Королевская шутиха Грегори Филиппа

– Да, – кивнула рыжая голова. – И это оскорбляет тебя?

– Еще бы! – воскликнула королева. – Могу ли я любить сестру, которая проявляет небрежение к Церкви?

Елизавета вскрикнула:

– Я боялась, что это случится! Но, сестра моя, ты меня не понимаешь. Я хочу ходить к мессе. Но я боюсь. Мне страшно обнаружить свое невежество. Тебе это покажется глупостью… но сама посуди… я не знаю, как вести себя во время мессы. – Елизавета подняла голову. На ее щеках блестели слезы. – Никто не учил меня тому, что я должна делать в церкви. Ты же помнишь: я воспитывалась в Хатфилде. Я жила с Екатериной Парр, а она ярая протестантка. Ну где, у кого мне было научиться всему тому, что ты узнала от своей матери еще в раннем детстве? Умоляю, сестра, будь снисходительной к моему невежеству. Даже когда мы с тобой жили вместе, ты не учила меня своей вере.

– Мне самой запрещали проявлять мою веру! – воскликнула королева.

– Тогда ты понимаешь, каково было мне, – доверительным тоном произнесла Елизавета. – Прошу тебя, сестра, не ополчайся на меня за недочеты моего воспитания.

– Ты можешь сделать выбор, – твердо ответила ей Мария. – Ты живешь при свободном дворе. Выбор зависит только от тебя.

Елизавета колебалась.

– Я нуждаюсь в наставлении, – сказала она. – Может, ты порекомендуешь мне что-нибудь для чтения? Или позволишь поговорить с твоим духовником? Я очень многого не знаю. Помоги мне, сестра. Наставь на истинный путь.

Ей было невозможно не поверить. Щеки Елизаветы раскраснелись и блестели от слез. Королева тихо подошла к ней и столь же тихо опустила руку на склоненную голову. Елизавета вздрогнула.

– Прошу тебя, сестра, не сердись на меня, – услышала я ее шепот. – Теперь я одна на всем свете. У меня никого нет, кроме тебя.

Мария коснулась ее плеч и подняла на ноги. Елизавета была на полголовы выше, но сейчас она держала голову склоненной, чтобы не встречаться с глазами старшей сестры.

– Ах, Елизавета! – прошептала королева. – Если бы ты исповедовалась в своих грехах и обратилась к истинной Церкви, я была бы очень счастлива. Если я никогда не выйду замуж и если ты займешь престол после меня и тоже будешь королевой-девственницей, представляешь, какое государство могли бы построить мы вместе с тобой? Я верну Англию к истинной вере, а ты придешь мне на смену и сохранишь ее под властью Бога.

– Аминь. Да, аминь, – прошептала Елизавета.

В ее голосе было столько радостной искренности, что я по-новому ощутила знакомое с детства слово. Сколько раз я стояла на мессе и шептала «Аминь», но каким бы прекрасным ни было это слово, только сейчас я прочувствовала его величие и силу.

Для королевы Марии наступили нелегкие дни. Она готовилась к коронации в Тауэре, где, согласно традиции, короновались английские короли. Но сейчас Тауэр был полон заключенных туда предателей, которые всего несколько месяцев назад делали все, чтобы не допустить ее на трон.

Ее советники, в особенности испанский посол, рекомендовали ей разом казнить всех, кто был замешан в мятеже. Если их оставить в живых, они не успокоятся и снова начнут плести заговоры. А мертвых их быстро забудут.

– Я не хочу обагрять свои руки кровью глупой девчонки, – возразила Мария.

Джейн Грей написала ей покаянное письмо, клянясь, что очень не хотела вступать на престол, но была вынуждена подчиниться нажиму герцога.

– Я знаю несчастную Джейн Грей, – сказала Мария, обращаясь к другой Джейн – Дормер.

Разговор происходил вечером. Музыканты вяло водили смычками по струнам, а придворные зевали, дожидаясь, когда можно будет отправиться спать.

– Я знаю ее с детства. Не настолько хорошо, как Елизавету, но тем не менее знаю. Она убежденная протестантка, и все ее ученые занятия были посвящены этому. Ей бы надо родиться мужчиной. В ней нет ничего женского. Зато в своих убеждениях она отличается ослиным упрямством и грубостью францисканцев. Мы с ней сильно расходимся в религиозных вопросах, однако у нее совершенно нет мирских амбиций. Она сама никогда бы не поставила свое имя впереди наследников, названных моим отцом. Она знала, что после смерти Эдуарда королевой стану я, и не стала бы этому противиться. Этот грех лежит не на ней, а на герцоге Нортумберлендском и отце Джейн. Она явилась лишь орудием в их руках.

– Вы не можете прощать всех и каждого, – резко возразила королеве Джейн Дормер. – Ее провозгласили королевой. Над ее головой развернули государственное знамя. Нельзя делать вид, словно ничего этого не было.

– Герцога нужно казнить, – согласилась Мария. – И этого будет достаточно. Я освобожу герцога Саффолкского, отца Джейн. А Джейн и ее муж Гилфорд после моей коронации еще некоторое время пробудут в Тауэре.

– А Роберт Дадли? – совсем тихо спросила я.

Королева только сейчас заметила, что я сижу на ступеньках перед ее троном, рядом с ее любимой собачкой.

– И ты здесь, маленькая шутиха? – улыбнулась она. – Твоего прежнего хозяина будут судить за государственную измену, но жизнь ему я сохраню. Правда, из Тауэра он выйдет не сразу. Ну что, довольна?

– Такие дела решает ваше величество, – покорно произнесла я, но сердце мое радостно запрыгало от известия, что лорд Роберт останется в живых.

– Ханна, может, и довольна. Но те, кому дорога ваша безопасность, отнюдь не рады вашему чрезмерному милосердию, – все с той же непреклонностью заявила Джейн Дормер. – Можете ли вы чувствовать себя в безопасности, если те, кто собирался вас уничтожить, будут снова свободно разгуливать по земле? Едва они окажутся за воротами Тауэра, как примутся строить новые заговоры. Думаете, в случае их победы они бы вас пощадили?

Мария улыбнулась и накрыла своей ладонью руку Джейн Дормер:

– Джейн, этот трон дан мне Богом. Никто не верил, что я переживу Кеннингхолл. Никто не думал, что я выступлю из Фрамлингема, не сделав ни единого выстрела. Я въехала в Лондон под народные благословения. Господь послал меня на землю быть английской королевой. И я буду проявлять милосердие везде, где возможно. Даже к тем, кто этого не заслуживает.

Я послала отцу записку, сообщив, что в конце месяца, на Михайлов день, обязательно его навещу. Взяв свое жалованье, я отправилась к нему по сумеречным улицам. Я шла в новых, удобных сапогах и не чувствовала ни малейшего страха. У меня на поясе висел короткий меч. Я была в ливрее своей любимой королевы, а потому никто не посмел бы и пальцем меня тронуть. А если бы такой безумец нашелся, уроки Уилла Сомерса не прошли даром и я бы сумела себя защитить.

Дверь нашего дома была закрыта, но из щелей между ставнями пробивался тусклый свет свечей. Я по привычке огляделась. Улица была тихой и пустой. Тогда я постучалась. Отец осторожно приоткрыл дверь. Был канун субботы, и у него, надежно спрятанная, уже горела традиционная субботняя свеча, изливая священный свет во тьму мира.

Отец встретил меня с побледневшим лицом. Мне не надо было ничего объяснять. Те, кому пришлось скитаться, знают: вечерний стук в дверь отличается от дневного. Эту настороженность невозможно ни подавить в себе, ни перебороть. Даже когда отец ждал меня и когда не было причин для страха, при стуке в дверь его сердце замирало. Я знала его ощущения, поскольку сама испытывала схожие чувства.

– Отец, это всего-навсего я, – как можно нежнее произнесла я и опустилась перед ним на колени.

Он благословил меня и с улыбкой поднял:

– Значит, ты снова оказалась на королевской службе. Судьба покровительствует тебе, дочь моя. И что ты скажешь про новую королеву?

– Удивительная женщина. Так что скорее не судьба покровительствует мне, а королева Мария. Помнишь, с какой неохотой я ехала к ней? Если бы тогда можно было увильнуть, я бы это сделала не задумываясь. А сейчас я с большей охотой готова служить ей, чем кому-либо другому.

– Даже лорду Роберту?

Я оглянулась на запертую дверь:

– Сейчас ему никто не служит. Разве что тюремщики в Тауэре. Я молюсь о том, чтобы они не вымещали на лорде Роберте всю накопившуюся злобу. Семейство Дадли многие ненавидели.

– Я помню, – вздохнул отец, – каким он приходил сюда в начале года. Тогда ему казалось, будто он может повелевать половиной мира. И вот теперь…

– Королева его не казнит, – сказала я. – Казнив герцога, она проявит милосердие ко всем остальным.

– Да, опасные нынче времена, – покачал головой отец. – Тут как-то мистер Ди сказал, что опасные времена служат чем-то вроде плавильного тигля для перемен.

– Он заходил к тебе?

– Заходил. Спрашивал, нет ли у меня последних страниц одного манускрипта и не смогу ли я достать ему другой экземпляр. Представляешь, как ему не повезло? Он купил книгу по алхимии, а той части, где описывается столь нужный ему алхимический процесс, в ней не оказалось.

– Он искал рецепт изготовления золота? – улыбнулась я. – И снова не нашел?

Отец тоже улыбнулся. У нас в семье была шутка: если бы можно было открыто торговать книгами по алхимии, мы бы жили как испанские гранды. В тех книгах приводились рецепты изготовления философского камня, а с его помощью можно было превратить простые металлы в золото и сделать эликсир, дарующий вечную жизнь. У отца хватало этих книг, но продавал он их лишь надежным людям. Помню, в детстве я как-то пристала к нему, прося показать их, чтобы мы сами изготовили философский камень и разбогатели. Отец согласился, и я увидела множество непонятных картинок, стихов, заклинаний и молитв. Отец тогда сказал, что еще никто с их помощью не стал ни мудрее, ни богаче. Сами рецепты были зашифрованы и для непосвященного выглядели полной чепухой. Многие люди выдающегося ума и большой учености покупали эти книги, стремясь разгадать смысл рецептов. Однако никто из покупателей не пришел к нам и не сообщил, что нашел секрет философского камня и теперь будет жить вечно.

– Если кто и сможет разгадать секрет и получить золото, так это Джон Ди, – убежденно сказал отец. – Я еще не видел более усердного человека и более глубокого мыслителя.

Я молча согласилась, вспомнив наши с Ди частые встречи по утрам. Я читала ему по-латыни или по-гречески, и он тут же переводил мои слова на английский и что-то помечал для себя на листке бумаги. А вокруг стояли непонятные мне предметы его изготовления.

– А как по-твоему, мистер Ди способен заглядывать в будущее? – спросила я.

– Насчет будущего не знаю, но он умеет видеть то, что происходит за углом! Он придумал удивительную машину. Она позволяет видеть через дома и за их стенами. Ди умеет предсказывать движение звезд. Он умеет рассчитывать высоту приливов. Сейчас он составляет карту Англии с точным очертанием ее береговой линии. Представляешь, как это облегчит мореплавание?

– Я видела нечто похожее, – сказала я, не сообщив отцу, что видела карту Ди в руках врагов королевы. – Но мистеру Ди нужно быть осмотрительнее. А то его удивительные открытия могут попасть не в те руки.

– Мистер Ди – настоящий ученый. Его интересует лишь чистая наука. Нельзя винить мистера Ди за то, как другие распорядятся его изобретениями. Для мистера Ди гибель его покровителя ничего не значит. А самого мистера Ди будут помнить очень долго. Даже в те времена, когда люди забудут и о герцоге, и обо всем семействе Дадли.

– Неужели люди так скоро забудут о лорде Роберте?

– А что полезного людям сделал лорд Роберт? – вдруг спросил меня отец. – У него прекрасные способности, но жажда власти перевесила все. Мистер Ди совсем другой. Я еще не встречал человека, который с такой легкостью понимает слова на разных языках. Он мгновенно разбирается в чертежах, в мудреных таблицах и шифрах… Совсем забыл! Он же заказал мне несколько книг для лорда Роберта. Тому в Тауэре нечего читать.

– Неужели? – обрадовалась я. – И я смогу отнести лорду Роберту эти книги?

– Не раньше, чем я получу их, – охладил мой пыл отец. – И вот что, Ханна: если тебе разрешат увидеться с лордом Робертом…

– Ты что-то хочешь ему передать?

– Querida, ты должна попросить, чтобы он освободил тебя от службы ему. И ты должна навсегда с ним проститься. Он предатель, приговоренный к смерти… если только королева не помилует его. Но пока это неизвестно. Сейчас тебе самое время проститься с лордом Робертом. – (Я уже собралась возражать, но отец поднял руку, и я закрыла рот.) – Я редко что-то приказываю тебе, доченька. А здесь вынужден. Это мое повеление. Мы живем в Англии, как черви, которых в любой момент может зацепить плугом. Нам незачем добавлять себе опасностей. Тебе нужно с ним проститься. По закону лорд Роберт считается изменником. Мы должны оборвать все нити, связывавшие нас с ним. – (Я понурила голову.) – Дэниел этого тоже хочет.

– А он-то тут при чем?! – мгновенно взвилась я. – Что он вообще обо всем этом знает?

– Ханна, Дэниел – парень смышленый, – улыбнулся отец.

– Может, в своей медицине он и смышленый. Но он не бывал при дворе. Он ничего не знает о том мире.

– Девочка моя, очень многие неплохо живут, ничего не зная о дворцовых интригах. В его возрасте сыновья лордов забавляются охотами и балами. А Дэниел с ранних лет усердно учится. Он станет великим врачом, попомни мои слова. Он часто приходит ко мне по вечерам и читает книги о лекарственных травах и снадобьях. Он изучает греческие трактаты о здоровье и болезнях. Если он не родился в Испании, это еще не значит, что у него недостаточно знаний.

– Он явно ничего не знает об искусстве мавританских врачей, – гнула свое я. – А ты сам говорил: они самые лучшие в мире лекари. Они изучили все, что знали греки, и пошли гораздо дальше.

– Увы, я не могу передать ему их знания, – вздохнул отец. – У меня и книг по мавританскому врачеванию нет. Но Дэниел – серьезный юноша, неутомимый труженик. У него настоящий дар к постижению наук. Он приходит ко мне дважды в неделю. И всегда спрашивает о тебе.

– Неужели? – удивилась я.

– Да, Ханна. Он называет тебя своей принцессой.

Вот уж чего я не ожидала от Дэниела!

– Так и называет? Своей принцессой?

– Представь себе, – сказал отец, улыбаясь моей оторопи. – Дэниел говорит так, как говорил бы влюбленный юноша. Приходит, осведомляется о моем здоровье, а потом спрашивает: «Как там моя принцесса?» У него нет другой принцессы, кроме тебя, Ханна.

Коронация Марии была назначена на первый день октября. Более двух месяцев двор, Лондон и вся Англия готовились к событию, которое окончательно утвердит власть старшей дочери Генриха VIII. Глядя на ликующие толпы лондонцев, можно было подумать, что вся страна единодушно радовалась восхождению Марии на престол. Но это единодушие было обманчивым. Многие убежденные протестанты не поверили искренности заверений королевы о ее веротерпимости. Кто победнее – просто затаился, а кто побогаче – отправился в добровольное изгнание. Изгнанников тепло встретили во Франции, где постепенно готовились к новой войне со своим извечным врагом – Англией. Тихо исчезли и некоторые члены королевского совета. Наверное, король Генрих недоумевал бы: куда подевались его фавориты? Не было единодушия и среди придворных. Те, кто в прошлом унижал Марию и насмехался над ней, теперь стыдились показаться ей на глаза. Кто-то просто не желал служить католичке, кто-то под разными предлогами остался в стенах своих усадеб, переделанных из монастырских зданий… Остальные действительно радовались тому, что Мария отстояла свое право на трон, оттеснив протестантских претендентов. Они знали о ее набожности, знали о приверженности католическим традициям и верили, что вместе с новой королевой в Англию вернется долгожданное благоденствие.

Коронация была просто сказочной. По правде говоря, я впервые видела коронацию, но увиденное напоминало мне историю из какого-нибудь рыцарского романа. Мария ехала в золотой колеснице, в одеянии из синего бархата, отороченного белым горностаем. Улицы, по которым пролегал ее путь, были украшены шпалерами. Ей встречались фонтаны, исторгавшие не воду, а вино, отчего сам воздух вокруг них делался пьянящим. Ни на мгновение не умолкали приветственные крики. Королеву-девственницу славили не только взрослые. В нескольких местах колесница останавливалась, и к Марии выбегали стайки детей, распевавших хвалебные гимны в ее честь. Дети благодарили Господа за то, что у них наконец-то появилась королева, которая восстановит истинную религию.

Во второй колеснице ехала принцесса Елизавета, однако сестру-протестантку встречали с прохладцей. Возгласы в ее честь не шли ни в какое сравнение с оглушительным ревом толпы, приветствовавшей свою миниатюрную королеву. Рядом с Елизаветой сидела Анна Клевская – четвертая по счету супруга короля Генриха. За это время она растолстела еще сильнее. Анна расточала народу заученные улыбки и многозначительно переглядывалась с Елизаветой. Наверное, обе благодарили судьбу, что уцелели во всех передрягах. Вслед за колесницей, надев свои лучшие наряды, шли сорок шесть знатных дам: придворных и жен лордов. Чувствовалось, они не привыкли ходить пешком, и к тому времени, когда процессия, двинувшаяся из Уайтхолла, достигла Тауэра, дамы заметно подустали.

За ними шли придворные разных рангов, мелкая знать и то множество дворцовой публики, к которой относилась и я. Когда мы приехали в Англию, меня долго не покидал страх чужестранки. Я старалась его не показывать, заталкивала поглубже, однако страх оставался. И только сейчас, когда я шла в составе коронационной процессии рядом с мудрым шутом Уиллом Сомерсом и на моей голове красовался желтый шутовской колпак, а в руке – палочка с колокольчиком… я вдруг перестала ощущать себя чужой. Мне показалось, что Англия приняла меня. Я была королевской шутихой. Я находилась рядом с Марией в самые тяжелые и страшные дни ее жизни. Она заслужила свой трон, а я заслужила место возле нее.

Меня не обижало звание королевской шутихи. Тем более что я была не просто шутихой, а блаженной, имеющей дар ясновидения. Люди знали: я предсказала день, когда королева взойдет на престол. Когда я проходила мимо, некоторые даже крестились, признавая силу, которой я обладала. И потому я шла с гордо поднятой головой, не боясь чужих глаз, не боясь того, что из-за моей смуглой кожи и темных волос меня назовут испанкой или хуже. Сегодня я ощущала себя англичанкой, лояльной англичанкой, доказавшей свою любовь к королеве и новой родине, и я была рада своим чувствам.

Согласно традиции, ночь мы провели в королевских покоях Тауэра. На следующий день Мария была коронована. Елизавета несла шлейф ее платья и первой опустилась на колени, присягнув королеве на верность. Я почти не видела их обеих. Мне досталось место в самом конце. Я протискивалась сквозь придворных, отчаянно тянула шею вверх. Но даже если бы кто-нибудь посадил меня, как ребенка, к себе на плечи, я бы и тогда мало что увидела. Слезы туманили мне зрение. Я плакала от радости, что Мария, моя Мария, провозглашена английской королевой, что ее сестра рядом с ней и что многолетняя битва за трон и справедливость увенчалась ее победой. Бог, каким бы именем Его ни называли, все же благословил ее, и она победила.

Если стоя на коленях в Вестминстерском аббатстве Елизавета была олицетворением своего единства с сестрой, то впоследствии я убедилась, что принцесса отнюдь не собирается превращаться в католичку. На ее поясе, на изящной цепочке, по-прежнему висел маленький протестантский молитвенник, подаренный ей покойным братом. Елизавета одевалась подчеркнуто скромно и редко ходила к мессе. Словом, она всем своим видом показывала окружающим, что является протестантским антиподом королевы, которой совсем недавно клялась в верности до гроба. Как всегда, в облике Елизаветы не было ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие королевы. Вызывающей была сама ее манера держаться. Она всегда находилась как бы в стороне. Каждый ее жест говорил: «К великому сожалению, я тут не вполне согласна».

После нескольких дней такого негласного протеста королева послала сестре короткую записку, сообщив, что утром ждет ее в числе других придворных на мессе. Ответ Мария получила, когда мы собирались покинуть королевскую приемную. Королева протянула руку за служебником, где содержались тексты всех молитв для мессы каждого дня. И тут она заметила у порога одну из фрейлин Елизаветы, дожидавшуюся, когда на нее обратят внимание.