Антоний и Клеопатра Маккалоу Колин

– Придерживается, Поллион, придерживается.

Чтобы убедить Антония принять условия, которые Поллион обрисовал Меценату, пришлось выдержать целую нундину разглагольствований, битья кулаком по стене, неистовств и воплей. Потом Антоний стал успокаиваться. Гнев его был столь опустошительным, что даже такой сильный человек, как Антоний, не мог выдержать подобный накал больше восьми дней. От ярости он перешел к депрессии, потом к отчаянию. В тот момент, когда он достиг самого дна, Поллион нанес удар: сейчас или никогда. Человек вроде Мецената не сумел бы справиться с Антонием, но солдат Поллион, уважаемый и любимый Антонием, точно знал, что надо делать. Кроме того, в Риме у него были сторонники, которые при необходимости поддержат его.

– Хорошо, хорошо! – крикнул Антоний, подняв руки в знак поражения. – Я сделаю это! Ты уверен относительно ссыльных?

– Абсолютно.

– Я настаиваю на некоторых пунктах, о которых ты не упомянул.

– Назови их.

– Я хочу, чтобы пять из одиннадцати легионов Калена переправили ко мне.

– Не думаю, что возникнет проблема.

– И я не соглашусь объединиться с Октавианом, чтобы убрать с моря Секста Помпея.

– Это неразумно, Антоний.

– А мне наплевать! – прорычал Антоний. – Мне пришлось назначить Агенобарба управлять Вифинией, в такой ярости он был из-за условий, которые ты перечислил, а это значит, что у меня недостаточно кораблей, чтобы что-то предпринять без флота Секста. Он остается на случай, если понадобится мне, это он должен понять.

– Октавиан согласится, но не обрадуется.

– Все, что расстраивает Октавиана, радует меня!

– Почему ты скрыл, что у Октавиана астма?

– Тьфу! – плюнул Антоний. – Он девчонка! Только девчонки болеют, все равно какой болезнью. Его астма – это отговорка.

– Если ты не уступишь с Секстом Помпеем, тебе придется за это заплатить.

– Заплатить чем?

– Точно не знаю, – хмуро ответил Поллион. – Просто заплатить.

Реакция Октавиана на условия, которые ему изложил Меценат, была совсем другой. «Интересно, – подумал Меценат, – насколько изменилось его лицо за последние двенадцать месяцев. Исчезла юношеская миловидность, но он не перестал быть красивым. Волосы стали короче, и он больше не переживает из-за торчащих ушей, не старается прикрыть их локонами. Но главная перемена произошла в выражении его глаз, самых замечательных, какие я когда-либо видел, – больших, светящихся и серебристо-серых. Они всегда были непроницаемыми, никогда не выдавали ни чувств, ни мыслей, но теперь за их блеском скрывается какая-то жесткость. И рот, который мне так хотелось поцеловать, зная, что мне никогда не будет позволено этого сделать, стал тверже, губы выпрямились. Думаю, это значит, что он повзрослел. Повзрослел? Но он никогда не был мальчиком! За девять дней до октябрьских календ ему исполнилось двадцать три года. А Марку Антонию сейчас сорок четыре. Просто удивительно».

– Если Антоний отказывается помочь мне с Секстом Помпеем, – сказал Октавиан, – он должен заплатить.

– Но как? У тебя нет рычага, чтобы заставить его заплатить.

– Рычаг у меня есть, и дал мне его Секст Помпей.

– Что же это такое?

– Брак, – спокойно пояснил Октавиан.

– Октавия! – прошептал Меценат. – Октавия…

– Да, моя сестра. Она вдова, нет никаких препятствий.

– Еще не прошло десяти месяцев траура.

– Прошло шесть месяцев, и весь Рим знает, что она не может быть беременной: Марцелл долго болел перед смертью. Нетрудно будет получить разрешение от коллегии понтификов и семнадцати триб при голосовании в религиозном комиции. – Октавиан самодовольно улыбнулся. – Она сделает все, что предотвратит войну между Антонием и мной. Я предвижу, что в анналах Рима не будет записано более популярного брака.

– Он не согласится.

– Антоний? Он готов совокупиться даже с коровой.

– Ты сам слышишь, что говоришь, Цезарь? Я знаю, как сильно ты любишь сестру, и ты хочешь навязать ей Антония? Он же пьяница и бьет жен! Умоляю тебя, подумай хорошо! Октавия самая прекрасная, самая милая, самая славная женщина в Риме. Даже неимущие обожают ее, как они обожали дочь божественного Юлия.

– Звучит так, словно ты сам хочешь жениться на ней, Меценат, – хитро заметил Октавиан.

Меценат осекся.

– Как ты можешь шутить о таких… о таких серьезных вещах? Мне нравятся женщины, но мне еще и жалко их. Их жизнь столь однообразна, все их политическое влияние заключается в выгодных браках, и лишь одно можно сказать в защиту римской справедливости: хорошо еще, что большинство женщин имеют право распоряжаться своим состоянием. Изгнание на периферию общественной жизни может раздражать таких женщин, как Гортензия и Фульвия, но не раздражает Октавию. Если бы это было иначе, ты не сидел бы здесь такой самодовольный и уверенный в ее покорности. Разве не пора дать ей возможность выйти замуж за человека, которого она сама выберет?

– Я ее не принуждаю, если ты это имеешь в виду, – спокойно ответил Октавиан. – Я не дурак, знаешь ли, и посетил достаточно семейных обедов со времени Фарсала, чтобы заметить, что Октавия почти влюблена в Антония. Она охотно покорится судьбе.

– Я не верю этому!

– Это правда. Хотя я не могу понять, что находят женщины в подобных мужчинах, но даю слово, Антоний нравится Октавии. Этот факт и мой союз со Скрибонией подали мне эту идею. Что же касается вина и битья жен, здесь я в Антонии не сомневаюсь. Он мог побить Фульвию, но причина была очень серьезной. При всем его самодовольстве он очень сентиментален в отношении женщин. Октавия подойдет ему. Как и неимущие, он будет обожать ее.

– Ведь еще есть египетская царица. Он не будет верным мужем.

– А какой муж, находящийся за границей, хранит жене верность? Октавия не станет обвинять его в изменах. Она слишком хорошо воспитана.

Вскинув вверх руки, Меценат удалился поразмышлять о незавидной доле дипломата. Неужели Октавиан действительно ожидал, что он, Меценат, возьмется устраивать этот брак? Он отказывается! Бросить такую жемчужину, как Октавия, к ногам такой свиньи, как Антоний? Никогда! Никогда!

Октавиан не хотел лишать себя удовольствия самому устроить этот брак. К этому времени Антоний, должно быть, уже забыл о сцене в его палатке после Филипп, когда Октавиан потребовал голову Брута – и получил ее. Ненависть Антония была так велика, что затмевала отдельные события. Октавиан не ждал, что брак с Октавией положит конец этой ненависти. Наверное, человек поэтического склада, например Меценат, подумает, что именно это движет Октавианом. Но он был слишком умен, чтобы надеяться на чудо. Став женой Антония, Октавия будет делать то, что захочет муж. Она не станет пытаться повлиять на отношение Антония к ее брату. Нет, при заключении этого брака он стремился лишь к тому, чтобы укрепить надежду простых римлян – и легионеров, – что угроза войны миновала. И если настанет день, когда Антоний воспылает страстью к другой женщине и бросит жену, он упадет в глазах миллионов римлян по всему свету. Поскольку Октавиан поклялся, что никогда не будет участвовать в гражданской войне, придется подорвать не auctoritas Антония, его общественный статус, но его dignitas – достоинство, положение, которое он занимает благодаря своим личным качествам и достижениям. Когда божественный Цезарь перешел Рубикон и начал гражданскую войну, он сделал это, чтобы защитить свое dignitas, которым дорожил больше, чем жизнью. Допустить, чтобы его подвиги были изъяты из официальных хроник Республики, а самого его отправили в вечную ссылку? Для Цезаря это было хуже гражданской войны. Но Октавиан сделан из другого теста, для него гражданская война хуже позора и ссылки. И конечно, он не военный гений, не знающий поражений. Октавиан намерен ослабить dignitas Марка Антония до такой степени, чтобы он перестал быть угрозой. После этого звезда Октавиана будет продолжать подниматься, и он, а не Антоний станет Первым человеком в Риме. Это произойдет не завтра, понадобится много лет. Но Октавиан может позволить себе ждать. Он младше Антония на двадцать один год. О, впереди годы и годы борьбы за то, чтобы накормить Италию и найти землю для нескончаемого потока ветеранов.

Он знал цену Антонию. Божественный Цезарь сейчас уже стучал бы в дверь дворца царя Орода в Селевкии-на-Тигре, а где Антоний? Осаждает Брундизий на Италийской земле. Он может нести чепуху, будто, находясь там, защищает свое звание триумвира, но на самом деле он там, чтобы не быть в Сирии и не драться с парфянами. Антоний может хвастаться, что одержал победу у Филипп, но он знает, что не смог бы победить без легионов Октавиана, состоявших из людей, на чью преданность Антоний не мог рассчитывать.

Октавиан написал Антонию письмо и отослал его с курьером-вольноотпущенником.

«Я все отдал бы за то, – подумал он, – чтобы Фортуна подарила мне какое-нибудь средство навсегда сокрушить Антония. Это не Октавия и, вероятно, не его развод с ней, если он решит бросить ее, устав от ее добродетелей. Я знаю, что Фортуна ко мне благосклонна, – я так часто и чисто бреюсь, что всегда без бороды. И всякий раз, когда я стою на краю бездны, удача мне улыбается. Как, например, страстное желание Либона найти именитого мужа для своей сестры. Как смерть Калена в Нарбоне и письмо его сына-идиота мне, а не Антонию. Как смерть Марцелла. Как Агриппа, который может вести войска вместо меня. Как спасение от смерти всякий раз, когда астма не дает мне дышать. Как военная казна божественного Юлия, которая помогла мне избежать разорения. Как отказ жителей Брундизия впустить Антония, да пошлют им Либер, Индигет и Теллус мир и процветание в будущем. Я не приказывал городу сделать то, что он сделал, как и не спровоцировал тщетной войны Фульвии против меня. Бедная Фульвия!

Каждый день я приношу жертву дюжине богов во главе с Фортуной, чтобы мне удалось устранить Антония раньше, чем это сделает возраст. Оружие, способное его сокрушить, существует, я знаю это так же точно, как знаю, что я был избран, чтобы поставить Рим на ноги, достичь длительного мира на границах империи. Я – воспетый поэтом Мецената Вергилием избранник, который возвестит приход золотого века, о чем твердят все предсказатели Рима. Божественный Юлий усыновил меня, и я оправдаю его доверие, закончу то, что начал он. О, это будет не мироустройство божественного Юлия, но оно понравится ему. Фортуна, дай мне еще сказочной удачи Цезаря! Дай мне оружие и открой мои глаза, чтобы я узнал его, когда оно появится!»

Ответ Антония пришел с тем же курьером. Да, он увидится с Цезарем Октавианом под флагом перемирия. «Но мы не находимся в состоянии войны! – подумал пораженный Октавиан. – Что же у него в голове, если он считает, что мы воюем?»

На следующий день Октавиан отправился к Антонию на государственном коне Юлиев. Это был небольшой конь, но очень красивый, кремового окраса, с более темными гривой и хвостом. Если ехать верхом, значит нельзя будет надеть тогу, но, поскольку Октавиан не хотел выглядеть военным, он надел белую тунику с широкой пурпурной каймой сенатора на правом плече.

Естественно, Антоний встретил его в полном вооружении, в серебряной кольчуге и кирасе с изображением Геркулеса, убивающего немейского льва. Его туника была пурпурного цвета, как и палудамент, свисающий с плеч, хотя по правилам он должен быть алым. Как всегда, вид у него был внушительный.

– Никакой обуви на толстой подошве, Октавиан? – усмехаясь, спросил Антоний.

Он не подал руки, но Октавиан так нарочито протянул правую руку, что Антоний был вынужден взять ее и сжал так, что чуть не раздавил тонкие кости. Октавиан выдержал с непроницаемым лицом.

– Входи, – пригласил Антоний, откинув полог палатки.

То, что он выбрал для своего пребывания здесь палатку, а не дом, в котором обычно размещался командующий, свидетельствовало о его уверенности, что осада Брундизия долго не продлится.

Общая комната палатки оказалась большой, но при опущенном пологе здесь было очень темно. Октавиан воспринял это как свидетельство осторожности Антония. Тот опасался, что лицо может выдать его эмоции. Но Октавиана это не беспокоило. Его интересовало не выражение лица Антония, а ход мыслей, ибо именно с ними ему придется иметь дело.

– Я так рад, – сказал он, садясь в глубокое кресло, слишком большое для его хрупкой комплекции, – что мы достигли соглашения по некоторым пунктам. Я решил, что лучше всего будет, если мы с тобой наедине детально обсудим те вопросы, по которым нам еще не удалось достигнуть согласия.

– Деликатно сказано, – заметил Антоний, отпивая из кубка вино, специально разбавленное водой.

– Красивая вещь, – заметил Октавиан, вертя в руках свой кубок. – Где он сделан? Ручаюсь, не в Путеолах.

– В стеклодувных мастерских Александрии. Мне нравится пить из стеклянной посуды. Стекло не впитывает запах вина, как это делает даже самая лучшая керамика. – Он скорчил гримасу. – А металлическая посуда отдает металлом.

Октавиан сильно удивился:

– Edepol! Я и не думал, что ты так требователен к посуде, из которой пьешь!

– Сарказм никуда тебя не приведет, – заметил Антоний без обиды. – Обо всем этом мне говорила царица Клеопатра.

– О, тогда понятно. Патриот Александрии?

Лицо Антония прояснилось.

– Именно так! Александрия – самый красивый город в мире. Пергам и даже Афины ничего не стоят в сравнении с ней.

Отпив вина, Октавиан поставил кубок, словно вдруг обжегся. Вот еще один дурак! Зачем восторгаться красотой другого города, когда его родной город пребывает в упадке и небрежении?

– Само собой разумеется, ты можешь забрать сколько хочешь легионов Калена, – солгал он. – Собственно говоря, ни одно из твоих условий не беспокоит меня, кроме отказа помочь мне очистить море от Секста Помпея.

Хмурясь, Антоний поднялся и откинул полог палатки, наверное чтобы видеть лицо Октавиана.

– Италия – твоя провинция, Октавиан. Разве я просил тебя помочь мне управлять моими провинциями?

– Нет, не просил, но и не присылал в казну долю Рима из восточной дани. Уверен, мне не нужно говорить тебе, триумвиру, что государственная казна должна пополняться налогами, из них выплачиваются суммы наместникам провинций, чтобы они могли финансировать свои легионы и оплачивать общественные работы, – прямо сказал Октавиан. – Конечно, я понимаю, что ни один наместник, а тем более триумвир, не ограничивается тем, что должен отправить в Рим, – он всегда просит больше, чтобы что-то оставить себе. Это давняя традиция, и я ее не оспариваю. Я тоже триумвир. Однако за два года твоего наместничества ты не положил в казну ни сестерция. Если бы это было не так, я мог бы купить корабли, необходимые для борьбы с Секстом. Возможно, тебе удобно использовать пиратские корабли как свой флот, поскольку все флотоводцы, которые были на стороне Брута и Кассия, после Филипп решили стать пиратами. Я был бы не прочь и сам использовать их, если бы они не жирели, обгладывая мои кости! Знаешь, чем они занимаются? Доказывают Риму и всей Италии – источнику всех наших лучших солдат, – что миллион солдат не может помочь двум триумвирам, не имеющим кораблей. Ты наверняка получаешь зерно из западных провинций, чтобы сытно кормить свои легионы! Не моя вина, что ты позволил парфянам хозяйничать везде, кроме Вифинии и провинции Азия! Твою шкуру спасает Секст Помпей, пока тебе выгодно поддерживать с ним хорошие отношения. Он продает тебе зерно Италии по умеренной цене, – зерно, напоминаю тебе, купленное Римом и оплаченное из казны Рима! Да, Италия – моя провинция, но мой единственный источник денег – это налоги, которые мне приходится выжимать из всех римских граждан, живущих в Италии. Их недостаточно, чтобы заплатить за корабли и купить украденную пшеницу у Секста Помпея по тридцать сестерциев за модий! Поэтому я снова спрашиваю: где дань с Востока?

Антоний слушал с возрастающим гневом.

– Восток разорен! – крикнул он. – Нет дани, которую я мог бы послать!

– Это неправда, и даже самый последний римлянин в Италии знает это, – возразил Октавиан. – Например, Пифодор из Тралл привез тебе в Тарс две тысячи талантов серебра. Тир и Сидон заплатили тебе еще тысячу. А грабеж Киликии Педии дал четыре тысячи. Всего сто семьдесят пять миллионов сестерциев! Таковы факты, Антоний! Хорошо известные факты!

«Зачем я согласился встретиться с этой мерзкой букашкой? – с недоумением спросил себя Антоний. – Стоило ему напомнить, что о каждом моем шаге на Востоке знает самый последний римлянин в Италии, и он получил надо мною превосходство. Не говоря ничего прямо, он дает понять, что страдает моя репутация. Что меня можно критиковать, что сенат и народ Рима может лишить меня полномочий. Да, я могу пойти на Рим, казнить Октавиана и назначить себя диктатором. Но ведь это я выступал против диктаторства! Брундизий доказал, что мои легионеры не будут драться с легионерами Октавиана. Только один этот факт объясняет, почему маленький verpa может сидеть здесь и бросать мне вызов, открыто демонстрируя свою неприязнь».

– То есть в Риме я не слишком популярен, – угрюмо произнес он.

– Откровенно говоря, Антоний, ты вообще не популярен, особенно после осады Брундизия. Ты счел возможным обвинить меня в том, что я якобы велел жителям Брундизия не впускать тебя в порт, но ты хорошо знаешь, что я этого не делал. Зачем мне это? Мне это совсем невыгодно! Своими действиями ты только напугал римлян, ожидающих, что ты пойдешь войной на них. Чего ты сделать не можешь! Твои легионы не позволят тебе. Если ты действительно хочешь восстановить свою репутацию, ты должен доказать это Риму, а не мне.

– Я не пойду вместе с тобой против Секста Помпея, если ты об этом. У меня всего-то и есть что сотня военных кораблей в Афинах, – соврал Антоний. – Этого недостаточно, поскольку у тебя кораблей нет. Дело в том, что Секст Помпей предпочитает меня тебе, и ты никак не сумеешь спровоцировать его. В данный момент он меня не беспокоит.

– Я и не надеялся, что ты поможешь мне, – спокойно отреагировал Октавиан. – Нет, я больше думал о вещах, видимых всем римлянам, сверху донизу.

– О каких?

– О твоем браке с моей сестрой Октавией.

Антоний, открыв рот, уставился на своего мучителя:

– О боги!

– А что в этом необычного? – тихо спросил Октавиан, улыбаясь. – Я сам только что заключил брачный союз такого же рода, ты ведь знаешь. И я очень доволен. Скрибония хорошая женщина, симпатичная, плодовитая… Я надеюсь, этот брак поможет удерживать Секста в рамках, по крайней мере какое-то время. Но Скрибония не идет в сравнение с Октавией, верно? Я предлагаю тебе внучатую племянницу божественного Юлия, известную и любимую всеми слоями римских граждан, как и его дочь Юлия. Октавия красива, очень добра и заботлива, послушная жена и мать троих детей, один из которых мальчик. Она вне подозрений, чего божественный Юлий ожидал от своей жены. Женись на ней, и Рим поймет, что ты не принесешь ему вреда.

– Зачем это нужно?

– Затем, что, если ты будешь обходиться грубо с такой образцовой женой, как Октавия, в глазах римлян ты станешь чудовищем. Даже не самый умный среди них не простит тебе плохого обращения с ней.

– Понимаю. Да, я понимаю, – медленно проговорил Антоний.

– Ну так по рукам?

– По рукам.

На этот раз Антоний пожал руку Октавиана весьма мягко.

Соглашение было подписано в двенадцатый день октября на городской площади Брундизия, в присутствии толпы ликующих жителей, которые бросали цветы к ногам Октавиана и изо всех сил сдерживались, чтобы не плевать под ноги Антонию. Его вероломства не забыли и не простили, но этот день знаменовал победу для Октавиана и Рима. Больше не будет гражданской войны. Это радовало легионеров, которые ходили по городу, еще более довольные, чем жители Брундизия.

– И что ты думаешь об этом? – спросил Поллион Мецената, когда они ехали по Аппиевой дороге в двуколке, запряженной четырьмя мулами.

– Что Цезарь Октавиан – дипломат и намного лучший переговорщик, чем я.

– Это ты придумал предложить Антонию любимую сестру Октавиана?

– Нет-нет! Это была его идея. Мне казалось это совершенно немыслимым. Когда за день до встречи с Антонием он поделился со мной своими планами, я подумал, что он пошлет меня с этим предложением к Антонию – брр! – и очень испугался. Но нет. Он отправился сам и без сопровождения.

– Он не мог послать тебя, потому что ему надо было переговорить с Антонием напрямую. То, что сказал он, мог сказать только он сам. Думаю, он намекнул Антонию, что тот потерял любовь и уважение римлян. И намекнул так, что Антоний поверил ему. Хитрый маленький mentula – прошу прощения! – хитрый маленький, хм, хорек. Затем он дал Антонию шанс восстановить репутацию, женившись на Октавии. Блестяще!

– Я согласен с тобой, – кивнул Меценат и улыбнулся, представив Октавиана mentula или хорьком.

– Однажды, – задумчиво сказал Поллион, – я ехал с Октавианом в двуколке из Италийской Галлии в Рим после образования триумвирата. Ему было двадцать лет, но говорил он как почтенный консуляр. О запасах зерна, о том, что из-за Апеннин Риму легче доставлять зерно из Африки и Сицилии, чем из Италийской Галлии. Сыпал цифрами и статистикой, как самый дотошный чиновник. Он не пытался отлынивать от работы, а составлял график необходимых дел. Да, памятное путешествие. Когда Цезарь сделал его своим наследником, я подумал, что через несколько месяцев он будет мертв. То путешествие показало мне, что я ошибался. Никто его не убьет.

Атия, вся в слезах, принесла Октавии новости о ее судьбе.

– Дорогая моя девочка! – зарыдала она, падая на грудь Октавии. – Мой неблагодарный сын предал тебя! Тебя! Единственного человека в мире, кого я считала застрахованным от его махинаций, от его безразличия!

– Мама, пожалуйста, говори яснее! – сказала Октавия, помогая Атии сесть. – Что сделал мне маленький Гай?

– Он помолвил тебя с Марком Антонием! Жестоким человеком, который бил свою жену! Он чудовище!

Ошеломленная Октавия упала в кресло и уставилась на мать. Антоний? Она должна выйти замуж за Антония? Тепло медленно разлилось по всему телу. Вмиг ее веки опустились, скрывая блеск в глазах от Атии, уставшей плакать и начинающей метать громы и молнии.

– Антоний! – взвизгнула Атия так громко, что сбежались слуги, которых она нетерпеливо отослала обратно. – Антоний грубый мужик, животное… Ох, нет слов, чтобы описать его!

А Октавия в это время думала: «Неужели мне наконец-то повезло и я выйду замуж за того, за кого хочу выйти? Спасибо, спасибо тебе, маленький Гай!»

– Антоний! – взревела Атия с пеной в уголках рта. – Дорогая девочка! Ты должна собрать всю свою волю и сказать «нет»! «Нет» ему и «нет» моему ужасному сыну!

А Октавия думала: «Я так давно безнадежно, с грустью думаю о нем. В прежние дни, когда он бывал в Италии и навещал Марцелла, я находила предлог, чтобы не присутствовать при этом».