Дневная битва Бретт Питер

Най’тинг! Инэвера содрогнулась. Бесплодным запрещено носить черное, и они на всю жизнь остаются в бурых одеждах, как хаффиты, с позорно неприкрытыми лицами.

– Возможно, меня сделают дама’тинг, – предположила Инэвера.

– Этому не бывать, – фыркнула Манвах. – Никого не делают.

– Бабушка говорит, что в год ее испытания одну девочку выбрали.

– Это случилось полвека тому назад, если и было на самом деле, – ответила Манвах, – а достопочтенная мать твоего отца, да хранит ее Эверам, любит… приукрасить действительность.

– Откуда же тогда берутся най’дама’тинг? – подивилась Инэвера, имея в виду учениц дама’тинг, чьи лица оставались открыты, но белые одежды указывали на обручение с Эверамом.

– Говорят, сам Эверам зачинает своим невестам детей и най’дама’тинг – их дочери, – просветила ее Манвах.

Инэвера вскинула брови: не иначе мать шутит.

Манвах пожала плечами:

– Объяснение не хуже других. Уверяю тебя: ни одна мать на базаре не знает случая такого избрания и ни в одной най’дама’тинг еще никто не признал свою родню.

– Мама! Сестра!..

Инэвера расплылась в улыбке при виде Соли, которого сопровождал Кашив. Черное одеяние брата еще хранило пыль Лабиринта, а щит, повешенный на плечо, покрыли новые вмятины. Кашив был, как обычно, подтянут и свеж.

Инэвера бросилась обнимать Соли. Он рассмеялся, подхватил ее одной рукой и закружил. Инэвера восторженно взвизгнула, ни капли не испугавшись. Брат опустил ее легко, как перышко, и обнялся с матерью.

– Что ты здесь делаешь? – нахмурилась Манвах. – Я думала, ты на пути во дворец дама Бадена.

– Так оно и есть, – ответил Соли, – но я не мог отправить сестренку на Ханну Паш, не пожелав ей всех мыслимых в Ала благ.

Он потянулся и взъерошил волосы Инэверы. Она шлепнула его по руке, но брат, как всегда, оказался проворен и вовремя отдернул кисть.

– А как ты думаешь, отец придет меня благословить? – спросила Инэвера.

– Мм, – замялся Соли, – насколько я знаю, отец еще спит в беседке. Ночью он глаз не сомкнул.

Соли беспомощно пожал плечами, и Инэвера потупила взор, не желая выдать огорчение.

Брат нагнулся и ласково приподнял ей голову, заглянул в глаза:

– Поверь, отец желает тебе блага не меньше, чем я, пусть даже не всегда это показывает.

– Я знаю, – кивнула Инэвера и на прощание обняла Соли за шею. – Спасибо тебе.

Кашив взглянул на Инэверу, будто впервые заметил. Затем нацепил свою очаровательную улыбку и поклонился:

– Всех благ тебе, Инэвера вах’Касаад, в становлении женщиной. Желаю тебе хорошего мужа и много сыновей – таких же ладных, как твой брат.

Инэвера улыбнулась и зарделась. Воины неспешно пошли прочь.

Наконец очередь сдвинулась с места. Инэвера томилась на солнцепеке, девочек с матерями впускали по одной зараз, и день тянулся медленно. Одни проводили внутри считаные минуты, другие – чуть ли не час. Все выходили в черном, обычно с видом вразумленным и облегчением в глазах. Иные, увлекаемые матерями домой, напряженно смотрели в пустоту и отрешенно оглаживали руки.

Перед входом в шатер мать Инэверы так сильно впилась в плечи дочери пальцами, что ногти едва не проткнули материю.

– Не поднимай глаз и держи язык за зубами, когда с тобой заговорят, – прошипела Манвах. – Не отвечай, когда не спрашивают, и не перечь. Повтори за мной: «Да, дама’тинг».

– Да, дама’тинг, – покорно произнесла Инэвера.

– Запомни этот ответ накрепко, – наказала Манвах. – Оскорбляя дама’тинг, ты оскорбляешь саму судьбу.

– Да, мама. – Инэвера с трудом сглотнула, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

Что творится в шатре? Разве мать не подвергалась тому же обряду? Чего она так боится?

Най’дама’тинг отвела полог шатра, выпуская девочку, что недавно стояла впереди Инэверы. Теперь на ней был головной платок, но бурого цвета, как платье, которое осталось прежним. Мать гладила ее по плечам и бормотала слова утешения, но обе побрели прочь в слезах.

Най’дама’тинг проводила их невозмутимым взглядом и повернулась к Инэвере с матерью:

– Меня зовут Мелан. – Она жестом пригласила их внутрь. – Вами займется дама’тинг Кева.

Инэвера сделала глубокий вдох, они с матерью разулись, начертили в воздухе метки и шагнули в шатер дама’тинг. Сквозь полотняный свод пробивалось солнце, заливало просторное помещение ярким светом. Все было белым, от стен до крашеной мебели и толстого напольного холста.

Тем явственнее и страшнее выделялась кровь. Пол за порогом был в огромных красных и бурых пятнах; за перегородки слева и справа густо тянулись багровые следы.

– Это кровь шарумов, – произнес чей-то голос, и Инэвера подпрыгнула, впервые заметив, что перед ними стоит невеста Эверама в белых одеждах, которые почти сливались с фоном. – На рассвете доставили раненых с алагай’шарак. Напольный холст ежедневно выкраивают и сжигают на минаретах Шарик Хора во время призыва к молитве.

И тут же, как по сигналу, вокруг Инэверы послышались крики боли. За толстыми перегородками умирали мужи. Она вздрагивала при каждом вопле и стоне, представляя отца или, того хуже, Соли.

– Забери меня, Эверам! – отчаянно голосил кто-то. – Я не буду жить калекой!

– Ступай аккуратно, – предупредила дама’тинг Кева. – Подошвы твоих ног недостойны касаться крови, которую пролили за тебя достославные воины.

Инэвера и Манвах осторожно пошли вперед, огибая кровавые пятна. Кева, закутанная до пят в белый шелк так, что обнаженными остались лишь кисти и глаза, была крупной, кряжистой женщиной на голову выше матери Инэверы.

– Как тебя зовут, девочка? – Голос невесты Эверама звучал гулко и строго.

– Инэвера вах’Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, дама’тинг, – ответила Инэвера и отвесила низкий поклон. – Наречена в честь первой жены Каджи.

Ногти Манвах впились в плечо, едва прозвучало это уточнение, и Инэвера задохнулась. Но дама’тинг, казалось, не придала ему значения.

– Поэтому ты, несомненно, считаешь себя особенной, – отрезала Кева. – Если в Красии будет по воину на каждую никчемную девку, носившую это имя, то Шарак Ка завершится.

– Да, дама’тинг, – сказала Инэвера и вновь склонилась, а материнские ногти чуть отпустили ее.

– Ты миловидна, – заметила дама’тинг.

Очередной поклон.

– Спасибо, дама’тинг.

– Хорошенькая всегда пригодится в гареме, если еще не приспособили к полезному делу, – проговорила Кева, глядя на Манвах. – Кто твой муж и какой у тебя род занятий?

– Даль’шарум Касаад, дама’тинг, – с поклоном ответила Манвах. – Я занимаюсь пальмовым ткачеством.

– Первая жена?

– Единственная, дама’тинг.

– Мужчины склонны заводить жен по мере преуспевания, но правильно и обратное, – сказала Кева. – Пыталась ли ты, Манвах из племени Каджи, прирасти, как предписано в Эведжахе, сестрами-женами, которые помогут тебе ткать и принесут мужу больше детей?

– Да, дама’тинг. Много раз. – Манвах стиснула зубы. – Их отцы… не одобрили партию.

Невеста Эверама хмыкнула. Ответ многое сообщил о Касааде.

– Девочка грамотна?

– Да, дама’тинг, – кивнула Манвах. – Инэвера у меня в подмастерьях. Она отличная ткачиха, и я научила ее решать задачи и вести счета. Она по разу прочла Эведжах перед семью столпами Небес.

Взгляд дама’тинг был непроницаем.

– Ступайте за мной.

Она отвернулась и направилась в глубину шатра, не обращая внимания на кровь под ногами. Ее ниспадающие шелковые одежды плыли легко, их не марала ни единая капля. Не смела.

Най’дама’тинг Мелан последовала за ней, ловко огибая кровавые пятна, а Инэвера с матерью замкнули шествие. Шатер представлял собой лабиринт белых матерчатых стен с многочисленными поворотами, которые возникали прежде, чем Инэвера успевала заметить. Пол был уже чист, крики раненых шарумов сделались глуше. За очередным поворотом белое – стены и потолок – вдруг стало черным, как будто день сменился ночью. За следующим – воцарилась такая тьма, что мать Инэверы в черных одеждах даль’тинг едва было видно и даже одетые в белое дама’тинг с помощницей превратились в призрачные силуэты. Кева резко остановилась, и Мелан, обойдя ее, отвела полог, который Инэвера сперва не разглядела. За ним удалось различить лишь каменную лестницу, что спускалась в непроглядный мрак. Камень холодил босые ноги, Мелан задернула полог, и тьма стала полной. Они медленно спускались, и Инэвера обмирала, боясь оступиться и увлечь за собой невесту Эверама.

Лестница оказалась милосердно короткой, хотя Инэвера и правда споткнулась, когда неожиданно достигла низа. Она быстро восстановила равновесие, и никто, похоже, не заметил ее неловкости.

В руке Кевы вспыхнул красный огонь, распространив зловещее свечение, которое позволило видеть друг друга, но не спасло от общего гнетущего мрака. Дама’тинг привела их к череде темных келий, вырубленных в материнской скальной породе. На стенах с обеих сторон были вырезаны метки.

– Жди с Мелан здесь, – бросила Кева Манвах и пригласила Инэверу в келью.

Инэвера поморщилась, когда за ними затворилась тяжелая дверь.

В углу виднелась каменная подставка, и дама’тинг положила на нее светящийся предмет. Он напоминал кусок угля, изрезанный горящими метками, но даже Инэвера поняла: это алагай хора.

Кости демона.

Кева повернулась к Инэвере, в ее руке сверкнул кривой клинок. При красном свете казалось, что он в крови.

Инэвера вскрикнула и попятилась, но сразу налетела на стену крохотной кельи. Дама’тинг поднесла лезвие к носу Инэверы, и та свела глаза, рассматривая.

– Боишься клинка? – спросила дама’тинг.

– Да, дама’тинг, – ответила Инэвера надтреснутым голосом.

– Закрой глаза, – приказала Кева.

Инэверу трясло от страха, но она подчинилась, и сердце ее гулко колотилось в ожидании стали, которая вот-вот пронзит плоть.

Но удар не последовал.

– Представь себе пальму, дочь ткачихи, – велела Кева.

Инэвера не поняла, зачем это нужно, но кивнула. Образ дался легко, благо она ежедневно вскарабкивалась на пальмы, ловко цепляясь за ствол, и собирала ветки для плетения.

– Пальма боится ветра? – спросила дама’тинг.

– Нет, дама’тинг.

– Что она делает?

– Гнется, дама’тинг.

– Эведжах учит нас, что страх и боль суть просто ветер, Инэвера, дочь Манвах. Пусть он веет, не задевая тебя.

– Да, дама’тинг.

– Повтори трижды.

– Страх и боль суть просто ветер, – произнесла Инэвера и глубоко вздохнула. – Страх и боль суть просто ветер. Страх и боль суть просто ветер.

– Открой глаза и встань на колени, – приказала Кева.

Когда Инэвера повиновалась, она добавила:

– Протяни ладонь.

Инэвере почудилось, что рука отделилась от нее, стала чужой, но не дрогнула. Невеста Эверама подняла ткань и надрезала предплечье, оставив яркую кровавую линию.

Инэвера сделала глубокий вдох, но не отпрянула и не вскрикнула. Страх и боль суть просто ветер.

Дама’тинг чуть подняла покрывало и лизнула нож, пробуя кровь Инэверы. Затем вложила его в поясные ножны и сильной рукой сдавила разрез, изливая кровь на горсть черных меченых костей.

Инэвера стиснула зубы. Страх и боль суть просто ветер.

Кости, когда на них пала кровь, засветились, и Инэвера поняла, что это тоже алагай хора. Ее кровь соприкасалась с костями демонов. При мысли об этом она содрогнулась.

Дама’тинг шагнула назад, негромко напевая и встряхивая кости, свечение которых усиливалось с каждой секундой.

– Эверам, податель света и жизни, молю тебя послать сей смиренной слуге знание о том, что грядет. Скажи мне об Инэвере, дочери Касаада из рода Дамаджа клана Каджи.

С этими словами она метнула кости на пол перед Инэверой. Свечение взорвалось вспышкой, и Инэвера моргнула, а свет уменьшился до тусклого, из пульсирующих символов сложились лиственные ветви, из которых сплелась ее судьба.

Дама’тинг ничего не сказала. Она прищурилась и надолго приковалась взглядом к рисунку. Инэвера не могла судить точно, сколько прошло времени, но ее шатнуло – подвели мышцы, не привычные к длительному стоянию на коленях.

Кева заметила движение:

– Сядь на пятки и не шевелись!

Она закружила по келье, рассматривая костный узор под всеми углами. Свечение медленно угасало, но дама’тинг все размышляла.

Пальма на ветру или не пальма, но Инэвера изрядно разнервничалась. Напряженные мышцы сильно ломило, и тревога удваивалась с каждой секундой. Что увидела невеста Эверама? Ее отберут у матери и продадут в гарем? Она бесплодна?

Наконец Кева взглянула на Инэверу:

– Тронешь кости – заплатишь жизнью.

Она вышла. Донеслись приглушенные распоряжения. Послышался топот ног – Мелан куда-то побежала.

Мигом позже в келью вошла Манвах. Осторожно обогнула кости и опустилась на колени за Инэверой.

– Что стряслось? – шепнула она.

– Не знаю, – покачала головой Инэвера. – Дама’тинг рассматривала кости так, будто не понимала смысла.

– Или ей не понравилось, что они сказали, – пробормотала Манвах.

– Что там происходит? – спросила Инэвера, холодея.

– Они зовут дамаджи’тинг Кеневах, – ответила Манвах, породив в Инэвере трепет. – Последнее слово будет за ней. Теперь молись.

Дрожа, Инэвера опустила голову. Ее уже достаточно напугала дама’тинг. Мысль о том, что для оценки явится их главная…

«Пожалуйста, Эверам, – взмолилась она, – позволь мне быть плодоносной и выносить сынов Каджи. Если я буду най’тинг, моя семья не переживет позора. Даруй мне только это, и я навеки отдамся тебе».

Коленопреклоненные, они долго молились при тусклом красном свете.

– Мама? – позвала Инэвера.

– Что? – ответила мать.

Инэвера сглотнула:

– Если я бесплодна, ты все равно будешь меня любить?

На последних словах ее голос сломался. Она не хотела плакать, но почувствовала, что смаргивает слезы.

В следующий миг Манвах обняла ее:

– Ты моя дочь. Я буду любить тебя, даже если ты погасишь солнце.

После нескончаемого ожидания вернулась Кева, сопровождаемая другой невестой Эверама – старшей, худой, с острым взглядом. На ней были белые одежды дама’тинг, но покрывало и платок – из черного шелка. Дамаджи’тинг Кеневах – самая могущественная женщина Красии.

Дамаджи’тинг взглянула на обнявшихся мать и дочь, и те поспешно разделились, утерли глаза и снова опустились на колени. Ничего не сказав, она направилась к костям и долго изучала расклад.

Наконец Кеневах буркнула:

– Забирай ее.

Инэвера задохнулась, когда Кева подскочила к ней, схватила за руку и вздернула на ноги. Она ошалело посмотрела на мать и увидела страх в округленных глазах:

– Мама!

Манвах повалилась ничком, вцепилась в подол белого балахона Кевы, когда дама’тинг оттащила Инэверу.

– Пожалуйста, дама’тинг! – возопила она. – Моя дочь…

– Твоя дочь больше не имеет к тебе отношения, – оборвала ее Кеневах, а Кева брыкнула ногой, высвобождая подол из хватки Манвах. – Отныне она принадлежит Эвераму.

– Тут какая-то ошибка, – беспомощно сказала Инэвера, когда Кева повела ее по дороге, крепко держа за локоть.

Казалось, ее гнали не во дворец, а на порку С ними шли дамаджи’тинг Кеневах и послушница Мелан, най’дама’тинг.

– Кости не ошибаются, – возразила Кеневах. – А ты должна ликовать. Ты, дочь корзинщицы и заурядного шарума, будешь обручена с Эверамом. Разве не видишь, какая честь выпала на долю твоей семьи?

– Тогда почему мне не позволили проститься с родными? Даже с матерью? – Манвах наказывала ни в коем случае не отвечать вопросом на вопрос, но Инэвере было все равно.

– Лучше отсечь их разом, – посоветовала Кеневах. – Теперь они ниже тебя и несущественны. Тебе не позволят видеться с ними во время обучения, а к моменту, когда будешь готова пройти испытание для белых одежд, ты и сама не захочешь.

У Инэверы не нашлось ответа на столь дикое утверждение. Не захотеть увидеть мать? Брата? Это немыслимо. Она затоскует даже по отцу, хотя Касаад, по всей вероятности, вообще не заметит ее отсутствия.

Вскоре показался дворец Каджи дама’тинг. Будучи ровней даже дворцам виднейших Дамаджи, он был окружен двенадцатифутовой меченой стеной, надежно защищавшей как от дневных врагов, так и от алагай. За нею Инэвера не раз видела высокие шпили и огромный дворцовый купол, но никогда не бывала внутри. В большие ворота не входил никто, кроме дама’тинг и их учениц-послушниц. На эти священные земли не смел ступить ни один мужчина, включая самого андраха.

По крайней мере, так Инэвере говорили, но, когда ворота – казалось, распахнувшиеся сами собой – захлопнулись за ними, она углядела двух мускулистых мужчин, которые толкали створки. На них были только белые бидо и сандалии, а волосы и тела блестели от масла. У обоих на лодыжках и запястьях сверкали золотые оковы, но Инэвера не заметила цепей.

– Я думала, во дворец не пускают мужчин, блюдя непорочность дама’тинг, – пробормотала Инэвера.

Невесты Эверама отрывисто расхохотались, как от хорошей шутки. Прыснула даже Мелан.

– Ты наполовину права, – ответила Кеневах. – У евнухов нет ядер, а потому они не мужчины в глазах Эверама.

– Значит, они… пуш’тинги? – уточнила Инэвера.

Кеневах гоготнула:

– Ядер нет, но копья достаточно хороши для мужского ремесла.

Инэвера болезненно улыбнулась, когда они взошли по широким мраморным ступеням, отполированным до девственной белизны. Она съежилась, стараясь казаться как можно меньше и неприметнее, а очередные рабы в золотых кандалах, еще более красивые и крепкие, распахнули огромные двери. Рабы поклонились, и Кева мазнула одного пальцем под подбородком:

– День выдался трудный, Хавель. Придешь в мои покои через час, принесешь горячие камни и благовонные масла, чтобы снять напряжение.

Рабы молча отвесили глубокие поклоны.

– Им запрещено говорить? – спросила Инэвера.

– Они не могут, – ответила Кеневах. – Языки им отрезали вместе с ядрами, и евнухи неграмотны. А потому никому не расскажут о чудесах дворца дама’тинг.

И в самом деле, дворец изобиловал роскошью и богатством, превосходившими всякое воображение Инэверы. Все, начиная с колонн и высокого свода и заканчивая полами, стенами и лестницами, было вытесано из безупречного белого мрамора, отполированного до яркого блеска. Толстые ковры ручной работы, поразительно мягкие под ее босыми стопами, выстилали коридоры, наполняя их красками. На стенах висели гобелены – шедевры, на которых оживали притчи Эведжаха. На мраморных подставках красовались великолепные керамические сосуды, покрытые глазурью, а также всевозможные хрустальные, золотые и серебряные вещицы – от изящных статуэток и филигранных изделий до увесистых потиров и чаш. На базаре такие вещи угодили бы под зоркую охрану; на выручку от продажи любой из них семья кормилась бы десяток лет – но кто во всей Красии осмелится украсть у дама’тинг?

В коридорах встречались другие невесты; они проходили мимо – кто в одиночестве, кто щебечущими стайками. На всех были одинаковые одежды из текучего белого шелка, покрывала и капюшоны – даже вне мужского взора. Поравнявшись с Кеневах, все останавливались и глубоко кланялись, а Инэверу, как ни пытались это скрыть, неизменно награждали любопытными и не особо дружескими, оценивающими взглядами.

Некоторые невесты носили под сердцем дитя. Это стало подлинным потрясением, особенно если учесть, что единственные допущенные к ним мужчины были оскоплены, но Инэвера надела маску торгаша и скрыла удивление. Не стоило испытывать терпения Кеневах подобным вопросом, и, коль скоро ей предстоит здесь жить, ответ не замедлит явиться сам.

Во дворце было семь крыльев – по числу Небесных столпов, и центральное указывало на Анох-Сан, место последнего упокоения Каджи. Это было личное крыло дамаджи’тинг, и Инэверу препроводили в блистательную приемную первой невесты. Кеве и Мелан приказали ждать снаружи.

– Сядь, – указала дамаджи’тинг на обитые бархатом диваны, расставленные перед полированным деревянным столом.

Инэвера робко присела, чувствуя себя мелкой и ничтожной в огромном кабинете. Кеневах устроилась за столом, свела пальцы домиком и уставилась на нее. Инэвера обмякла под строгим взглядом.

– Кева говорит, ты знаешь о твоей тезке, – мрачно произнесла Кеневах, и Инэвера не поняла, насмешка это или нет. – Расскажи, что тебе известно о ней.

– Инэвера – дочь Дамаджа, ближайшего друга и советника Каджи. В Эведжахе сказано: она была так прекрасна, что Каджи влюбился в нее с первого взгляда и заявил, что волею Эверама она будет первой среди его жен.

Кеневах засопела:

– Дамаджах была больше этого, девочка. Намного больше. Возлегши на подушки с Каджи, она нашептала ему на ухо мудрые вещи и вознесла на неописуемые высоты могущества. Сказано, что она говорила голосом Эверама, вот почему ее имя означает также волю Эверама.

– Кроме того, Инэвера была первой дама’тинг, – продолжила Кеневах. – Она вручила нам и лекарство, и яд, и магию хора. Она соткала для Каджи невидимый Плащ и вытравила метки на его могущественных Копье и Короне.

Кеневах взглянула на Инэверу:

– И она придет вновь в канун Шарак Ка, дабы найти следующего Избавителя.

Инэвера ахнула, но Кеневах посмотрела снисходительно:

– Я сотню раз слышала эти ахи от твоих тезок, но ни одна не создала Избавителя. Сколько таких в одном клане Дамаджа? Двадцать?

Инэвера кивнула, и Кеневах хрюкнула. Она извлекла из ящика стола тяжелую книгу с потертым кожаным корешком. От былой позолоты остались только проплешины.

– Эведжах’тинг, – сказала Кеневах. – Ты прочтешь ее.

Инэвера поклонилась:

– Конечно, дамаджи’тинг, хотя я уже много раз прочла Священное Писание.

Кеневах покачала головой:

– Ты читала Эведжах, версию Каджи, а она много лет как изменена, чтобы служить целям дама. Но Эведжах – только половина истории. Ему сопутствует Эведжах’тинг – книга, написанная самой Дамаджах, в которой заключена ее мудрость и представлен отчет о возвышении Каджи. Ты выучишь каждую страницу.

Инэвера взяла книгу. Страницы оказались неимоверно тонкими и легкими, но Эведжах’тинг был таким же толстым томом, как Эведжах, к чтению которого приучила ее Манвах. Девочка прижала книгу к груди, словно защищая от воров.

Дамаджи’тинг вручила ей плотный мешочек из черного бархата. Внутри тренькнуло.

– Твой мешочек с хора, – пояснила Кеневах.

Инэвера побледнела:

– Там кости демонов?

Кеневах мотнула головой:

– Пройдут месяцы, прежде чем ты обретешь навык хотя бы дотрагиваться до настоящих хора, и годы – до того, как тебя допустят в Палату Теней и ты вырежешь собственные кости.

Инэвера распустила тесемки и вытряхнула на ладонь содержимое мешочка – семь глиняных костей, у каждой – свое число граней. Все выкрашены в черный цвет, как кости демонов, и на каждой грани виднелись красные символы.

– Кости способны открыть все тайны мира, если научишься читать их правильно, – сказала Кеневах. – Это напоминание о твоей высокой цели и образец для обучения. Их толкованию посвящена большая часть Эведжах’тинг.

Инэвера ссыпала кости в мешочек, накрепко затянула его и положила поглубже в карман.

– Тебя возненавидят, – предупредила Кеневах.

– Кто, дамаджи’тинг?

– Все. И нареченные, и невесты. Здесь нет женщины, которая обрадуется тебе.

– Почему? – удивилась Инэвера.

– Потому что твоя мать не дама’тинг. Ты не была рождена для белизны, – объяснила Кеневах. – В последний раз кости призвали девушку извне два поколения тому назад. Тебе придется трудиться вдвое усерднее других, если хочешь заслужить покрывало. Твоих сестер тренируют с рождения.

Инэвера переварила новости. За стенами дворца доподлинно знали о благочестии дама’тинг. Похоже, что все и каждый, кроме самих дама’тинг.

– Тебя возненавидят, – продолжила Кеневах, – но и будут бояться. Ты воспользуешься этим, если достанет мудрости.

– Бояться? – переспросила Инэвера. – Во имя Эверама – почему меня нужно бояться?

– Потому что последняя девушка, призванная костями, сидит перед тобою в должности дамаджи’тинг, – ответила Кеневах. – Так было всегда со времен Каджи. Кости показывают, что ты можешь наследовать мне.

– Я стану дамаджи’тинг? – Инэвера не верила ушам.

– Может быть, – подчеркнула Кеневах. – Если проживешь достаточно долго. Другие будут следить за тобой и судить. Кто-то из сестер по учению будет заискивать перед тобой, а кто-то попытается подчинить. Ты должна быть сильнее.

– Я… – начала Инэвера.

– Но ты не должна выглядеть слишком сильной, – перебила ее Кеневах, – иначе дама’тинг спокойно убьют тебя до того, как примешь покрывало, и предоставят костям выбрать другую.

У Инэверы кровь застыла в жилах.

– Для тебя изменится все, девочка, – сказала Кеневах, – но, я полагаю, в конечном счете ты обнаружишь, что дворец дама’тинг не так уж отличается от Великого базара.

Инэвера склонила голову набок, не понимая, шутит ли с ней эта женщина, но Кеневах проигнорировала ее и позвонила в золотой колокольчик. В приемную вошли Кева и Мелан.

– Отведите ее в Каземат.

Кева снова взяла Инэверу за локоть и то ли подняла, то ли стащила с дивана.

– Мелан, ты будешь наставлять ее в обычаях обрученных, – объявила Кеневах. – Двенадцать следующих Ущербов ее промахи будут твоими.

Мелан скривилась, но отвесила глубокий поклон: