Возвращение в Атлантиду Дорофеев Андрей

Было решено так: часть людей, занятых на грандиозном проекте, продолжает строить гигантский корабль, и руководят ими Дедал, Монетид, а также сам Тритон, как высший протектор, а часть – отправляются в экспедицию с целью найти Страну Снов. Мысль Колоска, единолично заведовавшего второй частью, текла так: мы хотим найти Страну Снов. Мы будем стараться найти ее, пока не иссякнут силы. Может случиться – удача отвернется от нас, и Страны Снов не найти, либо же ее нет вовсе, что бы не говорила Элла. Но тогда корабль все равно будет построен, опробован, и будет ждать – несколько дней или же множество лет, – когда джеговы встопорщат свои усы в последний для Атлантиды раз.

В последние суетные дни сборов Стерон предложил одно нововведение, от которого ахнули даже Дедал с Колоском. Он предложил продолжить водонепроницаемые борта вверх, выше, и продолжать их, скругляя в сторону центра, пока они не сойдутся снова.

– Но это же… непотопляемый корабль! – воскликнул Колосок, вскочив из-за стола в мастерской Дедала. – Почему наши класс 4, класс 5 не используют это?

– Дерево, – коротко и флегматично отозвался Дедал, – оно не выдержало бы.

Они сидели за столярным столом, с которого были убраны стружки. Пахло клеем, на небольших стенных полках были расставлены модели кораблей со всем такелажем, а в круглое оконце проникал луч закатного света, отражаясь в бутыли нектара.

Колосок заранее ощутил ностальгию. Какой ветер подхватит его паруса? Где искать ответа? Какие люди встретятся на пути и какого цвета будет трава, которую они топчут? Можно найти зеленую, как в отцовской Атлантиде, траву, но это не будет Атлантида. Дом… В сердце защемило и на глаза навернулись слезы – но потечь им Колосок уже не дал.

Последние дни он пытался быть ближе к отцу и приходил во дворец чаще обычного – впитывал отголоски шагов на камне, всматривался во фрески и описания истории Атлантиды, словно в первый раз. Тритон всегда принимал его участливо, расспрашивал о событиях, сетовал на скорую разлуку, бодрился, но чувствовалось – где-то внутри невосстановимый надлом разваливает понемногу целостность государя. Смотрит отец – а снаружи лишь половина взгляда, вторая внутри застряла, не может он ее достать. Зацепилась за порушенное будущее страны, за страх народный пропасть ни за что. Смотрит вроде на Колоска и говорит с ним – а взгляд отсутствует, словно кукла говорит.

Колосок даже не предлагал отцу заниматься кораблем или поисками – на него дела государственные по восстановлению разрушенного землетрясением давили гораздо большим грузом. Стена Оз к следующему землетрясению должна быть готова полностью, стать еще прочней. Надо подвезти вещества для восстановления возможных трещин, обучить спасателей в условиях экстремальной опасности для жизни острова давать правильные ответы послам иноземельцев…

Предложил Тору, специально придя на ксиланиум для этой цели, но Тор посмеяслся только:

– Братец, ты занимайся своими играми, а я своими. То, что нужно мне и моей стране, – это вот эти сильные руки, это меткая алебарда, это искусство маленького народа. А твои большие игрушки только рассеивают силы, и потворствовать этому я не буду.

Колосок только пожал плечами и вышел с трибуны. Что не вбил Тору в голову Стерон, Колосок теперь не вобъет, и точка.

Для путешествия выбрали корабль класса восемь, «Пасифик», названный так в честь родоначальника Нептуна, который был вторым царем Атлантиды, после того как остров оформился как отдельное государство. На меньшем судне сына Тритон отпускать в неизвестное не хотел. Погрузили невероятное количество бочек с питьевой водой и тюков с провизией – сыр, засахаренные фрукты, зерна пшеницы и карнаби, корни моркови и редиса, вяленое мясо и птицу.

Тритон отдал в плавание добровольцев из собственного легиона охраны, давно уже расслабившихся в отсутствии реальных врагов со внешних и внутренних рубежей, и триста легионеров, рвущиеся в бой и готовые найти что угодно и где угодно, прощались с детьми и обещали женам привезти чудо-цветов из Страны Снов. Оружия грузить не стали – на классе восьмом его и так достаточно.

Элла пришла к доку, ходила вокруг него и всё с подозрительным видом вынюхивала – внутрь ее не пускали охранники при входе на постоянно курсирующий с большого острова паром. Колосок, однако, вспомнил про свой главный козырь в поиске искомого, депешей через вестника приказал пропускать ее беспрепятственно, и через полчаса Элла Кансаси стояла на широком, в пятьдесят локтей, капитанском мостике рядом с принцем и смотрела вдаль.

Затрубили трубы, и на мачту, трепеща от ветра, взвился флаг с символом Оз и трезубой короной – «Царь на борту». Тритон ступил на палубу, осматривая все сам и желая попрощаться с сыном. Через несколько минут он появился и на мостике, где его ждал, кроме Колоска, еще и вытянувшийся в струнку командир корабля в сине-зеленой морской форме.

– Отец, отплытие назначено только на утро послезавтра, – склонил голову перед отцом Колосок, – я бы пришел к тебе еще много раз.

Тритон покачал головой.

– Хотел увидеть тебя на мостике, Прометий.

Он оперся на потемневшее от соленой влаги дерево ограды и посмотрел вниз. Там, на основной палубе, в сорока локтях внизу, кишела муравьиная суета матросов, носивших ручную кладь по неисчислимым уголкам монстра-корабля.

– Ты знаешь, – тихо сказал Тритон, глядя вниз, – «Пасифик» – единственный корабль классов семь и восемь, что остался невредим после землетрясения. Отдаю тебе, ты… сбереги его и себя на нем.

Колосок кивнул, подошел к отцу и положил руку ему на плечо. Это была правда – «Пасифик» стоял на рейде у города Гарда Западной земли, это несколько сотен лиг от Великого Острова, не меньше. Но и там его качнуло отголоском волны так, что корабль едва не хлебнул воды правым бортом, семь человек вылетело за борт. Гарду залило наполовину, но вода сразу схлынула.

Девяносто процентов флота Атлантиды было погублено в одночасье. Тритон тяжело переживал потерю такой части силы, лежащей в потенциале мира, и тем более Колосок понимал жертву отца. Строительство одного нового класса семь или восемь займет не менее полугода, при лучшем раскладе.

Колоску захотелось спать. Завтра закончится время припасов и наступит день карт и компасов, лоций и совещаний глав отделений по согласованию работы команды в плавании. Колосок хотел донести до каждого следующее: плавание отличается от других, конечный маршрут неизвестен, изменение курса может последовать в любой момент, и отработанные бездумные шаблоны поведения могут помешать. Каждое мгновение – в готовности отреагировать так, как прикажет командир, каждый шаг – с расчетом следующего.

Он сошел на берег и поехал к шпилю Арестичи – центральной башне дворца, в которой, на высоте двухсот пятидесяти локтей, почти на самом верху, было устроено смотровое окно. Путь по длинной винтовой, а затем и вертикальной лестнице занял десять минут, но Колосок не обратил внимания на усталость – подумал, что еще не так набегается по трапам класса семь.

Выполз с грязными от железной ржавчины руками к окну и долго сидел и смотрел на зеленые поля, дороги из желтого кирпича, ниточками уходящие в дымку, островерхие уютные домики, пока последний луч заходящего солнца не пропал, мелькнув, в темных водах океана, и тьма не опустилась на Великий Остров.

Назавтра день прошел в бесконечных инструктажах и совещаниях с Дедалом, Стероном, штурманами, боцманами, инженерами… Координировались по маршрутам. По предварительным размышлениям было намечено несколько точек на известной земле, через которые должен пройти «Пасифик» и сухопутные проходчики с него в определенной последовательности. Это были местности на Западной, потом Восточной земле, затем на Юго-восточной, затем несколько точек в низинах Нанпу, и, в итоге, даже на Южной ледяной земле. Колосок надеялся, что память Эллы Кансаси всколыхнется при виде знакомых мест, иначе… Иначе найти Страну Снов не представлялось возможным.

Ранним утром перед отходом корабля с рейда Колосок пришел к отцу в спальный зал, но отца там не встретил – кровать была застелена шелковым бельем, словно и не разбирали ее вовсе этой ночью. Слуга-дневальный подтвердил – Тритон не ночевал, он в тронном зале, и попросить его последовать ко сну никто из слуг так и не решился. Колосок понимал отца – он и сам заснул с трудом, ворочаясь и не в силах прогнать картинки возможного будущего, мелькающие перед глазами.

Отца он обнаружил сидящим на троне в полном одеянии монарха, с трезубой короной на голове и клюющего носом в мрачном настроении. Колосок подошел, преклонил колени перед троном и взял отца за руку, лежащую на подлокотнике.

– Отец… Ты все еще считаешь мои идеи насчет Страны Снов сумасбродными?

– Время покажет, Колосок. Время покажет, – сипло ответил тот, устало снимая корону с головы. – Ты знаешь, насколько снизился авторитет Атлантиды как миротворца в окружных землях? У нас нет флота, у нас под угрозой Оз, и у нас нет будущего…

– Ничто не остается неизменным, отец. Помнишь наши гимны? Наши старые мудрые гимны, на которых взросла Атлантида? Стерон не скупился на настойчивость, когда учил меня! – по лицу Колоска промелькнул озорной лучик улыбки. – «Дитя восходящей Луны» говорит нам:

По лицу Тритона прокатилась слеза и затерялась где-то в густой бороде.

– Я буду скучать, сын. И еще… я не сделаю наследником ни Тора, ни кого-то другого, пока ты не вернешься с любыми известиями. Сделай честь мне, вернись невредимым…

Колосок ничего не ответил, а только приложил свой лоб к прохладной руке Тритона.

– Отец, ты говоришь, словно завтра наступает смерть твоя. Тебе пятьдесят лет, мускулы еще не ослабли, болезнь не разъедает тело. Зачем же говоришь так? Это тревожит меня, думаю, тревожит и Тора.

– Колосок, я тоже знаю строки, что ты прочитал мне. И не первый день понимаю, что я и та старая Атлантида, что я помню – остались позади. Будет другая, могущественная или преклонившая колени, светлая или в сумерках, но никогда не будет ее такой же как сейчас, застрявшей во времени. Я – прошлое и настоящее великого Острова, но ты – его будущее. Иди сынок. Я давно должен был позволить Атлантиде иметь будущее…

Тритон поднялся, поднял Колоска, и они без слов вышли из тронного зала, по которому, одинокому и затемненному, гулко разнесся звук их шагов.

– У меня есть четыре часа, чтобы не опоздать к отплытию. Сон догоняет меня теперь, – с улыбкой сказал Тритон, похлопав Колоска на плечу. – Извести меня, когда будешь выходить на корабль, поеду вместе с тобой.

Наутро Колосок и посвежевший Тритон подъехали к парому на торжественной шестерке ксиланов, на рога которых были надеты венки цветов.

Колосок выпрыгнул из повозки, повернулся, чтобы пропустить отца, но тот не двинулся с места. Серьезный, суровый, величественный, он сидел с прямой спиной и развевающейся по ветру бородой, не поворачивая головы. Теперь это был царь, а не отец. Наконец, Тритон медленно развернул голову в сторону Колоска, и кивнул головой.

– Да будет попутный ветер в твоих парусах! – изрек он очевидно церемониальную фразу, несколько нелепую в данных обстоятельствах, поскольку на парусах класс восьмой не ходил. – Иди!

И сделал небрежный жест рукой в широком рукаве.

Колосок пошел по сходням парома не оглядываясь, потому что знал, что прощание совершено, и нельзя по-другому. Теперь, с этого момента, не стоит сходить с корабля на землю Атлантиды – она будет чужой. Миссия началась.

Раздались гудки, крики боцманов, какие-то передвижения такелажа, неизвестные даже Колоску, но Колосок не видел этого. Он стоял на мостике, закусив губу, и смотрел невидящими глазами куда-то вперед, где в легкой голубой дымке скрывалась линия горизонта. Теперь он – тоже царь этого корабля, и лишние эмоции ни к чему.

Так он и стоял, единственный неподвижный человек среди носившихся вокруг нереальными смазанными тенями тел, пока вокруг не раскинулось море и пока взгляд не падал только на белые буруны появляющихся и пропадающих в теле бездонного океана волн.

Из забытья Колоска вывел знакомый, с усмешкой, голос.

– Ну что, принц! Добился своего! Ну, не хмурься. Что приготовить на обед?

Колосок с улыбкой обнял Эллу за плечо.

– Ты, я смотрю, освоилась уже?

– Я, принц, на кораблях поболе твоего ходила, не учи ученого. Скажи, куда путь держим?

– Западная земля, Элла. Бывала на Западной земле?

Элла посмотрела на Колоска каким-то глубоким взглядом и взяла его за руку.

– Не бывала, принц, и ты не будешь. Сбросим покровы. Ты доказал чистоту помыслов и силу намерений. Я знаю, где находится Страна Снов, я не настолько сошла с ума. Вели поворачивать корабль.

Отступление восьмое – 877 год до Рождества Христова

Гомер, любимый Музами и царями, шел по пыльной дороге в Аргос и что-то бубнил себе под нос. Суковатая отполированная палка в его руках мерно втыкалась в наезженную землю, словно нехотя поднималась из ямки и снова втыкалась с силой поодаль. Слезящиеся глаза старика смотрели словно в никуда, но автоматически вели дряхлое тело поэта примерно посередине, не давая упасть в придорожные рытвины.

Дорога из Саламина в Аргос занимала слишком много времени и сил теперь, когда Гомеру перевалило уже за седьмой десяток. Вдруг Муза распластала над старцем тенистые крылья и вложила ему в уста новые слова старой песни. Гомер улыбнулся и сам себе запел:

Вьется дорога змеей, хвост которой зарыт в Саламине,

жаркое тело ее источает удушливый запах,

В Аргосе же возлежит голова с языком раздвоенным.

Я отправляюсь в дорогу по блеклым чешуйкам на коже,

Я исцарапаю ступни в попытках дойти до заката,

Но не взгляну в изумрудные очи, оставшись свободным…

Песня пелась легко, Гомер забыл о ногах и направил свои мысли ко времени, когда придет ко двору Герантода, царя Аргосского, который прикажет усладить свой слух прекрасными стихами и пожалует прохладный ночлег и сладкую дыню. Кроме того, Герантод божился устроить игры, когда Гомер заглянет в следующий раз.

Когда на горизонте показались невысокие белокаменные постройки Аргоса, Гомер разглядел своими полуслепыми глазами облачко пыли на дороге, из которого вынырнул вооруженный всадник, резко осадивший коня.

– Куда тебя ноги несут, старик? В Аргосе и без тебя полно нищих! Проваливай! – довольно грубо зарычал он. – Давай, давай! – И в качестве острастки вытащил из чехла короткое копье.

– Не гневайся, страж, посмотри лучше грамоту, – ничуть не испугался Гомер, вытащив из складок загрязнившегося за несколько дней хитона грубый лист, свернутый в трубку, и передав его воину.

Пока тот всматривался в грамоту, Гомер из-под руки всмотрелся в лицо стража и неуверенно спросил, щурясь от взгляда вверх:

– Постой, а не ты ли тот смелый воин, что в бою на булавах ранил самого Астериска две зимы назад? Не Пратид ли ты, сын Прата из Александрии?

Глаза воина мгновенно вспыхнули довольным удовлетворением.

– Да, благословят боги твою память, сладкоречивый Гомер! Немногие помнят тот достославный бой! Да и те немногие – лишь мои старые шрамы! Да и я признал тебя – ты сидел по правую руку от Герантода и пил его вино!

Гомер прикрыл глаза и кивнул.

– Проходи, поющий старые песни! Дорога для тебя чиста. Герантод получит радостное известие о твоем появлении через десять минут.

И правда – Герантод был чрезвычайно доволен, полдня ходил за Гомером по пятам и приказал лучшим атлетам, жокеям и гимнастам собраться через три дня на Гомеровские игры. Гомер немало тому удивлялся, что не мешало ему вкушать виноград и финики и услаждать слепнущий взор танцующими наложницами. В итоге же догадался, что к чему – Герантод возжелал быть воспетым. Причем воспетым так, чтоб песня вышла из круга нескольких единожды слышавших ее, и на устах пораженного щедростью и подарками Гомера прошла через Элладу и окрестные земли.

И когда перед глазами Гомера через несколько дней пронеслись мускулистые блестящие кони (Гомер сидел на ипподроме неподалеку от Герантода и его царственной жены из Фессалоник Иллирии), муза вновь распростерла над ним крылья, затенив реальность и вложив в уста первую строку песни:

Вознесись над полями высоко, о ворон великий Эллады,

Осмотри эти земли, где много героев родилось для славы,

А потом тень свою брось на Аргос,

Герантодом великим ведомый.

Временно остановился и бросил взгляд на сразу отвлекшего Герантода. Тот уже забыл про зрелище, восхищенно посмотрел на Гомера и медленно, но крепко захлопал в ладоши. Подтягиваясь за царем, захлопали и приближенные.

– Гомер, эта песня прекрасна!!! Не продолжишь ли ты свою историю? Пой же, старец, сладка песнь твоя!

И Гомер снова запел, чувствуя, как слова, словно тенями выскальзывающие из неизмеримо далекого прошлого, сами складываются в строфы.

Гомер приумолк, и Герантод, привстав с седалища, снова начал хлопать в ладоши, затем обернулся, и зычно крикнул, полуобернувшись, приказчику:

– Каресиад! Моим повелением – коня величайшему певцу в подарок, чтобы знал щедрость и почитание царя Аргосского!

А потом повернулся в Гомеру и, прищурившись, спросил:

– Только, певец, скажи мне – кто эти герои из твоей новой песни, Олисс и Тор? Никогда не слышал о них.

Гомер почтительно склонил голову.

– Ты не слышал о них, мой царь, потому что я никогда не пою новых песен. Я лишь скромный рассказчик того, что было совершено слабыми богами и сильными людьми. Герои, о которых я пел, позабыты в солнечной Элладе, но их помнят у романских царей. Имя Тора, железного человека, намекает нам на «торакс» романских дикарей – железный доспех, или на железного храбреца, которому не страшны стрелы и дротики. Олиссус же знаком тебе под именем Улисс, или Одиссей, чьи подвиги прославляет вся Эллада. Романское слово «олус» – зелень, овощи, – вот каков корень слова Улисс.

– Только глупым племенам придет в голову называть быстроногого Одиссея по имени салата! Ха! Назвали бы его Тором!

– Полностью согласен с тобой, многомудрый Герантод! – снова почтительно склонился Гомер. – Твои слова истекают истиной, словно перезревшая дыня сладким нектаром! Но будь снисходителен к племенам романов, как и к тому, кто стоит перед тобой. Когда Муза раскрывает крылья и обдувает тебя ветром прошлых лет, не время думать над именами. Их просто поют, а появляются они из глубин непознанной памяти. Она, словно тысячелетние склепы мертвых правителей мира, источает затхлый запах, смутные картины, просачивается сквозь каменные поры из преисподней – и ложится на слова певца.

И моя песнь о прошлых временах пропета – были герои, и герои звались по имени стального доспеха и имени стремящегося вверх ростка. В следующий раз я спою эту песнь по-другому, многомудрый. Кто знает, какие слова Муза вложит в уста поэта – лишь проводника для песен богов?..

Герантод добродушно махнул рукой.

– Полно, поэт! Сравнение мне по душе! Кони в песне твоей словно бьют копытом в предвкушении битвы! Ты заслужил коня. Пой же – твои слова несут истину не менее, чем мои.

И Гомер пел… Олиссус-Улисс-Одиссей томится на острове Огигии, насильно удерживаемый нимфой Калипсо. Вот он, спасшись чудом от бури, поднятой враждебным ему Посейдоном, выплывает на берег острова Схарии, где живёт счастливый народ – феаки, мореплаватели со сказочно быстроходными кораблями. Вот он проплывает мимо Сирен, которые завлекают мореплавателей волшебным пением и губят их. А затем Пенелопа обещает свою руку тому, кто, согнув лук Олиссуса, пропустит стрелу через 12 колец, и нищий пришелец единственный выполняет задание Пенелопы… И песня, где между строк сквозило из тайников мироздания неузнанное человеком прошлое и будущее, нашла свой дом в вечности.

Дедал стоял на отстроенном заново причале Доброй Надежды, на западе великого Острова, пока трапециевидная корма громадного «Пасифика» не превратилась в еле различимую точку на горизонте, а затем и вовсе пропала в мареве колеблющегося воздуха. Задача ясна – что ж, за дело! Впереди – месяц кропотливого планирования и опытов, а у Монетида и Стерона – месяц, чтобы стены доков и стапели выросли из ничего на безлесном седьмом острове Плеяд.

Так оно и произошло.

Из-за новизны проекта была задумана даже не простая верфь, а целый судостроительный завод, что будет изготавливать всё – от дверных ручек до виброустановок.

Сначала выросло за две ночи серое здание святая святых завода – корпусообрабатывающий цех, куда вошли плаз и участки разметки деталей корпуса. Здесь листовое железо будет резаться на нужные выкройки, здесь будет построен стальной хребет монстра – корабля. Дедал уже видел здесь, словно наяву, отделы для резки металла молнией, прессы для изгиба деталей, строгальные станки для кромок…

Чуть позже, через два дня, начал подниматься остов сборочно-сварочного и стапельного цехов – здесь будут соединять молнией целые блоки корабля, монтировать устройства, проводить проверку работы с молнией, а потом, в один прекрасный момент, спустят его со стапелей на воду.

Но на воде, по замыслу «мудрейшей троицы» (Стерона, Дедала и Монетида), корабль будет лишь столько времени, сколько потребуют испытания. Далее Ковчег, как корабль стали называть по аналогии с классом семь, будет поставлен на специальные стапеля уже в центре Великого Острова, и к главному входу будет подведена укрепленная железная аппарель. Если земля снова вздыбится и море снова будет тысячетонным тараном штурмовать Оз, у большой части населения будет возможность добраться до спасительной аппарели и войти на борт. А там… Там вода сама найдет корабль.

Мечты Дедала быстро превращались в реальность – уже через два месяца серые угловатые мастодонты зданий возвышались над равнинами Седьмого острова, где ранее лишь сухопутные птицы капланы прятали свои гнезда в логах да дикие симпатяги джеговы стояли на лапках, морща носики.

В то время, как в большом цехе собирали первые громадные блоки, вокруг росли, как грибы после дождя, и маленькие подсобки: слесарный и такелажный цеха, малярный и отделочный, литейное и кузнечное отделения, маленькие на фоне помещения с плазом, но огромные на фоне маленьких временных домиков строителей. Отсюда будут выходить литые детали, поковки, кронштейны, валы, клюзы…

Дедал предложил не завозить с острова деревянные изделия – обшивку стен, мебель, – а устроить изготовление прямо на Седьмом острове. Так и сделали – поставили лесопилку, кармагоновый лес для которой набирали на близком Шестом острове, а потом и плотницкий, столярный цеха, склад пиломатериалов.

И судно росло, медленно обрастая плотью, жилами, обретая очертания обтекаемой железной капли, внушая почтительный трепет взирающим на него снизу атлантам.

Внутри установили отсеки для двенадцати вибродвигателей на новшестве – паровых двигателях. Несколько клапанных устройств бережно забирали воду из океана, направляли в котел, где она испарялась под воздействием той же пойманной молнии, и крутила виброустройства, плавниками двигающие корабль. Молниевые диски, однако, так и крутили на цепниках атлеты – на закрытом корабле нельзя было сжигать кислород древесным топливом.

Дедал закисал весь день в своей лаборатории, сгорбившись за планшетом и пытаясь найти оптимальные формы для трубопроводов, лееров, балясин на трапах, запирающих устройств и многих других жизненно и не жизненно необходимых мелочей, а вечером, не доверяя посланцам, садился на цепник сам и ехал к парому на Седьмой, чтобы доставить чертежи в цеха.

Обходил цеха, наблюдая за работой, и наслаждался въедающимся запахом разгоряченного железа в жестяном цеху и пропитанным древесной пылью и казеином воздухом столярки.

Затем пытливым и придирчивым взглядом оглядывал плаз и по привычке ковырял белые линии на матово-черной краске пола. Заходил в сборочный цех и наблюдал, как бригады управлялись с монтажом устройств. Те уже привычными движениями и со сноровкой управлялись с живой молнией, и работа шла столь же споро, сколь и аккуратно – швы были ровными и плотными, и сколько Дедал не лазил с лупой около этих борозд на стыках листов – нет, щелей не было.

Когда прошло два месяца и судно приобрело свой ожидаемый странный вид – капля металла, исполосованная царапинами и немного сплюснутая с верхов – Дедал приказал строить стапели конструкции предложенной Стероном. В связи с тем, что корабль предстояло поднять вскоре после спуска, нужен был механизм, позволяющий поднять судно из воды на уровень земли и перенести на носитель, что доставит Ковчег в центр острова.

Предыдущие корабли строились на помосте, затем, зажатые с обоих бортов стенами дока, соскальзывали по наклонной плоскости и плюхались в океан. Стерон же предложил вырыть в прибрежном грунте, состоящем в основном из осадочного песчаника и глины, большой прямоугольный котлован, тремя сторонами которого была бы земля, а четвертой – само море. Таким образом, получался искусственный залив с резкими прямыми границами, где вода уходила около отвесных стен прямо вниз на глубину около сотни локтей – максимум, что смогли сделать знаменитые ныряльщики из деревушки Калипта, славившиеся своим ремеслом вот уже пятьдесят лет.

С двух сторон залива планировалось построить гигантские стапельные сооружения – машины наподобие тех, что снимали и поднимали повозки атлантов на широкое ребро Оз. Когда судно будет построено, чудо-машина с силой в несколько сотен быков отбуксирует ковчег на стапеля, там корабль надежно укрепят на тысячах тросов, по отдельности не более опасных для него, чем паутинки, а вместе – надежно поддержащих в висячем положении сколь угодно долго.

По команде систему тросов и блоков приведет в движение сонм быков, корабль дернется и тихо опустится в воду. Семьдесят локтей – рассчитанная Стероном и Дедалом глубина погружения. Корабль будет выведен в море и пройдет множество испытаний на прочность удара о скалы, скорость движения, непотопляемость, будет проверена работа всех судовых механизмов от работы вибродвигателей до надежности штормовых креплений полок. Затем, три дня или неделю спустя, когда команда поднатореет в общем деле и будет работать слаженно, корабль будет направлен в свой родительский залив, чтобы быть поднятым на стапеля, погруженным на ту же плоскую многоколесную повозку, и отбыть на место хранения – поле кукурузы близ деревушки Агоры, геометрическому центру острова.

Интересы Дедала, впрочем, затрагивали лишь десятую часть помещений корабля – его техническое сердце. Машинное отделение и смазанные вибродвигатели, исправные газопроводы, компасы и барометры, такелажные крепления и блоки, крепость клепаного и молниевого соединений – все это и многое другое оснащение магнитом притягивало ищущий огрехи взгляд Дедала, но совершенно не интересовало Монетида.

Монетида, как главного архитектора острова, привлекало то, ради чего, собственно, и собралась вся честная компания на Седьмом острове – выживание атлантского рода. Девять десятых площади ковчега занимали жилые помещения.

Весь корабль был разделен на мелкие отсеки-купе, в каждом из которых было четыре спальных места. Маленький откидывающийся к стене стол, несколько шкафов для скарба переселенцев, маленькое помещение санузла. Всего – семьдесят квадратных локтей на четверых или, если повезет, на троих.

Размеры каюты, собственно, были не следствием злобных замыслов архитектора, потирающего руками в предчувствии адских мук грешных атлантов, а только лишь размерами корабля. Сам ковчег являл собой приплюснутую каплю, длина которой была около восьми тысяч локтей – немыслимая доселе длина, которая стала возможной лишь для железного корабля. Высота ковчега составляла несколько более двух тысяч локтей, и ширина – нескольким более трех тысяч.

Если учесть, что на момент последней переписи населения, бывшей около двух лет назад, на Атлантиде насчитывалось около 230 тысяч человек населения, а прирост населения являл собою постоянно взмывающую вверх кривую, Монетиду было бы крайне неудобно видеть, что на построенный корабль не вместились пара десятков тысяч селян с дальних концов острова. Поэтому Монетид предпочел максимальную тесноту – он не мог вынести картинки орущих женщин и детей, тела которых разъедает горящая вонючая лава из самой преисподней.

Несколько несложных расчетов – и триста тысяч посадочных мест с легкостью определило размер каюты. Кроме того, каюты знати и царской семьи были в несколько раз больше кают для простых тружеников, но таких кают было немного – порядка тридцати.

Также на корабле было несколько столовых, прачечных, небольшие гимнастические залы со снарядами, бани и другая инфраструктура, которая занимала определенное место.

Описание нерадостной жизни морских скитальцев было бы неполным, если бы не средство от травм и смертей, связанных с бурными вулканическими волнами, что стихия не смогла бы утаить при землетрясении. В каждом купе на свободной стене были укреплены устройства, похожие на кандалы. На человека приходилось пара таких угрожающе поблескивающих кандалов на уровне рук, пара – на уровне щиколоток, и одна большая чаша для головы.

По расчетам Дедала, если волна даже несильно ударит корабль, то пленники кают, сбитые с ног, испытают настолько сильный удар о противоположную стену, что бренное тело не выживет после такой перегрузки и погибнет в ту же секунду, раздавленное или разломленное пополам.

Поэтому при инструктажах безопасности строго предписывалось: при землетрясении, когда глашатаями будет подана команда ринуться на корабль во имя спасения, каждый достигший каюты первым делом засовывает вещи в шкафы на замки, а во вторых, бежит к кандалам. Кандалы имели скрытую пружину, что защелкивала замок накрепко при прижатии щиколотки или запястью к небольшой пластинке внутри обода. Человек подходил к стене, прислонялся к ней спиной, слышал несколько щелчков – и был добровольно распят на стене, откуда его не отбросил бы никакой шторм. Радость для измочаленного болтанкой морского волка была в том, что освободиться, выпасть на пол и блаженно выпить корианнового лекарства против морской болезни можно было, протянув палец и дернув за небольшой крючок.

Ковчег предусматривал несколько открытых палуб, узенькими ободками опоясывающих массивный корпус, но выход на них был замурован до лучших времен – перспектива удовольствия мечтательно посмотреть на голубую морскую даль с полутора тысяч локтей высоты отступала перед неумолимой реальностью цунами, где волны предполагались величиной в корабль.

Подготовку экстренной эвакуации населения взял на себя сам Тритон, заявившийся нежданно на тихую посиделку «мудрейшей троицы» вместе с Колоском. По разгладившимся морщинам и внимательному и спокойному взгляду твердого властителя было видно, что Тритон смог принять факт изменений, происходящих в государстве, и готов с энтузиазмом включиться в работу. Тритона с поклоном посадили на почетное место – вырезанный из цельного куска дуба стул Дедала, и посвятили во все планы.

Тритон выслушал и удовлетворенно хлопнул в ладоши.

– Молодцы! Не знал я, что за моей спиной такая работа идет! Какая помощь от меня требуется?

– Деньги и рабочую силу выделять, – улыбнулся Колосок отцу, – это только ты волен делать.

– Это само собой. Я тебе разве отказывал? Сейчас казна на четверть опустошена, ты знаешь? Лучше скажите мне – как вы во время землетрясения, когда люди и с земли встать побоятся, хотите их на корабль собрать?

Ответом было молчание, что подтвердило полномочия Тритона в этой области. Тритон же был в своей стихии. Сразу по возвращении во дворец он собрал глашатаев и разослал по острову оповестить всех до последнего граждан: если видите красные сигнальные ракеты, взмывающие в воздух – со всех ног на корабль.

Параллельно, собрав с завода весь запас химического зелья, ожидавшего импорта в шесть стран мира, он послал курьеров с поручением рассеять среди глав общин острова в течение трех дней пачки с красными ракетами. Курьеры получали, кроме пачки красных ракет, ответственный приказ: а) Как увидишь при землетрясении красную ракету – пали вверх другую красную ракету, и б) Как выпалишь вверх другую красную ракету – бери семью в охапку и бегом на корабль. Получив подробный пересказ приказа и определив правильное понимание, курьеры возвращались к царю.

Получалась несколько дурацкая ситуация – при каждом землетрясении красные ракеты взмывали бы в воздух, селяне, ремесленники и сам царь сломя голову мчались бы, перепрыгивая трещины и рискуя свалиться вниз головой в их жадные пасти, работы бы останавливались, а в итоге бы оказывалось, что страшное землетрясение обрушило на пол три чашки и напугало двух ксиланов. Иностранные послы слали бы с гонцами на родину секретные рапорты о помешательстве атлантов и возможной экспансии на Великий Остров, а селяне кляли бы втихую царские приказы и разлагали атлантское общество изнутри.

Четыре мудреца сидели и думали, что противопоставить столь дорогой для царя безопасности подданных, – и не придумали. Решили оставить все как есть: джегова – ракета – бегство – отбой. Тритон провел одну учебную тревогу, чтобы жители острова освоились с дорогами, скарбом и застежками кандалов, и оставил эту идею – тренировки при реальной тряске окажутся куда более результативными, особенно потому, что каждая из них вполне может оказаться последней.

Между тем, корабль был еще не полностью достроен, работы по плану должны были завершиться через месяц. Происходил монтаж приборов на мостике, чье лобовое стекло толщиною чуть ли не с локоть было единственным на всем корабле – Дедал не разрешил ослаблять каленое железо более хрупким материалом. Теперь, когда блоки ковчега были сварены в единое целое, по каютам ходили садовники и сажали на потолковые карнизы, предусмотрительно спроектированные Дедалом, светящуюся плесень, завезенную с восточной земли. Питалась она мухами, поэтому на корабль закинули мешок мух, наловленных детьми в обмен на леденцы. Мухи будут питаться как и питались – отходами пищи и человеческого тела, поэтому на пищу мухам не завезли ничего. «Что мне, еще и мух кормить?» – постучав половником по голове, выразил свое возмущение главный повар Изумрудного дворца, по совместительству назначенный главным поваром ковчега, но Дедал его успокоил – твари будут автономны.

Плесенью обшивали карнизы в коридорах, населили ею столовые и царские каюты, и в итоге, когда человек входил с аппарели через главный вход на ковчег, он оказывался окружен вездесущим мистическим холодным светом, неярко идущим словно бы из ниоткуда.

Последние штрихи – указатели на стенах, гардины в царских каютах, последние запасы воды, – и корабль, чудо из чудес, был готов. Тритон приказал не устраивать никаких торжеств по этому поводу, так же как и траура: назначение корабля символизировало как смерть Родины в волнах, так и спасение и продолжение атлантского рода, и кто предпочтет одно или второе – предсказать трудно. Народные волнения – это не то, что нужно в это суматошное время правителю государства, чуть не погибшего в один момент.

Одним осенним утром корабль совершенно буднично подняли на стапелях, подвезли под него телегу с четырехстами колесами и привезли всеми ксиланьими и бычьими силами под стапеля рукотворного прямоугольного залива.

Строители перенесли несколько сотен железных тросов, свисающих со стапелей, под днище ковчега. Быки на стапелях вздрогнули под ударом кнута, длинные мотки тросов поползли по жухлой сентябрьской траве, постепенно натягиваясь. Корабль пока еще стоял неподвижно, его днище частью своей было плоским.

Тросы натянулись струнами, быки остановились, но, взревев от ударов сотен кнутов, дернулись снова. Корабль дернулся, правым боком, потом левым, приподнялся над платформой на двадцать локтей. Платформа начала выползать из-под необозримой туши, и тут…

В воздухе раздался тонкий и короткий тенькающий звук, потом еще один, еще один…

Взглянувшие вверх увидели, что тросы толщиной с палец начали лопаться как волоски в руках атлета, а громадные туши стапелей, выдирая глубоко и намертво зацементированные в землю лапы, начали медленно склоняться к кораблю.

Серая громада длиной в восемь тысяч локтей медленно опустилась обратно на запоздавшую повозку, без видимого усилия проломила сотни кармагоновых бревен, от которых молниями-дротиками во все стороны полетела щепа, и грузно плюхнулась в воду, создав такую волну, что смела все постройки на обоих берегах как опавшую листву и прокатилась губительным цунами на две тысячи локтей внутрь острова.

Остатки телеги рухнули вместе с кораблем в залив, а сверху, накрыв его и подытожив ужасающую статистику катастрофы, на корабль рухнули стапеля.

Полминуты не было слышно ни единого звука, кроме продолжающей выплескиваться толчками воды. «Вот и первое испытание», – потрясенно подумал Дедал, насквозь мокрый. Ему несказанно повезло – он наблюдал за съемом со стапелей в отдалении, желая охватить всю картину, и волна на исходе сил ударила его, шокированного, по ногам, проволокла сотню локтей по вырываемой с корнем траве и оставила, распластанного, отекать на липкой зелено-коричневой грязи.

Первым приказом было оказать помощь раненым и сложить тела погибших в стороне. Сорок рабочих, их семьи будут убиты горем. Скольких же смертей потребует сама Жизнь? Будет ли лекарством то, что осязаемо и грубо отнимает жизни сорока и дает призрачную возможность выжить целому народу?

На суше начало восстанавливаться подобие разумной деятельности по наведению порядка, и Дедал обратил свой взгляд на Ковчег. Стапеля сползли с него, скользнули в воду и торчали теперь из залива неуместными болотными корягами. С кораблем было на первый взгляд все хорошо – он крепко стоял на воде не погружаясь, у правого бока не выходил пузырями воздух – пробоины не было. Левого бока было не видно. С кораблем порядок, но как его команда? Живы ли после падения? Как с ними связаться?

Словно в ответ на Дедаловы мысли, из одного бокового люка выбрался еле видимый человечек, и, стоя на балкончике, стал забавно, как насекомое, подпрыгивать и показывать какие-то знаки руками. Дедал смотрел, напрягаясь и щуря глаза, пытаясь расшифровать тайные послания, но тщетно – ни звуки, ни жесты были неразличимы с такого расстояния.

Чья-то рука легла на плечо. Дедал обернулся и увидел Стерона, такого же мокрого, который тоже решил присутствовать на спуске в качестве стороннего наблюдателя. Стерон протягивал Дедалу бинокль.

Дедал схватил его, направил бинокль на темно-серое тело ковчега, просканировал его изрезанный шрамами соединений бок, наткнулся на отчаянно жестикулирующую фигурку в сером рабочем комбинезоне и с биноклем на груди – и облегченно и немного истерично выдохнул всё накопившееся напряжение. Человек, один из рабочих, улыбался и обоими руками показывал разжатые пятерни – знак, что все в порядке. Дедал помахал рукой в ответ и сел прямо там, где стоял.