Дельфин Игнатенко Николай

Не остановившись, писатель оказался лицом к лицу с Эмилией, зная, что ждёт его, но тем не менее не сумел совладать с упавшим сердцем, захватившим с собой в бездну дыхание. Эмилия, уставшая, но довольная, была удивлена встрече, приподняв брови, и не сразу найдя, что сказать. Лука перехватил инициативу:

– Привет!

Погрузив мини-пространство двоих людей в молчание посреди очерченного плывущей толпой круга, Эмилия продолжила:

– В очередной раз на своей пьесе? Неужели у нас всё настолько плохо?

Монолитную уверенность, готовившуюся и спланированную на приёме, сейчас, в условиях цейтнота, было обеспечить невероятно сложно, и Лука был вынужден играть. Поздоровавшись с девушкой, писатель понимал, что сейчас у него та самая репутация таинственного и романтичного незнакомца, которая может сыграть с ним либо злую шутку, либо стать дополнительным залпом в салюте.

– Теперь она ваша, не столько моя.

Помедлив, он продолжил, чтобы не упустить упавший так чудно момент:

– Немного лучше, чем хорошо. Но у меня есть еще тысяча причин сверху, чтобы бывать в вашем театре.

Эмилия, оставив торжественность в ночи с приёмом, в повседневной одежде и с собранными волосами всё равно выглядела невероятно притягательно. Минимум косметики на лице, тем не менее, оттенявшей действительно почти невозможные в своей красоте черты, лишь создавал впечатление непринуждённости, а футболка с открытыми плечами нещадно отрывала взгляд Луки от глаз девушки. Девушка уже успела переодеться после окончания постановки, по всей видимости, спеша сбросить образ, грим и наряды Симона.

– Чисто технически, это моя пьеса.

Август пробрался через смокинги к паре и протянул Эмилии руку:

– Август Николс. Музыкант, сценарист, актёр, и (он понизил голос) не менее талантливый, чем мой брат.

Актриса пожала протянутую руку и улыбнулась.

– Если для вас это так важно – отдаю только что подаренную мне пьесу вам.

Лука смотрел куда-то через толпу:

– Так вот как к подаркам относятся у вас в театре?

Кивнув головой в сторону не то сцены, не то брата, Август встрял:

– На мой скромный взгляд, в вашем театре всё по-настоящему прекрасно. Я бы добавил больше обслуги и меньше света – так антракты будут уютнее и несколько более сакральными.

Все трое рассмеялись, а затем Август, хлопнув писателя по плечу, сказал:

– Хорошо, оставляю вас на несветскую беседу, а мне пора продвигаться к выходу, иначе я просто не успею за убегающими по домам толстосумами.

Молодые люди остались в полной тишине, которую нарушил Август зычным прощанием и движением в хвосте пелотона толпы в сторону выхода.

– Вы совсем не похожи с братом.

Эмилия проводила взором шествовавшего комичной, слегка напускной походкой Августа, а затем вернувшись к Луке.

– Разве что глазами. Такие не спутаешь ни с чем.

Лука скрестил руки на груди, а закатанные рукава льняной рубашки обнажили всё то соцветие браслетов и, собственно, татуировку как главного героя левой руки, скрытое обычно формальным нарядом. Сегодня Лука облачился в бежевый жилет, такие же брюки и белую льняную рубашку.

– Давно никто не говорил так. Обычно всё про слова, страницы сценариев, театры и дурной нрав.

Молодые люди снова смущённо засмеялись, в этот раз уже оба, а взор Эмилии скользнул по надписи на руке Луки. Взглянув на часы, девушка засуетилась и нехотя попрощалась:

– Мы скоро закрываемся, а тут еще столько всего нужно сделать.

Эмилия сделала рукой круговое неопределённое движение рукой в сторону сцены и закулисья, а Лука кивнул с пониманием.

– Да и мне не хотелось бы, чтобы вы застали нас вышвырнутыми за шкирку из главных дверей «Равенны».

Через двадцать минут театр предстал в том виде, каким его заставал Лука в свои ночные прогулки: пустынный, величественный и притаившийся, словно в ожидании спектакля своей принцессы. Лука и Август сидели на запасной старой скамейке под одной из лестниц, скрытые в тени, и вполголоса перебирали вероятные шансы становления фокусниками. Наполненная неким духом атмосфера «Равенны» больше не пропускала света фонарей извне, закупорив оставшихся в её объятиях глухой и теплой сказкой своего декора.

– Душновато тут.

– С охраной будет посвежее.

Старший брат быстро парировал колкость Августа, и, закинув ногу за ногу, думал о собственном замысле, который так неожиданно ворвался горячим потоком в его холодные воды, почти как те, что стояли в городском заливе.

– И камеры не работают?

Август вновь встрял с насущным вопросом, отчего Лука окунулся в нынешний момент с мурашками по коже.

– Нет, после спектакля они не видят никакой угрозы подрыва или чего-либо в этом роде. Да и еще раз тебе повторяю: наверняка я уже ранее был замечен, если они работают.

– Почему тебе не говорят об этом?

– А я приношу какой-то вред? Может, они уже думают, что мы пара и я там с согласия Эмилии.

– Судя по этим высказываниям, самомнение отца все же пошло не в меня.

Без пяти минут двенадцать Лука поднялся и отправился по красной дорожке в бесконечные лабиринты театра, который вызывал у него совершенно необыкновенное чувство прикосновения к небесам, огню, воде, красоте, чему-то вечному, что Лука пока не мог разобрать. Ища в себе ответы на многие вопросы, он приближался к ним только здесь, в стенах «Равенны» и, частично, в «Дельфине», когда во время репетиций или концертов ощущал те самые крылья за спиной, медленно и величественно распускавшиеся в такт рождаемым им нотам. Наполняя зал своей тенью крылья дарили восхитительную легкость в груди, саму по себе поднимавшую, отрывавшую тело от сцены и земли вверх, куда-то к Фибулвинтеру, каким бы страшным он ни казался со в мифах и легендах.

Сейчас Лука не шёл по дорожкам, а летел над ними, вынув крылья из чехла, летел, освещая улыбкой нескромные коридоры «Равенны». Приоткрыв заветную дверь, Лука облокотился на вторую часть массивных ворот в зал и едва заметно принялся всматриваться в ожидании чуда, взмахивая падавшими на лоб волосами. Август пристроился рядом и выглядел несвойственно серьезным и собранным для самого себя, он не только понимал важность момента, но и ощущал необъяснимую ауру, обволакивающую этот миг. Весь театр подобрался и слегка выдал своё волнение щёлкнувшим на сцену прожектором. Волшебная тишина ожидания была бережно и мягко прервана негромкими шагами Эмилии по направлению к микрофону, в луч местного светила. Нежно прикоснувшись к микрофону, девушка дождалась начала проигрыша, который прошел по Луке холодом по спине и заставил вновь скрестить сцепленные было в замок руки.

С первыми аккордами уже знакомой ему баллады, волнение влюблённого улетучилось и скромно спрятанные за спиной крылья стали постепенно раскрываться в виде блеска в глазах. В первый раз Лука почувствовал всю мощь момента, доселе не трогавшие настолько глубокие струны в его внутренних арфах, сейчас он едва ли не хотел спрятаться от волны, захлестнувшей его горячей мозаики эмоций, когда воображение рассыпалось на самые различные образы и фантазии лишь только при одном взгляде на эту девушку, на её мир и её песню. В бесконечной череде множества сияний, Лука терялся в ощущениях, перекрывавших его дыхание и биение сердца, останавливая его в одном ритме с голосом Эмилии. На лице писателя был написан восторг, умиление, влюблённость и безмерное желание, чтобы этот момент, превращавший его воображение в миллионы лоскутков, осколков зеркала, в каждом из которых отражалась Эмилия, не заканчивался никогда. Сохранить этот момент навсегда в материализованном виде не вышло бы никак, и всё, что могло спасти его в памяти – это бесконечное повторение этих переживаний в виде разных каждодневных светлячков песен, улыбок, смеха и слёз, его неразрывность в виде круга, начинавшего свой путь каждое утро и исчезавших к вечеру, чтобы новый день был снова встречен очередным чудом с Эмилией. Единственным спасением Луки от превращения в один невиданной глубины комок воспоминаний и нежности, сжимаемый с каждым днём всё больше, было создание новых чудес и дней с этой непохожей ни на кого девушкой.

Эмилия слегка отодвинулась от микрофона, поставив точку с «Freedom» сегодняшним вечером и вопросительно посмотрела в сторону кабинки с тусклым светом с немой просьбой продлить сегодняшний спектакль еще на несколько песен. Когда актриса, прикрыв глаза от ослепительного света и волнения, начала свою новую историю, в проходе в зал гулял только бесконечный сквозняк от приоткрытой двери.

Глава 13. Смутьян на балконе.

– Я уже вижу в этих декорациях руку Эрика.

Далеко за двенадцать ночи на часах, а труппа «Дельфина» всё еще хлопотала над внешним видом театра. Лука, склонившись над аппаратурой, помогал Августу отрегулировать направление света. Прожектора никак не хотели слушаться братьев, несмотря на большой опыт взаимоотношений с техникой у обоих. Николсы по очереди крутились вокруг большого цилиндра центрального прожектора, в то время как внизу, около сцены, Эрик стучал тростью по аллее из самых разных лампочек, сопровождавших артиста при выходе на сцену. До первого номера оставалось немногим меньше двух суток, и приготовления вступали на финишную прямую. Театр готовился фонтанировать первым за долгие годы серьезным шоу, и его обитатели сейчас больше всего хотели положить достойное начало многочисленному марафону будущих успехов, каждый из своих соображений, но единодушно в целях.

Август убрал крупные капли пота со лба.

– Мы бьемся головой об стену. Здесь ничего не работало по-настоящему года три. Последний, кто прикасался к нему до нас, – младший брат ткнул отверткой в барабан прожектора, нагло смотревшего одним глазом циклопа прямо на Луку, – это какой-нибудь смутьян, пинавший его ногой с похмелья.

Лука развернул калеку глазом в зал, и тот издал хруст, сопоставимый со звуком трескающегося зуба:

– Смутьян на балконе с освещением? Какая пьянка его сюда загнала?

– Меня и не на балконы загоняла.

Братья снова склонились над прожектором. Август сидел по-турецки, фиксируя стойку прожектора, Лука же параллельно пытался запустить свет в зал, причем оба Николса не мешали друг другу лишними движениями, а словно дополняли общую картину починки, пускай всего-то прожектора. Из-под мини-балкончика, специально для световых мастеров, раздались звуки трепыхающегося полотна. Перед глазами Октавии, перечитывавшей записи по необходимой для оставшихся декораций утвари, предстал Эрик, откинувший ткань кулис, и выкатившийся на сцену из тьмы под гримеркой прямо в луч прожектора, направленный Лукой. Когда Эрик застыл в таком положении прямо перед краем сцены, Октавия закрыла лицо руками и затряслась в беззвучном приступе смеха. Эрик встал с колен, отряхнул яркие брюки, и, откашлявшись, двинулся в сторону столиков:

– Сцена совершенно точно готова.

Наверху разразился хохотом Август.

Сегодняшнее состояние «Дельфина» можно было назвать удовлетворительным. Нанесённая несколько дней назад краска уже выветрила все свои сторонние ароматы, и осталась лишь приятным глазу неотделимым фрагментом общей картины театра. Красили большое помещение с большим трудом, с учётом того, что в работе были задействованы абсолютно все наёмные работники и творческая труппа, что, в случае с последними, скорее создавало проблемы. Август несколько раз ронял краску, находясь на лесах под самой крышей, а потом несколько часов кряду отмывал, изрыгая в гневе самые причудливые сочетания ругательств из знакомых ему, огромные фигуры на полу, похожие на те, которые предлагают оценить своим пациентам психологи. Под конец, естественно, выяснилось, что некоторого количества краски, ровно на час работы с последней стеной, не хватает. Исправить это было нетрудно, но необходимого цвета не было ни в одном из ближайших магазинов, и братья были вынуждены оказаться на самом отшибе города в маленькой лавке, где нашлась лишь одна банка дефицитного материала.

Тем не менее, работа над тоннелями наверняка осталась как одно из самых необыкновенных событий в жизни каждого из присутствующих в театре. В полутьме, с нахлобученными на голову касками с фонарями, а также с выставленными в центр парой мощных фонарей из гримёрки, направленных в разные стороны, работа напоминала миссию по исследования пещер. Именно в таких условиях, а также ощутимого цейтнота, команда по-настоящему добавила в скорости и качестве работы. Оба прохода, в соответствии с замыслом Луки, окрасили в противоположные цвета. Белый тоннель приводился в потребный вид заметно быстрее черного – это можно было объяснить как наличием Эрика и Августа во втором, которые соглашались красить именно чёрный, и никакой другой, так и объективной причиной – темный был полностью закрытым, в то время как светлый представлял из себя застекленную оранжерею. Лука, под конец дня перебросившийся в чёрный тоннель в помощь местным, чувствовал удовлетворение решением по цветовой гамме.

До сих пор он не понимал, какой был замысел создателей, декорировавших «Дельфин» в момент его создания, и уже даже не планировал когда-нибудь разгадать эту загадку, просто придя к заключению, что два диаметрально разных прохода будут смотреться и ощущаться лучше, чем однотонные.

– А смысл всегда можно будет придумать.

Август в последние дни стал больше курить и отпускать шуток, что для брата не было сюрпризом: младший заметно нервничал в связи с приближающимся концертом. Для остальных его поведение лишь немного отличалось от обычного: Август чередовал серьезность с развязностью, просто сейчас промежутки между ними увеличились, а сами эти отрезки стали масштабнее и глубже. Музыкант чувствовал приближение важного момента в своей жизни, от которого не получиться ни отвертеться, ни сбежать, и он впервые в жизни не хотел, так как чувствовал колоссальную ответственность за всю небольшую семью «Дельфина», и, конечно, за брата, безмятежно окунавшего тоннель в мрак черного цвета.

Имея среди друзей и в штате Октавию, «Дельфин» сильно выиграл во всех отношениях. Во-первых, профессиональный дизайнер в перерождающемся театре был необходим кровь из носу, а во-вторых, единственная девушка среди артистов была незаменима с точки зрения вкуса и атмосферы. Октавия часто давала альтернативное видение того или иного элемента как декора, так и программы, что расширяло арсенал небольшого, но до предела наполненного креативом штата. Сегодняшнее состояние «Дельфина» практически точь-в-точь соответствовало изначальным черно-белым наброскам графита на ватмане, выданного творческой группой под руководством Луки и Октавии перед началом работ. После тотального очищения от остатков предыдущей жизни под нескончаемо льющийся джаз и блюз из полностью заменённой акустической системы театра, «Дельфин» принял освеженный, не законченный, конечно, еще образ, но уже способный удивлять всю новоприбывшую аудиторию.

Слабых мест по текущему положению дел у театра не было: «Дельфин» на сегодня не претендовал на зубодробительное технологическое шоу, но уже не отсиживался в ямах и подворотнях, боясь огней крупномасштабных театров. Братья вложили в это место практически всё, что было у них за душой и пазухой, рискнув большинством в своей жизни, и сейчас было похоже, что куда более беспечный Август переживал из-за этого больше, чем Лука. Старший брат верил в успех шоу младшего и старался оценивать его именно профессионально, а не с точки зрения участника и родственника артиста. Сейчас шоу должно было выстрелить, а антураж если не поможет его главным героям, то уж точно не помешает.

– Мы заменили всё, что можно было вынести.

Август кивнул.

– Всё, на что нам не хватило времени и денег – это элементы роскоши.

Братья раскачивались друг напротив друга в центральном помещении закулисья, откуда можно было попасть в технические помещения. Эта большая комната заканчивалась круговой лестницей на второй этаж в одном углу, где располагались уже частные гримёрки артистов, нависавшие над частью сцены светящейся коробкой, и узеньким проходом в помещения звуковиков и техников в другом. Здесь же можно было выглянуть или даже выйти в парк на заднем дворе через широкое окно.

– Они должны дополнить наше действо уже после первого вечера. Тогда будет чуть проще дышать, развернёмся по-новому. А сейчас – всё в твоих руках. Ну и немного в руках Juice.

Август засмеялся и зажёг сигарету в ярком жёлтом свете множества маленьких ламп, наполнявших крышу и стены гримёрки.

Он одновременно отражался в нескольких зеркалах и покачивался в такт Соломону Бёрку, льющегося из колонок «Дельфина».

– Я завтра иду в «Равенну».

Лука непривычно для себя поймал на мысли, что он испытывает сладкое беспокойство относительно будущего вечера и втайне надеется на то, что брат компанию ему не составит. Ему хотелось посмотреть новый спектакль в одиночестве.

– Естественно, не постановку. Но вечером всё равно делать нечего, кроме как пить кофе и нервы друг у друга.

Август казался спокойным и ироничным внешне, но его внутреннее волнение относительно будущего было заметно. Братья одинаково успешно защищались от кризисов иронией и шутками, различавшимися лишь степенью жестокости и черноты.

– Я останусь с тобой до вечера, а ночью вернусь наводить лоск и вычищать ноты.

Август откинул светлую шевелюру на спинку кресла-качалки и задумчиво пробормотал в потолок, смотревшего множеством желтых глаз ламп:

– По моему, всё уже отшлифовано до такой степени, что мы уже начинаем снимать саму краску.

Глава 14. Те, кто тоже хочет быть Атлантами.

– Да ладно вам, Эд. У нас же даже профессии в чем-то похожи, вы не можете мне отказать.

Звуковик «Равенны» смущённо почесал густую коричневую бороду с несколькими белыми пучками. Он был в явной нерешительности и смущении от сбивающего с толку сравнения профессий.

– Послушайте, я не намерен закладывать бомбы под сцену, друг мой.

Заметив, что техник еще больше переполошился, Лука поспешил добавить:

– Я хочу сделать сюрприз этой девушке. Сюрприз, которого она заслуживает. Который возможно сделать только ей.

Эд был одновременно парализован напором молодого человека и расслаблен купленным им бокалом виски в первом же придорожном баре, потому всё, что ему оставалось – слушать.

– Вы мне не верите. Я знаю, это секрет, секрет ваш с ней, и никто более о нём не знает. Я понимаю это. Но если я стал свидетелем вашего секрета, то уж позвольте мне в нём поучаствовать.

Лука отхлебнул кофе.

– Вы даже не представляете, насколько большой дар с небес упал мне в руки. Я не ожидал этого подарка.

Техник, наконец, прервал молчание. Говорил он осторожно, но холодно:

– Он вам еще не упал в руки. Он упадёт тогда, когда я скажу.

Лука принял хищную стрелу на щит и перешёл в свое наступление:

– Подарок свой я получил уже тогда, когда увидел её на сцене. Сейчас я хочу отплатить ей и сделать счастливой её.

Звуковик хлопнул пустым бокалом по столу и, наконец, обильно заговорил – хмель играл свою партию.

– Кто вы такой, что у вас за душой? Я вижу вас впервые, пускай лицо и знакомо. Почему я должен пускать вас в зал к девушке…

Он осёкся и стал невнятно бурчать.

– Продолжайте, Эд.

– Дайте мне хоть одну причину.

Писатель откинулся на спинку.

– Моя фамилия – Николс. Я писатель, сценарист, и, с недавнего времени, продюсер. Моё лицо везде. Если что случится – не смогу исчезнуть, а единственное, что может случиться – это выпавшая возможность произвести впечатление на самую невероятную девушку в мире.

Эд кашлянул и уже не был так непоколебим.

– В этом вы правы, Николс. Я не признал вас сразу, потому что…

«Потому что ты пьян» – подумал писатель, сценарист и, с недавнего времени, продюсер.

– Вы нечасто появляетесь на публике, но ваши романы и сценарии я знаю прекрасно.

Эд начал жестикулировать и включил в беседу свою богатую для звукорежиссёра мимику.

– Она и вправду самая невероятная девушка во всей вселенной. Вы представить себе не можете, какова она. Получив в свои руки славу, Эмилия не стала разбрасываться её острыми перьями – она запустила их в себя, утопила лезвия, чтобы не поранить своих близких. Знаете, она все еще наивна, открыта и добра, она всё еще человечек, а не то подобие, которое разгуливает в разукрашенном песце на шее по ковровым дорожкам. Вы бы видели её…

– Я видел. И хочу увидеть еще.

Техник смущался и путал слова, но сейчас его речь начинала быть решительной.

– Кем бы вы ни были, пустить просто так вас к ней я не могу. Зная её – то, что вы сделаете, даст вам открытый путь к её сердцу. Она трогательна, влюбчива, это настоящая принцесса. Слишком просто и легко, а я вас совсем не знаю.

– Но если я до этого додумался и решил осуществить, и даже рискую, и даже упрашиваю вас, не означает ли это, что я тот самый принц к принцессе в комплекте?

Звуковик почесал затылок и взглянул на дно стакана.

– Возможно. Но как нам в этом убедиться?

– Проверить временем.

Эд откинулся и вздохнул.

– Я не могу. Простите, это нарушение всех законов театра и чести. Счастливо.

Техник поднялся и, схватив в охапку шляпу и шарф, выдвинулся в сторону выхода.

– Эд?

Уже у самой двери он оглянулся.

– Что вы знаете о «Дельфине»?

Принц пошел ва-банк.

– Это вы ответственны за то шоу, которое грядёт в ближайшем будущем?

– Несколько человек и я. Команда. Я один из них, и генеральный продюсер этого представления. Как вы понимаете, моё имя не пустой звук в творческих кругах. И сейчас остановил я вас не для этого, а для того, чтобы поговорить на совершенно иную тему.

Эд задумался, отражаясь во вновь наполненном стакане, поднятом в его честь над столом, а писатель продолжал.

– Я хочу предложить вам работу. Нам очень не хватает квалифицированного звуковика, и, увидев вас в деле, мне пришла в голову мысль, что вы нам очень подойдете.

Лука постучал пальцами по столу.

– Всю жизнь… знаете, всю жизнь при слове «театр» у меня перед глазами стоял «Дельфин». И сейчас, когда я дождался своего приглашения, то… оказался связан контрактом с «Равенной».

– А вы не разрывайте контракт. Один вечер раз в несколько месяцев. Ваши работодатели не пострадают от нашего сотрудничества. Я их пьесами обеспечиваю, уж звуковика они отпустят на вечерние репетиции пару-тройку раз в неделю, да так, чтобы не совпадало с их графиком. Это ваше свободное время и свободное, соответственно, решение. Вы фрилансер, спрятанный в комнате с аппаратурой, которая находится в помещении вашей мечты. Никаких имидж-потерь для «Равенны».

Техник качал головой и слегка гудел, принимая тяжелое решение. Наконец, он выдавил с энтузиазмом и облегчением:

– Я… я не могу вам отказать. Не тут. Не с этой просьбой. Даже несмотря на то, что вы за сегодняшний вечер дважды предложили мне нарушить устные и письменные договорённости.

Лука улыбнулся.

– Мечты сбываются, друг мой. Приходите на досуге в «Дельфин», посмотрите, как идёт декоративная работа. Преображение закипает в полной мере. Для вас эти двери всегда открыты.

До звуковика только сейчас начинал доходить масштаб с ним случившегося.

– Когда будут репетиции, мы вам позвоним. А пока – походите, погуляйте. Теперь это и ваш театр тоже.

Эд был не столько озадачен, сколько взволнован, но по его расчерченному морщинами лицу этого было не сказать. Пухлый от природы, покрытый густой, уже начинавшей седеть бородой и, судя по всему, живший в классической инженерной жилетке, где покоились очки, часы, линейки и карандаши (ох, стереотипы), несчастный заложник сладкого шантажа сейчас находился между состояниями вины и исполнения мечты. Он балансировал в сладости и едком ощущении предательства (по его собственным ощущениям), поочередно окунаясь в каждую из сторон. Эд категорически не любил всё упрощать, составляя целые узлы из, казалось бы, шелковых нитей, и алкоголь сейчас ситуацию не облегчал – утяжелившийся и надутый звукорежиссер был похож на Санту, побывавшего в реальном мире чуть больше, чем 5 минут в дымоходе.

Наконец, он прекратил бесконечный поток мыслей, чем уже стал героем в своих мутных глазах и вновь обратился к Луке:

– Каков будет новый «Дельфин» – вопрос вопросов. Старый заставил бы меня считать «Равенну» остановкой в мотеле на пути к нему.

Лука ожидал вопрос, который затронет пространную тему, смоченную алкоголем, но такого поворота он не предвидел.

– «Дельфин» вам известен лучше многих.

Эд усмехнулся и принялся рассеянно считать капли на окне, попутно бормоча так, чтобы это было внятно услышано, но при этом не было распознано как трезвая речь:

– Каждый, знаете, каждый в этом городе, кто хотел стать чертовым творцом или его подмастерьем, как вышло у меня, знал всё о «Дельфине». Кто его знает, что происходило там, чем он славился – вроде бы тот же театр, что и другие. Даже трещин побольше, чем в других.

– Сейчас их не будет.

Эд отмахнулся от циничного тона писателя, который явно высмеивал пьяную тональность звуковика.

– Вам не хуже меня известно, о чем я, раз уж вы не то что взялись испытывать свои шансы с Эмилией – вы решились снова поднять рай на земле из пепла.

– Не преувеличивайте. Всему есть предел, и здесь он явно вертикальный…

Грубая рука звукорежиссёра неожиданно жестко накрыла предплечье Луки, охватив его полными пальцами и слегка впившись ногтями. Писатель вскинул брови и с силой дёрнул конечность обратно, однако Эд оторвал взгляд от миллионов отпечатков дождя на прозрачном бывшем песке, ограждавшем душное заведение от внешнего мира и вдруг проговорил с пограничной эмоцией, скорее отдававшейся из зоны обиды:

– Вы… Вы взялись за это место – не недооценивайте его для публики этого города. Мы выросли тут, в этих шляпах и в этих шарфах у очередной вывески, которые не как на Бродвее – они местные, дельфинские, в них лампочки другие.

Лука внимательно слушал исповедь, выраженную в иных словах, нежели обычное сокрушение в грехах.

– Николс, если вы вознесете звезду хоть на немного ниже, чем она светила раньше, если хотя бы на толику её свет будет менее ярким, чем раньше, то вас не простят, вас съедят, вас сотрут в приправу – мельницу прежде, чем вы откроете двери. «Дельфин» – это первый год нашей эры в театрах – если не сможете обнулить мироздание, то лучше не беритесь.

Звукорежиссёр отпустил руку Луки и откинулся, не обращая внимания на белесый след, оставленной им отметины.

– Для этого у меня есть вы. Я не беру этот груз на свои плечи в одиночку, и я ищу тех, кто тоже хочет быть Атлантами. Разве не шанс стать художником, подмастерье?

Лука улыбался и посыл звукорежиссёра понимал – сейчас ему было необходимо правильно подобрать слова, поскольку из души они не лезли – стакан их наоборот предательски глушил вместо стимулирования. Писатель не знал «Дельфин» так близко, как большинство театральной прослойки пирога города, потому ему нужно было интуитивно попадать в ритм, смешивая его со своим видением театра.

– Большое дело – большая ответственность.

– Большой салют по его окончании. И большое чудо в его процессе.

Эд поморщился.

– Снова вы о чудесах.

– А о чём еще нам с вами беседовать в такое время и посреди такой погоды с такими напитками на столе?

– О времени, погоде и напитках, полагаю.

Лука улыбнулся.

– У меня другие планы. И в будущем, в отрыве от сегодняшнего диалога, они не связаны с этими понятиями.

Звуковик выдохнул.

– Если договоритесь с охраной. И вообще, у меня ощущение, что вы купили и меня и мою подругу с потрохами только что, потому что я знаю, какое впечатление на неё это окажет и…

– Вы говорите, что это беспроигрышный вариант. Примерно это я и рассчитывал услышать, но вы даже отдаленно придумать себе не сможете, насколько плохо я представлял ту радость, которая сейчас во мне.

Лука, хорошо представляя свою радость, неуклюже махнул официанту, встряхнув браслетами, чтобы тот повторил напитки.

– С охраной поговорю я, а вы за меня поручитесь. Не хочу все делать по-черному.

– Вас уже заметили и опознали, поверьте.

Лука вспомнил разговор с братом и откинулся на спинку:

– И не поставили в известность с ордером на арест или обыск?

– В театре ничего не пропала, а вы явно не злоумышленник, да и стояли все время у двери зала, наблюдая выступление. Вас просто сочли чудаком – селебрити. Как вы выбирались?

Эд был очень доволен минимальным превосходством над писателем, основанном исключительно на его вере в непоколебимость и бессонницу охраны. Достоверно он не знал. Охранники были какие-то замкнутые в последнее время, даже кепка не взмывала над постом в знак приветствия. Ему однажды показалось, что один из них сделал шаг в сторону Эда, когда тот пришел с утра на днях, а затем осекся.

– Через окно подсобки на первом этаже. На том углу на улице камера смотрит в другую сторону.

Звуковик хмыкнул и смотрел, как Лука вертел стакан, отчего тот периодически издавал хрустальный стон от соприкосновения с деревом стола.

– Так все же. Когда приходить в «Дельфин»?

Глава 15. Двенадцать ровно.

– Выключи эту ерунду.

– Если это – ерунда, то как назвать то, что ты исполнял все предыдущие до «Дельфина» годы?

Август вздохнул и отпил из облепленного наклейками с рекламой картонного стакана. После этого младший брат натянул шапку поглубже на уши и присмотрелся в темноту холодного ноябрьского вечера. Братья сидели в сером Шевроле Луки на парковке «Равенны» и всё, чем занимались последний час – это смотрели в сторону выхода из театра. Лука выглядел слегка раздражённым, затея брата ему совершенно не нравилась, хотя отчасти он был с ней согласен.

– Перед тем как стать домушниками или «театрушниками», мы должны убедиться, что она задержится на час в очередной раз. Если задержится сегодня, то задержится и в день закрытия представления.

Лука не стал отказываться от идеи хотя бы потому что он был не против увидеть Эмилию еще раз. После приёма ситуация внутри него «усугубилась до предела», по мнению Августа: старший брат был настолько ошеломлён актрисой, что не ночевал дома, а провел несколько часов, шатаясь по паркам, а впоследствии нагрянув под утро к Августу за чашкой кофе. Младший брат не переживал такого в своей жизни, но относился к переменам в брате с пониманием.

Лука не становился обузой, как это бывает с влюблёнными, напротив – он отчасти был предоставлен сам себе и мыслям, шумевшим штормами большим зелёных глаз Эмилии. Он очень многое написал в последние дни, закончил несколько, казалось бы, безнадёжных черновиков, и теперь готовился к событию, которому было суждено, по замыслу, явить необычного и разностороннего Принца Равенны. Сейчас сам Август был весь в мыслях о будущем сумасшедшем вторжении и последующем чуде, однако звеневшая по радио музыка сильно выбивала его и колеи, потому он повернул колесико в сторону нулевого звука. Лука пил свой кофе и пар от его дыхания выскальзывал в окно. Старший брат тоже настолько улетел в свои переживания и воспоминания, наслаивавшиеся одно на другое в один из немногих моментов спокойствия и умиротворённости, что не заметил исчезновения музыки.

Август поёжился и, взглянув на часы, которые у него по обыкновению перед каким-либо событием находились циферблатом с тыльной стороны предплечья, как у спецназа, сообщил:

– Двенадцать ровно.

– Стало быть, начала петь.

Младший брат спрятал часы под рукавом рыжей кожаной куртки и отпил из высокого картонного стакана.

– Беседовал со звукорежиссёром?

Лука утвердительно кивнул и улыбнулся.

– Он не вполне хотел с нами сотрудничать, но я нашёл способ его убедить.

Август хмыкнул и сделал еще глоток.

– У него не было выбора, я полагаю.

– Стало быть, охрана в эти часы не сильно смотрит за происходящим, зная, что вечерние спектакли в театре – это в порядке вещей. Так?

– Они в это время демонстративно курят или не придают значения происходящему на камерах. Знают, что всё, что происходит в театре – часть представления, пусть и немного внештатного.

– Они курят или будут курить, потому что ты попросишь?

– Будут.

– Наличие звукорежиссёра за пазухой сильно облегчает задачу.

– Кабину со сцены будет не видно, а тень должна успокоить её и создать впечатление, что всё происходит в ежедневном, насколько это вообще возможно для ночных свиданий или концертов, режиме.

Август удовлетворённо кивнул.

– Мы должны расположить стойку так, чтобы тебя не было видно. Чтобы ты мог по-настоящему появиться из темноты на своём куплете.

Лука провел кожаной перчаткой по волосам, отбрасывая непослушную челку куда-то в сторону затылка.

– Не совсем. Мы должны оказаться рядом с разъемом, в который сможем подсоединить стойку. Тогда вы сможете через центральный пульт обнаружить и вывести её на главные динамики, чтобы я звучал наравне с Эмилией.

Август нахмурился.

– И если этот разъем находится в месте, которое я не смогу затемнить отключением прожекторов и ламп, а еще мне нужно знать, приспособлены ли тамошние розетки к тому…

Лука хлопнул брата по плечу и достал карту-схему главного зала «Равенны» из внутреннего кармана пальто.

– Нам повезло. Младший брат был явно удивлён наличием у затейщиков карты исполинского театра.

– Выторговал у одного сотрудников технического отдела за билет на следующее шоу в «Дельфин». И да, его зовут Эд. Тот самый звуковик.