Уфимские девчонки - Давлетова Марианна

Уфимские девчонки
Марианна Маратовна Давлетова


Повесть о жизни простых девчонок, детство которых проходило в 90-е годы. Они мечтали о счастье, о беззаботном будущем. Смогут ли они противостоять своему психологически неблагополучному детству? Узнаем в книге "Уфимские девчонки".





Марианна Давлетова

Уфимские девчонки





Лиля

Ресторан «Мираж» пафосный и неуютный. Поначалу, когда только попадаешь внутрь, он кажется величественным. Но приглядевшись, понимаешь – медные статуи рыцарей, соседствующие с золотистыми львами и героями русских сказок – нелепое сочетание. По всей видимости, хозяин ресторана решил воплотить свои фантазии в жизнь. Однако подвел вкус и чувство меры.

В меню разнообразные блюда, а на деле нет ни обещанных устриц с лимонным соком, ни долмы, ни…

Сижу с компанией. Рассматриваю женщину за соседним столом. Она похожа на мою подругу из детства. Она ли? Подхожу:

– Лилька! Это ты?

Женщина вздрагивает и смотрит мне в глаза. Отстраняется.

– Привет. Ну, ничего себе…– отвечает она.

Улыбка ее неискренняя, а я хорошо чувствую такие вещи.

Оказывается, они с мужем отдыхают тут, отмечают годовщину свадьбы. Но все это уже не имеет никакого значения.



Лиля моя соседка по подъезду. В восемьдесят седьмом мы переехали в дом номер один по улице Авроры. Эта серая девятиэтажка оправдывала свой номер – была единственной высокой постройкой в радиусе полутора километров.

До четырех лет я росла в общежитии. Пятнадцатиметровая комнатушка с решетками на окнах, один туалет на весь этаж. Запах сваренных щей смешивается с благоуханием поджаренных котлет, аромат убежавшего молока соединяется с вонью протухшей селедки…

Тут нечисто, неопрятно, как и во всех общагах. Тяжело создать уют, когда у тебя куча вещей и книг, а в комнате нет ни шкафа, ни полок. Все добро разложено по коробкам и громоздится на полу, покрываясь пылью.

Но как же здесь весело в общем коридоре! Ребятня катается наперегонки на велосипедах. Взрослые спокойно переступают через нас, когда мы своей бандой усаживаемся на корточки, замышляя очередную игру.

В восемьдесят шестом папа, мама и я приехали в первый раз посмотреть нашу будущую квартиру. В подъезде запах известки. Я цокаю сапожками по лестнице, пытаясь понять – а где же люди-соседи?

Тут, на подоконнике своей комнаты я оставляю красного пластмассового медведя: «Пускай охраняет квартиру, я скоро вернусь…»

Я несколько раз оборачиваюсь на него, когда мы удаляемся от дома. Мама и папа о чем-то разговаривают, и я чувствую, что они рады переменам. Радуюсь ли я? Мне все равно – хорошо им, хорошо и мне.

Мои игрушки при переезде погрузили в коробку из-под телевизора. Ее поставили в моей комнате. Я перехожу из спальни в зал и обратно, потом обращаюсь к маме: «А где все мои друзья из общежития? Они скоро сюда переедут? Я хочу к ним».

Мама объясняет, что теперь мы живем тут втроем, что общежитие далеко, и что надо как-то к этому привыкнуть. Вот так я впервые осталась без друзей и подруг и почувствовала себя одинокой.

Внизу нашу девятиэтажку окружают частные дома. Никакой асфальтированной дороги и фонарей.

Весной, мы пробираемся к жилищу чуть ли не на ощупь. Родители ворчат. А мне нравится заглядывать в окна с резными ставнями, мимо которых мы проходим. Там люди суетятся, заправляют постели, ставят чайник, складывают вещи в шкаф. В нашей же девятиэтажке ничего подобного нет – все одинаковое, каждый заходящий в подъезд человек нажимает кнопку лифта. Он выходит на нужном этаже, закрывает дверь, и не угадаешь, что за этой дверью происходит.

Родители отдали меня в гимназию, которая располагалась в центре города. Это сейчас мы садимся в маршрутку и доезжаем до того самого центра за пятнадцать минут. Вначале 90-х, с остановки, на которую мы спешили по утрам, ходил автобус – желтая пыхтящая гармошка.

Он подъезжает, и оголтелая толпа врывается в салон, топча всех кругом, занимая места.

Уже в первом классе я стала активным борцом за место в автобусе. А как по-другому выспишься? Ночью я спала плохо, потому что боялась темноты, а тут целый час дремы… Протискиваюсь, расталкивая всех локтями, занимаю первое место – оно самое удобное. Там есть подставка для ног. Теперь можно развалиться и спать. Пассажиры шумят, ругаются, едкий запах сгоревшего бензина проникает в одежду, а ты спишь, и нет лучшей радости.

Я завидовала детям, которые ходили в школу неподалеку от нашего дома. Наблюдая за ними из окна, я видела, что они шли веселой толпой, толкали друг друга в снег.

Мне было тяжело в школе – ни подруг, ни компании. Я приезжала домой и остаток дня сидела перед учебниками. Но и учеба давалась мне с трудом. Каждые две недели я сваливалась с температурой и оставалась дома. Просто мне не хотелось туда идти.

Родители не разрешали мне гулять одной. Настало время, когда по телевизору то и дело рассказывали про маньяков, убийц, грабителей. Так дом на отшибе стал моей тюрьмой…

Как-то мама зашла к соседям – за мукой. Ее долго не было. Вернулась она, держа за руку серьезную девчонку с косичками-бубликами в пятнистом коротеньком платье. Я вспомнила, что не раз видела ее из окна в шумной компании школьников.

Девчонка протягивает мне коробку с вкладышами от жвачек:

– Давай меняться. Меня Лиля зовут, – произносит она смущенно.

Все мы тогда собирали эти фантики – «Бублигум», «Лав из».

Я молча достаю свою коллекцию, раскладываю на полу разноцветные картинки, и мы высматриваем одинаковые изображения. С этого и началась наша дружба.

Я часто оставалась ночевать у Лильки. Ее родители уезжали на дачу и оставляли ее одну.

Лилька боялась темноты.

Мы лежим рядом и рассказываем друг другу страшные истории: «в черной, черной комнате…», «в дом приходит Пиковая дама…». А потом я восклицаю: «Что там в зеркале? Уж не приведение ли?», мы орем и прячемся под одеяло.

Теперь мне уже не одиноко – я захожу к Лильке после школы каждый день, мы включаем на всю громкость магнитофон, и вопим, что есть мочи песни Курта Кобейна. В какой-то момент на пороге появляется крупная фигура женщины с гневным выражением лица, нахмуренными бровями – Лилина мама, тетя Расима. Она кричит что-то по-татарски. Лилька вздрагивает, выбегает в коридор, хватает мамины сумки, тащит их на кухню. Я остаюсь в комнате, и, поймав удачный момент, сбегаю домой. Единственное слово, которое я узнала от тети Расимы по-татарски «яцыз» (бесстыжая).

По утрам, уже в родительской квартире, мы просыпаемся от воинственного клича все той же Лилькиной мамы. К ней присоединяется ее муж – папа Лильки дядя Эдик. С виду он интеллигентный инженер, чем-то напоминающий доктора Айболита – с седой бородой, в очках. Дядя Эдик гоняет из комнаты в комнату жену и дочь. Хлопают двери.

Мама повторяет: «Кошмар! Что у них там происходит?»

Но вскоре мы привыкаем к их утренним концертам…

Странно, но Лилька совсем не похожа на родителей. Даже внешне, у нее светлые волосы и зеленоватые глаза и вовсе не такой характер, как у тети Расимы.

У Лильки случаются жуткие истерики.

Я захожу к ней, и она тащит меня в ванну. Она стоит перед зеркалом, а в руке у нее ножницы.

– Вот вам, вот вам, – орет она и с остервенением срезает пряди волос…

– Ты что делаешь? Ненормальная!

Я пытаюсь выхватить ножницы…А потом мы сидим на полу ванной перед копной из волос.

– Что ты наделала, дура? – мне обидно до слез, я же знаю как берегла и как ухаживала за волосами Лилька.

– Мама мне не дает денег на парикмахера! – всхлипывает она. – Пусть тогда я буду вот такой… Лысой и никому не нужной.

Обнимаю ее. Она слишком часто плачет, а еще хватается за нож, режет кожу. Наверное, чтобы ощутить себя живой. И это от того страшно.

Но я вижу ее и другой. Она следит за собой, покупает на скопленные деньги косметику и крема.

– Вот так длинна, – говорю я с придыханием, глядя на то, как Лиля вытягивает кисточкой ресницы, крася их тушью. Теперь они долетают до бровей, ее зеленые глаза распахиваются и становятся еще больше.

Лилька не верит, отнекивается: «Я уродина, ничего красивого во мне нет, ты посмотри на нее – кивает она головой на постер с фотографией Синди Кроуфорд».

В такие моменты мне кажется, что это я уродина… Если сама Лилька так строга к себе, то что говорить обо мне? Сутулая, маленького роста.



* * *

В подъезде проказничали хулиганы. Мальчишки – то поджигали почтовые ящики, то писали на стенах матерные слова. Как-то на нашем этаже жильцы учуяли жуткий запах.

Мать несколько раз подходила к двери тети Расимы, стучалась, никто не открывал. Видимо уехали куда-то. Вечером мы услышали шум в подъезде. Мать открыла дверь. Пьяная тетя Расима напевала татарскую песню, пытаясь попасть ключом в замочную скважину.

Я смотрела на них в глазок. Грузная тетя Расима справилась с замком, распахнула дверь, скинула на пол шубу и стала стягивать сапоги.

Мать зашла к ней.

– Ты чего?

– Ничего, бывает же, Тань, ну бывает.

– Бывает, – протянула мать.

– Давай сапог, помогу.

Мать схватила подошву и стала тянуть.

Сапог слетел. И они засмеялись.

– Это от твоей двери воняет, – сказала мать, – вонь жуткая целый день.

Они осмотрели дверь, и никак не могли понять, что же произошло.

– Воняет, точно, – отозвалась тетя Расима и подняла указательный палец.

Позже выяснилось, что это набедокурили хулиганы с нижнего этажа. Иголкой от шприца проделали в обивке маленькую дырочку и впрыснули туда яйцо. Несколько раз их родители приходили к тете Расиме во время их утренних семейных склок, они просили вести себя потише, но их просьбы остались неуслышанными.

Мать зашла домой. И сказала:

– Сняла с Расимы сапог, а у нее на колготках дырка… Смешно прямо, дорогие сапоги и старые колготки, купить что ли не может…

– Так их же не видно, – пожала я плечами.

Соседи не знали, что делать с дверью, пытались ее заклеить, облепить скотчем, но запах не уходил. Тогда дядя Эдик выдрал часть обивки и ниткой зашил кожу. Так на красной кожаной двери появился черный шрам, еще долго напоминающий нам о времени девяностых. Клей вообще прекрасная штука, при помощи которой можно соединить все что угодно, только не нас с родителями.

На шестнадцатилетие Лилька пригласила подруг. Она старше меня на два года, я тоже жду шестнадцатилетия. Подруги купили бутылку водки и рябину на коньяке. Я выбрала рябину, они пили водку, побоялась напиваться, потому что за стенкой – родители. Да и вообще я пай-девочка. Но это, естественно, маска.

Рябина – полная дрянь.