От войны до войны Камша Вера

7

Эпиарх

В комнатах Ринальди было темно, тихо и пусто, и Эрнани подумалось, что если брат виновен, его уже нет ни в Цитадели, ни в Гальтарах. Юноша все же прошелся молчаливой анфиладой. Брат с детства любил зеркала, это и впрямь было красиво, но сейчас глядящие друг на друга глубокие стекла производили жуткое впечатление. Эпиарху казалось, что он стоит на перекрестье ведущих в бесконечность коридоров, по которым в никуда бредут темные фигуры со свечками. Это было страшно, юноша чувствовал на себе чьи-то взгляды, за его плечом стоял некто молчаливый и недобрый. Убеждать себя, что все дело в обычном страхе человека перед ночью и неизбежностью, становилось все труднее, слишком сильным было ощущение чужого присутствия в молчаливых, словно бы вымерших комнатах. Рино бежал, осталась пустота и что-то, чему нет названия.

Юноша как мог быстро поковылял назад, туда, где был свет и живые люди, а не полные призраков зеркала. В своих комнатах ему стало стыдно – мало того что он уродился калекой, он еще и трус! Испугаться тишины и повешенных друг против друга освинцованных стекол, мимо которых проходил десятки раз. В безлюдности покоев эпиарха не было ничего загадочного, просто Эридани снял стражу, давая брату шанс на спасение. Золотые Земли велики, но за проливом лежат Багряные; там иные законы и иная жизнь. Черноглазые белобрысые мориски ценят в других не честь, а дерзость, силу и смелость, Рино с ними поладит, возможно, даже отыщет своего побратима. Теперь беглецами стали оба…

Когда совет эориев, поддержав требование Дома Скал, повелел убрать с Горусской арки имя Чезаре Марикьяре, Ринальди впал в неистовство. Эридани как-то унял эпиарха-наследника, но каменотесам пришлось сбивать с красного мрамора еще и имя Ринальди Ракана. Как же анакс с наследником тогда орали друг на друга. Рино кричал, что уже сделанное принадлежит тем, кто делал, Эридани не желал марать победы подлостями хоть бы и победителей. Борраска согласился с анаксом, и на арке осталось одно имя из трех, имя стратега Лорио. Не из той ли размолвки вырос нынешний кошмар? Эрнани всем сердцем желал, чтобы брат оправдался, но на это почти не надеялся. Как и Эридани, иначе б анакс не отложил испытание до утра. За ночь можно уехать далеко, а незаметно выбираться из Цитадели Рино умел.

Эпиарх подошел к заваленному свитками и рисунками столу и столкнулся со взглядом Владыки Молний, Осени и Заката – взглядом Ринальди. Брат не счел нужным и возможным зайти попрощаться, видимо, не желал неизбежных разговоров о Беатрисе. Но как он мог так поступить с женщиной? С супругой человека, на мече которого держится анаксия? Без Лорио Золотая Анаксия уже бы раскололась, или Эридани пришлось бы призвать Зверя. Если только это в его власти… Слова Ринальди о силе Раканов слишком походили на правду. Эрнани взял набросок и поднес к глазам – неужели они больше никогда не увидятся? Вечная разлука с живым страшнее прощания с мертвым. Юноша находил поступок брата гнусным, но был слишком к нему привязан, чтобы желать торжества справедливости. Окажись на месте Рино любой другой эорий, Эрнани без колебаний требовал бы для него самой страшной кары, но Ринальди! Младший из братьев Раканов так и просидел до утра, то вновь и вновь вглядываясь в дерзкое смеющееся лицо, то пытаясь читать о войне собак и кошек, но книга жгла руки и больше не смешила.

Неужели брату так нравится поэма Номиритана потому, что кошачий повелитель Леофор Змеехвостый говорит то, что Рино думает? Кот издевался над собачьей верностью и честью, думал лишь о кошках и войнах, устраивал подлые каверзы всем, кто его чем-то задевал. Леофор заманил в охотничий капкан отказавшую ему в любви лисицу, овладел ею, а на ее лиса навел охотников. Эрнани стало стыдно, когда он вспомнил, как они с Ринальди смеялись над этой сценой, но разве брат поступил с Беатрисой иначе?

Юноша оттолкнул вдруг ставшую отвратительной поэму. Эридани прав, ее нужно запретить. И все-таки хорошо, что Ринальди спасся! Может быть, в дальних краях он изменится к лучшему… Эпиарх взглянул в окно, потом на песочные часы. Пора собираться! Главное, не подать виду, что он знает об исчезновении брата. Ринальди вечно опаздывает на церемонии, нужно тянуть, уговаривать подождать. Чем позже будет послана погоня, тем больше шансов у беглеца уйти. Эрнани, как мог, быстро переоделся – он терпеть не мог пдпускать к себе слуг – и послал за мастером Коро, чья помощь не унижала. Художник появился очень быстро, наверное, тоже не спал. Диамни казался смущенным, и эпиарх понимал почему – учитель не любил Ринальди и не скрывал этого, но, когда его опасения подтвердились столь чудовищным образом, почувствовал себя предвестником несчастья.

– Только не говори, что тебе очень жаль, – Эрнани постарался улыбнуться, – просто помоги добраться до места.

– Охотно, мой эпи… – художник прервал себя на полуслове, – разумеется, Эрнани, я помогу. Мне давно хотелось рассмотреть обелиски вблизи, а потом зарисовать. Это очень древнее место.

– Да, считается, что сперва появились они, потом – Цитадель и Кольца, и уже последними Великие башни…

Они шли и разговаривали о древних Гальтарах и их неприступных стенах-кольцах, не сложенных из камней, а словно бы выросших из земли. Эрнани рассказывал о Цитадели, в которой живут эории, и о подземных лабиринтах. Диамни пытался понять, для чего нижний город разделен на четыре части стенами не менее толстыми и высокими чем внешнее Кольцо, так что попасть из города Ветров в город Молний можно лишь пройдя по внешнему или внутреннему Кольцу, и то не напрямую. Мастер и эпиарх гадали, кому могли понадобиться башни без входа и выхода и что означают символы, выбитые на оседлавших вершину холма обелисках. Они говорили обо всем, но не о том, что неотвратимо приближалось. Ринальди исчез, и его позор ляжет на плечи Эридани, Дом Ветров не простит анаксу бегства насильника.

8

Эпиарх

На четырех пологих лестницах, ведших на вершину холма, стояли стражи в анаксианских цветах, а ближе к вершине на круговой террасе ждали главы Домов Молний и Скал. Энио Марикьяре в алом, расшитым золотыми зигзагами плаще казался недоумевающим и расстроенным, пожилой Повелитель Скал угрюмо смотрел в землю.

– Странное дело, – Диамни, как мог, пытался отвлечь своего ученика от дурных мыслей, и Эрнани был ему за это благодарен, – как все смешалось! Некогда детей Астрапа узнавали по черным глазам при очень светлых волосах, а у Повелителей Скал были серые глаза и темные волосы, а что теперь? Марикьяре темноглаз и темноволос, старик Надорэа рус, а ты похож на потомка Унда куда больше нынешнего главы Дома Волн.

О Повелителях Ветров не было сказано ни слова. Диамни не сомневался в вине Ринальди и не желал бередить рану, но Эрнани Ракан должен драться до конца. Он станет говорить и о Доме Ветров, и о брате, который, как всегда, проспал, но вот-вот примчится.

– Ну ты же знаешь, – главное, не молчать, не молчать и не коситься в сторону обелиска Анэма, откуда должна появиться Беатриса. – Раканы пошли во всех Ушедших вместе и ни в кого в отдельности. И друг на друга мы тоже не походим. Ринальди достались лицо Астрапа и глаза Унда, Анэсти лицом удался в Унда, а статью – в Лита и при этом был голубоглаз. Эридани – вылитый Анэм, как его рисуют, зато про Лорио даже не скажешь, что он эорий, хотя его мать приходилась сестрой нашему деду. Впрочем, откуда нам знать, какими были Абвении на самом деле? Ринальди говорил…

– Я много чего говорил. – Ринальди Ракан в придворной одежде стоял за спиной Эрнани и улыбался, светлые волосы наследника украшала церемониальная диадема, но в руках эпиарх держал ветку сирени.

– Рино! – Эрнани не находил слов. – Ты… ты тут?!

– А где ж мне еще быть? – удивился братец, помахивая своей веткой. – Здравствуй, мастер. Ты собрался все это… изобразить?

– Я…

– Я заходил к тебе ночью… – не выдержал Эрнани. – Тебя не было. Никого не было.

– Я выходил в город, захотелось развеяться после вчерашнего. А ты, никак, вообразил, что я удрал?

– Что ты… Я…

– Так ты или я? – Ринальди отбросил цветок. – Ты уж сделай милость, определись.

– Да, – еле слышно произнес Эрнани, – я так подумал. Эридани убрал стражников, перенес испытание на утро… и потом эти свидетели… и собака.

– Сколько раз можно говорить, что это не Гиндо! А хоть бы и он. Бедняга пропал полгода назад, мало ли в чьих руках он мог оказаться… Как бы то ни было, мне жаль Лорио, хорошенький подарочек его ожидает!

«Хорошенький подарочек…» Борраска не переживет измены жены. Неужели Рино не виновен? Похоже на то, виновные так себя не ведут.

– Извини, я думал…

– Это признак благородного происхождения, братец, – пожал плечами Ринальди. – Мы, эории, склонны верить любой гадости, сказанной о другом, но ужасно обижаемся, когда в гадостях обвиняют нас. О, а вот и обвинительница! Сегодня она выглядит получше. Все-таки некоторым женщинам лучше не раздеваться.

Беатриса Борраска в сопровождении родичей Лорио поднялась на террасу, не приняв ничьей помощи. Широкое, без пояса, закрытое платье цветов Дома Ветра – синего с белым – усугубляло и без того запредельную бледность женщины. Льняные волосы Беатрисы были убраны в серебристую сетку, это было единственным украшением, которое она себе позволила. Обведенные темными кругами глаза эории смотрели куда-то вверх – то ли на обелиск Анэма, то ли в небо. Не верилось, что эта измученная девочка могла обнаженной, с растрепанными волосами пройти через весь город и потребовать суда над насильником. И еще меньше верилось, что она способна солгать. Неужели и впрямь эсператисты? Решили отомстить за своего проповедника или опозорить полководца, разбившего принявшего новую веру самозванца? Но теперь Беатрисе ничего не грозит, почему бы ей не сказать правду?

Магии анакса хватит на то, чтоб защитить одну-единственную эорию, а Лорио предпочел бы, чтоб его жену обесчестили враги, а не эпиарх, которого он учил владеть мечом. Если, конечно, здесь можно говорить о предпочтении…

Звуки флейты и барабана возвестили о появлении анакса и Абвениарха, за которым шли три беременные женщины – одна эория и две простолюдинки. На поясе Эридани сверкал камнями церемониальный меч Раканов. Обычно брат носил при себе другое оружие, выкованное лучшими оружейниками Гальтар, а этот, широкий и короткий, висел в тронном зале. Там же хранились венец и увенчанный мерцающим лиловым камнем жезл, который анакс сжимал в руке. Реликвии повелителей Золотых Земель мирно спали веками, тая в себе древние силы, но сегодня они увидели солнечный свет.

Эридани хмуро оглядел глав Великих домов, обвинительницу и братьев. При виде Ринальди тяжелые веки чуть заметно дрогнули – анакс был поражен, но он всегда умел скрывать свои чувства. Под внимательным, взыскующим взглядом брата Эрнани стало страшно. Юноша вновь почувствовал себя стоящим на перепутье с догорающей свечой; в четыре стороны от него тянулись бесконечные проходы, и лишь один вел к свету.

– Эория Беатриса, – младший эпиарх ждал этих слов и все равно вздрогнул, – подтверждаешь ли ты свое обвинение? Если тебя силой или обманом вынудили взойти на чужое ложе и обвинить невиновного, мы прощаем твой грех вольный и невольный в обмен на имена истинных виновников.

– Мой анакс, – Беатриса начала едва слышно, но затем возвысила голос, – я подтверждаю обвинение. Я подтверждаю, что эпиарх Ринальди из рода Раканов похитил меня и полгода продержал в своем убежище. Я подтверждаю, что он силой овладел мною и брал меня еще и еще, пока не убедился, что я забеременела. Я подтверждаю, что отец ребенка, которого я ношу, – эпиарх Ринальди… Я… я понимаю, какую боль это принесет моему супругу и моему анаксу. Я бы отреклась от своих слов, если б Ринальди Ракан не был наследником, но… Но человек, поступивший… сделавший это со мной, способен на все. Он не должен оставаться на свободе, он не должен носить титул эпиарха-наследника… И поэтому я обвиняю его! Я готова пройти испытание, и я говорю правду, клянусь Ундом и Анэмом!

– Брат наш Ринальди, – Эридани говорил чуть медленнее, чем обычно, Эрнани понял, что каждое слово дается брату с трудом, – продолжаешь ли ты настаивать на испытании или признаёшь обвинение?

– Мне жаль Лорио Борраску, – в голосе Ринальди не было обычной насмешки, – но я не желаю приносить свою честь в жертву его покою. Я не трогал эту женщину ни по ее доброму согласию, ни против ее воли.

– Ты сказал, я услышал. Что ж, боги ушли, ноих сила и их кровь с нами и в нас. Они дадут ответ, истинный и единственный. Братья мои, идите за мной.

Анакс начал медленно подниматься по пологой лестнице, Ринальди крепко подхватил Эрнани за локоть и двинулся следом. Юноша ковылял, опираясь на сильную руку брата, и рядом с ними шел тот самый невидимка, что бродил ночью по покоям наследника. Эрнани чувствовал его присутствие, но не решался прервать начавшийся ритуал, да и разум настаивал на том, что чужак не более чем порождение воспаленного воображения. Будь иначе, братья бы тоже что-то почувствовали, особенно Ринальди.

Лестница кончилась, наследники Ушедших вступили на вершину холма Абвениев. Плоская, словно срезанная ножом, она была замощена четырехугольными каменными плитами, менявшими цвет в зависимости от освещения. По краям, обозначая стороны света, возвышались каменные стелы, похожие на воткнутые острием вверх мечи, на лезвиях которых проступали странные знаки. Ученые мужи так и не смогли решить, являются ли загадочные символы начертанными на незнакомом языке именами Ушедших или же знаками избранных теми стихий.

Считалось, что именно с этой вершины Абвении в последний раз смотрели на оставляемые ими Гальтары, а внизу, у подножья холма, лежала пресловутая «Дорога в один конец» – вход в бесконечные подземные лабиринты. Лишь с дозволения анакса и в его присутствии эории могли взойти на Террасу Мечей, и лишь анакс мог отворить запирающую подземелье решетку.

Эридани, жестом указав братьям место позади себя, размеренным шагом двинулся от обелиска к обелиску. Это было неписаным законом – когда глава дома Раканов призывает Силу, мужчины его крови находятся рядом, и лишь анакс знает, для чего. Совершив полный круг, владыка возвел глаза к небу и словно бы окаменел. Он не делал ничего, что обычно вытворяют, изображая волшбу, актеры и фокусники – не чертил сложных фигур, не размахивал посохом, не выкрикивал непонятных слов, не разбрызгивал эликсиры, а просто стоял и ждал ответа. И ответ пришел. Знаки на лезвиях мечей начали светиться, сначала слабо, потом все сильнее. Казалось, они отделились от камня, превратившись в сотканные из лучей узоры.

Изменились и сами мечи, теперь они казались отлитыми из золота, и лишь на остриях клинков к золотому свечению примешивалось багровое, вызывая в памяти то ли кровь, то ли отблески немеркнущего Заката, в который ушли создатели Кэртианы. Эридани поднял жезл и с силой вогнал в плиту у своих ног. Металлический стержень вошел в камень, словно в масло, полыхнул вделанный в рукоять лиловый камень, и к нему устремились сорвавшиеся с клинков багровые лучи. Эрнани сморгнул и не заметил, как из них возникла кровавая дорожка, протянувшаяся от ног анакса к лестнице.

– Женщины, – Эрнани видел лишь спину брата, а голос его был бесстрастен, – поднимитесь и пройдите Дорогой Заката.

Первой на тропу шагнула рыжеволосая красавица, Эрнани ее знал – жена одного из вассалов Молний. Луч, стекший с клинка Астрапа, и зеленое сиянье Унда окутали будущую мать нежным ореолом. Эория, несмотря на беременность, двигалась грациозно и мягко, словно закатная кошка, она вышла из Дома Волн и, хоть и славилась веселым нравом, была верна своему супругу. Вторая и третья женщины не смогли преодолеть незримый барьер – простые служанки, они ожидали детей от таких же простолюдинов, и вход на холм Абвениев был им заказан. Беатриса поднималась последней, трое ее предшественниц доказали, что Ушедшие ответили на призыв анакса, но настоящее испытание начиналось лишь теперь.

Эрнани с колотящимся сердцем следил за синей фигуркой, которой огромный живот придавал странную нелепую трогательность. Эория Борраска ступила на дрожащую пламенную дорожку, и поначалу ничего не произошло. Этого и следовало ожидать: Повелитель Ветров взял в жены деву, в которой не было крови Абвениев, однако забеременела она от эория, потому и смогла взойти на Террасу Мечей. От эория, но от кого?!

Женщина сделала шаг, второй, третий. Кто же отец? Кто?!

Четыре световых лезвия рванулись навстречу друг другу и столкнулись над головой обвинительницы, сплетясь в некое подобие венца. Багрец Лита сменила синева Анэма, а тревожная зелень Унда перетекла в осеннее Астрапово золото. Беатриса Борраска носила под сердцем дитя Ракана.

Эридани стремительным жестом вырвал жезл из камня, и все погасло. Женщина доказала свою правоту и свою невиновность. Анакс, не говоря ни слова, подхватил Эрнани под руку и повел с собой, даже не глядя на Ринальди. Младший эпиарх был ему за это благодарен, опираться на руку насильника и клятвопреступника он бы не смог.

Эридани заговорил, лишь достигнув нижней террасы.

– Ринальди, – никогда еще старший брат не казался таким вымотанным, – у тебя была целая ночь, почему же ты не…

Анакс вздохнул и, все еще не выпуская плеча Эрнани, совсем другим голосом, уверенным и властным, произнес:

– Стража, взять эпиарха-наследника. В цепи!

9

Мастер

Ринальди, как никогда прежде, походил на леопарда, обложенного охотниками, – смертельно опасный и невероятно красивый. Диамни понимал, что обуявшие его вдохновение и восторг по меньшей мере неуместны, но ничего не мог с собой поделать. Завтра ему будет жаль Эрнани, Беатрису, ее седого мужа, завтра он припомнит подробности услышанного и содрогнется от низости и злобы, до которых может опуститься человеческое существо, но это потом, а сейчас он будет рисовать, рисовать и рисовать.

Художник не отрывал взгляда от подсудимого, схватывая каждый жест, каждое выражение, каждый поворот головы. Для нового храма Лэнтиро понадобится вождь солнечных демонов, и лучшей модели не найти. Более того, в глубине души Диамни уже решился на собственную картину.

На ней будет пленный демон, стоящий перед Абвениями. Мастер Коро, как истый ученик великого Сольеги, отойдет от привычной абвениатской композиции и не станет рисовать победителей – их присутствие должно ощущаться, не более того. Единственной фигурой, выписанной в мельчайших подробностях, вплоть до выпавшей ресницы на щеке, станет Враг. Он будет злым, гордым, упрямым, ненавидящим и побежденным. Именно побежденным! Те, кто увидит картину, должны понять: с подобным, оскорбившим собственное совершенство существом все кончено раз и навсегда. Возгордившийся заслуживает своей участи, несмотря на красоту и силу. О нем можно сожалеть, но им нельзя восхищаться.

Художник рисовал, а суд шел своим чередом. Анакс устало расспрашивал хрупкую женщину в синем, что-то говорили какие-то люди, вероятно, свидетели, очень долго вещал величественный седой жрец. Ему Диамни был искренне благодарен, поскольку многословные увещевания вызвали у Ринальди смех. Как он смеялся! Художник жалел лишь о том, что не в его власти останавливать мгновение – смеющийся Враг стал бы истинным шедевром! А может, написать несколько картин, повествующих о суде Абвениев над гордыней, жестокостью, подлостью и завистью, показав, что есть вещи, которые нельзя ни прощать, ни забывать? Демон может возродиться в каждом из нас, и чтобы этого не случилось, нужно понять самые основы Зла. Жаль, равных Ринальди натурщиков не найти… Значит, нужно спешить.

Четыре дня пролетели незаметно, Диамни почти не спал, ел только то, что ему подсовывали под нос, но был преисполнен сил. Выйдя из Палаты Справедливости, художник мчался к себе, благословляя судьбу, что ему дозволено жить в Цитадели и можно не тратить время на дорогу в город Ветров. Наскоро переодевшись, Диамни бросался к своим эскизам, восполняя по памяти то, что не успел зарисовать сразу. Кипа рисунков росла, но художнику было мало. Его расспрашивали о том, что происходит за массивными, украшенными знаками четырех стихий дверями, он односложно отвечал, что улики неопровержимы, но Ринальди Ракан отрицает свою вину. Подробностей мастер Коро не помнил, то есть не помнил, кто и что говорил, зато мог дать полный отчет о каждом жесте или взгляде обвиняемого. Конечно, следовало бы зарисовать и анакса, и Беатрису с ее мужем… Диамни даже пробовал это делать, но Ринальди ухмылялся или откидывал голову назад, и художник забывал и об обесчещенной женщине, и о словно бы угасавшем на глазах полководце.

Очнулся мастер лишь к вечеру последнего дня, когда все было кончено. Суд эориев признал Ринальди Ракана виновным в похищении супруги главы Дома Ветров, насилии над ней и лжи перед лицом Великих Домов, анакса и Ушедших. Именем Ветров, Волн, Скал и Молний так и не признавший свою вину эпиарх-насильник был приговорен к смерти. Это означало бой осужденного с обвинителем, судьями и их преемниками, пока кто-либо из потомков Ушедших не положит конец земной жизни преступника. Право начать смертельный поединок принадлежало Лорио Борраске.

– Старику конец, – прошипел сидевший рядом с Диамни толстяк в полуночном жреческом плаще, – годы не те, да и противник хуже не придумаешь.

Богопомнящий был прав. Достаточно было взглянуть на Ринальди, чтобы понять – оскорбленный умрет раньше оскорбителя. Художник поежился, вспомнив, как эпиарх прикончил эсператистского проповедника, а уж на мечах равного Ринальди после бегства Чезаре Марикьяре в Гальтарах просто нет. Обуянный гордыней осужденный уложит пару десятков ни в чем не повинных людей, прежде чем устанет и совершит ошибку. Дурацкий закон, он обрекает на смерть не только виновного, но и невинных. Можно подумать, Беатрисе и так мало горя!

Палату Справедливости затопила тишина. Мастер Коро на всю жизнь запомнил бьющие в стекла витражей солнечные лучи, поддерживаемый стройными колоннами четырех цветов неправдоподобно высокий потолок и ощущение неотвратимости беды. Беатриса казалась бледным полуночным призраком, вызванным безжалостным заклинателем средь бела дня, Борраска выглядел немногим лучше, хотя лицо его и было исполнено решимости. Его будущий убийца был спокоен, только бешено горели изумрудные глаза, и Диамни невольно вспомнил «Уходящих» мастера Сольеги. На картине у Владыки Волн глаза были такие же, как у Ринальди Ракана, – огромные, широко расставленные, цветом напоминающие лучшие северные изумруды. Но разве исполненный любви и горечи взгляд бога можно было назвать взглядом загнанного леопарда?! Нет! Наши тела, совершенные или уродливые, всего лишь сосуды для наших душ.

Гулко прозвенел гонг, и снова все стихло. Поднялся анакс. По закону, оглашая смертный приговор, повелитель Ракан должен снять венец, но Эридани этого не сделал.

– Эории, – сильный и ровный голос анакса, отражаясь от высоких сводов, и впрямь казался голосом высшей воли, – ваше решение справедливо. Приведенные доказательства неоспоримы. Ринальди из дома Раканов заслуживает страшной кары, но он не просто эорий. Он – наследник трона, прямой потомок всех Ушедших. Отказываясь признать свою вину перед лицом смертных судей, он отдает себя высшему суду. И да решат его судьбу Ветра и Волны, Молнии и Скалы. Завтра Ринальди Ракан, скованный и обнаженный, спустится в Лабиринт. Я, владыка Золотой Анаксии, Эридани из рода Раканов, замкну Капкан Судьбы, и да свершится воля Ушедших. Я сказал, вы услышали.

Беатриса Борраска вскрикнула и обхватила шею своего мужа, в первый раз за эти страшные дни дав волю чувствам. Эрнани попытался подняться, но сразу же упал на место, словно его толкнули, Энио Марикьяре опустил голову, Флавий Пенья сотворил знак, отвращающий зло, кто-то позади Диамни истерически захохотал.

– Да будет так, – произнес Абвениарх, возводя глаза к беломраморным сводам. – Да будет Ринальди ввергнут в Лабиринт, и да решится судьба его там, а мы умываем руки и молим Ушедших о возвращении и милости.

– Но не вымолите ее!

Художник обернулся и увидел вскочившего Ринальди. Ледяное изваяние исчезло, теперь осужденный напоминал ожившую молнию. Обычно ненависть уродует, но эпиарх-наследник в ненависти стал еще прекрасней.

– Ты! – в Палате Справедливости было не меньше двух сотен человек, но эпиарх видел лишь анакса. – Ты мой брат по крови, так будь же ты проклят этой самой кровью и моей невиновностью до последнего своего потомка! Пусть твое последнее отродье четырежды пройдет всё, что по твоей милости прохожу я! Ему будет хуже, чем мне, ведь на нем повиснут беды и подлости всех его предков, начиная с тебя. Он ответит за всех, слышишь, ты, пращур проклятых?! Невиновные будут платить за виновных и не расплатятся. А я вернусь и увижу, как они проклинают тех, кому обязаны своей участью. Да падут эти проклятья на твою душу, Эридани Ракан, где б она ни была, на твою душу и души всех твоих сообщников!

Лицо анакса дрогнуло, но ответить брату он не успел. Порыв ветра с шумом распахнул одно из забранных цветными витражами окон, обнажив кусок черно-синего предгрозового неба. Несмотря на тяжелые низкие облака, Цитадель заливал нестерпимо яркий свет. Видневшиеся в оконном проеме стены и часть Малого храма казались ослепительно-белыми.

За первым порывом ветра второго не последовало, напротив, на Цитадель спустилась давящая, чудовищная тишь, а затем в Палату Справедливости медленно и величественно вплыл багровый огненный шар размером с кошку. Немного задержавшись над судейским столом, он уверенно двинулся к Ринальди, постепенно меняя цвет с закатно-алого на оранжевый, желтый и, наконец, зеленый.

Когда небесный гость поравнялся с лицом эпиарха, он светился той же таинственной глубокой зеленью, что и взгляд осужденного. Сгусток изумрудного огня какое-то время провисел на расстоянии двух ладоней от лица эпиарха, словно вглядываясь в его душу, затем замерцал, распался на тысячи искр и исчез. Ринальди расхохотался, и тут же снаружи раздался оглушительный удар грома и хлынул ливень.

Это было совпадением! Служители плохо закрыли окно, а порыв ветра… Порыв ветра? Не тот ли это ветер, что помог Ринальди отшвырнуть эсператистского кликушу на невозможное для человека расстояние и трепал волосы эпиарха, когда даже легкие девичьи ленты на ограде храма – и те безжизненно повисли? Диамни словно наяву увидел запавшую в память картину – замершая площадь, неподвижная вечерняя жара и развевающаяся золотистая грива. Раканы от рождения наделены исходящей от самих Абвениев силой. Говорят, она подвластна лишь анаксу, но так ли это?

Осужденного увели. Он шел спокойно и устало, как воин, сделавший свое дело, он и был воином. Прежде, чем стал насильником и подлецом.

10

Мастер

Скованные ужасом люди зашевелились, лишь когда Ринальди и его стражи исчезли за тяжелой, окованной бронзой дверью. Палата Справедливости стремительно пустела. Судьи, свидетели, зрители разбегались, стараясь не глядеть друг на друга и не замечая хлещущего как из ведра ливня. Диамни был ничем не лучше остальных. Ему следовало отыскать Эрнани, но художник опрометью бросился прочь. Он понимал, что поступает трусливо и бесчестно, но был слишком подавлен и напуган, чтобы стать для кого-то поддержкой.

Лабиринты! Бесконечные подземелья, начинающиеся под городом и уводящие в глубь земли. Там, в бесчисленных переходах и галереях, все еще длится эпоха Абвениев. Говорят, подземелья связаны с четырьмя одинокими башнями, в которые входа с земли нет. Говорят, глубоко внизу, в окруженных негасимым холодным пламенем пещерах спят неотличимым от смерти сном изначальные твари и, охраняя их покой, бродит по бесконечным переходам сестра смерти. Говорят, в самом сердце Лабиринта расположен храм Абвениев, откуда можно к ним воззвать даже теперь. Говорят, уходя, боги остановили время в лежащих под Гальтарами катакомбах, и спустившийся туда станет бессмертным, но никогда не доберется до выхода. Говорят, там до сих пор плачет смертная возлюбленная Унда, и встреча с ней означает безумие. Люди многое говорят, сходясь в одном: внизу, под городом, творятся странные и страшные дела.

Очень долго входы в подземелья стояли открытыми, и неудивительно: люди в здравом уме туда не совались, однако, чем дальше уходили времена богов, тем смелей и нахальнее становились смертные. Искатели сокровищ, преступники, несчастные влюбленные стали спускаться в пещеры, и больше их никто не видел. Потом кто-то заметил, что всякий раз, когда в Лабиринте исчезал человек, где-то объявлялось чудовище. То ли подземелья, забирая одних, отдавали верхнему миру других, то ли оказавшиеся внизу безумцы меняли свое естество, становясь подобием изначальных тварей.

Шестьст лет назад Тайрани Ракан с огромным трудом выследил и уничтожил вырвавшегося из подземелий полузмея-убийцу. Победив ненасытную тварь, Тайрани создал Капканы Судьбы – магические замки, подвластные только тому, кто их запер, и превращавшие в живую статую любого, коснувшегося запертых дверей хоть бы и через полу плаща.

Анакс собственноручно закрыл все входы и выходы в Лабиринт. С тех пор в подземелья по доброй воле не входил никто, но дважды «Дорогой в один конец» уходили эпиархи, обвиненные в государственной измене и не признавшие своей вины. Теперь настал черед Ринальди. Страшная судьба, но негодяй ее заслужил. Погибнет только преступник, а старик Борраска и принявшие его сторону судьи уцелеют. Решая судьбу брата-насильника, Эридани поступил справедливо и мудро, но как же ему сейчас тяжело. Конечно, сознание собственной правоты и чистой совести поддерживает, и все равно Диамни ни за что на свете не хотел бы оказаться на месте анакса.

Как всегда, когда на душе у молодого художника было особенно скверно, он решил навестить Лэнтиро. Нужно показать мастеру наброски, посоветоваться о картине, посмотреть, как продвинулись вперед «Уходящие», и, в конце концов, он сегодня не в состоянии сидеть в своих комнатах! И тем паче не в состоянии видеть Эрнани. Да, это трусость, но художник не воин и не жрец-утешитель, он не обязан быть смелым и милосердным. Диамни торопливо собрал скопившиеся за последние дни рисунки, накинул плащ и покинул Цитадель.

Гальтарцы уже знали и о приговоре, и о проклятии. Город казался настороженным, как одичавшая кошка, немногочисленные прохожие торопились по своим делам, стараясь держаться поближе к стенам домов. Люди были напуганы, и неудивительно – Лабиринт таил в себе угрозу, и тревожить его было небезопасно. Пусть дважды обошлось, но раз на раз не приходится.

Мастер тоже все знал, постаралась домоправительница, которая выбалтывала новости чуть ли не до того, как они случались.

– Ты мне не нравишься, – великий художник внимательно посмотрел на своего лучшего ученика, – хотя сегодня мне не нравится никто, и меньше всего я сам. Боюсь, нам опять придется пить. На сей раз для храбрости.

– Я готов, – через силу улыбнулся Диамни и торопливо добавил: – Я принес наброски… Их много, я не успел отобрать.

– Хотелось побыстрее удрать из Цитадели? – Сольега, как всегда, попал в точку и, опять-таки как всегда, этого не заметил. – Давай! Чем больше рисунков, тем больше толка. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь.

Диамни молча протянул наброски учителю и тихонько сел рядом. Сердце художника отчаянно колотилось. Так было всегда, когда Лэнтиро смотрел его работы. Каков будет приговор? Коро надеялся на лучшее и отчаянно боялся худшего.

Если Лэнтиро скажет «нет», картины не будет, хотя бы все остальные художники этого мира сказали «да».

Молодой человек с волнением наблюдал за лицом мастера, а тот внимательно и неторопливо изучал набросок за наброском. Смотрел, возвращался назад, снова смотрел, принимался выискивать в общей пачке какой-то из эскизов. У Диамни отлегло от сердца: если Сольега что-то отвергал, он делал это сразу, и он никогда еще не рассматривал работы своего ученика так долго. Значит, «Демон» будет!

Наконец Лэнтиро отложил наброски.

– Достойно. – Какое странное у него лицо! – Весьма достойно.

– Благодарю, мастер.

– Это я должен тебя благодарить. Ты не просто смотрел, ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили?

– Да.

– Диамни, – что-то в голосе учителя заставило ученика напрячься, – ты ручаешься за точность изображенного? Ты провел эти дни в суде, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши?

– Клянусь Вечностью, – Диамни уже ничего не понимал, – я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг – прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Я спешил, чтобы успеть… Счастье, что Ринальди сохранял одно и то же положение – у меня никогда не было такого натурщика!

– Мой мальчик, – старый художник накрыл руку Диамни своей, – я не сомневаюсь ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде, чем сказать тебе то, что я скажу, мне надо убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.

– Но на его стороне никого не было и не могло быть.

– Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.

Мастер не может ошибаться, но… Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или учитель считает, что изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив.

– Мастер, я… я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил…

– Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек и наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как и то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты изобразил. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, – мастер перевернул песочные часы, – а потом мы поговорим.

Диамни кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега давно научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки. Совершенное лицо, обрамленное светлыми, чуть волнистыми волосами… Анфас, профиль, пол-оборота, три четверти. Дерзкая ухмылка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза… удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, даже не «не верит» – не понимает, как здесь оказался и что происходит.

Почему ему никто не верит? Почему ему не верят те, кто знает его с рождения…

– Время вышло, Диамни. – Великий Сольега пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя. – Что скажешь?

– Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хоть и не подает виду.

– Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив своим судьям гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросать, это безбожно!

– Мастер, но что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.

– Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, – выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен с ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи… скажи, что должен закончить картину.

11

Эпиарх

Каждая из двухсот двадцати шести ступенек Рассветной башни сама по себе была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из братьев Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут к Эридани, а тот… тот слишком анакс, он не допустит разговора с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещают дорогу уходящим во тьму.

Признавшемуся и смирившемуся разрешается покончить с собой, но Рино не признается. Эрнани знал упорство брата и то, что должен сделать, тоже знал. Булавка с ядом! Один укол, и ты свободен от земных мук. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце концов, он не анакс, а всего лишь младший в роду калека, какой с него спрос?

Стража у дверей если и удивилась появлению эпиарха, то виду не подала. Все стало ясно, когда высокий хмурый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри – сонный воин и синий рассветный утешитель с приторным лицом.

– Мой эпиарх!..

– Да, это я, – спокойно сказал жрецу Эрнани. – Оставьте нас. Оба.

– Мой эпиарх, это невозможно. Долг пред Ушедшими и моим анаксом повелевает мне остаться. Я могу лишь отослать воина.

– Я желаю говорить с братом наедине,  Ринальди спит, повернувшись к двери спиной, а может, не спит, а притворяется, – и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.

Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:

– Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.

Охрана не должна покидать башню – существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем… Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному серебряной розой.

– Ждите за дверью, – бросил юноша, – наш разговор вряд ли затянется.

– Повиновение эпиарху.

Тяжелая дверь захлопнулась, и они остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цепи.

– Рино… – пробормотал Эрнани.

– Рад тебя видеть. – Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. – Что велел передать мой венценосный брат?

– Ничего. Я соврал, чтобы они ушли.

– Соврал?! – глаза Ринальди вспыхнули, он рванулся вперед, но цепи удержали бы и коня.

– Я должен был тебя увидеть. – Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. – Какие тяжелые… Зачем?

– Видимо, так надо. – Ринальди улыбнулся одними губами. – Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, завтра наденут другие, полегче.

– Рино, – юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: – Ты знаешь, я ведь калека… Я не хотел жить таким…

– Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима!

– Тебе не понять…

– Да уж куда мне, – подтвердил узник.

– Ты смеешься.

– Смеюсь и буду смеяться! Всем назло, но я тебя перебил. У тебя неприятности?

– У меня? Ринальди… Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?

– Меня ждут катакомбы, – ровным голосом сообщил эпиарх-наследник, – тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.

– Почему ты не признаешься, ну почему?!

– Лэйе Астрапэ, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.

– Беатриса – не шлюха! Ее мучили, пытали…

– Ну так возрыдай на ее несчастья, а чего ты хочешь от меня?

– Рино, я понимаю. Ты… ты сначала не хотел ничего дурного, просто злился на Борраску за Чезаре, и что он послушал Эридани и отослал тебя из армии… и ты терпеть не можешь, если тебе перечат.

– Это правда, – брат вновь улыбался, – не могу.

– Вот видишь… Когда Беатриса тебе отказала, она… Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты мне рассказывал?

– Помню. Теперь мне кажется, я поторопился, сморчок в самом деле что-то почуял. Не во мне, до жены Борраски я не дотрагивался.

– Она же беременна от тебя!

– Значит, это она дотрагивалась до меня, когда я был пьян. Мало ли женщин забирались ко мне в постель.

– Зачем ты лжешь? – выкрикнул Эрнани. – Я пришел помочь тебе, а ты…

– Мы знакомы семнадцатый год, будущий эпиарх-наследник. Если ты веришь в мою вину, нам говорить не о чем.

– Ринальди, а как мне не верить? Как?! Ни одно твое слово не подтвердилось, тебя обвинили не только Беатриса, но и ее слуги, твоя подруга, даже твоя кровь!

– Как не верить? – Брат на мгновенье задумался. – Похоже, никак. Хотя я никогда бы не поверил, обвини тебя кто-нибудь в том, что ты хочешь прикончить нас с Эридани и завладеть троном. Не поверил бы, даже разверзнись небеса и вернись Ушедшие Боги.

– Как ты можешь такое говорить?!

– Так же, как ты и Эридани, – Ринальди махнул рукой, глухо и насмешливо звякнула цепь. – Ты веришь, что я полгода насиловал жену старика Лорио. Почему бы мне не поверить, что ты собрался стать анаксом? Нет, братец, я не настолько добр, чтоб ради твоего спокойствия признаться в подлости, которую не делал.

– Ради моего спокойствия?! – подался назад Эрнани. – Спокойствия?!

– Разумеется. Ты бы с чистой совестью проводил меня в пещеры, ибо это справедливо, а потом принялся меня оплакивать, ибо я твой некогда любимый брат. Разве не так?

– Ты сошел с ума!

– Напротив, никогда не был в столь здравом рассудке, как сейчас. Эридани раздулся от осознания собственной праведности. Еще бы, осудил родную кровь! Великий анакс! Справедливый анакс! Неподкупный анакс! А тебе ужасно хочется стать всеобщим утешителем, но мне ни от тебя, ни от Эридани не нужно ничего. Слышишь? Ничего! Ни поучений, ни прощений. Но и я вас не прощу.

– Ринальди, почему ты так со мной разговариваешь? Я хочу помочь тебе…

– А как еще прикажешь с тобой говорить?

– Тогда мне лучше уйти…

– И впрямь лучше, – согласился Ринальди, – меня тошнит от твоего присутствия, а каяться я не собираюсь. Не в чем, знаешь ли.

Эрнани вскочил и забарабанил в дверь. Открыли тотчас. Подслушивали? Вряд ли. Слишком толстые доски и слишком много ушей.

– Мой эпиарх уже уходит?

– Да, – вздернул подбородок юноша, – я сказал то, что должен.

А что он был должен? Вырвать у Рино признание? Кому это нужно? Ринальди виновен, в этом нет сомнения, почему же он нападает, а не защищается? Брат умрет в коридорах Лабиринта, страшно умрет, но он сам выбрал свою судьбу. Откуда в нем столько злобы, лжи, презрения ко всему святому, ну откуда?! Прежде брат не был ни лживым, ни злым, ни жестоким. Когда же в него вселился этот демон? И почему? Неужели эсператисты правы и все зло в мире от гордыни и нежелания открыть свое сердце перед Создателем? Перед Создателем или перед Ушедшими Богами? Так ли важно, перед кем, главное – зло, которое мы носим в себе.

– Моему эпиарху нужна помощь при спуске?

– Нет. Я сам.

Эрнани и в самом деле спустился сам, хотя дважды чудом не упал, настолько узкой и неудобной была лестница. В небе молнией мелькнула белая ласточка. Белая ласточка… Символ Ветров, герб рода Борраска, знамение того, что все правильно. Рассказать Эридани о встрече? Зачем? Хотя, если правда так или иначе всплывет, он не станет лгать, просто не скажет о булавке с розой. В конце концов, она еще может пригодиться ему самому, а Ринальди не спасти. Эридани это понял намного раньше, потому и сказал, что Рино для них потерян. Анакс всегда любил Ринальди больше прочих братьев, но он – глава дома Раканов и должен думать о высшем, как бы больно ему ни было.

12

Мастер

Эрнани сидел у окна, на его коленях лежала раскрытая книга, но вряд ли юноша думал о том, что в ней написано.

На стук двери эпиарх обернулся и широко распахнул глаза, внезапно став похожим на Ринальди. Та же врожденная грация и обреченность.

– Диамни… Я думал, урока сегодня не будет.

– Его и не будет. – Художник, отвечая на молчаливую просьбу, сел напротив своего ученика. – И все-таки я пришел ради живописи.

– Да?

Дети Заката, сколько безнадежности в этом голосе! Правда вернула бы беднягу к жизни, но подстроивший Ринальди ловушку подонок слишком много знает о том, что творится во дворце. Нельзя рисковать. Никто не должен усомниться, что Диамни Коро думает лишь о картине, на которой осужденному предстоит изображать демона.