Блеск шелка Перри Энн

Глава 16

Джулиано Дандоло стоял на ступенях пристани, глядя в свете факелов на покрытые рябью воды канала. Он улыбался, несмотря на охватившее его волнение. Гребни волн то сверкали, отражая блики факела, то погружались в тень. Они выглядели такими плотными, что, казалось, ступи он на них – и они могли бы выдержать его вес. Все менялось, было зыбко, красиво и непостоянно, как сама Венеция.

Мысли Джулиано прервал шумный плеск воды о ступени. Он шагнул ближе и увидел очертания небольшой быстрой барки. Вдоль бортов стояли вооруженные люди. Судно плавно скользнуло к причалу и остановилось. Загорелись факелы, и показалась хрупкая фигура дожа Лоренцо Тьеполо в пышных одеждах. Он встал и легко шагнул на причал. Дож был уже в преклонном возрасте. Все его сыновья занимали высокое положение, и поговаривали, что это исключительно заслуга их отца. Но люди всегда так говорят.

Тьеполо шагал по мраморным ступеням. Пламя факелов заплясало на ветру. Дож улыбался, его маленькие глаза с тяжелыми веками блестели, седые волосы походили на серебряный нимб.

– Добрый вечер, Джулиано, – тепло приветствовал он молодого человека. – Я заставил тебя ждать?

Это был риторический вопрос. Тьеполо был правителем Венеции; его все готовы были ждать. Он знал Джулиано с тех пор, как того еще маленьким мальчиком, тридцать лет назад, привезли в этот город. Дож также знал и любил отца Джулиано.

Тем не менее никто из них не позволял себе фамильярности.

– Я с удовольствием провел весенний вечер на канале, ожидая вас, ваша светлость, – ответил Джулиано, стараясь шагать в ногу с дожем, но немного позади.

– Вот льстец! – пробормотал Тьеполо. Они пересекали площадь перед богато украшенным Дворцом дожей. – Возможно, это и хорошо. У нас достаточно врагов.

Дож вошел в огромные двери, спереди и позади него следовала молчаливая бдительная охрана.

– Как только у нас не станет врагов, это будет означать, что у нас нет ничего, чему можно позавидовать, – суховато ответил Джулиано.

Они сняли плащи и пересекли огромный холл с высоким потолком и расписными стенами. Их обувь гулко стучала по выложенному мозаикой полу.

Улыбка Тьеполо стала шире.

– И не осталось зубов, – добавил он.

Дож повернул направо, в главный вестибюль, и проследовал в свои личные покои с фресками на стенах и тяжелыми люстрами. На столике сандалового дерева стояли блюда с сушеными финиками, курагой и орехами. Факелы мерцали, отбрасывая теплый свет на выложенный паркетом пол.

– Садись!

Тьеполо махнул рукой в сторону резных кресел, стоящих у огромного камина, где горел огонь, – мартовский воздух был еще прохладным. Над камином висел огромный портрет отца Тьеполо, дожа Джакопо Тьеполо.

– Вина? – предложил старик. – Красное из Фьезоле, очень хорошее.

Не дожидаясь ответа, он наполнил два кубка и один передал гостю.

Джулиано принял его, поблагодарив. Да, после смерти отца Тьеполо был его другом и покровителем, но молодой человек знал, что его вызвали не просто для дружеской беседы. Такое тоже случалось, и довольно часто. Но в столь поздний час вряд ли разговаривают об искусстве, еде, состязаниях в гребле, о женщинах – красивых или, что гораздо интереснее, о тех, которые пользуются дурной репутацией, – и, конечно, о море. Сегодня дож был серьезен. Его узкое лицо с длинным носом было задумчиво, двигался он как-то неловко, словно уделял больше внимания мыслям, чем действиям.

Джулиано ждал.

Тьеполо посмотрел на вино в кубке, но пить его не стал.

– Карл Анжуйский все еще лелеет мечты снова объединить пять древних патриархатов: Рима, Антиохии, Иерусалима, Александрии и Византии. – Его взгляд был мрачным. – И управлять ими, конечно. Тогда он будет не только графом Анжуйским, сенатором Рима, королем Неаполя, Сицилии, Албании и Иерусалима и, конечно, дядей короля Франции, но и владыкой патриархатов. Такая власть в руках одного человека насторожила бы меня, но в этих руках она представляет угрозу не только для Венеции, но и для всего мира. Успех Карла Анжуйского будет угрожать нашим интересам по всему восточному побережью Адриатики. Михаил Палеолог подписал унию с Римом, но, по моим сведениям, ему будет гораздо труднее убедить свой народ согласиться на подобный союз, чем думает папа. И все мы знаем, что его святейшество ратует за Крестовый поход. – Дож мрачно усмехнулся. – Известно, что он своей правой рукой поклялся никогда не забывать о Иерусалиме. И мы тоже об этом не забудем.

Джулиано ждал.

– Это означает, что он поможет Карлу, по крайней мере в этом, – добавил Тьеполо.

– Тогда Рим будет на его стороне, а Иерусалим и Антиохия – в его руках, – наконец заговорил Джулиано. – Пойдет ли Карл войной на Византию, несмотря на то что император подписал соглашение об унии и подчинении власти папы? Ведь в таком случае он нападет на христианский город, а его святейшество не сможет разрешить подобное.

Тьеполо едва заметно пожал плечами.

– Это может зависеть от того, поддержит ли народ Византии, и особенно жители Константинополя, союз с Римом.

Джулиано думал об этом, осознавая, что дож внимательно за ним наблюдает, отслеживая малейшую тень эмоции. Если Карл Анжуйский приберет к рукам все пять патриархатов, включая Константинополь, расположенный на берегах Босфора, он будет контролировать ворота в Черное море и все земли за его пределами: Трапезунд, Самарканд и Древний шелковый путь на Восток. Если же он также получит контроль над Александрией и Нилом, а значит, и над всем Египтом, то станет самым могущественным человеком в Европе. Мировая торговля будет проходить через его руки. Папы приходят и уходят, и кто станет следующим, будет зависеть только от него.

– Перед нами дилемма, – продолжил Тьеполо. – Успех Карла состоит из многих составляющих. И корабли, которые мы построим для его Крестового похода, – одна из них. Но, если мы откажемся их строить, это сделает Генуя. Нам следует посчитать прибыль (или убыток) для наших военно-морских верфей и, конечно, наших банкиров и купцов, а также для тех, кто снабжает рыцарей, пехотинцев и пилигримов. Мы хотим, чтобы они проходили через Венецию. Это сулит существенный доход.

Джулиано сделал глоток вина и потянулся через стол, чтобы взять пригоршню миндаля.

– Есть и другие факторы, гораздо менее определенные, – продолжал развивать свою мысль дож. – Михаил Палеолог – умный человек. Если бы это было не так, ему не удалось бы снова завоевать Константинополь. Ему будет известно то же, что и нам, а может, и больше.

Когда дож произносил последние слова, его взгляд был полон сожаления. Наконец и он зачерпнул горсть орехов.

– Михаил знает о планах Карла Анжуйского и не уверен, что Рим намерен ему помогать, – продолжал Тьеполо. – Он сделает все возможное, чтобы помешать Карлу.

Дож внимательно посмотрел в темные глаза Джулиано, на его привлекательное лицо.

– Да, ваша светлость, – ответил тот. – Но у Михаила небольшой флот, а его армия уже сражается в другом месте.

Молодой человек произнес это с сожалением. Ему не хотелось думать о Константинополе. Его отец был венецианцем до мозга костей, младшим сыном в великой семье Дандоло, но мать Джулиано была из Византии, и он никогда о ней не вспоминал. Какой нормальный человек станет причинять себе боль?

– Значит, он пойдет на хитрость, – заключил Тьеполо. – А разве ты на его месте не поступил бы так же? Михаил всего лишь вернул себе столицу, одну из мировых жемчужин. Он будет сражаться на смерть, но не сдаст ее.

Джулиано помнил свою мать только как источник тепла, сладкого аромата. В его памяти сохранилось прикосновение мягкой кожи, а потом – пустота, которую ничто не могло заполнить. Джулиано было всего три года, когда она уехала, и он чувствовал себя так, будто она умерла. Но она была жива. Просто оставила его и отца, решив жить в Византии, а не с ними.

Если Константинополь снова захватят, сожгут и разграбят крестоносцы-латиняне, если они отнимут их сокровища и сровняют с землей дворцы, он сочтет это справедливым. Но эта мысль не доставила Джулиано удовольствия. Яростное злорадство приносило скорее боль, чем радость. Успех Карла Анжуйского изменит судьбу Европы, а также католической и православной церквей. Он сможет предотвратить рост влияния ислама и вернет христианам Святую землю.

Тьеполо наклонился немного вперед.

– Мне неизвестно, что станет делать Михаил Палеолог, но я знаю, что сделал бы на его месте. Человек может вести за собой лишь до определенного момента. Карл Анжуйский – француз, король Неаполя волею случая, а не по рождению. То же и с Сицилией. Если слухи верны, он не пользуется особой любовью народа.

До Джулиано тоже доходили подобные слухи.

– И Михаил воспользуется этим? – спросил он.

– А ты бы воспользовался? – мягко поинтересовался Тьеполо.

– Да.

– Поезжай в Неаполь и посмотри, какой флот планирует собрать Карл. Сколько кораблей, какого они размера. Разузнай, когда он намерен отправиться в поход. Обсуди с ним условия и цены. Если мы согласимся строить его флот, нам потребуется еще больше качественной древесины твердых пород, чем обычно. А еще узнай, каково общественное мнение. – Тьеполо понизил голос. – Что говорят люди, когда хотят есть, когда испуганы, когда выпьют лишнего и у них развязываются языки. Поищи смутьянов. Выясни, каким влиянием они пользуются и какие у них слабости и недостатки. Потом отправляйся на Сицилию и там делай то же самое. Ищи нищету, недовольство, любовь и ненависть.

Джулиано пытался понять, чего на самом деле хочет от него Тьеполо. Молодой человек понимал, что идеально подходит для этого задания. Опытный мореход, который может командовать собственным кораблем, сын купца, знающий торговлю всего Средиземноморья, а прежде всего человек, унаследовавший кровь и имя одной из самых славных семей Венеции – хоть и не ее богатства. Это его прадед, дож Энрико Дандоло, возглавлял Крестовый поход, в ходе которого в 1204 году был захвачен Константинополь. А когда Венецию обманули и заплатили ей лишь за корабли и провизию, он в виде компенсации привез домой величайшие из его сокровищ.

Теперь Тьеполо широко улыбался. Стакан поблескивал в его руке.

– А после Сицилии ты отправишься в Константинополь, – сказал он. – Проверь, восстанавливают ли они свою оборону. Но самое главное – остановись в венецианском квартале на берегу Золотого Рога. Посмотри, насколько он силен, процветает ли. Если Карл будет атаковать на венецианских кораблях, попробуй понять, что станут делать обитатели этого квартала. Каковы их интересы, на чьей стороне симпатии. Они венецианцы, а теперь стали еще и частью Византии. Как глубоко они пустили корни? Мне нужно это знать, Джулиано. Даю тебе не более четырех месяцев – больше не могу.

– Конечно, – ответил Джулиано.

– Хорошо, – кивнул Тьеполо. – Я позабочусь о том, чтобы у тебя было все необходимое: деньги, хороший корабль, груз, который служил бы поводом для путешествия, и люди, которые будут тебе повиноваться и которым ты сможешь доверить торговлю, пока будешь на берегу. Ты отплываешь послезавтра. А теперь пей вино, оно поистине великолепно.

Дож поднял кубок повыше, приглашая последовать его примеру, а затем поднес его к губам.

Вечером следующего дня Дандоло встретил своего лучшего друга, Пьетро Контарини, и они вместе пообедали. Джулиано наслаждался вкусом вина и еды, как будто ему в течение нескольких месяцев предстояло голодать. Друзья смеялись над старыми шутками, пели народные песни. Они вместе росли, учились, вместе открывали для себя удовольствия: вино, женщин. И вместе переживали невзгоды.

Одновременно узнали, что такое любовь, и поверяли друг другу свои сомнения и горести, победы и поражения. Выяснив, что влюбились в одну и ту же девушку, дрались, как дикие псы, до первой крови – это была кровь Джулиано. Потом вдруг дружба оказалась куда важнее влюбленности, и они прекратили поединок, смеясь над собой. С тех пор ни одной женщине не удавалось встать между ними.

Несколько лет назад Пьетро женился, у него родился сын, которым он очень гордился, а потом – две дочери. Однако домашние обязанности не лишили его способности восхищаться красивыми женщинами и не отняли любви к приключениям.

Друзья сидели в таверне с видом на Гранд-канал. Вокруг слышался смех, стук стаканов. Пахло вином и морской водой, едой, кожей и дымом догорающих костров.

– Ну, за приключения! – Пьетро поднял свой стакан довольно хорошего красного вина, которым угощал его Джулиано по случаю отъезда.

Друзья чокнулись и выпили.

– За Венецию и все венецианское! – добавил Джулиано. – Да не потускнеет слава ее в веках!.. Как думаешь, еще не очень поздно?

– Понятия не имею. А что?

– Хочу попрощаться с Лукрецией, – ответил Джулиано. – Я не увижу ее некоторое время.

– Будешь скучать? – с любопытством спросил друг.

– Не очень, – признался Джулиано.

Пьетро уже некоторое время донимал его советами жениться, но мысль об этом приводила Джулиано в ужас. Лукреция была веселой, теплой, щедрой… Но временами она бывала довольно надоедливой. И мысль о том, чтобы связать с ней свою жизнь, заставляла Джулиано чувствовать себя так, словно он идет прямо в ловушку – и сам закрывает за собой дверь.

Дандоло поставил пустой стакан на стол и встал. Он с удовольствием встретится с Лукрецией. Джулиано купил ей в подарок золотое ожерелье филигранной работы. Он тщательно выбирал его и знал, что украшение ей понравится. Ему будет не хватать Лукреции – ее тихого смеха, нежных прикосновений. Но все же совсем несложно будет расстаться с ней утром.

Неаполь произвел на Джулиано пугающее, но в то же время волнующе-прекрасное впечатление. Он был полон неожиданных явлений. В нем чувствовалась энергия, которая взволновала Джулиано. Словно люди здесь ощущали радость и горесть острее, чем остальные.

Этот город был основан греками, отсюда и его название – Неаполис, «Новый город». Узкие улочки были расположены в том же порядке, какой сформировали греки. Многим улицам, круто поднимавшимся в гору в тени высоких домов, было уже более тысячи лет. Джулиано слышал, как смеются и ссорятся горожане, как они торгуются, покупая оливки, фрукты и рыбу, как плещут фонтаны и стучат колеса. Он вдыхал ароматы готовящейся пищи – и засоренных сточных канав, благоухание вьющихся цветов – и вонь нечистот. Наблюдал за тем, как женщины полощут белье у фонтанов, сплетничают, смеются, ругают детей. Они любили жизнь, но не любили короля, будь он итальянцем или французом.

Солнце здесь было ярче, чем то, к которому Джулиано привык у себя в Венеции. Ему были знакомы блики на воде. Яркая синева Неаполитанского залива простиралась до самого горизонта и сверкала так, что слепила глаза, но он все стоял и смотрел на нее как завороженный.

Однако его разум все время беспокоило зловещее присутствие Везувия к югу от города. Время от времени в безоблачное сверкающее небо поднимался столб дыма. Глядя на него, Джулиано понимал, что именно Везувий может порождать в людях эту безумную жажду жизни, тягу ухватить, познать удовольствия, ведь завтра может быть уже слишком поздно.

Джулиано подошел к дворцу в глубокой задумчивости. Ему назначил аудиенцию француз, который здесь правил. Джулиано знал о его успехах на поле боя, в частности в недавней войне с Генуей, и о его победах на Востоке, которые сделали его королем Албании и обеих Сицилий. Дандоло ожидал увидеть воина, человека, слегка опьяненного триумфом собственной жестокости. И думал, что франки кажутся бесхитростными по сравнению с любым латинянином, не говоря уже о венецианце, в котором соединились тонкость и проницательность Византии и природная любовь к красоте.

Джулиано увидел крупного широкогрудого мужчину лет пятидесяти с оливковой кожей и темными глазами. На властном энергичном лице выделялся огромный нос. Одет француз был довольно скромно; ничто не отличало его от остальных, кроме неугомонной энергии и уверенности в себе, которая сквозила в нем даже в те моменты, когда он стоял спокойно.

Когда Джулиано позволили говорить, он назвался моряком, знакомым с большинством портов восточного Средиземноморья и в настоящее время являющимся эмиссаром венецианского дожа. Карл приветствовал его и пригласил сесть за богато накрытый стол. Это прозвучало как приказ, поэтому Джулиано повиновался. Но вместо того, чтобы приступить к еде, Карл принялся решительно шагать туда-сюда, забрасывая гостя вопросами:

– Так, говоришь, ты Дандоло?

– Да, сир.

– Славное имя! Знаменитое! А ты знаешь Восток? Кипр? Родос? Крит? Акко? Ты знаешь Акко?

Джулиано кратко описал для него эти места.

Карл, несомненно, уже бывал там и, скорее всего, сравнивал свои впечатления с впечатлениями венецианца. Изредка он брал со стола то ножку жареной дичи, то кусок хлеба, то какой-нибудь фрукт и вгрызался в него. Пил Карл мало. Время от времени он отдавал приказы, и казалось, что где-то неподалеку стояли писари, которые записывали их на листах бумаги, словно ему требовалось по три копии каждого. Джулиано потрясло то, что Карл мог обдумывать несколько вопросов одновременно.

Его знание европейской политики поражало, к тому же он много знал о Северной Африке, Святой земле и далее, за ее пределами, до самой Монгольской империи. Джулиано был изумлен. Он старался поспевать за рассуждениями Карла, но быстро пришел к заключению, что признать ограниченность собственных знаний будет не только учтиво, но и разумно в присутствии монарха, которому достаточно нескольких мгновений, чтобы определить невежество человека более молодого – и менее опытного.

Следует ли спросить о кораблях для грядущего Крестового похода? Именно за этим послал его Тьеполо.

– Для этого потребуется огромный флот, – заметил Джулиано.

Карл от души рассмеялся:

– Ох уж эти венецианцы! Конечно потребуется. А также много денег и много паломников. Ты хочешь предложить мне сделку?

Джулиано откинулся немного назад и улыбнулся:

– Мы могли бы поторговаться. Потребуется много древесины, гораздо больше, чем обычно. Все наши верфи будут заняты, возможно, будут работать день и ночь.

– Во имя святой цели, – заметил Карл.

– Эта цель – завоевание территорий или нажива? – уточнил Джулиано.

Карл расхохотался и хлопнул его по плечу – так сильно, что у венецианца клацнули зубы.

– А ты мне нравишься, Дандоло! – воскликнул король. – Цифры мы обсудим чуть позже. Выпей еще вина.

Три часа спустя Джулиано ушел. У него кружилась голова. Он пересекал залы, которые роскошью не уступали Дворцу дожей, хоть придворные и были менее утонченными в поведении и одежде.

Некоторые говорили, что Карл суров, но справедлив, другие – что он облагает подданных непомерными налогами, доводя их до нищеты и голода, что он не испытывает к народу Италии ни любви, ни интереса.

Тем не менее ради достижения своих целей он вместе со своими придворными проводил много времени здесь, в Неаполе, страстном, полном жизни, лежащем, как драгоценный камень, под боком у спящего дракона, из ноздрей которого даже сейчас вырывались струи дыма, видневшиеся на горизонте. Карл тоже был словно некая сила природы, стихия, способная уничтожить любого, кто отнесется к ней слишком легкомысленно.

Джулиано необходимо было узнать гораздо больше. Нужно смотреть, слушать, анализировать и соблюдать особую осторожность, отсылая отчеты дожу.

Он спустился по лестнице и ступил на раскаленные камни мостовой, под ослепительное палящее солнце.

Когда Карл вместе со своим двором переехал из Неаполя на юг, в Мессину, расположенную на острове Сицилия, Джулиано, выждав неделю, последовал за ним. Как и в Неаполе, он смотрел и слушал. Говорили о том, что следует отвоевать христианскую Палестину.

– И это – только начало, – заявил один моряк, с видимым удовольствием отпивая полпинты вина, разбавленного водой. – Давно пора сразиться с мусульманами за их территории! Они повсюду и захватывают все больше и больше земель.

– Пора вернуть то, что принадлежит нам по праву, – гневно добавил другой, огромный рыжебородый человек. – Пятнадцать лет назад они убили при Дурбе полторы сотни тевтонских рыцарей. А еще обратили жителей Озела в свою веру. Они вырезают на своей территории всех христиан.

– Но зато они не позволили монголам захватить Египет, – вступил в беседу Джулиано, чтобы услышать, что ему ответят. – Лучше уж пусть с ними воюют мусульмане, чем мы.

– Пусть монголы их измотают, – откликнулся первый моряк. – Тогда мы легко покончим с мусульманами. Я не привередлив, мне все равно, кто на моей стороне, – загоготал он.

– Правильно, – согласился низкорослый старичок с остроконечной бородкой.

Рыжий стукнул кружкой о столешницу.

– И что, черт возьми, это значит? – взвился он, и его лицо налилось кровью от гнева.

– Это значит, что если ты когда-нибудь видел армию монгольских всадников, то будешь искренне рад, что между ними и тобой стоят мусульмане, – ответил один из собеседников.

– И византийцы? – спросил Джулиано, надеясь спровоцировать содержательный ответ.

Тщедушный старичок пожал плечами:

– Между нами и мусульманами?

– Почему нет? – сказал Джулиано. – Разве не лучше будет, если они станут воевать с мусульманами вместо нас?

Рыжий бородач поерзал на сиденье.

– Король Карл захватит их на полдороге, как делал это прежде. Там много сокровищ, есть чем поживиться.

– Мы не можем этого допустить, – возразил Джулиано. – Заключив союз с Римом, они станут нашими братьями по вере. Папа не простит, если мы их захватим. Это грех.

– Король позаботится об этом, не беспокойся, – ухмыльнулся рыжий. – Он прямо сейчас пишет в Рим, прося папу отлучить императора Михаила от Церкви, а это лишит его защиты. Тогда мы сможем поступать, как пожелаем.

Джулиано был потрясен.

Комнату заполнял гул невнятных голосов.

Через два дня Джулиано отправился в Константинополь. Путешествие на Восток было спокойным и менее продолжительным, чем он ожидал, – всего восемнадцать дней. Как и большинство других кораблей, они почти все время держались ближе к берегу, то и дело выгружая один товар и принимая другой. Это путешествие обещало стать не только информативным, но и прибыльным…

Однако, когда ранним майским утром они плыли по Мраморному морю, на горизонте показались легкие перистые облака. Ветер вздымал на гребнях волн живописные пенные барашки. В этот момент Джулиано вынужден был признать, что, сколько бы времени ни прошло, он не готов увидеть родину своей матери – матери, которая подарила ему жизнь, но в которой было так мало любви к своему сыну, что она решилась его покинуть.

Он смотрел на женщин с детьми, проходивших мимо него по улице. Некоторые из них выглядели усталыми, обеспокоенными, огорченными, но несмотря на это не сводили глаз со своих малышей. Следили за каждым их шагом. Готовы были утешить или наказать их. Они могли отругать ребенка, отшлепать его в запальчивости, но, если бы кто-нибудь стал угрожать их детям, обидчик тут же узнал бы, что такое настоящий гнев!

В полдень Джулиано стоял на палубе. Его сердце бешено колотилось. Корабль скользил по гладким сияющим водам Босфора. Великий город был все ближе, все четче проступали детали. Наметанный глаз моряка сразу же выделил маяк – огромное сооружение, которое приближающиеся суда видят за много миль от берега.

Гавань была переполнена. Десятки рыбацких лодок и транспортных суден стремительно сновали между огромными триремами, пришедшими из Атлантики в Черное море. Через узкую полоску пролива Европа встречалась с Азией. Это был настоящий транспортный перекресток мира.

– Капитан!

Джулиано некогда было предаваться досужим размышлениям. Следовало сосредоточиться на маневрировании в гавани, на том, чтобы благополучно пришвартоваться и разгрузить товар, прежде чем передать командование первому помощнику. Они уже договорились, что корабль вернется за капитаном в начале июля.

Только на следующий день Джулиано сошел на берег со своим багажом, сменой одежды и книгами, которых ему должно было хватить на два месяца. Дож выделил ему весьма щедрое содержание.

Странно было стоять на брусчатой мостовой. Наполовину византиец, Джулиано должен был бы радоваться возвращению на историческую родину, но он чувствовал себя здесь чужим. Он прибыл как шпион.

Джулиано обернулся и посмотрел назад, на гавань, где стояли бесчисленные корабли. Может, он знает кого-то из моряков, может, даже ходил с кем-то из них под парусом, вместе переживал шторма и другие трудности долгих путешествий. Солнечный свет играл на воде так же, как и в Венеции, и небо было таким же, как дома.

Три ночи Джулиано провел на постоялом дворе. Целыми днями он бродил по городу, стараясь изучить его обычаи, географию, еду, даже шутки и вкус воздуха.

Джулиано сидел в таверне за отменным обедом – аппетитное мясо козленка с чесноком и овощами и стакан вина, которое, впрочем, по его мнению, уступало венецианским винам. Он наблюдал за проходившими по улице людьми и ловил обрывки разговоров. Многого Джулиано не понимал. Он вглядывался в лица и прислушивался к интонациям. Говорили в основном на греческом языке, которым он владел, и, конечно, на генуэзском диалекте, что не могло его не тревожить. Джулиано частично понимал речь арабов и персов, чье одеяние было так легко отличить в толпе. Албанцы, болгары и широкоскулые монголы были здесь такими же чужеземцами, как и он сам, их вид напомнил Джулиано о том, как далеко на Восток он забрался и как близко находится к землям великого хана и мусульман, о которых упоминал его случайный рыжебородый собеседник в Мессине.

Следовало найти на берегу Золотого Рога какую-нибудь венецианскую семью. Джулиано неспешно бродил по тем местам, где жила его мать. Она родилась в ссылке, скорее всего, в Никее, а может, еще севернее? Он разозлился на себя за то, что разбудил боль, которую всегда чувствовал, когда думал о матери. Но остановиться он не мог.

Джулиано зажмурился, чтобы не видеть солнечного света и шумной улицы, но ничто не могло развеять воспоминания. Седовласый отец с печальным лицом держит на ладони открытый медальон, внутри которого – крошечный портрет молодой женщины с темными глазами и смеющимся ртом. Как она могла смеяться – а потом покинуть их? Джулиано ни разу не слышал, чтобы отец плохо о ней отзывался. Он любил ее до самой смерти.

Дандоло вскочил на ноги. Вино больше не лезло в горло. Молодой человек отставил стакан и вышел на улицу. Это чужой город, полный людей, и он достаточно умен, чтобы им не доверять. Знай своего врага, учись у него, понимай, но никогда, никогда не позволяй себе очаровываться его искусством, мастерством, красотой. Просто догадайся, чью сторону он примет, когда придет время.

Венецианский квартал занимал всего несколько улиц, и его обитатели старались не афишировать свое происхождение. Никто не забыл, чей флот привез захватчиков, которые сожгли город и похитили святые мощи.

Джулиано нашел семью, носившую гордую старинную фамилию Мочениго. Андреа сразу же ему понравился. У него было худощавое лицо, которое оживало, когда он улыбался. В такие минуты Андреа казался почти красивым. Только после переезда Джулиано заметил, что хозяин слегка прихрамывает. Его жена Тереза была застенчивой, но встретила гостя очень любезно, а пятеро детей четы Мочениго, казалось, пребывали в счастливом неведении, что он – чужестранец. Они задавали ему многочисленные вопросы, желая выяснить, откуда он родом и почему приехал сюда. Наконец родители объяснили им, что это неплохо – быть дружелюбными и проявлять искренний интерес к людям, однако чрезмерное любопытство могут принять за грубость. Дети извинились, потупив глаза.

– Вы не были грубыми, – быстро сказал Джулиано по-итальянски. – Как-нибудь, когда будет время, я расскажу вам о местах, где побывал, опишу их со всеми подробностями. А вы, если захотите, расскажете мне о Константинополе. Я приехал сюда впервые.

Его слова мгновенно разрядили обстановку. Да, в этом доме он нашел себе надежное пристанище.

– Я – венецианец, – с улыбкой сообщил Мочениго, – но решил поселиться здесь, потому что моя жена – византийка. Кроме того, я нахожу в православии некий дух свободомыслия.

Его тон был немного виноватым, потому что он предположил, что Джулиано принадлежал к Римской церкви. Однако глаза Андреа были полны решимости. Ему не хотелось вступать в диспут, но, если бы пришлось, он готов был отстаивать свою веру. Джулиано протянул ему руку:

– Значит, от тебя я смогу узнать о Византии больше, чем от купцов.

Мочениго пожал ему руку, и таким образом сделка была заключена. Однако гораздо важнее стало финансовое соглашение, которого они достигли, – оно определяло их будущие взаимоотношения.

Было вполне естественно, что Джулиано спросили о его ремесле. Тот был готов к этому.

– Моя семья на протяжении многих лет занимается торговлей, – охотно ответил он. Отчасти это было правдой, если принять во внимание всех потомков великого дожа Энрико Дандоло. – Я приехал сюда, чтобы воочию увидеть, что здесь продают и покупают и какие возможности этот город сулит для нас. Должно быть, тут есть спрос на товары, которые мы можем предложить. – Джулиано хотел задать как можно больше вопросов, не вызвав при этом подозрений. – Новый союз с Римом позволит многое упростить.

Мочениго пожал плечами. На его лице промелькнула тень сомнения.

– Документ подписан, но пройдет еще немало времени, прежде чем соглашение вступит в силу.

Джулиано удалось изобразить удивление:

– Ты думаешь, что его не будут выполнять? Византии ведь нужен мир? Константинополь, например, не переживет еще одну войну, а если византийцы и Рим будут придерживаться разной веры, то война неизбежна, как бы ее ни называли.

– Может быть, большинство священников не хотят войны, – грустно произнес Мочениго, – но войны все же случаются. Убедить людей принять чужую веру можно с помощью уговоров, а не угроз.

Джулиано пристально посмотрел на него:

– Именно так здесь это воспринимают?

– А ты считаешь иначе? – парировал Мочениго.

Джулиано понял, что Андре отождествлял себя с Константинополем, а не с Римом.

– Полагаешь, что многие венецианцы думают точно так же? – спросил Дандоло и тут же осознал, что слишком уж быстро перешел к прямым вопросам.

Мочениго покачал головой:

– Я не могу отвечать за других. Никто из нас еще не знает, чем обернется подчинение Риму. Пока ясно только одно: мы будем месяцами ожидать ответов на свои просьбы, платить десятину, вывозя деньги из страны, в то время как они очень нужны здесь. Будут ли наши церкви ухоженными и красивыми? Будут ли нашим священникам хорошо платить и позволят ли им служить так, как велит их совесть и достоинство?

– Очередной Крестовый поход может состояться не ранее тысяча двести семьдесят восьмого или тысяча двести семьдесят девятого года, – вслух рассудил Джулиано. – К тому времени мы, возможно, сумеем достигнуть взаимопонимания и станем терпимее друг к другу. Кто знает?

Лицо Мочениго просияло.

– Мне нравятся люди, которые питают надежды, – сказал он и покачал головой. – Однако прежде всего тебе следует выяснить все, что касается торговли. Ты должен как можно быстрее извлечь прибыль. Узнай, что думают люди. Многие верят, что нас спасет Пресвятая Дева.

Джулиано поблагодарил Андреа и решил не касаться этой темы, по крайней мере в ближайшее время. Но он запомнил, как венецианец Мочениго с легкостью произнес слово «мы», говоря о Константинополе. Это следовало принять во внимание.

Следующие несколько дней Джулиано посвятил тому, чтобы побывать в лавках на улице Меса и на рынке пряностей, где царили невероятные ароматы и яркие краски. Поговорил с венецианцами, живущими в этом районе, послушал их суждения. В родной Венеции большинство людей спорили о торговле, а здесь – о религии. В Константинополе вступали в полемику по вопросам веры и прагматизма, примирения и преданности. Иногда Джулиано тоже вступал в дискуссию, но больше задавал вопросы, а не выражал собственное мнение.

Только через три недели, пойдя вверх по холму, он забрел на глухие улочки, где на каждом шагу виднелись обгоревшие во время пожаров камни, руины и сорные травы на месте домов, построенных в начале столетия. Впервые в жизни Джулиано пожалел о том, что был венецианцем.

Начался ливень. По лицу Дандоло стекала вода, волосы намокли. Его внимание привлек один дом. Джулиано не отрываясь смотрел на выцветшую фреску, на которой была изображена женщина с младенцем на руках. К тому времени, когда город ограбили и сожгли, его собственная мать еще не родилась, но она могла выглядеть так же – молодой и стройной, в византийской тунике, с ребенком, прижатым к груди. Она бы выглядела такой же гордой, нежной, с открытой лучезарной улыбкой.

Глава 17

– От императора! – Округлив глаза от изумления, Симонис стояла на пороге комнаты, где хранились лекарственные травы. – Они хотят, чтобы ты немедленно пошла с ними. Во дворце кто-то заболел. Может быть, император?

– Да, судя по всему, кто-то заболел, – ответила Анна, следуя за Симонис в соседнюю комнату. – Наверное, слуга.

Служанка фыркнула и с нетерпением распахнула дверь перед Анной.

Симонис оказалась права: в медицинской помощи нуждался сам Михаил. Почти лишившись дара речи, Анна собрала сумку с травами и мазями и в сопровождении слуг отправилась во Влахернский дворец.

Там ее встретил придворный, а также два варяжских стражника из личной охраны императора. Они повели Анну по великолепным, но разрушающимся коридорам и галереям в личные покои императора. У него было кожное заболевание, причинявшее ему серьезное беспокойство.

Должно быть, Зоя дала Анастасию такую лестную характеристику, что Михаил решил к нему обратиться. Чего же она хотела взамен? Не вызывало ни малейших сомнений: на этот раз ей понадобится большая услуга, вероятно, даже связанная с опасностью. Анна ни за что бы не посмела отказать Зое, а уж императору и подавно.

Хотя ей бы очень этого хотелось. Если не удастся его вылечить, ее карьера лекаря закончится. У нее уже не будет богатых и влиятельных пациентов, и Зоя, конечно же, больше не станет давать ей рекомендации. И это будут не самые страшные последствия ее провала. А ведь не все болезни можно излечить даже с помощью иудейских и арабских снадобий, которые были у Анны, не говоря уже о христианских.

Несмотря на то что золотое время евнухов при дворе давно прошло и император больше не общался с миром исключительно через них, во дворце их осталось немало. И Анне ничем нельзя себя выдать. Они ни в коем случае не должны заподозрить, что она – самозванка.

Анна так долго и упорно пыталась подражать Льву, что начала терять индивидуальность. Она притворялась, будто терпеть не может абрикосы, которые на самом деле очень любила, и обожает приторные пирожные с медом, от которых ее тошнило. Однажды, увидев, как Лев взял в рот фундук и тут же выплюнул его, почувствовав отвращение, Анна не задумываясь в точности повторила все его действия. Она пользовалась его выражениями, подражала его голосу и презирала себя за это. Однако она перевоплотилась в евнуха ради собственной безопасности. В ней не должно было оставаться ничего от прежней Анны, иначе ее могут разоблачить.

Она чувствовала себя сейчас очень глупо, спеша по широкой галерее позади придворного, облаченного в темное одеяние, и огромных варяжских стражей. Анна надеялась, что ей удастся вылечить самого императора, воспользовавшись познаниями в медицине, которыми поделился с ней отец. А может, благодаря этому она сможет спасти Юстиниана? Отец бы понял и одобрил ее цели, однако проверил бы состояние ее рассудка, прежде чем допускать к больным. Что бы он подумал, если бы знал, чем она обязана Юстиниану? Когда отец умирал, Анне не хватило храбрости во всем ему признаться.

Придворный остановился, и перед Анной появился еще один человек – высокий, широкоплечий, длиннорукий. Гладкая кожа лица и причудливая грация выдавали в нем евнуха. Анна не смогла определить его возраст, но, без сомнения, он был старше ее. Кожа евнуха напоминала женскую – мягкая, предрасположенная к мелким морщинкам, а волосы не редели, как у обычного мужчины. Говорил он приятным низким голосом и обладал прекрасной дикцией.

– Меня зовут Никифорас, – представился евнух. – Я провожу тебя к императору. Если тебе что-нибудь нужно, мы принесем. Вода? Фимиам? Сладкие масла?

Анна на мгновение встретилась с ним глазами и потупилась. Не следовало забывать: этот евнух был одним из самых влиятельных вельмож Византии.

– Да, вода мне понадобится. И еще принесите масла, которые предпочитает император, – ответила она.

Никифорас отдал распоряжения слуге, стоявшему у дальней двери. Потом отпустил придворного, сопровождавшего Анну, стражу и сам повел ее дальше. У комнаты императора евнух остановился. Анне показалось, что, несмотря на ее маскировку, Никифорас видит ее насквозь и вот-вот скажет ей об этом. На одно ужасное мгновение она представила, как он обыскивает ее, перед тем как впустить к Михаилу. Вдруг Анна подумала о том, где именно может быть сыпь на теле императора. Ей не простят, если она, женщина, увидит интимные части его тела. У нее появилось желание признаться во всем сейчас, пока не стало слишком поздно. Анна покрылась птом. Кровь в ушах шумела так громко, что женщина некоторое время почти ничего не слышала.