Сказки кофейного фея Макаренко-астрикова Светлана
– Да, конечно! – Тотчас согласно киваю я. – Я уложу в коробку, вместе с теми фигурками, которые ты хочешь взять… А про что – книга? Это сказка?
– Нет. Это история о графине Форнарине Баруэлл, итальянке французского происхождения или – наоборот.. Помнишь, ты мне рассказывал о свитках времен королевы Елизаветы Первой Тюдор в одном из замков, в окрестностях Нортемгемпшира?
– Да, милая. – Я удивленно приподнимаю брови, внимательно смотрю на фея. Она все помнит, когда бы ей не рассказали, и где бы она не прочла это. А с виду мой фей – такой рассеянный и легкий… Как ангелочек или эльф. Порхает, почти не двигая крылышками… Роняет везде свои серебряные шарики смеха. Забывает выпить лекарство или горячее молоко, или – воду с медом на ночь. Путает валериану с коринфаром, называя его, упрямо и насмешливо: " карфагеном»..
Ее нельзя оставить одну и на пять минут – упадет или рассыплет что нибудь, и можно положиться на нее во всем, что только можно вообразить себе тайного и сложного. Запутанного, неестественного, непреодолимого и неизбежного. Положиться – на всю жизнь, как на камень или – стену.
– И что же такого сделала, эта графиня, что ты про нее книгу написать хочешь? – Мишка Ворохов с нескрываемым интересом и восторгом смотрит на фея.
– Ради своего супруга и возлюбленного, графа, королевского ловчего, Джорджа Баруэлла, графиня Фьоретта Росси убила любовника королевы Лиз, герцога Дартмутского.
– Как это? Отравила, что ли? – Мишка явно увлечен рассказом фея. Я тоже. Но – держу паузу, боясь прервать.
– Нет. Застрелила из арбалета. Отравленной стрелой. Яд синильной кислоты. Королева Лиз была ее сводной сестрой, но графиня не посчиталась даже и с этим. Герцог Дартмут хотел обвинить графа Баруэлла в заговоре против Ее Величества…
Фей произносит последние слова так естественно, как будто призрак королевы Елизаветы Тюдор только что покинул нашу гостиную. Мишка вздрагивает и оглядывается на дверь
– Фу, ты… Мурашки по спине.. Ну, ты даешь, Ланочка! Так что, не кисни, пиши. Это же, как его, бестселлер же будет! Ты уже много написала?
– Нет.. Где то – четверть… Не успеваю… Много читать надо…
– Но всего этого нет в документах! Там изложены только основные события. Графиня Фьоретта, вместе с супругом, была приговорена к казни за измену, помилована королевой. Откуда ты знаешь все подробности?! – Я потрясенно смотрю на фея. – Арбалет, и все такое? Что стрела была отравлена именно синилью из дробленой вишни, не знал никто.
– Кроме коннетабля. – Улыбается фей и берет меня за руку. – Я и не знаю, любимый. Мне просто во сне это приснилось.. Еще приснилось, как Фьоретта с королевой Лиз играли в серсо, на лужайке, перед каким то замком. Раньше играли в серсо? В средние века?
– Всегда играли, carissima, a vita mia*, – Я внезапно хриплю и судорожно глотаю, сжимая в своих ладонях ее крошечные пальчики. – Только предметы игры разные были… Медные, стальные. И какая же она, королева Лиз, голубка?
– Рыжая… Волосы, как мед расплавленный. Такая теплая… Нежная кожа Светятся прожилки. А веснушек не было у нее. Притирания, белила.. И она мало старалась бывать на солнце. А с тыльной стороны правой ладони у нее родинка.. Крошечная. И у Фьоретты была такая же. Как знак, что они кровные сестры.
– У тебя такой нет. Точно. – Я прижимаю к своей щеке, губам, виску тыльную сторону ее ладошки. Не отпускаю, держу, наконец, выдыхаю растерянно и потрясенно:
– Пора. Пойдем, моя ласточка.. Пока загрузим все, пока спустимся. Доедем… Обед будет.
– Там сейчас же не припаркуешь, мать их! – беззлобно чертыхается Ворохов. – Водилы! Понатыкали возле подъезда «бумеров» и прохлаждаются часами… Не спеши, Ланочка. Я схожу, посмотрю.. Сейчас.. – Мишка исчезает в прихожей, бросая на нас обоих долгий, выразительный взгляд, полный, не то боли, не то удивления, не то – немого восторга и солидарности.
Взгляд Ворохова ускользает от нее. Она смотрит в сторону, проверяет замочек сапожка на левой ножке, каблук…
– Все хорошо? – Я вопросительно смотрю на нее. – Что такое, милая?
– Нет, ничего.. Паучок просто в ноге ползает.. Сжимает там свои лапки. Немного неприятно.
– Если что, я понесу тебя. Не бойся! – Я ободряюще подмигиваю ей.
– Кортеж Ее Величества у подъезда! – громогласно и весело объявляет Картуш, касаясь рукой в перчатке моего плеча. Он уже вернулся. Значит, лифт работает. Слава Богу!
– Нет уж, понесу я… Если Madame – не против, конечно!
– Не против я, но – зачем? – Лепечет фей. – Я сама дойду. – Она доверчиво обнимает Мишку за шею. И в тот же миг оказывается у него в руках. Такая красивая, легкая ноша. Серое пальто, красные перчатки, красные сапожки с опушкой.
Вмиг обретает простой, жизненный смысл вся Мишкина сила и держит природную стать вся его фигура: легкая, жилистая, широкая в плечах. Фигура бегуна и футболиста.
– Не дрейфь, моя королева! Вперед. Сапожки на даче обновишь. Я держу, не бойся. Я только курил немного, прости… Дымом пахну.
– Не дымом, а осенью! – тепло улыбается фей. – Я люблю осень. Но ты, все таки, поменьше кури, может, и Аня бросит тогда? Пример заразителен. – Фей ласково ерошит Мишкины волосы, в то время как он бросает на меня взгляд, полный растерянного недоумения. Я едва заметно пожимаю плечами. Мне и правда неведомо, слышал ли фей наш утренний разговор. Я растерян не меньше него.
Глава двенадцатая. Angelos in allernum…2
…Подьезжая к синим воротцам, мы видим бело – серую «шкоду», с заляпанным грязью бампером и распахнутым во все четыре дверцы салоном.
– Опять курила, зараза! – яростно шипит Мишка, стискивая руль, и кривя верхнюю губу. – Сейчас, вот я ее, за шиворот!
– Не надо, Миша! – вздыхает легко фей, и его ручка в красной перчатке едва касается плеча разъяренного Ворохова – Такая жизнь, что я иногда думаю, что и сама бы закурила..
Мишка пристально смотрит на фея, в зеркало переднего обзора, и вдруг – улыбается. Расслабившись:
– Тебе бы пошло, королева! Если с мундштуком – ваа – аще отпад… Грэг, как ты думаешь?
– Да. – Я задумчиво улыбаюсь. – Только сигареты в такт к ее духам не подобрать.. Она их часто меняет. Духи….. Через день – два.. Не успеваю привыкнуть.
– Это я вместо.. Вместо – мужа. – Фей смягчает абрис щеки тонкой, едва заметной улыбкой… – Перчатки, духи, шарфы, коллекции. То, что подобает менять настоящей женщине Подлинной. Не копии. Теперь я, видишь, Мишенька, даже дом сменила… Живу на даче… Как здорово! —
Проглотив язык, ошеломленно, смотрю на Мишку, он подмигивает мне в зеркало, и держит большой палец вверх, что означает у него всегда – полный восторг, но ответить что то на монолог фея мы оба не успеваем, потому что фей уже весь – в другом… И – о другом совершенно.
– Ой. А это кто там? – ахает она, поднеся обе ладошки к щекам.. – Лешик? Лешик мой приехал! Ура!!! – И едва машина успевает затормозить, как фей почти выпрыгивает из нее, не освобождаясь, не убегая от объятий краснощекого Лешки, тотчас бросившего корзинку с яблоками и охапку хвороста на половине садовой дорожки. – Па, привет! – ломающимся тенорком сипит Лешка, целуя фея в нос, и куда то – пониже шеи, пожимая руки мне и Мишке. – Там мама камин топит целый день, но тепло только, если двери в столовую закрыть.. Наверху дубак вообще! И еще, прикинь, па, мама мышь поймала на кухне! Класс! – Лешкины глаза горят азартным огоньком, но он брезгливо морщит нос:– Теперь она все комнаты с хлоркой моет.. Там такая аромагия, блин! Фей, тебе нельзя пока в дом.. Посиди в саду, а? – Лешка осторожно берет Ланочку за руку и ведет, по тропинке, к ольховой скамейке под кустиком низкорослой черной рябины. – Я тебе плед сейчас принесу, подушку.
– Да. Я побуду тут. Хорошо после дождя. Свежо. – Фей согласно кивает, ласково гладя Лешкины соломенно – черные вихры на затылке. – А ты яблоки собирал, да?
– Хм… Ма сказала, компот сделает и варенье. Как у бабушки в Ярославле. Я еще не дособирал.. Их много.. А давай вместе собирать? Грэг, можно? – Лешка вопросительно смотрит на меня и одновременно ободряюще подмигивает, мол, не дрейфь, дружище, я рядом…
Я киваю медленно, раздумчиво:
– Не спешите только.. Потихонечку. Если фей устанет, ты знаешь, что делать, да?
– Ну, нет, братцы! – Вступает вдруг в разговор Мишка, нагруженный, как и я, сумками и пакетами из багажника.– Мышь это – класс, конечно, зверье, живье, и все такое, но так дело не пойдет, надо котофея искать..
– Ух, ты.. Вместе с феем у нас еще и котофей будет??! Ух, ты здорово!!! – и младший Ворохов, пританцовывая, кружится по садовой дорожке, подняв к солнечным бликам утра сентября нос в веснушках, и красные, как яблочки, щеки.
Фей рассыпает по краю дорожки серебряные колокольцы – дребезги своего тихого смеха, как обычно, и у меня немного светлеет на душе.
****
….Распахиваются входные двери и на крыльцо вылетает Аня Ворохова, в синих джинсах и шлепанцах на босу ногу, в куртке канареечного цвета..
– Приехали? Слава Богу! Миш, привет – она целует Мишку, на ходу, с летящей нежностью, куда то, мимо уха, от нее веет легким запахом хлорки, дезинфектора и яблок… Странный такой коктейль. Я морщусь слегка, и, обходя чету Вороховых на садовой дорожке, осторожно треплю Анину макушку, отчего ее волосы, стянутые тугой резинкой, рассыпаются…
– Грэг, привет! – Аня сжимает мое запястье.– Не хулигань! Пакеты поставь на кухне, я разберу… Наверх не поднимайся… И ты, солнышко, не поднимайся тоже, пока.. Нельзя туда. Сказали, через два часа.
– Кто? – Фей нетерпеливо развязывает ленты накидки – пальто – Кто сказал?
Санпедстанция* – важно произносит Лешка, выпуская воздух через одну ноздрю.. – Такая машина большая, зеленая, с крестом, и там два дядьки в противогазах с чемоданами… Как на войне, фей, прикинь, блин! Мышей травили… А на чердаке столько сундуков каких то… Они все двигали, и переставляли, и сказали, что сундуки с камнями, наверное… Но крыс там нет.
– Еще крыс только нам и не хватало! – хрипло смеюсь я, присаживаясь на крыльцо.
– Да. Для полного счастья. – Тихо шепчет фей, держась за мою руку и останавливаясь рядом. – Я их не люблю. – Она передергивает плечами. – Честно сказать, боюсь. И не понимаю, зачем они… А когда не понимаю, тогда мне страшно…
– Они же, как санитары, милая! – Я осторожно стягиваю ее перчатку с запястья вниз, целую, стараясь в одно мгновение, нитью губ, услышать пульс… Аритмия. Пульс то появляется, то – пропадает… Пахнет сиренью.. Ее любимые духи. Сквозь все.
Улыбаюсь, осторожно пригибаю ее мизинчик к тыльной стороне ладошки, еле слышно шепча детское и теплое: «Сорока – ворона, кашу варила» – и подмигиваю ей: Она улыбается, успокаиваясь:
– Прости, я думаю бог весть что!.. Аня, а вы давно здесь?
– Солнышко, мы – с утра. – Аня выходит на крыльцо с пледом и подушкой, с вышитым по атласу маком. – С утра дождь и дымка была, представляешь, какая красота! Я думала, радуга будет… Говорят, когда радуга так поздно, в сентябре – к теплу.
– Грибов тьма, наверное! – Мечтательно вздыхаю я.
– О. Грэг, а пойдем на разведку, а?… – встревает в разговор младший Ворохов и осторожно тянет за руку фея, отбирая у Ани, все, что она вынесла – Ма, чего ты, дай, я сам постелю.
– Аккуратнее только! – Аня, легко, бугорком ладони, касается головы сына. – Он прижимается к ее коленям:
– И папа сказал, у нас котофей скоро будет.. В придачу к фею.
…От мышей – котофей.
С глазом, что когтя – острей.
В доме он живет, где фей
Пьет на завтрак звезд елей…
Тихо, едва выдыхая, бормочет фей, и улыбается:
– Это про меня немножко, ребята, да? – И нетерпеливо бежит по дорожке от крыльца, позвякивая молниями на сапожках, в глубину сада. Лешик, тотчас же -«зигзагом» срывается за ней:
– Подожди, эй, куда ты?… Там яблоки, тихонько!!! Упадешь! – Но фей не замедляет шага…
– …Запиши, что ли? – Растерянно протягивает мне ошеломленный Мишка коробку от сигарет и сломанный наполовину карандаш…
– Я и так запомню. Не надо. – Мой голос срывается на хриплый шепот. Аня медленно сползает по столбику крыльца на ступеньку. Сидит и плачет беззвучно. Просто – не вытирает слез, которые капают со щек на ее пальцы, оставляют дорожки на шее.
В тишине слышно, как, с глухим стуком, падает в осеннюю, порыжевшую траву, яблоко, перепархивает с ветки на ветку озябшая от утреннего дождя синица. И отчетливо слышен вдалеке серебряный колоколец, переливчатый голос фея, который сосредоточенно и серьезно объясняет Лешке:
– Видишь ли, солнышко, когда этот рыцарь ехал по пустыне, со свечой от гроба Христа, то на него напали разбойники, хотели загасить пламя, избили его, смеялись над ним. Брать у него было нечего, он отдал им нательный крест… Они швырнули его в песок.
– Дураки! – Фыркает тотчас Лешик.– Нельзя ведь крест швырять куда попало. Он же – хранитель, да, фей?
– Да. Вот это еще положи в корзинку… И вот, тогда рыцарь решил с ними драться, проучить их. А так как оружия у него почти не было, и кинжал затупился, то он дрался баньерой..
– А что такое – баньера? – любопытный голосок Лешки звенит на высокой ноте неподдельного интереса.
– Баньера – это… – Фей поднимает глаза от корзины с яблоками, видя, что я стою перед ней.– Это же короткое древко, флаг, штандарт цветов прекрасной Дамы, за которую рыцарь сражается на турнире, да, любимый?
– Да, голубка. Все правильно. – Я поднимаю отяжелевшую от влажных яблок корзину за обе ручки и несу к скамейке. – Хорошая антоновка у нас тут уродилась… Баньерой драться трудно, она же – короткая, а это значит, что? Ну, Леха, соображай! – Я, тем временем, тщательно расправляю на скамейке свернутые вчетверо газеты и плед.
– Что? – Лешик с любопытством таращит на меня хитровато – смеющиеся смородинки глаз с зеленой прожилкой.
– Это значит, что рыцарь владел приемами кулачного боя. И неплохо. Наверное, так…
– Ух, же ты! – свистит восторженно Лешка через два передних зуба.. Боксером был. Как Кличко?
– Как Тайсон, – улыбаюсь я. – Ласточка, иди сюда, отдохни немножко. Я тебя укутаю…
– Не надо кутать, зачем? Тяжело. – Фей нетерпеливо машет рукой, но усаживается на скамейку, погружая ручку в перчатке в корзину с яблоками, вороша их, обрывая зеленые листки.. Потом ее пальчики легко касаются замка моей куртки, она застегивает его, отряхивает воротник, поправляет шарф.
– …И вот тогда разбойники в первый раз, по настоящему, испугались. – Она легко приподнимается на цыпочки, целует меня в щеку, нос, глаза… – Рыцарь не был сильнее их, но – не отступился. Отступились они. Их было много, но перерезать рыцарю горло никто не осмелился, так сильна была в нем отвага и прямодушие..
– Безрассудная храбрость и врагу может внушить уважение. Когда рыцарь вернулся из похода в родной город, в Толедо, мало кто из жителей верил, что он мог одолеть один десяток разбойников, и все трудности перехода по пустыне.
– Но кто-то же верил ему? – Лешка осторожно, с неуклюжей старательностью, помогает мне усадить фея на скамейку и укутывает ее плечи пледом.– Ты иди, мы еще посидим тут.
– Неважно, Леха, кто верил или – нет – отвечаю я вдруг решительно и резко. – Главное – самому верить, не отступаться от того, что наметил. Вот он наметил привезти свечу из Иерусалима, и привез. Категорически.
– В него верило само Небо, Лешенька! – тихо вздыхает фей, осторожно держась за мое запястье. – Рыцарь говорил, что чувствует это, когда входит в храм или сосредоточится, молясь, думая. О хорошем….. Может быть, гораздо важнее, когда в тебя верит сама Вселенная, и тебе дает шанс что то попробовать, нарисовать, написать, узнать, изменить…
– И в тебя тоже Небо верит.. Я знаю… – Лешик доверчиво обнимает колени фея. – Сиди – сиди, так хорошо… – Ты не умрешь, никогда, потому что и даже и не за то, что мы тебя любим, а ты нас всех – любишь сильнее, чем мы – тебя. Правда! Я когда о тебе думаю, или читаю твои сказки, то у меня голова не болит, Ничего не болит. И я как будто лечу куда то, и голос твой слышу.. А мне бабушка папина говорила, что если ты рядом с человеком – летишь, то это значит, человек – ангел… А ангел никогда не умирает.– Лешкина голова прочно лежит на коленях фея. Она задумчиво дует на его вихры. Молчит. Подносит руку к горлу.
– Лешечка, я вовсе не ангел.. Просто я – фей.. Твой крестный фей. – Она силится улыбнуться, но губы кривятся беспомощно. – Сказки простые пишу и книги. Ты за меня молиться станешь, когда меня не будет? Да?
– Нет. – Качает головой Лешка. – Не буду. Сказал же, не умрешь ты. Ангелы не умирают. Правда, Грэг. Скажи же ей! Ты ведь знаешь. Скажи ей, ну хоть по латыни…
– Почему – по латыни? – мои брови медленно ползут вверх, но прежде, чем я успеваю удивиться самому себе, с моих губ слетает: «angelos in aelernum». И тотчас, как отзвук тихого и неслышного голоса Вселенной в траву, со стуком падает яблоко… Одно, второе… Солнечный луч пронзает тишину сада.. Щебечут синицы.. Кажется, что и они поют: «Angelos in»… Во всю силу своих маленьких, будто посеребренных, горлышек….
Глава тринадцатая. Drang nash osten, или Тайна старых сундуков…
…Мишка, чертыхаясь, тащит корзины и старое тряпье, сломанные лыжи, удочки, продавленные венские стулья, косяки старых дверей, плинтусы и рамы, в сарайчик – навес для дров.. Я помогаю ему укладывать, распиливать, раскалывать все это старое дерево маленькой электрической пилой.
Чердачная лестница скрипит под нашими шагами, ворчит под беготней Лешки, туда – сюда, вверх – вниз, с кипами старых «Известий», «Труда», «Правды», плакатов ГО, и прочей ветоши.
Усердно шипит и фыркает квадрат газовой колонки, старательно, до блеска оттертый Мишкой и мною от серого налета пыли. Что – то мигает в ней, видно в окошко, как медленно и упорно ползет вверх температурная шкала. В доме становится все теплее, но фей, по прежнему, сидит в гостиной, около камина, укутанный в пальто и плед..
Видя в проеме дверей наши мелькающие тени, фей, улыбаясь, машет нам и нетерпеливо захлопывает книгу, которую читает с карандашом в руке:
– Сколько же там добра! Горушка, можно мне подняться? Я хоть помогу Вам немножко.
Я замедляю шаги, заглядываю в столовую, опираясь о косяк:
– Ласточка моя, и тебе еще работы хватит. Подожди немножко, дом прогреется, ты переоденешься, и придешь…
– А что там было, в колонке? – Фей нетерпеливо закусывает кончик карандаша зубами. Книга скользит с ее коленей – на пол. Подхожу, поднимаю:
– «Воспоминания розы» – Мадам Консуэло де Сент – Экзюпери. Это – по русски?
– Да. Мне Аня привезла.. Нашла, где то, в книжном… Потрясающе.. Но это не мемуары, по моему.. Издательский трюк.. Может быть, письма обработанные. Я потом скажу тебе, почему… Не мемуары… Она касается ладонью моей щеки, гладит ее:
– Ты не устал? Много ходишь. Таблетки прими? Может, Вам чаю согреть?
– Чаю? – я улыбаюсь. – Можно чаю… Яблок нарежь?
– Да, хорошо.
Она с готовностью соскальзывает с дивана, бежит на кухню. И ей нашлось дело.
– Я пальто сниму? Мне неудобно в пальто.– Серый кашемир с велюром скользит куда то мне в руки, точнее, мимо рук. Звенит струя воды в кране, мелькают ее руки в ободе тонких браслетов. Звякает посуда, она тотчас находит внизу, в шкафу, какие то веселые чашки, с ягодами и цветами, ложки, блюдца, вазочки для варенья… Жужжит микроволновка, пахнет разогретыми блинами.
– Я могу плиту включить? Мне нужна заварка. Что же там было, в колонке то?
Я аккуратно вешаю в стенной шкаф пальто фея, отряхивая его и одновременно, наблюдая за ее хрупким силуэтом в сером джерси с черной замшей воротника, корсетным поясом и россыпью узких черных пуговиц на манжетах.
– Милая, ничего.. Засорилась немного. Миша фитиль почистил и все. Еще чуть чуть там мы поршень смазали… Но, все равно, надо, чтобы она поработала немного. Не поднимайся пока туда. Если что, сразу иди на улицу, зови меня, Мишу, Лешку… Мы не знаем, как там.. Ее не включали пару лет… Даже в вытяжном колпаке и на штифтах была пыль.
– Он не жил здесь, ты говорил мне, да?
– После.. жены он – не мог…. Потому – продал дачу. Обычно они жили здесь с мая по ноябрь. Зимой приезжали на выходные. Там столько старых журналов, выкроек каких то.. Может быть, Ане надо? – Я развожу руками
– Не знаю. – Фей пожимает плечами. – Вряд ли. – Сейчас – все иначе. А книг там нет?
– Нет. Там уйма сундуков. Оббитые железом, не поднимешь, только двигать.. Может, в них книги?
– Ага, и еще, фей, представь, там, на всех сундуках, черепа нарисованы и красным перечеркнуты. – Шмыгает носом Лешик, заглядывая на кухню и подмигивая нам обоим сразу двумя глазами. И как у него это выходит, не понимаю?! Но сразу – фыркаю от смеха. Фей тоже улыбается.
– Ну, и чего Вы смеетесь – то, фашистские это, что ли, сундуки? – нетерпеливо морщится Лешик. – Там вот, по – немецки написано, на одном я разобрал: «Drang nach osten…» Грэг, а чего это значит?
– «Переброска, отправка на восток», – отвечаю я. Так отмечали грузы трофейные, отправленные из районов оккупации, захваченных территорий.
– Грабленные, что ли? – удивленно таращит глаза Лешик. Он не по годам смышлен.
– Награбленные. – Тихо поправляет фей, и ахает – удивленно, тотчас – А откуда здесь это, Боже свЯтый?! С войны почти семьдесят лет прошло..
– А вдруг там – мины? – восторженно шепчет Лешик, и втягивает ноздрями аромат разогретых блинов. – Дай блинчик, фей? Один? Чего то жрать охота!
– Есть. Кушать, Лешенька. Чаю налить тебе? – Фей вздыхает, и опять его руки начинают мелькать над столом, блюдцами, чашками. Лешка наворачивает блин за блином, громко прихлебывая из яркой» ягодной чашки» немыслимо засахаренный чай – на четыре ложки – а я, уже спустившись на крыльцо, вдруг, рывком, возвращаюсь опять на кухню:
– Ланочка, Христа ради, не поднимайся без нас на чердак! Посидите с Лешей тут.
Она смотрит мне в глаза и медленно оседает на табурет, вцепившись в столешницу.
– Да. Не волнуйся. Да. Мы посидим тут. Или выйдем на улицу. И Мише скажи.. Надо вызвать этих… как они называются… минеры.
– Саперы, голубка! – я стараюсь улыбнуться им обоим. И подмигнуть – сразу двумя глазами. Кажется, у меня это получается. Впервые в жизни.
Лешка ошеломленно таращится на нас с феем, и сползает вниз, почти что под стол:
– Грэг, обалдеть, у нас что, война?!
– У нас всегда война, шевалье! – задорно отвечаю я Лешке. – Разве Вы не знали? Смотри за феем, я сейчас! – Я пулей лечу на крыльцо, перепрыгивая через ступеньку. Так я не бегал даже в детстве…
– Черт, и как я сам не допер? – Мишка сидит на садовой скамье, обхватив голову руками. – Их что, и шевелить нельзя?! Что за чушь! Может быть, там только старое тряпье. Письма к какой нибудь фрау…
– Или отравляющие вещества. Их насыпали сверху, чтобы не было соблазна у конвоя, охраны, открыть сундуки. Яд действует лет семьдесят как раз.. – Растерянно хмурюсь я… Ладно, черт с ним, рискнем, где наша не пропадала.. Иди в поселок, ищи кого то, чтобы помогли вынести сундуки в сад. Там открывать нельзя, газ рядом.. Ане не говори. Где она?
– Она в сарае.. С хламьем возится. Успокоилась, что фей в доме, и что тепло. Мишка ошеломленно крутит головой из стороны в сторону:
– Ну, попали в переплет, е – мое! Подожди, не надо звать никого! Мало ли что… На палках их надо выносить.. Подожди, я сейчас.. Я видел в сарае слеги…
…Мишка мчится в сарай, и через полчаса, на распиленных слегах, мы осторожно выносим первый сундук с чердака. Босые, взмокшие.. Странно, что сундук даже не покачнулся. Впрочем, он слишком тяжел, а ступеньки у чердака слишком пологи. Хоть в этом – плюс…
Едва мы ставим сундук на садовой дорожке, как фей бросается ко мне, с полотенцем и стаканом воды в руке.
– Выпей, я вытру… Миша, сейчас я и тебе вытру. И дай, я перевяжу вот здесь, у запястья, а то жилы растянешь.. Она быстро перевязывает мне руку эластичным бинтом, Аня, смотря на нее, делает то же самое Мишке. – Предплечье еще, Ань. А то – растянет… – Тихо, сосредоточенно подсказывает фей. – Может быть, носки? Ты простудишься! – Она умоляюще смотрит на меня, потом кусает губы и качает головой.
– Нет. Надо слышать пол. Это босиком лучше, да? Там их много?
– Шесть. Два поменьше чуть чуть. – Я снимаю рубашку. У Лешика глаза становятся круглыми от изумления. Он впервые видит мой обнаженный торс и все мои шрамы.
– Грэг, ну ты и жила! Ни фига себе! – Лешка восторженно свистит через зубы. – Ты в танке горел, что ли?
– Ага, брат! В прошлой жизни. – Я киваю, и быстро наклоняюсь: – Любимая, оботри немножко, жарко… – Ее руки касаются моей спины, лопаток. Она растирает меня мокрым полотенцем, осторожно, но сильно… Как может только нежнейший фей.
– Лешка, тащи, там еще в сарае слеги есть, поменьше.. И не подходи к сундукам. – Резко бросает Мишка сыну и, выхватив у Ани из рук таз с водой, выливает его себе на голову.
Аня ахает потрясенно:
– Тьфу, шальной! Обалдел, простынешь! – И бежит, сломя голову, в дом, за свежими полотенцами и рубашками.
…Рубашки – стары и прохладны, но освежают ненадолго, тотчас взмокая от пота на плечах и лопатках.
– Жаль, что бани у нас нет.. Надо весной слепить! – бурчит Мишка, когда мы ставим на рабатку, под яблоней, очередной чердачный трофей. – Что это за дача, без бани, к черту!
Я сажусь возле сундука, на опавшую листву. Почти без сил. Но колено странно не ноет. Я чувствую себя легко. Как птица, взлетевшая на небеса…
– Ну, вот так уж, без бани.. Шале, брат. Профессору – зачем баня? – я опускаю пальцы в карман рубашки. Там обычно лежат – сигареты. Но кармана нет. Рубашка – другая, я напрочь забыл про это. Фей протягивает мне начатую пачку, садясь рядом, и прислонясь спиной к стволу яблони. Кладет руку на мое колено. Рука горяча невероятно. Ее жар я чувствую и сквозь штанину – Милый, он – не профессор. Он – антиквар. Говорят, что его дед скупал вещи у эвакуированных и ссыльных..
– Дед? Какой дед? – Мишка, прищурив левый глаз, кладет руку на запястье фея.– Отец, может быть?
– Нет. Фей качает головой. Еще – дед. Когда сюда приехала княгиня Наталия Оболенская, на свидание с сосланным сыном Андреем – ему дали двадцать пять лет лагерей – то он купил у княгини за десять рублей медальон с портретом наследника Цесаревича Алексея. Это был медальон ее сестры, княжны Екатерины, наградной. Княжна была фрейлиной Двора…
– А этот хмырь, ваш хозяин дачи, кем он был? Жуликом? Давил тут на жалость: «Жена, не могу!"… То – то, на барыши от скупки дом за Волгой купил себе! – Беззлобно ворчит Мишка, и поднимается с земли, протягивая руку фею.
– А ты откуда знаешь, королева, про эту фрейлину Двора? Читала, что ли где?
– Читала. – Фей ясно улыбается. – Я в чашку как то воду налила, меня рвало, смотрю, а там лицо такое красивое, ясное, тонкое.. И рядом – еще одно.. Цесаревича… Я по фото знаю.. У меня же альбом есть. И потом, в поселке говорили про этого хозяина. Молочница мне ляпнула, что он больно дешево дачу нам продал… Может, удирал от кого?
– А что, может быть, вполне! – вступает в разговор Аня. – Они, эти скупщики, вечно с криминалом в одной упряжке, а чуть что, их придавят. Мы смотрим друг на друга, все четверо, и фыркаем дружно.
– Ну, робятЫ, влипли круто мы, по моему.– Смеюсь я, и вытираю лицо рукавом. – Целый детектив: антиквар, трофеи, дача под бомбами…
– А трофеи то эти – откуда? – Аня непонимающе пожимает плечами и кивает на сундуки.
– Говорят тут, что отец хозяина был помощником коменданта какого то прибалтийского городка.. – тихо выдыхает фей. – Как то так…
– Ну… Маршал, блин.. Рокотовский… – бурчит Мишка опустошенно и как то – зло: – Нам вот чего – то с Анькой бабка моя ярославская, не оставила наследства по кабакам плясать, ё – мое. – Своим горбом все поднимаем: ребенка, выставки, поездки, картины… И взятки брать не обучены… Давайте, ragazzi, а то темно уже скоро будет, черт с ними, с этими антикварами, пусть они хоть все в Волге утонут, на фиг! Ну и день сегодня. Точно: «Drang nash osten!» – Мишка исчезает в дверном проеме, пружинисто поднимаясь по лестнице, как дикая пантера. Я иду за ним, не чувствуя колена. Иду легко. Лишь немного ноет плечо. Интересно, что же мы найдем в этих старых сундука? Чью жизнь, чье прошлое? Только бы – не свое…
Глава четырнадцатая. Сокровища эстляндского барона…
Последние свертки из сундуков мы с Лешиком заносим уже при свете костра, который отбрасывает тени на крыльцо… Потрескивая в темноте, то и дело взвиваются вверх снопы искр, как сотни бабочек, устремляясь прямо в небо, облака, пустоту, куда еще?…
Стол в гостиной, диван, кресла, абсолютно все вокруг завалено свертками, ворохами папиросной бумаги, коробками. Еще два сундука с охотничьими биноклями, стеками, свернутыми в рулоны старинными картами, книгами и альбомами, мы оставили в сарае, решив разобрать позднее. На все просто не хватает рук.
….. – Матерь Божия, свЯтый крест! – Ахая, выходит из кухни Аня в намокшем переднике, высоко держа руки в резиновых, желтых перчатках, с которых стекает ароматная пена.– Сколько фарфора! А этот бокарра, его как мыть, уксусом? – она растерянно смотрит на меня. – А серебро? Это чье то приданое было? Какой – то девушки? Ее убили, да?
– Не знаю. – Я ободряюще улыбаюсь.– Не обязательно. – А почему ты решила, что именно – девушки?
– Там так много столового белья. Скатерти, салфетки, полотенца…. И монограмма:" L.J».. Леонора какая -нибудь… Или – Лина… Ланочка сейчас разбирает, что – стирать, что – в химчистку… Обалдеть! Такое все тонкое есть, как паутинка, а есть – толстое, льняное, простыни, например. Как у бабушки Капы, в Ярославле… А наволочки – пух.. батист, шелк… – Аня улыбается мечтательно, мягко, подняв к верху курносый нос.– Приданое для королевы, вообще! Только пожелтело все.. А кружево венское, ручной работы. – Аня вздыхает. – Я видела барселонское, когда мы с Мишей в Испании были, оно – грубее, там какой то нитью провязывают, а тут, как подули, воздух… _ Она подносит мокрые руки в резине к щекам.. – Кошмар, мы же живем в подделке, Грэг, у нас все поддельное: еда, мебель, вещи,..
– Чувства – Мишка выходит из столовой- сдергивая марлевую маску вниз, к подбородку. – Чувства у многих тоже поддельные, Ангел, забыла добавить. – яиди, посмотри, какой там ангел – статуэтка.. Чудо просто, с лирой сидит, я вытащил, обмер, будто бы – наша Ланочка.. Они все в фосфоре, будут ночью светиться, не пугайтесь..
– Господи, Миша, надышался, бедный ты мой! – Аня испуганно улыбается краешком губ, и идет робко за Мишкой и за мною, в столовую, где бережно расставлены на столе статуэтки севрского, майсенского и пражского фарфора разной величины: маркизы и пастушки, борзые на лужайке, херувимы со свитками и трубами, галантные группы, в духе Ватто и Фрагонара, с амурами и корзинами, бантами и блюдами полными яблок и винограда, качающиеся на качелях, и томно сидящие у клавесина, с крохотной, как пылинка, кофейной чашкой или веером в руке…
Все это изнеженное, маленькое, торжествующее, сияющее, с тонкой пылью позолоты, великолепие, словно образует подножие двум большим фигурам ангелов, один из которых держит в руке лиру, а другой – скрипку, гриф которой увит розой сорта «ботичелли»..
Ботичелли? Почему именно это имя, название, мне вдруг пришло на ум?
…Я тотчас, вспышкой, вспоминаю Венецию, лодку, небрежно тихо – скользившую под одному из каналов, уткнувшую зеленый, червленый нос в ступени дворца Сфорцци, и замшевый сапожок фея на этих широких ступенях, слегка неловкий, неуверенный..
Мы рассматривали что – то: старинные гравюры на столах, мраморных и яшмовых, с позеленевшими от времени львиными лапами ножек, рассыпанные веерами коллекции старинных фото, колоды карт, картины в бронзовых рамах на стенах, витые канделябры из серебра, чуть почерневшие в середине, в виде виноградных гроздей – лоз или змей с поднятыми вверх, изящными головками.
Фей скользил по мраморным темным от времени, плитам дворца, вцепившись в мой локоть, почти – не дыша- мягкой замшей своих сапожек, Газовый шарф опадал легкой бабочкой на мех ее капюшона, шелковые кисти трепетали от неслышных сквозняков, гуляющих свободно в переходах и коридорах огромного палаццио… Наконец, где то на середине одного из огромных залов, с картинами Караваджо или Тьеполо, она пожаловалась мне, что устала, и я, с разрешения любезного гида, живого, говорливого итальянца, усадил ее на пуф, оббитый алым бархатом, как раз под картиной неизвестного придирчивому миру искусства ученика Караваджо. Ангел, в образе лукавого юноши, с пронзительно – синими глазами смотрел на бабочку, сидевшую на его руке, чьи голубые с зелеными прожилками крылья испуганно, трепетно замерли в предвкушении стремительного полета…
***
…Странное чувство гармонии охватило меня тогда, поднявшись откуда то изнутри, из самой сердцевины души.
Гармонии, которую я словно нить Ариадны, обрывал, находил, искал, терял снова в своих метаниях, странствиях по свету, сомнениях, борениях.. Она, мой фей, смотрела на меня своими огромными синими глазами, в цвет шарфа, слегка покусывая губы – но такой понятной, полудетской привычке: скрыть боль или растерянность, усталость… Ее маленькая ручка, с длинными, хрупкими пальцами, слегка оттянула вниз теплую невесомость шарфа, приоткрыв горло… Так я тогда и сфотографировал ее, с разрешения юноши – чичероне, над старинным полотном. Странно похожую на готовившуюся взлететь бабочку. С трепетом изумрудных прожилок на крыльях… Бабочку, сидящую на руке ангела… И сейчас где то есть эта фотография. На стене, в гостиной. В городской квартире…
***
– Грэг, ты посмотри, что тут еще было! – Восхищенный Мишка бросается к столу, отшвыривая ногой ветошь, упавшую на пол. – Посмотри. – Он рывком разворачивает тонкий рулон холста. Обнаженный юноша с торсом Аполлона и слегка согнутыми, сведенными вместе плечами, смотрит в воды чистого, прозрачного ручья.. Там его отражение. Черты безупречны. Как и берега водоема, с тщательно прописанными травинками и звездочками незабудок и стрел камыша на них…
– Нарцисс? – ошеломленно произношу я.
– Да. Он самый. Но кто писал – то? Я не могу разобрать подписи Это, что, подлинник? – Мишка осторожно вертит в разные стороны холст… Дюрер? Гольбейн? Кто – то из голландцев?
– Мишенька, это же не может быть – Ян Вермеер? – раздается в столовой тихий голос фея. – Ну, что то поскромнее… Не эрмитажное же это?
– Ланочка, у тебя, что, глаза на затылке, что ли?! – Мишка хватает со стола лупу, огромную, в пять линз, ее мы тоже нашли в одном из сундуков, и пристально осматривает правый угол холста, затем левый. – Держи, Грэг! Тут не разберешь, но буквы IW* есть… Обалдеть… Может, это копия?… Потому что, если… Мишка застывает на полу – фразе, ошеломленно смотрит на меня, на фея.
– Братцы, так, срочно в раму, и срочно домой везем…
– Ты с ума сошел?! – Аня сердито сдергивает с правой руки перчатку, поправляет резинку на волосах. – Не пущу. Почти двенадцать ночи!.. Кто по ночам ездит на машине?!
– Я! – Мишка устало садится в кресло у стола, берет Анькину мокрую руку, подносит ее к губам, потом проводит тыльной ее стороной по своему лицу
– Adorate mia,** пойми ты.. Нельзя – здесь.. Здесь и собаки нет. Нас убьют ни за грош, и – не вздохнут, если это – подлинник.. Прирежут… Ты понимаешь, что эту картину, второй ее экземпляр, ищут уже сто лет??
– Как – сто? Па, ты чего, не финта себе! – Лешка осторожно слезает со стула и закрывает дверцу шкафа – горки, в которую он аккуратно составлял блюдца, чашки – кофейные и чайные, – кофейники, масленки и подносы, фигурки, группы и бутоньерки из фарфора, тщательно вымытые и протертые Аней и феем.
– Ничего я. – Мишка вздыхает обреченно. – Поймите же Вы, братцы мои, что Ян Вермеер Дельфтский почти не писал картин на мифологические сюжеты.. Есть, так, штучно, две – три его ранние работы: «Диана с нимфами», " «Святая Праксия».. Но «Нарцисса» считали незаконченным этюдом или вовсе – работой копииста, который «косил», как сейчас говорят, под Яна Дельфтского. Некоторые искусствоведы вообще» Нарцисса» относили к работам школы Караваджо, у которого была тьма учеников.. И даже если мы имеем дело с копией, то и она стоит немалых денег, может быть, гораздо больших, чем сам оригинал.. А у нас ни собаки, ни сигнализации, ни фига -вообще! Квартира в городе хоть – охраняется, и дом – с консьержем…
– Зато здесь есть вот что, например. – Тихо шепчет фей, внезапно опуская руку в карман платья, и осторожно протягивая к Мишке свою ладошку, на которой лежит крошечный дамский револьвер системы «Браунинг», стального цвета, с витой инкрустацией – монограммой, по краю внушительной плоской рукоятки. – Это я нашла под стопкой столового белья. По – моему, он полностью заряжен. Шевелить боюсь. Там шесть патронов. В браунинге ведь их – шесть? – Фей ясно смотрит на меня, чуть склонив головку к правому плечу и, больно, до крови, прикусив губу.
– Да, голубка, шесть. – Внезапно севшим и хриплым голосом отвечаю я, опускаясь на стул. – А что еще там, под бельем? Обойма с патронами? – Я пытаюсь улыбнуться.
– Нет. Не обойма. Коробка. Еще восемь штук. Новые. Блестят. Похоже, браунинг – чей – то подарок. Подарок тщательно скрывали.
– Офигеть, королева! – Мишка осторожно вертит браунинг в руках, потом кладет опасную» игрушку» на влажное полотенце на столе. – Тут, на монограмме, те же инициалы, что на полотенце и салфетках – скатертях: «L.J» Прямо, как Лана Яворская. Твой, именной, как будто бы! Ты стрелять – то сама еще не пробовала? – Мишка привычно пытается шутить, чтобы скрыть растерянность..
Выходит совсем неуклюже. Натянуто. Мы подавлено смотрим на блистающие в свете люстры вороненые грани ствола легендарной» дамской безделицы», не в силах сказать что – либо….
Ответ фея, как всегда, потрясает нас до самых глубин души:
– Нет. Я пока – не умею. Но, если нужно, научиться – недолго. – Тут Ланочка совершенно спокойно пожимает плечами и поворачивается ко мне:
– Милый, ты же мне покажешь, как им пользоваться? Говорят, именно из такого Ева Браун прострелила себе шею при первой попытке самоубийства… Стреляй она точнее, история повернулась бы совершенно иначе. И не было бы всей этой трагикомедии под названием: «Фрау Гитлер на тридцать девять часов». Не было бы вообще никакой фрау Гитлер, прилежной девочки из пансиона «для английских фройляйн»..
– Почему английских, Ланочка? – Аня ошеломленно присаживается перед феем на корточки, беря в свои руки обе ее ладошки. – Ты и, правда, могла бы выстрелить?
– Не знаю. Человек никогда не знает себя до конца.– Фей вздыхает и, наклонившись, осторожно целует Аню в макушку. – Так почему то назывался этот пансион в Австрии. Там учили по английской методике: танцы, языки, рукоделие, манеры, кулинария. Одним словом, скукотища! Ева ничем особо и не блистала, правда, вела дневник, писала подруге, собирала фотографии кинозвезд.. Это – все. Много было таких девушек, как она. С ангельскими лицами и русалочьей душой.– Вздохнув, фей чуть приподнимает плечи, как будто – зябнет.
– Фейкин, тебе, что, страшно? – подбежавший к ней Лешка, доверчиво обнимает ее колени. – Не бойся, мы же все вместе!
– Я совсем и не боюсь, солнышко, что ты! Ты поедешь с мамой и отцом в город или – останешься с нами? Будешь ночевать один в комнате для гостей. – Фей целует Лешкины глаза, щеки. – Совсем большой стал. – Она улыбается нежно. – Скоро мне, чтобы дотянуться до тебя, надо будет встать…. И то – не достану…
– А я просто присяду на корточки. И ты меня всегда обнимешь. Всегда – всегда.. – Лешка подмигивает фею, как то особенно: смешно, с лукавинкой озорства, и нам всем, в одну секунду, становится вдруг ясно до чего же он похож на Мишку. На старшего Ворохова. Впрочем, иначе – и быть не может. Сын должен походить на отца. Внук – на деда. Это – непреложная истина. Аксиома жизни…..
Глава пятнадцатая. Гость со шрамом…
….Входя на крыльцо, пока я запираю ворота и калитку, фей еще раз оглядывается на угасающие, шипящие от воды, угли костра, и, опершись рукой о косяк, снимает туфли, разжимая крохотные пальчики, расправляя их.
– Подожди, я помогу. Что же ты? – Иду по тропинке, поднимаюсь на крылечко, торопливо беру ее под локоть. – Осторожно, не упади!
Читать бесплатно другие книги:
