От войны до войны Камша Вера

Глава 1

Талиг. Оллария

398 год К.С. 23-й день Осенних Волн

– Во славу короля и Талига объявляю заседание Высокого Совета открытым.

Август Штанцлер произнес обыденную фразу обыденным голосом, но его высокопреосвященство почти не сомневался: мысли кансилльера, как и его собственные, гуляют по варастийским степям. Опытное кардинальское ухо ловило то, что зачитывал ликтор, но на сей раз большинство подписанных его величеством указов были малозначащими, и Сильвестр мог думать о том, что делать, если армия Алвы погибла.

Для начала он обвинит Штанцлера и его сторонников в опрометчивости, благо мысль дать Первому маршалу полномочия Проэмперадора принадлежала Придду, которого поддержали Килеан-ур-Ломбах, братья Ариго и сам кансилльер.

Так ли они были наивны, напирая на полководческий гений Алвы и растравляя его гордыню? И где Леворукий носит самого Рокэ?

Известий о Вороне не было с начала Летних Ветров. В последнем своем донесении Проэмперадор Варасты уведомлял, что с десятитысячной армией выступает из Тронко в направлении Сагранны – и всё! Люди, лошади, повозки, пушки без следа растворились в золотистых степных далях. Оставленный стеречь губернатора Леонард Манрик рассылал на розыски Алвы сначала гонцов, затем целые отряды, но все они либо исчезали без следа, либо возвращались несолоно хлебавши, не встретив ни своих, ни врагов.

Дорак любил повторять слова некоего древнего зубоскала, подметившего, что отсутствие известий для умного человека заменяет сами известия. Его высокопреосвященство не считал себя глупцом и не отмахивался от отсутствия докладов о новых беженцах и набегах. Создалось впечатление, что сквозь землю провалился не только Ворон, но и бириссцы. Неужели Алва согнал-таки разбойников в кучу и перебил? Но тогда почему он молчит? Если же талигойская армия разбита, почему прекратились набеги и что сталось с побежденными, не всех же их перебили?

Начнись в кагетских портах тайные продажи талигойских рабов, все прояснилось бы, но ни о чем подобном не доносили. Из Варасты новостей тоже не было, зато они поступали из Гайифы. В империи не сомневались, что Рокэ стоит неподалеку от границы и выжидает. Чего? Нападения? Алва не столь наивен, он должен понимать, что бириссцы не рискнут штурмовать укрепленный по всем правилам военной науки лагерь. Рокэ взял с собой Вейзеля, значит, с фортификационными работами у него полный порядок, да и сам Ворон в таких делах разбирается. Нет, на десятитысячную армию бирисские банды не нападут, они предпочитают добычу помельче и побеззащитнее. Проэмперадор может ждать до Возвращения Создателя, «барсы» станут обходить его шестнадцатой дорогой и гадить в безопасных местах. Но ведь не гадят, прибери их Леворукий!

Перебрав все возможности, Дорак начал склоняться к тому, что бирисские разведчики врут. Они или не знают, куда подевались талигойцы, или знают, но не говорят, по крайней мере, гайифцам. Возможно, об Алве слышал Адгемар Кагетский, но донесения из Равиата больше всего напоминали пьяный бред. Прознатчики в один голос утверждали, что Белый Лис созвал казаронское ополчение, чего не случалось уже лет восемьдесят. Предлог был смехотворный – вторжение некоего горного племени.

Его высокопреосвященство с большим трудом выяснил, что речь идет о неких козьих пастухах, которых, по мнению странствующего монаха-адрианианца – последнего, кто о них писал, – уцелело от силы тысяч восемь. Тем не менее занимавшийся укреплением Равиата гайифский фортификатор передал через гайифского же торговца оружием, что на Дарамских равнинах собралось сто тысяч ополченцев и там же находится большая часть Багряной стражи. Место сбора вызывало удивление – в войну с пастухами Дорак не верил, войну с Талигом вели бы иначе.

Появись в Сагранне чужая армия, Адгемар поднял бы визг, на который сбежались бы все блюстители Золотого Договора, а он болтает о каких-то козопасах. Да и Рокэ при всей его наглости не бросится с десятью тысячами на сто двадцать, и это не говоря о том, что армия неминуемо застрянет на перевалах! Нет, дело в Лисе, и только в Лисе. Казару стало тесно на казаронском поводке, и он, воспользовавшись варастийской заварухой, собрался стать единоличным правителем.

Если задумана резня казаронов, лучшего места, чем Дарама, не найти, но перебить сто тысяч вооруженных человек непросто, к тому же у них останутся родичи. Адгемар не захочет зваться Кровавым, с него станется отозвать бирисских головорезов из Варасты, переодеть в пастухов, стравить с казаронами и ударить последним в спину. Это объясняет прекращение набегов, но никоим образом не проливает света на судьбу Алвы. Его высокопреосвященство раз за разом задавал себе одни и те же вопросы и не находил ответа. Вернее, находил, но он казался совершенно нелепым, невозможным и противоестественным. В последнее время в Талиге стали пропадать люди, причем все они так или иначе были связаны с Лаик, через которую прошло большинство офицеров Южной армии… Бред! Такое разве что деревенской бабке в голову придет…

Кардинал посмотрел на Августа Штанцлера, и в тот же миг Штанцлер поднял глаза на своего противника. Кансилльер наверняка давно придумал, чем ответить на обвинения, если таковые воспоследуют. Сильвестр поправил наперсный знак и слегка улыбнулся – пусть Лучшие Люди видят, что кардинал спокоен и способен оценить пикантность ситуации, в которой оказался некий не в меру подозрительный барон, чья жена подарила белокурому мужу черноволосого и смуглого наследника. Свидетелей адюльтера не нашлось, но в славном роду фок Шнаузеров не имелось ни единого брюнета.

Несчастный барон требовал развода и признания «сына» бастардом. Супруга ссылалась на астрологов, утверждавших, что ребенок, родившийся, когда над горизонтом поднимается созвездие Ласточки, в котором находится блуждающая звезда Дейне, просто обязан быть черноволосым и черноглазым. Его величество решил вопрос, начертав: «Чтоб не было разврата и не пресекся род, признать ребенка законным».

После оглашения вердикта на лицах многих вельмож промелькнули усмешки – снисходительность Фердинанда к кэналлийским бастардам была общеизвестна. Закрепив за белобрысым ревнивцем чернявого наследника, ликтор потянулся за следующей бумагой, но огласить ее не успел.

Дверь распахнулась, гвардейцы стукнули об пол алебардами, и в зал вступил его величество собственной персоной. Король прямиком направился к пустующему креслу, но не сел, а остался стоять, обводя безумным взглядом Лучших Людей Талига. Штанцлер рванулся к его величеству, но тот мановением руки остановил кансилльера.

– Господа Совет, – губы короля были совсем белыми, – послы Золотых Земель требуют немедленной аудиенции. Адгемар Кагетский обвиняет Талиг в вероломном нападении.

Сильвестр почувствовал, что его сердце заколотилось, словно он выпил подряд не меньше трех чашек шадди. Кардинал не мог видеть себя, но он видел Штанцлера – поджатые губы, нарочито прямой взгляд… Сейчас все и решится.

Первым, как и положено по Золотому праву, вошел дуайен Посольской палаты шестидесятисемилетний урготский маркиз Жоан Габайру. Сегодня старый плут выглядел особенно немощным, из чего Сильвестр сделал вывод – ни сам Габайру, ни его герцог Фома не намерены влезать в очередную склоку между Гайифой и Талигом. А вот зерно Талигу они продадут – разумеется, содрав за него восемь шкур и в придачу ма-а-аленький хвостик.

Габайру, опираясь на трость и с трудом передвигая негнущиеся ноги, пополз к трону, остальные в темпе похоронной процессии двинулись следом. Кардинал был искренне признателен старикашке, давшему возможность разглядеть посольские физиономии. Всего заявилось четырнадцать человек, представлявших все страны, подписавшие Золотой Договор. Кроме Талига и Бергмарк, разумеется. Полный выход! Значит, гайифцу удалось заручиться поддержкой не менее шести государств. Так… Посчитаем. На стороне империи, как всегда, Дриксен, Гаунау, Йерна, Бордон и Агария. Улапп, Ардора и Норуэг против. Значит, его величество Дивин Восьмой перетащил на свою сторону кого-то из кормящихся на двух лугах хитрецов. Сразу видно, не Ургот. Скорее всего, Алат и Флавион, хотя за Фельп тоже ручаться нельзя.

Старикашка с тростью дошаркал до инкрустированной светлым и черным деревом паркетной розетки, встал, закашлялся, достал отороченный кружевами огромный платок, очень долго утирал лицо и слезы. Точно, Фома, осведомленный о неурядицах в Варасте, нацелился на перепродажу пшеницы. И ведь придется покупать, не в этом году, так в следующем, надо было делать больше запасов…

– Ваше величество…

Посол вновь закашлялся, но на сей раз справился с приступом довольно быстро – он и так уже всем всё показал.

– Как дуайен Посольской палаты я представляю королю Талига посла Кагетской казарии, возжелавшего от имени казара Адгемара заявить протест и потребовать объяснений. Обвинения Кагеты поддерживают послы Гайифской империи, королевства Гаунау, Дриксенской кесарии, королевства Агарии, великого герцогства Алат, великого герцогства Флавион, королевства Йерна, торговой республики Бордон.

Так и есть, соседи подмяли-таки Флавион, а Альберта Алатского, видимо, купили. Девять из шестнадцати!

– Мы слушаем посла Кагеты, – тихо сказал Фердинанд. Тише, чем следовало.

– Ваше величество, – Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай был воплощением праведного гнева, – мой казар обвиняет Талиг в вероломном нападении на Кагетскую казарию, последовавшем вопреки Золотому Договору без объявления войны. Талигойские полчища вторглись в Кагету через горы Сагранны, несмотря на то что эта область решением всех подписавших Золотой Договор стран объявлена запретной. Армия под командованием Первого маршала Талига…

Рокэ все-таки чудовище! Несмотря на серьезность момента, его высокопреосвященство едва сдержал смешок. Ворон решил ударить по Кагете еще в Олларии, потому и сказал, что воевать нужно не с комарами, а с болотом, потому и исчез – не хотел, чтобы у него на пятках повисли блюстители договора. Когда этот мерзавец вернется, он ему все припомнит! А, закатные твари, что сделано – то сделано! Будем думать о сегодняшнем дне.

– Вероломно овладев Барсовыми Вратами, – стенал казарон, – талигойская армия вышла на Дарамское поле и в кровопролитном сражении разбила армию его величества Адгемара. Кагеты сражались мужественно, но сила и удача были не на их стороне…

Да уж, когда десять тысяч разбивают сто двадцать, явно удача не на стороне последних, равно как и ум и все остальное. Гайифе и ее прихвостням придется трижды подумать, прежде чем спустить своих вояк на Ворона!

– Остатки разбитой кагетской армии отступали долиной реки Бира, – продолжал негодовать посол. – Мой казар не предполагал, что маршал Талига, хоть и олларианец, но верующий в Создателя нашего, отважится, поправ все законы божеские и человеческие, взорвать берег одного из Очей Сагранны, но герцог Алва сделал именно это. Воды озера хлынули вниз и уничтожили множество мирных бирисских деревень, только чудо спасло его величество Адгемара и часть находившихся с ним войск. Мой государь не мог и помыслить, что наводнение рукотворное, но, вернвшись в Равиат, он получил ультиматум. В случае его неисполнения Первый маршал Талига грозил затопить столицу казарии. Казар Адгемар, думая лишь о спасении подданных, выехал на встречу с герцогом Алвой, послав гонцов ко двору его величества императора Гайифы с мольбой о помощи.

Мольба – это хорошо, это душевно, только рискнут ли «павлины» и их союзники сцепиться с полководцем, в клочки разносящим двенадцатикратно превосходящего противника? Проэмперадор решает вопросы войны и мира, вот Рокэ и решил…

– Мой император требует ответа – признаёт ли Талиг себя виновным в вышеперечисленных злодеяниях? Ответа ждут и послы других государств, подписавших Золотой Договор.

Конхессер Маркос Гамбрин был преисполнен не менее праведного гнева, чем кагет, что, однако, не делало его выше… И ведь подумать только, это Талиг в свое время вынудил Гайифу и прочих подписать Золотой Договор, второй по счету. Но тогда сторонников у Олларии было намного больше, еще бы, Двадцатилетнюю войну империя с треском продула. Сейчас дело хуже, хотя далеко не безнадежно.

– Ваше величество, – прошамкал дуайен, несомненно, уже сосчитавший талигойское золото, которое огребут урготские торговцы, – Посольская палата ждет ответа.

Отвечать должен король, но король не знает, что говорить. Кансилльер тоже молчит. Еще бы, он ожидал проигрыша и затяжной войны на юге, а получил победу и истерику Гайифы. Говоря по чести, это… закатные твари, это не так уж и плохо!

Его высокопреосвященство медленно и грозно поднялся со своего места, готовясь дать «павлину» и мокрым курам достойную отповедь, но гневные слова так и не прозвучали. Между послами и троном оказался капитан личной королевской охраны[6].

– Мой государь, – граф Савиньяк невозмутимо преклонил колено перед Фердинандом, – позвольте вручить вам донесение Проэмперадора Варасты. Я получил его этой ночью.

Может, Фердинанд и хотел что-то сказать, но его опередил гайифец:

– Ваше величество, Золотые Земли настаивают на том, чтобы письмо герцога Алвы было оглашено немедленно и во всеуслышание.

Король потерянно молчал, и Сильвестр понял: пора вступать в бой, пока за дело не взялся Штанцлер.

– У Талига нет постыдных секретов.

Его высокопреосвященство спокойно принял из рук Савиньяка столь неожиданно возникшее послание и передал ликтору:

– Прошу зачитать донесение Проэмперадора Варасты.

Ликтор, которому было все равно, что читать, снял печати, развернул подлежащий оглашению документ и начал ничего не выражающим, хорошо поставленным голосом:

– «Мой король, прошу простить меня за длительное молчание, но Проэмперадор имеет право действовать по своему усмотрению, а излишняя осведомленность друзей оборачивается столь же излишней осведомленностью врагов. В настоящее время вверенная мне армия движется в Тронко на зимовку, откуда будет направлен полный отчет о событиях минувшего лета. Пока позволю себе изложить их кратким образом».

Начало было многообещающим. Рокэ прибегал к придворной витиеватости, лишь собираясь всласть над кем-нибудь поизмываться.

– «Начну с того, что военная кампания приняла неожиданный оборот. Общеизвестно, что в Сагранне проживает несколько племен, отличающихся определенным внешним сходством. Около четырехсот лет назад прилегающие к Варасте горы населял мирный пастушеский народ бакранов. Воинственные бириссцы, прежде чем переселиться в Кагету, нанесли бакранам немало обид и в конце концов вытеснили с исконных земель в бесплодную Полвару.

За прошедшие века бакраны оправились от поражения. Более того, у них возникли своя государственность и армия, блестяще приспособленная для ведения горной войны. Этим летом потомки изгнанников сочли, что пришло время мести…»

Бакраны?! Именно так назывался народец, якобы напавший на Кагету. Жалкие пастухи. Откуда у них король и армия?!

– «Бакраны твердо решили отвоевать свои былые владения, но их враги находились под покровительством казаров Кагеты. Король бакранов Бакна Первый – весьма дальновидный и тонкий политик, с огромным уважением относящийся к Талигу и высоко ценящий добрососедские отношения между нашими странами.

Узнав о появлении в Варасте вверенной мне армии, Его Величество Бакна обратился с просьбой о помощи. Полномочия, которыми я был облечен, давали мне право заключать военные и политические союзы. Я помнил, что мой король свято блюдет Золотой Договор. Талигойская армия может вступить в Сагранну в одном-единственном случае – если обитающее в горах мирное племя призовет нас на помощь».

Вот так и сходят с ума! Полчаса назад Сильвестр о донесении Проэмперадора и не подозревал, но нежданный документ казался странно знакомым.

– «Ознакомившись с положением дел в горной Сагранне, я, памятуя о том, что олларианский долг повелевает защищать слабого и несправедливо обиженного, заключил с Бакрией сорокалетний договор о военной помощи. Я отдал себя и возглавляемую мной армию в распоряжение Его Величества Бакны Первого.

Его преосвященство епископ Варасты Бонифаций счел мое решение богоугодным и благословил меня и моих людей встать на защиту правого дела. Но даже после того я предпочел бы действовать при помощи дипломатии, обратившись ко всем Золотым Землям с призывом пресечь творящееся зло и восстановить справедливость…»

«Восстановить справедливость»… Закатные твари! Павлину затолкали в клюв его собственный хвост! Так вот почему письмо кажется знакомым – Ворон умел и любил издеваться над врагами, но на сей раз он превзошел сам себя. Взять речь гайифского посла и, не меняя ни буквы, вставить в свое донесение!

– «Увы, обитатели гор не веруют в Создателя, их обычай запрещает прощать обиды, как бы давно они ни были нанесены. Все мои попытки убедить бакранов не разворачивать военные действия, а направить посольства ко дворам подписавших Золотой Договор стран успехом не увенчались. Бакраны жаждали мести, однако мне удалось уговорить Его Величество Бакну начать с предъявления ультиматума взявшей под свою руку бирисские племена Кагетской казарии и потребовать от Его Величества Адгемара разорвать этот союз. В противном случае Кагета разделяла ответственность за неисчислимые бедствия, причиненные бакранскому народу бириссцами…»

Кардинал обвел взглядом замерший зал. По нарочито непонимающим лицам или с трудом сдерживаемым ухмылкам было очевидно – большинство Лучших Людей тоже вспомнили. Конхессер и его сторонники держались – как-никак многоопытные дипломаты, но до них уже дошло, что Алва спихнул Гайифу в ту самую яму, которую павлин долго и упорно рыл Талигу, и спел на ее краю романс. Вот и говори теперь, что военный не может быть политиком. Сильвестр задавил неуместную улыбку и принялся слушать дальше. Сегодня был его день, вернее, день Талига!

– «Я не сомневаюсь, что казар Адгемар, как совершенно обоснованно утверждал посол Кагетской казарии, ничего не знал и не мог знать о том, что происходит в горной Сагранне. Именно этим я объясняю недальновидность Его Величества, чьим ответом на справедливые требования Бакрии стал сбор казаронского ополчения. В данной ситуации у Бакны Первого не было другого выхода, кроме войны до победного конца.

Оставив четыре тысячи человек во главе с генералом Хорхе Дьегарроном для защиты Внутренней Варасты, я присоединился к бакрийской армии…»

Оказывается, у Рокэ было не десять тысяч, а шесть с половиной! Нет, воистину этот человек невозможен, но войны теперь не будет. Гайифа утрется! Еще бы – повода нет, зато есть полководец, способный брать неприступные крепости и выигрывать сражения, находясь в чудовищном меньшинстве. А какой изящный ход с озером и какой прелестный союзник этот, скажем так, Бакна.

– «Бакна Первый, хоть и исповедующий язычество, повел себя с истинно олларианским милосердием. Он не стал преследовать и истреблять отступающих, но отошел к Озерному плато, откуда направил Адгемару второй ультиматум. На этот раз казар повел себя более дальновидно и принял все выдвинутые условия».

Не так уж и дальновидно, раз решил втянуть в дело Гайифу! Мог бы и догадаться, что империя в войну не ввяжется. «Павлины» начнут с торговых санкций, возможно, подкинут Гаунау денег, чтобы те весной очередной раз укусили Бергмарк, но защищать Адгемара силой оружия империя не станет. Хотя казар все равно опасен и лучше бы его убрать.

У Адгемара три сына… Если с отцом что-то случится, кто-то из наследников обязательно поставит на союз с Талигом. Воистину Белый Лис создает слишком много сложностей…

– «Среди старинных бакрийских традиций особое место занимает так называемый суд Бакры. Это весьма жестокий обычай, согласно которому обвиненный в преступлениях против народа бакранов и их союзников подвергается смертельному испытанию. Так вышло, что во время обряда обвиняемый Робер Эпинэ был полностью оправдан, но при этом погиб казар Кагеты Адгемар. Присутствовавший на суде Бакры любимый сын и наследник Адгемара Баата был потрясен гибелью обожаемого отца, однако, будучи человеком честным, свидетельствует, что в случившемся несчастье не было ничьей злой воли.

Став казаром Кагеты, Баата подписал мирный договор с королевством Бакрия. Мир будет скреплен союзом сестры Бааты Этери и сына Его Величества Бакны Первого. Его Величество Бакна Первый также потребовал разрыва союза Кагеты с враждебными Бакрии Агарией и Гайифой, и это требование было удовлетворено. В тот же день был подписан предварительный договор о союзе между Кагетой и Талигом. Не позднее чем к началу зимы посольства Его Величества Бакны Первого и Его Величества Бааты прибудут в Олларию.

Создатель, храни Талиг и его короля.

Проэмперадор Варасты герцог Алва.

Написано в 22-й день месяца Сапфира (Осенних Ветров) 398 года круга Скал у горы Бакра».

Ликтор закончил, и за дело взялся господин дуайен, здоровье которого стремительно изменилось к лучшему. Ургот выпрямился и твердым голосом произнес:

– Мне, старейшине Посольской палаты Олларии, очевидно, что Талиг никоим образом не нарушал Золотой Договор. Саграннские бакраны имели полное право объявить войну своим исконным врагам и заключить союз с любой державой, готовой встать на защиту прав маленького, но гордого народа. Не так ли, господа?

Послы Улаппа, Ардоры и Норуэга торжественно кивнули, их примеру последовали дипломаты Фельпа и Алата. Остальные смотрели на гайифца, который походил на человека, проглотившего, но не до конца, живого ужа и запивающего его уксусом.

– Разумеется, вскрывшиеся обстоятельства меняют наше отношение к положению в Сагранне, – выдавил из себя конхессер. – Тем не менее методы, которыми воспользовался герц… – гайифец запнулся, – которыми воспользовался его величество Б… Бакна Первый, вызывают наше осуждение.

Ну, на этот довод Сильвестр знал, что возразить.

– Позвольте с вами не согласиться, – надменно произнес кардинал. – В 293 году нашего круга кесарь Дриксен, желая сломить сопротивление захваченной им Северной Марагоны, приказал разрушить веками создававшиеся дамбы. Тогда под волнами Устричного моря погибло два крупных города и несколько десятков деревень и поселков. Марагонский герцог Людвиг обратился в Золотой Совет, требуя защиты и справедливости, но кесарь Ульбрих, поддержанный императором Гайифы и эсператистской церковью, настаивал на обоснованности и необходимости принятых мер. Вся переписка, включая послания Эсперадора Никандра и императора Гайифы Демиса Третьего, сохранилась. По уставу Золотого Совета Гайифа может выдвинуть обвинение против Бакрии, лишь признав вину Дриксен и в случае выплаты последней соответствующей компенсации в связи с марагонским делом.

– Я всего лишь посол, – сдержанно поклонился гайифец, – и не уполномочен обсуждать подобные вещи. Я сообщу моему императору то, что услышал. Могу я получить заверенную копию оглашенного документа?

– Никоим образом, – вмешался Август Штанцлер. – Вы можете изложить услышанное своими словами. Не сомневаюсь, о событиях в Бакрии и Кагете вы вскоре узнаете из собственных источников. Что до отношений между Гайифой и Кагетой, то Талиг не вправе влиять на них, передавая конфиденциальные письма.

Дуайен ласково улыбался. Послы Дриксен, Гаунау и Агарии набрали в рот воды, но казарон шагнул вперед:

– Я счастлив изменению отношений между нашими странами в лучшую сторону и готов верой и правдой служить союзу великого Талига и Кагетской казарии.

– Мы не сомневаемся в ваших чувствах, – заверил кагета разрумянившийся Фердинанд. – Сим объявляем заседание Высокого Совета закрытым.

Первыми зал покинули послы, затем удалился его величество, за королем потянулись Лучшие Люди.

Штанцлер что-то спросил у Савиньяка, тот покачал льняной головой и простодушно улыбнулся. Слишком простодушно.

Савиньяки принадлежали к той части старой знати, что безоговорочно перешла на сторону Олларов, они по праву слыли храбрецами и традиционно посвящали себя воинской службе, но простаками ни в коем случае не были. Особенно Лионель.

Его высокопреосвященство намеренно задержался, оттирая с ладони чернильное пятнышко. Савиньяк, по должности покидавший зал Совета последним, ждал у двери. Выходя, Сильвестр взял генерала под руку.

– Удивительно удачно, Лионель, что у вас оказались при себе эти бумаги. Я как высшее духовное лицо спрашиваю вас: когда письмо маршала попало к вам в руки и читали ли вы его?

– Ваше высокопреосвященство, – в черных глазах Савиньяка мелькнула и погасла кошачья искра, – гонец прибыл восемь дней назад. Донесение я не вскрывал, но вместе с ним пришло письмо, адресованное мне лично. Первый маршал Талига велел предать присланный документ огласке лишь в случае острой необходимости. Я счел таковой положение, сложившееся на Совете. Я ошибся?

– О нет, – с чувством произнес кардинал Талига, – но Алву я когда-нибудь все же отравлю.

Глава 2

Талиг. Фрамбуа

398 год К.С. 10-й день Осенних Молний

Небо было высоким и синим, а легкие, пронизанные солнцем перистые облака казались весенними. Насколько прошлой осенью, когда Дик впервые очутился в окрестностях Олларии, все тонуло в безнадежной серятине, настолько теперь мир сиял и светился. Природа и не думала унывать, а вот Ричард Окделл страдал, и мукам его не виделось ни конца ни края. Источник страданий был здесь же – трусил на буланом линарце и визгливым голосом высказывал свое недовольство. Жиля Понси возмущало решительно все, но более прочего – женщины, создания развратные и недалекие.

От «доброжелателей» страдальца, торчавших в Тронко, пока они с Рокэ воевали, юноша знал, что причиной неприязни Понси к прекрасному полу стала свояченица губернатора, не только не оценившая достоинств Жиля, но и согрешившая сначала с Алвой, а затем с мушкетерским полковником. Отвергнутый порученец монотонно перечислял месяцы, часы и дни, в которые ветреная красотка, ее любовники, офицеры Южной армии, губернаторские слуги и просто прохожие наносили ему преднамеренные оскорбления. Дикон слушал, время от времени вставляя сочувственные слова, хотя предпочел бы ехать вместе со своим эром и Савиньяком.

Жиль был невыносим, но бросить его Ричард не мог. Порученец вбил себе в голову, что его жизнь никому не нужна, и каждая река или обрыв, который они проезжали, вызывали у бедняги неодолимое желание броситься вниз. Это было страшно, и совсем ужасно было бы, если б Понси покончил с собой лишь потому, что герцогу Окделлу не захотелось его слушать. Тогда Дикон оказался бы виновен в чужой смерти, ведь и в Эсператии, и в Книге Ожидания прямо говорится, что не удержавший руку самоубийцы разделяет его грех.

Юноша пробовал говорить с Жилем и об этом, и о том, что надо думать о близких, однако нарывался на неодобрительный взор и очередную балладу Марио Барботты. Дик ни разу не слышал столь любимого Понси поэта живьем, но был готов его удавить. Чувства Ричарда в полной мере разделяли множество офицеров Южной армии, так что Барботта, окажись он вдруг в их обществе, изрядно рисковал. И все равно Жиль, при всей его назойливости и нелепости, вызывал жалость Ричард как никто знал, что значит любить без надежды, да и чувство ненужности и пустоты было ему знакомо; правда, юноша если и думал о смерти, то лишь когда жизнь загоняла его в угол. Как в истории с проигранным кольцом… Герцог Окделл мог бы ввязаться в безнадежный бой или вызвать кого-нибудь на дуэль, но убить себя своими же руками?! Это противно воле Создателя и недостойно Человека Чести!

– После того, что случилось в три часа пополудни в восьмой день Летних Молний, – пронзительный голос Жиля далеко разносился в осеннем воздухе, но попросить страдальца говорить потише Дикон стеснялся, – я понял все. Если меня не будет – ничего не изменится. От нас ничего не зависит, так зачем тогда жить?

Дику подумалось, что «земле» и «вышине» плохо рифмуется, да и черви в земле роются, в крайнем случае ползают, а никак не снуют, но юноша не рискнул задеть кумира Жиля и обреченно спросил, прекрасно зная ответ:

– Это чьи вирши?

– Барботты! – завопил Понси. – Вы все сходите с ума от Веннена и Дидериха, а ничего великого в них нет! Сонеты – это прошлый век! Можете считать меня дураком, но…

Ричард в самом деле считал Жиля дураком, но даже дураки влюбляются и страдают. Святой Алан, если с Понси что-нибудь случится, он никогда себе этого не простит! Да и сам он в той же шкуре, его тоже никто не понимает, или почти никто… Они могли стать друзьями с Оскаром, но беднягу расстреляли. Арно и Катершванцы далеко. Эмиль Савиньяк – славный человек, но ему за тридцать и он вечно занят, а Ворон и того старше… Ричард так и не мог понять, как к нему относится его эр, и, что было еще хуже, окончательно запутался в собственных чувствах. Он то ненавидел маршала, то восхищался им.

Образ подрубленного пня у Барботты был одним из любимых, и, по мнению Савиньяка, неспроста. Дикон обреченно вздохнул и принялся разглядывать окрестности, благо впереди блеснула вода – отряд Проэмперадора достиг Данара. Дорога подошла вплотную к крутому рыжему берегу, Понси шумно вздохнул, какое-то время ехал молча, а потом отчетливо произнес:

– В конце концов, моя жизнь никому не нужна, а меньше всех – мне. Я исчезну, и обо мне все позабудут. На дне реки – покой, там…

Договорить порученец не успел. Руки в черных перчатках вырвали страдальца из седла и швырнули в воду. Ричард, в ужасе обернувшись, столкнулся глазами с безмятежным синим взором.

– Спокойно, юноша. Сейчас оно всплывет и будет звать на помощь.

Алва вытащил золотой и бросил худощавому кэналлийцу.

– Тапо, ты – отменный пловец. Вытащи этого господина, но не раньше чем он об этом попросит.

– Рокэ! – подоспевший Савиньяк давился от смеха. – Ну и негодяй же ты!

– Не спорю. Гляньте-ка! Я так и думал, что на дне реки ему не понравится.

И в самом деле, Жиль Понси отчаянно колотил руками по воде шагах в двадцати от берега. Брызги летели во все стороны, блестя на ярком осеннем солнце, вскоре донесся и жалобный, захлебывающийся вопль. Уже сбросивший сапоги и мундир Тапо ласточкой кинулся с берега и быстро поплыл к утопающему.

– Запомните, юноша, – Рокэ поправил крагу. – Настоящее отчаяние не ходит под руку с болтовней. Тот, кто не хочет жить, умирает молча.

– Изверг! – покачал головой Эмиль. – Зима ж на носу!

– Да, об этом я как-то не подумал… Впрочем, льда еще нет, да и солнышко светит. Ничего с этим девственником не станется, а с Тапо тем более. Хлебнет касеры, и порядок!

Дикон, открыв рот, наблюдал, как кэналлиец ухватил несчастного порученца за шиворот и потащил добычу к берегу, где собрались десятка два корчившихся от хохота гвардейцев с веревками, сухими плащами и фляжками. Вояки от выходки Ворона явно были в восторге.

Несостоявшегося утопленника извлекли первым. Понси чихал, отплевывался и дрожал. В мокром виде он был еще нелепее, чем всегда. Рокэ послал Моро вперед.

– Корнет Понси, смирно!

Жиль Понси чихнул и уставился на маршала скорее испуганно, чем неодобрительно.

– Если я еще раз услышу разговоры о самоубийстве, вы отправитесь в ближайший приют для умалишенных. Вы меня поняли?

Понси уныло кивнул.

– Дайте ему касеры, – распорядился маршал, бросая Тапо еще пару монет. – Мы ночуем в Фрамбуа, так что поторопитесь!

Фрамбуа был славным городком в шести хорнах от Олларии. Маленький, уютный, он чем-то напомнил Дику Надор, хотя здесь не было ни старого замка на горе, ни вековых елей вдоль дороги, да и жили во Фрамбуа побогаче, чем на севере.

Кавалькада Проэмперадора строевой рысью въехала на главную улицу, по сути, являвшуюся столичным трактом, по обе стороны которого настроили домов. Городок жил за счет путешествующих в столицу и из столицы, а потому гостиниц и харчевен здесь хватало. Ричард с любопытством разглядывал вывески: «Ощипанный павлин», «Четыре охотника», «Зеленая карета», «Любезный кабан», «Талигойская звезда»… Юноше понравилась картина, с которой мечтательно и нежно улыбалась худенькая большеглазая девушка, чем-то похожая на Катари. Странная вывеска для придорожного трактира. Проэмперадор поймал взгляд оруженосца и с усмешкой направил коня к распахнутым воротам.

Румяный трактирщик, как и все жители Фрамбуа вышедший поглазеть на проезжающих, не веря своему счастью, ринулся навстречу.

– Любезный, – поинтересовался Рокэ Алва, – вы в состоянии приютить до утра ораву военных?

– Монсеньор, – хозяин «Талигойской звезды» задыхался, – я… У меня восемь хороших комнат… Очень хороших, но, Монсеньор… Понравится ли вам?

– Моему оруженосцу приглянулась вывеска, – сообщил Рокэ, спрыгивая с коня, – а мы не так уж и прихотливы. Тех, кому не хватит места у вас, отправьте к соседям. К тем, за кого можете поручиться. Как вас звать?

– Эркюль… Эркюль Гассинэ.

– Обычно вас зовут папаша Эркюль?

– Монсеньор… – в глазах трактирщика трепетало обожание.

– Папаша Эркюль, – Алва протянул трактирщику золотой и мимоходом обнял стоявшую у входа хорошенькую девушку в белом переднике, – согрейте-ка нам с генералом Савиньяком вина и принесите чего-нибудь поесть. Ричард, устройте лошадей и присоединяйтесь.

Двое усатых дядек с готовностью кинулись к Моро, тот недвусмысленно оскалился, и конюхи отступили. Дик, как всегда с опаской, взял мориска под уздцы – от этого змея можно было ожидать всего, но на сей раз жеребец повел себя прилично.

Убедившись, что и с ним, и с Соной все в порядке, Ричард отправился на поиски эра и обнаружил его в обществе Эмиля и жареного ягненка. Рокэ был весел, пожалуй, таким веселым Дикон его еще не видел. Алва бывал злым, сосредоточенным, задумчивым, дерзким, ироничным, но сегодня он радовался жизни, словно унар в отпуске. Веселье оказалось заразным – через пять минут Дик с Эмилем вовсю хохотали над рассказами Алвы о его сражениях с Арамоной, «учившим» унара Рокэ обращаться со шпагой. Эмилю тоже было что порассказать о пучеглазом капитане, но Ричард повестью о Сузе-Музе заткнул своих именитых сотрапезников за пояс. Юноша даже вышел из-за стола, чтобы показать, как «плясал» Арамона, увидев подвешенные на крюке панталоны. На очереди были монахи с зелеными свечами, и тут на улице раздался шум, словно прибыл еще какой-то отряд.

Алва, сидевший ближе всех к окну, поднял занавеску и поморщился:

– Из Олларии. Надо полагать, торжественная встреча. Только Ариго нам здесь и не хватало.

Это действительно был брат ее величества. Рядом с бывшим маршалом Юга гарцевали Лионель Савиньяк и Фридрих Манрик, чуть поодаль сдерживал коня Килеан-ур-Ломбах, а за ним виднелись разряженные гвардейцы. Проэмперадор Варасты плеснул себе вина и залпом выпил, помянув закатных тварей.

Заскрипели ступеньки, и на пороге возник Ги Ариго.

– Талиг счастлив приветствовать своих героев, – на губах брата Катари играла любезная улыбка. – Надеюсь, дорога не показалась вам слишком утомительной?

– Все было так хорошо, – в голосе Рокэ звучала не свойственная ему тоска, – и тут появились вы!

Когда на Алву обрушились известия об ожидавших его почестях, Дик стоял за плечом своего эра и не видел его лица, зато он видел Ги Ариго, Людвига Килеана-ур-Ломбаха, Лионеля Савиньяка. Они радовались победе, сомнений в этом не было никаких! Значит, все правильно, главное – это Талигойя; те, кто ее любит, должны забыть личные ссоры ради отечества. И забудут!

Героев Саграннской кампании ждали торжественный прием и недельные празднества. Подобного в Олларии не случалось со времен Двадцатилетней войны, и Дику захотелось немедленно увидеть кансилльера, рассказать ему про штурм Барсовых Врат и Дарамскую битву, подтащить за руку к Рокэ, налить обоим вина… Они должны выпить за Талигойю и ее величество и помириться! А потом маршал помирится с Килеаном и братьями Катари, все вместе они поставят на место Квентина Дорака и добьются прощения для Робера Эпинэ и других бежавших в Агарис, а без Раканов и вправду можно обойтись. Пусть король глуп и уродлив, зато нет дворянина, который не почел бы счастьем умереть за королеву!

Ги Ариго закончил свою речь и замолчал, ожидая ответного слова.

– Я благодарен его величеству, – в голосе Рокэ Алвы не было обычной иронии, – за оказанную мне честь, но я ее заслуживаю не больше, чем другие офицеры и солдаты вверенной мне армии.

– О, разумеется, не будет забыт ни один из ваших людей. Или вы хотите кого-то отметить особо?

– Отличились все, но есть те, без которых наши успехи были бы немыслимы. Это его преосвященство епископ Бонифаций, а также присутствующий здесь генерал от кавалерии Эмиль Савиньяк, сопровождающий бакрийское посольство генерал Жан Шеманталь, который прибудет в Олларию примерно через неделю, оставшиеся в Тронко генерал от артиллерии Курт Вейзель, генерал от кавалерии Хорхе Дьегаррон и полковники Орасио Бадильо и Клаус Коннер. Я готов представить сведения об их заслугах.

– Я не сомневаюсь, что его величество…

Когда Рокэ принялся перечислять заслуги своих офицеров, у юноши замерло сердце. Нет, Ричард прекрасно понимал, что ничего выдающегося не совершил, но как же хотелось, чтобы эр назвал и его. Пусть все, и в первую очередь Килеан-ур-Ломбах, поймут: сын Эгмонта может не только играть в кости, но и воевать…

– Отдельно я должен отметить герцога Окделла, сбившего из пушки вражеский штандарт. Насколько мне известно, за подобные заслуги во время Двадцатилетней войны представляли к ордену Талигойской Розы.

Святой Алан, как же так?! Ведь он все делал по подсказке Рокэ, и все равно эру пришлось поправлять прицел. Да, они с маршалом были вместе – метались среди артиллерийских запряжек, последними отступали к каре, встречали атаку бириссцев, но это совсем другое!

– Их величества будут счастливы узнать о подвиге Ричарда Окделла, – глаза Ги Ариго – глаза Катари – смотрели на Дика с явным одобрением.

Ну почему, почему, почему Эгмонт Окделл и Рокэ Алва не оказались рядом в сражении против врагов Талига, тогда все пошло бы по-другому!

Нет, Ричард ничего не забыл, но ненавидеть Ворона в этот вечер он не мог. Закатные твари, он уже давно не мог его ненавидеть. Когда же он перестал думать о Рокэ как о враге? На Дарамском поле или раньше? Одно Дикон знал точно – после расстрела Оскара он своего эра ненавидел, а когда тот стоял над мертвыми птицами, отдал бы все на свете, чтобы гибель ворона не была ни приметой, ни знамением.

А встреча продолжалась… Папаша Эркюль сбился с ног, но его лицо сияло. Без сомнения, этот день стал лучшим в его жизни, и не только в его. Южная армия уходила на войну с бириссцами, но разбила не одного врага, а трех! И в сравнении с победой над старой враждой победа над «барсами» и Кагетой была не столь уж и важна.

– Я поднимаю этот кубок за его величество Фердинанда, ее величество Катарину и за королевство Талиг! – провозгласил Рокэ Алва, завершая прием. Было еще не поздно, но назавтра их всех ждала ранняя дорога и торжественные церемонии. Гости без лишних слов разошлись по трактирам Фрамбуа, которые хозяева и прибывшие из Олларии слуги постарались превратить в жилища, достойные знатнейших вельмож королевства. Последними откланялись Эмиль с Лионелем, задержавшимся, чтобы рассказать, как читали донесение Проэмперадора Варасты. Ворон проводил близнецов взглядом и негромко произнес:

– Вот и всё.

Ричард не понял, говорит эр о вечере или о чем-то другом. Рокэ поймал взгляд оруженосца и вновь, как на Дарамском поле, растрепал юноше волосы, от чего у Дика защипало в носу. Наверное, потому, что разливавший вино юноша ничего не успел съесть, а вот выпить несколько бокалов ему пришлось.

Появился папаша Эркюль с подсвечником и доложил, что спальни приготовлены. Лестница уютно поскрипывала под ногами, в доме пахло дымком и яблоками. Трактирщик распахнул двери:

– Это лучшая комната, Монсеньор. Молодой господин будет спать в комнате справа.

– Спасибо, любезный. Принесите ужин для молодого господина, а мне – вина и можете быть свободны.

– Если я понадоблюсь, только позвоните…

– Разумеется.

Алва бросил мундир на стул:

– Жарко… Садись, Дикон, в ногах правды нет. Впрочем, в чем она есть, никто не знает.

Ричард с готовностью рухнул в кресло. Голова немного кружилась, а радость отчего-то уступила место грусти.

Папаша Эркюль притащил гору холодного мяса, сыр, хлеб и два кувшина кэналлийского, подхватил очередной талл и ушел, с обожанием глядя на маршала. Рокэ усмехнулся, плеснул себе красного, но пить не стал, а присоединился к жевавшему оленину Дику. Они ужинали молча, потом так же молча выпили. Вино Дику понравилось, хотя вряд ли оно удовлетворяло вкусам властителя Кэналлоа.

– Эр Рокэ…

– Да?

– Эр Рокэ, а почему вы сказали, что я сбил эту штуку?