Возвращение в Атлантиду Дорофеев Андрей
Когда Колосок уже входил во дворец через один из девяти парадных входов, носивший название Ксилического за гордую фигуру вставшего на дыбы ксилана на фронтоне, он услышал насмешливое похмыкивание слева. Резко оглянувшись, он увидел небрежно облокотившегося на мраморные перила Тора.
– Колосок, братец, боюсь, не стоит тебе идти принимать таинство обновления молодости. Не вырастут ли у тебя на бритой голове, – он с дурачливо-испуганным видом покрутил руками у своей мелированной гривы, – пшеничные колосья?
– Тор, – рассердился вдруг Колосок и стукнул кулаками по бедрам, – перестань называть меня этим детским именем! Я скоро забуду уже имя собственное. Давай я буду называть тебя Бронзовый Меч, или Скользкая Спина, или еще как-то! Понравится?
– Это было бы замечательно… – протянул Тор мечтательно, представив картину «Бронзовый Меч, властитель Восточных земель…» – Так ведь не будешь.
– Да, не буду. И ты не называй.
– Хорошо, хорошо… – И, увидев, как брат разворачивается и входит в раскрытые врата, добавил вдогонку хохотнув: – Колосок.
Колосок не отреагировал. Он прошел, продираясь сквозь вежливые поклоны снующих с вещами придворных, через большой зал, украшенный по верху его периметра фресками из истории Атлантиды. Поднялся по широкой лестнице на следующий ярус дворца.
Войдя через одну из дверей, он оказался в огромной приемной, где царь принимал гостей, где для пиршеств из замаскированных ниш в стенах доставались дубовые столы для яств, и где предстояло совершиться таинству царского сына.
Оказалось, все уже ждали, и Колосок прошел по мозаичной дорожке на полу между приглашенными, чинно стоящими двумя стенами по сторонам в молчании, по направлению к отцу. Тот сидел на украшенном платиной и изумрудами троне с торжественным видом, и одна его бровь была приподнята. Сердится.
Но Тритон ничего не сказал, а лишь кивнул головой. Невидимый камерный оркестр вступил издалека нарастающим таинственным гудением атлантидарий, длинных витых раковин шельфа, а затем вступили струнные немертиды, выводя полифонией украшенную пиццикато и трелями мелодию, символизирующую обновление молодости. Придворные и приглашенные гости, которым положено было стоять и не шевелиться во время торжества, направили глаза на трон государя Атлантиды, перед которым, повернувшись к отцу спиной и преклонивши колени, и стоял Колосок.
Немертиды довели напев до низкой ноты и утихли, оставив лишь тихую, глубокую и немного взволнованную вибрацию одинокой атлантидарии. В этот момент через центральный вход, в изумрудной, государственного цвета мантии вошел высокий седоволосый старец весьма торжественного вида, который на вытянутых перед собою руках нес охрово-желтый манускрипт, свернутый и перевязанный изумрудной лентой.
Он остановился в центре зала, прямо под идеальной полусферой купола, медленно развернул манускрипт, начал читать, и его голос, негромкий, но четкий, с силой отражался чувством гордости за великую страну в сердце каждого слушавшего.
– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте, отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдет и наполнит воздух, а после скроется навеки!
Внимайте и узнайте, что пришел черед торжества самой жизни, торжества молодости!
Внимайте и зрите, ибо молодой отрок, стоящий передо мною юноша, рожденный и названный волею отца и матери Прометием, пришел к черте своего совершеннолетия и готов принять благословение.
Старец, которого звали Стерон, подошел медленно к своему возлюбленному воспитаннику, и посмотрел на него иными глазами. Ранее, если бы Колосок опоздал к началу периода, Стерон бы заставил его натирать зеленухой бюст Велискара. А потом – оплачивать из собственных денег учебу в личное время учителя.
Сейчас же перед ним сидел юноша, чья жизнь была не мертвыми воспоминаниями в седой морщинистой голове старика, а расстилалась дорогой с неведомыми никому ухабами и головокружительными подъемами и спадами впереди, расстилалась на неизмеримое мыслью человеческой время, начинаясь именно с этого момента.
Стерон поднял коленопреклоненного и молчащего Колоска, и повернулся лицом к залу.
– Внимайте все, кто пришел сюда, чтобы проводить отрока в дальнюю дорогу.
Стерон говорил, направив глаза в манускрипт, но те, кто стояли поближе, могли увидеть, что бровастые глаза старика не видят черных печатных букв. Стерон говорил сам.
– Издавна мудрым мира сего, кто отводил свой путь от кровавой дороги наживы своих собратьев, не было секретом, что путь жизненный человека столь сильно тяготит боль, причиненная другому, что сам человек обходит дороги, что приводят его к заветным мечтам.
Многое может вынести отважный и доблестный воин, многим врагам он выпустит внутренности ради свободы своей семьи и друзей, многие дома разрушит в стране чужой – и вернется в город со щитом, и восторженные крики граждан встретят его, и гордость за свою страну и за себя поселится в сердце.
Но вмиг упадут руки его и на сердце ляжет мгла ночная душащая, если меч его лишит жизни одного лишь ребенка или женщину, чья смерть не нужна была отчизне, чья смерть произошла из-за одной лишь глупой ошибки или промаха. Воин придет в город, и его будет встречать восторженная толпа, и девушки будут рвать волосы за право принадлежать ему, но мгла не уйдет, и жизнь его будет кончена, пусть и проживи он еще полвека.
Сие таинство – это не таинство отсечения волос, кои лишь символ накопленных ошибок, сопровождающих жизненный путь. Сие таинство – таинство полного прощения, отсекающего причины для невзгод судьбы.
Внимайте все, здесь стоящие, и передайте другим, что отрок Прометий, сын Тритона, внук Посейдона, выйдет ныне очищенный и пойдет той дорогой, которую подскажет ему сердце и разум.
И если подойдет он к тому, с кем в ссоре, знайте, что ссора была с другим, тем, кто носил волосы. И если подойдет он к тому, кто отказал в привязанности, чтобы снова просить о ней, знайте, что отказ получил тот, кто носил волосы. И если подойдет он к тому, против кого была совершена несправедливость, знайте, что несправедливость вершил тот, кто носил волосы.
Стерон повернулся к стоящему серьезно, но с блестящими глазами Колоску.
– Знай и ты, отрок, что если подойдешь к тому, с кем ссорился нещадно, то ссорился совсем другой человек, и все черные мотивы превратились в прах вместе с белым волосом. И знай, что если придешь просить привязанности душевной у того, кто отказал, то отказ был дан другому человеку, чьи волосы развеяны пеплом по ветру. И знай, что если подойдешь к тому, кому свершил несправедливость, то вина осталась в прошлом с пеплом сожженных волос.
И когда пепел сожженных волос развеется по миру, ты не будешь строить судьбу из гнилых кирпичей прошлого, но построишь дорогу из алмазных нерушимых плит. Ибо волосы сгорят, но знание и мудрость останутся и осветят дорогу на века и жизни вперед.
Стерон закончил, медленно, словно уставши, свернул ветхий рулон манускрипта, перевязал его изумрудной лентой, а затем поднял глаза на Колоска и рывком указал на него пальцем:
– Остричь!
Немертиды резко взвыли. Со стороны главного входа появились три пары придворных, одетых как Стерон – первая за две ручки бережно несла золотой чугунок с прозрачной водой из Неровского родника, вторая – чугунок с белым кремом, взбитым соком секации, что употребляли для бритья, а третья – такой же чугунок с густой черной массой. Колосок знал – там кровь земли из скважины на Лимере. Черная, густая и пылающая жирным огнем, стоит попасть на нее искре.
Стерон подождал, пока котлоносцы, поставившие котлы, ушли, и достал одной рукой из складок мантии ритуальную бритву, угрожающе блеснувшую в луче факела, а другой рукой – волос ксилана.
Поднял волос на уровень головы, медленно опустил, и волос плавно стал падать вниз, словно пушинка тополя. Присутствующие затаили дыхание. Волос упал на лезвие бритвы, мгновение балансировал, не в силах упасть, и распался на две половинки, что продолжили свой путь на мозаичную плитку пола. Вздох облегчения прокатился по залу.
Теперь движения Стерона были быстры и резки.
Он одним движением повернулся к Колоску.
– На колени, отрок!
Колосок упал на колени. Стерон ковшом зачерпнул воды из котла, с силой плеснул ею на голову Колоска, затем зачерпнул ладонью желто-белого крема для бритья и несколькими быстрыми движениями втер его в светлые волосы Колоска.
И бритва прикоснулась ко лбу Колоска – и пошла, пошла, собирая обильную жатву, клоками опадающую на пол.
– Когда смотрел внутрь – обрати свой взгляд наружу! – продолжал Стерон за работой. – Когда запечалишься – улыбнись без смысла, и придет облегчение! Когда потерял невосполнимое – посмотри, сколь многое еще не найдено! А когда смерть придет – посмотри, все ли ты сделал для жизни грядущей! Да будет так!
Последнее Стерон почти вскричал, поскольку последний клок непослушных волос Колоска упал на пол.
Немертиды снова взвыли, возвестив о наступлении новой жизни, об обновлении молодости еще одного атланта.
– Теперь собери их, отрок Прометий, и брось в котел с кровью земли!
Колосок встал и, сгребши волосы руками, посмотрел на них. Белокурые волосы, которые мать бережно причесывала ему, когда Колосок был молочным малюткой, весело сучившим ножками, неуклюже бегавшим по Зеленому и Сиреневому залам и пытавшемуся голышом залезть на слишком высокий для него трон отца. Эти волосы жалко сжигать. Но… Колосок твердой поступью подошел к котлу с кровью земли и высыпал волосы в него. Решимость пожертвовать дорогим для себя – тоже одно из умений сына Атлантиды.
Стерон подошел к котлу с факелом в высоко поднятой руке и снова провозгласил торжественную формулу:
– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте, отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдет и наполнит воздух, а после скроется навеки!
Внимайте и узнайте, что пришел черед торжества самой жизни, торжества молодости!
И опустил факел к котлу с кровью земли, который воспылал синим чадящим пламенем.
Стерон с улыбкой отступил. Официальная церемония была закончена, присутствовавшие радостно сорвались с мест, стараясь подойти поближе к Колоску и засвидетельствовать свое почтение, но тут снова взвыли кариатиды, и царь встал со своего трона. Все взгляды мгновенно обратились к нему.
– Прошу отведать от стола царского, свидетели!
Сообщение было воспринято радостным свистом и хлопками, оркестр заиграл музыку, прислуга со столами и яствами начала носиться по залу…
И в этот момент впервые за всю историю Атлантиды джегова не предупредил распорядителей о толчках. Дворец затрясся, словно в последней агонии, и с оглушительным грохотом, ранив осколками нескольких приглашенных, пала первая стена – каменная стена, в которой было пять локтей толщины.
Землетрясение началось.
Отступление четвертое, 12440 год до рождества Христова
Камасади внимательно рассматривал находку. Каких только вещей обезумевшие толпы мародеров не навезли в новую столицу цивилизованного мира Нанпу – старые бронзовые и стальные мечи, изумруды, вечные спутники Ушедшей В Волны, измочаленные обломки кораблей.
Понятно, что искали не в океане, а в землях окружных. В скальных кладовых Нанпу валялись в беспорядочном множестве шлемы, шиты и клинки со знаком Оз, еще не позабытым после потопа, атлантская утварь, бог знает каким путем занесенная в прибрежные кочевые племена рыболовов. Там же были сложены золотые слитки, граненые изумруды и даже полуразложившийся механизм неивестного назначения.
Нанпу покупала остатки цивилизации – или меняла на пищу и пресную воду. Мародеры приходили на черных от плесени кораблях, в том числе атлантских Кариатидах, но сразу их было не узнать – никто не снимал бережно налет водоросли с облуплявшейся краски, и краска была съедена ржой, навсегда скрыв принадлежность к Атлантиде.
Мародеры причаливали, вываливали нарытое и награбленное у уцелевших племен добро, и загружали на корабль установленное регламентом Нанпу продовольствие.
Но вот письмена прибыли впервые. Терракотовые таблички частью поискромсались, частью имели отломанные края, но они были читаемы. Около пятидесяти. Не столь много. Камасади приоткрыл окно в невысокой покатой крыше из листьев папоротника и стал разбираться.
Пятую табличку спустя полчаса он зло кинул на утоптанную песчаную землю хижины и вышел наружу. Успокоиться. В табличках было что-то не так.
Вид на горы и океан всегда настраивал мудреца и философа на вечное. Хижина находилась на высоте около двадцати тысяч локтей над уровнем моря, теперь уже успокоившегося и видневшегося вдалеке-вдалеке несколькими отблесками восходящего солнца. Горы, горы вокруг, сине-серые снежные вершины с гуляющими между ними обрывками облаков. Земля и вестники не знают более высоких гор на Земле чем эти. И никого…
Здесь, на Нанпу, издавна не было городов, как на Атлантиде. Мудрый Камасади видел внизу, в долинах, маленькие серые точки, рассыпанные словно бисер там и сям. Поселки были центрами кустарничества, земледелия, а стены – стен не было, потому что завоевывать было нечего в Нанпу. Деревянные плуги были не нужны жадным до побрякушек да доспеха воинов, земля – ноги сломаешь, пока заберешься сюда. А мудрость веков да умение жить в мире и согласии – и вовсе не та монета, которая нужна диким племенам.
Да и не много их теперь, диких. Камасади задумался.
Он еще помнил те времена, тридцать лет назад, когда по огромной шарообразной планете людей ходили океанские волны размером в три тысячи локтей. Камасади было тогда двадцать пять, и земля содрогалась под ногами. Дышать в тот год было тяжело – словно сам воздух стал давить на виски виноградным прессом, тучи носились по небу неприкаянно, рывками, в разные стороны, и не живительная влага падала с небес, а пепел сгоревшей земли.
Собственно, о волнах на другой стороне он лишь догадывался, но логическая мысль говорила о том, что так оно и было, и спасенные с Атлантиды были тому доказательством.
Макасади вернулся в хижину и снова сел на циновку, подогнув ноги. Таблички повествовали, что Атлантида была завоевана могучим воином, который позже вызвал землетрясение ударом кулака. Бред.
Разбить их и прах рассеять по ветру? Нет. Согласиться и попытаться найти логику в триумфальном шествии абсурда?
Макасади зло завернулся в белое полотнище, традиционно приличествующее мудрым учителям, но холодное и не защищающее от пронзительного ветра вершин. Зашел обратно в хижину, трением запалил очаг и скипятил густое варево из чахлой травы акитанаси, что росла пучками в скальных карманах.
Эти странники, говорящие, что они дети Ушедшей В Волны и спаслись от потопа… Они не шли из головы Макасади. Он уже собирался записать для неведомых поколений их правдивую историю, историю Великого Острова, чья судьба прервалась так нежданно и трагично.
Но теперь… Эти письмена… Да, они лгут, да, они не обманули Макасади! Но теперь – где гарантия, что эти странники в своих историях не преподнесут ему очередные бредни о падении Атлантиды или сотворении мира в угоду каким-то своим низменным интересам или в память о поверженных давно идолах?
Макасади считал себя свидетелем судеб, вестником истины. Ему не нужны сплетни, искаженные верованиями в злых божков или идеологией носителя. Ему не нужны просеянные через сито страха или предпочтений псевдодокументальные рассказы, в которых самим рассказчиком, не говоря уж о слушателе, будут пропущены важнейшие детали, которые были сочтены крамольными или непопулярными.
И Макасади отверг свое намерение. История всё рассудит. Он оставит в закромах этот бред – не он его создал, не ему его и растрачивать. Он не будет записывать слова страников. Они прошли через много ударов стихии и многие потери дорогих людей и родины – в их умах нет порядка. Им нет доверия.
И мудрец, с посеревшим сердцем и сжавшейся душой, сжал кулаки. Где теперь в подлунном мире, измочаленном морем и злыми людьми, в этих обломках цивилизаций, найти сияющее зерно истины? Не в сундуках ли мародеров? Не в скудной ли земле пахарей Нанпу, которую они усердно и честно скребут в низинах плугом, пытаясь выжать хоть крупицу жизненной силы?
Макасади горько усмехнулся и сильнее укутался в ветхую свою плащаницу. Наступали темные, злые, дикие времена.
Глава пятая
Нет волос – нет прошлого. Нет прошлого – нет страха. Нет страха – есть прозорливость и холодность, беспрепятственность скольжения мысли. А если есть и горячее сердце, которое не остудила морская волна прошедшей ночи и дуновение сквозняка по непривычно бритой голове, – значит, настала пора быть воином духа, и отложить решение будет смерти подобно.
Колосок шел к отцу, так же как и принц, наверное, проведшему весь день, вечер и ночь не сомкнув глаз, в попытках собрать последние силы подданных в спасении от стихии, а потом и в минимизации убытков. Весь уклад жизни в последний день был безнадежно испорчен, поскольку самой жизни могло не стать. И в первую очередь уклад жизни царя.
Так и было. Дворец был пуст, только несколько дряхлых стариков-лакеев сидели, ссутулясь, на деревянных скамейках-постах около дверей, но в их душевном здоровье Колосок сомневался.
Он прошел долгой галереей, окружавшей дворец по периметру. Ему следовали фрески на морские мотивы – дельфины в упряжи тащили рыболовецкую лодку, резвились на просторе, моменты сооружения стены, добыча изумрудов в шахтах на востоке острова, их вживление в городские стены… Сама история, чуть было не прекратившая свое существование, фресками, словно картинками в памяти, пробегала перед рассеянным взором Колоска.
Когда-то давно изумруды были ценностью на великом Острове, но позже, когда Стерон открыл способ добывать их промышленным способом, выращивая кристаллы на длинных слюдяных нитях, словно землянику на грядках, приобрели скорее эстетический смысл и неожиданно стали, будучи вживленными в башни, символом Атлантиды. Когда из-за розового горизонта выходило Солнце, неистовые по своей интенсивности переливы бликов атлантских зданий и городских островерхих крыш были столь сильны, и причиняли столь сакральное, редкое чувственное переживание для чужеземца, что остров стал чуть ли не прижизненным местом-обиталищем земных богов. Чтобы неокрепший глаз не поразила слепота от зеленых изумрудных вспышек и перетекающих сполохов, путешественникам выдавали затемненные сажей слюдяные пластинки в оправе. Но люди не могли выдержать, снимали пластинки в преклонении перед божественной красотой – и потом долго ходили в немом изумлении со слепящими ореолами в глазах.
Колосок зашел в радужные залы, огромную спортивную арену посреди и немного ниже дворца, где вместо метательных снарядов валялись камни и осколки штукатурки с полуобвалившейся крыши. Никого. Не нужно было и надеяться на то – отец был не их тех князьков, что прятали свои жирные зады в подземных бункерах.
Он вышел из дворца, схватил первый попавшийся цепник и помчался, не жалея педалей, на север – Тритон и брат могли быть только там.
Когда грянуло землетрясение, люди в первый момент остолбенели, не ожидавши столь сильного гнева матери-Земли. После второго толчка все ринулись наружу, спотыкаясь и падая – мозаика на полу вздыбилась буграми и, как костер угольками, больно щипалась отлетающей смальтой.
Ринулись, выбежали – а там кромешный ад… Начали кидаться в разные стороны, кто – прятаться, кто – верещать в безумии непонятные слова, и опомнились только, когда царь Тритон, схватив по пути у глашатая громкоговоритель-рупор, во всю силу голоса прокричал:
– Слушайте и услышьте, мой народ!
Люди остановились и бросились, огибая небольшие трещины в земле и вывороченные желтые кирпичи дорог, к единственному известному и потому безопасному в беснующемся мире символу, царю Великого Острова, чью голову все еще венчал величественный символ мировой власти – трезубая корона с платиновым символом Оз повыше лба.
– Держаться вместе! Вместе! Смотреть под ноги! Раненым – помогать! – кричал Тритон, пытаясь пересилить зловещее шипение фонтанов кипящей воды за стеной. Никогда буруны моря не поднимались столь высоко.
Тора не было. Колосок выхватил, еле увернувшись от куска цемента, упавший из держателя флаг на деревянном древке, и, бегая, размахивал им над головой – на флаг начали сбегаться селяне, перепуганные, тащащие какой-то домашний скарб, клетки с джеговами и даже упирающихся коз с обезумевшими глазами.
Группа, постоянно разрастаясь прибывшими, обеспокоено толклась на месте и не разбредалась. Тритон с помощью Колоска залез на невысокую, в три локтя, скалу и пытался предугадать масштабы катастрофы и пути спасения, оглядывая горизонт.
Кучной толпе повезло – поперечная трещина проползла в паре тысяч локтей от них. Земля взвыла, Колоска с отцом, как шрапнелью, полоснуло издалека ошметками дерна.
Трещина поползла, начинаясь из центра, с такой скоростью, что глаз едва мог уследить, словно украшенный слоеный пирог положили на острие топора, и он разламывался медленно, с одной стороны, разрушаемый силой тяжести, а с другой – поддерживаемый свою целостность тягучими полосками полупрозрачной карамели. Тритон бросил взгляд на юг, на север, и повернул лицо к Колоску.
– Сын, бери половину народа и всех, кого найдешь, – беги к селению Эрисхи. Это… – Тритон замолчал на мгновение. – Ты отвечаешь за стену, Обновленный. Я… до дрожи боюсь. Боюсь за стену, Обновленный. Спаси стену Оз, как если бы спасал свое бьющееся пылкое сердце, Колосок.
Колоску не требовалось объяснений. Если стена у Эрисхи, а это как раз там, куда уползло южное щупальце трещины, падет, Атлантида просто окажется под водой…
Колосок выхватил у отца рупор и хриплым от натуги криком потребовал внимания.
– Половина, что стоит ближе к Посейдониуму – бежать за мной, не жалея пяток! Стена великой Оз взывает о помощи ее сыновей!
Он спрыгнул с камня и побежал, увлекая за собой толпу. Не стал дожидаться стариков – они подойдут позже, но их мозолистые корявые руки тоже могут быть нужны. До Эрисхи – пара часов езды на цепнике или быстрого бега, который не осилят земледельцы. Колосок обежал ковыляющую толпу, и бегал вокруг, ободряя задыхающихся и смахивающих пот, но не клянущих всех богов крестьян.
После часа вынужденной трусцы люди перестали замечать вздувавшуюся землю и ее утробный гул. Колосок был вынужден устроить вынужденный пятиминутный перерыв, и в эту секунду громовой раскат долетел до них со стороны стены, уже видневшейся туманной серой полосой со всех сторон горизонта.
Не сговариваясь, люди подскочили с новыми неизведанными силами, словно не кололо у них только что в животе от натуги. Страх и долг атлантский напрочь затмили усталость, и порыв устремил сердца к стене, которая стонала в муках разрыва своей истирающейся в порошок под чудовищным давлением плоти.
Трещина, зазубренным клинком расколовшая треснувший арбуз острова, проглотила своей бездонной пастью живые души, а канувших в Лету зданий никто и не считал. Но она и спасла Атлантиду. На первый раз.
Подбежавшие, наконец, к стене наиболее выносливые мужчины увидели, что в образованный исполинской силой разрыв хлещет морская вода – и большей частью ниспадает в трещину. Та вода, что не вмещалась, изливалась на зеленую траву и образовала что-то вроде хлюпающего болотца глубиной по щиколотку, медленно распространявшегося все дальше и дальше.
Разрыв был в двадцать локтей шириной. Колосок приказал всем притащить сюда что угодно со всей округи, будь то тачки для земли или древесные щепки. Приказал, чтобы народ не поддавался панике и занялся делом, потому как сам не видел способа остановить воду с крепостью камня этими несчастными дощечками.
Колосок мелко дрожал. Он заглянул осторожно в трещину, куда шел основной поток, и покачнулся – не увидел дна. Спасение? Нет, отсрочка. Не раскололась же мать-земля напополам. Дно есть, и рано или поздно вода заполнит трещину, и море не оскудеет давать воду.
Он взглянул наверх, на огромную вышину стены, и почувствовал себя крошечной пушинкой. Расколотая, стена была не менее внушительной. Колосок подошел к стене Оз, прикоснулся к ней рукой, потом прислонился лбом к прохладному желтому камню. Легкая вибрация, шедшая от оглушительно шумящего потока соленой смерти ощущалась и здесь. Колосок вдруг заметил, что землетрясение и правда кончилось.
Колосок никогда не узнает как, но Оз подсказала ему путь спасения. Мгновение – и Колосок уже знал, и знание было столь знакомым и привычным, словно он знал его многие годы.
Он отбежал от стены и остановил за руку первого попавшегося, бегущего со среднего размера камнем человека в истерзанной тунике.
– Ты воин?
Тот задыхаясь, покачал головой и нечаянно уронил камень. – Нет, мой государь…
– Ты знаешь, кто здесь воин?
Тот в полусогнутом состоянии оглядел снующих вокруг мутными глазами, устало вытер рукой глаза и пригляделся снова.
– Вон… Астрик… – указал он рукой. – Он недавно был воином, сейчас хранитель Лигуры, поселка нашего… Больше никто, государь мой.
Колосок подбежал к мужичку с бравыми мокрыми усами, в старом полустертом островерхом шлеме без забрала, с небольшим выпирающим пузом, но с еще угадывавшимися под намокшей туникой витыми мускулами. Мужичок с натугой тащил небольшое деревце.
– Астрик!
Тот, обалдев от того, что принц обращается к нему по имени, вытянулся в струнку и застыл.
– Астрик, пока меня не будет, ты будешь следить за этими людьми, они тебе знакомы. Пресекать панику и не позволять расходиться. Ждать здесь.
– Честь и сила в моих руках! – по привычке выкрикнул Астрик воиский клич, не теряя осанки.
– Прикажи сложить тряпье в одну сторону, древесное щепье – в другую, прикажи принести из ближайших бункеров всю смесь для крепления камня, какую только смогут найти, и сложить мешки в третью кучу. Ждать меня!
– Честь и сила в моих руках! Честь и сила в моих руках! – закричал Астрик в забившем восторге. Время его силы вернулось, и он жизнью своей послужит Оз, как только способен.
– Блага тебе!
Астрик, позабыв про дерево, отправился выполнять приказ, а Колосок со всей мочи побежал, сорвав пропитавшуюся потом тунику, к поваленному набок цепнику близ дороги.
Стерон был неумолимо прав – повелитель может коряво выводить письмена или даже быть поверженным в честном бою малейшим из своих воинов, но знать местность, которой он правит, он должен безупречно. И свою правоту вбивал без устали Тору и Прометию, как за тридцать лет до этого – Тритону.
Поэтому Колосок знал – в пяти минутах бега к северу и трех – к востоку находится платиновая шахта Гамени, и это одна из двух шахт в Атлантиде, где добывали редкий металл. Платина сейчас интересовала Колоска мало.
Измочалив голые подошвы о бугристые педали цепника, Колосок с облегчением соскочил у небольшой древесной постройки, похожей на избушку отшельника. Видно было, что избушка уцелела с трудом, слюдяные окна щербились осколками, половина крыши осела, но Колосок улыбнулся и порадовался чему-то своему – избушка не была снесена взрывом.
Колосок подбежал, перепрыгивая через мелкие трещинки в земле, и уловил слабый стон.
Несколько мгновений – и он держит голову мужчины лет тридцати, чьи ноги перебиты упавшей поперечиной крыши.
– Мой повелитель… Бросьте глупца. Как земля затряслась – решил схорониться в шахте… Можно ли надумать большую глупость?
– Ноги твои вылечат, землерой. Потерпи, и тебя отнесут на носилках к лекарю. Но прежде помоги Оз – Оз в беде.
– Жизнь отдам, повелитель, но кто я без ног?
– Не взрывом ли добываешь ли ты благородный металл?
– Нет, повелитель, платина рассеяна по рыхлой породе песчинками, и ее не взрывать надо – через сито просеивать руду платиновую. Но взрывы можно использовать, если наткнешься на гранит. Повелитель прибыл за платиной?
– Мне нужна взрывчатка и человек, который может ею пользоваться. Нужно… взорвать часть стены Оз.
Землерой закашлялся и долго не мог остановиться, скребя землю руками и сплевывая кровавую слюну. Наконец он остановился, и долго смотрел на Колоска, словно не мог признать, кто сидит на коленях и держит его голову. Наконец, облизнул губы и проговорил:
– Кто бы зашел ко мне в шахту и сказал это… Я бы скинул его в шахту и делу конец. Но ты, мой принц, – неужели… наступают последние дни, если Оз действительно нужна подобная помощь?
– Море заливает Атлантиду. Быстро заливает. Сейчас. Нужно обрушить стену на пролом. Больше никак. Напор слишком силен.
Землерой полежал, закрыв глаза, и Колосок уже дернул его за плечо, боясь, что тот так невовремя пойдет искать себе новое тело. Но землерой не умер.
– Я не дойду. Ты меня не донесешь.
– Цепник рядом. Если не умрешь от тряски – будем через пять минут.
– Если я подохну от тряски – я не смогу сделать всего, что могу, прежде чем покину мир. Я, – он слабо улыбнулся и махнул рукой на лысину Колоска, – тоже обновлял молодость, и ничего не забыл. Принц – там в углу погреб. Возьми столько холщовых мещков, сколько унесешь, да не забудь про круг шнура. Я тем временем поползу к цепнику.
Прошло три минуты. Колосок взял три раза по сколько смог унести – и три круга шнура. На цепнике была плетеная корзина, прямо перед сидением двигателя, что органично оплетала древесную раму и казалась одним целым с ней. Колосок осторожно расположил землероя в ней, а рядом – мешки. Тяжело тронулись.
Когда прибыли, и скрипящий цепник наехал на кочку запыленной травы и дернулся, – Колосок с отрадой на душе увидел, что руководитель Астрик был неплохой. Наверное, кого не словом – того ласковым подзатыльником одаривал. Кучи лежали как указано, а сверх того рядом стояли несколько ведер из железа и пара желтых деревянных лоханок, перетянутых обручами. Астрик додумал приказ до конца.
– Блага тебе, Астрик! Ты выполнил хорошую работу!
– Честь и сила в моих руках!
Вода не снизила своего напора, трещина еще казалась бездонной, но… не эхо ли это ударов водяного молота доносится до слуха Колоска? Оно. Глаз не мог достать, но слух не подводил – там, далеко внизу, падающая струя подземного водопада все ближе и ближе к поверхности встречала преграду.
Рудокоп уже понял что требуется. Он оценивающе провел прищуренным глазом по стене, смерил направление, и вдруг нахмурился.
– Повелитель мой. Далеко ли вглубь идет трещина, что пропускает воду?
И Колосок понял, где он просчитался.
Мысленно призвав проклятья на свою голову, он не ответил землерою, а сорвался с места и побежал к стене. Глупец. Глупец! Хотел завалить камнями бездонную трещину? Да туда всю стену ссыпать можно! Но Оз в своем заповедном послании не солгала. Силы трещины хватило на то, чтоб расщепить казавшуюся монолитом гигантскую стену, но сила Оз, напрягшей все свои каменные мускулы, не пропустила черную змею смерти. Дальше трещина не пошла. Колосок смотрел на медленно уходящий вглубь шельф, боясь ошибиться в столь желанном, но нет – там не было трещины. Там, как и ранее, росли мелкие водоросли, белый песок плавно переходил в черно-зеленую глину, просвечивающую сквозь муть. Раньше море было прозрачнее, отметил Колосок. Но муть должна уйти.
Колосок посмотрел направо, где должны были размещаться, подобно гигантскому распластавшемуся на море вееру, причалы, огромный комплекс причалов Южных Ворот, но глаз словно подскользнулся на непривычной ему пустоте. Глупо было надеяться.
Колосок рванул обратно к землерою.
– Трещина не пошла по шельфу. Трещина глубока. Обрушить камни Оз необходимо немного в сторону моря, чтобы оградить море от трещины.
Землерой немного подумал.
– Если бы Оз не была столь могуча и высока, мне бы удалось сделать работу точнее и долговечней.
– Если бы Оз не была столь могуча и высока, землерой, мы все были бы мертвы.
– Ты прав, повелитель… Нам потребуется две больших лестницы и пара смелых воинов. Легких, – добавил он, заметив, что Колосок покосился на Астрика.
Дальнейшее развивалось на глазах у застывшей толпы замученного народа.
Лестниц не было, поэтому к стене приставили два больших ствола дерева, размером около тридцати локтей каждый, и двое, Колосок и вызвавшийся помочь гончар Ипатрон, взобрались осторожно на высоту двадцати локтей. На каждом из них висел на поясе мешок со взрывчаткой, а на шее – с сотню локтей провода.
Стараясь не упасть, мухами прижавшись к гладкой стене, они небольшими камнями забили в еле поддавшийся раствор гвозди. На них повесили по мешку и вставили в вязкую массу внутри провод.
– Вещества много, но с первого раза не возьмет. Взрывная волна не направлена внутрь, – сказал землерой и запалил шнуры так удачно оказавшейся в его тунике зажигалкой, – через минуту прячьтесь. Стене хоть бы хны, а вот головам не поздоровится.
Искристой змейкой к стене побежал огонек, а крестьяне побежали, прыгая через трещину или перебегая ее по перекинутым грубым мосткам и хоронясь в трещины.
Когда громыхнуло и рассеялось облачко желтого ядовитого дыма, селяне увидели, что лишь несколько кирпичей раздробились и вместо висящего мешка осталась лишь небольшая выбоина в стене.
– Велика сила Оз… – в изумлении приподнялся на руках землерой. – Но уже лучше.
По мешку разместили в образовавшиеся выбоины.
Взрыв. Стена задрожала, около трети ее толщины пробило и прах разбросало по округе.
Теперь в выбоины заложили по пять мешков – то, что осталось. Землерой, лежащий на земле и забывший про то, что собрался умирать, очень кропотливо выбирал место для мешков. Наконец решился:
– Кладите в дальние углы, дальше от проема. Выбора немного. Судя по всему… Должно упасть верно.
Прогремел неимоверной силы взрыв, у Колоска чуть не выбило перепонки в ушах, хотя его руки были приложены к ним. Земля дрогнула, и сразу раздался раскатистый визг камня о камень, словно великан размером с небо заскрежетал вдруг в агонии зубами. Раскатистый плеск, Колоска окатило волной воды, и все закончилось.
Он приподнял голову и увидел кучу камней, похожих на развалины дворца. Обвалились углы стены под небольшим скосом.
– Так громко, потому что вся звуковая волна на нас пошла, – прохрипел рядом землерой.
Колосок вскочил, добежал до исполинской кучи. Судя по всему, половина камней просто рухнула в трещину, но остальное… Сквозь камни множеством ручьев текла вода.
Минуту Колосок карабкался, опираясь на острые углы камней и острые грани блоков с застывшими лезвиями крепящего вещества. Выдохся, раскровил колени, пока забирался, а когда встал на вершину кучи – мурашки пробежали. Он развернулся и заорал что есть мочи всем и каждому:
– Живо!!! Разводите смесь и сюда, наверх! Лейте сколько сил хватит! – и в его словах слышалась взлетевшая наверх стремительным ястребом надежда на продолжение жизни.
И люди сорвались с места, не жалея ног. Астрик, почувствовавший вкус победы на усах, распорядился образовать живую цепочку, и теперь ведра с тяжелой серой комковатой смесью передавались из рук в руки, и смесь медленно покрывала своим попахивающим телом подводное пространство, где в проемы меж камнями предательстви втекала вода.
Час гнулись спины, час люди на баррикаде бились с морем, некогда бывшим их преданным сторонником, не позволяя себе охнуть, не позволяя позвать друга на помощь, потому что друг стоял рядом с таким же белым лицом, сжатыми губами и сукровицей на натертых руках. И когда прозвучал окрик Колоска о перерыве, никто не прокричал в ответ радостный клич. Люди просто повалились на камни, не ощущая впившихся в ребра осколков.
Землерой одобрил расчет Колоска – лить смесь на внешнюю сторону. Так вода выполнила часть работы сама и занесла твердеющие комочки во все щелочки и проходы, закрыв себе путь к наступлению.
Но никому, даже землерою, принц не сказал, почему его ноги вдруг плаксиво ослабли, едва выглянул он за пределы стены. Не их это дело. Это его дело. Это уже давно его дело. Стерон недаром учил Колоска как правителя – смотреть вперед, а не вниз.
Атлантида медленно, почти невидимо умирала. Не видел Колосок будущего у острова, стоящего в краю голодных на свежую плоть земли подводных вулканов. И теперь – еще одно ненужное доказательство. Взбирался Колосок на кучу двадцати локтей, а с верху ее до моря было не более пятнадцати… Заметил ли кто? Вряд ли – льющие смесь в море слишком устали и напуганы для подсчетов.
Это значило, что остров на десяток-другой локтей осел в море… И внутри у Колоска еще раз так же похолодело. Это значило, что отца-море от вторжения на Великий Остров держит не мать-земля. В разладе они нынче, в кровавом разладе. Жизни сотни тысяч атлантов держались на столь нерушимой, сколь и хрупкой силе Оз – лишь стена, а не узкая полоска суши, как ранее, сдерживала миллионотонный натиск соленого, бесконечного водного пространства.
Колосок медленно спустился с кучи камня, подошел к трещине, тупо посмотрел в нее и небрежно, носком сапога, скинул небольшой камушек вниз. Посмотрел на разошедшиеся в полутьме круги.
Сколько здесь?.. Около пятнадцати локтей до поверхности. Значит, успели. Для Колоска это значило больше – если вода не прибывает, значит, либо на другой стороне Оз выдержала натиск, либо отец и Тор остановили напор.
Пора к ним. Вместе – цвет винограда, порознь – лишь голые камни. Так говорил Стерон, и так думал Колосок.
Во дворце никого нет – значит его путь лежит на Север, отец там.
До Обновления Молодости не было силы и мудрости перевесить понимание отца, не было уверенности и весомых доказательств правоты его интуиции. После обновления и силы не нужно – достаточно привести на великую Оз и показать приблизившееся море. И теперь Колосок приведет и покажет. Ибо прожить жизнь и умереть нужно так, чтобы, родившись заново, снова увидеть ласковое солнце и счастливые глаза матери.
Отступление пятое, 12425 год до рождества Христова
Группа из шестидесяти человек, из которых двадцать были мужчинами, качаясь, вышла на серый песок мамонтового берега и, упав коленями в прибой, стала целовать его перемешанные со склизскими водорослями и песком буруны.
Вокруг было мертво, словно то был подземный берег мертвых. Ни парящей птицы, ни крысы, показавшей за камнем свой серый облезлый хвост. С одной стороны – серые песчаные дюны, где чужой ветер со смутными намерениями веял пылью в глаза, с другой – еще более неприветливое море. Сверху – низкие, опять же серые тучи. Но земля…
Высокий старик со спутанной океанским ветром седой бородой тихо обходил народ, припавший сердцем к земле обетованной, и каждому говорил слово. То были не молитвы или слова утешения после бессонных ночей. Это были указания.
Одна из женщин заплакала. Старец погладил ее по голове, но повторил:
– Мира, не честь тебе забывать, что твою жизнь не отняли буйством пучины океана. Она – впереди. Иди и найди здесь гибких растений, которыми мужчины обвяжут твой новым дом. Если хочешь, назови их своим именем.
Женщины разбредались по сторонам, заходили в прибрежные овражки и кустарник, мужчины, вооруженные грубыми копьями с бронзовыми наконечниками, следовали с ними. Превыше всех богатств, пищи и плотских наслаждений были будущие дети.
Старец Мосес отошел в сторону, зашел мелкими шажками на невысокую дюну, и оглядел окрестности. Берег мамонтов…
Небогат же на пищу для глаза их новый дом! Дюны, какие-то тощие веточки, растущие прямо из песка. Где-то вдали – кусты, из которых не построишь сносного жилища, которые они привыкли видеть в Нанпу. Да что там. Здесь не Нанпу. Нужно перестать жить прошлым. Сорок недель плавания на этом провонявшем плоту не придали уверенности, что они встретят цветущий рай. Если он и был здесь когда, то сметен с лица земли волной.
Кроме того, серый сумрак над головой будет не всегда.
Мосес спустился вниз, где разбредшиеся люди, единственные на протяжении тысяч лиг, самые родные, стаскивали на берег найденные куски дерева, растений, любопытные камни. Он приказал им не строить дома прямо здесь. Первый шторм сметет их.
Они устали… Мосес понимал. Экспедиция была тщательно спланирована, три года знающие люди Нанпу рассчитывали маршруты, выверяли мореходные качества плотов, подбор команды… Было отправлено две морских и три сухопутных группы.
Группе Нанпу повезло. Провизии на борту хватило. Но провизия одно, а волны за бортом – совсем другое. Мосес забыл, как назывались, но еще помнил, как выглядели атлантские корабли. Как выглядел ковчег Дедала… Да что вспоминать – взять хоть корабли канувших в небытие скорвелов или марика, на которых надрывавшиеся рабы истекали кровавым потом над веслами. И на них было быстрее и комфортнее для стосковавшихся по твердой земле.
Судя по всему, попали, куда хотели. Как сошли с гор Нанпу, двинулись к Карамачу, большой реке. Ее устье вырывалось из отрогов Нанпу несколькими ключами и, прирастая притоками, двигалось мощно и величаво к Южному морю. Река пережила потоп, возобновила течение по старому нахоженному руслу, разве что, говорили старожилы нижних хребтов Нанпу, стала шире, медленнее и грязнее – водяные кувалды раздробили берега, сделали их более пологими, а потом накрошили и вдавили мучнистые остатки гранитов в русло и прибрежные скалы.
Имущество везли на верблюдах, пока не встретили Карамачу, а там стали строить плоты из остатков деревьев, которые были отполированы начисто голодными хищными волнами. У старейшин была идея отправить группу пешком – далеко на запад, а потом на юг по заснеженным перевалам Нанпу и дальних земель, в обход. Но Мосес переубедил – чувствовал, что не пройти через неизвестные хребты, где пики устремляются вверх витыми свечами, а у пропастей нет дна. Море было внушавшим ужас зверем, на поколения вселившим в немногочисленный теперь род людской леденящий страх перед соленой водой. Но море было возможным путем. И его надо было пройти.
По Карамачу, вдоль Крайних гор, группа Мосеса за три недели без происшествий добралась до дельты, где в туманной дымке уже виднелся бесконечный горизонт океана.
Огромный плот, управляемый и прочный, строили по заранее заготовленным чертежам Горидаза, потомственного мореплавателя и инженера, волею судеб оказавшегося на Нанпу, издавна немореходческой стране, в начале катаклизмов. Огромное полотнище из бревен, накрепко перевязанное с запасом каррелиновыми бечевами, содержало намертво вмонтированные в корпус склады и помещения для миссионеров. Все было скручено из тонких бревен, связано узлами, которые знал только ученик Горидаза.
В трудах прошло еще четыре недели, и шестидесяти посланникам повезло – сезон дождей, столь обычный для южноморского побережья, итак и не наступил. Море успокоилось давно, а вот в высоких небесных сферах так еще и не наступило хрупкое равновесие, устанавливавшееся тысячелетиями и разрушенное в один миг.
Когда-нибудь, думал теперь Мосес, я запишу это. Почему была предпринята эта долгая прогулка не на жизнь, а на смерть, и как люди шли… И запишу все до единого их имена, чтобы сила их духа служила путеводной звездой потомкам. Запишу историю, пока она совершается. Но позже – когда будет, на чем записать и как хранить.
Читать бесплатно другие книги:
