Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы Морган Ричард

– Спасибо, – она держала пачку в сложенных ковшом ладонях, словно та была каким-то зверьком, которого она только что спасла, вытащив из воды.

Я молчал, курил, скользя взглядом по деревьям, стеной выстроившимся вдоль берега. Рефлекторная осторожность без всякого фактического повода для беспокойства – посланнический аналог расслабленного постукивания пальцами в такт музыке. Посланник помнит об опасности вокруг так же, как большинство людей знает, что, если выпустить предмет из рук, он упадет на землю. Навыки посланника закладываются на инстинктивном уровне. Посланник никогда, ни при каких условиях не теряет бдительности, так же как нормальный человек не разожмет пальцев, держа на весу наполненный стакан.

– Вы что-то со мной сделали.

Она произнесла эти слова тихо, как и предыдущие, но когда я перевел на нее взгляд, то увидел, что ее глаза уже не пусты. Ее фраза не была вопросом.

– Я это чувствую, – она прикоснулась к голове широко растопыренными пальцами. – Вот здесь… как будто бы… отверстие.

Я кивнул, пытаясь подобрать верные слова для объяснения. В большинстве миров, на которых мне довелось побывать, вторжение в чужое сознание расценивается как серьезное нарушение моральных норм, и только государственным органам позволяется заниматься этим на регулярной основе. Не было никаких оснований полагать, что сектор Латимера, Санкция IV или Таня Вардани отнесутся к этому иначе. Техники кооптации, используемые чрезвычайными посланниками, позволяют довольно бесцеремонно вторгнуться в глубокие колодцы психосексуальной энергии, управляющей человеком на генетическом уровне. Должным образом разработанная материнская порода животной силы, залегающая в этих колодцах, ускоряет психологическое исцеление на несколько порядков. Процесс начинается с легкого гипноза, затем устанавливается поверхностная эмоциональная связь, а затем следует стадия тесного телесного контакта, который отличается от сексуальной прелюдии только названием. Слияние обычно завершается мягким, гипнотически вызванным оргазмом, но в случае Вардани что-то заставило меня отказаться от этого последнего этапа. Процедура и без того слишком походила на сексуальное насилие.

С другой стороны, Вардани мне была нужна в хорошей психической форме, а в нормальных обстоятельствах восстановление этой формы заняло бы месяцы, если не годы. У нас не было этого времени.

– Это особая техника, – сказал я осторожно. – Терапевтическая система. Я в прошлом был чрезвычайным посланником.

Она затянулась сигаретой:

– Я считала, что посланники – машины для убийства.

– Это Протекторат хочет, чтобы вы так считали. Они внушают это людям, чтобы держать колонии в подсознательном страхе. На самом деле все гораздо сложнее и, в конечном счете, если вдуматься, намного страшнее, – я пожал плечами. – Большая часть людей вдумываться не любит. Слишком велик труд. Куда лучше полагаться на отредактированные и примитивные выжимки.

– И что же это за кадры?

Разговор завязывался. Я склонился к пламени костра.

– С Шарии. Адорасьона. Посланники, большие, грозные, высокотехнологичные, они прямо с луча гиперсвязи загружаются в наисовременнейшие модели биотехоболочек, чтобы сокрушить любые силы сопротивления. Конечно, бывало и такое, но большинство людей не знают, что пять наших самых удачных операций прошли практически бескровно, исключительно дипломатическими средствами, пусть и под прикрытием. Политическая инженерия. Мы появлялись, исчезали, и никто даже не замечал нашего присутствия.

– Похоже, вы этим гордитесь.

– Вовсе нет.

Она пристально посмотрела на меня:

– Потому и «бывало»?

– Вроде того.

– Ну и каким образом покидают ряды чрезвычайных посланников?

Я ошибался. Это был не разговор. Таня Вардани меня прощупывала.

– Ты сам подал в отставку? Или тебя выперли?

Я слабо улыбнулся:

– Если не возражаешь, я бы предпочел сменить тему.

– Сменить тему? – она не повысила голоса, но в нем зазвенели ледяные отзвуки ярости. – Черт тебя подери, Ковач. Кого ты из себя строишь? Заваливаешься на эту планету со своим сраным оружием массового поражения и мордой профессионального убийцы и пытаешься изобразить тут передо мной глубокую душевную травму? В жопу тебя и твою боль. Я чуть не умерла в том лагере. Видела, как умирают другие женщины и дети. Мне насрать, через что ты там прошел. Отвечай. Почему ты ушел из Корпуса?

Наступившую тишину нарушал только треск костра. Я нашел взглядом тлеющий в его сердцевине уголек и некоторое время наблюдал за его янтарным мерцанием. Я снова видел лазерный огонь, полосующий грязь, и изуродованное лицо Джимми де Сото. Эта картина всплывала в моей голове бессчетное число раз, но я так и не смог к ней привыкнуть. Какой-то идиот как-то сказал, что время лечит все раны, но в его времена еще не было посланников. Наша подготовка посланников включала в себя фотографическую память, и уход из Корпуса не помогает от нее избавиться.

– Ты знаешь что-нибудь об Инненине? – спросил я.

– Разумеется, – было бы странно, если бы не знала: Протекторат не так часто получал по морде, так что, когда это случалось, новости разлетались быстро, даже и на межгалактические расстояния. – Ты там был?

Я кивнул.

– Я слышала, что все погибли в результате вирусной атаки.

– Не совсем так. Вся вторая волна, да. Вирус запустили слишком поздно, чтобы накрыть первый плацдарм, но какая-то его часть просочилась через коммуникационную сеть и поджарила большую часть оставшихся. Мне повезло. Мой коммуникатор был неисправен.

– Ты потерял товарищей?

– Да.

– И подал в отставку?

Я покачал головой:

– Был списан по инвалидности. Психопрофиль показал непригодность к службе в Корпусе.

– Ты же сказал, что твой коммуникатор…

– От вирусной атаки я не пострадал, меня вывело из строя то, что случилось после, – я говорил медленно, стараясь не растрвожить осевшую в глубине горечь. – Была назначена следственная комиссия – об этом ты, должно быть, тоже слышала.

– Они предъявили обвинение Верховному командованию, так?

– Ну да, и обвинение продержалось минут десять. После чего дело закрыли. Вот примерно тогда я и стал не годен к службе в Корпусе. Можно сказать, у меня произошел кризис веры.

– Очень трогательно. – Вспышка гнева израсходовала силы Вардани, ярость в ее голосе внезапно сменилась усталостью. – Жалко, что он недолго продлился, да?

– Я больше не работаю на Протекторат, Таня.

Она кивнула на мой китель:

– Эта униформа говорит об обратном.

– Эта униформа, – я прикоснулся к черной ткани и поморщился, – исключительно временное явление.

– Не думаю, Ковач.

– На Шнайдере такая же, – напомнил я.

– Шнайдер… – его имя неуверенно слетело с ее губ. О том, что его зовут не Мендель, она определенно услышала впервые. – Засранец твой Шнайдер.

Я повернул голову в сторону шаттла. Грохот, доносившийся оттуда, явно был неоправданно громким. Методы, которыми я вывел Вардани из ступора, Шнайдер воспринял довольно болезненно; еще меньший восторг вызвала у него просьба оставить нас у костра наедине.

– Вот как? Я считал, что вы с ним…

– Ну… – с минуту она молча смотрела на огонь. – Он привлекательный засранец.

– Ты знала его до раскопок?

Она покачала головой:

– До раскопок никто никого не знал. Обычно просто получаешь назначение и надеешься на лучшее.

– И ты получила назначение в Дангрек? – спросил я небрежно.

– Нет, – она поежилась, словно от холода. – Я мастер Гильдии. Могла остаться на равнине, если бы захотела. Я сама выбрала Дангрек. Остальные в команде были скребунами, которым выбирать не приходилось. В причины моего прихода они не поверили, но были молоды и полны энтузиазма. Наверно, подумали, что даже раскопки в компании эксцентрика лучше, чем никаких раскопок.

– А что у тебя были за причины?

Наступила долгая пауза, во время которой я мысленно проклинал себя за оплошность. Мой интерес был искренним: о Гильдии археологов я знал только по популярным изданиям, пересказывающим основные моменты ее истории и нечастые успехи. Мне не доводилось встречать мастера Гильдии прежде, а то, что смог сообщить о раскопках Шнайдер, по всей очевидности, он почерпнул из постельных разговоров с Вардани и переврал из-за поверхностности собственных знаний. Мне хотелось услышать полную версию. Но если Таня Вардани чего-то и успела хлебнуть с избытком во время своего заключения, то это допросов. Даже та крохотная толика настойчивости, что проступила в моем голосе, должна была подействовать на нее как разорвавшаяся бомба-«мародер».

Пока я соображал, как бы половчее прервать наступившую паузу, Таня заговорила сама. Голос ее при этом дрожал лишь самую малость:

– Ты хочешь добраться до корабля? Менде… – она запнулась. – Шнайдер тебе о нем рассказал?

– Да, но рассказ был довольно невнятный. Вы что, знали, что он там окажется?

– Не то чтобы знали. Но обнаружив, не удивились. Рано или поздно такое должно было случиться. Тебе доводилось читать Вычинского?

– Доводилось о нем слышать. Теория центров, верно?

Она натянуто улыбнулась:

– Теория центров не принадлежит Вычинскому; она просто всем ему обязана. Вычинский, впрочем, не только он, в свое время утверждал: все находки, связанные с марсианами, указывают на то, что их общество было куда более атомизированным, чем наше. Ну ты понимаешь – крылатые плотоядные существа, ведущие свое происхождение от летающих хищников; практически никаких культурных свидетельств стайного поведения, – ее речь стала гладкой, разговорная манера непроизвольно все больше сменялась лекторской. – Из этого вытекает, что им было нужно куда больше личного пространства, чем нам, а также ослабленная тенденция к социальному взаимодействию в целом. Можешь думать о них как о хищных птицах, если угодно. Агрессивные одиночки. Тот факт, что у них вообще были города, говорит о том, что им удалось, по крайней мере частично, преодолеть это генетическое наследие – возможно, таким же образом, каким человечеству удалось худо-бедно обуздать ксенофобию, следствие стайного поведения. В чем Вычинский расходится с остальными экспертами, так это в своей уверенности в том, что такая тенденция подавлялась лишь до степени, необходимой, чтобы социализация была достаточно желательной, а по мере технологического развития начала высвобождаться обратно. Пока все понятно?

– Более-менее.

На самом деле с пониманием у меня проблемы не было, и основные положения мне уже в том или ином виде приходилось слышать раньше. Но чем больше говорила Вардани, тем свободнее себя чувствовала, и чем дольше продолжался рассказ, тем больше была вероятность, что ее стабильное состояние закрепится. Даже за те недолгие мгновения после того, как она вошла в лекторский режим, она успела оживиться: жестикуляция стала активной, отрешенность на лице сменилась сосредоточенностью. С каждой секундой Таня Вардани все больше становилась собой.

– Ты упомянул теорию центров. Это фуфловая производная от взглядов Вычинского: ее состряпали говнюки Картер и Богданович, решившие попаразитировать на его работах по марсианской картографии. Дело в том, что одна из особенностей марсианских карт – отсутствие на них общих центров. Куда бы ни отправлялись археологические команды, они всегда обнаруживали, что в центре карт, которые им удавалось найти на раскопках, находится само место раскопок. Любой населенный пункт помещал себя аккурат в сердцевину карт, обозначая себя самой крупной блямбой, вне зависимости от истинного размера или очевидного значения. Вычинский утверждал, что в этом нет ничего удивительного, поскольку это хорошо увязывается с уже имеющимися у нас предположениями об устройстве марсианского мышления. Для любого марсианина, составляющего карту местности, самым важным пунктом на ней неизбежно был тот, где находился составитель. Все, что сделали Картер и Богданович, – распространили эту логику на астронавигационные карты. Если каждый марсианский город полагал себя центром планетарной карты, то каждая колония, в свою очередь, считала себя центром марсианской гегемонии. Поэтому тот факт, что Марс на всех этих картах обозначен большой точкой в абсолютном центре, объективно говоря, ничего не значит. Марс легко мог быть недавно колонизированным захолустьем, а настоящий центр могла скрывать за собой буквально любая другая маленькая отметина, – она презрительно поморщилась. – Вот в чем состоит теория центров.

– Похоже, тебе она не кажется очень убедительной.

Вардани выдохнула дым в ночную темноту:

– Нет, не кажется. Как сказал в свое время Вычинский, какая, на хер, разница. Картер с Богдановичем совершенно упустили главное. Признавая справедливость предположения Вычинского о марсианском восприятии пространства, они должны были также понять, что вся концепция гегемонии как таковая была, по всей вероятности, чужда марсианскому мышлению.

– О как.

– Ну да, – еще одна натянутая улыбка, более принужденная, чем предыдущая. – Вот тут-то дело начало принимать политический оборот. Вычинский официально заявил, что, в каком бы месте ни зародилась марсианская раса, нет никакой причины полагать, что значение ее изначального мира в общем порядке вещей превосходило – я цитирую – «необходимый фактический общеобразовательный минимум» – конец цитаты.

– «Мама, а откуда мы взялись?» Что-то вроде этого?

– Именно. Можно указать это место на карте со словами «вот откуда мы когда-то вышли», но, поскольку «где мы находимся сейчас» намного важнее, дань уважения родине этим и исчерпывается.

– Вычинский навряд ли думал о том, чтобы отказаться от своих взглядов как категорически противных человеческой природе?

Вардани пристально посмотрела на меня:

– Сколько тебе на самом деле известно о Гильдии, Ковач?

Я отмерил большим и указательным пальцем скромный отрезок:

– Извини, просто люблю повыделываться. Я с планеты Харлан. Процесс Минору и Гретцки пришелся на мои подростковые годы. Я в то время состоял в банде. Тогда, чтобы показать, какой ты антисоциальный, проще всего было нарезать воздушные граффити на тему суда там, где народу побольше. Мы все знали тексты протоколов наизусть. «Категорически противны человеческой природе» часто повторялось в отречении Гретцки. Похоже, это была шаблонная формула Гильдии, чтобы обеспечить сохранность исследовательских грантов.

Вардани опустила взгляд:

– Какое-то время так и было. И нет, Вычинский не стал плясать под эту дудку. Он любил марсиан, восхищался ими и говорил об этом публично. Поэтому его имя тебе известно лишь в связи с говнотеорией центров. Его лишили финансирования, изъяли из печати большую часть его работ и передали эстафету Картеру и Богдановичу. И эти две шлюхи с удовольствием отсосали в ответ. В тот же год комиссия ООН одобрила семипроцентное увеличение стратегического бюджета Протектората исключительно из-за параноидальной предпосылки, что где-то там за углом нас поджидает Марсианская Сверхкультура и готовится напасть.

– Мило.

– Ага, и опровергнуть невозможно. Все астронавигационные карты, обнаруженные на других планетах, подтверждают изыскания Вычинского: каждая планета помещает себя в центр, так же как это сделал Марс, и этим единственным фактом запугивают ООН, которая поддерживает большой стратегический бюджет и усиленное военное присутствие на всех территориях Протектората. Никто не желает знать о том, в чем истинный смысл теории Вычинского, а те, кто говорит об этом слишком громко или пытается применить его результаты в собственных исследованиях, либо немедленно лишаются финансирования, либо подвергаются осмеянию, что в итоге означает одно и то же.

Она швырнула сигарету в огонь, наблюдая, как ее пожирает пламя.

– Это и с тобой произошло? – спросил я.

– Не совсем.

С последним слогом она плотно сомкнула губы, словно навешивая на тему замок. За спиной я услышал шаги Шнайдера, у которого исчерпался список ремонтных работ или терпение. Я пожал плечами:

– Договорим позже, если будет желание.

– Может быть. Ну а теперь выкладывайте, два мачо, что это за фигню с гравитационными маневрами вы сегодня устроили?

Я взглянул на Шнайдера, присаживающегося к костру:

– Слышал? Поступила жалоба на развлекательную программу рейса.

– Суки всё-таки эти пассажиры, – хмыкнул Шнайдер, опускаясь на песок и на лету подхватывая шутку. – Ничего не меняется.

– Ты будешь рассказывать или я?

– Твоя же была идея. «Севен» еще остались?

Вардани подняла пачку и бросила Шнайдеру. Повернулась ко мне:

– Итак?

– Какими бы там археологическими достоинствами ни обладало побережье Дангрека, – начал я медленно, – оно все-таки находится на территории Северного предела, а Северный предел для «Клина Карреры» – это одна из девяти ключевых целей, необходимых для победы в войне. И, судя по количеству органических повреждений, нанесенных в этом регионе к настоящему моменту, кемписты пришли к такому же заключению.

– И?

– И организация археологической экспедиции на территорию, за которую сражаются Кемп с «Клином», не вписывается в мое представление о мудрых поступках. Нам нужно, чтобы боевые действия перенесли.

– Перенесли?

Я с большим удовольствием услышал недоверие в ее голосе. Желая усилить эффект, я продолжил, снова пожав плечами:

– Перенесли или отложили. Как получится. Так или иначе, нам нужна помощь. И единственное место, где мы можем получить помощь такого рода, – это корпорации. Мы направляемся в Лэндфолл, а раз я в настоящий момент, предположительно, должен находиться на фронте, Шнайдер – кемпистский дезертир, ты – военнопленная, а наш шаттл – чужая собственность, нам не помешает оставить кое-какой ложный след. Спутниковое наблюдение покажет, что встреча с «умными» минами закончилась для нас печально. Обломки, найденные при осмотре морского дна, подтвердят эту версию. Если никто не вознамерится копать слишком уж глубоко, нас посчитают пропавшими без вести или погибшими, что меня устраивает как нельзя лучше.

– Ты рассчитываешь, что они на этом остановятся?

– Ну, война есть война. Смерть тут дело обычное, – я вытянул из костра ветку и принялся набрасывать на песке карту континента. – Может, конечно, вызвать вопросы, что это я вообще здесь делал, вместо того чтобы принимать командование на Пределе, но такого рода детали обычно начинают анализировать только после боевых действий. Сейчас у «Клина Карреры» мало сил на севере, а кемписты продолжают теснить их к горам. С фланга наступает Президентская гвардия, – я ткнул в песок своей импровизированной указкой, – а отсюда наносит ракетные удары флот ледоколов Кемпа. У Карреры есть занятия поважнее, чем разбираться в обстоятельствах моей кончины.

– И ты правда полагаешь, что Картель все это поставит на паузу исключительно ради тебя? – горящий взгляд Тани Вардани переместился с моего лица на Шнайдера. – Ты же на это не купился, правда, Ян?

Тот неопределенно махнул рукой:

– Просто выслушай его, Таня. Он в системе, так что он знает, о чем говорит.

– Ага, как же, – беспокойный, обжигающий взгляд снова вернулся ко мне. – Не думай, будто я не признательна за то, что ты вытащил меня из лагеря, – я признательна. Думаю, ты даже не представляешь насколько. Но теперь, когда я оттуда выбралась, я бы очень хотела остаться в живых. Это вот все, весь этот план – полная лажа. Ты просто нас всех угрохаешь – нас либо прихлопнет корпоративный самурай в Лэндфолле, либо мы поляжем под перекрестным огнём у Дангрека. Не станут они…

– Ты права, – сказал я терпеливо, и она удивленно смолкла. – В какой-то степени ты права. Крупные корпорации из Картеля даже слушать нас не будут. Им проще убить нас, устроить тебе виртуальный допрос, как следует надавить, пока ты не выложишь все, что им нужно, а потом придержать информацию до конца войны, который будет для них победным.

– Если будет.

– Будет, – уверил я. – Они всегда побеждают, так или иначе. Но мы не станем обращаться к крупным корпорациям. Мы поступим умнее.

Я сделал паузу и принялся ворошить костер, выжидая. Углом глаза я видел, как напряженно склонился вперед Шнайдер. Без Тани Вардани план ничего не стоил, и мы все это понимали.

Раздавался шепот прибоя. Что-то хрустело и потрескивало в пламени костра.

– Ладно, – она слегка шевельнулась, словно прикованный к постели больной, который пытается устроиться поудобнее. – Продолжай. Я слушаю.

У Шнайдера вырвался вздох облегчения. Я кивнул:

– Мы сделаем вот что. Мы возьмем в оборот одну конкретную корпорацию – из тех, что помельче и поголоднее. Прощупывание ситуации может занять какое-то время, но сложностей, думаю, не будет. А после того как определим цель, мы сделаем им предложение, от которого они не смогут отказаться. Уникальную сделку с ограниченным сроком действия, завлекательной скидкой и гарантированным удовольствием от покупки.

Я заметил, как Вардани переглянулась со Шнайдером. Возможно, она вспомнила о нем из-за всех этих товарно-денежных метафор.

– Какой бы маленькой и голодной ни была эта корпорация, Ковач, она все равно остается корпорацией, – ее глаза смотрели прямо в мои. – Финансовые возможности планетарного масштаба. А убийство и виртуальный допрос вряд ли обходятся дорого. Как ты намереваешься исключить этот вариант?

– Просто. Напугать их.

– Напугать их, – она на мгновение замолчала, а затем издала короткий непроизвольный смешок. – Ковач, тебя надо записывать и продавать. Ты идеальное средство для выхода из посттравматического синдрома. Ну поведай же. Как ты собираешься напугать корпоративный блок? Покажешь им кукольный спектакль в жанре слэшера?

Мои губы тронула неподдельная улыбка:

– Что-то вроде того.

Половину утра следующего дня Шнайдер провозился, зачищая базу данных шаттла, пока Таня Вардани бесцельно нарезала круги по песку или присаживалась у открытого люка, чтобы поговорить с пилотом. Я предоставил их самим себе и ушел на дальний конец берега, к мысу, оканчивающемуся черной скалой. Взобраться на нее не составило труда, и вид, открывийся оттуда, искупал те несколько царапин, которых стоило восхождение. Я прислонился к скале и взглянул на горизонт, вспоминая обрывки сна, который привиделся мне предыдущей ночью.

Харлан по стандартам пригодной для обитания планеты невелик, и его моря безостановочно ходят ходуном под влиянием трех его лун. Санкция IV намного больше, даже больше, чем Латимер или Земля, и не имеет естественных спутников, из-за чего океаны на ней огромны, а воды в них спокойны. На фоне воспоминаний о годах моей юности на Харлане эта тишь и гладь всегда казалась мне слегка подозрительной, как будто море затаило свое соленое дыхание в ожидании какого-то катаклизма. Чувство нельзя было назвать приятным, и подготовка его, как правило, блокировала, попросту не давая подобным сравнениям всплывать в мозгу. Во время сновидений подготовка работает не так эффективно, и, очевидно, в эти моменты что-то в моей голове и начинало проверять ее защитный барьер на прочность.

Во сне я стоял на покрытом галькой берегу где-то на Санкции IV, глядя на безмятежную морскую гладь, когда ее поверхность вдруг начала набухать и вздыматься. Мои ноги словно приросли к месту, а перед глазами росли, двигались, перекатывались огромные горы воды, словно зловещие черные мускулы. Гулявшие по поверхности волны исчезли, поглощенные этим странным брожением. А во мне назревало понимание, в равных долях окрашенное в тона ледяного ужаса и щемящей печали. Безоговорочное знание. Из пучины восставало что-то чудовищное.

Но я проснулся прежде, чем оно успело подняться на поверхность.

Свело ногу, и я раздраженно сел. Сон плескался в глубине разума жидким осадком, и сознание пыталось найти ему рациональное обоснование.

Может быть, это было следствие поединка с «умными» минами. Я видел, как вздымалось море, когда под водой детонировали наши ракеты.

«Ага, как же. Невообразимо травматичный эпизод».

Мозг принялся быстро перебирать другие сцены, отложившиеся в памяти после недавних боев, пытаясь подыскать соответствие. Я немедленно заставил себя прекратить это бессмысленное занятие. Полтора года грязной работы на «Клин Карреры» подарили мне столько травмирующих переживаний, что их не разгрести и целому взводу психохирургов. Без пары ночных кошмаров не обойтись. Если бы не подготовка посланника, я бы, наверное, еще несколько месяцев назад сошел с ума. И предаваться боевым воспоминаниям сейчас не намеревался.

Я заставил себя снова откинуться назад и расслабиться. Утреннее солнце уже начинало потихоньку разогреваться, готовясь к полуденной субтропической жаре, и каменная поверхность была теплой на ощупь. Блики света пробивались сквозь полусомкнутые веки, словно я опять оказался на берегу озера в виртуальном формате для выздоравливающих. Я позволил себе забыться.

Потекли минуты.

Телефон тихонько загудел. Не открывая глаз, я сжал его, принял вызов… Отметил усилившуюся жару, тонкую пленку пота на ногах.

– Все готово, – сообщил голос Шнайдера. – Ты все еще торчишь на скале?

Я автоматически принял сидячее положение:

– Угу. Ты уже позвонил?

– Все чисто. Тот передатчик со скремблированным сигналом из военного резерва, что ты стащил? Отлично сработал. Все чисто как стеклышко. Нас ждут.

– Иду.

Осадок никуда не делся. Сон по-прежнему был со мной.

Что-то надвигается.

Я отодвинул эту мысль, сунул в карман телефон и начал спускаться вниз.

Археология – наука неаккуратная.

Казалось бы, при всем технологическом прогрессе последних столетий мы должны были уже довести искусство разграбления могил до совершенства. Мы же в конце концов теперь научились обнаруживать следы марсианского присутствия в самых отдаленных уголках Вселенной. Спутниковое наблюдение и дистанционное зондирование позволили нам исследовать затерянные города, невзирая на метры твердой породы или километровые толщи воды. Располагая без малого полутысячелетним опытом, пора было уже хорошенько поднатореть в этом деле.

Но все дело в том, что, как бы мы ни умели обнаруживать археологические объекты, по обнаружении их по-прежнему предстоит извлекать на поверхность. И, несмотря на все финансы, вбуханные корпорациями в борьбу за первенство в разгадке марсианских тайн, процесс раскопок своей деликатностью не сильно превосходит вечеринку в борделе мадам Ми. Главное – это сенсационные открытия и большие дивиденды; ну и тот факт, что над душой не стоят – насколько мы знаем – марсиане с жалобами на экологический ущерб, тоже не улучшает ситуацию. Корпорации заявляются на планеты, оставленные прежними обитателями, сшибают, так сказать, с дверей замки и отступают в сторонку, пока Гильдия археологов обдирает эти миры как липку. А после того как основные разработки подходят к концу, наведением порядка, как правило, никто себя не утруждает.

В итоге мы имеем места вроде Участка 27.

Не самое изобретательное имя для города, но зато довольно точное. Участок 27 образовался при раскопе с одноименным названием, в течение пятидесяти лет служил спальней, кафетерием и центром досуга для археологических работников, а сейчас, когда слой ксенокультурной руды был окончательно выработан, стремительно приходил в упадок. К городу мы подлетали с востока. Сам раскоп протянулся поперек горизонта скелетом-сороконожкой, составленным из неподвижно замерших подъемных устройств и покосившихся опорных конструкций. Под свисающим хвостом этой сороконожки брал начало город, хаотично и бессистемно разрастаясь в разные стороны, словно чахлая бетонная грибная колония. Редко попадались на глаза здания выше пятиэтажных, а те, что попадались, выглядели явно заброшенными, будто все их силы ушли в рост, не оставив резерва на поддержание внутренней жизнеспособности.

Обогнув вымерший раскоп со стороны «черепа», Шнайдер выровнял шаттл и начал снижаться, нацеливаясь на кусок пустыря между трех накренившихся конусов, которые, по всей видимости, определяли границу летного поля Участка 27. Над феррокритовым покрытием, не блистающим чистотой, взметнулись клубы пыли, обнажив неровные трещины. В коммуникаторе засипел дряхлый навигационный маяк, требуя идентификации. Проигнорировав его, Шнайдер заглушил основные двигатели и, зевая, выбрался из кресла.

– Всё, ребятки, приехали. Давайте на выход.

Мы прошли вслед за ним в главный отсек и стали наблюдать, как он пристегивает к поясу обрез, сделанный из метателя частиц, который мы экспроприировали в комплекте с шаттлом. Подняв голову, Шнайдер наткнулся на мой взгляд и подмигнул.

– Я думала, это твои друзья, – судя по выражению лица, Вардани была встревожена.

Шнайдер пожал плечами.

– Были друзьями, – обронил он. – Но лишняя осторожность не помешает.

– Замечательно, – она повернулась ко мне. – У тебя для меня не найдется чего-нибудь полегче этой пушки? Такое, чтобы я смогла оторвать от земли.

Я распахнул куртку, демонстрируя пару нейроинтерфейсных «калашниковых» клиновской модификации.

– Я бы одолжил один, но у них персонализированный код доступа.

– Да бери бластер, Таня, – сказал Шнайдер, не отрываясь от приготовлений. – Хотя бы больше шансов в кого-нибудь попасть. Пулеплюйками пусть забавляются жертвы моды.

Археолог подняла бровь. Я чуть улыбнулся:

– Может, он и прав. Держи. К поясу пристегивать не обязательно. Ремни можно закрепить вот так. Перекинь через плечо.

Я шагнул вперед, чтобы помочь ей надеть оружие. Она повернулась ко мне, и в тесном пространстве между нашими телами проскочила искра чего-то, не поддающегося определению. Я закрепил кобуру под грудью Тани, она подняла голову, и наши взгляды встретились. Ее глаза были цвета нефрита под рябью текущей воды.

– Удобно?

– Не особенно.

Я протянул руку, чтобы поправить кобуру, но Вардани подняла ладонь, останавливая меня. На фоне пыльно-черной ткани моего рукава ее хрупкие, худые пальцы смотрелись как кости.

– Не надо, сойдет.

– Хорошо. Смотри, тянешь вниз – и оружие высвобождается. Поднимаешь – и кобура его опять фиксирует. Вот так.

– Ясно.

Возникшая между нами искра не ускользнула от внимания Шнайдера. Он громко прочистил горло и направился к люку. Распахнув его, он ухватился за поручень у носка крыла и спрыгнул вниз с отточенной небрежностью бывалого пилота. Эффект слегка смазался, когда, приземлившись, он зашелся в кашле из-за облака пыли, так и не успевшей осесть после нашей посадки. Я подавил ухмылку.

Вслед за Шнайдером начала неловко опускаться Вардани, опираясь ладонями о пол. Я выглянул из проема и, сощурившись, стал всматриваться в пыльную пелену, стараясь разглядеть, не готовят ли нам встречу.

И да, оказалось, что готовили.

Они появились из пылевого облака, словно фигуры на фризе, который потихоньку расчищает кто-нибудь вроде Тани Вардани. Я насчитал семь массивных силуэтов, облаченных в пустынный камуфляж и ощетинившихся оружием. Центральная фигура казалась деформированной; возвышаясь над остальными на полметра, от пояса и выше она выглядела раздутой и изуродованной. Силуэты молча приближались.

Я скрестил на груди руки, так что пальцы коснулись рукояток «калашниковых».

– Джоко? – Шнайдер снова закашлялся. – Это ты, Джоко?

Ответом по-прежнему было молчание. Сквозь оседающую пыль я рассмотрел тусклый металлический блеск стволов и маски улучшенного зрения на лицах каждого из семерых. Свободный покрой камуфляжа вполне оставлял место для бронежилета.

– Джоко, кончай херней страдать.

Огромная деформированная фигура в центре рассмеялась – удивительный, до неправдоподобности писклявый смех.

– Ян, Ян, дружище, – это был голос ребенка. – Неужто это ты из-за меня так нервничаешь?

– Ну а ты как думал, мудачина?

Шнайдер шагнул вперед, и громадная фигура на моих глазах содрогнулась и, казалось, распалась надвое. Изумившись, я включил нейрохимическое зрение и различил маленького мальчика лет восьми, который слезал с рук мужчины, прижимавшего его к груди. После того как мальчик опустился на землю и побежал к Шнайдеру, мужчина выпрямился и странно застыл. Мои мускулы непроизвольно напряглись. Я еще немного подкрутил зрение и осмотрел ничем теперь не примечательную фигуру с головы до ног. На этом не было УЗ-маски, а его лицо…

Я стиснул зубы, осознав наконец, на что смотрю.

Шнайдер с мальчишкой обменивались замысловатыми рукопожатиями и загадочными репликами. В самом разгаре этого ритуала мальчик повернулся к Тане Вардани, с церемонным поклоном взял ее за руку, сопроводив приветствие каким-то пышным комплиментом, который я не расслышал. Он определенно не собирался прекращать паясничать, этот Джоко. Он прямо-таки искрился безобидностью, словно фонтан мишуры в День Харлана. А когда большая часть пыли снова оказалась на положенном ей месте, остальные члены приветственной делегации тоже утратили тот смутно-угрожающий вид, каким отличались их силуэты. Теперь, когда я мог их видеть ясно, моим глазам предстала группа испуганных, преимущественно молодых солдат-нерегулярщиков. Один, белый парень с тощей бороденкой, стоявший слева, грыз губу, что сильно контрастировало с бесстрастной непроницаемостью УЗ-маски. Другой переминался с ноги на ногу. Оружие было либо закинуто за плечо, либо заткнуто за пояс. Когда я спрыгнул на землю, все они дружно отпрянули.

Я вскинул руки ладонями вперед, демонстрируя миролюбие:

– Прошу прощения.

– Нечего извиняться перед этим идиотом, – сказал Шнайдер, без особого успеха пытаясь отвесить мальчику подзатыльник. – Джоко, иди поздоровайся с настоящим живым чрезвычайным посланником. Это Такеси Ковач. Он воевал при Инненине.

– Вот как? – мальчик подошел, протягивая мне руку. Темнокожая и тонкокостная, его оболочка уже сейчас отличалась привлекательностью – еще через несколько лет она приобретет настоящую андрогинную красоту. Она была одета в безупречно пошитый бледно-лиловый саронг и стеганую куртку того же цвета.

– Джоко Роспиноджи, к вашим услугам. Приношу извинения за излишний драматизм, но в нынешние неспокойные времена осторожностью пренебрегать нельзя. Ваш звонок транслировался на спутниковой частоте, к которой имеет доступ только «Клин Карреры», а Ян, притом, что я люблю его как брата, никогда не мог похвастаться связями наверху. Это могло оказаться ловушкой.

– Передатчик со скремблированным сигналом из армейского резерва, – важно объяснил Шнайдер. – Украли его у «Клина». В этот раз, Джоко, если я говорю, что все схвачено, значит, так оно и есть.

– А кто может попытаться подстроить вам ловушку? – поинтересовался я.

– Ох, – во вздохе мальчика слышалась бесконечная усталость на несколько десятков лет старше его внешнего вида. – Никогда не угадаешь. Правительственные агентства, Картель, корпоративные силовые аналитики, кемпистские шпионы. Ни у кого из них нет причин любить Джоко Роспиноджи. Политика нейтралитета во время войны, вопреки ожиданиям, не страхует от появления врагов. Скорее, приводит к потере друзей и служит источником подозрений и презрения со всех сторон.

– Так далеко на юг война еще не зашла, – заметила Вардани.

Джоко Роспиноджи с серьезным видом прижал к груди руку:

– За что мы все бесконечно признательны. Но в наше время если ты не стоишь на передовой, то, значит, находишься под оккупацией того или иного сорта. Лэндфолл в каких-то восьмистах километрах к западу. Мы достаточно близко, чтобы считаться периметром обороны, что влечет за собой присутствие гарнизона правительственного ополчения и периодические визиты политинспекторов из Картеля, – он снова вздохнул. – Все это обходится очень дорого.

Я бросил на него подозрительный взгляд:

– Гарнизон? Где?

– А вон, – мальчик ткнул большим пальцем в сторону жалкой кучки нерегулярщиков. – А, ну еще сколько-то осталось в бункере связи, согласно предписаниям, но в принципе то, что стоит перед вами, и есть гарнизон.

– Это правительственное ополчение? – спросила Таня Вардани.

– Оно самое, – Роспиноджи недолго рассматривал их с печальным взглядом, затем снова повернулся к нам. – Конечно, когда я говорил о дороговизне, я в основном имел в виду расходы на то, чтобы визиты политинспектора проходили в приятной обстановке. Приятной для него и для нас. Инспектор не отличается большой утонченностью, но, кхм, аппетиты у него внушительные. Ну и, разумеется, нам необходима уверенность, что он остается нашим инспектором, а это подразумевает дополнительные затраты. Инспекторы, как правило, сменяются раз в несколько месяцев.

– Он сейчас здесь?

– Если бы был здесь, я бы вряд ли вас сюда пригласил. Он отбыл на прошлой неделе, – плотоядная улыбка смотрелась жутковато на таком юном лице. – Удовлетворенный, так сказать, результатами своего посещения.

Я и сам улыбнулся. Не мог удержаться.

– Похоже, мы обратились по адресу.