Последний теракт. Книга вторая Сакадин Олег
– Ага, раз в пять, – буркнул Сергей в сторону и обернулся к гостю. – Хорошо, я помогу вам, Иосиф Владимирович, сегодня с вами свяжется мой агент, Рябков Максим, и вы договоритесь о встрече. Оговоренную сумму отдадите ему.
– Ну разумеется, как скажете! – просиял гость, быстро вскочил и энергично стал пожимать руки не только Макарову, но и Платону с Юрой. – Благословит вас Господь, друзья мои! Пусть мир и доброта прибудет в ваших семьях, и гармония в душе!
И понимая, что задерживаться далее нет смысла, скрылся за дверью.
– Ты отдал своего лучшего агента этому семиту, почему? – спросил Платон, после того, как они с Макаровым сердечно обнялись. – Кстати, это Юра, мой телохранитель.
– Очень приятно. А ты растешь, уже и не скажешь, мол, какие люди и без охраны. А по поводу этого, я просто устал, слишком тяжелый выдался денек, да и ты вот, приехал, так бы и не поговорили бы вовсе. Сам выдел, присосался как пиявка.
– Да уж, крепкая хватка. Как сам? Как дома дела?
– Все хорошо, спасибо. Женушка к родителям погостить уехала, соскучилась очень, так что одичал совсем за неделю-то. В пятницу Быстров обещал заскочить, освободил все выходные, так что будем пить, отдыхать, и добро вспоминать. Кстати, я не успел тебе еще позвонить по этому поводу. Ты как, подскочишь? Найдешь малюсенькое окошечко в графике? Можешь и Юру с собой прихватить.
Телохранитель улыбнулся, выразив кивком головы, что он весьма не прочь. Вообще Юра не походил на стандартный стереотип телохранителя, который почему-то сложился у Платона в голове. В нем не было той серьезности, замкнутости, каменного выражения лица. Напротив, он был весьма открыт, порою даже весел, и, казалось, беззаботен, словно это его охраняют, а не наоборот. Понимая, что Соколов не стал бы доверять его жизнь дилетанту, Платон расслабился и не думал о своих опасениях больше. Но он даже в самых смелых фантазиях и предположить не мог, насколько Юра контролирует ситуацию, насколько видит окружающую обстановку, сканируя ее не хуже своих электронных аналогов.
– В пятницу, говоришь? А что, я, думаю, смогу подскочить. Точнее – мы подскочим.
– Ну вот и ладушки! – просиял Сергей. – Как в старые добрые времена! Кстати, пока не забыл. Мне вчера отец звонил, спрашивал, в городе ли ты. Как я понял, он пытался тебе дозвониться, но безуспешно.
– Серьезно? А что случилось? – удивился Платон.
– Наверное, ничего особенного, он был весьма спокоен. Я даже и забыл тебе набрать сегодня, тяжелый день, совсем из головы вылетело. А тут ты и сам пришел.
– Хорошо, я обязательно наберу его сегодня, только позже, хорошо? Будешь говорить с ним, так и передай.
– Договорились!
Они поболтали еще с полчаса о весьма посредственных и неважных вещах, но которые так услаждают в беседе души близких людей. От выпивки Платон отказался, Юре никто и не предлагал, зато Макаров не ограничивал себя в плотских удовольствиях, ссылаясь на то, что сегодня рабочий день окончен и вскоре он поедет домой отсыпаться. Платону удалось ненадолго отвлечься, но время шло, и вот уже пришлось прощаться, так как впереди его еще ожидала встреча с Мельниковым, собрание по проекту, а что потом он уже и не помнил, но уж точно не покой.
– Давай родной, не скучай! – сжимал его в дружеских объятиях Макаров. – Ждем тебя в пятницу, надеюсь, ничего не измениться!
Платон и сам бы хотел, чтобы ничего не изменилось, и он не сошел с ума до пятницы.
Сергей Васильевич Мельников, заместитель министра строительства Московской области приехал на полчаса раньше, и терпеливо ожидал в приемной Самсонова. Узнав об этом, Смольная не замедлила дозвониться до Платона, который постарался вернуться как можно скорее.
– Извините за ожидание, – кинул он Мельникову, наспех здороваясь, и пригласил гостя к себе в кабинет.
– Ничего-ничего, – вежливо ответил Сергей Васильевич, – я не хотел ставить вас в неловкое положение, просто удалось пораньше вырваться.
– Хорошо, давайте перейдем сразу к делу, – сказал Платон, когда оба удобно расположились на своих местах. – Чем могу быть полезен? Мне толком не успели передать суть дела, поэтому не обижайтесь на мою неосведомленность.
– Что вы, что вы, как можно, это я должен просить у вас прощения за внезапное вторжение, – расплылся Мельников в фальшивой улыбке.
Вообще он сразу не понравился Платону, по первому взгляду, но еще до того, как сказал первое слово. После этого он не понравился Платону еще больше. Невысокого роста, весьма лощеный, с прилизанными волосами рыжего цвета, глубоко посаженными глазками, хитро смотрящими на мир из своих узких щелей, жирными губами, складывающимися в улыбку при каждом удобном случае, при этом опытный наблюдатель мог разглядеть в этой улыбке изрядную дозу яда, который слышался и в голосе Мельникова, особенно когда тот старался казаться любезным, с небольшим брюшком, жестко подпоясанным брючным ремнем, заместитель министра строительства московской области не вызывал у Платона особого доверия, и если быть до конца правдивым, то он вообще никакого доверия не вызывал.
«Не зря такая змея работает с Красовским. Два сапога пара», – пронеслось в голове, но ничего не поделаешь, надо было иметь с таким дело и довести его до конца.
– Все хорошо. Так чем могу вам помочь? – как можно нейтральнее, сказал Платон.
– Как вы понимаете, речь пойдет о деньгах, – мигом преобразился Мельников, стерев свою улыбку так искусно, что и следов от нее не осталось. Видимо, слово деньги вызывали у него животный интерес, подавляя все прочие инстинкты. – Первоначальная доля средств, которая должна была пройти через министерство строительства области, подверглась пересмотру, поскольку часть расходов мы уже покрыли цементом, кирпичами, техникой и рабочей силой.
Когда он говорил о рабочей силе, то был похож на знатного помещика, рассуждающего о своих душах.
– Так вот, повторюсь, в связи с этим денежная сумма участия министерства уменьшилась на двести пятьдесят шесть миллионов восемьсот тысяч триста рублей, если быть точным. У меня на руках контракт, уже подписанный с нашей стороны, разумеется, прошедший все согласования (Эммануил Феликсович в курсе), но не получивший окончательной подписи со стороны корпорации «Голиаф». Вы спросите, почему мы не подождем Красовского лично, обращаясь к вам, как к равноправному члену совета директоров корпорации, который имеет тот же вес подписи.
Кивком головы Платон подтвердил, что именно об этом хотел спросить Мельникова.
– Видите ли, – продолжал чиновник, – Эммануил Феликсович вернется лишь через две недели, а денежная разница, которую я вам озвучил, зависла в банке, хотя министерство планировало ее переправить уже на другие нужды государства.
Услышав о нуждах государства, Платон усмехнулся. Мельников сделал вид, что этого не заметил, иначе не преминул бы бросить укоризненный взгляд на Самсонова.
– Как деловой, человек, вы должны понимать, что за две недели можно успеть сделать многое, поэтому мы и обращаемся к многоуважаемой корпорации «Голиаф» за помощью в этом вопросе.
Платон задумчиво посмотрел в окно, заставляя голову разогнать непроглядный туман мыслей, поскольку вопрос перед ним стоял не шуточный.
– Можно ли мне взглянуть на контракт?
– Разумеется, – быстро вскочил Мельников, достал из дипломата, обшитой крокодиловой кожей, драгоценный документ, держа в руках, словно новорожденного младенца, причем которого выносил лично, и передал его Самсонову.
Минут пятнадцать Платон потратил на то, чтобы тщательно просмотреть все пункты договора, хотя строки и расплывались в глазах. Мельников не отвлекал, даже не шелохнулся, он вообще затаил дыхание, будто ожидал благословения небес, но в его глазах можно было прочитать дикое нетерпение.
Дойдя до последней строчки, Платон попросил извинить его и вышел из кабинета, направившись к юристам. Если бы он мог все ясно видеть и соображать, то обратил внимание на редкий образец выражения глаз, отобразившийся на лице Мельникова, когда тот наблюдал передвижение договора из кабинета во внешний мир. Он словно и не видел рук Самсонова, словно договор отрастил ноги и пустился в самостоятельное путешествие. По крайней мере, будь это на самом деле так, чиновник не изменил бы взгляда, полного одержимости и восхищения. Но поскольку Платон был слегка не в себе, ничего подобного он не заметил.
Минут тридцать ушло на то, чтобы юристы сверили запятую с запятой предоставленного договора с тем, который согласовали еще при Красовском. Мельников давно уже хотел в туалет, но в ожидании чуда не мог двинуться с места, рискуя описать дорогое кресло.
Минут сорок потратил отдел контроля, решая свои вопросы, связанные с контрактом. Платону вновь пришлось перенести собрание по проекту на следующий день, поскольку возникшая личность Мельникова рушила все планы.
Все время, пока специалисты выполняли свою работу, он попеременно, весьма непринужденно болтал с сотрудницами, которые некогда делали намеки на возможную близость. Платон понимал, что своей легкомысленностью рискует запудрить голову девушкам, но иначе не мог, поскольку легкий флирт отвлекал мысли, которые и без того бродили в голове как тумане. Больше всего он боялся того момента, когда туман сойдет, и под ним окажется реальность такой чудовищной силы, что сведет его с ума.
Когда наконец все вопросы по контракту были решены и согласованны, Платон позвонил Меленкову.
– Анатолий Петрович?
– Да, мой мальчик, – его голос, весьма подавленный и уставший, показался Платону совсем чужим.
– Хотел посоветоваться с вами по поводу нового госконтракта по «Новому Свету». Вы, наверное, слышали?
– Двести пятьдесят с чем-то миллионов?
– Совершенно верно, – не удивился Платон осведомленности Меленкова, который, казалось, знал все и все контролировал.
– Все нормально, можешь пропустить. Эта змея еще у тебя?
– Мельников? – вновь не удивился Платон проницательности Голиафа. – Да, ждет в моем кабинете.
– Отдай ему бумагу и пусть ползет в свое логово. Еще что-нибудь?
– Нет, пока все.
– Ну давай, будь здоров, – и он отключил трубку.
Минут через десять Платон вручал заместителю министра подписанный контракт, отчего увидел на лице чиновника такое облегчение, словно того только что избавили от смертной казни.
– Я вам безмерно благодарен за помощь, Платон Сергеевич, – расплывался тот в меняющихся ядовитых улыбках, пока договор вновь не исчез в недрах крокодилового дипломата.
– Вы ничего не забыли? – спросил Платон, когда гость уже собрался уползать.
Мельников почему-то сразу подумал про деньги, и на его лице отобразился полускрытый ужас. «Сколько ж ему дать, чтобы не обидеть?».
– Наш экземпляр контракта, – вывел из затруднительной ситуации чиновника Платон.
– Ах, я, старый, старый стал, – чуть ли не запрыгал Мельников, вновь обращаясь к своему дипломату. – Простите великодушно, волнуюсь. Вот, будьте добры, это вам.
Платон быстро пробежался по второму экземпляру, удостоверяясь, что он идентичен первому, потом встал, чтобы проводить Мельникова. Уже в дверях чиновник вдруг остановился.
– Платон Сергеевич, извините еще раз. Ведь это не единственный вопрос, в котором я хотел попросить вашего совета.
«Совета?» – ухмыльнулся про себя Платон, и отчего-то даже повеселел.
– Да. Мы можем еще присесть ненадолго?
«Да уж, судя по выражению твоего лица, тебе давно уже не мешает присесть ненадолго».
– Да-да, конечно, говорите.
– Как вы знаете, завезенные деревья, которыми собирались озеленить первую очередь постройки «Нового Света» оказались с отравленными корнями, поэтому почва не приняла их.
– Ничего об этом не слышал, – признался Платон.
– Хорошо, но это имело место быть, можете уточнить у Красовского.
– Я вам верю.
– Благодарю, – еще одна ядовитая улыбка. – В связи с этим, месяц назад из Воронежа пригнали десять грузовиков, наполненных химическим раствором, названия которого я, признаться честно, постоянно забываю. Но могу позвонить и уточнить.
– Не стоит, я тоже не запомню.
– Хорошо. Суть этого раствора в том, что он может оживить отравленные корни деревьев, но внезапно возникшая проблема мешает нам этим воспользоваться.
– А что случилось?
– Видите ли, две недели грузовикам пришлось простоять на подмосковном складе в Химках, принадлежащем министерству сельского хозяйства. А теперь их просто не выпускают оттуда.
– Не понимаю, чем я-то могу помочь? – удивился Платон.
– Видите ли, камнем преткновения явился директор департамента животноводства и племенного дела, небезызвестный вам Михаил Олегович Макаров.
«Интересно, откуда тебе это известно?» – Платон ощутил неприятное предчувствие.
– Так вот, Макаров своим распоряжением приказал не выпускать грузовики. Поскольку его решение явилось для нас полным сюрпризом, признаться честно, оно не имело под собой никаких оснований, мы уже хотели принять соответствующие меры, пожаловавшись на него министру сельского хозяйства, пока не узнали про вас.
И опять Платон метнул в него полный недоверия взгляд.
– Поймите, нам бы не хотелось портить его послужной список. Михаил Олегович весьма уважаемый человек, и пользуется поддержкой премьер-министра, поэтому нам, разумеется, хотелось бы поскорее разобраться в сложившейся ситуации безо всяких последствий.
– Вы утверждаете, что неизвестен мотив его поведения?
– Абсолютно! – всплеснул руками Мельников.
– Хорошо, я поговорю с ним и постараюсь все разузнать. Мне тоже не хотелось бы, чтобы у Макарова начались неприятности. И особо прошу вас, если узнаете о чем-то подобном в дальнейшем, сообщите мне.
– Разумеется! Премного благодарен вам, Платон Сергеевич, да вы просто мой спаситель сегодня! – принялся пожимать ему руку чиновник, расплылся в очередной фальшивой улыбке, самой широкой из тех, что показывались раньше, и уполз прочь из кабинета.
Платон тяжело задумался, вспоминая недавний разговор:
«Мне звонил отец, хотел тебя слышать, но не мог дозвониться.
Что-нибудь срочное?
Да вроде нет, он был весьма спокоен».
Непонятная тревога в душе усиливалась, сливаясь воедино с остальными страхами. Поняв, что собственными думами он не до чего не дойдет, Платон решился и позвонил Макарову, услышав в трубке знакомый голос дорогого человека, между прочим, ожидавшего его звонка. Решив ничего не обсуждать по телефону, они договорились о встрече, и Платон незамедлительно покинул Сити.
Всю дорогу он слушал музыкальный плейер, одолженный у Смольной на полную громкость. Нельзя было думать! Нельзя! Нельзя!
Юра спокойно вел машину, не обращая на подопечного никакого внимания.
Глава 2
Михаил Олегович Макаров, отпраздновавший недавно свое шестидесятипятилетние, еще неделю назад чувствовал себя превосходно и бодро, и все мысли его были сосредоточены на двух масштабных проектах, которые он осуществлял в рамках своей работы в Министерстве сельского хозяйства, являясь директором департамента животноводства и племенного дела. Ему не раз предлагали должность заместителя министра, получив которую он, тем самым, значительно расширил бы свои полномочия и область работы. Но Михаил Олегович, весьма стреляный волк, потрепанный жизнью, уже понимал, что наиболее полезным он может быть лишь в узконаправленной сфере, ведь время идет, оно необратимо, и рано или поздно нам приходиться признаваться себе в том, что что-то уже утеряно навсегда и безвозвратно, и что былой прыти и энергии уже не обретешь никогда. Это, однако, не означало, что Макаров-старший сильно ощущал приближение старости, к которому его отчаянно склонял паспортный возраст, отнюдь, он был, как говориться, живее всех живых, и старался как можно чаще находиться в добром расположении духа, узрев в этом маленьком и малозаметном для большинства людей факте залог здоровья и успеха. Он прекрасно понимал, что при желании еще вполне смог бы потянуть работу и в больших масштабах, но по некоторым причинам не хотел этого. Во-первых, Михаил Олегович не хотел искушать судьбу постоянными попытками подорвать собственное здоровье работой, которой в должности заместителя министра прибавилось бы в разы. Во-вторых, он прекрасно понимал, что его видение развития сельского хозяйства по стране совсем не совпадает с видением большинства коллег, которые прилагали все усилия, дабы поставить страну в зависимость от импортной продукций, и проломить этот щит промышленного геноцида в одиночку он уже не сможет. Остальные причины были не столь значительными, но также препятствовали его окончательному решению отказаться от работы зама. На улице дул ветер и моросил небольшой дождик, размывая недельную пыль, осевшую в столице от бесконечных потоков машин и людей. Макаров-старший неподвижно лежал на небольшом кожаном диване в углу своего кабинета и не открывал глаза. Со стороны могло показаться, что человек просто отдыхает, стараясь сбросить с себя часть той ноши проблем, которые нередко заставляют нам забывать о самом главном в этой жизни. Но Михаил Олегович отнюдь не отдыхал, а напряженно работал, заставляя свой мозг найти выход из сложившейся ситуации. Он давно привык контролировать все, что происходит в голове, и оперативно освобождался от мусора, если тот просачивался путем чужеродных идей, услышанных на улице слов или песен, и даже собственных мыслей, если те рождались в наиболее подавленные моменты жизни. Такие упражнения, выработанные годами упорных тренировок, не замедлили сказаться на ясности разума и четкой работы мысли. Его мозг давно привык выполнять несколько задач одновременно и автономно друг от друга. И сейчас Михаил Олегович тоже размышлял в разных направлениях, но, к сожалению, пока не находил нужного решения. Когда такое происходило, он просто старался остановить полностью все мысли и, как говориться, потушить в помещении (голове) свет, что не замедлил сделать и сейчас. Почувствовал тишину, он открыл глаза, попав взглядом прямиком в висящую на стене картину, которая изображала небольшой деревянный домик на фоне леса и протекающей речки. Это был его дом, в котором он родился и провел первые годы своей жизни. Ностальгия неожиданно поглотила душу и перекинулась на мысли. Макаров-старший был не против. Он погрузился в воспоминания детства и старался вспомнить, что переживал и ощущал тогда, о чем мечтал, к чему стремился, и на душе прошла волна нежной теплоты и грусти одновременно. Он вспоминал места, где любил гулять с дворовыми товарищами, вспоминал родителей, старшего брата, которому, к сожалению, так и не успел высказать все то, что накопилось на душе. Картины, как слайды проносились перед глазами, затмевая на миг все прочие мысли. Окунувшись в эти воспоминания, более всего Михаил Олегович хотел уловить прежний след его детской, непорочной души, на которую годы потрясений наложили несмываемый оттенок, можно сказать, искалечили в какой-то степени. Он прекрасно понимал, как сильно изменился, что, в принципе, для любого человека закономерно всегда, ведь годы и события давят по своему, хотя разные души и воспринимают их по-разному. Но, тем не менее, он был еще уверен, что под тяжестью его настоящей сущности еще не раздавлена окончательно прежняя, чистая душа, и именно сейчас Макаров-старший вдруг решил во что бы то не стало до нее добраться, вытащить и спасти от убийственной тесноты. Когда в мужчине умирает ребенок, он перестает быть мужчиной, ведь истинная мужская сила не может быть выстроена лишь монолитом мужества и железным характером, нет, в ней всегда скрывается нежность, пронесенная через всю жизнь с самого детства, в противном случае мы никогда не сможем полюбить наших детей так, как незабвенно любили когда-то родителей, а также сохранить любовь к своим старикам, которые в старости нуждаются в ней не меньше, чем дети. И все это ни в коем случае не делает настоящего мужчину слюнтяем или тряпкой, наоборот, закрепит в нем великую силу единства противоположностей. Михаил Олегович, проведя небольшой внутренний самоанализ, с удовлетворением заметил, что необходимый элемент ребенка в нем все же сохранился, и тут же пожелал видеть сына, дабы просто обнять непутевое дитя и прижать к груди. Дети, наше бессмертие, они несут часть самих нас, продолжая жить, словно перехватывают сумасшедшую эстафету жизни, поэтому самым глупым во всей мирской суете является то, что кто-то решает отказаться от своих детей из-за глупых принципов, непониманий, разных мировоззрений и прочего. Разумеется, в жизни все бывает, и даже самым любящим родителям, идущим на компромисс, далеко не всегда удается сохранить теплоту отношений с детьми, а те, прельщенные, как мотыльки на свет летят к новомодным, меняющимся с поразительной очередностью жизненным приоритетам, считая, что папан и маман уже древние, и ничего не могут смыслить в настоящей жизни. Так было всегда, об этих проблемах еще Тургенев писал, хотя появились они задолго до него. Проблема здесь еще и в самих детях, в их неискоренимом желании поскорее повзрослеть и сбросить с себя узы родительского дома. Но желая ускорить какой-либо процесс, мы, вмешиваясь в логику матери Природы, незаметно для себя убиваем в сердцах самое святое, что может нести в себе детство, и начинаем смотреть на мир глазами безразличных скептиков. В результате этого меняется и отношение к родителям, а позже и к своим собственным детям. Но это одна сторона медали, которую при желании можно преодолеть. Но что же делать с женщинами, идущими на аборт? Соображают ли они, что убивают часть самих себя, и что сделанного уже никогда не вернуть? Смогут ли спустя долгие годы оправдаться перед собой, кивая на материальные сложности, друга психопата, ненавистного отчима и миллионы других причин? Возможно, перед собой и смогут. Но перед Богом никогда. Тут-то Макаров-старший и решил себя немного одернуть, потому что рисковал из одной рабочей крайности впасть в другую, философскую. Поразмышляли и хватит. Телефон сына оказался недоступен. Скорее всего, сидит в офисе, где толстые стены старого здания не всегда пропускают сигнал мобильного оператора. Можно было набрать рабочий, но Михаил Олегович решил подождать. Все-таки главной причиной его размышлений были не воспоминания, а весьма опасная информация, которой Макаров-старший пока толком не знал, как распорядиться. Эта информация заставила его принять решение и закрыть доступ в десяти злополучным грузовикам, пунктом направления которых был амбициозный проект «Новый Свет». «Хорошо хоть Платон вышел на связь и обещал приехать. Надеюсь, он поможет во всем разобраться», – подумал Михаил Олегович.
Так он и просидел в задумчивости до самого приезда Самсонова, которого встретил с радостью, по-отечески обнял, и проводил к себе в кабинет.
Юра остался ждать в приемной по просьбе Платона, который предчувствовал, что впереди ничего хорошего не услышит.
– Сергей сказал тебе, что я искал? – начал Михаил Олегович.
– Да, но позвонил я не после него, а после того, как небезызвестный вам Мельников попросил помощи в разрешении сложившейся проблемы.
Михаил Олегович заметно осунулся, опустил взор, тяжело вздохнул.
– Так вот какова причина твоего приезда. Не ожидал. А я все думал, кого же они пришлют, но никогда бы не подумал увидеть тебя.
– Я ничего не понимаю, – неприятно удивился Платон, заметив перемену Макарова-старшего, – кто такие они? Чего вы не ожидали? В чем меня подозреваете?
– Что происходит, Платон, расскажи мне правду.
– Нет, это я вас хотел спросить, что, черт возьми, происходит, и почему вы так странно говорите! – Платон чувствовал, как страх, непонятно почему, приближался к его горлу все ближе и ближе.
Макаров-старший перестал смотреть на него, опустил голову и закрыл лицо руками, словно хотел скрыть следы своих волнений.
Платон в ужасе наблюдал эту сцену, боясь заговорить дальше.
Несколько минут оба молчали, пока, наконец, Михаил Олегович не выдержал.
– Хорошо, давай начистоту. Зачем ты приехал? Что сообщили тебе?
– Ну, во-первых, еще днем Сергей говорил мне, что вы меня искали. А потом, уже у себя на работе мне пришлось общаться с заместителем строительства области Мельниковым, который под конец сообщил о возникшей проблеме, причиной которой якобы явились вы. Какие-то грузовики с химической хренотой, способной оживить гниющие корни деревьев, что-то в этом роде, даже не припомню. Говорит, заперли вы эти грузовики где-то на подмосковном складе, безосновательно удерживаете и не хотите отпускать.
Макаров-старший долго и пристально смотрел Платону в глаза, пытаясь уловить фальшивую нить, но так ничего и не обнаружил, кроме непонятного ужаса, и немного успокоился. Потом придвинулся к нему как можно ближе, почти касаясь кончиком носа его уха, и шепотом заговорил.
– Ты что, думаешь, я стал бы удерживать бесполезные грузовики с какой-то химической хренью?
– Не знаю, я вообще ничего не понимаю, – по инерции шепотом отвечал Платон.
– Дорогой мой, я знаю тебя достаточно давно, чтобы делать какие-то выводы. Ты хороший человек, но затянутый на неверную дорогу, которая ни к чему хорошему не приведет.
Если бы Михаил Олегович знал тогда, насколько большой отклик получили в душе Платона эти слова, то сильно удивился бы. Разумеется, каждый думал о своем, но конечные нити приводили к одинаковому смыслу.
– Имеешь ли ты хоть примерное представление, что хранят эти проклятые грузовики? – продолжал Макаров-старший, не отнимая своей головы.
– Только примерно и представляю, я же говорил.
– А что, если я скажу тебе, что все это чуть собачья, и никаких полезных для природы растворов там нет? Что, если я скажу тебе, что эти проклятые грузовики доверху заполнены цистернами с уксусным ангидридом?!
Последние слова – произнесенные особенно тихо, хотя и с большей дозой кипевшей ярости – вонзились в сознание Самсонова острыми гвоздями, усилив и без того запущенную катастрофу в его голове.
– Ты знаешь Платон, для чего используется уксусный ангидрид? – безжалостно наступал Михаил Олегович.
– Знаю, – вместо голоса рот выпустил лишь пустой воздух, словно в немом кино.
– Так и скажи ты мне, какого черта здесь происходит?!
Платон смотрел на Макарова-старшего глазами кролика, наполовину уже поглощенного удавом, и не мог произнести ни звука.
Михаил Олегович оценил произведенное впечатление от своих слов, ослабил хватку, поднялся и сходил за стаканом воды, которую Платон выпил в несколько жадных глотков.
К нему вернулся голос.
– Эти машины предназначены для «Нового Света», по крайней мере, так мне сказали.
– Совершенно верно, – кивнул Макаров-старший. – У меня та же информация.
– Зачем нашему проекту такое количество этого проклятого вещества, ума не приложу! Уж не используют ли его в строительных целях, иди других, близких к нему?
– Нет, не используют. Я уже наводил справки. Его, конечно, используют в промышленных целях для создания ацетилцеллюлозы, но очень сомневаюсь, что она сейчас необходима в строительных целях!
– Тогда я отказываюсь это понимать! – развел руками Платон, хотя в голове уже зрела безумная догадка.
– Признаться честно, ты меня сильно озадачил, Платон, – сказал Макаров-старший, у которого эта безумная догадка созрела уже давно. – Я прекрасно знал, что не смогу удержать этот дьявольский груз, понимал, что, возможно, рискую собственной жизнью, но не мог иначе. Я был уверен, что обязан узнать, кто надавит, откуда пойдет след, чтобы попытаться затем отследить его. Я уже слишком стар, и не могу просто так наблюдать, когда вокруг происходит подобное. Возможно, когда тебе будет столько же лет, ты поймешь меня лучше.
Платон и так понимал Михаила Олеговича достаточно хорошо, но не стал его переубеждать. Слишком многое на него свалилось за последние двадцать четыре часа, и похоже, это был еще не конец. Как назло та, кто хоть как то могла помочь поддержкой и советами, находилась сейчас далеко и проходила полную диагностику.
«Наверняка она решила, что я ее предал».
Подобные и многие другие мысли хаотично менялись в голове, перескакивая одна на другую. Платону казалось, что его мозг от постоянной усталости и тревог разбух уже до такой степени, что рисковал дать трещину, как кипяченое яйцо.
Если бы он мог хоть чем-то помочь Михаилу Олеговичу сейчас, дать хотя бы маленький совет, он бы, несомненно, это сделал. Но беда в том, что обнаружившаяся проблема напрочь выбила его из колеи, хотя она всего лишь добавилась к прежним, не менее серьезным проблемам. Видимо, это была последняя капля.
Макаров-старший тоже думал и молчал, но даже не догадывался о том, что творится сейчас у Платона в голове. Он заказал два крепких кофе, и, после того, как их принесли, нервно закурил и медленно стал потягивать свою порцию. Платон лишь кинул взгляд на кофе и снова уставился в неопределенную точку на стене.
Сколько прошло времени такого молчания, от которого даже мысли в голове, казалось, начали скрипеть, Платон затруднялся ответить, и что побудило его подать знак Михаилу Олеговичу подойти поближе, тоже понял не сразу. Внутри все так и сжалось в комок от стрессов, тревог, неуверенности и страха. Его нещадно обжигало то, что он на самом деле знал, сердце неслось со скоростью метеора, словно выходило на финишную линию его жизни, и даже время словно замедлило свои обороты так, что до момента, когда Макаров-старший подошел и наклонился к Платону, тот пережил еще одну жизнь.
– Мне кажется, я знаю, что происходит, – не своим голосом, стараясь, чтобы даже муха его не услышала, сказал Платон.
И рассказал Михаилу Олеговичу все то, что вот уже сутки успешно разрушало его жизнь. Разумеется, про Настю не было сказано не слова – вряд ли здоровый человек поверил бы в подобное – да этого и не требовалось. Еле успевая переводить дух, Платон старался как можно больше систематизировать последовательность адской информации. Сразу после первых слов, после которых Михаил Олегович напрягся как пружина, Платон устремил свой взгляд ему в глаза, и до последнего предложения уже их не отрывал, словно глаза общались друг с другом автономно, не обращая внимания на словесные колебания воздуха.
После того, как Платон закончил, оба вспотели до такой степени, что можно было смело принимать душ. Михаил Олегович осторожно распрямился, отчего хрустнула спина, ведь до этого он боялся даже пошевелиться, и вернулся к своему столу, раскурив еще одну сигарету.
Платон еще толком не обдумал, зачем поделился столь опасным грузом своей души, но, безусловно, уже успел почувствовать некое облегчение. Опасаться за то, что Макаров-старший неверно распорядиться такой информацией, Платон и не думал. Он достаточно доверял этому человеку и по-своему любил. Но, тем не менее, сердце продолжало бить тревогу, и противоречивые мысли вновь перешли в наступление.
«Что я наделал? Зачем втянул старика во все это?»
И словно в подтверждение его мыслей, Михаил Олегович еле слышно простонал:
– Боже, за что мне все это.
Вот уже несколько минут он сидел, закрывши лицо руками, а когда их отнял, то, казалось, постарел еще на несколько лет. В глазах стояли едва заметные слезы.
– Михаил Олегович, – кинулся к нему Платон, мысленно желая себе сгореть заживо сию же минуту, – дорогой вы мой! Простите меня ради Бога! – и принялся сжимать старика в своих объятьях. Мало кто, увидев эту сцену, выдержал и не разрыдался бы как дитя.
– О чем ты говоришь? За что просишь прощения? – говорил Макаров-старший, машинально поглаживая Платона по голове. – Я уже старик, и свое отжил, но ты – другое дело! За что тебе это, мой дорогой мальчик? За что это всем нам?
Платон не нашелся что ответить. Казалось, он вообще потерял дар речи от горя.
– Горе! Горе тем, кто живет в эпоху великих перемен, особенно если те обещают быть столь бесчеловечными! – продолжал Михаил Олегович. – Я-то переживу, наверное, все, но вот мои дети… мои милые мальчики, младшему из которых недавно исполнилось пять, – он хотел было душевно всплакнуть, но вдруг переменился в лице и стал тверже камня, хотя и мрачнее тучи. Бог знает, чего стоила ему эта перемена. – Платон, мой мальчик, посмотри на меня внимательно. Ты стал обладателем столь взрывоопасной информации, что и представить нельзя. Теперь этот кошмар известен и мне. Чтобы не случилось, чего бы нам это не стоило, но мы должны костьми теперь лечь, вспахать ногтями бетонные плиты, разгрызть зубами глотки врагов человечества, но хоть что-то изменить!
Столько праведной уверенности было в его голосе, что Платон ни на секунду не сомневался, что Макаров-старший готов приступить к выполнению своего страшного обета прямо сейчас. По-прежнему неспособный произнести хоть слово из-за стоявшего в горле огромного кома, он примирительно кивнул.
Михаил Олегович, видя, в каком шоке прибывает Самсонов, позвонил и заказал еще воды, кофе и булочек. Наевшись и напившись, Платон вновь обрел голос и капельку уверенности. Взгляд его вспыхнул едва заметным подобием огонька.
– Я не уверен, что мы можем что-то изменить, – прошептал он.
– А я почти уверен, что нам, черт возьми, ничего не удастся изменить вообще, но это не значит, что стоит опускать руки и давать жизни спокойно проходить мимо носа. Даже если то, что перед нами стоит, окажется просто стеной под высоким напряжением, я готов буду броситься на нее и сгореть заживо, лишь бы доставить врагам капельку неприятности и заставить понюхать жареного мяса.
Платону становилось легче от этих слов, и он даже замечал, что ярость и настрой Михаила Олеговича постепенно заражают его самого. Однако, он понимал это отчетливо, переменить внутренний настрой и зажечь хоть маленькую искру надежды на лучшее, не удалось бы при всем желании.
– Ты вообще думал, что будешь делать со всем этим? – спросил Макаров-старший, не давая Платону толком опомниться. Но он был прав, тянуть сейчас было смерти подобным.
– Не могу сказать ничего определенного, но конечно думал. У меня есть помощница, которая помогла узнать обо всем этом, и, если честно, я остро нуждаюсь в ее дальнейшем участии.
– Женщина? – нахмурился Михаил Олегович. – Ну что ж, пусть будет женщина. Много еще знает об этом?
– Боюсь, что больше никого, за исключением тех, кто это все затеял.
– Троица? Хм. Пусть будет троица.
– Михаил Олегович, дорогой, я, наверное, поеду, не могу больше ни о чем думать, не то сойду с ума. Пока я не дождусь необходимой весточки, боюсь, мы ничего не сможем сделать.
– Раз ты так считаешь, я соглашусь, – хмуро согласился Макаров-старший, которому такая перспектива нравилась меньше всего. – Но пообещай мне, что не посмеешь стараться оградить меня от этого впредь.
– Если б я мог, эх, боюсь, уже поздно, – вздохнул Платон. – Я думаю, дальше нет смысла удерживать эти проклятые грузовики, дабы не нажить лишних проблем.
– Ты прав, сегодня же их отпущу. Я узнал все, что хотел, и даже намного больше.
– Да, и еще, я не хотел бы, чтобы о грядущих событиях узнал кто-то еще.
– Ты явно сходишь с ума, думая, что я способен еще кого-нибудь втянуть во все это.
– Верно, мне нехорошо, – согласился Платон, чувствуя, как головокружение и слабость, появившиеся в середине дня, подступали все ближе и становились все сильнее.
– Сколько, ты думаешь, есть еще времени? – спросил Михаил Олегович. Этот вопрос его беспокоил больше всего.
– Месяц, может два.
– Не много. Ладно, ты езжай, отдохни, выглядишь очень бледно, я постараюсь со своей стороны напрячь все силы и разузнать хоть что-нибудь еще.
Платон лишь устало кивнул, сердечно обнял Макарова-старшего, и, проклиная себя за слабость, втянувшую в этот кошмар такого прекрасного человека, вышел прочь из кабинета.
Юра легко и весело вскочил с удобного кресла, в котором почитывал какой-то автомобильный журнал, лукаво улыбнулся секретарше, и отправился следом за Самсоновым.
– Платон Сергеевич, вы в порядке? Выглядите не очень.
– Мне нехорошо, Юра, просто нехорошо. Надо поехать домой.
– Поедем, не вопрос.
Всю дорогу домой Платон не проронил ни слова. Он чувствовал сильный озноб, даже попросил выключить кондиционер, хотя жара на улице стояла приличная. Голова раскалывалась на части, организм просил пощады и отдыха, даже глазам было тяжело смотреть по сторонам, словно Самсонов не спал неделю. Слава Богу, телефон молчал и не старался опешить его острой необходимостью мчаться на работу.
«Настя, Настенька, Анастасия Викторовна, где же ты сейчас?»
«Михаил Олегович, дорогой, прости меня, голубчик, из-за моей слабости не знать тебе больше покоя. Как и мне».
«Анатолий Петрович, родной, что же ты задумал?»
Несмотря на усталость, мысли мчались неуправляемым вихрем, и стоило Платону закрыть глаза, как он чувствовал ощущение, схожее с эффектом так называемого «вертолета» – в студенческие годы так называли состояние, когда перепьешь, и голову закручивает в тяжелом торнадо.
– Да, я смотрю, дело совсем плохо, – донеслось откуда-то со стороны.
Эта Юра наклонился над ним, пока машина стояла на светофоре.
– Похоже, стоит вызвать врача, – произнес он, увидев уставшие глаза Платона, словно затянутые пеленой лихорадки.
– Не надо врачей, – прошептал Платон автоматически, не совсем уже соображая, что происходит вокруг.
– Да, вы правы, они здесь не помогут, – согласился Юра.
Платон не помнил, как они доехали до дома, разумеется, не знал, когда и кто привез Юре три больших пакета с маркой какого-то до боли известного продуктового магазина для богачей. И уж тем более, не суждено ему было увидеть, как Юра готовит лекарство из абсолютно чуждых, казалось, компонентов.
Но после того как он, с помощью телохранителя, приподнялся с постели, где по-прежнему лежал в деловом костюме, и выпил принесенный напиток, в голове сразу же стало легче, мысли сразу же успокоились, и он сразу же провалился в один из самых глубоких снов, когда-либо снившихся ему.
Глава 3
Густая, непроницаемая ночь спустилась на столицу. Луна светила в полную мощь, словно выставляя напоказ свою неоспоримую корону превосходства и первенства в это время суток. Яркие звезды, иногда вступающие с ней с бессмысленный спор, здесь полностью сдавали позиции, светя на Москву как сквозь призму туманной пелены, или как светильник, который работает в половину своих возможностей. Вспоминались строки из песни «Город-мечта»:
«Звезд на небе мало, но это не беда, здесь почти что в каждом доме есть своя и не одна…».
Легкий ветерок сжалился над жителями столицы, посылая в открытые форточки подданных своего королевства, которые, на огорчение людей, действовали весьма лениво и с постоянными перебоями, словно пьяный моряк, который пытался изо всех сил напрячь свои легкие, дабы сдунуть бумажный кораблик со своей руки в небольшую лужицу.
Его величество дождь, которого ждали чуть ли не с благоговением, упрямо не хотел прислушиваться к мыслям миллионов истощенных от жары обитателей столицы. Более того, он даже не обращал внимания на постоянные обещания метеорологов, которые со всех каналов каждый день твердили, что возможны осадки. Сухость воздуха ощущалась повсюду, от Красной Площади до самого забытого закоулка окраины.
В столь поздний час машин по столице разъезжало немного, поэтому громадный джип руководителя СБГ, занимающий добрые две полосы, чувствовал себя вполне комфортно, двигавшись в направлении загородной резиденции Анатолия Меленкова.
Александр Соколов прекрасно чувствовал себя в любое время года: во-первых, его стойкий организм был приучен к самым разным климатическим особенностям, да и вообще от природы не отличался прихотливостью; во-вторых, в его машине, благодаря уникальной системе климат-контроля, всегда было свежо и прохладно, как после дождя. Проезжая место недавнего покушения, Соколов почувствовал странное ощущение, схожее с чувством человека, оказавшимся напротив памятника с собственным именем.
Анатолий Меленков, выглядевший весьма уставшим последний месяц, встретил своего главного защитника в большой и просторной гостиной. Одетый в красивый шелковый халат, небритый и с ввалившимися глазами, президент корпорации «Голиаф», носившей его главное прозвище, медленно потягивал крепко сваренный кофе.
– Да, Петрович, совсем себя запустил, я смотрю, – вместо приветствия начал Соколов, едва шагнув в гостиную и окинув шефа сочувственным взглядом. – Неужели у нас все так плохо? Или у тебя тоже на фоне адских ночей совсем силы истощились? – и он хохотнул, довольный своей шуткой.
– О чем бормочешь? – устало буркнул Меленков.
– Да я о Платоне. Бедняга совсем свалился, температура под сорок, прямо лихорадка. Если бы я рядом с ним не оставил твоего вундеркинда, мог бы забеспокоиться уже.
– Да ты что? Серьезно? А что с Платоном случилось? – оживился Анатолий Петрович.
– Сейчас уже все позади, но точно причину сказать не могу, не врач. Юрка говорит, сильнейшее переутомление, какие-то стрессы.
– Хм, как я его понимаю. Надо парню дать недельку отдыха сразу после полугодового собрания по проектам, которое, кстати, уже пятый раз переноситься.
– Ладно, я к тебе сам знаешь по какому делу. Как я уже говорил по телефону, удалось выследить зачинщиков недавних событий.
– Картель «Кали»?
– Да нет, этими как раз и не пахнет, – поморщился Соколов. – Даже Константин Сычев, командующий войсками Московского Военного Округа, похоже, здесь просто пешка.
– Которая изрядно пощекотала твои нервы.
– Да, было дело. Моему агенту в Марокко удалось выйти на след одного подпольного завода по переработке алмазов, куда Сычев, судя по всему, наведывался семь лет тому назад.
Читать бесплатно другие книги:
