разногласия не возникло, так как Кукро уже мыслил себя почти южанином, а его родители (кстати, его мать настолько свыклась с ездой, что то и дело оживала и принимала участие в нашем разговоре) из солидарности с ним чаще соглашались с нами, нежели находили поводы перечить. Стоит ли говорить, что мы мило коротали время, каждый по-своему старясь забыть пережитые неприятности, когда Джон по собственному почину, а не по нашей просьбе остановил зилот и сообщил, что готов выслушать пожелания. Речь шла о выборе, который нам предстояло сделать и сделать незамедлительно: либо мы делаем привал ещё на одну ночь на постоялом дворе, который ждёт нас через милю, либо полагаемся на его, Джона, сноровку и несгибаемую выносливость лошадок, и смело едем в ночь, чтобы попытаться добраться до Окибара ещё сегодня. Мужчины дружно замолчали, предоставив выбор нашим спутницам. Василика сказала, что нужно ехать. Тандри её поддержала. Мать Кукро была явно не в восторге, поскольку Джон предсказывал ещё часа три с лишним постоянной езды, однако вслух возражать не стала, и мы самоотверженно тронулись дальше. На месте Василики я бы не стал так рваться в Окибар. Вероятно, она не представляла себе, что нам ещё предстоит поездка до моей деревни, а среди ночи, даже южной, не так-то просто найти попутку. И тут нежданно-негаданно сказал своё слово Гордиан. А слово его заключалось в том, что сегодня все ночуют у них. Я понял, что гостеприимство Тандри, пригласившей всё семейство наших попутчиков остановиться у них на неопределённый срок, не давало ему покоя, а после дилеммы, озвученной Джоном, как раз подвернулся случай доказать жене, что он тоже не лыком шит и думает о ближних. Тандри, конечно, мужа поддержала и обняла Василику как лучшую подругу. Я смотрел на них, улыбался и в душе очень надеялся на то, что всё это искренне.

Чтобы скоротать оставшееся время, расскажу-ка я вам пока о том, что собой представляют наши города и в особенности Окибар. Ясное дело, если вы приехали к нам из Парижа либо Лондона, то города как такового можете вообще не заметить. Мне даже приходилось слышать от наших туристов с континента фразы типа «крепостишка с домишками». Говорили они это тихо, чтобы никого не обидеть, но я бы и не обиделся, потому что они, конечно, правы. Городами мы называем поселение, центром которого, действительно, выступает крепость. Или хотя бы её остатки. Как в Окибаре, где каменная кладка стены в почти не тронутом виде сохранилась на протяжении двухсот шагов, а остальное срыто и разобрано. Поскольку до нас дошли именно каменные крепости, меня давно точило подозрение, что они не такие древние, как я рассказывал нашим гостям. Древние были бы деревянными, но таких не осталось вовсе. Исчезновение деревянных построек во всём мире принято списывать на пожары. Трудно не согласиться. Правда, у нас каждый пожар на счету, и, кроме событий «войны Кнут-Кнута», никаких рассказов о существенных потерях зданий в пламени лично мне не попадалось. Это я всё к тому, что доподлинной даты постройки крепостей вы от меня не ждите. Вера в изустную традицию и отсутствие летописей датировку только усложняют. Поэтому для себя и своих слушателей я придумал хитрую систему, позволяющую мне не привязываться к столетиям и годам: о становлении каждого города я рассказываю, основываясь на существующих мифах и легендах. Можно им верить, можно подсмеиваться, но с меня взятки гладки. Что касается непосредственно Окибара, то из многих сказов и сказок я выбрал один миф и одну легенду. Разница, как вы, должно быть, понимаете, в том, что миф – это сказка о том, во что хочется верить, но чего явно не происходило, во всяком случае, в том виде, в каком она до нас дошла, а легенда – это сказание, в котором действуют вполне реальные персонажи, правда, тоже не всегда доказуемые исторически. Так вот, почти все наши немногочисленные города овеяны легендами, однако не про все сложены мифы. Окибар – занятное исключение. В основе его зарождения лежит и миф, и легенда. Если рассматривать миф, то дело было так. Всё тот же знакомый нам по рассказу Уитни земляной червь Ибини повадился нападать на обитателей Фрисландии, особенно на тех, кто жили на побережье. Теперь, вспоминая эту легенду, я думаю, что речь идёт о том времени, когда он вернулся их океана на заселённый потомками Сварта и Локи остров, хотя раньше я как-то не придавал большого значения датировкам, поскольку вообще-то о заселении Фрисландии у нас бытует несколько легенд, причём разных. Что и понятно, если принимать во внимание многочисленность этапов этого самого заселения силами совершенно чуждых народов, каждый из которых принёс свою «правду» и географически занял относительно удалённые друг от друга места, прежде чем объединиться и стать тем единым сообществом, которое мы являем собой сегодня. Но вернёмся к мифу. Окибаром звали доблестного богатыря, который решил победить прожорливого червя. Как-то раз, когда Ибини по своему обыкновению подплыл к берегам Фрисландии, он с удивлением увидел сидящего на камнях у самой воды безоружного человека, который не только не выказывал признаков страха, но даже не обращал на чудовище внимания. Поражённый Ибини не стал сразу набрасываться на жертву, как делал обычно, а поинтересовался, почему Окибар не бежит от него. «А что мне от тебя бежать?», отвечал ему богатырь, «Ты червяк и коротышка. Я тебя одним махом убить могу». «Это я то коротышка!», обиделся червяк, ударил хвостом по воде, и волна от этого удара дошла до берега только к вечеру. Тут я не готов спорить, если кто мне возразит, что едва ли и червь, и Окибар стали бы так долго ждать, но миф есть миф, слов не выкинешь. А богатырь наш ухом не повёл, только ухмыльнулся и показал пальцем в небо. «Вот», говорит, «ежели сможешь достать до купола и утащить из чертогов Создателей Миров какую-нибудь вещицу, которой у нас на земле нет, тогда, так и быть – поверю, что ты гигант, и сражусь». Ибини сильно разозлился, однако Окибар его не боялся, и пришлось червю доказывать, что он настоящее чудовище. А богатырь всё смотрел на то, как вытягивается из воды тело червя, тянущегося к высокому небу, и посмеивался в бороду. И если поначалу Ибини был такой толщины, что мог бы запросто проглотить четверых коней, стоящих рядом, то постепенно он становился всё тоньше и тоньше, а когда до купола оставалось всего ничего, Окибар вынул из-за пояса охотничий нож и без труда перерезал червя, который стал к тому времени не толще сосновой иголки. Так хитрый Окибар победил глупого Ибини, спас Фрисландию, и в честь него назвали наш южный город. Причём у этого мифа есть коротенькое, но важное продолжение, поскольку оказалось, что червяк успел-таки дотянуться до покоев Создателей Миров, и когда Окибар его убил, он как раз тащил в зубах Неведомое, чего у нас отродясь не видывали. Ибини от боли распахнул пасть, и Неведомое провалилось через дырку в куполе, полетело вниз и врезалось метеоритом в землю. Именно на месте его падения благодарные потомки построили первую крепость и назвали её в честь Окибара. Когда туристы спрашивают меня, что это было, я заговорчески, почти как Окибар, улыбаюсь и веду их в Старый Замок, стоящий посреди бывшей крепости. Это довольно красивое сооружение с колоннами и арками, слегка напоминающее подобное ему в итальянской Флоренции, только выглядящее значительно старше. Возможно, потому, что флорентинцы свой Палаццо Веккьо иногда реставрируют, а мы нет. И вот там, посреди центральной залы, в полу, я показываю им отверстие, через которое, если лечь и заглянуть внутрь, можно увидеть при свете подвальных свечей здоровенный кусок оплавленного железа. Благодаря свечам и необходимости ложиться на пол кусок этот на всех производит довольно сильное впечатление. Для его усиления я вынимаю из кармана обыкновенный компас и показываю всем желающим, что северная стрелка на площади всей залы отказывается искать север и поворачивается исключительно к камню, точнее, к метеориту. Некоторые туристы спрашивают, почему мы продолжаем называть его Неведомым, если это обычное метеоритное железо, обладающее магнитными свойствами. У меня ответа нет. Просто нам так нравится. Хотя сегодня мы, разумеется, понимаем, что картина падающего с неба метеорита и тянущегося за ним длинного огненного хоста, скорее всего, и подвигла наших предков к сочинению мифа о черве. До встречи с Уитни я, кстати, про него больше не слышал и даже не подозревал, что его звали Ибини. Таков был миф. Легенда же повествует о том, как в наших краях давным-давно сошли на берег со своих не то дромонов, не то килсов, не то холков, не то нейвов, одним словом, быстроходных деревянных кораблей ирландские вожди с дружинами и первым делом разбили лагерь, чтобы вторым делом отвоевать эту часть суши у любого, кто попытается указать им путь обратно. Если бы они высадились севернее, вряд ли в то время там нашёлся кто-нибудь, кто стал бы им перечить, но они облюбовали юг, и за него надо было ещё посражаться. Не прошло и ночи, как пятеро дружинников, коротавших время в карауле у костров, были найдены со стрелами у кого в спине, у кого в груди, у кого в шее. Протрубили тревогу, однако нигде никого не нашли. Осмотр стрел ничего не дал: стрелы как стрелы, разве что наконечники не каменные, и не железные, а костяные. На вторую ночь расставили больше постов, однако под утро история повторилась с той лишь разницей, что тела ещё пятерых дружинников оказались подвешенными за шеи на суках. Вожди собрали совет и стали решать, как быть. Один сказал, что нужно срочно бежать из этих проклятых мест и вообще возвращаться домой. Другой согласился с тем, чтобы свернуть лагерь, однако лишь затем, чтобы пройти вглубь острова и там разбить новый. Третий вождь предложил разделить дружины поровну, оставить одну половину в лагере, а вторую отправить на поиски невидимого врага. Наконец, четвёртый вождь сказал, что ничего делать не надо, кроме как всем провести следующую ночь без сна и посмотреть, что из этого выйдет. Тут я обычно спрашивал своих слушателей, чьё предложение, как им кажется, было принято. Мнения всегда разделялись, а правыми оказывались те, кто соглашался с четвёртым вождём. Воины провели без сна всю ночь, и ничего не произошло: к утру все были целы и невредимы. Решили продержаться и вторую ночь. И снова никого не убили. Зато к концу третьего дня все были настолько обессилены вынужденной бессонницей и постоянной бдительностью, что многие, не дожидаясь темноты, полегли, где стояли, и заснули. Наутро стало ясно, что план провалился: те, кто остались коротать третью ночь у костров, просто исчезли без следа. Вожди снова собрались на совет. Первый уже не говорил, а умолял своих братьев одуматься и бежать с острова. Второй настаивал на походе дальше. Третий по-прежнему предлагал разделиться. Четвёртый вождь не сказал ничего, потому что той ночью он тоже пропал. В этом месте я опять обращался к своей группе, и наиболее проницательные со смехом выдвигали предположение, что на сей раз ирландцы пошли по третьему пути. Так оно и было. Двое вождей, первый и третий, остались с дружинами сторожить лагерь, а второй, самый отважный, углубился в лес. Больше его никто не видел. И вовсе не потому, что он не вернулся, а потому, что когда он, напротив, вернулся несколькими днями позже с известием, что ему и его дружине удалось не только выжить в лесу, но и отбить там у врага добротную деревянную крепостишку, его встретили тишина и безлюдье: оставленный лагерь был пуст. Вождь сперва подумал, что товарищи его бросили и всё-таки сбежали от греха подальше, однако остовы сожжённых у берега кораблей красноречиво рассеивали эти подозрения. Тогда потрясённый до глубины души вождь вернулся в свою крепость и зарёкся рано или поздно разгадать тайну гибели товарищей. Крепость же, как вы, вероятно, уже поняли, и стала прообразом нашего Окибара, в названии которого безошибочно угадывается oaky bar, то есть «дубовая балка», хотя, насколько мне известно по разговорам с Кроули, на ирландском «дуб» вовсе не oak, а dair. Так что, возможно, уцелевшие колонисты были совсем даже не ирландцами, но выдававшими себя за них англичанами. Примечательно, что тайна так и осталась тайной, хотя ходили и ходят множество предположений. На мой взгляд, это лишний раз доказывает, что упомянутая легенда не выдумана, а основана, как говорится, на реальных событиях. Иначе разгадка была бы обязательно предложена. Звучали объяснения, конечно, и в этом случае, причём самые разные и противоречивые. Начиная с того, что всё было подстроено тем вождём, который исчез из лагеря первым, и заканчивая, само собой, предположением о вмешательстве потусторонних сил, не допустивших инородцев. Почему потусторонние силы использовали стрелы с костяными наконечниками и в итоге один из четырёх отрядов всё же допустили, сторонники этой теории предпочитали не уточнять. Я в подобных случаях стараюсь ничью сторону не занимать и излагаю всё с оговоркой, мол, говорю, как слышал. Туристам нашим такой подход может не нравиться, но, с другой стороны, я же вижу, насколько сильнее действует недоговорённость. Один учитель истории из Германии приезжал к нам целых три раза и всякий раз подробно рассказывал мне, что ему удалось узнать. Он, оказывается, разрабатывал направление, которое назвал «прецедентной историей» и которое, ясное дело, зиждилось на понимании исторических процессов через их повторяемость. Какой из всего этого прок, не знаю, однако ему такой подход представлялся единственно правильным, более того, он давал определённые результаты. Выяснилось, например, что схожие легенды свойственны некоторым островным племенам Индонезии и Багам. Думаю, это и понятно: они там постоянно мигрируют с острова на остров, вот и случаются всякие пропажи. Однако немец делал иные выводы относительно причин описанных событий. Он дотошно наложил на карту мира сетку с энергетическими точками Земли, называемыми то «местами силы», то «чакрами», и пришёл к глубокомысленному заключению о том, что наш Окибар находится рядом с одной из них. По его словам, ирландским завоевателям не повезло оказаться там в период повышенной активности Луны, и в итоге пострадал их рассудок. Немец был даже уверен в том, что они не только поубивали друг друга, но и в приступе отчаяния сами сожгли свои корабли. Выжили лишь те, кто успел уйти с того проклятого места. Я был рад за него. И за себя. Туристы, которые посещают нас по три раза, птицы редкие и крайне выгодные. Впоследствии мы списывались с ним через интернет, и он хвастался, что написал-таки книжку по своей теории и упомянул в ней Фрисландию как пример исторической схожести, вызванной условиями жизни. Едва ли он когда-нибудь получит за неё Нобелевскую премию, но мне было приятно. Сегодня я обязательно упоминаю об этом, когда слушатели настаивают на продолжении разговора о неудачливых ирландцах.

Когда подъезжаешь к Окибару, особенно ясной ночью, сначала над макушками деревьев возникает золотистое зарево. Помню, когда увидел его впервые, наивно решил, что это закат, о чём сказал вслух и тут же попал впросак, поскольку если на юг Солнце когда-то и закатывалось, то очень давно, в допотопные времена. Теперь всё чаще на запад. А если кроме шуток, то Окибар по праву считается самым ярким городом на острове. Старожилы считают, что это объясняется нашим врождённым желанием помогать морякам ориентироваться в прибрежных водах, хотя более научное объяснение связано с тем, что течение Южной реки мощнее остальных, и оттого турбины нашей станции по выработке электричества крутятся быстрее.

Как я уже сказал, города у нас строились вокруг крепостей. В Окибаре, кроме двухсот метров стены, с древних времён сохранилась центральная башня, отдалённо похожая на те странные каменные минареты, которые можно встретить и сегодня по всей Ирландии, как, например, в знаменитом местечке Глендалох, о чём я разговаривал с Кроули выше, когда, если помните, рассматривал его альбом. Наша башня тоже круглая, только гораздо шире ирландских и потому производит впечатление не ракеты, а скорее гигантского колодца или кружки. Как раньше, так и теперь там заседает совет старейшин. Несколько раз мне удавалось договариваться и проводить в ней экскурсии, а однажды нас там даже встретил сам Альберт Нарди, один из наиболее уважаемых патернусов и по совместительству дед Гордиана. Встреча была разыграна как случайность, Альберт Нарди оказался приятно удивлён интересом гостей и к зданию, и к происходящему в нём, так что, несмотря на преклонный возраст, взял у меня бразды правления и сам провёл нас по залам и лестницам, рассказывая и показывая наиболее примечательные, на его взгляд, места. Мы увидели не только Главную Залу, где принимались и принимаются многие судьбоносные решения, но также Залу Даров, Оружейную и Залу Свитков. В Зале Даров хранится, например, чаша, много лет назад подаренная Окибару исландским ярлом Инги Магнуссоном, поскольку именно здесь, у нас, а не на севере, вопреки правилам фолькерула, разрешился опасный конфликт между Фрисландией и нашим безпокойным соседом. В Оружейной собрана интересная коллекция луков, мечей и топоров, которыми наши предки отстаивали свою свободу. Отец мне рассказывал, будто один из тамошних мечей выкован моим прапрапрадедом, причём не по материнской, а именно по его линии. Не знаю, Альберт Нарди ничего такого не сказал, а я спросить постеснялся. Что касается Зала Свитков, то существование его вовсе не умаляет того факта, что мы практически лишены литературы и литературного языка, уповая на устную традицию. Среди так называемых «свитков» преобладают не столько летописи, как можно было бы подумать, сколько послания, полученные советом от правительств других стран. На видном месте – документ, выданный американским военным правительством моему деду Бору в связи с получением звания и ордена во Второй мировой. Пока дед был жив, сертификат хранился у нас дома, но потом мать решила, что так память об её отце сохранится лучше. Альберт Нарди не преминул сообщить о моей шапочной причастности к победе над нацизмом, и слушатели даже поаплодировали. Вообще же дед Гордиана сам накануне предложил мне через Тандри завести мою группу в башню совета, когда узнал, что среди туристов будут не только двое бывших дипломатов из Англии, но и его, если можно так выразиться, коллега из Санестола, решивший прокатиться в наши края вместе со всем большим и шумным семейством. Старику зачем-то нужно было произвести на гостей определённое впечатление. Я у Тандри потом поинтересовался подробностями, однако она тоже их не знала. Могу лишь догадываться, что Альберту Нарди предстояло осуществить что-то важное в Санестоле, и он хотел заручиться знакомством и поддержкой. Кстати, упомянув сейчас эту фамилию и размышляя о наших городах, я прихожу к заключению, что их становление напрямую зависело от силы и могущества того или иного рода. Действительно, если, скажем Василикины Варга или мои Рувидо не слишком выпячивали себя, им в прямом смысле слова «на роду было написано» жить до скончания века в деревне, тогда как те же Нарди, проявлявшие себя на протяжении истории громче и наглее, возвышались над городами или – ещё короче и точнее – над родами. Честно говоря, родословную семейства Нарди я знаю разве что понаслышке, но, как я уже упоминал, связь с полулегендарными римлянами-завоевателями делала их особенными среди равных. Достаточно сказать, что кто-нибудь из Нарди обязательно был патернусом в Окибаре. Они всегда что-нибудь возглавляли, кем-нибудь руководили, всегда были в гуще событий, чем упрочили свой авторитет неимоверно. Никому не казалось странным, почему у Нарди всегда не один, а много домов, причём самых больших и лучших, почему все вопросы торговли в городе решаются исключительно через них, почему именно они выступают крупнейшими частными заёмщиками даже в тех случаях, когда совет отказал просителям в помощи, наконец, почему они так часто повадились покидать наш остров и месяц, год, а то и несколько проводить на чужбине, набираясь уму-разуму и налаживая невидимые мосты. Если бы кто-нибудь, кроме Гордиана, взял в свои руки развитие у нас интернета, я бы очень удивился. Конечно, это мог бы быть его брат, его дядя или племянник, но обязательно Нарди. Ещё примечательнее то обстоятельство, что уже на моём веку влияние Нарди стало выплёскиваться за границы Окибара и проявлять себя в других городах, например, в Бондендии, где при непосредственном участии отца Гордиана (и сына Альберта) открылась верфь для изготовления дорогих деревянных яхт, заказы на которые приходили исключительно с большой земли. Известно, что в Бондендии лучшие столяры и плотники, а также, пожалуй, лучший на острове лес для корабельных дел, но каким боком там оказались Нарди? Я даже, помнится, как-то поддел на эту тему Гордиана, который не повёлся, а лишь заметил, что фолькерул «ограничивает юрисдикцию советов исключительно по вопросам судопроизводства и никак не регламентирует географию коммерческой активности». Так и сказал! Я настолько поразился, что запомнил всю формулировку слово в слово. Хотя, по сути, он был прав. Разумеется, прав. Нарди не ошибаются.

Вторым примечательным местом в Окибаре считается порт. Если вы внимательно читали легенду об ирландцах, то не могли не задаться вопросом, каким образом крепость, построенная вдали от берега, в лесу, смогла стать центром портового города. Ответ прост: потомки первых поселенцев пролив Анефес прокопали. Остров Монако, собственно, и был тем местом, где ирландцы высадились. Вероятно, когда начались работы, из сентиментальных соображений его решили оставить. Гейзеры, опять же. Вообще-то я не знаю, как тогда выглядела береговая линия. Возможно, это была узенькая коса, заканчивающаяся тем, что сегодня известно как Монако, и таким образом титанических трудов её разрушить не составило. Возможно, я ошибаюсь, и работа была проделана поистине гигантская. В любом случае сегодня мы имеем дело с проливом и бухтой, которых природа не создавала. Все остальные города строились изначально на берегу. Именно поэтому они лишь незначительно дотягиваются до соседних лесов, тогда как наш первозданным лесом окружён с трёх сторон. По меркам Фрисландии порт у нас большой: длина причального фронта составляет больше километра. Глубина зависит от высоты прилива, которая колеблется, как и повсюду в наших северных широтах, от двух до четырёх метров. В малую воду глубина у причалов показывает порядка семи метров. В принципе порт рассчитан на одновременный приём дюжины небольших сухогрузов и рыболовных судов, правда, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его заполненным под завязку. Недавно там открылись две неплохие харчевни с морской кухней, причиной чему, как я скромно считаю, стали визиты моих групп. Раньше, когда их не было, никто из местных по этому поводу не переживал, поскольку у нас вообще-то принято столоваться дома. Но трактир Кроули и еда моей матери производили на наших гостей такое благоприятное впечатление, что они, не найдя ничего подобного в столь важном месте, каким является порт, удивились, причём, вслух, кто-то их услышал, кому-то рассказал, и за несколько месяцев спрос родил предложение. Кстати, Нарди не имеют к этим харчевням ни малейшего отношения. Ими владеют представители другого влиятельного рода – Поджи. Тоже, разумеется, с римскими корнями. Про них я при случае как-нибудь ещё расскажу поподробнее, а пока вернусь в зилот, потому что мы почти доехали.

К исходу нашей утомительной поездки, пришедшемуся на позднюю ночь, все пассажиры, за исключением меня и отца Кукро, спали, безвольно раскачиваясь на сидениях. Поскольку я ехал спиной, приближение Окибара стало для меня приятной неожиданностью. Отец Кукро оживился, наклонился к окну, перехватил мой вопросительный взгляд и бодро кивнул, мол, приехали. И сразу, как по мановению волшебной палочки, дорога слева и справа ожила, нас стали встречать и обгонять другие зилоты, крики кучеров переплетались со шлепками хлыстов, лошади, которые больше не могли бежать так прытко, как привыкли, возбуждённо фыркали, колёса сплошным морским прибоем мололи многострадальный гравий, и спящие стали один за другим просыпаться, жмурясь на мелькающие за окнами огни. Гордиан зевнул, потянулся и в итоге сориентировался раньше остальных. Он приоткрыл окошко за спиной кучера и поинтересовался, куда тот намеревается нас доставить.

– За ваши деньги – куда желаете, – ответил тот и добавил: – Но вообще-то мой маршрут заканчивается, как всегда, на рыночной площади.

Поскольку все мы были приглашены ночевать сегодня у моей сестры, а жили они нельзя сказать, чтобы в центре, Гордиан закутался потеплее и перебрался на козлы, чтобы показывать дорогу. Зилот почти сразу резко свернул вправо, потом влево, наша укаченная дама охнула, но не успела ни пожаловаться, ни прилечь, как всё разом остановилось. Дверцы распахнулись, впустив свежий лесной воздух и далёкие шумы с дороги. Мы были на месте.

Так вот, я не дорассказал. Города в нашем понимании – это не только сами крепости (или их руины) и непосредственно примыкающие к ним жилые постройки. В черту того, что зовётся «городом», попадают также близлежащие деревни, которые составляют естественные районы, в отличие от настоящих деревень специализирующиеся на каком-нибудь отдельном ремесле: в одной деревне-районе преобладают охотники, в другой – рыболовы, в третьей – технари (бывшие кузнецы и им подобные), в четвёртой живут мастерицы шить, прясть и вязать одежду, в пятой – животноводы и так далее. Кто что лучше умеет делать, иначе говоря. Жители же «настоящей», родовой деревни вроде моей или Василикиной, занимаются всем подряд, кто во что горазд. В итоге, как вы можете догадаться, между деревенскими и городскими постоянно ведутся споры о том, кто лучше. Споры, разумеется, безсмысленные, поскольку очевидно, что качество продуктов отдельно взятого ремесла, конечно, лучше там, где им занимаются все, но зато я ответственно заявляю, что в деревнях мы гораздо ловчее, смекалистее и… ладно, не буду тратить время на несущественные для моей истории детали. Скажу только, что городские почему-то всегда считают, будто мы им завидуем. Уж если кому завидовать, то таким семействам, как Нарди или Поджи. Они, точнее, их дома, представляют собой третью составную часть городской застройки. Потому что это даже не дома, а целые многоэтажные имения со своим самодостаточным хозяйством, возвышающиеся над садами и огородами, причём исключительно собственными, а не соседскими за неимением таковых. Никаких заборов вокруг, конечно, однако добраться до них кроме как по одной-единственной подъездной дороге проблематично, а иногда и опасно, поскольку можно нарваться на бдительных сторожей и связанные с этим неприятности. У Нарди таких поместий было аж три: в одном жили Гордиан с Тандри, в другом – родители с его младшими братом и сестрой, в третьем – упомянутый патернус Альберт Нарди, с кем – не знаю. По расстояниям между ними получалось, будто одна семья живёт всё равно что в разных деревнях, однако они оказывались в черте города, и считалось, что правила фолькерула не нарушаются.