Дельфин Игнатенко Николай

– Главное не то, что черным по белому, а то, что под черным и белым.

Мальчишка, выложившийся наизнанку в «Пустотах в недоверии», пришел к замкнутому кругу в виде признания и собственного неудовлетворения, упирающегося в непринятие всего одного, пускай и самого важного произведения. Лука выдохнул с грустным смехом и сел за письменный стол, взъерошив смоляные волосы средней длины и надев толстые стильные вишневые очки.

***

Владелец «Дельфина» выглядел растерянным.

– Вы правда думаете, что вам это под силу?

Лука быстро сориентировался. С утра пораньше он не выглядел сонным, наоборот, в нем чувствовалась непоколебимая сила, которую его оппонент мысленно сравнивал с огнем, уже успевшим подавить его решимость.

– Если это не сделает он – не сделает никто. Слушайте, сколько лет вы пытаетесь стряхнуть пыль с этого места, а все, что вам удаётся – забить себе нос.

Алекс Сагаделло стоял у окна, потирая пухлые руки, и вытирая лоб белоснежным платком. Лука смотрел оценивающим взглядом на огромный кабинет с панорамным окном в крыше.

– Сколько вы потратили на то, чтобы вытащить «Дельфин» на тот уровень, который он держал в семидесятые – восьмидесятые? Пять лет? Нет, пять с половиной, но последние полгода вы даже тут не бываете.

Владелец был сбит с толку. Молодой писатель был невероятно аккуратен и подкован в переговорах. Наконец, Алекс, помявшись, присел за письменный стол, который даже не был массивным, как у настоящих, по мнению Луки, директоров. В бесконечный раз вытерев лоб, он бросил на карту мира, заменявшую ему скатерть, платок, ставший рыжевато-черным не то от пота, не то от кожи Сагаделло. Луку это позабавило, но ухмылка сменилась легким отвращением, которое от с усилием подавил. Впрочем, ненадолго.

– Вы хотите сказать, что это шоу вернет доходы «Дельфина» на ту планку, которую давал мой отец?

В глазах владельца читалась откровенная надежда в виде жажды наживы, уже не вязавшаяся с растерянностью последних минут и, тем более, с решимостью начала диалога. Лука перебросил ногу за ногу, и принялся цеплять крючок еще глубже.

– Вам интересны деньги, мне – эмоции.

Алекс вскинул брови.

– Но зачем? Вы на них будете кормиться?

Луку в этой комнате отчаянно держало лишь жгучее чувство творческой мечты и желание помочь брату.

– Каждый кормится тем, чем хочет. Вы всеяден, я – нет. Но вы вряд ли поймете метафору. Вам нужны доходы от шоу, но их можно получить лишь завоевав своего зрителя. У вас нет денег, нет продаж билетов, потому что нет своей труппы, нет своего репертуара, у вас есть, черт возьми, только пыль на сцене и затемнённые в прошлом веке окна. Таково ваше наследие? В каком состоянии вам передал «Дельфин» отец? В каком вы его передадите детям?

Алекс смутился. Ни с отцом, ни с дочкой не сложилось.

– Мы не общаемся с ними.

Странное и неуместное откровение немного смутило Луку.

– Признаюсь, в этом желании мы единодушны. Но у меня такой возможности нет.

Лука сжал в руке шейный платок, резко вынув его из нагрудного кармана.

– У вас, Алекс, нет чувства прекрасного. И вам поначалу было стыдно, поглядывали на портрет отца, а сейчас вы вовсю дышите только деньгами, а еще более осложняет болезнь то, что у вас их нет. Вы пускали в это место каждого бродягу с его фальшивыми песнями и отсутствием истории за душой, кроме дикого пьянства. Он приходил и пел, дико безобразно и бездарно, вокруг него не танцевали огни, не попеременно гас и зажигался свет в такт накалу и духу песни. У вас не было музыкантов в оркестре. У вас не было музыки и представлений.

– И вы были похожи на точно таких, а сейчас вы напоминаете мне агента-пройдоху, который пытается продать мне дешевый товар.

Алекс был невероятно доволен своим выпадом, и сидел, откинувшись всем своим потным телом на спинку кресла на колесиках, отчего он резко отъехал назад, а из карманов выпало несколько предметов, среди которых была сигара, пара монет и зубная нить. Лука вдруг нащупал точку невозврата.

– Алекс, мы можем дать вам то, что вы ищете, разрешая уличным бродягам ронять «Дельфин» на пол, пробивая дыры в его репутации. И дело никак не в контрактах, не в бумажках, Алекс, и это скорее наше преимущество, нежели ваше. Мы хотим дать свое шоу в «Дельфине», и вам повезло, но мы же можем собраться и уйти, если вы продолжите испытывать нас в дальнейшем.

Он давил всей мощью, на какую был способен, сочиняя целые города на лету. Писатель себя совершенно не сдерживал:

– Мы способны, выйдя на сцену, раздавать людям волшебные эмоции, а зритель откликнется на порыв, и не важно какой будет человек – если он пришел, он ответит на него раз, потом – другой, третий. Мы вернем этому театру забытые минуты, и это требует времени, подготовки, это требует вложенной души, перемешанной в блендере с потом и слезами. Мы дадим этому месту новую жизнь. А если мы сможем – вы утверждаете нас как основную и единственную творческую группу «Дельфина».

– А если нет?

Лука не сомневался.

– Отдавайте ваш театр бродягам. Но если сможем – «Дельфин» наш. И мы даем такие программы, какие посчитаем необходимыми. Вы не ограничиваете наш креатив и фантазию, а мы поднимаем «Дельфин» в ранге лучших театров нашего города. Вы вмешиваетесь – мы уходим. А вы теряете все, и остаетесь с разбитыми лампами да пьющими артистами третьего разряда. Как вас не было тут в последние полгода, так и не должно быть. Вы даете деньги, затем получаете свою прибыль, но не вмешиваетесь с замечания по поводу фальшивых нот.

Лука поднялся со стула, и с высоты своего роста смотрел на директора «Дельфина». Сагаделло почему-то уставился невидящим взглядом на вишневый жилет Луки и на белоснежную рубашку под ней. Алекс молчал, а затем медленно стал набирать номер на телефоне мокрыми руками.

– Анжела, дорогая, думаю, у нас есть группа артистов.

Лука удовлетворенно улыбнулся, и в его глазах промелькнула искра.

– Алекс, как вы умудрились переклепать отменную студию звукозаписи в свой собственный кабинет в угоду комплексам и чувству неполноценности?

– Что, простите?

Глава 5. Чудинка.

Лука упал на кожаное сиденье своего Шевроле и некоторое время смотрел в пространство в зеркале заднего вида, положив руки на руль. Скинув шляпу, он взглянул на дорогие часы, тонувшие в обилии браслетов на руке. Писатель открыл бардачок, проверил стопку листов в файле, и, положив их обратно, выдохнул. Утро было сложное, но успешное, не потраченное, а использованное.

– Хорошо-хорошо, эти рассказы я опубликую сборником. Хочу, чтобы ты знал, что я ценю тебя.

– Ты так говоришь, Марк, как будто я сотрудничаю еще с кем-то. Ты не хуже меня знаешь, что мне не нужен другой издатель, и это греет тебя изнутри.

Марк расхаживал по своему кабинету и активно жестикулировал.

– Что греха таить, я построил свое издательство во многом на твоих работах, мы сложили репутацию агентства, способного и желающего сотрудничать с молодыми авторами.

Лука сидел в глубоком и не очень удобном кресле, постоянно съезжая вниз. Предыдущую, еще недавно здесь стоявшую, мебель Марк, очевидно, заменил в вечной погоне за презентабельностью внешнего вида кабинета.

– Бери все, что хочешь брать, только ты знаешь условия. Никаких пошлостей на обложках, ее мне пришлешь на почту. Мой текст не менять, посвящение не менять. Сохранить редакцию, потому что…

– Потому что в тот раз мы передали не те эмоции, которые ты заложил.

Лука щелкнул пальцами, а нога покачивалась в такт музыке, доносившейся из соседнего кабинета.

– Именно.

Схватив шляпу и хлопнув Марка по плечу, он направился к выходу. Издатель посмотрел ему вслед.

Лука обернулся в дверном проёме и уловил взгляд, глухо и неощущаемо хлопавший его по спине.

– Гонорар? Тот же самый, что и всегда. Диане привет передай.

Молодой человек поднял шляпу и исчез в дверях. Марк покачал головой и попытался запомнить о просьбе передать привет жене.

***

Лука добрался домой, и, открыв дверь квартиры, первым делом сбросил с себя все напряжение утра и дня, приняв душ. Переодевшись, он сел, скрестив ноги, у основания дивана, и понял, что времени до начала представления не так много, а еще нужно было очень многое сделать, а команда решительно не успевала. Вообще, команда – это громкое слово. Несколько гримёров в штате «Дельфина», имевшие радость работать с пьяницами-шарлатанами, желавшими подзаработать на имени заведения да полдюжины музыкантов оркестра, ребята, бесспорно, талантливые, но их было недостаточно для толковой работы. Что можно сыграть вшестером, с учетом того, что трое из них – гитаристы, а Август сам играл лучше каждого из них при всем их старании и одарённости. Да и имя театра уже стало синонимом разрухи и упадка, встреч бездомных, поющих о своей нелёгкой доле на пособии.

На бумаге, Август был таким же дешевым артистом, как и десятки тех, которые истоптали старой и грязной обувью сцену «Дельфина». Но у Августа в рукаве была программа и был беспокойный и не обделенный Богом способностями к прекрасному брат, а также талант, с которым сравниться могли лишь только единицы. Шоу могло провалиться только в случае форс-мажора, и форс-мажор слегка поддавливал на шляпы братьев сверху, постукивая неаккуратными руками Алекса Сагаделло. Сейчас от Луки требовалось в очередной раз открыть в себе новый талант, и от того, как скоро он нащупает с ним нить связи, по которой новая способность будет транслироваться в мир вокруг, зависит успех одного из самых главных начинаний в жизни его собственной, брата, нескольких десятков еще не набранных артистов и персонала, а также всего ветхого, но все еще внушительного «Дельфина».

Лука расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, закатил брюки на два отворота и, перебрасывая браслет с запястья в ладонь движениями пальцев, стал водить пальцем другой руки по телефонной книге, разбирая параллельно фотоальбомы в своей голове в попытках вспомнить необходимых помощников. Каждый раз наталкиваясь на необходимое имя и сверяя его со своей памятью, Лука довольно изображал улыбку правой либо левой частью рта, а затем выписывал телефон и адрес на обрывок бумаги, оказавшийся рядом.

Эрика Сонга за его нрав и манеру одеваться прозвали Попугаем. Было что-то необыкновенное и странное в манере этого человека одеваться и вести себя на публике, причем не это являлось напускным актом самовыражения. Эрик жил именно так: эксцентрично, остро, ярко и мало думал о последствиях. Это в какой-то мере роднило их с Августом, с которым они были знакомы уже добрую дюжину лет, с тех пор, как последний узнал через Луку о Попугае как о действительно талантливом композиторе.

Эрик по самом деле обладал выдающимся музыкальным талантом, подкреплённом его нестандартным вкусом и взглядом на жизнь, но насколько он был гениальным композитором, настолько же он был бездарен как вокалист. На заре его карьеры, это вгоняло его в депрессии и ярость, но со временем Попугай стал подходить своим плюсам и минусам мудрее, выключая оценку своего эго. Напротив, Эрик стал вдвойне работать по своему профилю и добился того, что несколько его песен возглавляли все формальные и неформальные чарты города. Закончилось это, впрочем, тем, что он разругался со студией, для которой писал, и остался без работы. Последние несколько лет Попугай кормился тем, что писал песни на заказ от различных небезызвестных музыкантов, оказавшихся в творческом тупике. Именно в таком положении Лука подобрал своего давнего знакомого для помощи в постановке первого шоу «Дельфина».

Из задворок музыкального мира Лука вытащил группу The Juice, в которой когда-то начинал петь Август. Некоторые из ребят учились в университете вместе с Лукой, причем на его же специальности, но по его окончании решили сделать карьеру в музыке. Поначалу шестёрка не снискала особых лавров не то что в городе, даже в ночных барах, через несколько месяцев, поменяв репертуар, они ворвались в рок-жизнь с рядом незабываемых доселе хитов, однако, отказавшись сотрудничать с продюсерами из-за паранойи солиста Томаса, они быстро пропали с радаров широкой публики, а те несколько фанатов, приходящих к ним в «Secret», позволяли существовать, хотя The Juice, конечно, вновь хотели большего.

Бэк-вокал и остальные единичные элементы оркестра нельзя набирать без консультации с остальной труппой, которая пока еще не была оформлена в единый монолит. Конечно, дело было не в количестве – нынешний творческий коллектив «Дельфина» уже тянул на мощное оружие, каждый элемент которого оторвали бы с руками в любой театр или шоу, но лет так пять-семь назад. Сейчас все это было похоже на «чудаки наносят ответный удар», что неожиданно рассмешило Луку. Конечно, несмотря на некоторые достижения, авторитет, связи и талант, практически все люди, задействованные в постановке, обладали чудинкой, игнорировать которую в друг друге при взаимодействии не получится ни при каких обстоятельствах. Универсальное боевое подразделение сейчас состояло из ядерной смеси, использовать которую требовалось только при соблюдении мер предосторожности, и Лука надеялся, что таковой являлся сам «Дельфин».

Само название театра и его статус должны были сыграть роль ограничителей, если вдруг Лука не справится сам. Нельзя сказать, что внутри него нарастало или уже начинало копиться волнение, однако ответственность за шоу отринуть невозможно, а еще писатель совершенно не знал, как ему будет работаться с Августом. Весь жизненный опыт Луки состоял из написания книг, а также заботы о родителях, где было подсмотрено бесчисленное количество историй для сразу нескольких романов, как, например, для «Пустот в недоверии», однако сосуществовать на работе с братом – опыт несколько иной.

Теперь же на писателе завязано слишком многое, и, если узел, из которого он состоит, развяжется, «Дельфин» всплывет очень быстро. Лука совершенно не рассчитывал, что Август сможет быть адекватным коллегой, Эрик очень давно сделал себе соответствующую репутацию, а The Juice с Томасом могли оказаться солидной занозой, если захотят выдвигать себя на передовую, раз уж согласились стать театральными музыкантами. Характер у Октавии не подарок, а сам Лука бывал не в настроении ни для чего, кроме написания текстов, в чем отдавал себе отчет. Вся эта гремучая смесь должна была как-то оставаться не вспыхнувшей после химической реакции, поскольку, кроме Луки, ответственность за произошедшее никто на себя брать не станет. Народ просто разбредется по удобным им углам, чтобы вновь считать копейки или выигрывать их, как Август, в казино, а руины в себе и здании разгребать ему. Лука вздохнул и вспомнил очень, казалось, актуальное изречение для нынешнего момента: «Не делай добра – не получишь зла». Думать о таком решительно не хотелось, тем более, что загодя спрогнозировать дождь, даже при наличии туч, невозможно.

Октябрь.

Глава 6. Сон в тяжёлой болезни.

«Дельфин» не высился над другими зданиями в округе с высоты своей канувшей в лету популярности и гордости. Скромно выглядывая между двух небоскрёбов, расположившись в их тени, но не прилепляясь к бетонным стенам, театр укрывал часть тротуара своим навесом с некогда светящимися вывесками, под которыми стыдливо прятались заколоченные двери. Окна были пылью изнутри настолько, что можно взору и логике поддавались догадки о том, что изнутри всё еще хуже, чем снаружи. «Дельфин» болел, и врача у него сейчас не было. Оторвав от входа одну из досок, Лука вставил ключ в скважину.

Август докуривал рядом и смотрел на пробегающие мимо машины.

– Они каждый раз приколачивают эту доску? Это вроде дополнительного замка?

Лука открыл дверь и выдернул еще две доски, закрывавшие проход крест-накрест.

– Новые способы уберечься от грабителей. Которых здесь не бывает.

Отряхнув стружку с куртки и шарфа, писатель шагнул внутрь. Вторые двери, ведущие непосредственно в холл театра, были открыты настежь, и Лука последовал их приглашению оказаться в следующем помещении. По обе стороны просторного и высокого помещения находились две крупных симметричных комнаты с не то с прилавками, не то окошками.

– Там – гардероб. Тут – не знаю, что. Буфет, скорее всего.

Август оказался между нескольких толстых колонн, подпиравших одновременно с потолком и нещадно утекающее величие театра, и указывал поочередно на два окошка рукой с дотлевающей сигаретой. Лука провел носком туфли по паркету и снял солидный слой пыли, тем не менее, обнаружив приличное качество пола под ним. Братья молча разбрелись по разным углам холла и оглядывали нового друга.

«Дельфин» словно бы спал, впав в тяжелую болезнь, он, казалось, копил силы для нового рывка в борьбе с собственным недугом, а когда это время приходило, выяснялось, что его сил не было достаточно. Тогда театр вновь в беспомощности впадал в спячку, устав ждать доктора. Сейчас уже не казавшийся приветливым, «Дельфин» отказывался салютовать новым хозяевам из-за своей немощи, но не посмевший не улыбнуться им в знак приветствия. Пройдя по встретившему его тоннелю в главный зал, Лука хрустел опавшими кусочками краски и шпаклёвки, словно осенними листьями, проводя рукой по потрескавшейся стены прохода. Перед входом в главное помещение, Лука остановился, увидев вынырнувшего из симметричного прохода Августа, стоящего с улыбкой напротив него через весь зал. Мысленно поймав это впечатление за хвост и уложив в свой фотоальбом, писатель сделал шаг в помещение.

Перевёрнутые столики, мусор вперемешку с белыми скатертями, витающая в воздухе пыль, словно бы наполнявшая задушенные альвеолы театра, нахлобученные кое как алые занавеси – всё это давило неизбежностью своего главного посыла – это место было памятником взлёту и падению человеческой славы и гордости. Август цокнул и толкнул ногой лежащую в море мусора бутылку шампанского:

– Это дорогое, одно из самых крутых.

Старший брат перешагивал через деревянные остатки то ли столиков, то ли какой-то утвари из гримёрки, и подошёл ближе к сцене.

– Я знаю, такое подают на приёмах. Они не жалели денег даже тогда, когда тут пели самые обычные алкоголики, пытались спасти репутацию вот такими путями.

– И из этого ничего не вышло. И не получилось бы никогда.

Лука хлопнул ладонью по сцене и всмотрелся в её глубину. Разглядев что-то в её глубине, скрытой сейчас темнотой из-за сломанного освещения, писатель вновь развернулся к брату.

– В чём смысл тогда таких трат, если их плод ты найдешь смешанным со всем остальным на полу?

Август пожал плечами и, проходя мимо брата к сцене, хлопнул его по плечу.

– Мы же не повторим их ошибок. Вот в чем смысл.

Сбросив куртку и положив её у основания сцены, Август влетел наверх и прошёлся по краю.

– Знаешь, я не против взять старт или уже, наконец, финишировать здесь. В одном я уверен на сто процентов…

Несинхронно раскачивая руками в такт его собственной музыке, изолированной в голове, музыкант продолжал:

– Это место мы сможем сделать нашим вне зависимости от результата.

Август улыбнулся ходу мыслей и взъерошил волосы. Старший брат поднял одну из стоявших вдоль стены картин и, положив на единственный стоявший ровно столик, принялся рассматривать её.

– Нам предстоит много трудиться.

Он говорил слегка рассеянно, перемещаясь взглядом от картины и её деталей к интерьеру «Дельфина», когда, вдруг остановил взгляд на своих собственных руках.

– Над театром, над душой этого места, над его сердцем и его будущим репертуаром.

Лука неожиданно прервался и ненадолго замолчал.

– Нам предстоит работать над собой и над тем, что есть у нас самих. Это место может как стать катализатором успеха, так и серебряной пулей во лбу наших надежд, похоронив всё – от сбережений, которые мы сюда вложим, до перспектив и духовного удовлетворения. До способности жить в гармонии с самим собой и друг с другом. Если ты готов, то становись в очередь за мной.

Проникновенные и слегка пафосные слова говорившего с огнём Луки тронули Августа, и тот на некоторое время замер, словно прикладывая речь брата с своим собственным размышлениям. Лука улыбнулся и весело хлопнул в ладоши.

– Давай посмотрим, что еще от нас скрывает «Дельфин».

С этими словами старший брат нырнул в мрачноватый проход, прятавший за собой закулисье и немедленно издал грохот то ли от падения, то ли от обрушения горы театрального реквизита поверх своего падения. Август встряхнул головой и, откашлявшись, вдруг неожиданно для себя в испуге провёл по губам. Удостоверившись, что те остались сухими, он, с несвойственной ему неловкостью, сполз со сцены.

Два ярких луча фонарика терялись среди кромешной темноты закулисных помещений «Дельфина», разрезая мрак только на несколько метров вперед. Небольшой по размерам, но усеянный ответвлениями и комнатами, задний отсек театра представлял собой лабиринт в квадрате из-за отсутствия обзора. Пощекотав стены острыми лучами, братья добрались через горы коробок и стульев к окнам, занавешенных тремя покрывалами.

– Не то чтобы я приходил сюда купаться в пыли, но…

– Тебе еще не раз придётся это делать.

Лука сбросил с плеча Августа крупный кусок скатавшейся шерсти, и впустил в помещение лучи солнечного света. Не только театр открыл свой вид окну, но и окно предоставило взгляду братьев собственное сокровище. Лука выдохнул и открыл окно полностью, теперь давая проход кислороду и прохладному ветру, сразу закрутившему столбы пыли позади братьев.

– Я думал, что его уже много лет как не стало.

– Как его могло не стать? Это же не булавка, чтобы ее потерять.

Древний парк на заднем дворе «Дельфина» словно бы немедленно пустил корни в сердца братьев. Старый и заброшенный, он очаровывал с первого взгляда неожиданностью и величественностью своего появления, скрытый от взглядов людей со всех сторон. Выбравшись через окно в объятия сада, Лука остановился на пороге прохода в глубину.

– Городские легенды о романтике этого места не давали покоя многим.

Август свесил ноги, устроившись на подоконнике.

– Да, в своё время каждый юный авантюрист хотел провести свою девушку сюда. И никого не пускали.

– Для того нужно было попасть в сам «Дельфин». Билет купить, дресс-код соблюсти. Сколько же таких рыцарей-шарлатанов проскочило сюда?

– Из тех, кто действительно верил, что это место дает гарантии на ответ «Да»? Думаю, немного, и еще меньше действительно не разочаровались в магии.

Лука вдохнул свежий воздух.

– Думаю, что-то в этих разговорах есть от правды.

Младший брат пожал плечами.

– Кто ж проверит.

Утреннее солнце ласкало неосторожными и непослушными лучами истощённый, но всё еще полный сюрпризов и романтики сад «Дельфина», встречаясь с темнотой в глазах и за спиной у братьев в лице помещений театра.

– Я поговорил с несколькими людьми. Мы не единственные сумасшедшие, готовые браться за такие дела. Есть еще безумные. Ну, такими их считают.

Август сверкнул глазами на солнце и закрыл лоб ладонью.

– Всё не так безнадёжно.

– Когда дело касается нас, то безнадёжного не будет. Если мы не выведем «Дельфин» на гребень волны, то уж точно на дне он оседать не будет.

Младший брат сунул руки в карманы джинсов и прошелся по ветхому мостику через яму, некогда бывшей ручьем-продолжением водопада.

– Что же, у нас пан или пропал. С учётом того, что начинаем мы если не с минуса, то с нуля совершенно точно. И знаешь, я счастлив, что ввязался в это.

Лука удивлённо изогнул брови.

– По-моему, это как раз я ввязался в это с тобой.

Глава 7. Феномен каждые 24 часа.

Теперь театр был на как на ладони. Устройство «Дельфина» оказалось совершенно необычным для театра, пускай даже небольших размеров. Входя в нарочито отделанное элементами ветхости здание, можно было обнаружить себя в большом и просторном гардеробе с несколькими колоннами, массивно уходящими под своды дубового потолка, а, дальше заведение предлагало посетителю выбор, который не играл никакой роли: после фойе вас встречали два коридора, окаймляющие главный зал, и оканчивающихся двумя зеркальными резкими поворотами с широкими входами, напомнившими Луке тоннели в ушах одного музыканта из заштатных баров, который впоследствии сделал неплохую карьеру. Интересной особенностью были окна этих двух лап, огибающих центральный зал. Они были спроектированы таким образом, что снаружи не было видно шуршащих тусклым туманом коридоров ни одного тоннелей, а вот с из белого прохода было прекрасно видно зал и все, что там происходило. По легенде, там когда-то стояла охрана больших гостей этого небезызвестного театра, которая не хотела мешать высокопоставленным зрителям наслаждаться музыкой и представлением. Черный же оставался полностью изолированным и монолитным в своей темной непогрешимости для обеих точек зрения.

Лука бродил среди множества мусора и обломков былой славы, лежащих вперемешку, создавая впечатление человека не на своём месте. При всём трудолюбии писателя, его рук мало того, что было недостаточно, так еще и все откровенно не клеилось. Впрочем, только конкретно сегодня. За окном поднимался ветер и все щели старого здания с удовольствием пропусти порывы прямо к ребрам находящихся внутри. Бросив к общей куче еще несколько досок, Лука поправил перчатки и в досаде пнул горку побеленных дров. Август сильно опаздывал. Писатель вышел в первый холл и, скрестив руки, облокотился на колонну. Его взгляд упал на пыльные часы, и он улыбнулся интересной детали: часы не шли, но прямо сейчас их стоячие, мертвые стрелки показывали правильное время. Такой вроде как феномен, а происходит каждые 24 часа. Часы не так уж бесполезны именно в эту минуту. Одну – единственную, тем не менее.

Частично клишированные аналогии и метафоры Луки прервал ни с чем не спутываемый дикий скрип входной двери, до которой еще предстояло добраться если не умелым, то как минимум, находящимся в наличии рукам.

– Нашла-таки меня.

Октавия, описывая миниатюрной сумочкой замысловатые фигуры в воздухе, даже не думала брезгливо шарахаться от гор мусора. Аккуратно выбирая маршрут словно бы периферическим зрением, девушка достигла Луки, практически не смотря под ноги и продолжая вести с ним беседу:

– А где еще тебя можно найти сейчас. Вроде бы еще не сидишь в Secret, значит – в деле.

Лука на радостях хотя бы от какой-то компании тепло обнял подругу. Октавия оглядела помещение словно бы в первый раз после своего входа и улыбнулась краешком рта, продолжая хмурить брови, как умела делать, не показывая настоящей эмоции. Писатель указал на это с большим удовольствием:

– Ты так делаешь так, когда не хочешь обижать кого-то небезразличного тем, что обычно говоришь безразличным.

Октавия пропустила замечание мимо.

– Работы тут выше крыши, сам знаешь. Все не ужасно, но сложно. Пациент…

– В клинической смерти. Вопрос только в том, о ком ты говоришь.

Подруга, судя по всему, была только что с работы и выглядела на удивление свежей. Сама она говорила, что это всё вдохновение, а Лука полагал, что это новый ухажер с отдела маркетинга или, что более вероятно, творческий парень с нестандартными дизайнерскими наклонностями. Новая короткая стрижка, тем не менее, ей невероятно шла, а Лука был настолько рад видеть её в очередном ренессансе, что даже отпустил опоздание брата на задние ряды сознания.

Октавия, тем не менее, не была абы какой компанией. Её нестандартность и разносторонность оказали большую услугу Октавии – дизайнеру, а прыткость ума и боевой нрав не выбили из неё манер леди. Девушка очень много работала над собой и над проектами, что в итоге естественным путем сделало её очень интересным собеседником для барных подхалимов, которых, впрочем, та скоро переросла. Музыкальные способности прорывались через неё в караоке и дома после определенных напитков, и после таких приступов девушке всегда становилось дико стыдно. Тем не менее, нельзя было сказать, что музыка была для Октавии номером 1 – та закономерно нашла своё место в мозаике дизайнера хотя бы потому, что та лучше всех разбиралась в формах этих самых мозаик. Октавия была талантливой и успешной, периодически бесстыдной, немного наглой, но, если дизайнера прижимали в угол с просьбой о благотворительной помощи – она честно сдавалась.

– Я всё равно вижу тут перспективу. Его не зря строили так, не случайно это работало несколько десятилетий.

– Работало несколько десятилетий назад, Октавия.

– Думаешь, времена меняются? Возможно. Но как люди шли тогда в «Дельфин» за диковинкой и безупречным вкусом, так пойдут и сейчас.

– Разве что только зацепить ностальгию.

– Я слышу разочарование? Не на то рассчитывал?

Октавия поправила брюки и присела на подоконник, предварительно проведя по нему рукой и смахнув с краешка пыль.

– Нет, вполне на то. Единственное, на что я не рассчитывал – так это то, что мы пойдем вслепую. Думал, хотя бы какой-то план будет набросан. Хотя бы черновик.

– Иногда приходится чертить сразу на чистую.

Лука пригладил медленно набирающуюся бороду.

– Будем резать по живому.

Центральный зал на данное время располагал двумя крупными горами из остатков столов и сносной сценой. Паркет здесь, в отличие от фойе, пребывал в печальном состоянии – дыр в нём все же не было, однако он был покрыт бесчисленными царапинами и отметинами не то от петушиных боев, не то от постоянных передвижений мебели. Со сценой было немного получше, но, само собой, электроника не работала ни в какой мере, что было возможно исправить, как сразу отметил Август, оценив ее «профессиональным взглядом».

– Слушай, какого чёрта он опаздывает?

Октавия не то спохватилась, не то у неё накипело. Лука рассмеялся и сейчас выглядел спокойнее.

– Скажет, что была пробка, что фен не включался, что трамвай по пути сбил кого-то и там весь участок западного района собрался, чтобы покудахтать. Октавия поморщилась.

– Да ладно, такое даже для него – перебор. Хотя всякое от него слышала.

– Ну конечно, вы встречались два дня.

– Полтора.

– Он всем говорит, что два.

Девушка недовольно взметнула необыкновенные брови, пластику которых замечали все, кто знал или не знал Октавию.

– Беспрестанно врет.

– Всегда. Вот я и говорю – заявится с этими словами.

Лука перетащил одно из последних брёвен к куче и огляделся в поисках крупного мусора. Вроде как утренняя работа даром не прошла, несмотря на то, что двигалась она чрезвычайно тяжело.

– Сегодня и завтра в 6 вечера будет приезжать машина и грузить всю эту прошлую жизнь. Нужно еще немного выгрести из гримёрок.

Октавия нежно хлопнула друга по предплечью:

– Тебе нужно отдохнуть и поправить его поведение.

Лука кивнул, соглашаясь, и отправился в глубину закулисного помещения через боковую дверь, отбросив старую нависающую черную ткань. Где – то сзади послышался известный скрип и еще в тоннелях стал слышен удивительный случай с трамваем и несчастным саксофонистом, попавшим под его колёса, а также про стечение обстоятельств с феном.

Глава 8. Светская дива на приёме.

К «Равенне» Лука испытывал особую привязанность. Театр, расположенный в глубине парка и отблескивавший средневековым стилем, возвышался монолитным замком над всем округом и его тень словно благодатью окутывала все прилежащие деревья и пруды, на фоне исполина казавшихся крохотными и игрушечными. Лишь несколько дубов могли хоть в какой-то степени стать на находящуюся где-то около мощи «Равенны» ступеньку. Входя в прилежащую к театру зону, могло показаться, что оказываешься где-то на севере, потому что в этом лесу было неизменно холодно, независимо от времени года, а массивные деревья, снизу внушавшие больше трепета, чем сверху, служили хорошим устрашителем перед свиданием с главным персонажем вечера, выглядывавшим своими башнями из-за сторожей своего покоя.

Братья осматривали исполинский театр с профессиональной точки зрения в первый раз, придя сюда, тем не менее, с желанием отвлечься от бесконечного ремонта, чередуя выстрелы взглядом в архитектурные украшения, сопутствующие «Равенне», как настоящей светской диве на приёме, с выпадами в сторону стола с закусками и напитками. Старый театр не потерял былого лоска через года, напротив, пережив несколько пластических операций, приумножил свое очарование, подкрепив сохранённым духом, присущим только этому месту. В отличие от «Дельфина», «Равенна» могла себе позволить в нынешнем состоянии распылить всю мощь обаяния по закоулкам и подолам-крыльям старого-нового тела, и Лука пытался связать воедино обрывки, которые удавалось охватить глазами при осмотре театра.

Август пригубил шампанского и убрал с глаз прядь точь-в-точь как у брата, только золотых непослушных волос, по которым его идентифицировали как человека творческих наклонностей, а стереотип этот всегда забавлял Луку. Братья перемещались вдоль стола, и если Лука был весь погружен в размышления о том, что именно позволило «Равенне» сохранить своё волшебство – дух или оболочка, то глаза Августа срывались с цепей и с интересом рассматривали гостей. Впрочем, за несколько минут до начала спектакля, и Лука присоединился к младшему брату в изучении публики, но в иной манере: писатель не смотрел не на ожерелья и одежду, а непроизвольно ловил себя на том, что искал встречи с глазами людей, с их улыбками и нахмуренными бровями. При этом необычный взгляд Луки люди, как правило, игнорировали, или старались побыстрее отвести от него глаза. Большие, темные, с прищуром глаза Луки выдавали большую глубину, которая изредка пряталась под ресницами, глубину как открытую и честную, так и не менее угрожающую в своей необузданности. Лука улыбался, встречая людей, сейчас он был открыт, вдохновлён и слегка расслаблен, в то время как Август был усталым и развязным, чему, скорее всего, обильно поспособствовал алкоголь.

Именно в «Равенну» Лука приносил свои рукописи в первую очередь, и всегда безуспешно. За всё время здесь не поставили ни одного сценария за его подписью, даже адаптированного, простого или сложного, глубокого или сказочного. «Равенна» ни плакала, ни улыбалась от Луки Николса. Творческая группа смотрела на успехи отбракованных спектаклей в других заведениях и всё равно отказывалась верить на слово что зелёному юнцу, что состоявшемуся писателю и драматургу с пачкой наград и поворотов в жизни за пазухой. «Равенна» претендовала на особую категорию в театральной жизни всего города. Средневековый замок ставил немного иные истории, нежели остальные. «Равенна» стремилась выделиться репертуаром, и требовала уникальных прав на постановки в эксклюзивном формате. Эта формула имела и оборотную сторону: зачастую театралы перегибали и ставили на главной сцене либо чересчур авангардные пьесы, либо откровенную чушь, выданную в обертке гениальности. «Равенна» тянулась к звездам в своей амбициозности, и, как следствие, тасовала постановки и авторов как перчатки, жонглируя одним и другим, не замечая потерь ни в художественном, ни в финансовом аспектах – люди шли в «Равенну», зная, что там всё равно поставят что-либо необыкновенное. Впрочем, промашки с творческой группой гиганта случались редко, а потому театр цвел и пах в умах зрителей, равно как и его казна.

Луку притягивала в театре не столько его непохожесть на другие заведения, сколько труд его труппы, выдававшей через силу порой шедевры мастерства, эмоции, которых на деле и не было в рукописи автора. Актерская команда «Равенны» действительно являлась настоящим кладезем креатива: каждый из многочисленных персонажей, воплощенных на сцене, был пропущен через играющего его артиста, но бережно и с трепетным уважением к первоисточнику. Труппа совершенствовала персонажей не только по ходу репетиций, но и в самом спектакле тоже, приправляя их большим количеством импровизаций, заметных опытному взгляду. В результате, «Равенна» выдавала творчески свободный продукт, представленный необыкновенным коллективом артистов, некоторые из которых не имели профессионального актерского образования, а были художниками, писателями и музыкантами, а новому ремеслу учились уже по ходу увлечения этим видом искусства многие года назад. Команда художников ими же и осталась, разбавив свою инициативность и собственную палитру гуашью правильного преподнесения эмоций и игры на сцене, что делало её единственной в своём роде. «Равенна» угадывала, делая это с удивительной точностью.

Братья перебрасывались репликами по ходу действия, но глаза обоих неотрывно следили за сценой, отмечая разные, но одинаково важные детали. Август подпирал челюсть кулаком, а Лука, откинувшись на спинку, в привычной для себя позе с двумя пальцами внутренней стороной прижатыми к виску, и большим, словно поддерживающим подбородок, вглядывался в актеров.

Сегодня ставили северную легенду, представлявшую собой простыню из множества разных лоскутков жизни нордических народов с весьма запоминающимися персонажами. Характерные образы доставляли самим актёрам удовольствие, а мифы были облачены в необычную оболочку, что заставляло всех без исключения зрителей в зале симпатизировать как событиям текущих минут, так и спектаклю в целом. Главный герой, совершенный молодой человек без изъянов и с полным арсеналом талантов, оказался неожиданно отвергнутым своей возлюбленной и решил добиваться её расположения, силой захватив трон. Трагедия истории, очевидно, заключалась в выборе великого человека пойти грешным путём и всё равно получить свой отказ. История одновременно поднимала вопросы несовершенства людей и места одарённых в общей массе. Происходящее на фоне особенного быта и повседневной жизни северных народов принимало облик сказки для взрослых с неумолимо приближающимся совсем не счастливым концом, о чем свидетельствовал путь главного героя по головам с использованием своих недюжинных способностей.

В то время как Август следил за развитием полубога-получеловека, Лука с необычными для себя ощущениями все больше погружался в движения и эмоции главного женского персонажа, необыкновенно сильной девушки, которая посмела отказать самому идеалу. И дело было не только в образе, Лука с улыбкой уже впоследствии осознал, что следит он за невероятной пластичностью и гибкостью тела актрисы и за необыкновенными сине-зелеными глазами, которые были обязаны излучать неиссякаемый позитив и радость, и они, ручался писатель, источали его в повседневной жизни, но здесь и сейчас примеривших на себя всю серьезность и силу, необходимую персонажу.

Спектакль удавался. Как это часто бывало в «Равенне», постановка могла и не произвести на тебя шокового впечатления каким-либо не вполне художественным, а скорее популистским приёмом, но непременно откладывалась в памяти как необычное путешествие в места, где люди оказывались в не вполне типичной для них ситуации. Обстоятельство это укреплялось тем, что для завсегдатаев «Равенны» лица главных актёров были отлично отложившимися в памяти, а смена декораций, сюжета и персонажей создавала впечатление перерождение душ и тел этих людей в лице кого-либо нового и не менее колоритного, а также тем, что ситуации не выглядели набором театральной утвари и пенопластом.

В очередном антракте Лука выдвинулся в сторону обширных коридоров, оставив Августа разговаривать с одним из творческих руководителей театра, по всей видимости, отвечающего за музыкальную составляющую – младший брат бесцеремонно напросился на совсем не обязательную беседу. В одном из многочисленных проходов, заканчивающемся помещением писатель увидел то, зачем он бродил под сводами «Равенны». Он увидел «Дельфин», небольшой, ламповый и по-особенному освещённый. Маленький, по меркам исполинского театра, и неухоженный зал повторял общую концепцию помещения «Дельфина», с той лишь разницей, что над сценой не нависала изящная коробка гримёрок. Прислонившись к проходу, Лука сделал несколько мысленных эскизов в воображаемом черновике, так удачно оказавшимся перед глазами. Теперь в голове закрутилась идея, стоившая реализации и, как казалось писателю, осуществимая только в «Дельфине» на эксклюзивных началах. По всей видимости, на креатив Луки необычным образом повлиял спектакль, и его этот факт неожиданно заставил ощутить прилив сил и желание вернуться сюда еще много-много раз.

Нордическая легенда подходила к концу, оставляя открытым финал и взаимоотношения главного героя и героини, и такая концовка явно оставила народ неравнодушным. Каждый из актёров сорвал свою порцию оваций, но когда центральная актриса сегодняшнего вечера выходила на поклон, то аплодисменты звучали немного иначе: чуть приглушенно-почтенно, как будто отдавая дань не яркой и солнечной девушке, чей характер по окончании спектакля проступал даже через тюль персонажа, а её героине, твердой, волевой, но не менее очаровательной северной женщине.

Глава 9. Тоннели.

– Нет, нет, нет.

Лука сидел в первом ряду, и яростно размахивал руками. Отпив из бокала, он поднялся из-за столика, и поднялся на сцену.

– Я не возьму в толк, что тут с акустикой.

Август подпер голову рукой и постукивал по струнам.

Писатель, оказавшись вместе с братом на изысканной и все еще неизвестно как сохранившей блеск сцене, попал под поток мощного усталого раздражения Августа.

– Даже если я сейчас не дотянул до верхней ноты, это не значит, что я не возьму ее на концерте. Мы репетировали последние четыре часа, а твой перфекционизм здесь неуместен. Я занимаюсь своим делом почти всю жизнь, и знаю, что мне под силу, а, кроме того, – Август сделал пафосную паузу,

– Никто лучше меня не знает, на что способны мои связки.

Лука, сверкнув глазами, спустился в зал. Сидевший немного в стороне оркестр послушно внимал спорам братьев, не гудя и не перешептываясь. Главное помещение «Дельфина» отнюдь не давило своей массивностью и отделкой красным дубом, а даже несколько вдохновляло. Большой и просторный зал уже прихорашивался для будущего представления, многие столы уже сверкали белыми скатертями, искоса поглядывая на репетирующих бокалами и пепельницами.

Август стоял на сцене перед микрофоном в белоснежной рубашке со свисающей с воротника в лучших традициях развязанной бабочкой, и выглядел не то утомленным, не то приободренным в зависимости от угла и освещения. Над ним величественно возвышалась причудливая конструкция гримёрок, нависающая над главной сценой на высоте трех – трех с половиной метров немного другим оттенком дуба, прикрывающая своей массивностью часть выхода на сцену из-за закулисья и освещающая ее встроенными фонарями, но оставляя непокрытой перед узорами потолка большую часть сцены, создавая впечатление пещеры. Окна в этих самых гримёрках, выходящие в зал были устроены по тому же принципу, что и в черном тоннеле – о двух пейзажах речи не было, зрителям из зала открывался лишь желтоватый свет из-за окон – такова была поразительная особенность этого старинного слуги театрального искусства.

Август шагнул со сцены, и присел за столик в первом ряду к Луке, и отхлебнул из стакана воды. Он склонил голову и качал головой словно в такт аранжировкам, звучавшим в его голове, только для его переживаний и эмоций.

– Шансы такого калибра выпадают не каждый день. Я понимаю это лучше всех присутствующих, но.. «.. если жизнь – путешествие, то здесь я круто войду в поворот, сменю ландшафт с пустыни на лёд».

Август тихо напел мотив, испытующе смотря на Луку. Брат перебросил ногу за ногу, и постукивал по столу, пытаясь уловить мелодию в голове у брата, и его хмурость плавно перекатывалась в растягивающуюся улыбку, сдерживаемую с еще не растаявшим раздражением.

– «Amazing» звучит все так же круто, как и добрые дюжину лет назад?

Август подмигнул:

– И пускай нам не дадут ее сыграть сегодня, пускай сегодня мы играем кое-что поизвестнее…

– Переигрываем чужие песни. А твои валяются на полках.

– Можно и так сказать, но главное тут то, – глаза Августа горели черным пламенем, вырывавшимся из-под светлых волос, казалось, слегка опалявшим их, – что у нас впереди. А играем в том числе свои песни, пускай между рекламными, раскрученными. И я люблю их все.

– Но не одинаково.

Лука вздохнул и продолжил.

– Конечно, начать стоит с рекламного хода, но разбавленного нашим материалом. Иначе где наше лицо? Неужели уже потеряли? Быстро, я думал подольше продержимся.

– Какова ирония судьбы. Давай посмеёмся над ней вместе в ответ. Здесь и сейчас.

Август замолк, чтобы тронуть важную, и, казалось, запретную тему, которая могла развязаться, прямо как узел, в этот удивительный момент.

– Когда сам запоешь, братик?

Лука, в сотый раз пытавшийся разгадать эту вечную лунную загадку огней нот и тактов, тасующихся в сознании в виде картин прошлого и вымышленного, открыл рот для рассудительного ответа, но, не найдя его, облокотился на стекло.

– У меня голоса нет.

– Расскажешь об этом журналистам, не мне.

Август ударил по струнам, и затянул балладу о вечном, и, неожиданно, в первый раз за всё время, она действительно прозвучала слёзно. Рванув на сцену, чтобы закрепить успех, Август выдал миру пару еще никому не известных аккордов, а после громко расхохотался, упустив полет развязанной бабочки под ноги оркестру. Лука занял привычное место у подножия сцены, и, как только Август снова вступил, подбросил шляпу в воздух, поймав ее аккурат с первыми словами песни, обещавшей вдохнуть жизнь в «Дельфин». Стоявший в углу полноватый человек в бежевом костюме нарочито громко зааплодировал.

***