Хочу, чтобы меня слышали! Книга 2. Золото Разрушителей Широков Юрий
– Молодец, друг мой, – раздался откуда-то сверху голос. – Вот и завершился для тебя обряд проверки и посвящения в когорту Учителей. Поздравлений не жди, поскольку звание Учителя скорее не награда, а благословение на тяжелый и неблагодарный труд в смертельной борьбе во имя светлых идеалов. Пока ты получаешь звание Земного Учителя. Использовать возможности, превышающие человеческие, тебе будет пока позволяться только после согласования с твоим другом и наставником. Ты уже, конечно, догадался, что зовут его Авель. Кстати, ты сейчас уже можешь выбрать себе имя, которое узнают все члены Когорты. Готов ли ты назвать его или подумаешь?
– А особые требования или формат имени существует? – на всякий случай спросил Петр. – И могу ли я оставить свое имя – Петр?
– Петр в переводе на русский означает – камень. У земных учителей такового имени пока нет. Решено, Друг Камень, и прослушай последние наставления! Укрепляйся в своей работе и борьбе со Злом могуществом и силой Бога. Облекись в Его всеоружие против козней Разрушителей, дабы мы вместе смогли противостоять в день злой и, преодолев, устоять. Для чего препояшь чресла свои истиною, облачись в броню праведности, возьми в одну руку меч духовный, который есть Слово Божие, в другую – щит Веры, которым возможешь угасить все отравленные и раскаленные стрелы врага, надень шлем спасения, обуй ноги в готовность благовествовать мир. Наша борьба – не против крови и плоти, но против мироправителей тьмы, против духов злобы небесной и мерзости поднебесной35. Как ты уже, наверное, догадался, – продолжал вещать голос, – обращение между нами начинается именно с этой фразы – «друг мой». Сейчас у тебя на шее появится цепочка с амулетом. – Цепочка тут же мягко опутала шею Петра. – Это, с одной стороны, знак принадлежности к Когорте, с другой стороны – предмет, с помощью которого ты сможешь связываться со своим наставником, а если будет необходимо – обращаться непосредственно на высший уровень Когорты. Мы очень надеемся на твою помощь в поиске потерянных артефактов – второго кинжала и кольца, о которых вы говорили с Авелем. Считай, что это первое твое задание. В методах работы и борьбы придерживайся наставлений, прослушанных только что. Все остальное подскажет тебе твое сердце. С Богом, Друг Камень! Ступай на волю.
Голос стих, свечение погасло, и Петр начал пробираться к выходу знакомым коридорчиком.
Странно, но ему показалось, что коридорчик стал шире и выше, во всяком случае, к выходу он дошел за несколько минут.
Так показалось.
Вообще, по ощущениям весь его поход в пещеру занял не более часа, но когда он вышел на свет божий, уже вечерело.
Груз с корабля уже был поднят на гору и лежал у входа.
Еще около часа понадобилось на то, чтобы занести весь груз в пещеру, после чего все переправились на «Ласточку».
Как и договаривались, перед ужином провели перекличку. К общему разочарованию, двоих недосчитались.
Выяснили фамилии исчезнувших, организовали поиск, но тщетно – люди исчезли, будто в воздухе растворились.
Решили возобновить поиски поутру.
С тем, поужинав и помолившись за спасение пропавших, улеглись спать.
Наутро беглецов обнаружили.
Увы, не живых. Их тела нашли растерзанными у входа в пещеру. В скрюченных руках одного из них был зажат золотой слиток. Волосы обоих воришек были седыми от перенесенных страданий.
Ящиков с грузом в пещере не обнаружили – они исчезли, и даже отпечатков от тяжелых ящиков на пыльном полу не осталось.
Весь экипаж «Ласточки», кроме Петра и монаха, возбужденно обсуждал произошедшее, но это происходило только до построения, произошедшего по случаю отплытия.
Петр Грузинов, приняв рапорт от своего заместителя, поблагодарил экипаж за успешно завершенную миссию, после чего отраженное от воды голубое свечение напрочь стерло у всех присутствующих события вчерашнего и сегодняшнего дня.
Судно начали готовить к отплытию, а Петр с монахом уединились в каюте.
– Твоя миссия, друг мой, – обратился монах к Петру, – не стала менее сложной. Никто, кроме нас с тобой, не знает о том, что трюмы «Ласточки» пусты. Об этом они просто не помнят, как не помнят даже факт остановки. Старайся сохранить иллюзию присутствия груза как можно дольше. Идите на всех порах к слиянию рек, примите на борт команду штабс-капитана Киселева и пробуйте пробиваться на «Ласточке» по Обь-Енисейскому каналу. Не получится – утопите корабль и добирайтесь до Новониколаевска или Томска на собаках или пешими. Помни, твоя главная задача – выжить и добраться до Дальнего Востока. Дойди туда, найди Евдокима, и вместе с ним отнимите кольцо у этого злодея Троцкого либо заберите его у любого другого владельца. Времени достаточно – ты будешь теперь жить долго, пусть и не всегда в своем нынешнем теле. Собери кинжалы и кольцо в одном месте, и пусть до времени их хранит выбранный тобою человек. Амулет – на твоей груди. Будет сложно, просто прикоснись к нему и скажи: «Приди, друг мой Авель». И я приду. Прощай, покамест я останусь на некоторое время здесь. После мне нужно будет вернуться к нашему общему знакомому Колчаку. Его ждет нелегкая судьба, и он нуждается в моей поддержке. Жаль, но он, в отличие от тебя, не прошел испытания и не будет принят в Когорту. В лучшем случае он займет место шамана. Шаман устал быть стражем пещеры и просит смерти.
– Ваше преподобие, – обратился Петр к Авелю, но тот его тут же поправил:
– Ко мне и ко всем нашим ты должен обращаться только «друг мой»!
– Друг мой, – поправился Петр, – а все наши проходят обряд посвящения?
– Когда мы ясной ночью обозреваем пугающее своей бесконечностью звездное пространство, мы видим только физическую сторону проявления Вселенной, – очень издалека начал монах. – Но за всем этим видимым творением не видна абсолютная реальность, недоступная постижению с помощью человеческой мысли.
Но она, эта реальность, существует, и в этом – первый и один из главных принципов Веры.
Второй принцип гласит: все в мире подчинено некоему основополагающему закону – закону периодичности, который действует во всей проявленной Вселенной. Жизнь и смерть, день и ночь, сон и бодрствование – эти контрасты всегда сопровождают человека. Так и со Вселенной: возникновение и исчезновение миров подобно равномерному притоку и оттоку вод – приливу и отливу.
Все живые совершают бесконечное странствие по ступеням эволюции и жизни, проходя через видимые и невидимые природные царства. Все движется поступательно через ступени сознания, переходя царства мельчайших частиц, минеральные, растительные и животные царства, добираясь в итоге до человеческого царства.
Это движение принято называть перерождениями, или реинкарнациями.
Третий принцип гласит, что вся жизнь и всякая живая сущность, будь то созвездие, планета, человек или атом, произошла из одной, непостижимой для нашего понимания жизни, Божественной души. И поэтому все наши души тождественны ей.
Эволюция идет медленно. И главным образом – по пути развития сознания. На протяжении многих и долгих циклов перерождений через познание миров совершенствуется чувственно-мыслительная деятельность.
Эволюция нацелена на то, чтобы человек научился ориентироваться в мире, познавал природу, чтобы затем подчинить ее себе, научившись чувствовать и мыслить по-другому.
Не через животные инстинкты, а через чувства, через социальные отношения, через нормы поведения, которые выработало общество.
Научившись мыслить логически, развив науку, человечество поймет, что существует много различных форм жизни, которые объединены Богом в великую планетарную общность, и что смысл всего длинного пути состоит в том, чтобы стать частью Вселенского Разума.
Этот последний отрезок человеческой эволюции называется Путь ученичества и посвящения – инициации. Это слово означает – начало. Начало нового этапа, когда достойный человек вовлекается в духовную жизнь и становится сознательным членом когорты Учителей. Вот в чем смысл посвящения, которое ты успешно прошел. Но нам пора прощаться…
Они крепко обнялись, после чего Авель исчез, будто и не было его никогда.
Амулет на груди Петра завибрировал – пора, мол, в дорогу.
Часть 2.
Учителя – новый путь
Глава 1. Саша и Лидочка
Мальчик Саша Колобов, отлежавший в больнице по причине сильного испуга, случившегося по вине воспитательницы детского сада, и возвративший свой голос с помощью самого Ивана Сергеевича Белышева по прозвищу Мудрый, а впоследствии и сам спасший этого легендарного человека, возвратился в садик героем.
Пацанва, прознавшая эту историю, приукрашенную и пересказанную сотни раз поселковыми сплетницами, немела от восторга возможности общения с Сашей.
Его считали героем, в одночасье победившим злобную воспитательницу Сару и совершившим мужественный поступок в деле спасения самого Мудрого – директора прииска.
Но Саша предпочитал общение с мальчишками обществу своей возлюбленной Лидочки.
Со дня Сашиного возвращения из больницы они практически не расставались.
Даже кроватки для дневного отдыха детей – «мертвого часа» – теперь стояли рядышком.
Во время дневных игр эта парочка старалась уединиться где-нибудь, перешептывались о чем-то своем.
Секретничали, одним словом.
Сашина популярность в поселке позволила ребятам избежать обычной участи детской травли мальчика и девочки, не таивших от окружающих свои наивные детские чувства.
Обычно дети, особенно деревенские, бессознательно и жестоко травят за недоступные им самим проявления чувств, пытаясь своими жестокими методами разорвать подобную связь.
В лучшем случае просто задразнят «женихом и невестой», в худшем – мальчика ждут нешуточные стычки со всей пацанской братией, а девочку – полный бойкот со стороны завидующей девчоночьей компании.
Да и взрослые не отстают – постоянно по поводу и без него шутки шуткуют обидные…
Со временем к их неразрывности привык весь поселок, включая Сашину маму и Лидочкиных родителей.
Саша с Лидочкой так же будут себя вести и в школе, куда пойдут уже на следующий год.
А Лида вскоре станет полноценным членом Сашиной мальчишеской школьной компании. Но не «своим парнем» она будет существовать там, а полноценной, красивой, мужественной девочкой, которую будут уважать за твердость характера и умение гасить ссоры.
Ну и за то, конечно, что она – верный товарищ и друг Саши.
И что друг за друга они горой.
Сашин отец домой из тюрьмы, в которую он попал из-за драки по молодости лет, приревновав жену к военному, так и не вернется.
Он просто растворится в неизведанных далях, то ли погнавшись за длинным рублем, то ли подавшись в блатные.
Всякое болтали – и что руку ему отрубили в счет карточного проигрыша, и что в тюрьме во время драки он убил уголовника…
Исчез папаша, будто и не было его никогда, ни одного письма мама от него так и не получила.
Посоветовалась мама с Иваном Сергеевичем Белышевым, директором прииска, да и подала на развод.
А что делать? Живет одна – и не мужняя жена, и не вдова…
В поселковом совете развод оформили в тот же день.
Жили Саша с мамой вдвоем все в той же барачной комнате. Ну, не совсем вдвоем – в этой же комнате жили еще куры и маленький поросенок.
Тяжело жилось, но тяжести этой Саша не замечал – лучшие кусочки доставались, конечно же, ему, да и само по себе детство просто не замечает житейских невзгод – было бы чего перехватить на ходу из еды, неважно чего, лишь бы быстрей. И снова – туда, в мир детства, в тайгу, на волю!
С одеждой проблем тоже не было – в холода спасали телогрейка и валенки, по теплу – сатиновые шаровары, «бобочка»-куртка из вельвета и сапоги кирзовые.
Так одевались все поселковые мальчишки, причем любые излишества в виде пальто или костюмов считались «девчачьими» и в компании не приветствовались.
Да и неудобно в такой одежде – ни с горки съехать, ни на дерево взобраться, ни в тайге переночевать.
То ли дело телогрейка-ватник! Тепло, можно под себя постелить, когда в тайге ночуешь, да и порвется – не жалко. Стоит в магазине она совсем недорого, а взрослым ее вообще выдают раз в год, как спецодежду, бесплатно.
Не сказать, что все было так уж радостно…
Обязанностей у Саши было предостаточно – и полы помыть, и половики вытрясти, и дрова заготовить, и воды наносить, и двор подмести, и печку истопить, и травы-огуречника для кроликов и поросенка накосить, и на пилораму за опилками сгонять.
Опилки использовались в качестве подстилки. Для того чтобы в комнате не пахло живностью, опилки менялись каждый день.
А еще – огород, свиньи и куры, но это уже вместе с мамой.
Сбор грибов, ягод и орехов тоже входил в круг обязанностей. Этого добра в тайге было в излишестве, но чтобы, к примеру, засолить большую бочку груздей на зиму, требовалось из тайги притащить ведер пятьдесят.
Грузди вначале вымачивались в воде, потом укладывались в бочку с солью, укропом и разными специями, а сверху клали в качестве гнета большой камень.
Принесешь с мамой три ведра груздей – она переберет, посолит, положит сверху камень. Кажется – ну наконец-то бочка заполнена! Ан нет, дня через два-три посмотришь – а камень опять опустился вниз – грибы-то примялись, рассол выпустили.
Вот и таскаешь их, и кажется, что эта бочка – бездонная.
Зато зимой!.. Подойдешь к бочке, которая стояла всегда в одном месте – в холодной кладовой, – разобьешь ледок сверху и достаешь груздочки!
А они все как на подбор – маленькие, лохматенькие и вкуснющие-превкуснющие!
Хрустящие такие!
Да с картошечкой, да с соленым сальцом!
Да с огурчиками из другой бочки!
Да с капусткой из третьей!
Да с помидорками из четвертой!
А еще, если говорить о еде, заготавливали впрок пельмени и молоко. Когда мясо и молоко, конечно, появлялись.
Лепить пельмени собирались большими компаниями – к маме, к примеру, приходили женщины из бухгалтерии.
Выпивали, конечно, но понемножку – по полрюмочки. Так, чтобы песен попеть, наговориться, да и дело сделать.
Пельменей налепливали по два большущих мешка и замораживали на улице.
А молоко разливали по железным мискам и выставляли на мороз. После эти замершие круги замороженного молока с желтым бугорком посредине – это так сливки застывали – тоже раскладывали по мешкам и доставали по мере надобности.
Какая же вкуснятина были эти пельмешки!
Потому что фарш, как правило, готовили из смеси свинины, косулятины и лосятины. Дичину мужички добывали по-тихому, чтобы власть не наказала, и делились с соседями.
Видимо, поэтому пельмени получались удивительной вкусноты, и потому еще, что делались с любовью, с добром и с душевной песней.
А бугорок с молочного круга Саша, как и многие поселковые детишки, ножичком втайне отколупывал и съедал. Доставалось, конечно, за такую мелкую провинность, но так сладко было, что рука сама тянулась за ножом.
Хранили все эти вкусности там же, где и соленья – в холодной кладовой.
Красота! И вкуснотища!
А уроки и школа – это само собой.
Мама в учебный процесс почти не вникала – узнавала о его успехах и проказах только на родительском собрании.
Успехи воспринимались как должное – если уж взялся за дело, то и делай его как следует!
За проказы доставалось – ремень тоже периодически присутствовал.
Но главное наказание, которого действительно боялись все мальчишки, – лишение права пойти в свободное время с ночевкой на рыбалку или на охоту в тайгу.
Редкие вылазки туда считались отдыхом, даже не отдыхом, а некоторым пространством свободы, размеры которой регулировались только отсутствием свободного времени и злобными охотинспекторами.
А ведь известно, что такое свобода. Это такая штука, от которой если отщипнуть кусочек, даже самый маленький, в нем эта самая свобода и окажется.
Начиная уже с трех-четырех лет мелочь знала всю окрестную тайгу, как «Отче наш».
Ходить туда не боялись, несмотря на частые встречи с косолапыми и кисами – так звали медведя, рысь и тигров.
Этого добра было достаточно даже на окраинах поселка.
По одним же местам ходили и с одними же целями – все больше за едой.
Косолапые набирали вес перед зимней спячкой, объедаясь ягодами и орехами, а детвора делала заготовки перед длинной зимой.
Кисок видели реже, больше случайно.
Странно, но за всю известную по преданиям историю Поселка не было ни одного случая нападения хищников на детей.
На взрослых – да, редко, правда, но случалось. И то это были раненые или вырвавшиеся из капканов и петель звери.
Чтобы кто-нибудь из малышей заблудился в тайге – такого тоже не случались.
Все тропы, перелески, околки, мари, протоки были исхожены и изъезжены вместе со взрослыми, которые брали с собой старших детей, а те уже водили по этим местам младших.
Так же учились и выживанию. Развести костер, самому переночевать в тайге или на Реке, найти пропитание, приготовить еду на костре мог уже даже шестилетний постреленок.
С этого возраста уже умели ставить снасти, стрелять и знали еще кучу всего, что в тайге положено знать, чтобы выжить.
Существовали и не писанные никем, но строго выполняемые законы для мелкоты, да и не только для них.
К примеру, если уходишь в тайгу, скажем, на трое суток – отпрашиваешься у родителей и, если отпускают, договариваешься о времени возвращения:
– Вернусь, к примеру, через трое суток утром.
И должен прийти утром, именно утром, а не в обед или вечером. Сделай все, а приди вовремя.
Оправдания не принимались, наказание было неотвратимым и существенным.
Или считалось, что ты научился плавать только тогда, когда ты под присмотром старшего товарища, который и старше-то тебя на пару лет, самостоятельно без отдыха переплывал озеро Увальное. После чего за тобой переставали пристально следить, и через некоторое время ты уже сам принимал экзамен у младшего.
И за такую свободу пацанва могла отдать многое!
А ремень что? Ну, жогнули пару-тройку раз по спине – почесался, да и пошел дальше!
Учеба давалась Саше легко, не зря же его обучили премудростям чтения и счета мужички в больнице еще в пятилетнем возрасте.
В первый класс он пришел, умея читать, писать и считать, тогда как все остальные первоклашки даже букв не знали.
Не принято было в те годы до школы лишать детей их детства.
Оно и так было коротким. До школы ты ребенок, пошел в школу – и детство заканчивалось, поскольку ты уже взрослый и ответственный член общества.
Иногда рано полученные знания даже мешали Саше – однажды он даже двойку из-за этого схлопотал.
Молодая учительница, только что приехавшая из города, заставляла на уроке детей читать только по слогам – Ма-ша мы-ла ра-му… А Саша не умел растягивать слова – его выучили читать по газете и понимать слова целиком.
В первом классе он уже очень быстро читал про себя и глотал книги быстрее, чем собака по кличке Малыш – кусок мяса.
Книги из школьной библиотеки, ну, те, которые интересные, были уже все читаны-перечитаны.
Вот поэтому он и начал тогда читать текст из букваря скороговоркой, а учительница вспылила, заставила повторять по слогам, но у Саши никак не выходило по слогам, и она в итоге вкатила ему пару за чтение, чем удивила всех жителей поселка.
Сашу после этого случая решили перевести сразу во второй класс, но он категорически отказался.
Из-за Лидочки – ее-то во второй класс не брали!
Мама поддержала его решение. И не только чтобы не разлучать детей. Просто не хотелось, чтобы сын уехал из дома раньше на целый год.
Мама замуж все не выходила, а Саше так хотелось, чтобы в доме появился мужчина. Он тайно и очень сильно завидовал ребятам, у которых были отцы.
Эти ребята из его компании разбирались и в технике, и в ружьях – было кому научить.
Постоянно ходили и ездили в тайгу вместе со взрослыми.
Стреляли там, даже добычу домой приносили.
А Саше такое счастье улыбалось редко. Случалось, что брали с собой соседи, но это – совсем не то. Чужие мужики относились на охотном или рыбацком промысле к нему как к ребенку – опекали, не разрешали многого, боясь, чтобы чужой пацан не залез бы куда не надо. Чтобы, не дай боже, не случилось чего!
А со своими детьми они вели себя как с ровней.
Потому – в тайге все равны: никому не позволено бездельничать!
Единственный взрослый большой друг у Саши был Сергеич – Иван Сергеевич Белышев по прозвищу Мудрый.
Он заходил к ним домой частенько, разговаривал с Сашей, интересовался его делами, помогал в разных делах…
Но в тайгу он не ходил – не до того ему было, вечно только одна работа у него на уме!
Как-то незаметно Сергеич стал восприниматься Сашей как безотказный помощник в житейских делах, как старший советчик, как член их семьи.
Саша даже советовался с ним по вопросу обустройства их с Лидочкой будущей семейной жизни – ну, что там да как?.. и скоро ли заявление на свадьбу можно будет уже подавать?
Когда Иван Сергеевич вдруг уехал в отпуск, Саша заскучал по-настоящему и все спрашивал у мамы:
– Ну когда же, когда Сергеич приедет?
Но та только вздыхала и, почему-то вдруг смущаясь, уходила к себе в комнату или срочно хваталась за какое-нибудь дело.
Вообще, Саша стал замечать, что мама совсем по-другому, чем раньше, стала относиться к его взрослому другу – иногда подолгу смотрела на того как-то странно, часто даже краснела в разговоре с ним – совсем без повода.
А у них с Лидочкой все было хорошо. Мама относилась к ней как к дочери, и для ее родителей Саша стал своим – он даже ночевал у них дома, если случалось заиграться до темноты.
Судьба этих детей для всех в Поселке была яснее ясного – выучатся дети, поженятся, да и будут жить себе счастливо. Как говорится, жить-поживать да добра наживать!
Нечасто в деревнях, да и не только в деревнях, можно встретить столь нежную привязанность и искренность чувств!
Мама иногда даже плакала, глядя на своих деток. Да, именно на своих – Лида воспринималась уже как дочурка.
Плакала мама и умилялась – какие же детки хорошие!
И удивлялась – откуда в них такая недетская мудрость жизни и такая сильная и простая привязанность друг другу?
Умилялись все, умилялись, да, видно, сглазили…
Отцу Лидочки неожиданно для всех пришел по почте вызов – его приглашали на работу в город Томск, вернее, в молодой городок – спутник Томска, где строилась атомная станция и позарез нужны были молодые и здоровые мужики.
Сборы были недолги – Якимчуки срочно распродали свое имущество и налегке наладились к отъезду.
Саша узнал эту страшную для них обоих новость от Лидочки, которая прибежала к нему сразу же, как услышала ее от родителей.
Они долго, по-взрослому, молча сидели, держась за руки. Слов об обязательных будущих встречах, о расставании они не говорили – просто никогда до этого не испытывали горечь разлуки, неведома им была боль потерь и утрат.
Боль резанула по маленькому Сашиному сердечку позже, когда закрылась дверь самолета, безжалостным драконом поглотившего в своем чреве его любимую Лидочку.
Да! Любимую – так он впервые назвал ее про себя.
Это слово было применимо в его сознании только к двум людям на земле – маме и Лидочке.
Глава 2. Мама. Детство и юность
Все ее сохранившиеся детские воспоминания – постоянные желания есть и спать.
Но чувство голода было все же сильнее, поскольку не отпускало даже во сне.
Есть и спать, есть и спать…
Убегать в сон, проваливаясь туда от тяжелой и нудной работы, от щемящего голода, от ожиданий лучшей жизни, про которую говорили уполномоченные на митингах и которая виделась вечным и сытым сном.
Во сне не приходили добрые волшебники и сказочные принцы – им просто было неоткуда взяться, они пока жили недоступной для нее жизнью на библиотечных полках.
Читать книги можно было только школьникам старших классов, да и у тех не было на это ни сил, ни времени.
Во сне не грезилось даже изобилия вкусной еды, потому что она, как и большинство детей, была незнакома с такими почти сказочными словами – изобилие и вкуснота.
Знали дети, конечно, что существуют на свете конфеты, печенье, ситро и белый хлеб, но не знали их вкуса.
Самое вкусное – это весенняя трава, появляющаяся на весенних проталинах, и осенняя картошка, поедаемая в огромных количествах в это время года.
Особенно картошка мятая, в мундире36, из таза, в который маменька иногда добавляла молочную сыворотку.
Хоть в семье и была своя коровка, молоко и все продукты из него сдавали государству.
Существовал жесткий план на сдачу творога и масла, и его выполняли безоговорочно.
Оставалась сыворотка и капелюшечка утаенного от властей молочка, которое давали деткам только по очень большим праздникам или во время тяжелой болезни.
Но ей молочка не перепадало никогда – она о своих болезнях почему-то не помнила. И о праздниках – тоже, обязательно бы вспомнила из-за молока.
Весна и осень остались навсегда любимыми временами года от детского ощущения наступающего иногда на короткое время чувства сытости.
Весной появлялась трава, и рахитичная пузатая мелочь в одних рубашках, без обуви и без штанов, подавалась в тайгу.
Ели первые росточки, робко, по-детски наивно появляющиеся на проталинах. Интуитивно, как дикие зверьки, не трогали ядовитое – не было ни одного случая даже небольшого отравления.
Растущий организм от травки ликовал, добирая по частичкам недополученные силы, утраченные во времена длинной и скудной на пропитание зимы.
…Молоко, масло, мясо помнилось только по теплым и недоступным запахам, видимо, ели это только в тех местах, где должна была быть та самая лучшая жизнь, о которой говорили на митингах.
Почти все продукты, получаемые от скудного хозяйства, сдавали государству в обязательном порядке, из-за чего государство представлялось чудовищем, постоянно жрущим всякие вкусности и от этого становящимся еще громаднее, страшнее и голоднее. Оно заставляло своих подданных есть все меньше, а работать, взрослея, все больше.
И еще государство заставляло убегать семью все дальше и дальше в тайгу из-за страхов отца перейти в разряд врагов народа.
Ее отец служил счетоводом в прииске, никогда не высовывался, речей не произносил. Запомнился он постоянно шуршащим газетой и от этого казавшимся каким-то неземным, загадочным и непонятным.
Не отцом вовсе, а каким-то чужим дядькой, похожим на лектора из общества «Знание».
Она не помнила ни одного случая, чтобы отец когда-нибудь говорил ей ласковые слова, гладил по голове, жалел.
Сам он в домашних делах участия не принимал, а в свободные от службы и чтения газет время пропивал последнее, бил свою рано постаревшую от постоянных родов и каторжной работы жену.
Под горячую руку дубасил почем зря и чем ни попадя ребятишек, независимо от их возраста и пола.
От побоев пьяного отца спасались зимой у соседей, летом – в тайге или на реке, а во время наводнения, когда Поселок уходил под воду, – на крыше сарая.
Количество детей достигало двенадцати, правда, некоторые тихо и незаметно умирали в младенчестве, но о них никто не плакал, им даже иногда завидовали, поскольку умершим не ходить больше по кругу земных мучений.
По-тихому, буднично так, без отпевания, хоронили их без церкви и священника – их в Поселке не было никогда, как не было и в других поселках треста «Амурзолото», построенных наспех и по виду напоминающих тюремную зону.
…Наступившие школьные годы стали еще безрадостнее.
Учиться зимой со старшей сестрой Леной они бегали по очереди, передавая друг другу единственные в семье мамины рваные валенки – другой женской обуви в доме не было.
Старшая сестра надевала их утром, а она – после обеда. Вскоре любимая сестренка померла – застудила ноги на морозе.
Потом началась война.
Отца и не умерших в детстве братьев государство забрало в армию, а самый старший брат Владимир ушел туда еще за год до начала войны.
Провожали мужичков молча, без слез и молитв, без песен и танцев, как на похоронах.
Читать бесплатно другие книги:
