Граница безмолвия Сушинский Богдан

11

Первым «в священные воды» озерца окунулся сам начальник заставы. Прежде чем он разделся, Вадим Ордаш рукой опробовал температуру в разных частях озера, открыв для себя, что в той, южной части, где находился сток, температура воды достигала градусов девятнадцати-двадцати, то есть прогревалась почти так же, как в жаркие дни июля у одесских пляжей Черноморки или Аркадия. Ближе к центру она достигала градусов двадцати двух – двадцати трех и наконец у самого Нордического Замка, где били подземные ключи, она достигала градусов двадцати восьми-тридцати. И это уже явно было на любителя.

А еще старшина обратил внимание, что там, в заливчике, вода издает серный запах, почти такой же, какой витает над мелководьем черноморского Куяльницкого лимана, у знаменитой грязелечебницы.

– Если бы не чертов запах, – проворчал Загревский, входя в озеро у самой кромки водопада, где запах был не таким сильным, – купель казалась бы королевской.

– Она и так королевская, командир, – возразил Ордаш. Это же сероводородный источник, самый лечебный из всех, какие только можно себе представить. Десяток таких купаний – и можно забыть о ревматизме, радикулите, простудах…

– Ты-то, погранохрана, откуда об этом знаешь?

– Так ведь на подобном сероводороде все одесские лечебницы прославились. За право искупаться в подобной ванне люди добираются до Одессы за тысячи километров и платят бешеные деньги.

– Ну, ты гений, старшина! Почему же до сих пор мне никто ничего об этом не говорил? Только и предупреждали, что тухлым яйцом воняет и что пить такую воду – погибельно. Где-то за мысом есть питьевой источник, из которого воду раньше насосом закачивали в Нордический Замок. Там вода тоже попахивает, но не так. Ну а зимой топят снег.

– На стол уже накрывать, товарища командира? – спросил ефрейтор, выйдя на крыльцо.

– Накрывай, накрывай, товарища тунгуса! – возопил Загревский полувплавь-полувброд продвигаясь в сторону парного заливчика. – В мансарде накрывай, чтобы с видом на Французскую Ривьеру, или как её там! Гулять, так гулять, погранохрана! А ты, старшина, пока что осмотри окрестности. Свой визит сюда так и спишем – на пограничный осмотр острова. В конце концов, это ведь тоже наша территория!

– Есть осмотреть окрестности! – с готовностью отозвался Ордаш и, спустившись по тропе к причалу, пошел кромкой прибоя по восточной части острова.

Скалы здесь были не такими отвесными, как у причала, полоса «пляжного» галечника достигала двух-трех метров, а все прибрежное пространство – в воде и на суше – было испещрено черными, обкатанными за тысячи лет вершинами подводных скал и огромными кругляшами валунов.

Айсберг, который, как им казалось с бота, стремительно надвигался на континент, теперь застыл на месте, возможно, тоже наткнувшись на какую-то подводную гряду. От восточного побережья острова до него было метров двести, однако все это пространство постепенно заполнялось паковым льдом, так что при желании можно было бы рискнуть и пробраться до ледника. Да, если бы жизнь заставила, можно было бы рискнуть…

«Если бы жизнь заставила…», – поймал себя на этой мысли Вадим Ордаш. В свои двадцать три года он уже не раз познавал на себе, что такое «жизнь заставила», считая, что самым очевидным проявлением подобного «насилия жизни» является его пребывание на этой заполярной, Богом и людьми забытой заставе.

После окончания средней школы Вадим Ордаш намеревался поступить в училище погранвойск, но в это время сослуживцев отца начали одного за другим арестовывать и, обвиняя во «враждебной» или «шпионской» деятельности, расстреливать[22]. Опасаясь, что и его постигнет такая же участь, начальник заставы майор Ордаш побоялся отправлять сына в военное училище, а отправил в Одессу, где Вадим без особых трудностей поступил в мореходное училище, на отделение мотористов. Похоже, что от ареста отец спасся только тем, что, сказавшись – по совету кого-то из друзей из штаба округа – больным, залег в одесском госпитале, а затем комиссовался. К тому времени, когда почти все офицеры из его и соседних застав были расстреляны или, в лучшем случае, посажены в сибирские концлагеря, все еще остававшийся под подозрением бывший начальник заставы возглавил неподалеку от Одессы рыбхоз.

Но в это же время НКВД начало проводить аресты среди преподавателей и курсантов морских училищ. После ареста двух парней из его группы Вадима тоже вызывали на допрос. Проходил он, правда, пока еще в качестве свидетеля, но Вадим понимал, что его обязательно попытаются превратить в «стукача» или же арестуют как «врага народа», «украинского буржуазного националиста», японского или румынского шпиона – набор ярлыков у коммунистов из НКВД был невелик, да они, нагло уверовав в свою безнаказанность, не очень-то и старались придавать подобным обвинениям хотя бы какую-то видимость правдоподобности. Но, опять же, на помощь пришел кто-то из знакомцев отца. За месяц до выпускных экзаменов Вадима срочно призвали в армию и направили мотористом на морской пограничный сторожевик.

…За ближайшей скалой, между валунами, что-то промелькнуло. Ордаш машинально рванул кобуру пистолета, положенного ему как старшине заставы, и прильнул к прибрежному склону. Это был песец. Заметив человека, он пробежал по каменистому мысу и, с разбега перепрыгнув на проходившую неподалеку льдину, исчез за её выступами.

В военное училище командир корабля Ордаша не отпустил, но разрешил закончить курсы младших командиров, где он прошел все азы задержания преступника, рукопашного боя, научился «читать» следы, владеть несколькими видами оружия и минерным делом – в том числе метать ножи и топоры, арканить, орудовать палицей, нападать или защищаться, пуская в ход всевозможные подручные средства. Причем, как вскоре выяснилось, не было в его наборе курсанта более старательного и способного, а главное, так стремящегося к самосовершенствованию.

Как потом открылось Вадиму, он оказался в группе усиленной подготовки, курсанты которой даже не знали, что на самом деле они проходят усиленный курс диверсий и армейской разведки. По-настоящему это стало ясно, когда на выпускные экзамены прибыли вербовщики из разведшколы и еще каких-то там секретных курсов, на которых готовили диверсантов, действовавших в глубоком тылу противника, в том числе и на морских базах.

Ордашу очень хотелось оказаться в числе избранных и отобранных. И он действительно оказался среди тех, кого после присвоения звания младшего сержанта не отправили в разведподразделения, а задержали для дальнейших собеседований, прохождения медкомиссии и проверок.

Казалось бы, все шло хорошо, но как раз в те дни поступило сообщение, что отец его, бывший офицер погранвойск, застрелился. В посмертной записке он объяснял свой поступок семейными неурядицами. И они действительно были: жена оставила его, вышла замуж за своего давнего знакомого, подполковника, и уехала с ним в Ленинград. Однако Вадим знал, что с матерью отец уже давно не жил, что инициатором развода стал он сам, и расстались они с матерью мирно, вполне по-человечески. Так что из-за этих «неурядиц» стреляться отец не стал бы.

Очевидно, в НКВД на отца имелся какой-то компромат, потому что началось расследование, и с направлением Вадима Ордаша в разведшколу решили повременить. Хотя и не скрывали, что он – рослый, сильный, решительный, неплохо владевший немецким и молдавским, а значит, и румынским, и даже немного увлекшийся английским, – полностью устраивал вербовщиков. Их начальник, майор Доротов, так и сказал ему во время заключительной беседы: «Ты, парень, конечно, извини, обстоятельства пока что выше нас. Но запомни, что мы держим тебя в резерве. У нас только так: в надежном резерве! Рано или поздно мы тебя разыщем, и тогда разговор у нас пойдет иной. Запомни: у нас только так!»

Как потом выяснилось, именно этот майор похлопотал, чтобы младшего сержанта Ордаша направили на службу в погранотряд, расположенный неподалеку от Очакова. И тут его судьбой неожиданно – не исключено, что под натиском все того же майора Доротова, – начал вплотную заниматься отчим, Дмитрий Радулин, только что дослужившийся до полковника и занимавший какую-то должность в штабе Ленинградского военного округа. Благодаря его вмешательству Вадим все же сдал экстерном выпускные экзамены в мореходном училище, получив после этого не только удостоверение моториста, но и право на звание младшего лейтенанта. И наверное, стал бы его обладателем, если бы не затянувшееся расследование гибели отца.

Приехав в Одессу, мать передала Вадиму совет отчима: немедленно подать заявление на переход из срочной службы в кадровую, то есть стать сверхсрочником. После чего все остальное он брал на себя.

Вадиму не очень-то хотелось оседать в какой-то из сухопутных частей, он уже успел заразиться морем. Но в том-то и дело, что оставаться в Одессе полковник Радулин ему не советовал. Очевидно, на отца действительно имелись какие-то компрометирующие материалы. Тем более что энкаведистов нервировали многочисленные связи майора Ордаша с осужденными, иногда уже и расстрелянными «врагами народа». Радулин так прямо и сказал ему: «Слишком много порочащих связей. Твой отец всегда пытался быть человеком с душой нараспашку, а в наши времена сие не приветствуется. Поэтому беги, служивый, из этих краев и не повторяй ошибок отца».

Сразу же после перехода на кадровую службу Вадим получил назначение в Ленинградский округ, однако держать его у себя под боком отчим не рисковал. Единственное, что он мог сделать для него, – это повысить в звании до старшины, чтобы сразу же направить на далекую заполярную 202-ю заставу, где его вряд ли кто-либо станет подозревать в «пособничестве мировому империализму».

Сам полковник в это время всячески стремился замять дело о самоубийстве бывшего майора Ордаша, поскольку «жить с бывшей женой «врага народа», преступно, путем самоубийства избежавшего справедливого народного суда», как доверительно сформулировал ему эту перспективу один из штабных «особистов», – для Радулина тоже было бы самоубийственно. Вот только удалось ли замять – этого старшина пока что не знал.

12

Пока под присмотром штабс-фельдфебеля[23] горные егеря и сибирские стрелки устанавливали палатки, обустраивая свой военно-полевой быт, фон Готтенберг решил провести совещание офицеров, на которое были приглашены и все три лейтенанта, командиры авиазвеньев.

Оборудованный на возвышенности, в скальной выработке, командный пункт аэродрома был похож на огромный дот, окна-амбразуры которого едва выступали над поверхностью, и расположены были так, чтобы ни в одном направлении не оставалось непростреливаемой, «мертвой» зоны. В этой долговременной оборонительной точке неплохо меблированный кабинет Хоффнера представал всего лишь в качестве одного из отсеков – непозволительно большого по размеру и слишком вызывающе обставленного.

– О секретности нашей миссии каждый из вас, господа, предупрежден, – проговорил оберштурмбаннфюрер, разворачивая перед склонившимися над столом офицерами карту «северного театра военных действий», охватывавшую пространство от Шпицбергена и Хельсинки до острова Врангеля и Чукотского полуострова.

– Естественно, – ответил за всех обер-лейтенант Энрих.

Готтенберг стоял у края стола, остальные офицеры – справа и слева от него. Лица у всех были суровыми, взгляды сосредоточенными. Они понимали, что осуществление операции «Полярный бастион» потребует от них риска, мужества и немалых жертв, однако приказ надо было выполнять.

– На войне у каждого подразделения свой театр действий и свои задачи. Так вот, у группы «Викинг», которой поручено командовать мне и в которую все вы отныне входите, приказано высадиться и действовать в тылу врага, на его северных территориях.

– Наконец-то появилось настоящее дело, – хрипловатым баритоном отозвался штабс-капитан Кротов.

При этом подполковник СС заметил, как вдруг заблестели глаза штабс-капитана, который, забыв, что он на совещании, сразу же уперся в карту обеими пятернями и потянулся взглядом туда, к устьям Оби и Енисея, к Ямалу и Таймыру. Как заиграли под обветренной, шелушившейся кожей крупные, четко выступающие желваки.

Это была его земля. Штабс-капитан настолько истосковался по ней, что готов был стать на колени прямо здесь и сейчас, на этот лист бумаги. Ностальгия, черт возьми… Да, ностальгия. Готтенберг уже знал, что это такое.

Но как эта самая тоска по родине станет проявляться в характере и поведении бывшего белого офицера, когда он окажется на своей земле, где-то там, неподалеку от устья Оби? Не превратится ли тогда для него германский солдат в чужестранца, в чужака, оккупанта?! Однако офицером-то он все же служил у белых, напомнил себе оберштурмбаннфюрер. И ему хорошо известно, с какой жестокостью коммунисты истребляли всех бывших «беляков», даже тех, которые в свое время пошли к ним в услужение.

– То, что вы сейчас услышите, не подлежит никакому разглашению. Но вы должны иметь представление о том, какими базами в русском Заполярье мы уже обладаем и какие нам еще только предстоит создать. К тому же пилоты обязаны знать, на какие запасные секретные аэродромы они могут рассчитывать в самых сложных ситуациях. Остров Земля Франца-Иосифа, – ткнул пальцем в соответствующую точку на карте оберштурмбаннфюрер. – Здесь уже создана секретная база подводных лодок. Основой её служит грот, в котором легко могут укрываться две субмарины. Еще две, маскируясь, могут отстаиваться между скалами. Там же, в гроте, располагаются помещения для ремонтников и охраны. Недавно инженерно-диверсионная группа морской пехоты завершила оборудование взлетных полос на острове Междушарском, в Белужьей губе Карского моря, а также вот в этой благословенной Богом точке полярного острова Новая Земля…

Как только палец в кожаной перчатке касался карты, стоявшие плечо в плечо командиры звеньев дружно склонялись над ней, внимательно всматривались в местность, а затем, многозначительно переглянувшись, вновь принимали стойку «смирно». Худощавые, подтянутые, одинаково облаченные, они к тому же чертовски были похожи между собой. Тем более что бледность на лицах, словно пудра театрального гримера, скрашивала все возможные различия в их облике. Это были опытные пилоты, привыкшие к риску и проведшие в воздухе не одну сотню часов, но даже они понимали, какие трудные и авантюрно рисковые рейды в тыл врага ждут их в ближайшие дни.

– Со временем, – продолжал далее оберштурмбаннфюрер СС, – такие же секретные взлетно-посадочные полосы должны появиться на мысах Константина и Пинегина. В бухте Нерпичья, на Колыме, уже создается секретный причал, у которого будут находиться субмарины-танкеры; благодаря им могут проводить дозаправку субмарины, рейдирующие на Северном морском пути[24].

– Черт возьми, вот это размах! – не удержался штабс-капитан, заставив тем самым Готтенберга победно ухмыльнуться.

– Однако в качестве основных, наиболее важных аэродромов, рассматриваются те два, которыми непосредственно будет заниматься наша группа. Еще в мае вот сюда, в безлюдный район озера Меркулово, была высажена 5-я инженерно-диверсионная группа унтерштурмфюрера Фюрта. Вопреки мнению некоторых скептиков, эти отчаянные парни сумели построить покрытую листами рурской стали и тщательно замаскированную посадочную полосу неподалеку от поселка Мезень, что в двухстах километрах северо-восточнее Архангельска[25]. Этот секретный аэродром так и нанесен на карту под кодовым названием «Северный призрак». Взглянув на нее, нетрудно убедиться, что «призрак» этот появился буквально под носом у гарнизона стратегического морского порта русских, чем очень важен для пилотов люфтваффе.

– И что, хотите сказать, что русские до сих пор не знают о его существовании? – усомнился Хоффнер.

– В этом нас убеждают данные разведки.

– В такое трудно поверить. Вы можете себе представить появление секретного русского аэродрома где-нибудь в Померании, неподалеку от Ростока; или в Нижней Саксонии, в двухстах километрах от Куксхафена?

– Подобные вопросы и сомнения никогда не возникают у людей, которые имеют четкое представление о том, что такое северная тундра, насколько дики и безлюдны огромные территории севера России. На северном безлюдье можно создать целый город, о существовании которого в Москве узнают не раньше, чем через пять лет.

– А я не исключаю, что этот аэродром давно находится под наблюдением русских, – молвил Хоффнер. – Просто они ждут, когда мы начнем использовать его, чтобы истребить на нем как можно больше фюзеляжей.

– Смело исключайте, оберст-лейтенант, – не находится. Еще в прошлом году абвер позаботился о создании здесь мощной агентурной сети, которая отслеживает все действия русской контрразведки. Если бы коммунисты обнаружили этот аэродром до войны, они бы немедленно ликвидировали его, да еще и подняли бы шумиху в прессе. В то же время наша агентура, в числе которой появились местные охотники, сразу же обнаружила бы этот интерес русской контрразведки. Рыбаки до этого озерца, затерянного посреди холмистой тундры, не добираются из-за отдаленности и бездорожья; охотники до этих мест тоже не доходят. А если и доходят, то… бесследно исчезают. Причем каждое исчезновение наши агенты тотчас же преподносят как еще одно доказательство дурной славы этого озера и окрестных мест.

– Ну, дурная слава – не самая надежная защита, – заметил начальник аэродрома «Зет-12».

– Не самая, согласен. Поэтому среди местного населения был распущен слух, что там создана некая секретная партизанская база советских войск на случай войны с Германией. Поскольку Советы лишь недавно завершили войну с финнами, то в эту дезинформацию охотно верят. Причем о самой базе стараются или вообще не говорить, или говорить в очень узком кругу, да и то шепотом, чтобы не оказаться в концлагере. Учтите также, что теперь идет война, и русской контрразведке не до натуралистических путешествий по полярной тундре. А почти все местные охотники призваны в армию.

На сей раз никаких аргументов у Хоффнера не нашлось. Готтенберг победно прошелся взглядом по лицам остальных офицеров, однако все они предпочитали сосредоточенно изучать карту.

– То есть хотите сказать, что ваша группа «Викинг» призвана сменить гарнизон «Северного призрака»?

– Вот с этой минуты и пойдет по-настоящему серьезный разговор, – азартно потер руки Готтенберг. – Поэтому прошу всех садиться.

Кто-то из офицеров тотчас же поставил стул для барона, чтобы ему не пришлось занимать кресло Хоффнера, но даже после того, как все расселись, командир группы «Викинг» еще с минуту прохаживался по кабинету, по очереди останавливаясь то у одного окна-бойницы, то у другого, словно прикидывал, каким образом лучше всего наладить круговую оборону штаба.

– Наша ближайшая задача – проверить готовность уже известного вам секретного аэродрома «Северный призрак» в районе озера Меркулово, дозаправиться там горючим, а затем вот здесь, – указал он точку на карте, – в нескольких десятках километров от побережья Карского моря, создать новую базу – «Норд-рейх». Первой на «Северный призрак», вместе со звеном транспортных «Ю-52», отправляется группа горных егерей обер-лейтенанта Энриха, которая будет усилена инженерной группой штабс-фельдфебеля Штофа.

– Благодарю за оказанную честь, – чинно склонил голову обер-лейтенант, а затем с той же великосветской чинностью осмотрел присутствующих.

– Второй – усиленная «норвежцами» группа гауптмана Кротова. Эта же группа вместе с группой Штофа будет затем десантирована в местность, избранную нами для создания базы «Норд-рейх».

– Честь имею, господа, – последовал штабс-капитан примеру Энриха. – Мои солдаты к вылету готовы.

– Они действительно готовы к тому, что действовать придется уже на Русской земле, в тылу у русских войск? – спросил Готтенберг.

– В тылу у красных, – господин оберштурмбаннфюрер, – напомнил ему Кротов. – Это для вас, германцев, все русские одним миром мазаны. Для нас же они по-прежнему разделены на православных белых… и красных, жидообольшевиченных.

– Потому и спрашиваю: не побегут они к этим самым «красным» в плен сдаваться да пощады вымаливать?

– Скорее, красные к нам побегут. Нас ведь не эта война разделила, нас разделила Гражданская. Жестоко, кроваво разделила. Словом, я в своих людях уверен. Жду приказа на вылет.

Оберштурмбаннфюрер исподлобья окинул штабс-капитана недоверчивым взглядом, однако на сей раз промолчал. Впрочем, не в силах так сразу завершить этот разговор, он с той же подозрительностью взглянул на Хоффнера.

– Сегодня же еще раз согласую с командованием окончательный состав нашей эскадрильи, время и маршруты полетов, – ответил оберст-лейтенант. – При этом будет учтено, что в прыжке к базе «Норд-рейх» следует задействовать военно-транспортные самолеты «Фокке-вульф-200 С-3», обладающие колоссальной дальностью полета. Кроме того, позабочусь о звене истребителей прикрытия.

Готтенберг взглянул на наручные часы и, объявив, что через два часа ожидается прилет лейтенанта-инженера Шмидта, который осмотрит аэродром «Северный призрак» и будет заниматься строительством базы «Норд-рейх», приказал дать бойцам два часа отдыха, после чего инструктаж будет проводить уже сам инженер.

13

…Корабль, на борту которого старшине Ордашу надлежало отправиться на свою заполярную заставу, стоял под погрузкой в Архангельске. Он должен был отойти от причала на следующий же день, после приезда туда Вадима, однако по непонятным причинам еще на три дня задержался в порту.

Так вот, дни, проведенные в этом северном городе, Вадим вполне мог считать самыми прекрасными в своей сумбурной полувоенной-полуштатской жизни. Случилось так, что в припортовой гостинице он познакомился с выпускницей мединститута Ритой Атаевой, получившей направление в военный госпиталь в Салехарде. В гостиничной столовой девушка храбро присела за его столик, хотя свободных мест вокруг было предостаточно. Причем уже через пять минут Вадим чувствовал себя с ней настолько непринужденно, словно знакомы они были, по крайней мере, полгода…

…В том месте, где открывался островной каньон, старшина вдруг наткнулся на могилу с полусгнившим крестом. Очистив поперечину от слоя пыли, Ордаш сумел прочесть: «Поруч. Малеев». И ничего больше – ни даты рождения, ни даты гибели. Поглубже вогнав крест в землю, старшина укрепил его основание камнями и, сделав несколько шагов в глубь каньона, обнаружил на каменистой седловине россыпь позеленевших от времени гильз.

«Не такой уж он дикий, этот край, – сказал себе старшина, сожалея, что нет времени для того, чтобы, перебредя через впадающий в океан ручеек, исследовать северную часть острова, уже открывавшуюся ему одним из низинных, охваченных ледяным полем мысов. Он понимал, что и за этой могилой, и за этими гильзами скрывается какая-то драма, за ними – чья-то борьба, чьи-то надежды и судьбы. – Не исследован он – это другое дело».

…Да, четыре дня в этом приполярном городе, – вернулся Ордаш к своим архангельским воспоминаниям, – оказались незабываемыми. Рита Атаева… Рослая, смуглолицая, по-настоящему красивая, с едва уловимыми восточными чертами лица, – эта женщина могла служить прекрасным образцом не только генетического единения двух рас, но и слияния западного и восточного способов мышления, характеров и мировосприятия.

Судно, которое должно было доставить молодого врача-хирурга в Салехард, отходило двумя днями позже, чем судно, на котором плыл к месту службы Ордаш. Все попытки уговорить первого помощника капитана – до самого капитана старшине пробиться не удалось, – взять на борт его невесту ни к чему не привели: судно было военным, к тому же обслуживало пограничные заставы, секретные военные точки и даже какой-то секретный укрепрайон, местонахождение которого Ордаш так и не выяснил. И все, кто желал оказаться на его борту, должны были иметь специальный пропуск.

Когда стало ясно, что ни Вадим не имеет права отставать от своего корабля, ни Рита – попасть на его борт, они почти весь последний день провели не разлучаясь; хорошо еще, что на судно старшина обязан был явиться к двенадцати ночи, поскольку отходило оно на рассвете. Вечер, который они с будущим военным хирургом провели в каком-то скверике неподалеку от порта, вполне можно было бы назвать «вечером страсти и отчаяния».

Ордаш брал её, стоя под деревом, посреди какого-то жиденького кустарника. И все было бы ничего, если бы на них несколько раз не натыкались сначала точно такая же бездомная парочка, затем двое каких-то пропойц и наконец милицейский патруль, от которого влюблённых спасло только армейское командировочное удостоверение Ордаша да еще то, что срочную службу свою старший наряда тоже проходил в погранвойсках. Но после каждого из этих необъявленных визитов они вновь и вновь бросались в объятия, соединяясь в любовном экстазе.

– Это уже четвертый раз, – прошептала ему Рита на ушко, когда он вконец обессилел. А сколько раз чудилась ему затем эта фраза! Какой страстью веяло от неё даже теперь, много месяцев спустя.

– Что? – не понял он тогда смысла этого выражения.

– Ты просто прелесть, Вадим. Такого напора я не ожидала… – И Вадима поразило то, как просто девушка сообщила об этом. У него уже были женщины, но он всегда жутко стеснялся в разговорах с ними «чего-то такого»… – Ты, конечно, понял, что ты у меня не первый, как, впрочем, и я у тебя, – поспешно добавила она, оправдывая и объясняя свою недевственность.

– Разве это так важно?

– Вообще не имеет никакого значения, – жарко зашептала ему в шею Рита, приводя себя при этом в порядок, поскольку к их убежищу вновь кто-то приближался. – Это я тебе говорю уже как медик. У меня было трое мужчин, причем по несколько раз каждый. Но кончала я только однажды, представляешь? Для множества женщин именно в этом и заключается вся их трагическая «бабья правда», которой ни с кем не поделишься и на которую жаловаться некому.

– И как давно это было? – исключительно из вежливости спросил Вадим, только для того, чтобы как-то отреагировать на тайное признание своей страстной женщины.

– Наверное, с полгода тому. Многовато, понимаю. В нашем возрасте подобное воздержание природой не приветствуется.

– Это уж точно, – произнес Вадим, но, прежде чем ответить, с удивлением взглянул на Риту. Никогда еще, ни с одной из женщин до подобных откровений он не доходил. И даже не догадывался, что о подобных вещах с едва знакомой женщиной можно говорить вот так просто, спокойно, почти обыденно…

«А заниматься сексом с едва знакомой женщиной «вот так вот, просто и обыденно», можно?», – урезонил себя Ордаш.

– И чем все это между вами кончилось?

– Если ты об аборте, то, слава богу, обошлось. Даже не забеременела. Кстати, это была не какая-то там случайная связь. Парень этот числился моим женихом.

«Ну, чего ты хочешь? Она же врач! – попытался хоть как-то оправдать ее Вадим. – Терпи, коль уж тебя угораздило!».

– И что же потом произошло… с твоим женихом?

– Потом я ужаснулась мысли о том, что с «таким недомужчиной» мне придется провести в постели весь свой оставшийся женский век.

– Не с ним, так с другим, – пожал плечами Вадим.

– Не возражаю. Но, если честно, тогда я сказала себе: «С кем угодно другим, только не с этим!». А несколько минут назад, наслаждаясь близостью с тобой, мысленно зареклась: «Только с этим парнем, и ни с кем другим!». Такие вот метаморфозы иногда в сознании нашем женском происходят!

– Не поторопилась?

– Не-а, – с упрямством подростка покачала головой Рита. – С ним я рассталась без сожаления, а с тобой расстаюсь так, словно с самой жизнью.

Ордаш обратил внимание, насколько правильной и интеллигентной является речь этой уроженки Салехарда, в которую лишь слегка вплетался едва уловимый акцент.

– Мне тоже не хочется расставаться с тобой, – молвил Вадим, сразу же отметив про себя, что признание это вышло каким-то слишком уж черствым, хотя выразить его хотелось предельно эмоционально.

– Я понимаю, почему ты спросил, когда я была в последний раз с мужчиной. Тебя тревожит: не могла ли я оказаться беременной.

– Да нет, не поэтому. Просто хотел знать, есть ли у тебя мужчина. Хотя ты права: о беременности тоже следовало бы поинтересоваться.

– Не волнуйся, о потомстве мы будем заботиться только вместе.

К ним опять приближалась какая-то бродячая парочка. Очевидно, этот кустарник уже не раз служил им местом укромного уединения, потому что, обнаружив здесь Вадима и Риту, женщина хриплым, явно пропитым и столь же основательно прокуренным голосом возмутилась:

– Так-так, и кого же это дьяволы занесли сюда? Это же наше законное место.

– Сейчас опять станет вашим, поскольку мы уходим, – неспешно молвила Рита.

– Э, да ты вообще какая-то новенькая. Кто такая, почему не представилась? – проворчала пришлая, неохотно, задиристо пропуская по тропинке мимо себя Атаеву.

– В следующий раз обязательно представимся и отчитаемся, – деловито заверила её Рита, ничуть не смущаясь того, что её приняли за портовую проститутку. – Понимаешь, – тотчас же продолжила она прерванный разговор, – мне беременеть никак нельзя. Узнав, что я забеременела без мужа, отец попросту пристрелит меня.

– Отчего такая жесткость? Чтобы не сказать – жестокость?

– В Салехарде мои отец и мать – центральные начальники. – Она так и сказала: «центральные начальники». – Поэтому их досье должны быть такими же непорочными, как дева Мария и… как они сами.

Оставив своё убежище, Вадим и Рита направились к порту, но каждые две-три минуты останавливались, чтобы вновь и вновь припасть друг к другу в поцелуе.

– Вот от тебя я наверняка забеременею, – вдруг как-то деловито молвила Рита, словно бы речь шла о чем-то совершенно обыденном: о желании написать письмо или о возможности заболеть гриппом. – Конечно, забеременею. Еще бы: пережить такой безумный порыв страстей! Четыре раза в течение одного вечера – это просто уму непостижимо! А ведь, знаешь, существуют женщины, которые вообще никогда не кончают во время полового акта, – продолжала девушка шокировать Вадима какой-то странной, непривычной откровенностью, отдающей то ли окончательной распущенностью, то ли сугубо медицинским цинизмом.

– Н-не знаю, – растерянно покачал головой Вадим. – Никогда такими тонкостями не интересовался. И вообще, весь этот разговор выглядит каким-то странным.

– Так вот, теперь будешь знать, что бывает и так, – не вняла его предостережениям будущий хирург. – Жизнь нужно познавать такой, какова она есть на самом деле. Если откровенно, то я признательна тебе. Убедилась, что хоть «с этим» у меня будет все в порядке. Так что спасибо тебе.

– Странно, с тобой даже об этом, о таком… – растерянно пробормотал Ордаш, – ну, о таком сокровенном и личностном, говорить очень просто.

– О чем это «о таком»? – неожиданно остановилась Рита на старинной улочке, на которой еще сохранился тротуар из дощатого настила. – Ах, об этом самом?! – рассмеялась она. – Слушай, а что здесь такого? Впрочем, я ведь забыла, что ты не медик. Все, с кем я была до сих пор… Для них это было настолько привычно.

– И кто же оказался первым?

– Ревновать-расстреливать не станешь?

– Чем больше узнаю о тебе, даже такого… тем сильнее влюбляюсь в тебя. – Он взял бы грех на душу, если бы поклялся, что заверение это было искренним. Но еще больший грех он бы взял, если б допустил, что откровения будущего хирурга стали причиной их ссоры, причиной душевного разочарования.

– И правильно делаешь. А первым мужчиной был профессор медицины. Кажется, я в него даже была влюблена. Свою докторскую он защищал как патологоанатом. Ему было уже под шестьдесят, причем более тридцати из них он проработал в городских моргах и в патологоанатомическом отделении мединститута. Ты можешь представить себе человека, который всю свою жизнь посвящает вскрытию трупов?!

– Еще труднее представить себе женщину, которой выпадает всю эту жизнь прожить рядом с ним.

– Согласна, мужик он сур-ровый, – с непонятной Вадиму легкомысленной улыбкой подтвердила она.

– И, как я понял, любвеобильный.

– Вот этого я бы не сказала. Когда ложилась с этим доктором у него на даче, на белых простынях, у меня было такое чувство, словно он и меня сейчас начнет вскрывать. Я ведь много раз присутствовала при том, как он вскрывал трупы женщин, и даже считалась его лучшей ученицей. Стоит ли удивляться, что я и ушла потом в отведенную мне комнату почти девственницей. Поздней ночью, завернутая в простыню! – она хохотала так раскатисто и так искренне, что смех этот передался Вадиму. Хотя теперь он уже чувствовал себя с этой женщиной в полуночном, совершенно пустынном и почти неосвященном пригороде как-то слишком уж неуютно. Как будто и его самого тоже только что завернули в простыню.

– Кстати, если я и в самом деле забеременею… – вдруг спросила она в самый разгар этого приступа, так что Вадим не сразу сообразил, что смех кончился и пошел вполне серьезный жизненный разговор. – Тебе хотелось бы, чтобы я родила?

Ордаш остановился, заставив тем самым остановиться и девушку, и внимательно, насколько это было возможно при слабом оконном освещении улицы, посмотрел ей в глаза. Рита интуитивно потянулась к нему с поцелуем, но впервые за время их встречи ответной реакции не последовало, и губы Атаевой так и замерли в нескольких сантиметрах от его губ.

– Таким образом ты подготавливаешь меня к будущему сюрпризу?

– Мне даже не верится, что мы еще когда-либо встретимся в этой огромной стране, разделенные такими неизмеримыми пространствами, да к тому же арктическими, – с укоризной молвила она. – Просто любопытно, как ты это воспримешь… свое отцовство. Так хотелось бы тебе, чтобы я родила наследника?

– Только ловлю на слове: наследника, а не что-то там непонятное.

– Ты точно хочешь этого?

– Возражать не стал бы, – как можно увереннее ответил Вадим, не очень-то задумываясь над тем, что может последовать за подобным заверением. Но все же, на всякий случай, поинтересовался. – Это ведь был бы именно мой ребенок?

– Наверняка твой.

– Что значит «наверняка»?!

– Да это я так. У меня все в этой жизни происходит только под девизом: «Наверняка!». Никогда и ни в чем нельзя быть до конца уверенной. Вскрытие покажет, как говаривал в таких случаях мой незабвенный «труповскрыватель». Имею в виду «вскрытие» жизнью.

– Но ведь ты же медик. И потом, в этом деле ты должна оставаться честной передо мной, – с робкой надеждой молвил Ордаш. Старшина вдруг открыл для себя, что, если Рита действительно вздумает рожать, он будет сильно сомневаться, является ли на самом деле отцом этого ребенка.

14

… Айсберг все еще держался на кончике островного мыса, словно какая-то сила не позволяла ему войти в узкий пролив и перекрыть его, после чего любому судну пришлось бы держать курс в обход острова.

Старшина взглянул на часы. Было уже около тринадцати, самое время садиться за стол. Возможно, командир и Тунгуса уже начали без него, не дождавшись. Это конечно, не страшно. Хуже будет, если командир вдруг решит отплывать на заставу, и у него попросту не останется времени, чтобы как следует поблаженствовать в термальном озерце.

Возвращаться он старался теми же едва намеченными тропками, которыми добирался до этой островной глубинки. Хотя остров был сравнительно небольшим, какое-то время поблуждать по нему все-таки можно было, а не хотелось бы.

– Нет, знаешь, обзаводиться ребенком я пока что не решусь, – мысленно Ордаш опять был там, в Архангельске, но теперь уже в номере отеля гостиницы, где ему следовало забрать свои вещи.

Они были в шоке, узнав от номерной, что один сосед Вадима еще три часа назад съехал, а второй до сих пор не вернулся, и не ясно, вернется ли, поскольку у него в городе объявились какие-то знакомые. Ордаш знал, что сосед, инженер из Вологды, действительно кого-то разыскивает и подозревал, что этими «знакомыми» была женщина. Слишком уж упорно, в течение нескольких дней, вологодец рыскал по всему городу и окрестным поселкам.

– Господи, какие же мы глупые?! – изумился своему невезению Вадим. – Мы ведь последние несколько часов могли провести здесь, в свободном номере!

– Точнее, вот здесь, на этой твоей постели, – с разбега уселась Рита на серую, застиранную простыню. – Но это уже было бы не так интересно, не так романтично, как случилось у нас с тобой. И потом, у нас ведь еще есть несколько минут.

Она легла, и Вадим так и не понял, то ли платье само по себе оголило ноги девушки вплоть до трусиков, то ли девушка умудрилась проделать это каким-то едва уловимым движением. Сначала он нерешительно подошел к ней, затем метнулся к двери, чтобы поставить её на защелку, вернулся к лежащей перед ним женщине и вновь отошел, теперь уже к выключателю. Когда же Ордаш наконец оголил женщину, вдруг почувствовал, что то ли от усталости, то ли от нервного напряжения, но только… взять ее он не сможет. К тому же в коридоре послышались чьи-то приближающиеся шаги.

– Что? – сочувственно спросила Рита, когда, пристыженный собственным бессилием, Вадим поднялся с их внебрачного ложа. – На этот раз гусарский наскок не получился? Бывает. Однако не волнуйся, ты у нас и так молодец. Не нервничай, постой спокойно, – поднялась она с постели. – Положи руки мне на шею, закрой глаза и думай о чем-нибудь более приятном, нежели утреннее построение в казарме. Например, о том, что мы все еще стоим там, под деревом посреди кустарника, и у тебя, как и прежде, все получается.

И не успел Вадим опомниться, как женщина уже расправилась с его брюками и коснулась его плоти сначала пальцами, а затем губами. Чувство, которое охватило Ордаша, когда он в конце концов возбудился, было потрясающим. Так он был с женщиной впервые и даже не догадывался, насколько это чувство сильно и как оно захватывает…

– Где ты бродишь, старшина-погранохрана? – вернул его к островной действительности насмешливо-суровый голос начальника заставы. – Сколько тебя можно ждать?

– Осматривал остров, как было приказано.

– Ну и что, обнаружил японских диверсантов?

Загревский сидел за столом, вынесенным на балкон, однако Оленева рядом с ним не было. Святого армейского правила: «С рядовым составом офицерам не пить!» он придерживался строго. А, судя по дымку, зарождавшемуся над одним из дымоходов, Тунгуса занимался сейчас тем, что утеплял одну из комнат, основательно отсыревшую за годы безлюдья.

– Никак нет, диверсантов не обнаружил. Только могилу некоего поручика.

– Какого еще поручика? – поморщился старлей, набычив голову. – Ты о чем это?

– Наверное, офицера царской армии. Или белогвардейца. Скорее всего, белогвардейца. На кресте только два слова: «Поручик Малеев».

– Странно. Поручик. Кто такой?! Почему о могиле поручика на подконтрольной мне территории слышу впервые, а, погранохрана?

– Сие мне не известно. А вот крест я подправил и основание укрепил камнями. Неподалеку обнаружил с десяток гильз, очевидно, похоронили поручика Малеева на том же месте, на котором он пал. Причем хоронили явно свои, поскольку красные вряд ли стали бы увековечивать имя классового врага.

– Вот в этом ты прав. Но тогда возникает вопрос: ты на чьей могиле крест устанавливал да укреплял, старшина красноармейский? На могиле белогвардейца? Кому честь отдаешь: изгою трудового народа, ненавистному врагу Рабоче-крестьянской Красной армии? – Услышав это, Ордаш удивленно уставился на начальника заставы. Ему и в голову не приходило, что старший лейтенант способен таким вот образом истолковать его стремление по-христиански вести себя на могиле офицера. – Что молчишь, старшина? Кому крест устанавливал?

Если первые вопросы старший лейтенант задавал с ухмылкой, то теперь лицо его стало серьезным, и Ордаш понял, что командир успел выпить и захмелеть. А хмелел он на удивление быстро.

– Русскому офицеру, товарищ старший лейтенант. Там не указано было, что он белогвардеец.

– Значит, царскому служаке. Хотя точно известно, что на Фактории наши зажали группу белогвардейцев, рассчитывавших, что за ними придет шведское или английское судно. Но даже если и царскому…

– Витус Беринг, чьим именем названы море, пролив и остров в Тихом океане, тоже был царским офицером, капитан-командором русского флота. Но его имя почему-то появляется на всех советских картах. Как и открывшего Антарктиду Беллинсгаузена, адмирала русского флота.

Эти аргументы озадачили Загревского, он замялся и, выдержав неловкую паузу, недовольно проворчал:

– Ну, ты, не по чину грамотей! Интересно, где это ты грамотёшки поднабрался? Да еще такой вот, старшине заставы по рангу не положенной?

– Разрешите искупаться, товарищ старший лейтенант, пока совсем не похолодало, – решил Ордаш не нагнетать атмосферу, полагая, что начальник заставы и так прекрасно знает, что он окончил мореходное училище, и уж о ком о ком, а о походах Беринга и Беллинсгаузена обязан был знать. И, не ожидая разрешения командира, начал поспешно раздеваться.

15

У восточной оконечности полуострова Рыбачий две пары истребителей, прикрывавших группу «Викинг» со стороны материка, ринулись в атаку на звено русских, патрулировавшее подходы к портам Полярный и Североморск, позволяя таким образом основному звену самолетов все дальше уходить в предночное поднебесье Баренцева моря. Место этого, «ударного», звена, заняло теперь звено прикрытия, четыре машины которого готовы были встретить любой самолет, сумевший прорваться сквозь порядки «ударников». Именно они на подлете к мысу Святой Нос устроили карусель над двумя советскими судами, шедшими в сопровождении миноносца.

С этого часа в свите основной транспортной группы оставались лишь патрулировавший в нескольких милях впереди, по курсу, морской разведчик, и два штурмовика морской авиации. В сравнении с транспортно-бомбардировочными громадинами «Ю-52» и «Черной акулой», дальность полета этих машин была ограниченной, поэтому до базы «Северный призрак» они могли дойти, только если не придется вступать в бой.

– Меняем курс и нацеливаемся на полуостров Канин, – прозвучал в наушниках слегка приглушенный, бархатистый голосок командира «фокке-вульфа» обер-лейтенанта Шведта. Слишком хорошо привыкнув к своему хрипловатому басу, фон Готтенберг с трудом представлял себе, каким образом человек с «ангельским голоском» Шведта мог оказаться первым пилотом этой мощной «летающей крепости». – Как и условлено, ориентир – мыс… Ну, этот, как там его называют, штурман?

– Канин Нос, – язвительно подсказал фон Готтенберг.

– Вот-вот, даже географические названия у этих русских какие-то дурацкие, – проворчал Шведт. – Канин Нос, Мезенская губа…

– Хотите предложить русским картографам свои собственные названия, обер-лейтенант? Нет, воздержитесь? Тогда следите за тем, – тыкал он затянутым в кожаную перчатку пальцем в расстеленную на планшетке карту, словно пилот мог видеть ее, – чтобы как можно аккуратнее пройти над полуостровом, в двадцати милях от поселка Канин Нос, и войти в залив с нелюбимым вами названием Чёшская губа.

– Вам повезло, оберштурмбаннфюрер: за штурвалом – самый «аккуратный» пилот 5-го воздушного флота. А возможно, и всей дальней авиации рейха.

– Но в залив входить – тоже в двадцати милях юго-западнее мыса Микулкин, – сурово напомнил этому поднебесному аккуратисту оберштурмбаннфюрер. – И только потом, немного – как предусмотрено – пропетляв, возьмем курс на Меркулово озеро, на базу.

Кабинку, в которой разместили Готтенберга, командир самолета называл «рейхсмаршальской», уверяя, что в ней уже дважды летал сам Геринг. Использовать этот самолет, известный в прессе под наименованием «Кондор», в качестве транспорта стало модным в среде высшего чиновничества после того, как в августе 1939 года, на одном из них министр иностранных дел фон Риббентроп слетал в Москву, на переговоры со Сталиным. Причем Шведт утверждал, что их новенькая «Черная акула» – значительно улучшенная модель того самолета, которому когда-то доверился министр.

Здесь и в самом деле были откидной столик, удобное кресло, наушники внутренней связи и даже небольшой бар для выпивки и бутербродов. Однако самое главное, что в отличие от других кабин: пилотов, штурмана, радиста-стрелка и бортмеханика, – его кабинка была ограждена люком от остального салона. Пожалуй, её и в самом деле можно было назвать «рейхсмаршальской», независимо от того, томился в ней когда-нибудь Геринг или нет.

Из потока размышлений оберштурмбаннфюрера вырвал голос штурмана, которому было приказано информировать о месте нахождения машины:

– Проходим полуостров Канин. Впереди – залив Чёшская губа, на северо-западе просматриваются огни маяка на мысе Микулкин.

Готтенберг уже на память знал карту этой местности, тем не менее всмотрелся в нее, дополнительно осветив фонариком, и приказал идти на поселок Индига. На маяке могли заинтересоваться появлением в этих местах большой группы самолетов, поэтому важно было «нацелить» этих любопытствующих на порт Нарьян-Мара и дальше, на Воркуту, с ее угольными шахтами; на Полярный Урал. И лишь после приближения к материку взять курс на аэродром «Северный призрак». Предосторожности могли показаться излишними, поскольку они шли тем же маршрутом, которым проходили все самолеты, обеспечивавшие строительство этого секретного логова люфтваффе, тем не менее стоило подстраховаться.

– Неужели все это пространство у русских не прикрыто? – вслух усомнился пилот.

– Если верить разведке, на всем пространстве до острова Вайгач и северных отрогов Полярного Урала – ни одной зенитной батареи у них нет, – ответил барон. – К тому же русским сейчас не до этих пространств.

– Так, может, стоило бы высадить здесь пару дивизий и при поддержке флота?..

– Чтобы затем погубить их в болотах тундры? – парировал фон Готтенберг наполеоновские замашки пилота. – Мы придем сюда после Москвы. Какой остров предпочитаете в свое владение: Вайгач, Новая Земля, Земля Франца-Иосифа?

– Он предпочитает острова Большевик и Комсомолец, что на северо-западе Карского моря, – съязвил штурман.

– Прекрасные места для ссылки тех большевиков и комсомольцев, которые все еще уцелеют после нашей окончательной победы, – мрачновато отшутился Шведт. – Приглашаю на открытие концлагерей, охраняемых исключительно белыми медведями.

– Зачем трудиться, обер-лейтенант? Коммунисты сами достаточно настроили их, для своих же.

В их милую болтовню ворвался голос радиста, сообщившего, что пилот пикирующего дальнего бомбардировщика «Дорнье-217»[26], шедшего впереди группы, слышит позывные радиомаяка «Северного призрака».

– Следуйте к аэродрому, – тотчас же приказал через него Готтенберг. – Как только приземлитесь, немедленно доложить. Остальным двум морским штурмовикам прикрывать посадку «Дорнье», а затем – посадку основной группы.

Выйдя из кабины, оберштурмбаннфюрер буквально столкнулся со штабс-капитаном Кротовым. Его сибирские стрелки вместе с горными стрелками из корпуса «Норвегия» занимали все пространство между «каютами» и огромным грузовым отсеком. Одни сидели на боковых сиденьях, другие просто на каких-то тюках и ящиках с продовольствием и боеприпасами. При появлении Готтенберга все они поднялись и застыли в таких напряженных позах, словно ожидали, что для них, беспарашютных, вот-вот последует команда высаживаться.