Что-то… (сборник) Чибряков Павел

Городок существовал благодаря сверхсекретному институту, занимающимся какими-то, естественно, сверхсекретными, разработками. Большинство жителей было связано с работой в этом институте, за исключением тех, кто работал в инфраструктуре городка. (Не правда ли, звонкий эпитет для, скажем, сантехника – работник городской инфраструктуры? Но, опять же, куда мы без продавцов и дворников?). Поэтому существовало негласное, но очень стойкое, социальное деление на «элиту» и «всех остальных». Правда, надо сказать, для большинства людей в их обыденной жизни и общении это деление было только поводом для шуток и подколов. И всё-таки…

Горск-9 был небольшим, аккуратным, довольно зелёным городком. Он был чистеньким до восторженности. Практически – райский уголок. Оно и понятно – «чуть-чуть» повышенный уровень радиации не имеет особых внешних проявлений. По крайней мере, в тот относительно короткий период времени, что существовал город.

Большинство зданий в городе были панельными пятиэтажками. С них то и началось… не понятно что. Почти одновременно на торцах зданий, где не было окон, по углам, у самых крыш появились какие-то вздутия в бетоне. Они медленно, но упорно увеличивались, покрываясь трещинами. До какого-то момента эти вздутия напоминали растрескавшуюся тыкву, а потом начинали активно бугриться, будто покрываясь разнокалиберными волдырями. Как ни странно, но этого не замечали даже дети, у которых, обычно, направления взглядов любопытных глазёнок намного шире, чем у взрослых. Однако, начало осталось незамеченным, а потом…

Всё-таки есть что-то обволакивающее в ощущении, когда возвращаешься домой после некоторого отсутствия, пусть даже не очень долгого. В тебя будто возвращается то привычное, что слегка забылось. Буквально на уровне вестибулярного аппарата. И на уровне инстинкта. «Своя норка». Правда, есть такие люди, которым всё равно, где «обитать»; где покормили – там и очаг, где уснул – там и ночлег. И что это, ещё один «признак человека разумного», – ведь большинство животных имеют свои норы, берлоги, или, по крайней мере, ареалы обитания – или же это ещё одно человеческое отклонение от природы? Чёрт его знает.

Борис приехал домой на каникулы после окончания четвёртого курса «политеха». И хотя Горск-9 находился совсем не далеко от областного центра, где он и учился, у Бориса было ощущение, что он покинул большой мир и очутился в таком уютном закутке, в заповедной зоне спокойствия. Быть может, это было связано с укоренившегося в нём с самого детства ощущения самого себя как жителя «закрытого» города; тогда ему виделась в этом какая-то значимость, ставившая его немного (совсем чуть-чуть) выше по сравнению с жителями «простых» городов. С годами это лёгкое внутреннее зазнайство прошло, но ощущение закрытости родного городка осталось. И в этом было что-то необъяснимо уютное.

По приезде, после изрядной доли материнской радости по этому поводу, Борису была представлена сводка местных новостей. Катька – белобрысая соседка по подъезду, в которую он, кажется, был влюблён в детском садике – «выскочила» замуж, предварительно «залетев». Цирк, да и только. Тётя Валя развелась с дядей Семёном, когда выяснилось, что у него есть молоденькая любовница. А «бедная Валюша» столько лет лечила любимого мужа от импотенции, потратив на это уйму денег. Ради кого, спрашивается. Мишку Гренкина, одноклассника Бориса, посадили на семь лет за грабёж. И зачем только его родители «откупили» от армии? А Надежда Фёдоровна, заведующая библиотекой, умерла в марте.

«А что случилось? – удивлённо-встревоженно спросил Борис. – Она же, вроде, не такая уж и старая была».

«Пятьдесят семь лет всего, – вздохнула Галина Петровна. – Рак по-женски».

Это было сказано с выражением некоторой обречённости. Что ни говори, а знание о близости ядерного реактора, находящегося в институте, постоянно довлело над жителями городка, не смотря на все уверение о безопасности. Все мы люди разумные, так что… радиация – она и есть радиация.

Борис немного припечалился. Библиотекарша было симпатичной, очень милой женщиной, которая всегда хорошо к нему относилась, потому что он довольно много читал. Вопреки распространенному представлению о библиотекаршах, как о худышках со всегда серьёзным выражением лица и стервозным характером, Надежда Фёдоровна была очень приветливой женщиной, выглядевшей немного «по-деревенски», но при этом очень интеллигентная и эрудированная. И ещё, от неё всегда приятно пахло. Борис, как ни странно, хорошо помнил этот запах. С ним было связано что-то… бог его знает что, но кажется, это имело отношение к подростковому периоду его жизни. Честно говоря, он тогда не упускал возможности зыркнуть в разрез её платья. Надо сказать, посмотреть было на что. Простите великодушно, Надежда Фёдоровна! Кстати, обе её дочери были такими же симпатичными. К сожалению Бориса, они были старше его, так что они «пересекались по жизни» ровно постольку, поскольку являлись жителями небольшого городка.

«А кто теперь заведует библиотекой, – спросил Борис, – тётя Зоя?».

«Нет, она отказалась. Да ей до пенсии полтора года осталось. Приехал какой-то пожилой мужчина. Говорят, откуда-то с дальнего востока. Ещё месяца не прошло, так что о нём никто ничего не знает. Вроде бы, в библиотеке пока всё по-прежнему. У Надежды Фёдоровны там всё было в порядке, ты знаешь, так что не думаю, что ему нужно будет что-то менять. Хотя, „новая метла“… и всё такое».

«Будем надеяться, что он не „выметет“ что не следует. Наша библиотечка иной городской фору даст». – Борис встал из-за стола, поблагодарил мать за ужин и пошёл в свою комнату.

Комната Бориса была угловой, и поэтому с самого детства воспринималась им как в некоторой степени «особенная» комната. Эту особенность ей придавало, скорее всего, то впечатление, которое производило на его детскую фантазию знание того, что за вот этой сплошной стеной находится ни другая комната, а уже открытое пространство улицы. Кстати, по этой самой причине в зимнее время стена была довольно холодная, отчего в комнате было не очень уютно, а угол обычно промерзал до синюшности. Но это была его личная комната, и ему не очень нравилось, когда мать жаловалась знакомым или родственникам на эти недостатки. Тогда ему виделось, или слышалось, в её словах что-то уничижительное по отношению к нему самому: мол, приходится жить бедолаге в таких вот условиях; а куда деваться? Но он не чувствовал себя бедолагой. Это была его собственная комната. И это было здорово.

Правда, когда он подрос, у него возник несколько недоуменный вопрос: почему проектировщикам этого дома не пришло в голову сделать торцевую стену с окнами. Ведь в областном центре полно таких домов. Он видел, когда они с мамой ездили в цирк. Да и второй стояк центрального отопления не помешал бы. Или, по «социалистическим стандартам», спальня с двумя окнами и батареями считалась ненужным излишеством? Сие неизвестно.

Теперь Борис бывал зимой дома не много – только на каникулах – и за своим письменным столом, стоящим у холодной стены рядом с шифоньером, сидел редко. Это во времена школьных домашних заданий веющая от стены прохлада не давала ему раскиснуть в вечерней лености. И даже подгоняла его побыстрее «расквитаться» с заданным (значки № и & в дневнике олицетворяли для него что-то, налагающее обязательства) и «быть свободным», хотя бы по ощущению. Своего рода стимуляция, кстати.

Но теперь, тёплым летом, в комнате с окном на северо-восток было приятно прохладно, и поэтому чертовски уютно. Вот уж воистину – человеческое представление об уюте прямо противоположно природно-погодным условиям. Что это – наглость или взбалмошность? Поди, пойми. Так уж мы устроены. (Железная «отмазка» на любые нелицеприятные вопросы и претензии).

Расслабленно растянувшись на старом диванчике, который перекочевал в его спальню после долгожданной покупки новой мягкой мебели (это тогда, когда ему было тринадцать, она была новой), Борис некоторое время безмысленно смотрел на чуть шевелимые ветерком ветви растущей за окном рябины. Ему очень нравилась рябина, но только вот так, за окном. Особенно весной, когда она цвела, и осенью, когда густо-красные листья оттеняли комнату, будто вышёптывая в её атмосферу эхо летнего тепла. К сожалению, красные гроздья на фоне первого снега оставались нетронутыми совсем не долго; «запасливые» люди старательно обрывали практически всё (хоть бы птичкам на зиму что оставили, так нет) и… и тогда мама варила рябиновое варенье. Как же он ненавидел этот запах! И что вкусного в нём находят люди?! А воробушки зимой голодают! Да! У рябины есть что-то общее с павлином – только любоваться, и ничего больше.

Отведя взгляд от окна, Борис посмотрел в угол у самого потолка и с некоторым удивлением заметил, что, похоже, угол промёрз настолько, что даже сейчас, в конце Июня, сохранял противный цвет несвежего синяка. Кажется, пропал угол.

Вздутия на углах домов продолжали увеличиваться, приумножая степень собственной искажённости. Глубокие трещины в бетоне стали напоминать перекошено разинутые пасти неведомых чудовищ, которые, будто, пытаются высвободиться из плена бетонных стен. Если бы кто-нибудь заснял это специальной камерой для покадровой съёмки в течении некоторого времен, то при воспроизведении это, наверное, напоминало бы гротескную пародию на роды… чего-то. Но все эти процессы по-прежнему оставались незамеченными.