Возвращение в Атлантиду Дорофеев Андрей

Тритон, осунувшийся, с трясущимися еле заметно пальцами, словно постарел лет на десять. Словно два царя в голове поселились в нем после трехдневной давности землетрясения, и они не спорили, словно два состязающихся в глупости придворных шута каркидского двора, они бежали друг от друга и прятались в уголки разума, которым теперь не хотел пользоваться никто.

Страх за будущее и страх за настоящее – вот два колосса-держателя небес Атлантиды, что убегали от власти, и Тритон не знал, кому из них верить. С детства Тритон выделялся среди придворных чад смелостью и уверенностью в мыслях, а значит, и действиях, и виною тому было отнюдь не происхождение от рода Посейдонова, у коего и корней-то не было – лишь два колена. И эта смелость покоилась не на глупой браваде перед сверстниками в жонглировании мечом или вольной борьбе. Да, то было еще полуварварское государство…

Нет, словно гранитные плиты в основании переливающихся сполохами башен царского дворца, в основании его уверенности лежали простые правила, что поднимались с глубин сознания, словно огромные, величественно колышущиеся пузыри со дна бездонного моря.

«Позволь человеку верить в своих богов». «Поступай с собратьями твоими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». «Честь и верность слову – превыше материального блага». Эти столпы были насколько воздушны и подвергаемы сомнению мятущимися сердцами челяди и правителей мира сего, столь же и каменно-тверды для молодого Тритона.

Однажды пришел к отцу, небрежно восседающему на троне с ценными тогда еще изумрудами и наслаждающемуся игрой наложницы на арфе, и сказал, что ему кажется, что в прошлой жизни он был жрецом Гарантом, прослывшим святым из-за искушенности в науках и философии, а позже умершим с улыбкой на устах незадолго до рождения Тритона.

Отец посерьезнел, выпрямился, движением руки заставил наложницу замолкнуть.

– Хорошо… – произнес неторопливо. – Хорошо. Но помни, что честь и слава твоя не будет покоиться на столь зыбких песках, как известность и мудрость Гаранта, и не проистечет из них. Ты – здесь, ты мой сын Тритон, ты будешь славен этим.

Тритон хорошо это запомнил. Но сейчас смелость пала, слишком близка была возможность потери своего детища – Атлантиды. И столь непредсказуемо было ее будущее, что уверенность в настоящем превратилась в беспокойство, а вера в будущее – в страх.

Сейчас работа шла. Общины выделили от каждой по семи человек, и они отправились на срочное восстановление стены под руководством Монетида, Дедала и Мнемосиро – ее высота и крепость за полмесяца должны были воспрянуть до прежнего уровня. Тритон устало присел на трон и приказал единственному оставшемуся слуге принести горсть фиников. Полдня прошло в инспекциях наведения мостков. Никто не знал, когда исчезнет трещина, расколовшая остров напополам, и исчезнет ли вообще, поэтому в двух десятках мест было приказано навести капитальные мосты из железного проката и камня.

– Отец!

Тритон рывком поднял голову. В проходе, склонивши голову, стоял Колосок.

– Впервые за сколько лет ты напугал меня, Колосок, – Тритон кашлянул. – Проходи, поешь фиников. Как продвигаются дела по восстановлению юга?

– Монетид дело свое знает, отец, и я не беспокоюсь за результат. Оз воспрянет еще более могучей, чем была. – Колосок подошел к трону и присел у ног отца, взяв в руку финик, но так и не положив его в рот. – Но не это заботит мою голову, отец, и ты знаешь, что.

Тритон знал. До землетрясения он считал сыновьи облачные мечты просто юношеским вздором. Атлантида, ее мощь, покоилась на непоколебимости Острова и нерушимости Оз. А он… Отец не мешал мечтать, но никуда дальше Плеяд – группы островков, окружавших Атлантиду, – не пускал.

Но у царя, восседающего на троне, была своя дилемма, и отсутствие одного из сыновей могло нарушить его планы. Тор, впрочем, никуда не торопился из родных пределов. Дилемма состояла в том, что через год-другой Тритона должен будет сменить наследник.

Наступали времена, и Тритон направлял свои мысли в отношении Колоска. Паренек силен своими принципами, он приведет Атлантиду в ее золотой век. Любопытный, народ его уважает, нраву не воинственного… Вот в этом и загвоздка. Символ Оз – три линии, сходящиеся в одну, линию вечности. Одна из линий – линия силы. Вот в чем загвоздка. Тритон словно воочию видел, как Колосок сокращает численность вооруженных сил. Время тренировочных боев и стратегических искусств уменьшается, оно уходит на сельскохозяйственные дела и социальную работу. Тем временем под знаменем мира Колосок объедет полсвета и провозгласит Атлантиду первым государством мудрости, в котором древки копий используются для строительства заборов, а в жерлах грозных некогда медных пушек мирно растет герань. Через пять лет мудрость мирно упокоится под надгробным камнем с томагавком в черепе и вырезанным на талисман сердцем, и никто не вспомнит имен тех, кто некогда разгонял стальные неуклюжие летатели и поднимал их в воздух для орошения полей.

Но наступали времена, и Тритон вспоминал о старшем, Торе. Уж он-то не забудет, что нерушимая Оз и острота лезвий неистовых алебард атлантского войска – это сила, и это гарант того, что Оз не падет, а новый путь жизни будет прокладываться и дальше, пядь земли за пядью. Да вот беда – чуял отец, что сын может позабыть истинную цель марш-бросков и борьбы маленького народа, потерять истинное намерение, заложенное в шеренги полностью экипированных воинов, забыть о задачах судов класса четыре и пять. Истинный атлант, сын своего отца, Тор никогда не пойдет тропами едва умеющих говорить князьков восточных земель, что устраивают ночные облавы для того, чтобы провеси по лицам кровавые полосы чести. Нет. Но Тор в пылу патриотической страсти легко забудет, что воины-атланты обнажают мечи не для мира в Атлантиде, а для мира вокруг нее. Он и сейчас не уразумел, что мир для Атлантиды уже завоеван, и завоевывать больше нечего. А потому… Его завоевательные походы ради расширения пределов и вразумления варваров приведут Атлантиду к исчезновению ничуть не медленнее, чем пшеничные колосья Прометия.

Из этой ужасной дилеммы и вытекала проблема всей политической системы и уникальной экономики Атлантиды. Все звенья стояли прочно, и цепь могла разорваться лишь в одном – в личности правителя, знающего то, что трудно записать.

Теперь же все подходило к тому, что личность правителя Атлантиды могли представить лишь хищные катопулосы, что бороздили морское пространство в поисках акул, и более мелкие акулы, что искали свою жертву, не прекращая движение даже во сне.

И Тритону пришлось рвать в клочья собственный консерватизм, в который он врос всеми жилами, который питал собственной кровью.

Он поднял голову, устало вздохнул и сказал:

– Расскажи мне еще раз, Колосок.

Колосок пожал плечами.

– Отец, ты не услышишь ничего нового. И Тектон не скажет тебе ничего нового. То, что случилось, случилось не благодаря недобрым наветам злопыхателей или гневу несуществующих богов. Две плиты, на которых покоятся массы океана, расходятся, оставляя меж собой все более и более тонкую гранитную пленку, не успевающую затвердевать. Подземный хребет, стоящий с краю тонкой пленки, удаляясь, растаскивается по песчинкам, из-за силы трения теряет свое тело, размазываясь по новообразованному дну океана. Атлантида, живущая на вершине этого монстра-хребта, словно птичье гнездо на ветках подрубаемого постоянно дерева, родилась в страшном месте и в злое время. Землетрясения, от которых трясется на столах посуда селян, – отдача от ударов топора по стволу. Но, отец, дерево когда-нибудь упадет, его нельзя рубить бесконечно. Ты понимаешь меня?

Тритон в мыслях покивал головой. Затем поднял на Колоска тяжелый взгляд.

– Что ты предлагаешь?

– Всё то же. Корабль класса десять. Несколько кораблей, если надо. У Дедала есть разработки.

– Дедал тоже в твоей компании? – усмехнулся Тритон.

– Наконец, Элла Кансаси и ее речи.

Тут Тритон уже не выдержал и вскочил с трона, воздев руки в недоумении и посмотрев на Колоска со священным ужасом в глазах.

– Прометий, перестань! Это легенды! Легенды! Элла Кансаси, подумать только! Черт ее выкинул на наш берег! Да мало ли сумасшедших грезили о рае на Земле? Ты слушал ее? «Десятки солнц освещают ее берега»! Какие десятки солнц?! Много веры в людей в тебе, Колосок, неоправданно много, ты молод еще, не видел битв и любви женщин! Атлантские корабли избороздили моря Земли, проходили ледяным путем, заглядывали в илистые аллигаторовы реки Южного материка. Пойми – нет на Земле места, где могла бы схорониться земля, включающая тысячи и тысячи человек населения! Это легенда!

Но Колосок не смутился, страх быть отвергнутым и осмеянным собственным отцом ушел бесследно с последними белокурыми волосами на его буйной голове. Он встал, заложил руки за спину и спокойно сказал:

– Отец, Атлантиде нужен твой покой и зоркость взгляда. Когда сила духа вопрянет, попроси Изима, он отвезет тебя на твоей четверке ксиланов к любым из ворот Острова, и ты увидишь, что легендой скоро может стать сама Атлантида. Поедешь?

Тритон молчал, опустив голову.

– И лучше внять глупой легенде о Стране Снов Эллы Кансаси, прежде чем последние крупицы гранита уйдут из-под образующих пород острова, и тот погрузится в холодные безжизненные глубины моря. И дай нам боги всех земель веры в то, что эта земля все же существует.

– Атланты всегда могут уйти в другие земли!

– Отец, атланты не могут уйти в другие земли. Четыре недели назад я пригласил мудрейшего Стерона, чтобы он пришел в лабораторию Тектона. Дело было вечером, Стерон долго отнекивался, ссылаясь на старость и занятость, но все же ворча, закутался в свою мантию, и я проводил его к лаборатории. Зацепил его неуверенностью Тектона в расчетах и его упованиях на авторитет и глубокие знания мудрейшего.

Тектон налил Стерону вина, усадил на резной топчан у верстака, расстелил перед ним свиток с картой мира и начал объяснения, ничего не спрашивая. Я сидел рядом, не проронив не слова, и видел, как в один из моментов рассказа Стерон мгновенно протрезвел, хотя выпил немало… В один момент до него дошло. Он вцепился в край стола и продолжал слушать и вставлять ремарки – уже не критические, нет. Дополняющие.

Отец, ты уже знаешь, что происходит раздвижение дна морского близ восточного шельфа Атлантиды. Говоря простым языком, процессы раздвижения подъедают основание атлантического образования, единственной надводной вершиной которого является наш остров. Если подъедание продолжится, а оно продолжится, то наступит момент, когда вся вершина хребта покачнется в колыбели океана и начнет медленное, но неуклонное падение на только что образованную пленку дна. Пленка во мгновение ока будет пробита, и Атлантида гигантским куском гранита под своим весом пойдет дальше, в горячую вязкую жидкость. Уж не спрашивай, откуда Тектон знает. Он лишь упоминал о выжженных какими-то полумифическими предками письменах с равнин Восточного материка, где описывались недра матери-Земли.

Атлантида уйдет под морское дно, взбаламутив всю горячую мякоть, словно камень, брошенный в воду. И по кипящей возмущенной жидкости пойдут круги. Плиты мгновенно изменят направление своего черепашьего движения, и это спровоцирует огромнейшие землетрясения и цунами на всех границах материков и в глубинах океанов. Моря выйдут из берегов, горы низвергнутся и накроют равнины горящим пеплом.

Колосок помолчал немного, пытаясь сформулировать и донести до отца главное.

– Отец… Я и Стерон, Дедал и Тектон, каждый из нас жизнь положит не только за Атлантиду, но и за ее принципы, диктующие мир вне ее. Если мы сейчас закроем глаза, не выйдем и не посмотрим на отчаянные знаки, что, надрываясь, подает нам Оз, не будет не только Атлантиды. Не будет мира вокруг нее, и некуда будет уходить, не будет земли, на которую сможет ступить нога атланта. Поэтому отец, прошу тебя – позволь народу Атлантиды помочь нам. Ковчег, о котором я говорил, не будет обычным кораблем, и строить его будут не пятьдесят человек.

Тритон сидел с опущенным лицом, не двигался, но Колосок кожей чувствовал, как скрипят его зубы и как ногти продавливают шитые золотом широкие обшлаги рукавов. Наконец тот поднял голову и спокойно, еле слышно сказал:

– Уйди сейчас отсюда.

Колосок коротко поклонился, вышел и, прикрыв за собой дверь, услышал сдавленный крик отца. Обновленный, он понимал, что наступило время терпеть, Тритон должен сам заставить себя изменить свои вросшие в землю идеи, пусть и сделавшие Атлантиду тем, чем она является, – крупнейшей мировой державой, оплотом мира и стальным кулаком, наводящим порядок в землях зарвавшихся варваров. Иначе, при неуклюжей помощи со стороны, он погубит свое детище, так и не найдя сил признать себя неправым.

Колосок уже знал решение отца и направил свой путь в селение Домнай неподалеку от железоплавильного завода. Идти пешком было два часа, но Колосок не хотел брать цепник и просить килатора подготовить ксилана. Это было его личное дело, и лишние пересуды были ни к чему.

Крайний дом отличался от тех, что стояли на единственной улице поселка подобно ряду выступающих роговых позвонков на хребте гигантского канджарского ящера. Домики строились в поселках Атлантиды обыкновенно одноэтажные, с одним-двумя круглыми окнами на фасаде и загонами для скота на задней половине. Крыши строились островерхими и покрывались по желанию красной или зеленой черепицей из обмазанных водостойкой глиной листов немезиса.

Этот же примерно совпадал по размеру, но имел двускатную невысокую крышу, квадратное окно с подоконником, на котором рос в ухоженной земле маленький баобаб капи – баобаб, который подарил Колосок и который напоминал Элле Кансаси о доме. Вокруг дома стоял редкий тын, на который местами были насажены вверх дном самодельные глиняные горшки.

Колосок постучал в закрытую дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

– Элла, это я, Прометий. Надеюсь, ты не выходишь ко мне, потому что состригаешь свои ужасные ногти.

За стеной раздалось ворчание, и из низкой двери вышла, вытирая руки вышитым полотенцем, стареющая, но все еще не потерявшая былой красоты женщина лет пятидесяти. Длинные седые волосы были завязаны вплетенными разноцветными лентами. Белая атлантская туника до колен была перевязана цветным поясом, однако же спереди на поясе висел квадратный лоскутный передник, на котором виднелись следы какого-то протертого мяса или фарша.

– Ну ты и хам, принц, – недовольно проронила она по-атлантски, но с каким-то восточным акцентом. – А если бы я раздета была? Ну, проходи теперь.

– Да видал я раздетых женщин, – пошутил в ответ принц, но последнее слово осталось все равно за острой на язычок Эллой:

– Ты-то видал. Да вот мир еще не видал принцев, что погоняемы розгой прочь.

Колосок засмеялся и начал смотреть, как Элла одним длинным ногтем вычищает грязь из-под другого, – зрелище невиданное, если учесть, что атлантки всегда остригали ногти как можно короче.

– Садись да рассказывай новости.

– А что новости, Элла, – улыбнулся Колосок, взяв предложенный Эллой кусок рыбного балыка на огромном шмате ржаной лепешки, – вот они новости, только за дверь глянь и все узнаешь. Поразрушено все, отстраивается. Здесь, смотрю, не слишком потрясло?

– Да как сказать. Мой-то выстоял, задняя стена выпала, да я там не живу, мне все равно. А у соседей крыши провалились, быки бешеные со страху повыскакивали из стойл да поубивались все в ближайшей трещине, там, за балкой. Что это было, принц?

– Судьба, Элла. Не сегодня-завтра отец даст добро на построение ковчега и поиск Страны Снов.

Элла резко посмотрела на Колоска, затем медленно выпрямилась и вытерла руки о передник.

– Вот какие, значит, новости, – посмотрела она в сторону, а потом снова на Колоска. – Добился, значит. Хочешь меня в помощь взять?

– Нам не найти лучшего проводника, Элла Кансаси.

– Какой проводник из старухи, что в беспамятстве выбросило штормом на дружелюбный берег, принц?

– И все-таки – нам не найти лучшего проводника. Уникален человек, который вернулся из Страны Снов. Я не видел такого на своем коротком веку.

Элла Кансаси покачала головой, присела на краешек застеленной лоскутным одеялом кровати, и на мгновение уставилась в одну точку.

– Говорить красивые слова о помощи – одно, принц, а другое дело, когда ты опять сталкиваешь меня носом к носу с морскими волнами. Ты знаешь, я тебе рассказывала. Страна Снов это легенда, и живущие там делают всё, чтобы так оно и оставалось. Бывало дело, что люди пропадали из Благословенной, но вряд ли в твердом уме и светлой памяти. Из Страны Снов не возвращаются, принц, и не по принуждению. Это – рай на Земле…

Она помолчала, и ее глаза мечтательно смотрели куда-то внутрь себя. Небольшая полуулыбка – и Элла снова здесь.

– Принц, редко бывало, что кто-то пропадал из Страны Снов. Но чтобы туда кто-то возвратился после – не бывало вовсе.

– Все бывает в первый раз, Элла Кансаси. Теперь Страна Снов должна стать для нас явью, как стала явью она для тебя.

Элла Кансаси устало махнула рукой:

– Иди вот к столу. Обед готов. Вижу уж, что выхода нет мне. Разве что потонуть на этом трижды благословенном острове. Или выварить весь свой старый тухлый жир в вулкане. Невелика радость.

– Невелика, Элла Кансаси.

Колосок взялся за еду, ибо варево из трав и мяса под названием «курсак» – нездешнее, из Эллиной земли – она готовила вкусно. Где она родилась, Элла Кансаси так объяснить и не смогла. Безымянный клан охотников за мамонтами, один из многих, бродил по северной саванне у ледяного моря годами. Отец в мамонтовой шкуре носил маленькую Эллу в вонючем заплечном мешке, выслеживая стада клыкастых длинношерстных.

Элла помнит, как великан с усами, отращенными до шеи, размахивающий блестящим топором, разрубил отца пополам, а мешок с Эллой отшвырнул в сторону. Помнит, как лежала четыре дня, заледеневая в мешке, и как огромная птица с длинным зубастым клювом и перепончатыми крыльями головокружительными толчками подняла ее в воздух и бросила в гнездо из толстых прутьев, где пищали визгливыми голосами отвратительные, размером с Эллу, птенцы.

Помнит, как вцепилась, уже не помня себя от голода, в грязно-розовый бок птенца своими только вылезшими двенадцатью зубками. Потом не помнит ничего. Потом помнит, как ее укачивает корабль, холодные седые волны навевают дрожь, потом – Страна Снов.

Элле невообразимо повезло – Белый царь послал охотников за северным касидом, чтобы пополнить зоологический парк страны еще одним экземпляром. Недавно касидскому самцу какой-то из посетителей по недосмотру бросил ядовитый гриб, и тот скончался в судорогах, так и не успев принести потомство.

О жизни Эллы в Стране Снов Колосок смог выведать немногое. Как сказала сама Элла, неистовый шторм, разбивший ее корабль и болтавший ее два дня на обломке мачты, не только посеребрил ее волосы, до того черно-смоляные, отливающие синевой, но и помутил память. Как не пытался Колосок помочь Элле вспомнить подробности жизни, местонахождение Страны Снов, та могла сказать лишь, что Страна Снов находится под землей. И все тут. Но колоритная натура Эллы и столь несвойственная атланткам смелость в речах и добрая язвительность не могла не задеть сердце принца Атлантиды.

Колосок поселил странницу в заброшенном доме помершего и не оставившего потомства крестьянина, который она тут же переделала на свой манер. Зашел один раз проведать, другой раз – послушать, да так и стал постоянным гостем у «сумасшедшей старухи», как безосновательно, но и без особой злобы называл ее Тритон.

Колосок пообедал, вытер жирные губы по Эллиному обычаю – рукавом, и попрощался.

– Давай уж, иди, – хлопнула Элла его по спине, – да приходи скорей, скучно без тебя.

Колосок пошагал по желтой дороге, переходя через аккуратные мостки там, где камни расходились перед небольшими, в локоть или два, трещинками. В голове строились планы, вспыхивали лица Дедала, Стерона, отца, Эллы, вставали размытые картины предполагаемых деталей механизмов, воображение накладывало на это месиво радужный флер красот Страны Снов, не желая мириться с осознаваемой разумом сложностью затеи.

Но куда уйдешь без мечты там, где тебя окружают скалы да кипящее море вокруг, а родная земля уходит из-под ног? Куда без веры в светлое будущее там, где пепел сгоревших недр грозится заменить собою золотистые лучи на приветливом голубом небе? Расчет и бесстрастная сухая логика не дает поблажек в расчетах на выживание человека разумного и его народа. Однако не будь она ведома верой и силой духа – человек еще рассчитывал бы правильный угол удара кресала по кремню.

Отцовский дворец проявился вдали зеленовато-призрачной аурой над башнями, когда принца остановил царский посланец. Запыхавшись, он склонился перед Колоском и подал ему слабой рукой царский указ.

Колосок развернул свиток, пропустил официальную шапку, вырисованную красными чернилами, глянул на сам текст.

«Настоящим повелеваю образовать опытное строительство корабля для возможного расследования безопасных земель для…»

Дальше Колосок читать не стал, усмехнулся себе: отец пытается сохранить спокойствие и все еще боится осознать неизбежное. Формулировки слишком обтекаемы, несвойственны для него, словно за плечом стоял дипломат капи. Но это неважно. Кто распорядитель? Колосок глянул в конец свитка. «Царевич Прометий». Спасибо, папа. Я знаю, сколького тебе это стоило…

– Блага тебе!

Посланец умчался, а Колосок постоял минуту посреди небольшого бора, легко колышущего ветвями. Он добился своего, и теперь, только теперь мурашки пробежали холодными иголочками по спине. Ты хоть понимаешь, что ты затеял, Колосок? Понимаешь, что затеял?

Колосок мотнул головой, сбросив навалившуюся мысль, и упрямо зашагал по направлению к дворцу.

Отступление шестое, 9211 лет до рождества Христова

Ар, в одной набедренной повязке и бандане из щучьей чешуи на голове, устало брел по зеленому месиву скользких стеблей и листьев, отмахиваясь от назойливых мух, что налетали сослепу на грудь Ара и падали на зеленый мох. Саванна была недавно обильно полита дождем, воздух был влажный, словно дождь продолжал мелкими каплями висеть в воздухе взвесью. Ар знал – сейчас Солнце взойдет выше, водяная взвесь превратится в пар, и идти будет почти невозможно. Поэтому Ар смотрел по сторонам, тыкал длинной прямой палкой в кусты, стараясь разглядеть безопасное место для отдыха.

Ару повезло – за два дня ни один хищник не добрался своими зубами до его горла. А это теперь, когда он изгнан из племени, было несложно – беры, племя Ара, не было охотничьим, и взять с собой острый кусок обсидиана ему позволено не было – они и так дорого доставались.

Беры были племенем рыболовов. Ар хорошо ловил рыбу, он знал, где она живет и как скрывается, знал, что ловить лучше во время дождя и знал, как ставить силки. Племя не ходило далеко – лишь от одного места, где рыба давалась в руки, до другого. Между саваннами – далекой и близкой – лежала большая река, окруженная топкими, по колено, болотами. Где-то там, откуда дули ветры, река распадалась на много рек, но там жили другие племена, и Ара с сотоварищами выгнали бы палками за бесцеремонное вторжение.

Ара ценили… Однажды он кинул в воду острую палку, и она вонзилась в бок метровой щуки. Так не мог никто. Поэтому, несмотря на то, что Ар был болен, ему оказывалась помощь, ему давали хорошие куски с рассыпчатой икрой, женщины не обходили его взгляды вниманием. Но детей от него рожать опасались, боялись, что болезнь перейдет и к ним, и Ар жил под шкурой один, словно дряхлый старик.

Болезнь Ара заключалась в том, что он издавал горлом и губами странные звуки. Это были не хриплые выкрикивания или короткие слоги речи беров. Длинные, постоянно меняющие тональность, имевшие разную длительность, эти звуки плавно перетекали один из другого, и услышавшие их останавливались, забывав о своих делах, и впитывали с наслаждением. И звуки заставляли их вспоминать о былом, иногда – плакать, иногда – тревожно насторожиться… Но никого не оставляли равнодушным. И когда вождь понял, что странные звуки Ара имеют часто большую власть над вниманием людей, чем его собственные приказы, диагноз был поставлен немедленно.

Никто не думал, что Ар может заболеть еще больше. Обычно как бывало – верткий аллигатор, притаившийся в болоте, откусывал ловцу ногу. Ловец кричал, аллигатора прогоняли или забивали, и на всю короткую жизнь нога как была обрубком, так и оставалась. Не укорачивалась сама по себе.

Но однажды вождь застал сгорбатившегося на куче песка Ара за занятием, не имевшим никакого отношения к рыбной ловле. Законы племени требовали отобрать у провинившегося женщину. Женщины у Ара и так не было, но и занятие было столь исполненным абсурда, что оставлять Ара в племени вождь боялся – вдруг эта зараза похожа на ту странную сыпь, что время от времени поражала все племя и потом сама собой уходила без следа?

Ар рисовал палочкой на песке какие-то несуразные черточки. На вопрос вождя, зачем это нужно, Ар сказал, что он хочет нарисовать на песке старинные легенды клана. Вождь аж шарахнулся на шаг назад – сумасшествие так ясно сквозило во взгляде и безумных словах улыбающегося Ара, что вождь почти что ощутил зловонное дыхание своей недалекой смерти.

Ар с сожалением покинул занятие, направившись к небольшому, почти не заболоченному узкому руслу, где он вчера видел в воде широкую тень плавуна. Но путь ему нерешительно преградили Нук и Карс с обсидианами в руках, за спинами которых прятался вождь в своем постоянном ожерелье из обглоданных рыбьих скелетиков.

– Ар, мы хотим тебе сказать… – сказал Карс с обеспокоенным выражением лица, но дальше не продолжил и посмотрел растерянно на Нука. Тот собрался с духом и протараторил:

– Согласно законам племени ты изгоняешься за его пределы, и нога твоя больше не ступит в нашу воду, и зуб твой больше не коснется нашей рыбы, и рука твоя больше не коснется спины нашей женщины. Уходи сейчас!

И Ар понял, что объяснять бесполезно. Он на самом деле даже не знал, как начертить легенды племени. Вождь спросил, чего хочет Ар, – Ар ответил. Но теперь уже поздно. Поэтому Ар с грустью расставания на лице повернулся и пошагал прочь, вглубь саванны. На прибрежные наделы других кланов беров ему тоже ходу не было.

И наконец, когда солнце уже стояло в половине пути до зенита и через прорехи в зелени резало по глазам острыми желтыми ножами, Ар увидел черные пятна вдалеке справа. Разломав ветви папоротника, преграждавшие путь, он увидел огромную груду камней и, немного справа, небольшую рваную черную дыру в землю.

Ар с наслаждением прижался всем телом к темной прохладе и застыл на несколько секунд. Всю жизнь бы стоять здесь и ни о чем не думать… Но этого надолго не хватит. Ар знал, что через час Солнце ударит горячим молотомтеперь уже сверху.

Дыра привлекла внимание Ара. Она не в земле – в камнях. Значит, не нора? Ар опустился на четвереньки и внюхался. В дыре воняло сыростью и еще каким-то запахом, который Ар не знал. Нора, расширяясь, уходила вдаль и немного вглубь. Пока Ар полз, темнота все более охватывала его, пока, за заворотом, глаза не перестали видеть. Здесь Ар лег на живот, поворочался немного и собрался заснуть, но случайно его глаза уловили в глубине хода призрачный холодный свет, сочившийся так легко, что после интенсивно бьющего солнечного он был еле заметен. Ар покрутил головой и снова посмотрел – нет, не наваждение.

Любопытство пересилило желание закрыть глаза после утомительного перехода, и Ар пополз вперед. После минуты медленного передвижения по острым камешкам Ар выполз в большую пещеру и растерянно оглянулся. Свет шел отовсюду, так что стены пещеры и огромные, в рост человека, сталагмиты были отчетливо видны в его тусклом, но отчетливом обрамлении. Где-то капала вода. Вода!

Ар мгновенно вспомнил о голоде – два дня, пока он брел, лишь капли воды с длинных узких листьев увлажняли его рот. Сейчас же жажда снова давала о себе знать.

Ар поднялся, обошел пещеру, и долгих поисков не потребовалось – доброй магической рукой в одном из углов пещеры был припрятан добрый обед: остатки двух зайцев, на костях которых, уже обрботанных чьими-то острыми зубами, висели шматами куски красного мяса с болтающимися полосками жил.

Зайцев Ар раньше едал не раз, а потому, не раздумывая, погрузил свои зубы в аппетитную, плохо поддающуюся, но от этого еще более соблазнительную мякоть. Пока жевал – смотрел по сторонам и заметил, что свет испускает какой-то странный мох, местами покрывающий стены пещеры. Точнее, не сам мох. Из его пушистого покрова отвисали множество тонких маленьких волосков, которые и светились призывно, приглашая погладить или просто прикоснуться. Ар вспомнил, что отец рассказывал в детстве, что в заповедных местах растет ехидна – растение, светом приманивающее насекомых и пожирающее их живыми. Наверное, это она.

На костях осталось совсем немного мяса, в животе Ара расползалась приятная теплота, и только он собрался найти капающую недалеко воду, как грозный рык разорвал тишину пещеры.

Ар мгновенно повернул голову и увидел, как в пещеру, ощерясь, показывая желто-белые зубы, щуря глаза, входит огромный волк. Серый с проплешинами, по пояс Ара в холке, он стал медленно наступать на Ара, потерявшего дар речи и всю ловкость движений, за которую его так уважали соплеменники.

Еще несколько волчьих шагов – и дыхание волка смешается с горячечным дыханием человека. Тут, в безысходности, и проявилась снова болезнь Ара. Он запел, заныл, неотрывно смотря волку в глаза, песнь смерти, песнь страха, и звуки, дребезжа и переливаясь, многократно отразились от стен пещеры.

Волк вдруг подпрыгнул на всех четырех лапах, поджал хвост, и, пятясь задом, скрылся в проходе.

Закончивший голосить, Ар еще полминуты вцеплялся в сталагмит, не смея подумать, что волк не вернется. Но волк не вернулся, посчитав, видимо, что это занявшее его нору чудовище сошло с ума и опасно – не менее, чем посчитал это трусливый вождь. Ар нашел лужицу пресной воды, выпил, лег и мгновенно, еле успев закрыть глаза, уснул с раскинутыми широко руками, лежа на животе.

Сколько Ар находился в целебном беспамятстве, он не знал – лишенная смены дня и ночи пещера все так же призрачно светила в полутьме. Очевидно, что волк не приходил.

Ар проснулся, сел, закусил остатками зайчатины, которые начинали уже попахивать, и задумался о своей дальнейшей судьбе. Ничего не придумал и начал бродить по пещере, исследую закоулки и сталагмиты на предмет подсказки – куда теперь идти, как снова войти в общину?

Ноги вдруг захлюпали в жидкой грязи, словно в мелком болотце. Ар наклонился и мазнул пальцем – палец окрасился какой-то не особо вязкой глиной или кашицей желтого цвета. Перед глазами мелькнул вождь, и Ар с радостью осознал, что может наконец-то без лишних упреков предаться своей болезни, благо проплешины между зарослями светящегося мха на стенах пещеры были достаточно обширны, чтоб нанести на них черточки.

Ар, радостный, набрал желтой грязи в одну ладонь, встал перед стеной и с восторгом и одновременно страхом сделал первый мазок пальцем.

Сначала Ар потренировался – из-под пальца вышел схематический крокодил, схвативший за ногу какого-то его соплеменника. Пририсовал рядом рыбный скелетик. Вождя, значит.

Ар заставил крокодила сожрать вождя! В восторге Ар чуть не заплясал, а потом загорланил восторженную трель, чуть не уронив из руки желтое сокровище, что истекало каплями между пальцев.

Наступило время мечты. Ар припомнил и пересказал себе то, что говорила ему мать.

«В старые годы, когда большая река была еще маленьким ручейком, а крокодилы на ней были огромны и ходили на задних лапах, на большой воде, где нет берегов, жили аталлы, управители земли, неба и всего сущего, и ростом они были как самый высокий ксаф, чей ствол не охватишь руками.

И аталлы умели ходить по воде и летать по небу. Когда гневались – пускали молнии с неба, и виноватый, корчась в муках, умирал, сгорая в жарком огне.

И поссорились однажды аталлы земли и большой воды, и аталл земли поклялся осушить большую воду, а аталл большой воды поклялся затопить землю. И взвились они в небеса, и аталл земли в гневе раздвинул землю, и большая вода стала уходить в вечное нигде. А аталл большой воды сдвинул землю обратно и обратил водяные валы высотой в много ксафов, против аталла земли. И пропала земля, и заплакал аталл земли и другие аталлы.

И оставалась посреди большой воды только одна высокая гора, протыкающая небо как лист араны, и ушли аталлы туда, где была эта скальная твердь.

И сжалился аталл большой воды, видя тоску аталлов по родине, и обнажил многие земли, что под его водой лежали. И пошли аталлы во все стороны света, и стали вести там свою жизнь. И детьми их благословенными стали славные беры, отбирающие добычу свою у малой и большой воды».

На этом месте Ар обыкновенно уже засыпал, и дальнейшую историю, если она была, просто не слышал.

Ар нашел пространство попросторнее и начал выводить схематические изображения волн и кораблей, гор и пропастей, потом подрисовывал аталлам, почему-то со стоящими волосами, лица.

И через четыре часа, уставший от постоянного поднимания руки и набегавшийся к охряному болотцу, Ар отошел и оглядел свое творение. Чудо! Такой красоты Ар не создавал никогда, даже когда одним движением вспарывал брюхатой щучине живот!

Удовлетворенный, Ар задумал на следующий день нарисовать звуки, которые он научился издавать во время своей болезни. Лег спать прямо на голый пол, но сон не шел. Голод с сосущей пустотой в желудке снова рисовал в разуме картины сочащегося кровью мяса или вспученного икрой серебряного бока рыбы. Ар с сожалением поднялся и полез в проход.

В саванне снова неистово светило солнце, Ар аж зажмурился – он отвык от столь яркого света. Решил, что добудет себе какую-нибудь неосторожную крысу – и обратно, в темный покой и тишину пещеры. Решил, но…

Но последнее, что увидел в своей жизни высунувший голову из скального хода Ар, – это короткий, как тень птицы, взмах огромной лапы самца гориллы, непонятно зачем стоявшего около скалы.

Ар ушел в долгую непроглядную темноту, и только его неспетая прощальная песня долгим отзвуком пронеслась по полной жизни и солнца, но безжалостной для бесшерстного человека дикой саванне.

Маленький Семигон с круглыми от восторга глазами, взъерошенными волосами и грязными ногами в кожаных сандалиях бежал, уже почти задохнувшись от усталости, к себе домой. Деревенька Ока уже выглянула из-за пригорка, крайние островерхие дома с круглыми оконцами манили теплом очагов и мамиными жареными корбачками, и желудок Семигона вдруг вспомнил, что не получал пищи, не считая нескольких ягод малины, с самого обеда.

Семигончик перешел на шаг, постукивая корявой палкой в руке по стволам прилежащих к лесной тропе деревьев. Вот он сейчас расскажет! Семигон смелый, он один побежал на берег океана, перескочил через метровую трещину в земле (мама никогда не узнает), и посмотрел на огромный-огромный дом на острове, который взрослые называли таинственным именем «док».

Мама, однако, не пустила сына на темнеющую уже улицу, к приятелям, да Семигон особо и не возражал – после ужина, пыщущего жаром и запитого большой чашкой ксиланиевого молока, глаза начинали слипаться, а тощее поджарое тело отяжелело. Мама подготовила мальчику последнюю экзекуцию – мытье ног, на которую пришлось безропотно идти, а потом наполовину донесла его, уже почти спящего, до постели.

Но зато, когда начало светать, отзвенел колокол и первые пастухи ушли с тучей коров на пастбища, Семигон был уже на ногах, быстро схватил со стола, пока не увидела мать, оставшийся корбачок, и был таков!

Приятели, семеро мальчиков такого же возраста, что и сам Семигон, уже собрались на чердаке полуразрушенного землетрясением сарая и с отчаянными визгами прыгали с трехметрового чердака в лежащую на земляном полу копну душистого золотого сена.

Семигон, быстро работая тощими ногами, взлетел по лестнице наверх и выкрикнул кодовую фразу:

– А что я видел!

Семь горящих любопытных пар глаз уставились на него.

– Я вчера бегал к доку! – многозначительно сказал он и продолжил, несмотря на скептические, но тихие «Да ладно» и «Все ты врешь!» – Да, бегал! Он большой, как… небо!

– Да все ты врешь! – хохотнул Живер, усевшись на край и болтая ногами. – Небо бесконечное!

– Да сам ты врешь! – обиделся теперь Семигон. – Вот смотри!

Он показал на красную вспухшую царапину, идущую от колена вниз.

– Вот, поцарапался об камень, когда через трещину прыгал!

Доказательство, с точки зрения обоих, было безукоризненное, и разговор потек дальше.

– А корабль видел? – спросил Есик, самый маленький из всех – ему было только четыре года.

– Нет. Он внутри, – с компетентным видом ответил Семигон.

– А мне папа рассказывал, что корабль такой, что в него все люди поместиться могут.

– А мне мальчик Сегори из Ласло, ему десять лет, сказал, что корабль железный.

Ответом тому был хохот.

– Ты что, Рок, объелся корианной с островов капи? Да ты молот отцовский брось в воду и плыви на нем!

Ребята захохотали, а Рок насупился и зло кинул в Живера клок сена.

– Он лучше знает! Его отец работает в доке!

Да, Сегори из Ласло, чей отец тесно сотрудничал с отцом маленького Рока, не соврал. Его отец, кузнец с жилистыми руками и лысой головой, единственный в Ласло умелец по дверным петлям и ключам, а также с помощью прокатного стана выдавливающий тонкие гремящие листы, был прикомандирован на один из островов Плеяд, где выросло несколько зданий верфи, похожей на которую свет еще не видывал.

Двенадцать миллионов квадратных локтей, почти вся площадь острова Седьмого, была застроена в два месяца.

Сначала верфь рождалась в головах мудрых Дедала и Стерона, инженерные знания которых в сплаве с ребяческой фантазией Колоска начали приобретать определенные формулировки.

Сначала возник вопрос о том, как переправлять людей – морем или воздухом. Дедал отверг воздух – технологическая мысль в его неуклюжих коробках-опылителях полей не была развита настолько, чтобы спасти десятки тысяч человек. Колосок вспомнил, что взвиться в воздух можно и с помощью большого мешка с горячим воздухом. Дедал призадумался, но Стерон его опередил, попросив представить, как тот будет подниматься в воздух, когда раскаленная красная магма из недр земли будет пронизывать воздух до высоты в тысячу локтей. Проект закончился, не успев начаться.

И тогда свой взгляд обратили к вестнику смерти – морю. Наверное, стоило рассмотреть его и раньше, но страх столь недавно взбунтовавшейся пенной воды был еще силен, и внимание старалось обходить эту заряженную болью потерь область по далеким тайным тропам…

Обходили эту тему и еще по одной причине – каждый из существующих и возникающих в сознании Дедала и Стерона атлантских кораблей, даже класс 7 или 8, если бы их и было много, подобная стихия разнесла бы в щепы…

В те дни не решили ничего, а потом были дни хорсидов – международных ксиланных состязаний, традиционно проходивших в Атлантиде даже после того, как трещина пролегла посреди тела острова. Сильнейшие жокеи Атлантиды и окружных племен, которые имели возможность отправить своих представителей на скачки, могли показать свои силы в верховой езде, скачках, ксиланной охоте на Втором острове Плеяд, гонках на колесницах и даже вольтижировке. На последних хорсидах, кстати, в гонках на колесницах победил Тор при немалой помощи Колоска, что изобрел оригинальный способ изготовления этих военно-прогулочных повозок. Но речь не об этом.

Что Стерона, что Дедала было не оторвать от трибун ксиланиума даже под страхом обвала навесов, и лишь Колосок, испытывая отсутствие интереса в отношении ксиланов, не появлялся там ни под каким предлогом. Что позволило счастливому случаю направить мечты и намерения принца в нужную сторону.

В дни хорсидов протекало и другое празднование, что атланты начинали уж и забывать за ржанием пенногубых ксиланов – дни купели. Новорожденных в эти теплые дни знакомили с отцом-океаном, окунали в небольшие волны, давали напутствие и благословление от самого Тритона (небольшие таблички со стандартным текстом рассылались правительством поименно каждому младенцу, родившемуся с момента прошлой купели). А потом, в сумерках, когда опущение в воду было совершено, в легкие железные миски ставили парафиновую свечу, зажигали ее и отправляли в спокойную воду от берега, как знак внимания и признательности океану за долгую и честную службу людям Великого Острова.

Колосок стоял, смотрел на маленькие трепещущие огоньки во тьме, и вдруг его осенило. Металл! Его не сломают такие штормы!

На следующее утро он спросил у Дедала, как всегда склеивающего казеином в своей лаборатории небольшие модели атлантских кораблей, почему никому не пришла в голову сделать корабль из металла.

Дедал махнул рукой.

– Приходила, принц. Как минимум, мне – лет пятнадцать назад. Но тут надо либо вылить корпус из огромной формы, сооружение которой мне представляется маловозможным, либо соединять выкройки металлических кусков корпуса меж собой. Но не было найдено такого крепления, чтобы корабль не развалился на эти самые куски при какой-никакой буре. Вот дерево – да. Это проще.

И только Колосок в унынии собрался выйти из мастерской на свежий, не пропахший клеем воздух, как Дедал сказал отвлеченно, словно пробовал на вкус странные слова, говоримые им же самим:

– Хотя приручили же мы молнию недавно…

Колосок остановился и повернулся.

Они сели, Дедал отложил в сторону модель Корсара «Неустрашимый», оригинал которого собственноручно разбил на тех же Плеядах несколько лет назад, и стали объединять две области, которые ранее никак не вязались друг с другом.

Как и в любой части мира, грозы с громом и молниями нередко посещали голубое полотно небес над Атлантидой. Выбивали искры из упряжи, раскалывали деревья, но в остальном служили потехой деревенским ребятишкам, выбегавшим под проливной дождь и весело сжимающимся в комочек во время жестяных ударов грома. Дедал, который в свои пять десятков не потерял живость ума и любил по-научному поозорничать, заразился идеей вобрать невероятный потенциал молнии в крепкое вместилище, дабы использовать по своему усмотрению и во благо Атлантиды.

Что только не делал – поднимался на баллоне с горячим воздухом в грозовые тучи, стрелял по облакам из пушки, носился под дождем с десятилоктевой веткой кармагона, надеясь поймать ею «серебряное копье».

То, чем через пару лет все закончилось, – Дедал разобрался маленько в том, что происходит, и создал чудо-машину.

Два грубых каменных диска с радиусом в десять локтей и отверстием посредине были насажены на каменную же ось. Двое – два человека или же два быка – должны были взяться за ручки на ребре верхнего диска и вращать его на оси. Камни были непросты – на трущихся сторонах были заметны металлические пластины, вживленные в тело диска. Два кабеля тянулись откуда-то из-под дисков к противоположным сторонам литейной ванны, в которой обыкновенно варили стекло. Сейчас в ней была шихта.

На показательных испытаниях Тритон увидел, как после долгого верчения диска у него самого уже закружилась голова, а в ванне начала поблескивать стеклянная масса. Результат был налицо, Дедал прямо лучился довольством, и Тритон подошел поздравить его с новыми открытиями.

– Я надеюсь, мой дорогой Дедал, ты сможешь найти и другие достойные применения этим стихиям. Но почему бы нам не продолжать варить стекло, нагревая массу с помощью газа – разве это не более рациональная трата ресурса человеческих сил?

Тут Дедал вынужден был признаться, что царь прав. Сооружение получилось громоздким и малоэффективным. Дедал оправдался недостатком времени на опыты и обещанием найти прирученной молнии лучшее применение, Тритон довольно огладил бороду, ушел, и обещание на целые месяцы так и зависло в воздухе. Пока Колосок не упомянул про крепление стальных листов.

На следующий день Дедал с подручными соорудил на солнечной лесной полянке близ Спелки более эргономичное устройство – верхний диск был соединен трансмиссией с цепником, что позволило вращать колесо одному человеку, севшему в седло и накручивающему педали.

Два молниевода Дедал закреплять не стал.

– Держи их поодаль друг от друга, – дал он гибкие металлические провода Колоску, – да не забудь надеть толстые перчатки, чтобы молния не прошла через тебя. Когда я начну крутить педали, постепенно приближай концы проводов друг к другу, пока между ними не проскочит голубая искра. Нам нужно, чтобы тонкая молния протекала через небольшое пространство между концами проводов постоянно. Да, одень изумрудные очки – глазам больно будет, молния все-таки.

Дедал вскочил на цепник, диск завертелся, а Колосок в холщовых крестьянских прихватках начал боязливо, немного трясущимися руками, сближать провода. Ничего не происходило. Колосок уже почти свел провода вместе, зазор остался не больше пальца, и только хотел попросить Дедала крутить сильней, как голубая молния с треском промелькнула между концами проводов – и пропала, оставив лишь слепящий неподвижный отпечаток на сетчатке.

– Работает!!! – в восторге заорал Колосок, не отрывая глаз от проводов, и новая вспышка, треснув разрядом, осветила ставшую вдруг черно-белой поляну.

Дедал, бросив короткий взгляд на Колоска, отдуваясь, продолжал наяривать, и, наконец, Колосок нашел требуемую величину зазора – около половины пальца. Теперь голубовато-искристая змейка юрко вибрировала от одного конца провода к другому, заставляя воздух пахнуть странным свежим запахом, какой бывает после грозы.

Дедал прекратил крутить педали и упал грудью на держатель для рук. Колосок подбежал к нему и осторожно помог слезть с цепника.

– Нет уж… Уф-ф.. – никак не мог отдышаться Дедал. – Пусть уж… кто-нибудь другой здесь выматывается… Молодежь…

Он сел на приветливую мягкую травку и припал торсом к ее прохладной зелени.

Колосок вытащил с поясной кобуры химическую ракету и, вытащив чеку, запустил нереально синий огонь вверх, на высоту сотни локтей. Через пять минут вестник из соседней деревни был тут как тут. Колосок попросил позвать крепкого, выносливого мужчину на часовую работу, пообещав хорошо заплатить, и курьер вызвался сделать ее сам. Колосок критически оглядел паренька, отметил сильные икры загорелых ног, и разрешил сесть на цепник.