Просто вместе Гавальда Анна

– Да, шеф.

– Уверен?

– Абсолютно.

Шеф сделал кислое лицо, окликнул проходившего мимо официанта и велел ему сменить рубашку, повернулся к своему шеф-повару и вынес вердикт:

– Я не возражаю, Лестафье, но предупреждаю вас, если вечером хоть что-нибудь пойдет не так, если я хоть раз – один только раз! – замечу непорядок, отвечать будете вы, поняли? Согласны?

– Спасибо, шеф.

Он вернулся на свое рабочее место и взялся за нож.

– Лестафье! Идите и вымойте руки! Тут вам не провинция!

– Да пошел ты, – прошептал он в ответ, закрывая глаза. – Пошли вы все…

Он молча принялся за работу. Выждав несколько мгновений, его помощник осмелился подать голос:

– Все в порядке?

– Нет.

– Я слышал твой разговор с толстяком… Перелом шейки бедра, так?

– Угу.

– Это серьезно?

– Не думаю, проблема в том, что я совсем один…

– В каком смысле?

– Да во всех.

Гийом ничего не понял, но предпочел оставить товарища наедине с его заморочками.

– Раз ты слышал мой разговор со стариком, значит, все понял насчет вечера…

– Йес.

– Справишься?

– С тебя причитается…

Они продолжили работать молча: один колдовал над кроликом, другой возился с каре ягненка.

– Мой мотоцикл…

– Да?

– Я дам его тебе на воскресенье…

– Новый?

– Да.

– Ничего не скажешь, – присвистнул Гийом, – он и правда любит свою старушку… Идет. Договорились.

Франк горько ухмыльнулся.

– Спасибо.

– Эй…

– Что?

– Куда отвезли твою бабку?

– Она в больнице в Туре.

– Значит, в воскресенье Solex тебе понадобится?

– Я что-нибудь придумаю…

Голос шефа прервал их разговор:

– Потише, господа! Что-то вы расшумелись!

Гийом подточил нож и прошептал, воспользовавшись стоявшим в помещении гомоном:

– Ладно… Возьму его, когда она поправится…

– Спасибо.

– Не благодари. Пока суть да дело, я займу твое место.

Франк Лестафье улыбнулся и покачал головой.

Больше он не произнес ни слова. Время тянулось невыносимо медленно, он едва мог сосредоточиться, огрызался на шефа, когда тот присылал заказы, старался не обжечься, чуть не погубил бифштекс и то и дело вполголоса ругался на самого себя. Он ясно осознавал, каким кошмаром будет его жизнь в ближайшие несколько недель. Думать о бабушке, навещать ее было ой как нелегко, когда она находилась в добром здравии, а уж теперь… Ну что за бардак… Только этого еще и не хватало… Он купил дорогущий мотоцикл, взяв кредит, который придется возвращать лет сто, не меньше, и нахватал дополнительной работы, чтобы выплачивать проценты. Ну вот что ему с ней делать? Хотя… Он не хотел себе в этом признаваться, но толстяк Тити уже отладил новый мотоцикл, и он сможет испытать его на шоссе…

Если все будет хорошо, он словит кайф и через час окажется на месте…

В перерыв он остался на кухне один, в компании с мойщиками посуды. Проверил продукты, пронумеровал куски мяса и написал длинную памятку Гийому. Времени заходить домой у него не было, он принял душ в раздевалке, захватил фланельку, чтобы протереть забрало шлема, и ушел в растрепанных чувствах.

Он был счастлив и вместе с тем озабочен.

Было почти шесть, когда он въехал на больничную стоянку.

Сестра в приемном отделении объявила, что время для посещений закончилось и ему придется приехать завтра, к десяти утра. Он стал настаивать, она не уступала.

Франк положил шлем и перчатки на стойку.

– Подождите, подождите… Вы не поняли… – Он говорил медленно, стараясь не взорваться. – Я приехал из Парижа и должен сегодня же вернуться, так что, если бы вы могли…

Появилась еще одна медсестра.

– Что здесь происходит?

Она показалась ему симпатичнее.

– Здравствуйте, э… извините за беспокойство, но я должен увидеть бабушку, ее вчера привезли на «скорой», и я…

– Как ее фамилия?

– Лестафье.

– Ах да… – Сделала знак коллеге. – Идемте со мной…

Она вкратце обрисовала ему ситуацию, сказала, как прошла операция, сообщила, что понадобится реабилитация, стала расспрашивать об образе жизни пациентки. Он плохо соображал – раздражал больничный запах, шумело в ушах, будто он все еще мчался на мотоцикле.

– А вот и ваш внук! – радостно сообщила его провожатая, открывая дверь. – Ну, видите? Я ведь говорила, что он приедет! Ладно, оставляю вас, но перед уходом зайдите в мой кабинет, иначе вас не выпустят…

Он даже не сообразил поблагодарить ее. То, что он увидел, разбило ему сердце.

Он отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Потом снял куртку и свитер, поискал взглядом, куда бы их деть.

– Жарко здесь, да?

У нее был странный голос.

– Ну как ты?

Старая дама попыталась было улыбнуться, но закрыла глаза и расплакалась.

Они забрали у нее зубные протезы. Щеки совсем ввалились, и верхняя губа болталась где-то во рту.

– Так-так, мы снова влипли в историю… Ну ты даешь, бабуля!

Этот шутливый тон стоил ему нечеловеческих усилий.

– Я спрашивал сестру, она сказала, что операция прошла успешно. Теперь у тебя в ноге отличная железяка…

– Они отправят меня в приют…

– Вовсе нет! Что ты выдумываешь? Пробудешь здесь несколько дней и поедешь в санаторий. Это не богадельня, а больница, только поменьше этой. Они будут тебя обхаживать, поставят на ноги, а потом – хоп! – наша Полетта снова в своем саду.

– Сколько дней я там пробуду?

– Несколько недель… А дальше все будет зависеть от тебя… Придется постараться…

– Ты будешь меня навещать?

– А ты как думаешь? Ну конечно, я приеду, у меня ведь теперь шикарный мотоцикл, помнишь?

– Но ты не гоняешь слишком быстро?

– Да что-о-о ты, тащусь, как черепаха…

– Врун…

Она улыбалась сквозь слезы.

– Завязывай, ба, так нечестно, а то я сейчас сам завою…

– Только не ты. Ты никогда не плачешь… Не плакал, когда был совсем маленьким, даже когда вывихнул руку, и то не ревел, я ни разу не видела, чтобы ты пролил хоть одну слезинку…

– Все равно, кончай.

Он не осмелился взять ее за руку из-за трубок.

– Франк…

– Я здесь, бабуля…

– Мне больно.

– Так и должно быть, это пройдет, ты лучше поспи.

– Мне очень больно.

– Я скажу сестре перед уходом, попрошу, чтобы тебе помогли…

– Ты уже уезжаешь?

– Что ты, и не думаю.

– Поговори со мной. Расскажи о себе…

– Сейчас, только свет погашу… Слепит глаза…

Франк опустил штору, и выходившая на восток комната внезапно погрузилась в мягкий полумрак. Он передвинул кресло поближе к здоровой руке Полетты и взял ее руку в свои.

Сначала Франк с трудом подбирал слова, он никогда не умел поддержать разговор, а уж тем более рассказать о себе. Начал с пустяков – сообщил, какая в Париже погода и что над городом висит смог, и перешел на цвет своего «Судзуки», потом на меню своего ресторана и продолжал все в том же духе.

День клонился к вечеру, лицо бабушки стало почти умиротворенным, и Франк решился на более откровенные признания. Он рассказал ей, из-за чего расстался с подружкой, и сообщил имя своей новой пассии, похвалился профессиональными успехами и пожаловался на усталость… Потом стал изображать своего нового соседа, и бабушка тихонько засмеялась.

– Ты преувеличиваешь…

– Клянусь, что нет! Сама увидишь, когда приедешь к нам в гости…

– Но я совсем не хочу ехать в Париж…

– Ладно, тогда мы сами к тебе заявимся, а ты накормишь нас вкусным обедом!

– Ты думаешь?

– Конечно. Испечешь картофельный пирог…

– Только не это. Выйдет слишком по-деревенски…

Потом он рассказал ей об обстановке в ресторане и как орет иногда шеф, о том, как однажды к ним на кухню заявился с благодарностью министр, и о молодом Такуми, который стал так искусен. А потом рассказал ей о Момо и госпоже Мандель. И наконец замолчал, прислушиваясь к дыханию Полетты, – понял, что она заснула, и бесшумно встал.

Он был уже в дверях, когда она окликнула его:

– Франк…

– Да?

– Знаешь, я ведь ничего не сообщила твоей матери…

– И правильно сделала.

– Я…

– Тсс, теперь спи – чем больше будешь спать, тем скорее встанешь на ноги.

– Я правильно поступила?

Он кивнул и приложил палец к губам.

– Да. А теперь спи…

После полумрака палаты свет неоновых ламп в коридоре ослепил его, и он не сразу сориентировался, куда идти. Знакомая медсестра перехватила его в коридоре.

Она предложила ему присесть, взяла историю болезни Полетты Лестафье и стала задавать обычные уточняющие вопросы, но Франк не реагировал.

– С вами все в порядке?

– Устал…

– Вы что-нибудь ели?

– Нет, я…

– Подождите, сейчас мы это поправим.

Она достала из ящика банку сардин и пачку печенья.

– Подойдет?

– А как же вы?

– Не беспокойтесь! Смотрите, у меня здесь гора печенья. Хотите красного вина?

– Нет, спасибо. Куплю колу в автомате…

– А я выпью, но это между нами, ладно?

Франк заморил червячка, ответил на все вопросы и собрался уходить.

– Она жалуется на боль…

– Завтра станет легче. В капельницу добавили противовоспалительное, утром ей будет лучше…

– Спасибо.

– Это моя работа.

– Я о сардинах…

Он доехал очень быстро, рухнул на кровать и уткнулся лицом в подушку, чтобы не разрыдаться. Только не сейчас. Он так долго держался… Продержится еще немного…

– Кофе?

– Нет, колу, пожалуйста.

Камилла тянула воду маленькими глоточками. Она устроилась в кафе напротив ресторана, где мать назначила ей встречу. Допив, положила руки на стол, закрыла глаза и постаралась дышать помедленнее. От этих совместных обедов, как бы редко они ни случались, у нее всегда начинал болеть живот. Встав из-за стола, ей приходилось сгибаться в три погибели, ее качало, с нее слово сдирали кожу. Ее мать с садистской настойчивостью, хотя скорее всего невольно, расковыривала одну за другой тысячи затянувшихся ранок. Камилла увидела в зеркале над стойкой, как мать входит в «Нефритовый рай», выкурила сигарету, спустилась в туалет, заплатила по счету и перешла через улицу. Она засунула руки в карманы и скрестила их на животе.

Камилла отыскала глазами сутулый силуэт матери за столиком и села напротив, глубоко вздохнув.

– Привет, мама!

– Не поцелуешь меня?

– Здравствуй, мама, – медленно повторила она.

– У тебя все в порядке?

– Почему ты спрашиваешь?

Камилла ухватилась за край стола, борясь с желанием сейчас же вскочить и убежать.

– Спрашиваю потому, что именно этот вопрос все люди задают друг другу при встрече…

– Я – не «все»…

– Неужели?

– Умоляю тебя, не начинай!

Камилла отвернулась и оглядела отвратительную отделку ресторана – под мрамор, барельефы в псевдоазиатском стиле. Чешуйчатые и перламутровые инкрустации из пластмассы и желтой пленки-лаке.

– Здесь красиво…

– Здесь просто ужасно. Но я, видишь ли, не могу пригласить тебя в «Серебряную башню». Впрочем, даже будь у меня такая возможность, я бы тебя туда не повела… Зачем бросать деньги на ветер – ты ведь все равно ничего не ешь…

Хорошенькое начало.

Мать горько усмехнулась.

– Заметь, ты могла бы сходить туда без меня, у тебя-то деньги есть! Счастье одних строится на несчастье дру…

– Прекрати немедленно! Прекрати, или я уйду! – пригрозила Камилла. – Если тебе нужны деньги, скажи, я дам.

– Ну конечно, мадемуазель ведь работает… Хорошая работа… А уж какая интересная… Уборщица… Поверить не могу: ты, воплощение беспорядка, и уборка… Знаешь, ты никогда не перестанешь меня удивлять…

– Хватит, мама, довольно. Это невозможно. Невозможно, понимаешь? Я так не могу. Выбери другую тему для разговора. Другую…

– У тебя была хорошая профессия, но ты все испортила…

– Профессия… Тоже мне профессия! Я ни капли ни о чем жалею, она не сделала меня счастливой.

– Но ты же не собиралась заниматься этим всю жизнь… И потом, что значит «была счастлива», «не была счастлива»? Идиотское слово… Счастлива! Счастлива! Ты весьма наивна, дочка, если полагаешь, будто мы приходим в этот мир, чтобы валять дурака и собирать цветочки…

– Конечно, я так не думаю. Благодаря тебе я прошла хорошую школу и твердо усвоила: наше главное предназначение – мучиться. Ты вбила мне это в голову…

– Вы уже выбрали? – спросила подошедшая официантка.

Камилла готова была расцеловать ее.

Ее мать разложила на столе таблетки и начала их пересчитывать.

– Не надоело травить себя всем этим дерьмом?

– Не говори о том, чего не понимаешь. Не будь этих лекарств, я бы давно отправилась в мир иной…

– Почему ты так в этом уверена? Какого черта никогда не снимаешь эти жуткие очки? Здесь вроде солнца нет…

– Мне так удобнее. В очках я вижу мир в его истинном свете…

Камилла улыбнулась и похлопала мать по руке. Иначе пришлось бы вцепиться ей в глотку и придушить.

Мать перестала хмуриться, немного поныла, пожаловалась на одиночество, спину, глупость коллег и неудобство кооперативов. Ела она с аппетитом и сделала недовольное лицо, когда дочь заказала еще одну кружку пива.

– Ты слишком много пьешь.

– Что да, то да! Давай чокнемся! За то, что ты в кои-то веки не говоришь глупостей…

– Ты никогда меня не навещаешь…

– Да ну? А что я, по-твоему, здесь делаю?

– Последнее слово всегда должно оставаться за тобой, да? Ты копия отец…

Камилла напряглась.

– Ну да, конечно! Не любишь, когда я говорю о нем, верно? – торжествующе воскликнула Фок-старшая.

– Прошу тебя, мама… Не продолжай…

– Я говорю о чем хочу. Не будешь доедать?

– Нет.

Мать неодобрительно покачала головой.

– Посмотри на себя… Похожа на скелет… Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь на тебя польстился…

– Мама…

– Что «мама»? Конечно, я беспокоюсь о тебе, детей рожают не для того, чтобы смотреть, как они гибнут!

– А ты, мама, зачем меня родила?

Не успев договорить фразу до конца, Камилла поняла, что зашла слишком далеко и сейчас получит по полной программе – мать разыграет «сцену № 8». Этот номер не предполагал импровизаций, он был давно отрепетирован и исполнялся многократно: эмоциональный шантаж, крокодиловы слезы и угроза покончить с собой. Порядок произвольный.

Мать плакала, укоряла дочь за то, что та ее бросила, как сделал пятнадцатью годами раньше ее отец, называла бессердечной, восклицая, что жить ей незачем.

– Скажи мне, зачем, ну зачем я живу?

Камилла свертывала себе сигарету.

– Ты меня слышала?

– Да.

– Ну и?

– Спасибо, дорогая, благодарю от всего сердца. Ответ более чем ясный…

Она шмыгнула носом, положила на стол два ресторанных талона и ушла.

Главное – сохранять спокойствие, стремительный уход всегда был апофеозом, занавесом «сцены № 8».

Обычно занавес опускался после десерта, но сегодня они были в китайском ресторане, а ее мать не очень любила здешние пирожки, личи и приторно-сладкую нугу…

Итак, главное – сохранять спокойствие.