Хочу, чтобы меня слышали! Книга 2. Золото Разрушителей Широков Юрий
По всему выходило, что воспользоваться нужно ближайшими, до которых оставалось проплыть не более двадцати верст.
Места эти были выбраны неподалеку от пристаней Кугаево и Бронниково.
Оба села находились рядом с Тобольском.
Кугаево меньше чем в трех десятках верст ниже по течению, а Бронниково – чуть дальше, еще примерно на таком же отдалении.
Сошлись на том, что близость к крупному городу – это неплохо: искать потом, когда красных прогонят окончательно, будет легче.
Грузинов показал карту, переданную генералом Пепеляевым, на которой были помечены уже заранее подготовленные тайники и стояла дата, когда к пристаням стянут подводы.
Выходило по всему, что если не случится беды, подводы будут на месте причала еще до прибытия их каравана.
– А схроны выбраны правильным образом, – внимательно рассмотрев карту, произнес Жвакин. – Я отлично знаю эти места – бывал тут не раз. Вот эта точка, – указал он пальцем на карте, – Иоанно-Введенский женский монастырь. Расположен он в живописнейшем местечке, меж двух пологих гор, покрытых густым сосновым лесом. Райское место! Мне известно, что с недавнего времени непосредственно на территории монастыря размещается довольно внушительный отряд наших войск, причем его довольствие матушка-игуменья Мария12 приняла на себя. И еще поговаривали, что после того, как отряд этот появился там, в овраге за монастырем проводились какие-то земляные работы. Так что к приему нашего груза они готовы наверняка. Монастырь большой – там есть где спрятать весь груз. Там выстроены четыре благолепно украшенных храма – святого Иоанна Предтечи, Введенский, храм преподобного Серафима Саровского и великолепный пятикупольный Троицкий собор с приделами в честь Почаевской иконы Пресвятой Богородицы и святителя Митрофана Воронежского. Да еще куча других зданий. Одних насельниц там – около трех сотен. И, заметьте, под землей находятся хитро выполненные тайные пещеры и ходы, ведущие за пределы монастыря. Так что спрятать там можно не только груз, но и нас со всеми нашими кораблями, – пошутил Жвакин, но Петр шутки не принял.
– Это уже не наша забота, – задумчиво произнес он. – А вторая точка не лучше?
– Вторая, с моей точки зрения, значительно лучше для целей длительного сокрытия, – ответил Жвакин. – Это Кугаевская каменная церковь семнадцатого века с подземным ходом, который, как утверждают, выходит на кладбище. Слышал я, что подземелье это частично обрушено и заполнено ядовитым газом от болотных испарений. Место жуткое, среди местных считающееся заколдованным. Я слышал о нем кучу всяких жутких историй, рассказал бы, да время сейчас не то.
– Кстати, полковник, – произнес Петр, обращаясь к Жвакину. – Главнокомандующий при нашей последней встрече настоятельно рекомендовал мне спрятать все золото именно на этом отрезке пути. Прямо как знал… Еще повелел при этом оставить при себе небольшую долю, – вспомнил он личную просьбу Колчака обеспечить его семью и любимую женщину Анну Васильевну Тимиреву.
– А зачем вам вообще золото? – удивленно спросил Жвакин.
– Извините полковник, – ответил Петр, смущаясь оттого, что его могут заподозрить в нечестности, – разрешите мне не отвечать на ваш вопрос, это не моя тайна, и открыть вам ее, простите, не могу.
Смущение Петра не осталось без внимания Жвакина, и тому хотелось потребовать ясности в объяснении, но беседа была прервана пароходным гудком, известившим о прибытии конвоя к пристани Кугаево.
На берегу, к радости экипажей, в ожидании прибытия груза стояли многочисленные подводы.
Неподалеку расположилось до полуэскадрона13 охраны.
Командовал всем этим воинством высоченный малый с погонами ротмистра. Он тут же вошел по трапу на «Пермяк» и потребовал главного по конвою.
Петр Грузинов вышел к нему навстречу в надетом специально для этого случая парадном мундире и принял рапорт.
Ротмистр Кубреватый, так он представился, предъявил Петру бумагу за подписью генерала Пепеляева, в которой были прописаны его командирские полномочия по приему и размещению груза с конвоя.
Петр Михайлович, пожав руку ротмистра, также подтвердил свои полномочия начальника конвоя бумагой, подписанной Колчаком.
Тут же была дана команда на разгрузку, и процесс пошел в довольно быстром темпе.
Руководил разгрузкой со стороны конвоя – Жвакин, от отряда, принимающего груз, – есаул Белозеров.
Когда погрузка уже подходила к концу, прибыла еще одна полусотня всадников.
– Этот отряд, – пояснил ротмистр Петру, – будет осуществлять ваше сопровождение берегом столько, сколько сможет, и вернется в расположение части только после того, как убедится в полной вашей безопасности, господин полковник. А на воде вас прикроют корабли и баржи конвоя. Такое мощное прикрытие не только не помешает нам всем, но и поможет. Сбежавшим злодеям ведь неизвестно, что золота у вас больше нет, и их целью по-прежнему останется «Пермяк». Согласно приказу Ставки, мы уже дали дезинформацию о том, что «Пермяк» и «Иртыш» идут с грузом золота в Сургут, а вот о вашей «Ласточке» известно немногим. Таким образом, решаем сразу две задачи – мы получаем фору во времени, достаточную, чтобы спрятать груз, а вы на быстроходной «Ласточке» сможете уйти от возможной погони, и ваш уход прикроют корабли и наш героический полуэскадрон под командой героического же есаула.
– Ну что ж, ротмистр, будем прощаться… Ни пуха вам, как говорится… Рад был нашему знакомству, честь имею! – Петр обнял на прощание офицера и с некоторой грустью наблюдал, как тот нарочито бодрой походкой шагает в сторону своего отряда.
…Через несколько часов контуры последней подводы растворились в ярком зареве заката.
Ощетинившиеся лиственницы и ели верхушками протыкали полусферу алого закатного покрывала, за которое пока еще неуверенно цеплялась тонюсенькая простыня пелены тумана, тянущая за собой прицепившиеся к ее краям черно-лиловые сумерки.
– А ведь такой закат – к морозам, – пояснил подошедший для знакомства и получения указаний есаул Белозеров. И совсем ни к чему добавил: – Мне всегда нравилась осень. Она многими своими чертами напоминает закат – те же теплые цвета и отчаянная краснота умирающей ажурной листвы, та же неумолимо наползающая спасительная прохлада, приносящая вожделенную дремоту засыпающей природе.
– Вы, случаем, стихами не балуетесь, господин есаул? Уж больно красив слог ваш! – улыбнулся Петр.
– Простите, господин полковник, – зарделся от смущения есаул. – Какие будут указания?
– Скоро стемнеет, давайте дождемся утра и тронемся в путь. Вашим людям и лошадям тоже требуется отдых, – ответил Петр. – А вас, господин Белозеров – как, простите, по имени-отчеству вас величать? – я прошу отужинать с нами.
– Зовут меня Иван Иванович, и я искренно благодарен за такую честь, но откликнуться на приглашение не имею права. Служба, простите, – деликатно, но решительно отказал есаул Белозеров. – И вам, господин полковник, и всем членам вашей команды, – добавил он, – я настоятельно рекомендую не покидать «Ласточки» – времена настали беспокойные, все может случиться, особливо в ночи. Спокойной нам ночи.
И есаул Иван Иванович Белозеров, попрощавшись, ушел.
Как оказалось – навсегда.
На «Ласточке» в этот поздний вечер как-то непривычно долго копошились – все шумели, бегали, гремели и наконец угомонились.
Но полноценно отдохнуть от забот тяжелого дня не удалось – не судьба, видать.
Наступившую предрассветную тишину разорвали звуки выстрелов и шум начавшегося сражения – это вступила в свой последний бой с красным отрядом 455-го полка 2-й бригады 51-й стрелковой дивизии команда есаула Белозерова.
– Катать якорь! – приказал выскочивший из своей каюты в одном исподнем капитан «Ласточки» Пленков.
Загремела якорная лебедка, зазвонил телеграф в машинное отделение.
– Лево на борт! Полный вперед! Выложить все!
И «Ласточка» изо всех своих сил и возможностей устремилась вниз по течению к слиянию Иртыша с Обью.
Следом за ней медленно, словно потревоженный кит, потянулся в русло реки «Пермяк».
На берегу разгадали маневр и открыли огонь.
Пытались организовать погоню и на захваченном красными «Иртыше», но пока безуспешно – мешали оставшиеся в живых члены экипажа, которые все еще сопротивлялись.
А по дороге вдоль реки вдогон уплывающей «Ласточке» неслись две повозки с пулеметом. Рядом скакали многочисленные всадники, на ходу стреляя из винтовок.
В погоню за ними устремились оставшиеся в живых казаки есаула Белозерова. Он сам первым догнал тачанку и, успев коротким ударом шашки разрубить возницу, сам рухнул с коня, пораженный выстрелом в упор. Одна повозка вместе с пулеметчиком завалилась с крутого берега вниз, несколько всадников были подстрелены и зарублены казаками, но остальные уже беспрепятственно продолжали погоню – полусотня Белозерова полегла в неравной битве в полном составе.
В затухающих глазах умирающего есаула гасла его последняя жизненная картинка – одинокий контур «Ласточки», быстро растворяющийся за поворотом реки, и медленно уплывающий за ней «Пермяк», охраняющий ее от угрозы громадиной своего корпуса, будто старший брат закрывал своим телом младшую сестренку.
Командир «Пермяка» полковник Жвакин не спешил отдавать команду «полный вперед».
В бинокль он видел, что на «Иртыше» вроде все успокоилось. Но странное дело – вопреки всякому здравому смыслу по палубе перемещались солдаты в форме и погонах белой гвардии, и флаг на корабле развевался андреевский, а не краснотряпичный.
Еще через несколько минут над «Иртышом» взвились флажки свода сигналов – вначале знак «Лима», флажок из четырех прямоугольников желтого и черного цветов, что означало «немедленно остановитесь».
Затем – знак «Виктор», перекрестие красных полос на белом фоне – «мне необходима помощь» и знак «Икс-рей», синий крест на белом фоне – «приостановите выполнение ваших действий и наблюдайте за моими сигналами».
И снова – перекрестие красных полос на белом фоне – «мне необходима помощь».
Следом замелькали семафорные флажки сигнальщика: знак вызова – мелькание перекрестом красными флажками над головой и дальше по буквам – «н-а-м н-у-ж-н-а п-о-м-о-щ-ь».
– Передайте вопрос, – приказал полковник. – Кто командует кораблем?
Ответ не заставил долго ждать – «ш-т-а-б-с-к-а-п-и-т-а-н Р-а-з-в-и-н».
– Сам погибай, а товарища выручай. За убитых церковь Бога молит, – прошептал про себя полковник Жвакин любимое выражение легендарного полководца Александра Суворова и дал команду на разворот.
Пока приостанавливали движение, пока разворачивались – пропустили момент начала движения «Иртыша», и вот тот уже на всех порах мчит навстречу «Пермяку» с явным намерением пойти на абордаж.
Предупредительный выстрел орудия не остановил нападения, и только тут Жвакин понял, что форма, флаг и сигналы о помощи – гнусная ложь и провокация.
Кораблем управляли красные, для обману напялившие на себя чужую форму.
Эта ошибка могла привести к катастрофе – своими действиями полковник поставил под угрозу не только свой корабль, но и «Ласточку», чего допускать было нельзя ни в коем разе.
С «Пермяка» успели выстрелить еще трижды из имеющихся двух пушек, после чего на «Иртыше» начался пожар, но он продолжил движение в надежде сцепиться бортами с «Пермяком».
Судя по скоплению людей на палубе красных, численностью они значительно превосходили команду «Пермяка».
– Пли, – последний раз скомандовал Жвакин, – и полный вперед!
Он сам встал за штурвал и направил пароход прямо в лоб теряющего после повреждений ход «Иртыша».
В последний момент тот попытался уйти от столкновения с более мощным и тяжелым соперником, но только усугубил ситуацию, подставив под удар свой борт.
Скрежет металла, крики тонущих людей и накрывающая всех невидимая пелена смерти разорвали таежную тишь.
«Иртыш» медленно заваливался на правый борт, жадно глотая глубокой пробоиной холодную воду родной только по своему названию реки.
С палубы «Пермяка» его команда добивала пытавшихся сопротивляться красных и поднимала из воды своих и умоляющих о сострадании раненых красных.
Предателя-лжепрапорщика Карасева и сбежавших воришек среди пленных не обнаружили.
– Видать, отчет держат перед Богом за свои грехи… – решили моряки.
Подняли на борт и легко раненного штабс-капитана Развина, удерживаемого на воде двумя матросами.
Он тут же принял команду «Иртышом» на себя, заменив полковника Жвакина, неподвижно лежащего подле штурвала, замертво пораженного шальной пулей.
Ясно было одно: «Ласточка» осталась один на один с преследователями, и шансов выжить у нее было немного.
Нападавшим не составит труда легко, как в тире, перестрелять незащищенную команду корабля с крутого берега.
А тем отвечать будет сложнее. Да и артиллерии у них нет…
Так оно и произошло!
Пока «Ласточка» преодолевала излучины реки, преследователи по прямой обогнали ее, спешились и изготовились изрешетить корабль, вынужденный, как зверь во время загона, покорно двигаться по фарватеру к месту своей гибели.
Полковник Грузинов уже видел в бинокль торжествующие улыбки врагов и никак не мог принять решения – повернуть назад или продолжить движение?
– А вдруг «Пермяк» уже захвачен? Тогда шансов нет вообще. Плыть практически рядом с берегом – самоубийство. Попробовать отстояться – бессмысленно, пройдет время, подойдет погоня с воды, да и с берега достанут лодками.
С берега застучал пулемет, и пули горошинами накрыли палубу и борта судна.
Мотор заглох, и в наступившей тишине «Ласточку» понесло течением в сторону преследователей.
В омут, под берег, на котором захватчики и располагались.
Петр вздрогнул, когда ему сзади на плечо положили руку.
Он обернулся – сзади стоял иеромонах Авель, в руках его сверкнул кинжал.
Петр узнал свой нож по рукоятке, мастерски выточенной из кости и украшенной рисунком с изображением гибели неизвестной планеты.
Авель повел себя довольно странно для злодея – он зачем-то поднял вверх правую руку с ножом, а затем и левую, в которой у него был зажат непонятный предмет. После этого, пробормотав короткую фразу на непонятном языке, монах ударил этим предметом по лезвию ножа.
Лезвие от этого заметно завибрировало, издавая звучание, похожее на звучание варгана – язычкового музыкального инструмента, используемого сибирскими татарами и алтайцами.
Петру доводилось слышать этот инструмент однажды – тогда он был поражен таким необычным способом звукоизвлечения.
Да и еще дополняемого различными оттенками горлового пения с применением многочисленных глоточных, гортанных, языковых, губных способов.
Та музыка завораживала и будто тянула за собой в неизведанные иные миры. И только усилием воли Петру тогда удалось снять наваждение.
Монах между тем направил острие кинжала в сторону берега, на котором замерли в оцепенении бойцы красного отряда.
Петр увидел, да-да, именно увидел, а не почувствовал и не услышал, как мелкие частицы неизвестной материи, создаваемой колебаниями стали, устремились к берегу и облепили, словно пчелиный рой, каждого стоящего на берегу.
Те, будто пораженные загадочным вирусом душевной болезни, объятые ужасом, в неистовстве побросали в воду все оружие, а затем один за другим сами последовали туда же, усиленно и безуспешно выгребая против течения.
Словно во сне, команда корабля молча наблюдала за гибелью своих врагов, не в силах пошевелиться.
И тех и других будто спеленали, как в младенчестве.
…Через пять минут все было кончено.
Глава 4. Планета Фаэтон
Членов экипажа «Ласточки» вывел из оцепенения шум внезапно заработавшего мотора.
Как в сказке, в которой принц расколдовал поцелуем уснувшую вместе со всем своим двором принцессу, обездвиженные неведомой силой люди начали двигаться и приступили к своей работе, напрочь забыв о только что произошедших событиях.
Будто и не было ничего, а движение их судна с самого начала происходило буднично, как надо.
Только Петр, пораженный увиденным, продолжал стоять на месте, изумленно рассматривая невозмутимого монаха.
Монах же молча зашагал в сторону своей каюты и, обернувшись, поманил Петра за собой.
В своей каюте Авель присел на кровать и движением руки повелел Петру занять место рядом с собой.
Посидели несколько минут, собираясь с мыслями, после чего монах прервал затянувшееся молчание:
– Вы, конечно, догадались, Петр Михайлович, что совсем даже не случайно оказались единственным сохранившим память об этом странном для вашего понимания событии.
– …?
– Настала пора рассказать вам о чудесах, связанных в том числе и с этой вещицей. – Авель указал на нож, положенный им при входе в каюту на миниатюрный столик, приделанный прямо к кровати. – Тем более что времени у нас будет для этого предостаточно.
Странно, но Петру, пристально смотрящему на нож, показалось, что тот по-прежнему слегка продолжает вибрировать, издавая чуть слышно затухающее попискивание.
– Петр Михайлович, прежде чем я начну свой рассказ, пообещайте мне ничему не удивляться и исполнять все, о чем я вас попрошу. Поверьте мне, так вам будет проще принять для себя все необычное и где-то даже сказочное в рамках ваших представлений о жизни и мироздании. – Голос монаха зазвучал будто из колодца – раскатисто и торжественно.
– Обещаю, ваше преподобие, – немного пафосно произнес Петр. – Слово офицера!
– Очень хорошо, а теперь возьмите со стола нож, закройте глаза и прикоснитесь лезвием к груди в области сердца.
Петр с некоторой опаской прикоснулся к рукоятке ножа и тотчас же почувствовал, как нож начал пульсировать в его руках с частотой, сравнимой с частотой сокращения его сердца.
Рука сама непроизвольно прижала лезвие к груди, и вот уже не одно, а два сердца застучали в такт.
Вначале – быстро, но затем все медленнее, медленнее, медленнее…
Нож выпал из его рук, а тело Петра медленно сползло на кровать.
Петр просто летал в своем уже втором за недолгое время необычном и красочном сне, перемещаясь произвольно через розовую полосу зарождающегося рассвета, но некая неведомая сила задала направление и ввергла в безграничный и темный Хаос.
Это название нашептывали невидимые женские голоса: «Ты видишь и ощущаешь Хаос – источник жизни, все возникло из бесконечного Хаоса, все, и даже бессмертные боги, запомни это», – перебивали друг друга голоса с разных сторон.
Впрочем, сторон как таковых не было, поскольку взгляду не за что было зацепиться – все покрывал тяжелый, тягучий мрак.
Жуткий страх охватил Петра.
Страх и полнейшая безнадежность.
Человек хоть и стремится к вечности, но только к вечности светлой и приятной. Вечность мрака не для людей.
Но тут, повинуясь неведомой силе, густота мрака начала вращаться, как речной поток в водовороте, а после – то водопадом проваливаться вниз, то смерчем устремляться в высоту.
И началось создание из Ничего – Нечто.
Петр вращался вместе с Хаосом, оказавшимся сырьем для производства этого Нечто и отчетливо видел, как Хаос породил то, что поставило первые границы, отделившие часть его самого от бесконечности.
– Сколько же времени длится мое путешествие? – вопрошал Петр и сразу же понял, как называется то, что породил Хаос.
– Время – вот какая граница отделила меня от бесконечности, вот она – первая граница! – возрадовался он.
– Молодец! – зазвенели женские голоса, – конечно же, Время, но оно зовется у нас Хронос.
Вращение продолжилось, но теперь оно происходило уже под зорким контролем Времени, а Пространство только еще начинало зарождаться.
Сам возникший только что Хронос породил сразу три стихии – Огонь, Воздух и Воду, которые окончательно вырвали и оградили от Бесконечности огромный кусок Хаоса, превратив его в Пространство.
Хаос не хотел исчезать бесследно и породил еще две стихии: Эрос – Любовь и Антерос – Отрицание Любви.
Последним усилием из Хаоса возникли Эреба – воплощение мрака, дитя, подобное самому Хаосу, Никта – темная беззвездная ночь и Тартар – Непостижимая Бездна, Пустота, Черная Дыра.
Тартар стал самым ужасным местом в зародившейся Вселенной, а от Мрака и Ночи родились Вечный Свет – Эфир и Сияющий Свет – Гемера.
Остатки первобытного Хаоса вместе с Петром вращались уже просто с невероятной скоростью и превратились в Яйцо, ставшее зародышем Земли.
Верхняя часть скорлупы откололась и стала Звездным Небом – Ураном, а нижняя – Матерью Землей – Геей.
Вода, залившая тело Геи, стала Бескрайним Морем – Понтом.
Он и стал первым мужем Геи-Земли, а вторым стал Уран-Небо.
– Вот ты уже и на своей Земле, – вновь зажурчали девичьи голоса. – А сейчас мы проводим тебя на Олимп и там кое с кем познакомим.
И вот они уже у подножия огромной лестницы, устремленной в небо.
– Поднимайся, поднимайся скорее, – защебетали невидимые девчушки. – Тебе сегодня это разрешено, тебя уже там ждут.
Стоило только Петру вступить на первую ступень, как сработали неслышные и невидимые механизмы, перенесшие Петра на самый верх, где его действительно встретили двое юношей.
Один из них был красив как бог – впрочем, может, он и был одним из них?
Второй был некрасив и одет беднее красавца. Он первым подошел к Петру и представился:
– Эпаф, сын Зевса и Ио.
– Очень приятно, – пожал протянутую ему руку Петр. – А я Петр, сын Михаила и Варвары.
– Фаэтон, сын бога солнца Гелиоса и Океаниды Климены, – процедил сквозь зубы заносчивый и, по всей видимости, не очень умный красавец. – Я сын главного бога Олимпа, а сын бога солнца всегда будет первым!
Не обращая внимания на Петра, юноши ввязались в нешуточный спор.
– Многие прекрасные богини мечтали о любви Гелиоса и получали ее, а многие придумали эту любовь, – как бы между прочим произнес Эпаф. И тихо так, но чтобы услышали Фаэтон, а главное, Петр и собравшиеся вокруг зрители, добавил: – Ходят слухи, что ты, гордец, совсем даже не божественного происхождения, а так – плебей.
– Сам ты плебей, ни красоты в тебе нет, ни силы, а слухи всегда распускают слабые и неудачливые, – улыбаясь и жестко глядя в глаза своему обидчику, произнес Фаэтон и с достоинством удалился.
– К маме побежал искать правду и защиту, – торжествовал Эпаф.
А зачем еще все мы бежим к маме? Именно за защитой, какими бы сильными и могущественными мы себя ни ощущали перед окружающими.
Петр решил всюду незаметно следовать за Фаэтоном, и это ему почему-то удавалось.
К маме тот прибежал в слезах и с порога потребовал:
– Люди сомневаются, что я сын лучезарного Гелиоса. Докажи, что он мой отец.
Тяжело вздохнула бедная брошенная своим возлюбленным женщина и, обратив свой взор на медленно погружающийся в море солнечный закатный диск, простонала:
– Пусть эти последние всезнающие лучи укажут тебе, что ты – сын Гелиоса. Если я лгу, пусть глаза мои видят в последний раз эти знаки любимого! Если моя клятва для тебя мала – ступай к нему! Тебе можно, в отличие от меня, – заплакала несчастная богиня.
Увы, и боги тоже плачут!
…Дорога ко дворцу бога солнца заняла совсем немного времени.
Дорога к богу всегда коротка!
И вот уже перед ними дворец, окруженный высокими колоннами, сияющий неугасимым пламенем, украшенный золотом и самоцветными камнями, с крышей из слоновой кости, с колоннами из благородного мрамора!
Под впечатлением такого великолепия Фаэтон нерешительно остановился перед воротами из чистого серебра, украшенными тончайшей резьбой с изображением земли, моря и неба в исполнении искуснейшего мастера Гефеста14,
Море на воротах было изображено так, что в нем видны были боги морские, на реках – нимфы, на земле – люди, города и леса, населенные зверями. А на небе сияли во всей своей красоте блестящие звезды.
Гелиос сразу вышел из ворот встретить сына – он уже знал и о разговоре Фаэтона с матерью, и о происшествии на состязаниях.
Петра он не увидел – даже для местных богов тому удавалось оставаться невидимым.
Гелиос обнял сына, и, тщательно намазав его лицо душистым маслом от яркого пламени, надел ему на голову лучезарный венец.
– Знаю я о ваших бедах, – остановил он речи Фаэтона. – Увы, жена моя Гера до сих пор ревнует меня к твоей красавице матери, никак не успокоится.
– О, свет всего мира! О, отец Гелиос! Это все пустое, скажи одно только слово – смею ли я называть тебя отцом? – воскликнул Фаэтон. – Развей прах моих сомнений, молю тебя! Да или нет? – замер юноша в ожидании ответа. Да что там ответа – приговора!
Гелиос утвердительно кивнул и ответил просто:
– Да, ты мой сын, и клянусь водами священной реки Стикса15, что в подтверждение этого я исполню любую твою просьбу. – И улыбнулся снисходительно: исполнение любого желания для главного над богами – пустяк!
Но просьба сыночка-мажора повергла Лучезарного в шок…
– Позволь мне поехать вместо тебя в твоей золотой колеснице, – испросил глупец единственное, что было невозможно для Властелина.
– О ужас! – возопил Блистательный. – Кто вложил в твою голову такую ужасную мысль? Ведь это тебе не по силам. О, если бы я мог нарушить мою клятву, священную клятву водами священной реки Стикса, – застонал главный бог Олимпа. – О, если бы мог ты взглядом своим проникнуть мне в сердце и увидеть, как я боюсь за тебя! Я не хочу быть причиной твоей гибели! Ведь ты же просишь не награду, а страшное наказание. Сам великий Зевс-громовержец не решился править моей колесницей! Признаюсь тебе, что даже мной временами овладевает страх, когда дорога стремительно опускается к священным берегам Океана. – Гелиос последний раз взглянул в глаза своего сына, надеясь увидеть там хоть малую тень сомнения.
– Тебе не встретить по пути ничего доброго – среди опасностей и ужасов проложен небесный путь, – продолжал он отговаривать сына. – Взгляни на мир вокруг себя – как много в нем прекрасного!
Но тщетно!
Во все времена существовали, существуют и будут существовать мальчики-мажоры – эти ничтожества, купающиеся в чужой славе и могуществе.
Эти бестолковые, избалованные, непригодные ни для какого дела, напрочь закомплексованные, но наглые и жестокие существа, которые ради своего каприза не остановятся, даже если их родителям будет угрожать при этом потеря состояния, власти и даже смерть.
А боги, хоть они и всемогущие, принимают твердые жесткие решения только в отношении чужих людей, не смея часто отказать ни в чем дитяткам своим неразумным.
– Проси все, что хочешь, только не проси ты этого! – умолял Гелиос.
Но Фаэтон стоял молча и ковырял носком сандалии песок.
– Хорошо, – вздохнул Гелиос, – ты получишь, что просишь. Жаль, я думал, что ты умнее.
Привели крылатых коней, накормленных амброзией16 и нектаром, и начали запрягать их в колесницу.
Гелиос снова натер лицо Фаэтону священной мазью и, печально вздохнув, дал своему неразумному отпрыску последние наставления:
– Не гони лошадей, держи как можно тверже вожжи, кони дорогу знают, сами побегут. Не подымайся слишком высоко, чтобы не сжечь небо, и низко не опускайся, чтобы не спалить землю. Все остальное я поручаю судьбе, на нее одну я и надеюсь. Тебе пора – богиня ночи Нюкта уже покинула небо, и на смену ей приходит богиня зари Эос. Может, все же изменишь еще свое решение? Не губи ты себя и меня!
Никогда в истории не было и не будет того, чтобы дети слушали родителей! Все хотят совершать свои ошибки, а на опыт предыдущих поколений плюют.
Даже если на карту поставлена жизнь и смерть!
Вот и Фаэтон, даже не попрощавшись с отцом, которого совсем недавно даже видеть опасался, быстро вскочил на колесницу и схватил вожжи.
…Радость, восторг и ликование – вот настоящие чувства молодости!
А дальше – будь что будет!
Молодость эгоистична и не боится смерти – смерть предназначена старикам.
…Тишину разрывает резкий щелчок кнута, и кони, в нетерпении роющие копытами золотой песок, легко подхватывают колесницу и сквозь пелену утреннего тумана устремляются по крутой дороге все выше и выше – на самое небо.
И тут юноша растерялся – он не знает дороги и не в силах управлять мощнейшей силой, влекущей его в неизвестность.
Он жалеет о совершенной им глупости, но уже поздно – сказочная сила несет его к тому месту на небесах, где уже ждет его чудовище – огромный налитый смертельным ядом Скорпион.
Короткий бросок – и мерзкое острейшее жало поражает юношу.
Ослабли вожжи, и кони, почуяв свободу, то взвиваются к самым звездам, то, опустившись, несутся над самой землей. Всепожирающее, не щадящее никого великое пламя охватило землю. Закипели воды озер, рек и морей, нимфы рыдали и тщетно в ужасе пытались укрыться в глубоких гротах океана. От жары потрескалась земля, и лучи пожара осветили даже темное царство Аида.
В гневе и ужасе поднялась великая богиня Гея-Земля и громко воскликнула:
– О величайший из богов, Зевс-громовержец! Гибну я, гибнет царство твоего брата Посейдона! Атлас17 едва уже выдерживает тяжесть неба! Небо вот-вот рухнет и уничтожит дворец богов! Останови безумца! Прояви свою божественную волю!
…От сверкающей молнии, посланной карающей рукой громовержца, рассыпалась на куски прекрасная колесница, и ее осколки разлетелись по небу.
Вместе с осколками падал вниз и Петр, пораженный произошедшей трагедией.
Но страха от падения не было, тем более что вскоре падение перешло в спокойный полет, завершившийся благополучным пробуждением от грез.
– Очнулись, Петр Михайлович? – Голос монаха вырвал Петра из плена сказочных грез окончательно. – Какое у вас ощущение? Не устрашились от увиденных картин трагедии?
Петр уже не удивлялся ничему, даже тому, что монаху известно содержание его сна. Он жаждал продолжения повествования, а то, что его путешествие в мир богов Олимпа есть не что иное, как начало рассказа, он не сомневался.
Читать бесплатно другие книги:
