Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы Морган Ричард

– Ну, это будет зависеть от того, за чем вы решили обратиться, – сказал Роспиноджи, покосившись на Шнайдера. – Ян выражался весьма туманно. Но пойдемте же. Даже в Участке 27 для обсуждения дел найдутся местечки поуютней.

Мы зашагали за ним. Приблизившись к ожидавшему отряду ополчения, он резко щелкнул языком. Тот, кто его сюда доставил, неловко наклонился и снова поднял его на руки. Я услышал, как у шедшей за мной Тани Вардани на секунду перехватило дыхание, когда она увидела, что представлял собой этот мужчина.

Это, безусловно, не самое худшее из того, что может произойти с человеческим существом, я видел вещи и пострашнее – если уж на то пошло, я видел вещи пострашнее совсем недавно; тем не менее вид развороченной головы, зацементированной серебристым композитом, производил зловещее впечатление. Если бы спросили меня, я бы сказал, что эта оболочка стала жертвой шрапнели. После любого выстрела из оружия направленного действия просто нечего было бы восстанавливать. А так кто-то где-то взял на себя труд скрепить череп, залить прорехи полимерной смолой, а на место глаз вставить фоторецепторы, которые теперь сидели в провалах, словно пара серебряных пауков-циклопов, поджидающих добычу. После чего, судя по всему, ствол головного мозга частично реанимировали, так, чтобы он мог поддерживать деятельность вегетативной системы и базовую двигательную активность, а также, возможно, выполнять нескольк запрограммированных команд.

Давно, задолго до того, как меня подстрелили у Предела, со мной служил сержант, чья афро-карибская оболочка действительно была его собственным телом. Как-то ночью, когда мы пережидали спутниковую бомбардировку в руинах какого-то храма, он пересказал мне миф, который его предки, брошенные в оковах в трюмы кораблей, некогда перевезли через земной океан, а позже, ведомые надеждой на новое начало, через бескрайние просторы марсианских астронавигационных карт – в мир, позже получивший имя Латимер. Это была история о том, как колдуны создавали для себя рабов, оживляя тела мертвых. Я забыл, как капрал называл таких существ, но уверен, что он причислил бы к ним то создание, на руках которого восседал Джоко Роспиноджи.

– Нравится? – мальчишка, пристроившийся в неприятной близости к изувеченной голове, наблюдал за мной.

– Не особенно.

– Ну, с точки зрения эстетики, конечно… – Мальчик деликатно замолчал. – Но если подбинтовать в нужных местах и подобрать мне подходящие лохмотья, из нас получится поистине жалостное зрелище. Калека и невинное дитя выбираются из-под обломков разрушенных жизней – идеальный камуфляж для критических ситуаций.

– Все тот же старина Джоко, – Шнайдер подошел к нам и ткнул меня в бок. – Как я тебе и говорил. Все просчитывает наперед.

Я пожал плечами:

– Я знавал случаи, когда колонны беженцев расстреливали просто для того, чтобы попрактиковаться в стрельбе по движущимся мишеням.

– О, об этом мне известно. Этот вот наш дружок был тактическим морпехом вплоть до своей печальной кончины. На его подкорке – или где там они хранятся – осталось немало неизжитых рефлексов, – мальчик подмигнул мне. – Я бизнесмен, а не технарь. Я подрядил софтверную компанию в Лэндфолле сделать из его остатков нечто пригодное к употреблению. Смотрите.

Рука парня нырнула в карман куртки, и мертвец вытащил из чехла за спиной длинноствольный бластер. Произошло это чрезвычайно быстро. Зажужжали фоторецепторы, сканируя пространство слева направо. Роспиноджи широко ухмыльнулся и вынул из кармана руку с зажатым в ней пультом управления. Большой палец мальчика шевельнулся, и бластер аккуратно вернулся в чехол. Рука, державшая Роспиноджи, даже не шелохнулась.

– Таким образом, – весело прощебетал тот, – если не получится сыграть на жалости, мы всегда можем избрать более прямолинейные варианты. Но вообще я настроен оптимистично. Удивительно, но даже в наше непростое время найдется не так уж много солдат, которым не составит труда выстрелить в ребенка. Ну да хватит разговоров: не пора ли нам подкрепиться?

Роспиноджи занимал верхний этаж и пентхаус обшарпанного офисного здания в двух шагах от «хвоста» раскопа. Оставив сопровождение ополченцев снаружи, за исключением двоих, мы двинулись сквозь прохладный полумрак к грузовому лифту, расположенному в углу. Ходячий мертвец отодвинул рукой решетку двери. Ее грохот раскатился эхом по пустым помещениям над нашими головами.

– Помнится, – сказал мальчик, когда лифт поехал вверх, – когда-то все здесь было завалено археологическими находками первой категории, упакованными и готовыми к отправке в Лэндфолл. Кладовщики пахали круглыми сутками, посменно. Работы на раскопе не прекращались ни на миг, их шум не затихал ни днем ни ночью. Как биение сердца.

– Вы тоже этим занимались? – спросила Вардани. – Складированием археологических находок?

В полутьме я увидел, как по губам Шнайдера скользнула улыбка.

– Когда был помоложе, – ответил Роспиноджи, подтрунивая сам над собой. – Но я действовал в более… скажем так, организаторском качестве.

Лифт прошел сквозь потолок склада и с лязгом остановился. Мы очутились в неожиданно ярко освещенном помещении, отделенном от остальной площади этажа перегородками янтарного цвета. Солнечный свет сочился в окна сквозь тканевые шторы. Свозь лифтовую решетку я увидел пестрые узорчатые ковры, паркет из черного дерева и длинные низкие диваны, расставленные вокруг того, что я поначалу принял за небольшой бассейн с внутренней подсветкой. Войдя внутрь, я осознал, что углубление в полу содержит не воду, а широкий горизонтальный экран, на котором открывала рот поющая женщина. В двух углах комнаты то же изображение воспроизводилось уже в более удобном для просмотра формате на вертикально установленных друг над другом экранах размером поскромнее. У дальней стены располагался длинный стол, уставленный едой и напитками, которых хватило бы на целый взвод.

– Устраивайтесь, – сказал Роспиноджи, направляясь со своим мертвецом-телохранителем к арке дверного проема. – Я на минуту. Еда и напитки вон там. А, да, звук, если нужен.

Динамики неожиданно ожили, и я сразу узнал песню Лапине – правда, не ее дебютный кавер хитовой джанк-сальсы «Открытое пространство», который наделал столько шума в прошлом году. Композиция, которую она исполняла сейчас, была медленней, с отдельными вкраплениями практически предоргазменных стонов. На экране Лапине висела вниз головой, обхватив ногами ствол танка-паука, и томно мурлыкала, глядя в камеру. Вербовочный гимн, судя по всему.

Шнайдер прошагал к столу и принялся наваливать на тарелку всё подряд, не пропуская ни единого блюда. Я проследил глазами, как ополченцы встали на пост около лифта, пожал плечами и присоединился к Шнайдеру. Таня Вардани последовала было за нами, но внезапно изменила курс и подошла к одному из зашторенных окон. Ее тонкая рука потянулась к вытканным на материи узорам.

– Я же говорил, – бросил мне Шнайдер. – Если в этой части планеты кто-то и может подключить нас к системе, то это Джоко. Он поддерживает связь со всеми деловыми Лэндфолла.

– Ты хочешь сказать, поддерживал до войны?

Шнайдер покачал головой:

– И до, и во время. Ты же слышал, что он рассказывал насчет политинспектора. Такую штуку он точно не смог бы провернуть, если бы не был в системе.

– Если он до сих пор в системе, – спросил я терпеливо, по-прежнему глядя на Вардани, – что ж застрял в этой дыре?

– Может, ему тут нравится. Он здесь вырос. Да и вообще, ты в Лэндфолле-то бывал? Вот уж где настоящая дыра.

Лапине исчезла с экрана, и взамен пошло что-то документальное на тему археологии. Мы со своими тарелками устроились на одном из диванов. Шнайдер уже приготовился было приступить к еде, когда вдруг заметил, что я с этим не спешу.

– Давай-ка подождем, – произнес я негромко. – Чисто из вежливости.

Он фыркнул:

– Что, думаешь, он нас отравить собрался? С чего бы? Какой в этом смысл?

Но тарелку отставил.

Изображение на экране снова сменилось, на этот раз кадрами военной хроники. Праздничные вспышки лазерного огня на какой-то темной равнине и карнавальная иллюминация разрывающихся реактивных снарядов. Звук отредактировали, наложив на гром отдаленных раскатов бесстрастный голос комментатора, начитывающего текст, составленный в максимально безобидных выражениях. «Сопутствующий ущерб», «противник нейтрализован».

Джоко Роспиноджи вынырнул из дверного проема в противоположной стене. Он был уже без куртки, зато с двумя женщинами, выглядевшими так, словно они материализовались из софта для виртуального борделя. Их задрапированные в муслин фигуры с не поддающимися законам гравитации формами были так же ненатурально безупречны, а выражения лиц так же безучастны. Восьмилетка Роспиноджи, стоящий между этими двумя лакомыми кусочками, смотрелся комично.

– Иванна и Кэс, – представил он спутниц. – Мои постоянные компаньонки. Любому мальчику нужна мамочка, правда же? Или две. Ну а теперь… – он неожиданно громко щелкнул пальцами, и женщины прошествовали в другой конец комнаты, к накрытому столу.

Джоко сел на соседний с нами диван:

– …к делу. Чем конкретно я могу быть полезен тебе и твоим друзьям, Ян?

– А вы перекусить не хотите? – спросил я.

– А, – Роспиноджи улыбнулся и указал на своих компаньонок. – Ну, вот они будут, а я искренне привязан к обеим.

На лице Шнайдера проступило смущение.

– Что, нет? – Роспиноджи вздохнул и протянул руку к моей тарелке. Взяв первую попавшуюся булочку, он откусил от нее кусок. – Ну вот. Теперь-то мы можем перейти к делу? Ян? Пожалуйста?

– Мы хотим продать тебе шаттл, Джоко, – проговорил Шнайдер, вгрызаясь в куриную ногу. – С бешеной скидкой.

– Неужели?

– Угу. Считай, что он из армейского резерва. «Ву Моррисон ISN-70», очень малый износ, никакой официальной информации о прежних владельцах.

Роспиноджи улыбнулся:

– Сильно в этом сомневаюсь.

– Проверь, если хочешь, – Шнайдер проглотил прожеванный кусок. – База данных подчищена лучше, чем твои налоговые декларации. Дальность полета шестьсот тысяч километров. Универсальная конфигурация, полет в дальнем космосе, суборбитальный полет, передвижение под водой. Послушен в управлении, как бордельная подстилка.

– Да, я припоминаю, что семидесятки – неплохие машины. Или это ты же мне и говорил, Ян? – мальчик погладил свой лишенный растительности подбородок жестом, явно перешедшим по наследству от предыдущей оболочки. – Ну, да не важно. Орудиями, я так полагаю, предмет этой сногсшибательной сделки оснащен?

Шнайдер кивнул, не прекращая жевать:

– Микроракетная турель на носу. Плюс система запуска хлопушек. Полный программный пакет автоматизированной защиты, очень достойная версия.

Я подавился булочкой.

Женщины проплыли к дивану, где сидел Роспиноджи, и симметрично расположились по бокам от него, словно эффектное обрамление. С момента их появления я не слышал от них не только ни слова, но даже ни звука. Женщина слева от Роспиноджи начала кормить его со своей тарелки. Привалившись к женщине, он принялся жевать, задумчиво глядя на меня.

– Ну хорошо, – произнес он наконец. – Шесть миллионов.

– Ооновских? – спросил Шнайдер, и Роспиноджи рассмеялся:

– Санов. Шесть миллионов санов.

Стандартная Археологическая Находка, денежная единица, учрежденная в ту пору, когда правительство Санкции представляло собой лишь мелкую шестеренку глобального административного механизма, а в настоящее время – непопулярная мировая валюта. По сравнению с латимерским франком, сан напоминал болотную пантеру, карабкающуюся по грузовому пандусу с антифрикционным покрытием. Сейчас один доллар Протектората (ООН) стоит двести тридцать санов.

Шнайдер пришел в ужас, возмущенный до глубины своей скупердяйской души:

– Ты издеваешься, что ли, Джоко? Даже шесть миллионов ооновских – только половина его настоящей цены. Это же «Ву Моррисон», чувак.

– А криокапсулы в нем есть?

– Э-э-э… нет.

– Ну и на кой хер он мне тогда сдался, Ян? – спросил Роспиноджи спокойно. Он бросил взгляд на женщину справа, и та безмолвно протянула ему бокал вина.

– Видишь ли, сейчас единственное, ради чего кому-то, кроме военных, может понадобиться космический корабль, – это вылететь отсюда, прорваться сквозь блокаду и вернуться на Латимер. Я понимаю, что заявленные шестьсот тысяч километров дальности полета для умелого пилота не предел и что навигационные системы у «Ву Моррисонов» пристойные, я в курсе; но при скоростях, которые можно выжать из «ISN-70», притом левой комплектации, все равно понадобится в лучшем случае тридцать лет, чтобы добраться до Латимера. Для этого нужны криокапсулы, – он поднял руку, останавливая протесты Шнайдера. – И я не знаю никого, буквально никого, кто мог бы их достать. Ни за баб, ни за бабки. Лэндфоллский Картель понимает, что к чему, Ян, и все ходы и выходы перекрыл наглухо. Никто не выберется отсюда живым – по крайней мере, до конца войны. Вот и весь сказ.

– Можно без проблем продать его кемпистам, – заметил я. – Военная техника им нужна как воздух; они заплатят.

Роспиноджи кивнул:

– Да, мистер Ковач, они заплатят, и заплатят они в санах. Потому что ничего другого у них нет. Ваши «клиновские» дружки об этом позаботились.

– Они мне не дружки. Я просто ношу их форму.

– Однако же она хорошо на вас сидит.

Я пожал плечами.

– Как насчет десяти? – с надеждой спросил Шнайдер. – Кемписты платят впятеро больше за восстановленные суборбитальники.

Роспиноджи вздохнул:

– Ну да, а тем временем мне придется его где-то прятать и давать на лапу тем, кто его обнаружит. Это же тебе не скутер-внедорожник. Кроме того, придется устанавливать контакт с кемпистами, что, как ты, возможно, знаешь, в наши дни карается принудительным стиранием. Надо будет устраивать секретную встречу – причем брать с собой вооруженную охрану на случай, если эти горе-революционеры вздумают реквизировать товар, вместо того чтобы раскошеливаться. Как они, скорее всего, и поступят, если прийти безоружным. Оцени организационные расходы, Ян. Я тебе услугу оказываю, помогая сбыть его с рук. К кому еще ты с ним пойдешь?

– Восемь…

– Шесть нас устроит, – вклинился я. – И мы благодарны за услугу. Но как насчет того, чтобы подсластить сделку, подбросив нас в Лэндфолл и снабдив кое-какой бесплатной информацией? Просто в качестве дружеского одолжения.

Взгляд мальчика стал острым, переместился на Таню Вардани.

– Бесплатной информацией, значит? – он комически подергал бровями. – Такой, знаете ли, не существует в природе. Но разве что в качестве дружеского одолжения. Что вы хотите знать?

– Лэндфолл, – сказал я. – Кто там самая шустрая рыба-бритва за пределами Картеля? Я имею в виду корпорации второй, возможно, даже третьей величины. Какая новая звезда собирается вспыхнуть на горизонте ближайшего будущего?

Роспиноджи задумчиво отхлебнул вина:

– Хм-м. Рыбы-бритвы. Не думаю, что у нас на Санкции IV они водятся. Да и на Латимере, если уж на то пошло.

– Я с планеты Харлан.

– Ах вот как. Но не из куэллистов, я так полагаю, – он кивнул на форму «Клина». – Принимая во внимание вашу нынешнюю политическую позицию, я имею в виду.

– Не стоит слишком уж упрощать куэллизм. Кемп постоянно цитирует Куэлл, но, как большинство людей, он избирателен.

– Ну, мне трудно судить, – Роспиноджи поднял ладонь, останавливая наложницу, протягивавшую ему очередной кусок. – Касательно бритв. По моим прикидкам, их найдется максимум штук шесть. Из тех, кто прибыл в последних рядах, в основном с Латимера. Межпланетники начали подпускать к кормушке местных конкурентов лишь лет двадцать назад. К тому времени, разумеется, у них уже были в кармане и Картель, и правительство. На долю остальных пришлись жалкие крохи. Большинство игроков третьего эшелона уже готовятся разъезжаться по домам; война им попросту не по карману, – он огладил несуществующую бороду. – Что касается второго эшелона… Пожалуй, «Сатакарн Ю ассошиэйтс», «PKN», «Мандрейк корпорейшн». Все они довольно плотоядны. Возможно, смогу нарыть еще парочку. Вы планируете что-то им предложить?

Я кивнул:

– Косвенным образом.

– Ну что ж, в таком случае присовокуплю к бесплатной информации бесплатный совет. Скармливайте им свое подношение на длинной палке, – отсалютовав мне бокалом, Роспиноджи осушил его и дружелюбно улыбнулся. – Потому что, если вы этого не сделаете, они отхватят вам руку по локоть.

Как у многих других городов, обязанных своим существованием наличию космопорта, у Лэндфолла не было центра как такового. Вместо этого город беспорядочно расползся по полупустынной равнине в южном полушарии, там, где столетие назад приземлились первые колонизационные баржи. Каждая корпорация, имевшая долю в освоении планеты, просто строила в произвольном месте равнины свое собственное летное поле, окружая его кольцом служебных строений. Со временем эти кольца расширились, пересеклись друг с другом и в конце концов слились, образовав лабиринтообразную, лишенную центра конурбацию с самыми зачаточными следами общего городского планирования, призванного увязать их воедино. Прибыла вторая волна инвесторов, которые начали арендовать или покупать землю у первой волны, обустраивая себе ниши как на финансовом рынке, так и в быстро разрастающейся метрополии. Тем временем в других местах планеты уже возникали новые города, но пункт Устава о карантине экспортируемых товаров гарантировал, что все доходы археологической индустрии Санкции IV в какой-то момент непременно должны проходить через Лэндфолл. Отъевшись на неограниченной диете, включавшей экспорт археологических находок, распределение земельных участков и выдачу лицензий на раскопки, бывший космопорт разбух до чудовищных размеров. Сейчас он занимал две трети равнины, а его двенадцать миллионов жителей составляли почти тридцать процентов того, что осталось от общего населения Санкции IV.

Это была преисподняя.

Мы со Шнайдером шагали по грязным улицам, засыпанным мусором и красноватым песком. Воздух был сухим и горячим, а тени от зданий не хватало для того, чтобы укрыться от стоящего высоко над горизонтом солнца. Я чувствовал, как по лицу течет пот, а мокрые волосы липнут к шее. В окнах и зеркальных фасадах, бок о бок с нами шествовали наши двойники в черных униформах. Я был почти что рад их компании. Кроме них, вокруг не было ни души, и мерцающая неподвижность застывшего в полуденном зное города действовала мне на нервы. Под ногами отчетливо хрустел песок.

Найти нужное место не составило труда. Башня возвышалась в конце квартала, словно отполированная бронзовая боевая рубка, вдвое превосходящая высотой окружающие здания и абсолютно безликая внешне. Как у большинства архитектурных сооружений Лэндфолла, у нее был зеркальный фасад, и отраженный солнечный свет не давал смотреть на него прямо. Это была не самая большая высотка в Лэндфолле, но в ней чувствовалась стихийная мощь, пульсация которой распространялась на все близлежащие объекты и позволяла составить неплохое представление о ее создателях.

«Проверка человеческого тела на прочность».

Фраза вывалилась из моей памяти, точно спрятанный труп из шкафа.

– Как близко ты хочешь подойти? – нервно спросил Шнайдер.

– Чуть ближе.

Оболочка от «Хумало», как все спецмодификации, разработанные для «Клина Карреры», снабжена стандартным дисплеем для вывода спутниковых геолокационных данных, довольно удобным в использовании, если не засирать его заглушками и антизаглушками, которыми забиты практически все частоты на Санкции IV. Я моргнул, наводя резкость, и всю левую часть поля зрения заняла сетка перекрестков и кварталов. На одной из улиц монотонно мерцали две точки.

«Проверка человеческого…»

Я слегка подкрутил масштаб, и изображение принялось с головокружительной скоростью увеличиваться, пока я не обнаружил, что рассматриваю собственную макушку с высоты многоэтажного здания.

– Черт.

– Что? – Шнайдер напрягся, застыв, как ему явно казалось, в боевой стойке ниндзя. Его закрытое солнечными очками лицо приняло комически встревоженное выражение.

«Проверка…»

– Ничего, – я уменьшил изображение, и на краю дисплея вновь показалась башня. Кратчайший путь услужливо высветился желтым, предлагая пересечь два перекрестка. – Нам сюда.

«Проверка человеческого тела на прочность – лишь одно из передовых направлений…»

По желтой линии через пару минут мы вышли к узкому подвесному мосту, перекинутому через высохший канал. Двадцатиметровый мост плавно уходил вверх, упираясь противоположным концом в бетонный выступ. По обе стороны от моста параллельно располагались еще два. Дно канала покрывал обычный городской мусор: выброшенная бытовая техника с торчащими из потрескавшихся корпусов проводами, пустые упаковки из-под еды, скомканная, выцветшая на солнце одежда, напоминающая безжизненные тела, искромсанные пулеметным огнем. Надо всем этим, по другую сторону свалки, нас поджидала башня.

«Проверка человеческого…»

Шнайдер топтался перед мостом:

– Ты идешь?

– Угу, и ты тоже. Мы же партнеры как-никак, – я слегка подтолкнул его в спину и двинулся вперед, наступая ему на пятки, так что ему волей-неволей тоже пришлось перебирать ногами. Подготовка посланника пыталась совладать с неслабыми дозами гормонов, которые выбросила моя оболочка, приводя меня в боевую готовность; и на этом фоне мое настроение становилось все более приподнятым, на слегка истерический лад.

– Мне просто не кажется, что…

– Если что-то пойдет не так, вали все на меня, – я подтолкнул его снова. – Давай, давай.

– Если что-то пойдет не так, мы покойники, – пробормотал он угрюмо.

– Ага, как минимум.

Пока мы шли вперед, Шнайдер так цеплялся за перила, словно мост сотрясали яростные порывы ветра.

С противоположной стороны выступ оказался краем ничем не примечательной пятидесятиметровой площади. Мы остановились, созерцая бесстрастную громаду башни. Намеренно или нет, но эта бетонная площадка, окаймлявшая здание, представляла собой прекрасное стрельбище. Нигде в поле зрения не наблюдалось ни единого укрытия, а единственными путями отступления были либо узкий, идеально простреливающийся мост, либо головоломный прыжок на дно высохшего канала.

«Со всех сторон открыты, и карты наши биты», – тихонько пропел Шнайдер, повторяя мелодию и слова кемпистского революционного гимна. Я не мог его винить. С момента как мы очутились в свободном от глушилок радиоэфире города, я и сам пару раз ловил себя на том, что мычу это сраное «Открытое пространство»; версия Лапине неслась отовсюду, достаточно близкая к кемпистскому оригиналу, чтобы воскресить воспоминания годичной давности. Тогда оригинал раздавался на пропагандистских каналах повстанцев каждый раз, когда правительственные глушилки делали перерыв. В гимне шла речь об истории – по всей очевидности, назидательной – обреченного на смерть взвода добровольцев, удерживающих позицию под натиском преобладающих сил противника во имя любви к Джошуа Кемпу и революции. Исполнялось это дело на мотив привязчивой джанк-сальсы, которая намертво застревала в голове. Почти все мои люди на Северном пределе могли спеть ее от начала до конца – что они часто и делали, к ярости политофицеров Картеля, которые испытывали слишком сильный страх перед формами «Клина» и не осмеливались хоть что-то предпринять по этому поводу.

Действие мелодии оказалось столь вкрадчиво-ядовитым, что даже наиболее прокорпоративно настроенные граждане не могли не мычать ее себе под нос. Этот факт плюс сеть информаторов Картеля, работавщих за комиссию, привел к тому, что пенитенциарные учреждения по всей Санкции IV вскоре лопались по швам от музыкально одаренных политзаключенных. Учитывая возросшие сложности в поддержании порядка, было принято решение нанять дорогостоящую консалтинговую команду, которая быстро разродилась новой, перелицованной версией текста, и ее положили на оригинальную мелодию. Певицу-конструкт Лапине разработали и запустили именно для того, чтобы презентовать хит о мальчике, который осиротел во время предательской атаки кемпистов, но был усыновлен добрым корпоративным блоком, вырос и полностью реализовал свой потенциал, став топ-менеджером планетарного уровня.

Этой балладе недоставало военной романтики оригинала, но, так как некоторые места кемпистского текста были умышленно продублированы, люди, как правило, не отличали разные версии друг от друга и напевали гибрид, слепленный из обрывков обеих и нанизанный на мотивчик сальсы. В таких куплетах любой революционный подтекст сходил на нет. Консалтинговая команда получила премию, а также отчисления с доходов Лапине, которую крутили сейчас по всем государственным каналам. В ближайшем будущем планировался выход альбома.

Шнайдер прекратил напевать:

– Как думаешь, у них тут все схвачено?

– Полагаю, да.

Я кивнул на башню, в сторону отполированных дверей метров в пять высотой. По обе стороны этого внушительного портала находились произведения абстрактного искусства, каждое из которых заслуживало названия «Симметрия сталкивающихся яиц» или – я увеличил кратность нейрохимического зрения, чтобы убедиться наверняка, – «Избыточная огневая мощь в боевой полуготовности».

Шнайдер проследил направление моего взгляда:

– Автотурели?

Я кивнул:

– Две автоматических пушки и, по крайней мере, четыре лучевых орудия, насколько я могу разглядеть отсюда. Оформление сделано с большим вкусом. Среди скульптур и не заметишь.

В каком-то смысле это был хороший знак.

За те две недели, что мы успели провести в Лэндфолле, я не заметил на улицах ни единого признака войны, кроме чуть большего, чем обычно, числа людей в униформах по вечерам да наростов в виде автотурелей быстрого реагирования кое-где на высотных зданиях. Сплошь и рядом могло показаться, что вся заваруха происходит на какой-то другой планете. По крайней мере «Мандрейк корпорейшн» выглядела готовой ко встрече с Джошуа Кемпом в случае, если ему удастся дойти до столицы.

Проверка человеческого тела на прочность – лишь одно из передовых направлений, являющихся на сегодняшний день ключевыми в исследовательских программах «Мандрейк корпорейшн». Наша конечная цель – достижение максимальной утилитарности всех ресурсов.

«Мандрейк» приобрела этот участок десять лет назад. Тот факт, что они строили здание, закладываясь на вооруженное восстание как возможный вариант развития событий, говорил о стратегическом расчете гораздо более дальнего прицела, чем у любого другого конкурента. Корпоративным логотипом «Мандрейк» являлся фрагмент спирали ДНК на фоне микросхем; пресс-релизы агрессивно вопили о «больших дивидендах» и «радикально новом подходе». Финансовые дела компании с началом войны резко пошли в гору.

Подходяще.

– Как думаешь, они на нас сейчас смотрят?

Я пожал плечами:

– Всегда кто-нибудь да смотрит. Так устроена жизнь. Вопрос в том, обращают ли они на нас внимание?

Шнайдер раздраженно поморщился:

– Ладно, в таком случае как думаешь, обратили они на нас внимание?

– Сомневаюсь. Вряд ли у автоматических систем такие настройки. Война идет слишком далеко отсюда. На нас форма дружественных войск, а комендантский час начинается только в десять. Мы ничего необычного из себя не представляем.

– Пока что.

– Пока что, – согласился я, отворачиваясь. – Ну что ж, пошли обращать на себя внимание.

Мы зашагали по мосту в обратную сторону.

– Вы не похожи на творческих личностей, – заметил промоутер, загружая последний из наших файлов. Мы пришли в гражданской одежде, купленной утром взамен униформы, нам вынесли оценку прямо на пороге, и, похоже, она была явно невысока.

– Мы охрана, – сообщил я любезно. – Это она вот творческая личность.

Его взгляд скользнул к сидящей напротив Тане Вардани, прячущейся за темными очками и непроницаемым молчанием. За последнюю пару недель ее формы уже начали потихоньку округляться, но под длинным черным плащом этого было не увидеть, а лицо ее по-прежнему оставалось исхудавшим. Промоутер хмыкнул, явно удовлетворенный увиденным.

– Ну, – он развернул на весь экран индикатор трафика и какое-то время изучал его. – Не знаю, что у вас там за продукт, но хочу заметить, что у вас будет предостаточно конкурентов, имеющих финансовую поддержку государства.

– Что, вроде Лапине?

Насмешка в голосе Шнайдера была бы слышна и на межгалактических расстояниях. Промоутер пригладил свою треугольную, в подражание армейской моде бородку, откинулся в кресле и уперся ботинком в военном стиле о край стола. У основания бритого черепа красовались три или четыре разъема с боевым софтом быстрой загрузки, слишком блестящие, чтобы не быть дизайнерскими копиями.

– Не стоит смеяться над мейджорами, друг мой, – бросил он небрежно. – Имей я хоть два процента с проекта Лапине, сейчас жил-поживал бы в Латимер-сити. Знаете самый лучший способ в военное время держать искусство на коротком поводке? Скупить его на корню. Корпорации прекрасно об этом знают. У них есть технические возможности, чтобы торговать искусством по-крупному, и влияние, чтобы задушить конкурентов цензурой. Так что, – он постучал пальцем по экрану, на котором маленькой фиолетовой торпедой светился наш пакет файлов, словно торпеда, ждущая запуска, – что бы у вас там ни было, оно должно быть прямо-таки охеренно чумовым, чтобы проплыть против такого сильного течения.

– Вы всех клиентов так обнадеживаете? – спросил я.

Он мрачно улыбнулся:

– Я реалист. Вы платите, я ваше добро проталкиваю. Для того чтобы доставить его по назначению в целости и сохранности, к вашим услугам лучший софт для обхода ограничения доступа, который только есть на Лэндфолле. Как и заявлено на вывеске: «Мы сделаем вас заметным». Но не ждите, чтобы я вас при этом еще и обхаживал, это в набор услуг не входит. Там, куда вы хотите впрыснуть эту свою штуку, происходит слишком много всякого-разного, чтобы испытывать оптимизм по поводу ваших шансов.

В раскрытые окна третьего этажа вливался уличный шум. Воздух снаружи стал прохладней с приближением вечера, но в кабинете промоутера по-прежнему стояла духота. Таня Вардани нетерпеливо поерзала.

– Это нишевая вещь, – проскрежетала она. – Может, уже начнем?

– Да, конечно, – промоутер еще раз бегло взглянул на экран, где виднелись четкие зеленые цифры суммы, которую нам предстояло заплатить. – Ну что ж, пристегните ремни. Вашим кредитам предстоит стремительный полет.

Он нажал на кнопку. Экран тронула легкая рябь, и лиловая торпеда исчезла. Рассыпавшись спиралевидными завитками, она растаяла за стеной корпоративной системы защиты данных, где ее след затерялся даже для хваленого софта промоутера. Зеленые цифры счетчика бешено закрутились, превратившись в одни сплошные размытые восьмерки.

– Ну я же говорил, – промоутер осуждающе покачал головой. – Системы ограничения доступа аналогичного уровня стоили бы им годовых прибылей за одну только установку. Но экономия дорого обходится, друзья мои.

– Оно и видно, – заметил я, глядя, как тают, будто неэкранированный сердечник из антиматерии, наши кредиты, и подавил неожиданно возникшее желание вырвать промоутеру горло голыми руками. Не то чтобы дело было в деньгах – их хватало. Возможно, за шаттл «Ву-Моррисон» шести миллионов санов было мало, но в Лэндфолле на них мы могли жить по-королевски.

Дело было не в деньгах.

Дело было в дизайнерских псевдовоенных безделушках и ленивых рассуждениях о том, что делать с искусством военного времени, во всей этой напускной пресыщенности в стиле «плавали-знаем», тогда как мужчины и женщины по другую сторону экватора рвали друг друга на части ради незначительных изменений в системе, обеспечивавшей сытую жизнь Лэндфолла.

– Готово, – руки промоутера отбили на консоли короткую барабанную дробь. – Насколько я могу судить, отбыло по назначению. Пора отбывать и вам, девочки и мальчики.

– Насколько ты можешь судить? – повторил Шнайдер. – Это что еще за херня?

Ответом ему была еще одна мрачная улыбка:

– Так. Вы контракт-то прочитайте. Выполняем ваш заказ наилучшим возможным образом. Ну так вот это и есть наилучший возможный образ на Санкции IV. Вы покупали последнее слово техники, а не гарантии.

Он вытащил из машины наш выпотрошенный кредитный чип и перебросил через стол Тане Вардани, которая невозмутимо положила чип в карман.

– Ну и сколько нам ждать? – спросила она, зевая.

– А я что, ясновидящий? – промоутер вздохнул. – Ответ может быть через пару дней, может, через месяц. Может, никогда. Все зависит от вашей демки, а ее я не видел. Я всего-навсего почтальон. Идите домой, ждите почты.

Наше отбытие сопровождалось тем же напускным отсутствием интереса, что прием и обслуживание. Оказавшись снаружи и окунувшись в вечерние сумерки, мы свернули налево, перешли на другую сторону улицы и поднялись на террасу кафе. Кричащая головывеска промоутерской конторы оказалась прямо перед нами, метров на двадцать ниже. На носу был комендантский час, и кафе уже практически опустело. Мы сбросили сумки под стол и заказали кофе ристретто.

– Сколько ждать? – снова спросила Вардани.

– Минут тридцать, – я пожал плечами. – Зависит от их ИИ. Самое большее сорок пять.

Они прибыли прежде, чем я успел допить кофе.

Это был непримечательный фургон коричневого цвета, неуклюжий и маломощный с виду, но опытному взгляду было очевидно, что он бронированный. Фургон обогнул угол, проскользил метров сто по улице и медленно подполз к зданию, где находился офис промоутера.

– Ну вот и пожаловали, – пробормотал я, чувствуя, как растеклась по венам нейрохимия «Хумало». – Ждите здесь оба.

Я неторопливо поднялся и пересек улицу, засунув руки в карманы и склонив голову набок, изображая зеваку. Плотно прижавшись к обочине, фургон остановился у двери промоутерского офиса. Боковая дверь открылась. Оттуда выбрались пять одетых в комбинезоны фигур, чьи движения отличала профессиональная скупость. Фигуры скрылись внутри здания, дверь фургона снова закрылась.

Лавируя в потоке прохожих, спешивших за последними покупками, я слегка ускорил шаг, и мои пальцы сомкнулись вокруг лежавшего в кармане предмета.

Лобовое стекло фургона выглядело прочным и почти непрозрачным. С помощью нейрохим-зрения я смог различить сквозь него две сидящие фигуры и смутные очертания еще одной, приподнимающейся с места, чтобы выглянуть наружу. Глядя на фасад магазина, я преодолел последние метры, отделявшие меня от фургона, и оказался прямо перед ним.

Пора.

Моя левая рука выскользнула из кармана. Плотно прижав к ветровому стеклу плоский диск термитной гранаты, я немедленно переместился вперед и вбок.

Бах!

Пуская в ход термитную гранату, отступать нужно очень быстро. Новые модели разработаны так, что все осколки и девяносто пять процентов огня направлены к поверхности контакта, но пяти процентов с другой стороны хватит, чтобы превратить в кровавую кашу любого, кто стоит на пути.

Фургон содрогнулся. Взрыв внутри бронированного корпуса прозвучал негромко и глухо. Я нырнул в здание промоутера и взбежал по ступенькам.

На площадке первого этажа вытащил из кобуры нейроинтерфейсники; пластины из биосплава, вшитые под кожу моих ладоней, уже напряглись в предвкушении действия.

На третьем этаже они выставили часового, но не ожидали нападения сзади. Я выстрелил ему в затылок, взлетел по ступеням последнего лестничного марша – брызги крови и ошметки белого вещества изукрасили стену – и оказался на площадке следующего этажа еще до того, как тело парня коснулось пола, и ворвался в дверь офиса за углом.

Эхо первого выстрела, обжигающее, словно первый глоток виски…

Обрывки изображения.

Промоутер, пытающийся подняться со стула, на котором его удерживают двое. Одна рука высвобождается и указывает на меня:

– Вот о…

Ближний к двери громила разворачивается…

Уложить его. Очередь в три патрона, с левой руки.

Кровь веером разлетается в воздухе – гипербыстрое за счет нейрохимии движение, чтобы увернуться от брызг.

Командира взвода узнать легко. Выше, внушительнее, еще что-то неуловимое. Вопль: «Какого ху…»

Выстрелить в корпус. В грудь и руку с оружием. Разнести эту руку в клочья.

«Калашников» в правой плюет огнем и свинцом.

Оставшиеся двое бросают прижатого к креслу, вырывающегося промоутера, тянутся за оружием…

Теперь с обеих рук – в голову, корпус, куда попало.

«Калашниковы» издают отрывистый лай, как два жаждущих крови пса.

Тела дергаются, валятся на пол…

Кончено.

На крошечный офис обрушилась тишина. Промоутер съежился под трупом одного из нападавших. Где-то в консоли что-то искрило и потрескивало – там, где прошла по касательной или насквозь одна из моих пуль. С лестницы донеслись голоса.

Я опустился на колени рядом с телом главаря и положил на пол оружие. Я вытащил из-за ножен, висевших на пояснице и прикрытых курткой, вибронож. Включив его, с силой уперся в позвоночник мертвеца свободной рукой и принялся за работу.

– Ох, мать твою, – горло промоутера сдавил спазм, после чего его вырвало прямо на консоль. – Твою же мать.

Я поднял на него взгляд:

– Заткнись, это не так-то просто.

Тот снова вжался в кресло.