Цикада и сверчок (сборник) Кавабата Ясунари
– Мне и здесь хорошо, – сказала Икэда неприветливо.
Синго даже растерялся, но виду не подал.
Хидэко как будто действительно говорила, что познакомит Синго с женщиной, которая живет вместе с любовницей Сюити. Но тогда Синго пропустил ее слова мимо ушей.
Через два месяца после ухода из фирмы Хидэко все-таки выполнила свое обещание. Для Синго это было большой неожиданностью.
Может быть, Сюити и женщина, с которой он встречается, решили наконец расстаться? Синго хотел подождать, пока разговор не начнет Икэда или Хидэко.
– Хидэко так настойчиво уговаривала меня, что я поняла – сопротивляться бесполезно, вот я и оказалась у вас. – Тон у Икэда был скорее недружелюбный. – Кроме того, я и сама решила, что пойти к вам стоит. Я ведь уже давно уговариваю Кинуко-сан расстаться с вашим сыном – я и подумала, что было бы хорошо, встретившись с вами, заручиться вашим содействием, чтобы разлучить их.
– Я согласен.
– Хидэко говорила мне, что многим обязана вам и сочувствует жене Сюити-сан.
– Жена у него действительно хорошая, – вставила Хидэко.
– Хидэко-сан то же самое говорила и Кинуко-сан, но ведь сейчас очень мало найдется женщин, которые откажутся от мужчины из-за того, что у него хорошая жена. «Я возвращу чужого мужа, а мне за это пусть вернут моего, погибшего на войне, – так говорит обычно Кинуко-сан. – Если бы мне вернули его живым, – говорит она, – каким бы непостоянным он ни был, скольких бы себе женщин ни заводил, я все равно бы его любила. Как ты считаешь, Икэда-сан?» – спрашивает она у меня. А что мне ответить? Так думают все, у кого на фронте погиб муж, и я тоже так думаю. «Разве мало мы натерпелись оттого, что наших мужей послали воевать? – спрашивает Кинуко-сан. – А каково было нам, когда они погибли? Сюити приходит ко мне, это верно, но ведь жена не должна беспокоиться за его жизнь – он вернется к себе домой целый и невредимый. Разве я не права?»
Синго горько усмехнулся.
– Какой бы хорошей ни была его жена, муж-то на фронте у нее не погиб, – продолжала Икэда.
– Странная логика.
– Верно, но она говорила это, когда была пьяна, и плакала… Они с Сюити-сан напились, и Кинуко все твердила: скажи ей – тебе не пришлось ждать с фронта мужа. Ты ждешь мужа, который все равно вернется к тебе. Скажи ей это, непременно скажи. Я тоже была с ними. Вам не кажется, что в любви вдовы, потерявшей на войне мужа, есть что-то непристойное?
– А в чем это выражается?
– Мужчине, тому же Сюити-сан, тоже не годится так напиваться. В эти минуты он очень груб с Кинуко-сан – заставляет ее петь. А Кинуко терпеть не может пения, и петь приходится мне, а голос у меня слабенький. Ведь если Сюити-сан не угомонить – стыдно будет перед соседями… Когда меня первый раз заставили петь, я почувствовала себя оскорбленной, мне было очень обидно, но я подумала, что делает он это не по пьяной, а по фронтовой привычке. Наверно, на фронте Сюити-сан именно так забавлялся с женщинами. И тогда буйные выходки Сюити-сан представились мне поведением моего погибшего на войне мужа, когда он на фронте забавлялся с женщинами. И сразу в груди у меня что-то оборвалось, голову наполнил туман, и я, вообразив себя женщиной, с которой забавляется мой муж, начала плакать и петь самые что ни на есть вульгарные песни. Потом я рассказала об этом Кинуко. Я думаю, сказала я, что это относится только к моему мужу, а может быть, и не к нему одному. С тех пор всякий раз, когда Сюити-сан заставляет меня петь, Кинуко плачет…
Вся эта история показалась Синго болезненно-странной. Он помрачнел.
– Для вас обеих было бы лучше поскорее закончить эту историю.
– Конечно. Когда Сюити-сан уходит, Кинуко часто говорит мне серьезно: Икэда-сан, если это будет продолжаться, мы погибнем. Так что для нее было бы очень хорошо расстаться с Сюити-сан. Но ей кажется, что если они расстанутся, то она уж наверняка погибнет, и она боится остаться без него. Женщина…
– Ничего страшного не произойдет, – сказала сидевшая в стороне Хидэко.
– Конечно. Она ведь такая мастерица. Хидэко-сан тоже это знает.
– Да.
– Вот и то, что на мне, сшила ведь Кинуко-сан, – сказала Икэда и поднялась, как бы демонстрируя свой туалет. – Она, пожалуй, вторая после старшей закройщицы. Ее очень ценят в салоне. Стоило ей только попросить за Хидэко-сан, и ее сразу же взяли на работу.
– Ты, значит, тоже работаешь в салоне?
Синго удивленно посмотрел на Хидэко.
– Да, – кивнула Хидэко, слегка покраснев.
Синго не мог представить себе, чем руководствовалась Хидэко, которая по рекомендации любовницы Сюити устроилась в салон, а сегодня привела к нему Икэда.
– Кинуко-сан, я думаю, не особенно обременительна для Сюитисан в смысле материальном, – сказала Икэда.
– Я тоже так думаю. В материальном – пожалуй, но… – начал было Синго раздраженно и тут же умолк.
– Когда я вижу, как Сюити-сан издевается над Кинуко-сан, я ей всегда говорю, что она должна расстаться с ним.
Икэда сидела, опустив голову и сложив руки на коленях.
– Сюити-сан тоже возвращается домой с тяжелым сердцем. Солдат с раной в сердце. – Она подняла голову. – Не могли бы вы поселить их с женой отдельно? Если бы они остались вдвоем, то, возможно, он расстался бы с Кинуко-сан. Я уже давно размышляю об этом. Какие только мысли не приходили мне в голову…
– Хорошо. Я подумаю.
Синго кивнул. Он ответил холодно, словно отмел предложение Икэда, хотя в глубине души был согласен с ней.
4
Синго не мог позволить себе довериться такой женщине, как Икэда, и поэтому ничего больше не сказал ей. Он только выслушал ее.
Синго не пришлось держаться с ней подобострастно, но зачем, если не для откровенного разговора, она пришла к нему? Ведь она действительно была откровенна. Может быть, чтобы оправдать Кинуко? Нет, пожалуй, не только ради этого. Наверно, я должен даже быть благодарен и Хидэко, и Икэда, думал он.
Во всяком случае, никаких подозрений об истинной причине их прихода у него не возникло.
Но все же самолюбие Синго было задето, и по дороге домой он завернул в небольшой ресторан, где обычно их фирма устраивала приемы. Он уже собрался было войти в зал, но в это время одна из гейш что-то прошептала ему на ухо.
– Что? Наклонись ближе, ничего не слышу, – сказал он раздраженно, схватив гейшу за плечо. Он тут же убрал руку, но гейша вскрикнула, поглаживая плечо:
– Ой, больно.
Синго сделал недовольное лицо, и гейша, прижавшись к нему плечом, увела его на веранду.
– Сюда, пожалуйста.
Он пришел домой около одиннадцати. Сюити еще не вернулся.
– Добрый вечер.
В комнате напротив столовой Фусако кормила грудью младшую девочку, – опершись на локоть, она подняла голову.
– Здравствуй. – Синго заглянул в комнату. – Сатоко спит?
– Да, только что уснула. Еще несколько минут назад она спрашивала меня: мама, что больше, десять тысяч иен или миллион иен, что больше, а? И хохотала. Сказала, чтобы я спросила у дедушки, когда он вернется, и сразу уснула.
– Хм. Довоенные десять тысяч иен и послевоенный миллион иен, – засмеялся Синго. – Кикуко, дай мне стаканчик воды.
– Сейчас. Воды? А кушать не будете?
Кикуко удивила просьба Синго. Она встала и пошла за водой.
– Только из колодца. Хлорированная мне не нравится.
– Хорошо.
– До войны я еще не была замужем, Сатоко еще не было, – сказала Фусако, уже лежа в постели.
– Что до войны, что после войны – лучше бы не выходить замуж.
Услышав скрип колодезного насоса, Ясуко сказала:
– Как только начинает работать насос, от этого скрипучего звука мне становится холодно. Зимой, когда Кикуко рано утром идет к колодцу накачать воды тебе для чая, я еще в постели слышу этот скрип и сразу чувствую – холодно на улице.
– Я все думаю, не поселить ли нам отдельно Сюити с женой, – тихо сказал Синго.
– Поселить отдельно?
– Это было бы лучше, наверно.
– Может быть. Особенно если Фусако надолго останется у нас…
– Мама, я уйду. Если вы из-за меня хотите поселить их отдельно.
Фусако встала с постели и подошла к ним.
– Лучше я поселюсь отдельно. Вот и все.
– Наш разговор не имеет к тебе никакого отношения, – раздраженно сказал Синго.
– Нет, имеет. Да еще какое. Мне Аихара говорил: отец тебя никогда не любил, поэтому у тебя такой противный характер. Мне так обидно было это слушать, прямо ком к горлу подступал.
– Успокойся, пожалуйста. Тебе уже тридцать.
– Нет уж, покоя мне не будет, и я не могу успокоиться.
Фусако прикрыла свою налитую грудь.
Синго устал от всего этого и поднялся.
– Бабка, давай ложиться спать.
Вошла Кикуко со стаканом воды. В другой руке она держала огромный лист. Синго залпом выпил воду.
– А это что такое? – спросил он у Кикуко.
– Лист мушмулы, еще совсем молодой. Луна светит тускло, вижу – около колодца что-то колышется, поблескивает; что это такое, подумала, смотрю – молодые листья мушмулы, большие уже стали.
– Ты совсем еще как школьница, – ехидно сказала Фусако.
Ночной голос
1
Синго разбудил крик, похожий, как ему показалось, на мужской.
Он не мог понять, вой ли это собаки или голос человека. Непонятный звук он воспринял сначала просто как крик.
Он подумал, не предсмертный ли это вой Тэру. Может быть, ее отравили? У Синго отчаянно застучало в висках.
– Ой! – Сдавило грудь. Спазмой сжало сердце.
Тут уж он окончательно проснулся. Это был не вой собаки, а крик человека. Язык заплетается, как будто человеку сдавили горло. Синго дрожал, точно от холода. На кого-то напали…
– Послушай! Ну послушай же! – снова донесся крик.
Сдавленный, отчаянный крик. Почти нечленораздельный.
– Послушай. Ну послушай же.
Его убивают, а он говорит «послушай», оправдываясь или моля о чем-то.
Стук в калитку, словно кто-то ударил по ней. Синго весь сжался и сделал движение, чтобы подняться.
– Кикко-о! Кикко-о!
Голос Сюити, он зовет Кикуко. Язык так заплетается, что «ку» Сюити не в состоянии произнести. Мертвецки пьян.
Обессилев, Синго снова положил голову на подушку. Сердцебиение все еще не утихало. Потирая грудь, Синго старался восстановить дыхание.
– Кикко-о. Кикко-о.
Видимо, Сюити не рукой стукнул по калитке, а упал на нее всей тяжестью.
Синго вздохнул – придется открыть.
Но вдруг он подумал, что будет нехорошо, если он пойдет открывать.
Ведь Сюити с любовью и отчаянием зовет именно Кикуко. Такого голоса Синго никогда у него не слышал. Он похож на вопль ребенка, который зовет мать, когда ему нестерпимо страшно, нестерпимо больно или когда его жизни угрожает смертельная опасность. Сюити, увязший в пучине греха, зовет Кикуко. Он раскрывает ей свое страдающее сердце, заискивает перед ней. Он думает, что Кикуко не слышит, и продолжает звать ее пьяным, ласковым голосом. Он чуть ли не поклоняется ей.
– Кикко-о. Кикко-о.
Синго передается отчаяние Сюити. Сам он ни разу в жизни не звал жену с таким отчаянием и любовью. Может быть, потому, что ему не пришлось испытать такого ужаса, какой охватывал Сюити, когда тот воевал на чужой земле.
Синго прислушался – хорошо бы, Кикуко проснулась. И все-таки ему было немного стыдно, что невестка услышит жалкий голос его сына. Если Кикуко не встанет, разбужу Ясуко, решил он, но лучше бы встала Кикуко.
Синго отодвинул ногой горячую грелку на край постели. Кладут грелку, когда весна уже наступила, вот и стучит в висках.
Класть грелку в его постель было обязанностью Кикуко.
– Кикуко, грелочку бы, – говорил иногда Синго. Когда Кикуко клала в постель грелку, постель дольше сохраняла тепло. И грелка всегда была крепко завинчена.
Ясуко никогда не любила грелок, была ли она больна или здорова, не любит даже сейчас, достигнув уже преклонного возраста. Ноги у нее всегда теплые. Лет до пятидесяти он согревался возле жены, но в последние годы они спят врозь.
Ясуко никогда не кладет ноги на грелку Синго.
– Кикко-о, Кикко-о, – снова донеслось от калитки.
Синго зажег ночник и посмотрел на часы. Почти половина третьего.
Последняя электричка из Токио приходит в Камакура в час ночи, – наверно, Сюити заглянул еще в бар у вокзала.
Прислушиваясь к его крику, Синго подумал, что связи сына с токийской любовницей, видимо, приходит конец.
Но вот Кикуко встала и через черный ход вышла во двор.
Синго с облегчением погасил свет.
– Ты прости его, – пробормотал он про себя, словно бы обращаясь к Кикуко.
Сюити шел, наверно, повиснув на Кикуко.
– Больно, больно, отпусти, – сказала Кикуко. – Ты схватил меня рукой за волосы.
– Правда?
В кухне, споткнувшись, они оба упали.
– Перестань. Тише… Клади на колени… Будешь так напиваться, ноги опухнут.
– Ноги опухнут? Ври больше.
Кикуко, наверно, положила ноги Сюити себе на колени и пыталась стянуть ботинки.
Она простила. Синго еще не совсем успокоился, но в такие минуты, когда Кикуко вот так прощала своего мужа, он всегда радовался.
Кикуко, видимо, с самого начала слышала крики Сюити.
И все-таки Синго чувствовал, как она добра: положив на колени ноги пьяного Сюити, вернувшегося от любовницы, она стаскивает с него ботинки.
Уложив Сюити спать, Кикуко пошла запереть черный ход и калитку.
Храп Сюити доносился даже до Синго.
Сюити встретила жена, уложила его в постель, и вот он уже спит, а каково Кинуко, с которой Сюити напился до беспамятства? Разве не в ее доме он пьет и буянит, разве не ее доводит до слез?
Больше того, может быть, именно благодаря тому, что Сюити встретился с Кинуко, его жена, хотя часто плохо выглядит, раздалась в бедрах.
2
Громкий храп Сюити вскоре прекратился, но Синго уже не мог заснуть. Он подумал: неужели отвратительная привычка храпеть передалась от Ясуко сыну?
А если нет, то сегодня он храпит просто оттого, что сильно пьян.
Правда, в последнее время Синго не слышит, чтобы жена храпела.
Видно, пока холодно, она спит крепко.
На следующий день после бессонной ночи память у Синго ухудшается, а иногда он становится еще и сентиментальным.
Вот и сейчас он с какой-то сентиментальностью слушал крики Сюити, зовущего Кикуко. Разве у Сюити не просто заплетался язык? Разве не пытался он прикрыть свое непристойное поведение тем, что пьян?
Любовь и отчаяние в голосе Сюити, невнятно звавшего жену, Синго уловил скорее всего потому, что именно этого он и ждал от сына.
Так или иначе, за тот крик Синго все простил Сюити. И подумал, что Кикуко тоже не сможет не простить его. Эта мысль была продиктована и отцовским эгоизмом.
Казалось, трудно относиться к Кикуко лучше, чем Синго, и все равно в глубине души он всегда на стороне родного сына.
Сюити ведет себя безобразно. Напился у любовницы, в Токио, приехал домой и валяется под забором.
Сюити еще повезло, что не Синго вышел открыть калитку, – он бы не промолчал, и Сюити сразу бы протрезвел. С Кикуко проще. Повис на ней, и она безропотно втащила его в дом.
Кикуко – жертва Сюити – сама же и даровала ему прощение.
Еще не раз придется Кикуко, которой только что исполнилось двадцать лет, прощать своего мужа, если они проживут с Сюити столько же времени, сколько прожили Синго с Ясуко. Способна ли Кикуко прощать без конца?
Но ведь то, что называют семейной жизнью, – это мрачная трясина, неизменно поглощающая зло, чинимое друг другу супругами. И любовь Кинуко к Сюити, и любовь Синго к Кикуко тоже без остатка поглотит трясина семейной жизни Сюити и Кикуко.
Вполне разумно, считал Синго, что в послевоенном законодательстве единицу семьи составляют не родители и дети, как было раньше, а муж и жена.
– Да, трясина семейной жизни, – пробормотал он. – Надо Сюити с Кикуко поселить отдельно.
Привычка повторять шепотом самые сокровенные мысли пришла к Синго со старостью.
– Трясина семейной жизни, – прошептал он. Это означало, что муж и жена только вдвоем должны терпеть зло, которое чинят друг другу, и топить его в трясине.
Ведь сознательность жены в том и состоит, чтобы безропотно принимать любое зло, которое творит муж.
Скоро весна.
Синго почесал бровь.
Даже когда просыпаешься ночью, уже не так неприятно, как зимой.
Еще до того, как Синго услышал крик Сюити, он проснулся от странного сна. Тогда, сразу, он еще помнил его. Но, всполошившись из-за Сюити, почти совсем забыл.
Возможно, сон исчез из его памяти от сердцебиения.
Из всего сна он запомнил лишь, как девочке лет четырнадцати-пятнадцати делали аборт и слова: «Итак, девочка такая-то навеки становится святой».
Синго во сне читал рассказ. Он кончался именно этими словами.
Синго читал рассказ и одновременно видел его сюжет во сне, как спектакль или фильм. Во сне Синго был не действующим лицом, а зрителем.
В четырнадцать-пятнадцать лет сделать аборт и стать святой – удивительная вещь, но этому предшествовала длинная история. Синго читал во сне рассказ о чистой любви мальчика и девочки. Когда он окончил чтение и проснулся, растроганность осталась.
Кажется, девочка даже не знала, что она беременна, и не помышляла ни о каком аборте, а только тосковала по мальчику, с которым ее разлучили, – примерно такова была эта история. Неестественная и неприглядная.
Забытый сон потом не воссоздашь. Сном были и чувства, испытанные от чтения рассказа.
Во сне у девочки скорее всего было имя, он скорее всего видел и ее лицо, но в памяти осталось лишь тусклое воспоминание о том, какого роста, вернее, сколь миниатюрна была девочка.
Кажется, одета она была в европейское платье.
Синго попытался убедить себя, что у девочки было лицо старшей сестры Ясуко, но, вероятно, он ошибался.
Сон приснился ему, несомненно, из-за заметки во вчерашнем вечернем выпуске газеты.
Под крупным заголовком «Девочка родила двойню. Весенние события в Аомори» было напечатано: «Благодаря обследованию, проведенному отделом общественного здравоохранения префектуры Аомори, мы познакомились с потрясающими фактами: среди женщин, у которых в соответствии с законом о евгенике была прервана беременность, пятнадцатилетних – пять, четырнадцатилетних – три, тринадцатилетних – одна, в возрасте учениц средней школы второй ступени (шестнадцать-восемнадцать лет) – четыреста, из них учениц средней школы второй ступени – двадцать процентов. Беременных среди учениц средней школы в городе Хиросаки – одна, в городе Аомори – одна, в уезде Минамицугару – четыре, в уезде Китацугару – одна. Из-за неосведомленности в половых вопросах две десятые процента, несмотря на вмешательство профессиональных врачей, погибло, а два с половиной процента находятся в тяжелом состоянии, и мы можем лишь испытывать величайшую тревогу за жизнь малолетних матерей, которые погибают от рук тех, кто не имеет ничего общего с профессиональными врачами».
Всего было описано четыре случая родов. Четырнадцатилетняя ученица средней школы в уезде Китацугару в феврале прошлого года родила двойню. Мать и дети здоровы. Юная мать продолжает учиться в школе. Родители даже не знали о беременности дочери.
Семнадцатилетняя ученица средней школы второй ступени договорилась со своим одноклассником, что они поженятся, и летом прошлого года забеременела. Родители обоих, поскольку дети еще школьники, заставили прервать беременность. Но и девушка и юноша заявляют: «Для нас это не игра. Мы все равно скоро поженимся».
Газетная заметка потрясла Синго. Вот почему он и увидел во сне, как девочке делают аборт.
Но сон Синго рассказывал не о постыдном, дурном поведении девочки и мальчика, а об их чистой любви, о «девочке, ставшей навеки святой». Перед сном он обо всем этом давно забыл.
Потрясение Синго превратилось в удивительный сон. Почему?
Может быть, своим сном Синго спасал и сделавшую аборт девочку, спасал и самого себя.
Во всяком случае, во сне было добросердечие.
Но его ли собственное добросердечие проснулось во сне? – заглянул в себя Синго.
Не остатки ли молодости, еще не совсем утраченные им, стариком, принесли ему сон о чистой любви мальчика и девочки, думал с надеждой Синго.
Эта надежда и была причиной того, что, проснувшись, он почувствовал в криках Сюити любовь и отчаяние, которые он слушал, полный добросердечия.
3
На следующее утро Синго, еще лежа в постели, слышал, как Кикуко расталкивает Сюити.
В последнее время Синго просыпается чуть свет и не знает, что делать, – Ясуко, которая любит поспать, начнет ворчать: «До седых волос дожил, а все не спится, противно», – да и вставать раньше невестки ему не к лицу, он это понимает, и Синго прокрадывается в переднюю, открывает дверь, достает газету и, снова забравшись в постель, не спеша читает.
Он слышит, как Сюити идет к умывальнику.
Собрался, наверно, почистить зубы, но только взял в рот зубную щетку, как ему стало плохо, – наверно, вырвало.
Кикуко мелкими шажками пробежала на кухню.
Синго встал. На веранде он столкнулся с Кикуко, которая возвращалась из кухни.
– О, вы уже встали, отец.
Кикуко резко остановилась, словно наткнувшись на неожиданное препятствие, – щеки у нее вспыхнули. Из стакана, который она держала в руке, что-то выплеснулось. Наверно, она несла из кухни холодное сакэ – Сюити опохмелиться.
Бледное, без всякой косметики, лицо Кикуко покраснело, в полусонных глазах вспыхнуло смятение, на наивно приоткрытых бледных губах, обнажив красивые зубы, мелькнула смущенная улыбка, – какая она миловидная, подумал Синго.
Неужели в Кикуко осталось еще так много детского? Синго вспомнил ночной сон.
Собственно, если вдуматься, нет ничего странного в том, что дети, о которых писала газета, женятся и рожают детей. В старое время ранних браков было сколько угодно.
Сам Синго в возрасте этих детей был по уши влюблен в старшую сестру Ясуко.
Увидав, что Синго пошел в столовую, Кикуко поспешила открыть там ставни.
В комнату ворвалось уже совсем весеннее солнце.
Кикуко, словно бы испугавшись обилия света, подняла руки к голове и стала поправлять сбившиеся во сне волосы.
Листья на гинкго в храме еще не распустились, но в утренних лучах солнца уже чувствовался запах набухших почек.
Кикуко быстро переоделась и принесла чашку зеленого чая.
– Простите, отец, немножко задержалась.
Встав с постели, Синго всегда пьет горячий чай. Определить, сколько нужно заварки, очень трудно. Чай, который приготовляет Кикуко, самый вкусный.
Интересно, смогла бы его разведенная дочь делать это лучше, чем Кикуко, думал Синго.
– Пьяному теперь дают опохмелиться. В старое время, чтобы протрезветь, пили просто зеленый чай. Так что ты не суетись, Кикуко, – пошутил Синго.
– Ой, отец. Вы уже все знаете?
– Проснулся от крика. Сначала подумал, что это Тэру воет.
– Что вы говорите.
Кикуко сидела потупившись, казалось, у нее нет сил подняться.
– Я проснулась еще раньше, чем Кикуко, – сказала из другой комнаты Фусако. – Ужасный был крик, даже страшно стало, но Тэру не лаяла, и я поняла, что это Сюити.
Фусако вошла в столовую как была – в ночном кимоно, кормя грудью дочь.
Лицо невзрачное, зато грудь белая, красивая.
– Почему ты в таком виде? Неряха, – сказал Синго.
Читать бесплатно другие книги:
