Дневная битва Бретт Питер

Змея мгновенно развернулась и бросилась на мышь, но, как ни была проворна, Кева оказалась быстрее. Ее рука неуловимо для глаз схватила змею позади головы и вынула из ящика. Та поначалу забилась, но Кева держала крепко, ворковала над ней и поглаживала по голове, пока змея не успокоилась.

– Мы можем заставить гадюку обнажить клыки, если надавим на основание черепа.

Она нажала большим пальцем, и выдвинулись два кривых клыка, ранее прятавшиеся в своде пасти. На столе стоял стеклянный пузырек, прикрытый тонкой пленкой. Кева проткнула ее клыками.

– Мешочки с ядом расположены с обеих сторон головы, тут и тут, – показала она. – Если надавить, они опорожнятся в наш сосуд.

Она сделала, как сказала, и в пузырек упало несколько капель. После Кева вернула пленницу в стеклянный ящик, змея мигом свернулась и, медленно поводя головой, уставилась на мышь. Та вытаращилась в ответ, оцепенела вся, кроме носа, который с точностью повторял танец змеиной головы. Наконец змея нанесла удар, укусила только раз и втянулась в каменную пещеру, оставив мышь извиваться в песке. Через несколько секунд мышь затихла.

– Даже после дойки на клыках сохраняется яд, которого более чем достаточно, чтобы убить, – прокомментировала Кева, когда змея выскользнула из полости за добычей. Пасть приоткрылась, готовая заглотить мышь целиком. – Гадюка наестся, выспится, и завтра к этому времени ее мешочки снова наполнятся ядом.

Кева подняла пузырек, в котором яда и было-то капли три.

– Этого хватит, чтобы убить всех присутствующих. Кто скажет, как приготовить противоядие?

Несколько девушек подняли руки, но Инэвера успела первой.

Инэвера и другие девушки стояли на коленях, образовав кольцо вокруг горы подушек. Спины выпрямлены, взоры – внимательны. К най’дама’тинг присоединилось и несколько даль’тинг в черных головных платках – этих девушек прислали на учебу во дворец дама’тинг перед отправкой в великий гарем.

Кева сняла белые одежды, даже покрывало и капюшон. Под ними оказались прозрачные лосины, они обтекали ее голени и бедра, как лавандовый дым, и заканчивались ножными браслетами с мелодичными золотыми колокольцами над голыми ступнями. Накрашенные ногти были бледно-лиловыми, в тон одежде. Просвечивал и топ, свободный в области крепких грудей; стройная талия обнажилась, имея на себе лишь золотую цепочку, на которой висели черный бархатный мешочек с хора и фиал. Ничем не прикрытое лоно гладко выбрито, как и вся ее кожа; нетронутыми остались брови и густая грива черных волос, что ниспадали блестящими локонами и были забраны в золото. Незримым осталось только лицо: непроницаемая лиловая шелковая вуаль подчеркивала лавандовый цвет прозрачного наряда.

В задней части комнаты зазвучала ритмичная музыка в исполнении трио пожилых евнухов, вооруженных зурной, томбаком и кануном. Кева подала знак, подошел Хавель. На мускулистом теле евнуха не оказалось, как всегда, ничего, кроме золотых кандалов и шелковой набедренной повязки, которая свисала, как флаг, с огромного затвердевшего члена. Взгляды многих девушек, и в том числе Инэверы, устремились к нему, словно металл к магнетиту. Инэвера поежилась, чувствуя себя неуютно.

Дама’тинг рассмеялась:

– Как видите, Хавель уже готов исполнить свои обязанности. Но мужчину необходимо довести до безумия и только потом разрешить ему расчехлить копье.

Она взяла Хавеля за руку и с подворотом швырнула его на подушки, использовав собственный вес евнуха.

Затем начала танцевать. Бедра покачивались в такт музыке и не сбивались с него даже под дополнительный ритм, который она выбивала в маленькие латунные кимвалы, закрепленные на больших и указательных пальцах. Золотые колокольцы на лодыжках и ручные браслеты усиливали колдовское воздействие по мере того, как она обходила ложе из подушек, переступая ногами уверенно и быстро, как в шарусаке. И в самом деле многие ее движения повторяли те, что регулярно отрабатывались в предрассветные часы.

Хавель смотрел на нее зачарованно, как мышь на туннельную гадюку. Набедренная повязка грозила треснуть, то же творилось с мощными мышцами, которые напряглись и обозначились отчетливо, а жилы неистово пульсировали.

Так продолжалось, пока у Инэверы не закружилась голова. В помещении стало жарко и сладко пахло благовонным курением; она раскачивалась в такт музыке и нескончаемой дроби, которую выбивала дама’тинг. Другие девушки очаровались не меньше, и все напряженно следили, как дама’тинг подкрадывается к жертве.

Наконец Кева сделала ход, метнулась к подушкам и сорвала с Хавеля набедренную повязку, дабы обнажить его горделивое копье. Она провела по нему пальцем, и безъязыкий евнух застонал. Кева сняла с поясной цепочки фиал, капнула на ладонь маслом и растерла, ее руки сделались скользкими.

– Повествуя о ночах, когда она возлежала с Каджи, Дамаджах описывает семь приемов, – сказала дама’тинг и взяла Хавеля за член. – Смотрите внимательно, я покажу все.

Вскоре Хавель запрокинул голову, вновь застонал, но невеста крепко сдавила его орган у основания похожей на гриб головки и принялась ворковать, дожидаясь, когда он успокоится.

– У Хавеля нет ядер, но они будут у мужчин, с которыми вы возляжете. В их чреслах заключены грядущие поколения красийцев, и Эведжах предписывает не проливать и не проглатывать ни капли семени.

Священнодействия дама’тинг снова и снова ставили Хавеля на грань, но она всякий раз терпеливо восстанавливала его самообладание, прибегая к сдавливанию.

– Приемов семь, – повторила дама’тинг и оседлала евнуха, – но возлечь с мужчиной можно семьюдесятью семью способами. Вот первый, называется «дживах сверху». Мало просто двигаться вверх и вниз на его копье. Вы должны… вращаться.

Она показала как, применив недавние танцевальные па.

– Если вы властвуете над мужскими чреслами, возлежа на подушках, то властвуете и над мужчиной, – изрекла дама’тинг, – а заодно обеспечиваете и собственное удовольствие. Большинство мужчин, дай им волю, едва соображают, куда совать, и сношаются, как собаки.

Бессчетные часы обучения постельным пляскам не прошли бесследно: у Инэверы заломило мышцы, едва она напрягла их на утреннем шарусаке. Из-за латунных кимвалов на кончиках пальцев появились мозольки, а пятки покраснели от волдырей. Потом обработает пемзой в купальне.

Но, несмотря на скованность и боль, Инэвера чувствовала в себе силу. Она не была столь сильна, даже когда переносила через базар огромные штабеля корзин. Она приготовилась выполнить шарукин, но Кева не разделась. Вместо этого подозвала девушек, чтобы встали вокруг, и кликнула мускулистого евнуха. На сей раз явился не Хавель, а другой, по имени Энкидо.

Он, как все евнухи, изъяснялся на сложном языке жестов, который входил в программу обучения най’дама’тинг. Дама’тинг умели быстро подать своим слугам развернутые команды, а в редких случаях, когда нуждались в ответе, получали не менее обстоятельный.

Но на этом сходство кончалось. В отличие от других евнухов, Энкидо всегда был одет в черное, хотя и носил золотые кандалы в знак служения, а также красное покрывало, которое означало, что до прихода во дворец дама’тинг Энкидо руководил боевой подготовкой шарумов, считался знатоком шарусака и мастером сражений в Лабиринте. Говорили, он убил много алагай, стал отцом многих сыновей и обучил много воинов, до того как угодил под чары дама’тинг и добровольно расстался с ядрами и языком.

Инэвера слышала, что он не снимал черных одежд, потому как скрывал ужасные шрамы, полученные в бытность шарумом, но, стоило дама’тинг ударить в ладоши, и он сбросил одеяние. Инэвера громко ахнула в унисон с девушками помоложе.

Шрамы были, но давно побледнели – скорее доблестные отметины, чем уродливые изъяны. Девушек потрясли не они, а татуировки на выбритой коже, под которой играли мышцы. Все тело было расписано черными линиями и маленькими кружками, они восходили по конечностям и покрывали торс, шею и голый череп.

Кева тоже сбросила одежду, и они, обнаженные, встали друг против друга, хотя вуаль, как обычно, осталась на дама’тинг. Кева тронулась с места, и Энкидо напал с неожиданной, пугающей скоростью. Он весил вдвое больше, но это ничуть его не замедлило, они схватились, и он быстро подчинил ее себе, оторвал от пола и лишил точки опоры.

Но дама’тинг не смутилась. Она немного сместилась и двумя пальцами ударила его в вытатуированную на груди точку Рука евнуха мгновенно ослабла, и Кева отвела ее, как ручонку малыша-ходунка, после чего высвободилась и опрокинула соперника на спину.

– Все создания Эверама управляются линиями силы и точками схождения на стыке мышц, сухожилий, костей и энергии, – объяснила дама’тинг. – Это места великой силы, но они же – самые уязвимые. Достаточно дотронуться правильно – и ослабеет даже сильнейший.

Она подала знак, и воин снова атаковал, на сей раз не обхватывал ее, а осыпал градом молниеносных пинков и ударов, похожих на выпады туннельной гадюки.

Но дама’тинг отклонялась, как пальма на ураганном ветру, и он ни разу не попал в цель. Наконец, за миг до пинка, она почти ласково надавила на точку, обозначенную на его опорной ноге. Та подкосилась и, хотя Энкидо устоял и быстро выпрямился, лишилась силы и перестала держать. Он балансировал на другой и поднял для верности руки в ожидании команды дама’тинг.

Но та повернулась к девушкам.

– Энкидо прошел подготовку в Шарик Хора и был величайшим мастером шарусака, какого видели шарумы Каджи за сотню лет. Никто из его племени не мог с ним сравняться, а алагай дрожали, когда его видели. Дама’тинг много раз благословляли своих дочерей его семенем, от них-то он и узнал о нашем искусстве. Но эти знания оставались для него под запретом, сколько он ни молил. Дамаджах учит, что тайны плоти нельзя доверить ни одному мужчине. Наконец дама’тинг сжалились над ним и сказали, что наши секреты будут стоить ему языка и свободы. Он тут же переломил о колено копье, а острием лишил себя языка и мужского достоинства – и корня, и ядер. Истекая кровью, он положил их к ногам дама’тинг. Перестал быть мужчиной, но его излечили и благословили правом участвовать в вашей подготовке. Вы должны его всячески почитать.

Инэвера и прочие девушки, как одна, поклонились Энкидо. Он же, хотя был лишь евнухом, окинул их суровым взглядом наставника, который оценивает своих най’шарумов, и когда заговорил жестами, девушки быстро подчинились.

Инэвера положила руку на Эведжах’тинг, но в книгу не заглянула. Закрыла глаза и повторила священные стихи:

Кева кивнула, когда Инэвера закончила, и указала на верстак, где стояли сосуды с металлической стружкой, приготовленной к плавке. Рядом собрались най’дама’тинг.

– Драгоценные металлы лучше проводят магию, чем простые. Серебро надежнее меди, золото вернее серебра. Но переход никогда не бывает совершенным. Всегда что-то теряется.

Она посмотрела на Инэверу:

– Что драгоценнее золота?

Инэвера замялась, но не взглянула на остальных в поисках подсказки. Мотнула головой:

– Приношу извинения, дама’тинг. Я не знаю.

Кева издала смешок.

– Ты и впрямь была бы ровней тезке, если бы знала. Дамаджах, да будет она благословенна, поведала много тайн в священных стихах. Но в мудрости своей утаила прочее, чтобы не украли соперницы. С тех пор прошли тысячелетия, и многое утрачено – метки невидимости, силы Копья и Короны, а с ними и святой металл. – Она взяла сосуд. – Поэтому начнем с меди…

Через несколько недель Инэвера стояла перед посеребренным стеклом и мягким карандашом рисовала себе метки вокруг глаз. Она тысячу раз чертила символы из Эведжах’тинг, в том числе перевернутые, зеркальные, чтобы полностью овладеть мастерством.

Девушки постарше, включая Мелан и Асави, продвинулись дальше карандаша. Они носили на лбах изящные венцы из меченых монет, но первый венец Инэверы остался недоделан, лежал в поясном мешочке и представлял собой гремучий набор недомеченных монет и золотой проволоки.

Она закончила рисовать, и Кева внимательно изучила ее труды, крепко взявшись за подбородок и резко меняя угол зрения. Она ничего не сказала, ограничилась слабым удовлетворенным выдохом, однако для Инэверы он значил больше, чем самая цветистая похвала. Найдись в ее работе малейший изъян, дама’тинг высмеяла бы перед всеми, заставила умыться и рисовать заново.

Инэвера содрогнулась, когда дама’тинг окунула палец в небольшую чашу с черной жидкостью, которая напоминала чернила, но по одной вони ясно, что это вытопленный демонов ихор.

Он оказался теплым, Кева легчайшим касанием мазнула ей лоб, но жжения, вопреки опасениям Инэверы, не возникло. Немного защипало, как от статического разряда, и она ощутила магию, которая поползла по коже, притянулась к карандашным меткам и заплясала вдоль тонких штрихов.

А затем глаза ожили. Инэвера задохнулась от новых ощущений и утратила центр. Тусклый меточный свет в помещении смылся сиянием, оно хлынуло из каждого угла, потекло по полу и просочилось в стены, окутало аурой Кеву и девушек. Это свет Эверама, поток энергии, которой они алкали каждое утро при упражнении в шарусаке; пламень в их центрах, наделяющий жизнью и силой все живое. Это бессмертная душа.

И она видела ее так же четко, как солнце.

– Хвала Эвераму во всей его славе! – Инэвера упала на колени, сотрясаясь в плаче под лучами радости и красоты.

– Положи руки на пол, – велела Кева. – Пусть слезы текут свободно, иначе они размоют карандаш и все исчезнет.

Инэвера немедленно уперлась ладонями в пол и ужаснулась при мысли, что может лишиться драгоценного дара. Слезы капали на каменный пол, рождали крохотные воронки в курившейся по ала магии. Она ожидала насмешек от Мелан и других девушек, но царило молчание. Несомненно, все они были так же потрясены, когда впервые узрели свет Эверама.

Когда ее перестало трясти, Кева бросила на пол шелковый носовой платок, Инэвера аккуратно промокнула глаза и встала. Остальные безмолвно наблюдали.

Кева указала на каменный пьедестал, гладкая поверхность которого была изрезана десятками меток. Кое-где они прикрывались отшлифованными камнями. Инэвера уже видела, как дама’тинг использует этот пьедестал для управления светом и температурой, но комплекс действий оказался слишком сложен для ее понимания.

Однако теперь, когда глаза омылись светом Эверама, она рассмотрела силу, что текла по сети. Узор, казавшийся загадкой секундой раньше, стал ясен, как детская игрушка-головоломка.

– Убавь свет, – приказала Кева. – Для этого урока он не понадобится.

Инэвера мигом повиновалась, передвинула одни полированные камни, а другие убрала в небольшой таз.

Меточный свет померк, но зрение Инэверы только обострилось, когда избавилось от ненужной яркости, и в свете Эверама все стало даже отчетливее.

– Меченое зрение сослужит тебе бесценную службу, пока будешь постигать наше ремесло, – проговорила Кева. – Оно запрещено только в глубоких кельях Палаты Теней, где вырезают кости.

Пролетели месяцы, Инэвера с головой погрузилась в учебу. Проснувшись, отрабатывала шарусак, потом помогала дама’тинг врачевать, а затем шла на уроки истории, рисования меток, приготовления ядов и снадобий, пения, танцев и соблазнения. Девушки по-прежнему ее избегали, особенно после того, как застали за вырезанием по деревянным костям, в котором она на годы опередила многих рожденных для белых одежд.

И каждый вечер ее избивала Мелан, прикрываясь упражнением в шарусаке. Прошло полгода, но Кева оставалась не вполне довольной успехами Инэверы, и Мелан по-прежнему отказывали в посещении Палаты Теней.

Каждую ночь Инэвера спала одна, обладая лишь Эведжах’тинг, который прижимала к груди, тогда как другие девушки шептались во тьме или делили постель и обменивались ласками. Даже во сне ей исправно являлись семь костей, что определили ее судьбу со дня Ханну Паш. Она бы рыдала, но не хотела доставлять удовольствие Мелан и Асави, которые всегда лежали вместе по соседству.

Инэвера стояла с гордым видом, пока Кеневах осматривала большие чаши. Там, в песке, Инэвера нарисовала самые сложные круги, какие ей приходилось чертить. Каждый состоял из сорока девяти меток, что связаны для содружественной работы. Между чашами стоял ее учебный ящик с единственной меткой в центре.

Метки отчетливо читались в мелком желтом песке, но мастерство Инэверы ни разу не подвергалось настоящему испытанию, и она не знала, удержат ли они силу.

Кева стояла рядом с матерью, рассматривала метки, но ни произносила ни слова. И незачем. О многом говорило уже то, что она сочла Инэверу достойной испытания на предмет хора, хотя ее обучение длилось меньше двух лет.

Наконец Кеневах кивнула:

– Задерни шторы.

Инэвера подчинилась, и дамаджи’тинг извлекла из бархатного мешочка с хора большую кость демона. Сколько же крови шарумов пролилось ради этой кости?

Она сложила руки лодочкой, и Кеневах опустила туда бесценный фрагмент алагай хора. Инэвера впервые в жизни прикоснулась к кости демона, и хотя Эведжах’тинг предупредил, чего следует ждать, ощущение все равно оказалось чуждым. Ладони закололо от силы, которая привлекла к себе кровь, как магнетит притягивает железо.

Она осторожно и благоговейно положила кость на метку между чашами, и метки засветились. Сначала слабо, а потом все ярче по мере того, как извлекали силу из кости. Песок потемнел, но они разожглись золотым светом. Круги начали вращаться. Сперва еле дрогнули, и Инэвера решила, что ей померещилось, но скорость наросла, возник водоворот, как в кастрюле, если сильно помешать ложкой. Круги перетекали один в другой, превращались в восьмерку.

Кость демона скрылась в этой воронке, последовала яркая вспышка, и чаши почернели. Во мраке перед Инэверой заплясали краски, дезориентируя и кружа голову.

– Готово, – известила Кеневах. – Раздвинь шторы.

Инэвера пошла через темное помещение, она спотыкалась и больше полагалась на память, чем на зрение. Нащупала толстые складки, раздернула шторы и наполнила комнату светом.

Затем вернулась к Кеневах и Кеве и ахнула при виде чаш, купающихся в лучах солнца. Песок исчез, бесследно пропала и кость демона, что лежала между ними. Левая чаша наполнилась прозрачной водой. Правая – кускусом, от которого поднимался пар, впору подать на стол.

Готовясь к испытанию, Инэвера постилась шесть дней, утром и вечером обходилась глотком воды из чашечки для кузи. У нее пересохло в горле, а в пустом желудке поселилась тупая боль. От аромата кускуса в нем заурчало.

Кеневах вскинула брови:

– Твой пост скоро кончится. – Она протянула Инэвере две палочки из слоновой кости с отделанными золотом и каменьями ручками. – Если метки точны, желудок насытится с первой палочки… – Она вынула золотой потир, инкрустированный алмазами, и погрузила его в воду. – А вода покажется чистейшим, сладчайшим питьем из всего, что ты пробовала, и утолит жажду, едва смочит горло.

Кеневах мрачно посмотрела на Инэверу:

– Если же нет… ты умрешь, как только дотронешься языком до того или другого.

По спине Инэверы пробежали мурашки. Дрожащей рукой она приняла потир.

– Это обязательно?

Кеневах покачала головой.

– Можешь отказаться, но пройдут годы, прежде чем я снова потрачу на тебя хора – если сочту нужным.

Инэвера нашла свой центр, и дрожь в ее пальцах унялась достаточно, чтобы держать палочки. Она плавно поднесла кускус ко рту.

Начала жевать и округлила глаза. Всепоглощающий голод, от которого ее шатало, исчез. Новая сила заструилась по телу, она подняла кубок и отпила.

Кеневах улыбнулась, и глаза ее вспыхнули, как только Инэвера осушила чашку. Та и вправду никогда не пила такой сладкой и бодрящей воды. Казалось, она приложилась к реке самого Эверама.

Дамаджи’тинг забрала у Инэверы палочки с потиром и передала их Мелан. Ноздри девушки раздулись, и Инэвера позволила себе легкую усмешку. Она не умерла, и Мелан теперь не помешает ей получить доступ в Палату Теней.

– Прошу вас, сестры, – произнесла она ритуальное приглашение, – ешьте и пейте от моих щедрот, ибо все мы дети Дамаджах.

Мелан взяла из чаши немного кускуса и поспешила смыть пищу глотком воды.

– Дети Дамаджах.

Кева наполнила чашку для Кеневах, престарелая дамаджи’тинг ловко орудовала палочками, за раз набрала полный рот и не уронила ни зернышка. Она сосредоточенно прожевала, затем отпила воды и чуть погоняла во рту. Наконец проглотила ее, затем осушила чашку.

– Дети Дамаджах.

Дамаджи’тинг отложила все, что держала, в сторону и повернулась к Инэвере.

– Назови лучшие проводники магии.

Инэвера помедлила, чувствуя подвох. Дамаджи’тинг могла с тем же успехом спросить, сколько будет дважды два. Глупый вопрос.

– Золото, дамаджи’тинг, – произнесла она, – а после него – серебро, бронза, медь, олово, камень и сталь. Железо не проводит магию. Существует девять драгоценных камней, которые собирают силу, начиная с алмаза, и он…

Кеневах остановила ее жестом:

– Сколько существует пророческих меток?

Снова простой вопрос.

– Одна, дамаджи’тинг. Ибо существует только один Создатель.

Эту метку наносили в центре одной грани на каждой из семи костей, и она направляла бросок.

– Нарисуй ее, – приказала Кеневах, сделала знак Мелан, и та подала кисточку, чернила и пергамент.

Последние месяцы Инэвера рисовала на песке, и кисточка показалась чужеродным предметом, но она безропотно и осторожно смочила ее, стерла излишек чернил о край чаши и принялась чертить на дорогом пергаменте.

Когда закончила, Кеневах кивнула:

– А сколько символов предсказания?

– Триста тридцать семь, дамаджи’тинг, – ответила Инэвера.

Символы предсказания не были метками, скорее словами, которые обозначали повороты судьбы – по одному в центре каждой оставшейся грани и вдоль каждой стороны семи многогранных костей, по которым читали будущее дама’тинг. Инэвера машинально взялась за свой мешочек для хора, где хранились глиняные кости со стершимися за годы усердной учебы ребрами.

У каждой кости было свое число сторон: четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать, шестнадцать и двадцать. Каждый символ таил в себе множество смыслов, они зависели от расположения окружающих начертаний и контекста. Эти значения подробно разъяснялись в Эведжах’тинг, но чтение костей больше искусство, чем наука, и постоянно порождало споры среди дама’тинг. Инэвера часто видела, как они пререкались, толкуя расклад. В исключительных случаях для окончательного решения призывали Кеневах. Мнение дамаджи’тинг не смел оспорить никто, но проигравшие не всегда выглядели убежденными.