Антоний и Клеопатра Маккалоу Колин

4

Четвертый год подряд Нил не разливался. Единственным утешением было то, что люди, обитающие по берегам реки и пережившие чуму, не воспринимали это как катастрофу, так же как и жители Дельты и Александрии. Этот народ стал сильнее, здоровее.

У Сосигена появилась одна идея, и он издал от имени фараона эдикт, предписывающий вырыть в самых низких местах по берегу Нила каналы пять футов глубиной. Вода, попавшая в эти каналы, должна была стекать в огромные пруды, вырытые заранее. По краям прудов стояли водяные колеса, при помощи которых вода поступала в канавки, расходящиеся по сухим полям. Когда в середине июля наступил разлив (если можно это так назвать), река поднялась ровно настолько, чтобы наполнить пруды. С помощью водяных колес орошать поля было гораздо легче, чем с помощью традиционного шадуфа.

Люди есть люди, даже в разгар смертоносной болезни. Дети рождались, население увеличивалось. Но теперь Египет мог не бояться голода.

Римская угроза временно отступила. Агенты Клеопатры сообщили ей, что из Тарса Антоний направился в Антиохию, заглянул в Тир и Сидон, затем сел на корабль и поплыл в Эфес. И там вопящую Арсиною вытащили из храма и убили. Верховный жрец Артемиды думал, что последует за ней, но Антоний, которому не нравились эти восточные кровавые разборки, по просьбе этнарха отослал жреца обратно в храм. Антоний не собирался везти голову Арсинои в Египет. Ее сожгли целиком. Она была последней представительницей рода Птолемеев, у Клеопатры больше не осталось соперниц.

– Антоний приедет зимой, – улыбаясь, сказала Таха.

– Антоний! О, мама, он не Цезарь! Как я вынесу прикосновение его рук?

– Цезарь был единственный в своем роде. Ты не сможешь его забыть, это я понимаю, но ты должна перестать носить траур и подумать о Египте. Разве важно, что ты будешь чувствовать, если высокое происхождение Антония позволяет ему дать Цезариону сестру – будущую жену? Монархи выбирают партнера не для собственного удовольствия, они делают это для пользы государству и чтобы обезопасить династию. Ты привыкнешь к Антонию.

Тем летом и осенью самой большой проблемой для Клеопатры был Цезарион, который не простил ее за то, что она оставила его в Александрии. Он был безупречно вежлив, много сидел над книгами, добровольно читал в свободное время, учился ездить верхом, занимался военными упражнениями и атлетикой, но не хотел посещать уроки рукопашного боя и борьбы.

– Tata говорил мне, что наш мыслительный аппарат находится в голове и что мы не должны заниматься видами спорта, которые подвергают его опасности. Поэтому я буду учиться пользоваться мечом, стрелять из лука и пращи. Я буду учиться метать копье и дротик. Я буду бегать, прыгать, плавать. Но я не стану заниматься рукопашным боем и борьбой. Tata не одобрил бы этого, что бы ни говорили мои наставники. Я сказал им, чтобы они отстали и не бегали к тебе, – разве мой приказ значит меньше, чем твой?

Клеопатру так поразило, как хорошо он помнит Цезаря, что она не обратила внимания на его последние слова. Отец Цезариона умер, когда мальчику не было и четырех лет.

Но не спортивные предпочтения и мелкие недовольства беспокоили ее. Боль причиняла отчужденность сына. Клеопатра не могла пожаловаться на его невнимание, когда говорила с ним, особенно когда что-то приказывала. Но он исключил ее из своего мира. Он затаил обиду, которую нельзя было отбросить как несущественную.

«О, – мысленно воскликнула она, – почему я всегда принимаю неправильные решения? Если бы я знала, как ранит его мой отказ, я непременно взяла бы его с собой в Тарс. Но это значило бы подвергнуть опасности преемника во время морского путешествия!»

Затем ее агенты сообщили, что ситуация в Италии ухудшилась вплоть до открытой конфронтации. Подстрекателями были жена Антония, мегера Фульвия, и брат Антония, консул Луций Антоний. Фульвия завлекла в свою ловушку Луция Мунация Планка, этого известного перебежчика из одного лагеря в другой, и заставила отдать ей ветеранов, которых он поселил вокруг Беневента, – целых два легиона. После чего она убедила этого высокомерного олуха Тиберия Клавдия Нерона, которого так презирал Цезарь, поднять восстание рабов в Кампании – неподходящее задание для человека, никогда в жизни не разговаривавшего с рабом. Не то чтобы Нерон не пытался, просто он не знал, как приступить к выполнению поручения.

Не имея никакой официальной должности, кроме статуса триумвира, Октавиан придерживался тактики Фабия, осторожно кружа вокруг Луция Антония, пока два легиона, которые самому Луцию удалось набрать, двигались по Италийскому полуострову к Риму. Третий триумвир, Марк Эмилий Лепид, повел два легиона в Рим, чтобы не пропустить Луция. Но как только Лепид увидел блеск оружия на Латинской дороге, он оставил Рим и свои войска ликующей Фульвии (и Луцию, о ком редко вспоминали).

Результат зависел от кольца больших армий, окруживших Италию, – армий, которыми командовали лучшие военачальники Антония, его друзья и политические сторонники. Гай Асиний Поллион с семью легионами держал Италийскую Галлию; в Дальней Галлии по ту сторону Альп сидел Квинт Фуфий Кален с одиннадцатью легионами, а Публий Вентидий и его семь легионов находились в прибрежной Лигурии.

Наступила осень. Антоний был в Афинах, неподалеку, наслаждаясь развлечениями, которые мог предложить этот самый утонченный город. Поллион писал ему, Вентидий писал ему, Кален писал ему, Планк писал ему, Фульвия написала ему, Луций написал ему, Секст Помпей писал ему, а Октавиан писал ему каждый день. Антоний не ответил ни на одно из этих писем – у него были дела поважнее. Таким образом – и Октавиан это понял, – Антоний упустил свой величайший шанс навсегда сокрушить наследника Цезаря. Ветераны волновались, никто не платил налоги, и Октавиану удалось наскрести всего восемь легионов. Все главные дороги от Бононии на севере до Брундизия на юге грохотали от ритмичного стука подбитых гвоздями калиг, большей частью принадлежавших заклятым врагам Октавиана. Флот Секста Помпея контролировал Тусканское море вдоль западного побережья Италии и Адриатическое море вдоль восточного, отбирая зерно, поставляемое с Сицилии и из Африки. Если бы Антоний оторвал задницу от роскошного афинского ложа и повел все эти легионы на Октавиана, он легко одержал бы верх. Но Антоний не отвечал на письма и не хотел никуда идти. Октавиан вздохнул с облегчением, а люди Антония посчитали, что их предводитель не в силах отказаться от удовольствий, чтобы заниматься чем-то другим.

В Александрии, читая донесения, Клеопатра рвала и метала, намереваясь написать Антонию, чтобы заставить его принять участие в италийской войне. Это действительно отвело бы угрозу от Египта! Но в конце концов она не написала. А если бы и написала, то напрасно потратила бы силы.

Луций Антоний шел на север по Фламиниевой дороге к Перузии, великолепному городу, расположенному на плоской вершине высокой горы в середине Апеннин. С шестью легионами он засел в его стенах и стал ждать, что будут делать Октавиан, с одной стороны, и Поллион, Вентидий и Планк – с другой. Ему и в голову не пришло, что эта троица не пойдет его спасать, ведь, по его мнению, они просто обязаны были это сделать, будучи людьми Антония!

Октавиан поставил во главе войска своего товарища Агриппу и поступил весьма мудро. Когда два этих очень молодых человека поняли, что ни Поллион с Вентидием, ни Планк не собираются спасать Луция, они воздвигли вокруг горы, на которой стояла Перузия, массивные осадные укрепления. Продовольствие в город поступать перестало, а с приходом зимы уровень подземных вод понизился и продолжал понижаться.

Фульвия сидела в лагере Планка и поносила вероломство Поллиона и Вентидия, стоявших в нескольких милях от лагеря. Она срывала гнев на Планке, а тот терпел это, потому что был влюблен в нее. Настроение ее все время менялось: то бешеные вспышки гнева, то взрывы энергии. Но больше всего ее терзала вновь вспыхнувшая ненависть к Октавиану. Высокомерный щенок отослал свою жену, дочь Фульвии Клодию, к матери virgo intacta. Что ей делать в военном лагере с тощей девицей, которая только и знает, что ревет, да к тому же отказывается есть? Ко всему прочему, Клодия твердила, что до безумия любит Октавиана, и винила мать в том, что Октавиан отверг ее.

К концу октября Антоний походил на Этну перед извержением. Его коллеги почувствовали толчки и старались избегать его, но это было невозможно.

– Деллий, я собираюсь зимовать в Александрии, – объявил он. – Марк Сакса и Каниний могут остаться с войском в Эфесе. Луций Сакса, ты можешь поехать со мной до Антиохии – я назначаю тебя правителем Сирии. В Антиохии находятся два легиона Кассия, этого тебе будет достаточно. Для начала заставь города Сирии понять, что мне нужна дань. Сейчас, а не потом! Всякий город, заплативший Кассию, должен заплатить и мне. На данный момент я не планирую никаких перемещений: в провинции Азия спокойно, в Македонии вполне справляется Цензорин, и я не вижу необходимости назначать наместника Вифинии. – Он ликующе вскинул руки над головой. – Праздник! Новый Дионис устроит настоящий праздник! А какое место лучше подходит для этого, чем двор Афродиты в Египте?

Клеопатре он тоже не написал. О его приезде она узнала через своих агентов, которым удалось предупредить ее за две нундины. За эти шестнадцать дней она успела послать корабли добывать продукты, которых в Египте было не найти, от сочной ветчины с Пиренеев до огромных кругов сыра. Хотя это было не в традициях местной кухни, дворцовые повара могли приготовить гарум, который придавал особый вкус подливам, а у крестьян, разводивших молочных поросят для живущих в городе римлян, скупили все свинарники. Собрали в одно место кур, гусей, уток, перепелов и фазанов. Вот только ягнят в это время года не было. Но что важнее всего, вино должно быть хорошее и в достаточном количестве. Придворные Клеопатры почти не употребляли вина, а сама царица предпочитала египетское ячменное пиво. Но для римлян это должно быть вино, вино, вино.

В Пелузии и Дельте ходили слухи, что в Сирии неспокойно, но никто не мог сказать, в чем дело. Было известно, что евреи охвачены волнением. Когда Ирод возвратился из Вифинии тетрархом, обе противоборствующие партии синедриона, и фарисеи и саддукеи, подняли настоящий вой. То, что его брат Фазаель тоже стал тетрархом, казалось, не имело такого большого значения. Ирода ненавидели, Фазаеля терпели. Некоторые евреи плели интриги, чтобы свалить Гиркана в пользу его племянника, хасмонейского царевича Антигона, или, если не удастся, хотя бы лишить Гиркана статуса верховного жреца и передать этот статус Антигону.

Но поскольку в любой день можно было ожидать приезда Марка Антония, Клеопатра не уделила должного внимания Сирии. А следовало бы, потому что Сирия была совсем рядом.

Больше всего ее беспокоила проблема, связанная с сыном. Каэму и Тахе велено было забрать Цезариона в Мемфис и держать его там, пока Антоний не уедет.

– Я не поеду, – спокойно возразил Цезарион, вскинув подбородок.

К сожалению, они были не одни. Поэтому Клеопатра резко ответила:

– Это приказ фараона! Значит, ты поедешь!

– Я тоже фараон. Самый великий римлянин, оставшийся после убийства моего отца, едет к нам, и мы будем принимать его как представителя другого государства. А это значит, что фараон должен присутствовать в обоих воплощениях, мужском и женском.

– Не спорь, Цезарион. Если будет необходимо, тебя доставят в Мемфис под охраной.

– Хорошо же я буду выглядеть перед нашими подданными!

– Как ты смеешь дерзить мне?

– Я – фараон, помазанный и коронованный. Я – сын Амона-Ра и сын Исиды. Я – Гор. Я – правитель Верхнего и Нижнего Египта, сопричастный Осоке и Пчеле. Мой картуш – над твоим. Не начав войны со мной, ты не можешь лишить меня права сидеть на моем троне. А я буду сидеть на нем, когда мы будем принимать Марка Антония.

В гостиной воцарилась такая тишина, что каждое слово матери и сына гулко отдавалось от позолоченных стропил. Слуги стояли по углам, Хармиона и Ирада прислуживали царице. Аполлодор замер на месте, а Сосиген сидел за столом, составляя меню. Только Каэм и Таха отсутствовали, с удовольствием придумывая, чем они побалуют своего любимого Цезариона, когда он приедет в храм Птаха.

Лицо ребенка застыло, зелено-голубые глаза блестели, как полированные камни. Никогда он не был так похож на Цезаря. Но сам он был расслаблен, никаких сжатых кулаков. Он сказал, что хотел, следующий ход за Клеопатрой.

А она сидела в кресле и усиленно думала. Как объяснить этому упрямому незнакомцу, что она действует для его же блага? Если он останется в Царском квартале, то насмотрится непотребств, вовсе не подходящих для его возраста: богохульство, грубые выходки, обжорство до тошноты. Эти люди слишком похотливы, им все равно, где совокупляться – на ложе или у стены. Они покажут ему мир, от которого она хотела оградить сына, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы его принять. Она хорошо помнила собственное детство в этом же дворце. Ее распутный отец лапал мальчиков-педерастов, вынимал свои гениталии, чтобы их целовали и сосали, устраивал пьяные танцы, играя на своих идиотских свирелях во главе процессии голых мальчиков и девочек. А она пряталась и молилась, чтобы он не нашел ее и не изнасиловал ради удовольствия. Он мог даже убить ее, как убил Беренику. У него была новая семья от молодой сводной сестры. А дочь от жены из династии Митридатидов была расходным материалом. Поэтому годы, которые она провела в Мемфисе с Каэмом и Тахой, остались в ее памяти как самое чудесное время в ее жизни: она была в безопасности и счастлива.

Обеды в Тарсе наглядно показали, какой образ жизни ведет Марк Антоний. Да, сам он старался держать себя в руках, но только потому, что ему приходилось разговаривать с царицей. На поведение друзей он не обращал внимания, и кое-кто из них вел себя самым бесстыдным образом.

Но как объяснить Цезариону, что он не будет – не может быть – здесь? Интуиция говорила, что Антоний способен забыть о сдержанности и целиком войти в роль нового Диониса. Ведь он приходился ее сыну родственником. Если Цезарион останется в Александрии, их нельзя будет изолировать друг от друга. И очевидно, что Цезарион мечтает о встрече с известным воином, не понимая, что великий воин предстанет в образе великого кутилы.

Молчание продолжалось, пока Сосиген, прочистив горло, не встал с кресла.

– Ваши величества, можно мне сказать? – спросил он.

Ответил Цезарион.

– Говори, – приказал он.

– Фараону сейчас шесть лет, однако он все еще находится во дворце, полном женщин. Только в гимнасии и на ипподроме он вступает в мир мужчин, но они – его подданные. Прежде чем заговорить с ним, они должны пасть ниц. В этом он не видит ничего странного: он – фараон. Но с приездом Марка Антония у юного фараона появится шанс общаться с мужчинами, которые не являются его подданными и не будут падать перед ним ниц. Они могут потрепать его волосы, мягко пожурить его, пошутить с ним. Только мужское общество. Царица Клеопатра, я знаю, почему ты хочешь послать юного фараона в Мемфис, я понимаю…

Клеопатра резко прервала его:

– Достаточно, Сосиген! Ты забываешься! Мы закончим этот разговор после того, как юный фараон покинет комнату, что он и сделает немедленно!

– Я не уйду, – сказал Цезарион.

Сосиген продолжил, заметно дрожа от страха. Он рисковал своим положением, да и головой тоже, но кто-то должен сказать об этом!

– Царица, ты не можешь отослать юного фараона ни сейчас, чтобы закончить этот разговор, ни потом, чтобы оградить его от римлян. Твой сын – коронованный и помазанный фараон и царь. По годам он ребенок, но по уму – мужчина. Пора ему начать свободно общаться с мужчинами, которые не падают перед ним ниц. Его отец был римлянином. Пора ему узнать больше о Риме и римлянах, ведь, когда ты жила в Риме, он был еще младенцем.

Клеопатра почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Только не выдать, что она сейчас чувствует! Как посмел этот презренный червяк так открыто выступить на стороне Цезариона! Он знал, как слуги умеют распускать слухи: через час все это будут обсуждать во дворце, а завтра – по всему городу.

Она проиграла. Все присутствующие поняли это.

– Благодарю тебя, Сосиген, – процедила она после длинной паузы. – Я ценю твой совет. Это правильный совет. Юный фараон должен остаться в Александрии, чтобы познакомиться с римлянами.

Мальчик не запрыгал от радости, не издал ликующего возгласа. Он царственно кивнул и сказал, бесстрастно глядя на мать:

– Спасибо, мама, что решила не воевать со мной.

Аполлодор выпроводил всех из комнаты, включая юного фараона. Как только Клеопатра оказалась одна с Хармионой и Ирадой, она разревелась.

– Это должно было случиться, – сказала практичная Ирада.

– Он был жесток, – заметила сентиментальная Хармиона.

– Да, – сквозь слезы согласилась Клеопатра, – он был жесток. Все мужчины жестоки, это у них в крови. Они не согласны жить на равных условиях с женщинами. – Она промокнула лицо. – Я потеряла часть своей власти – он силой отнял ее у меня. К тому времени, как ему исполнится двадцать лет, он заберет всю власть.

– Будем надеяться, что Марк Антоний добр, – сказала Ирада.

– Ты видела его в Тарсе. Тогда он показался тебе добрым?

– Да, когда ты позволяла ему. Он был не уверен в себе, отсюда его бравада.

– Исида должна выйти за него замуж, – вздохнув, произнесла Хармиона со слезами. – Какой мужчина посмеет быть недобрым с Исидой?

– Взять его в мужья не значит отдать власть. Исида сохранит ее, – сказала Клеопатра. – Но что скажет мой сын, когда поймет, что его мать навязывает ему отчима?

– Он примет это, – ответила Ирада.

Флагман Антония, огромную квинквирему с высокой кормой, ощетинившуюся катапультами, пришвартовали в Царской гавани. И там, на пристани под золотым парадным навесом, его встретили оба воплощения фараона, хотя и без соответствующих регалий. На Клеопатре было простое платье из розовой шерсти, а на Цезарионе – светлая греческая туника, окаймленная пурпуром. Он хотел надеть тогу, но Клеопатра сказала ему, что в Александрии ни одна швея не умеет их шить. Она подумала, что это лучше, чем сказать правду: ему нельзя носить тогу, потому что он не римский гражданин.

Если Цезарион хотел отнять у матери преимущество, то это ему удалось. Спускаясь по трапу на пристань, Антоний не отрывал взгляда от мальчика.

– О боги! – воскликнул он, подойдя к ним. – Цезарь с ног до головы! Мальчик, ты его живая копия!

Знавший, что он высокий для своего возраста, Цезарион вдруг почувствовал себя карликом. Антоний был огромный! Но это перестало иметь значение, когда Антоний склонился над ним, без труда поднял его и посадил на левую руку. Цезарион почувствовал сквозь множество складок тоги, как набухли мускулы Антония. Позади него сиял Деллий. Ему позволили приветствовать Клеопатру. Он подошел к ней, глядя на тех двоих, – откинув назад голову, мальчик смеялся какой-то шутке Антония.

– Они понравились друг другу, – сказал Деллий.

– Да, кажется, – невыразительно ответила она. Затем распрямила плечи. – Марк Антоний не привез с собой столько друзей, сколько я ожидала.

– Много работы, царица. Я знаю, что Антоний надеется найти друзей среди александрийцев.

– Переводчик, писарь, главный судья, счетовод и начальник ночной стражи будут рады служить ему.

– Счетовод?

– Это лишь титулы, Квинт Деллий. Обладать одним из этих титулов – значит быть чистокровным македонцем, потомком соратников Птолемея Сотера. Они – александрийские аристократы, – с довольным видом пояснила Клеопатра.

В конце концов, кто такой Аттик, если не счетовод, но будет ли римлянин из семьи патрициев презирать Аттика?

– Мы не планировали приема на этот вечер, – продолжала Клеопатра. – Только скромный ужин для Марка Антония.

– Уверен, ему это понравится, – ровным голосом ответил Деллий.

Когда у Цезариона уже слипались веки, мать решительно отправила его спать, затем отпустила слуг и осталась с Антонием наедине.

В Александрии не бывает настоящей зимы, просто после захода солнца становится зябко, поэтому все ставни были закрыты. После Афин, где было холоднее, Антонию очень понравилось в Александрии. Он ощутил такое спокойствие, какого не чувствовал уже долгие месяцы. И хозяйка за обедом оказалась интересным собеседником – когда ей удавалось вставить слово. Цезарион забросал Антония вопросами. Какая она, Галлия? Какие они, Филиппы? Что значит командовать армией? И так далее и тому подобное.

– Он замучил тебя, – улыбнулась Клеопатра.

– Больше любопытства, чем у гадалки, прежде чем она предскажет тебе твое будущее. Но он умный, Клеопатра. – Гримаса отвращения исказила его лицо. – Такой же не по годам развитый, как и другой наследник Цезаря.

– Которого ты недолюбливаешь.

– Это еще слабо сказано. Скорее, не выношу.

– Надеюсь, к моему сыну ты отнесешься с симпатией.

– Мне он понравился больше, чем я ожидал. – Он обвел взглядом лампы, зажженные по периметру комнаты, сощурился. – Слишком светло.

В ответ она соскользнула с ложа, взяла щипцы для снятия нагара и погасила все свечи, кроме тех, что не светили в лицо Антонию.

– У тебя болит голова? – спросила она, возвращаясь на ложе.

– Да, действительно.

– Ты хочешь уйти?

– Нет, если я могу тихо лежать здесь и разговаривать с тобой.

– Конечно, можешь.

– Ты не поверила мне, когда я сказал, что полюбил тебя, но я говорил правду.

– У меня есть серебряные зеркала, Антоний, и они говорят мне, что я не принадлежу к тому типу женщин, в которых ты влюбляешься. Таких, как Фульвия.

Антоний усмехнулся, блеснув мелкими белыми зубами.

– И Глафира, хотя ты ее никогда не видела. Восхитительный экземпляр.

– Ясно, что ты не любил ее, если так о ней говоришь. Но Фульвию ты любишь.

– Точнее, любил. Сейчас она невыносима. Развязала войну против Октавиана. Напрасная затея, и к тому же бездарно воплощенная.

– Очень красивая женщина.

– Ей уже сорок три. Мы почти ровесники.

– Она родила тебе сыновей.

– Да, но они еще слишком молоды, чтобы понять, из какого они теста. Ее дедом был Гай Гракх, великий человек, поэтому я надеюсь, что они хорошие мальчики. Антиллу пять лет, Юлл еще очень маленький. Фульвия плодовитая. У нее четверо от Клодия – две девочки и два мальчика, мальчик от Куриона и моих двое.

– Птолемеи тоже плодовиты.

– Ты говоришь это, имея только одного птенца в гнезде?

– Я – фараон, Марк Антоний, а это значит, что я не могу сочетаться браком со смертными мужчинами. Цезарь был богом, поэтому он подходил мне. Мы быстро зачали Цезариона, но потом, – она вздохнула, – больше ничего. Мы пытались, уверяю тебя.

Антоний засмеялся:

– Да, я понимаю, почему он не сказал тебе.

Цепенея, Клеопатра подняла голову и посмотрела на него. Ее большие золотистые глаза отражали свет лампы позади коротко остриженных кудрей Антония.

– Чего не сказал? – спросила она.

– Что он больше не хотел иметь детей от тебя.

– Ты лжешь!

Удивленный Антоний тоже поднял голову:

– Лгу? Зачем мне лгать?

– Откуда мне знать о причинах? Я просто знаю, что ты лжешь!

– Я говорю правду. Подумай, Клеопатра, и ты поймешь. Чтобы Цезарь зачал девочку, которая стала бы женой его сына? Он до мозга костей был римлянином, а римляне не одобряют инцест. Даже между племянницами и дядьями или племянниками и тетками, а уж между братьями и сестрами! Родные брат и сестра – это риск.

Разочарование, как гигантская волна, накрыло ее с головой. Цезарь, в чьей любви она была так уверена, обманывал ее! Все эти месяцы в Риме, когда она надеялась и молилась, лишь бы забеременеть, этого так и не случилось. А он знал, он знал! Бог с Запада обманул ее, и все из-за какого-то глупого римского предрассудка! Она скрипнула зубами, с губ ее слетел звериный рык.

– Он обманул меня, – глухо произнесла она.

– Только потому, что знал: ты не поймешь. Я вижу, что он был прав.

– Если бы ты был Цезарем, ты поступил бы со мной так же?

– Ну-у, – протянул Антоний, перекатываясь на ложе поближе к ней, – мои чувства не столь возвышенны.

– Я повержена! Он смеялся надо мной, а я так его любила!

– Все это в прошлом. Цезарь мертв.

– И я должна повести с тобой тот же разговор, какой вела когда-то с ним, – сказала Клеопатра, украдкой вытирая слезы.

– Разговор о чем? – спросил Антоний, пальцем проводя по ее руке.

На этот раз она не отдернула руку.

– Нил не разливается уже четыре года, Марк Антоний, потому что фараон не беременеет. Чтобы помочь своему народу, я должна зачать ребенка, в венах которого будет течь кровь богов. В твоих жилах течет та же кровь, что и у Цезаря. По матери ты из рода Юлиев. Я молилась Амону-Ра и Исиде, и они сказали мне, что ребенок от тебя будет им угоден.

Не похоже на признание в любви! Как мужчина ответит на такое бесстрастное объяснение? И хочет ли он, Марк Антоний, вступить в связь с этой хладнокровной малышкой? Женщиной, которая искренне верит в то, что говорит? «И все же, – подумал он, – зачать богов на земле – это новый опыт. Напакостим старику Цезарю, семейному тирану!»

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

– Это честь для меня, моя царица. И хотя я не могу говорить за Цезаря, я тебя люблю.

«Лжец, лжец! – кричало ее сердце. – Ты – римлянин и любишь только Рим. Но я использую тебя, как Цезарь использовал меня».

– Ты разделишь со мной ложе, пока будешь в Александрии?

– С радостью, – ответил он и поцеловал ее.

Поцелуй, вопреки ее ожиданиям, оказался приятным. Его губы были холодные и гладкие, и он не совал ей в рот язык в этом первом, пробном поцелуе. Только губы к губам, мягкие и чувственные.

– Пойдем, – сказала она, беря лампу.

Ее спальня была недалеко, личные покои фараона в небольшом крыле дворца. Антоний сорвал с себя тунику – под ней никакой набедренной повязки – и развязал банты, удерживавшие ее платье на плечах. Платье соскользнуло к ногам. Клеопатра присела на край постели.

– Хорошая кожа, – пробормотал он, растянувшись рядом с ней. – Я не сделаю тебе больно, моя царица. Антоний хороший любовник, он знает, как обращаться с таким хрупким созданием.

И действительно, он знал. Их соитие было медленным и на удивление приятным. Он нежно касался ее тела, а когда стал ласкать груди, это было восхитительно. Несмотря на уверения, что он не причинит ей боли, ей было бы больно, если бы она уже не родила Цезариона. Прежде чем войти в нее, он порядком раздразнил ее, по-разному используя свой огромный член. Он довел ее до оргазма прежде, чем кончил сам, и этот оргазм удивил ее. Это казалось изменой Цезарю, но Цезарь первым предал ее, так какое это имело значение? А самым ценным подарком стало то, что Антоний ничем не напоминал Цезаря. То, что было у нее с Антонием, принадлежало только Антонию. После оргазма он снова был готов для нее, и это тоже казалось удивительным. Ее смущало, что она испытала наслаждение несколько раз. Неужели она так сильно изголодалась? Вероятно, да. Царица Клеопатра опять почувствовала себя женщиной.

Цезарион пришел в восторг оттого, что она сделала Марка Антония своим любовником. В этом отношении он не был наивным.

– Ты выйдешь за него замуж? – спросил он, прыгая от радости.

– Может быть, со временем, – ответила она, чувствуя огромное облегчение.

– А почему не сейчас? Он самый сильный в мире.

– Потому что это слишком скоро, сын мой. Сначала мы с Антонием решим, выдержит ли наша любовь тяжесть брачных уз.