От войны до войны Камша Вера

1

Мастер

– Мой эпиарх[1], вытяни руку с кистью и заметь, как соотносятся части лица друг с другом, а потом отметь такое же соотношение на рисунке, – Диамни Коро, крепко сбитый молодой человек, ободряюще улыбнулся худенькому сероглазому юноше, почти подростку, – это совсем несложно.

– Несложно, но у меня никогда не получится, – юноша аккуратно отложил кисть, – у меня вообще ничего не получается. Ни в чем и ни с кем. Я даже не могу тебя заставить называть меня по имени.

– Прости, Эрнани, – художник покаянно вздохнул и вдруг засмеялся, отчего его на первый взгляд заурядное лицо стало необычайно привлекательным, – только я – простолюдин, а ты – эпиарх. Через такое, знаешь ли, переступить трудно.

– Я понимаю, – быстро заверил Эрнани и, чуть поколебавшись, добавил: – Мне следовало родиться в другой семье, там моя беспомощность не так бы бросалась в глаза. Хорошо, что я младший, мне можно остаться никем.

Диамни предпочел промолчать. Конечно, Эрнани Ракану никогда не стать воином; с его болезнью это просто невозможно, но хороший правитель отнюдь не обязан махать мечом лично. При хорошем правителе не бывает ни войн, ни восстаний и в цене не оружие, а статуи и картины.

Покойный анакс приказал обучать младшего брата живописи потому, что великий Лэнтиро Сольега с детства страдал той же болезнью ног, что и эпиарх. Сольега победил свою беду, но чтобы стать великим мастером, быть калекой мало – нужно, чтобы весь свет сошелся на кончике твоей кисти, а мысли Эрнани далеки от гипсовых голов и глиняных ваз. Беднягу тянет в большой мир, который от него отворачивается. Эпиарх мечтает о воинских подвигах, неизведанных краях, любви… Конечно, юноше не грозит одиночество, но он достаточно умен, чтобы понять: в нем ценят брата анаксов, а не его самого.

– Мой эпиарх… Эрнани, вернись с облаков на землю! Скоро стемнеет, а при светильниках тени ложатся совсем иначе.

– Да как бы они ни ложились, толку-то!..

В обычно спокойных серых глазах мелькнула бешеная искра, отчего юноша стал похож на своего братца Ринальди, не к ночи будь помянут. Не то чтоб Диамни не любил нынешнего наследника трона, но в присутствии Ринальди ощущал себя вбежавшим в логово леопарда кроликом. Увы, Эрнани на эпиарха-наследника разве что не молился, именно таким – бесшабашным, отчаянным, острым на язык, по его мнению, и должен был быть настоящий мужчина.

К несчастью, Ринальди был хорошим братом; хорошим в том смысле, что, маясь в столице от безделья, навещал калеку чаще занятого государственными делами Эридани. Другое дело, что после болтовни о войнах, охотах и любовных победах юноша становился еще несчастней. Диамни несколько раз порывался поговорить с Ринальди начистоту, но не решался. Средний из братьев Раканов был не из тех, кто станет слушать безродного мазилу, а нарываться на грубость художнику не хотелось.

– Эрнани, если ты хочешь научиться рисовать…

– А я не хочу! – с неожиданной яростью перебил ученик. – Мне велел Анэсти, но у меня ничего не выходит. И не выйдет, потому что я не хочу.

– Скажи об этом братьям.

– Зачем? – Ученик упрямо сжал губы. – Тогда мне пришлют жреца-утешителя[2], или чтеца, или геометра. Или еще кого-нибудь, чтобы меня занять, и будет только хуже. С тобой я хотя бы могу не врать. Давай лучше рисовать будешь ты, а я просто смотреть.

– Эрнани, мне платят не за то, чтобы я рисовал.

– Тебе платят за то, чтобы я не лез на стену, – Эрнани откинул со лба светло-каштановую прядь, – и у тебя это получается. С тобой мне легче, чем без тебя, и у меня есть глаза. Ты рожден художником, только тебе не нравится дворец.

– Ты так думаешь?

– Да, иначе на твоих рисунках люди были бы лучше, а так… Когда я на них смотрю, то начинаю бояться Эридани. А Беатриса – она же мухи не обидит… Почему ты из нее сделал какую-то гиену, а из Ринальди леопарда?

– Твой брат в самом деле похож на леопарда, – улыбнулся художник.

– Похож, – согласился эпиарх. – С Рино ты прав и со старым Борраской, пожалуй, тоже, но остальные…

– Остальных исправлю. Сам не знаю, почему у меня так получается. Наверное, мне и впрямь тяжело среди знати.

– Просто ты очень гордый, – подсказал Эрнани, – вот тебе и кажется, что на тебя косо смотрят. А Ринальди все равно, кто чей родич, он или любит, или нет.

– Меня он не любит.

– А ты его еще больше не любишь. И зря.

Диамни пожал плечами. Он и впрямь опасался Ринальди с его красотой, наглостью и пренебрежением ко всему, что его сей момент не занимало. Художник про себя попросил Абвениев, чтобы Эридани наконец женился и обзавелся потомством. Оставлять анаксию на Ринальди опасно, а судьба старшего из братьев Раканов доказывает, что рок караулит государей точно так же, как и простых смертных. Если, конечно, это был рок.

– Когда государь наконец женится?

– В следующем году, – пообещал эпиарх, – осенью. Раканы всегда женятся осенью, но кто она, пока неизвестно.

Следующей осенью… Значит, наследник появится в лучшем случае еще через год! Если б Диамни Коро спросили, он посоветовал бы анаксу на это время отправить красавца Ринальди на столь любезную его сердцу войну. А если это невозможно, запереть в какой-нибудь отдаленной крепости и приставить к нему сотню храмовых стражников. Но Эридани Ракан не имел обыкновения советоваться с художниками.

2

Эпиарх

Диамни собрал свои кисти и ушел. Он был трижды счастлив, этот художник, – потому что родился здоровым, потому что до безумия любил свое дело и потому что не принадлежал к семье анаксов. Эрнани вздохнул и постарался сосредоточиться на гипсовом слепке. Совершенное в своей правильности лицо с пустыми белыми глазами вызывало тревожное чувство. Для Диамни Астрап был всего лишь копией знаменитой скульптуры, дляЭрнани Ракана – напоминанием о том древнем и чудовищном, что спало в его крови.

Эпиарх призвал на помощь всю свою волю и принялся за рисунок. На чистом листе начала проступать безглазая голова, окруженная похожими на змей локонами, и тут юноша заметил ошибку. Диамни тысячу раз объяснял, как должен располагаться рисунок, но у Эрнани изображение отчего-то вечно сдвигалось в верхний левый угол. Эпиарх задумался, что делать дальше – попытаться исправить, оставить как есть или начать сначала, и решил довести до ума то, что вышло. Слепые глаза Владыки Заката раздражали, и Эрнани неожиданно для себя самого пририсовал сначала зрачки, а потом и ресницы. Лицо на рисунке стало не таким отталкивающим, и ученик мастера Диамни, закусив губу, принялся переделывать бога в человека.

– И с какой это радости ты взялся за мою особу?

От неожиданности Эрнани вздрогнул, выронив грифель. За его плечом стоял Ринальди.

– Я не заметил, как ты вошел.

– Еще бы, ты так увлечен искусством. Вот уж не думал, что это заразно. Ты не казался человеком, готовым отдать душу за удачную картинку.

– Это Астрап. – Странно, на рисунке и впрямь Рино. Наверное, скульптор взял за образец если не кого-то из Раканов, то Марикьяре – кому, как не Повелителям Молний, походить на своего бессмертного прародителя?

– Ну, задумался? – средний брат дернул младшего за ухо. – Скажи хоть, о чем.

– Об Ушедших, – не стал темнить юноша. – Понимаешь, мы рисовали гипсовую голову, потом я зачем-то переделал ее в живую, и получился ты.

– Ты хочешь сказать, что я похож на это чудовище? – Ринальди кивком указал на скульптуру. – Будь это так, со мной ни одна женщина не то чтоб спать, разговаривать бы не стала. И вообще, не верится мне что-то в наше божественное происхождение.

– Почему?

– Да потому, что тогда бы наши предки обходились без армий. Не спорю, Раканы были великими владыками, но людьми, а остальное – сказки, хоть и полезные.

– Кольца Гальтар, Цитадель, Лабиринт – не сказки!

– Тот, кто все это возвел, и впрямь управлял силами, которые нам и не снились. – Ринальди был непривычно серьезен. – Только мир куда больше Гальтар при всей их… величественности. Анаксы зря пыжатся и корчат из себя преемников Ушедших. Пока анаксия в силе, это нетрудно, да и самолюбию льстит, но стоит хотя бы раз по-крупному проиграть, и все полетит к демонам. Если простонародье поймет, что им тысячелетиями повелевали лжецы, которые могут сжечь город, но не горы, нас сметут, как крошки со стола. И правильно сделают. Ты не покидаешь Цитадель, а мне здесь скучновато. – Брат залихватски подмигнул, и Эрнани почувствовал, что краснеет. Ринальди менял женщин, как рубашки, и не брезговал выходить на поиски приключений в одежде простолюдина.

Эридани пробовал унять эпиарха-наследника, но тот лишь смеялся и махал рукой. В конце концов анакс удовлетворился клятвенным обещанием Ринальди не повторять выходки своего побратима Чезаре, по весне сбежавшего с невесткой Повелителя Скал, и по возможности не трогать жен и дочерей эориев[3]. Впрочем, Эридани отнюдь не был уверен, что брат держит даже это слово.

– Эрно, – Ринальди снова смеялся, – прекрати думать о женщинах, они по большей части того не стоят! Так вот, я, как ты знаешь, частенько таскаюсь по тавернам и площадям. В последнее время Гальтары заполонили эсператистские проповедники.

– Эсператистские? – юноша непонимающе уставился на брата. – Я слышал это слово, но и только.

– Спроси при случае своего мастера. Он, надо полагать, в состоянии тебя просветить.

– Рино, ну сколько можно дразниться. Раз уж начал, договаривай, кто они и чего хотят?

– Эсператисты – это… – эпиарх-наследник на мгновенье задумался, – такие люди. Они считают, что наш мир и еще кучу таких же слепил некто, кого они называют Создателем, уж не представляю, зачем это ему потребовалось. Создал и ушел куда-то, но вернется. Когда-нибудь. Может – завтра, а может, через тысячу лет. Хороших наградит, плохих накажет. Хорошие – это, разумеется, те, кто слушает проповедников.

– А как же Ушедшие?

– Они теперь не боги, а демоны, которые захватили власть, когда Создатель отвернулся, а потом прослышали, что хозяин возвращается, и удрали.

– Бред какой-то…

– Бред, – согласился Ринальди, – но кому-то нравится. Если Эридани не покажет, кто в доме хозяин, лет через десять эсператисты попробуют нашу божественность на зуб.

– Пусть пробуют. Они узнают, что такое Сила Раканов.

– Ты и впрямь так думаешь? Тогда ответь, зачем потребовалось стаскивать старика Борраску с молодой жены и посылать в Гайифу давить очередной мятеж, не проще ли показать смутьянам Зверя? Зачем кормить солдат, прознатчиков и стражников, если достаточно глянуть в зеркало или сжечь на подносе пучок травы?

– Раканы вправе использовать Силу, только если речь идет о жизни и смерти анаксии.

– Разрубленный Змей! – Ринальди ловко подхватил брата на руки, перенес через комнату и усадил на широкий подоконник, а сам пристроился рядом. – Да будь у анаксов пресловутая Сила, они бы пускали ее в ход где надо и где не надо, а жрецы с менторами объясняли, что без этого Кэртиана погибнет, вымрет, рассыплется в прах и сгорит лиловым пламенем!

– Рино, – младший брат смотрел на среднего сразу с ужасом и восторгом, – ты же не станешь отрицать существование Капканов Судьбы и анаксианских регалий?

– Нет, конечно, но если у тебя есть кот, не выдавай его за льва. Что-то магия, безусловно, может, а мы и впрямь способны к ней больше других эориев, не говоря уж о простонародье, только войны, братец, выигрываются мечом, а мир – золотом. Не надо считать себя сильней, чем ты есть.

– Ты это Эридани скажи, – засмеялся Эрнани.

– Бесполезно. Наш анакс слишком серьезно относится к доставшимся ему от Анэсти игрушкам. Он скормит нас обоих Изначальным Тварям, или кто там на самом деле сидит в катакомбах, но не признает, что его распрекрасные реликвии всего лишь вещи, пусть и магические, и никакой божественности ему не дают.

– Ты все еще злишься?

– Злюсь, – кивнул Ринальди. – Противно болтаться в Гальтарах, когда на севере вариты, на востоке – саймуры, а на юге – мятежники. Борраске не разорваться, а Эридани втемяшилось в голову, что наследника надо держать в сундуке. Можно подумать, я – последний в роду, а Эридани – евнух.

– Ну, пока он не женится, тебе лучше не рисковать.

– Спасибо, брат. Ты – настоящий Ракан. Когда появятся наследнички, я, стало быть, могу позволить варварам себя убить, но не раньше. А если мне на голову черепаха свалится или меня чей-нибудь муж отравит, тогда что?

– Ты же не веришь в судьбу.

– Не верю, но анакс из меня получится отвратный. Мне от того, с чем носится наш венценосный братец, скулы сводит… И вообще, что за подлая привычка всех загодя хоронить?

3

Мастер

Когда Диамни Коро переступил порог мозаичного домика, Лэнтиро Сольега задумчиво рассматривал эскиз, изображавший четверых величественных мужей в сияющих доспехах.

– Что думаешь? – мастер протянул ученику набросок.

– Добротная работа.

– Именно что добротная – из Ваганики выйдет хороший ремесленник, но мастером ему не стать. Тебя что-то беспокоит?

– Да, мастер. Я – дурной учитель. Мне хочется рисовать, а не сидеть в Цитадели с эпиархом, которому нет дела до живописи. Ты во мне ошибся…

– Вряд ли. Мальчику не хочется учиться, но кто сказал, что я послал тебя учить живописи Эрнани Ракана? Я послал тебя учиться жизни, Диамни. Вот его, – знаменитый художник помахал перед носом ученика злополучным эскизом, – я пошлю только на рынок за лепешками.

– Что-то с печью? – в голосе Диамни послышалось беспокойство. – Я сейчас…

– Успокойся, – Лэнтиро укоризненно покачал головой, – ты не наседка, а с печью все в порядке.

– Зачем же тогда идти за лепешками?

– Незачем, – великий Сольега плутовато улыбнулся. – Ты так и не научился понимать шутки. Нельзя быть слишком серьезным, если ты, разумеется, не анакс и не жрец-утешитель. Итак, ты хочешь отказаться от урков?

– Да, но Эрнани… Он просит, чтобы я остался, но не хочет рисовать.

– Тогда останься и рисуй сам. Тебе нравятся Раканы?

– Трудно сказать… Эридани я видел близко всего несколько раз. Он выглядит властным, сильным и очень усталым. Мне кажется, анакс – справедливый человек, очень серьезно относящийся к своим обязанностям. Ринальди резок, сластолюбив, легкомыслен и жесток. Эрнани – очень милый юноша, к сожалению, влюбленный в своего беспутного братца.

– И эти люди оказались щитом Кэртианы на переломе эпох, – Сольега задумчиво потер переносицу, – законник, сорвиголова и калека. Это может быть как очень хорошо, так и очень плохо. Ты должен рисовать их, рисовать до одури. Натурщики глупы и нарочиты, а тебе посчастливилось оказаться в центре истинных страстей. В Цитадели должно смешаться все – предательство, верность, похоть, целомудрие, добро, зло, красота, уродство… Да, Диамни, тебе повезло! Хотел бы я вживую понаблюдать за анаксом, его братьями, высшими эориями, стражами, слугами, жрецами… Если роспись нового храма доверят мне, понадобятся все твои эскизы. Даже те, которые ты сам считаешь неудачными.

– Мастер… Откуда ты знаешь, что мне не нравится? Правду говорят: Лэнтиро Сольега – ясновидящий!

– Нет, всего лишь сидящий взаперти. Задерни занавеси и открой холст. Я хочу знать твое мнение.

– Это… это оно?!

– Возможно. Я еще ни в чем не уверен. Ты первый, кто увидит.

Он первый! Первый! Диамни с бьющимся сердцем раздвинул серые холщовые занавеси. Эту картину мастер начал полтора года назад, и она стала его жизнью. О чем бы и с кем бы ни говорил Лэнтиро, что бы ни делал, он думал о своем детище и вот сегодня решился показать его ученику.

Молодой художник мысленно сосчитал до сорока, поднял глаза и столкнулся со взглядами Ушедших Богов, вернее, уходящих. И как же они отличались от тысячекратно повторенных групп, украшавших храмы и богатые дома, какой нелепой выглядела попытка Ваганики передать величие и силу через напыщенность поз и бьющее в глаза сияние! Лэнтиро решил задачу по-своему, как, впрочем, и всегда!

Четверо еще не старых мужчин стояли на вершине горы, глядя вниз. Они прощались, уходили навсегда, оставляя то, что им дорого. Так нужно, таков их долг и их судьба, но как же мучительно рвать с тем, что составляет сам смысл существования!

Сольега не погрешил против канона, наделив Абвениев внешностью эориев из соответствующих домов и всеми традиционными атрибутами. Астрап был высок, строен, золотоволос и черноглаз, у его ног лежал леопард, а за спиной струился алый плащ с золотыми молниями. На плече Анэма сидела ласточка, белизна птичьих перьев казалась особенно ослепительной на фоне растрепанной смоляной гривы Владыки Ветров. Рядом застыл Хозяин Скал Лит. В серых глазах Уходящего были мука и обреченность, сильная рука бездумно сжимала ошейник огромного пса. Последний из Абвениев, Владыка Волн Унд, словно бы оторвался от остальных, подойдя к самому краю обрыва. Бледное узкое лицо, обрамленное каштановыми прядями, огромные зеленые глаза, загадочные и глубокие, как само море. Унд казался совершенно спокойным и даже улыбался, но мастеру Лэнтиро удалось передать нестерпимую боль, рвущую сердце бога. Нестерпимую даже в сравнении с тем, что испытывали его братья.

– Он все же оставил ее, – тихо произнес Диамни, – оставил, хоть и любил всей душой. Абвениаты не простят тебе этой картины, мастер.

– Пусть их, – махнул рукой Сольега, – но с чего это ты записал меня в еретики? Я все изобразил как должно.

– Мастер лукавит, – к Коро вернулась способность улыбаться, – он прекрасно знает, что делает. Трое прощаются с Кэртианой, четвертый со своей любовью, которую уносит с собой в вечность. Трое надеются вернуться, четвертый знает, что, если уйдет, возвращаться будет некуда. Трое исполняют свой долг, четвертый предает. Он предает, уходя, и предаст, оставаясь. И он все-таки уходит…

– Да, – кивнул Сольега, – ты понял правильно. Он ушел, она осталась, и никто не знает, смогла ли Оставленная умереть или любовь бога подарила ей вечную боль. Ее следы затерялись, а слезы высохли. Известно, что она не могла родить Унду сына, и ему пришлось взять другую женщину, от которой и пошел Дом Волн. Я нарисовал Уходящих, и если смогу нарисовать Оставленную, мой долг в этом мире будет исполнен.

– Не говори так!

– Отчего же? Каждый из нас приходит на землю во имя чего-то, просто многие об этом не задумываются. – Глаза Сольеги стали хитрыми. – Значит, тебе понравилось?

– Мастер! Ты еще спрашиваешь?

– Разумеется, спрашиваю. Я тщеславен, как все художники, просто некоторые считают нужным это скрывать. Мне думается, мы заслужили по кувшину хорошего вина, но вся беда в том, что по милости этого гнусного лекаря я не держу его в доме. Бегу от искушений, знаешь ли, но сегодня можно все. Да какое там можно, нужно! Ученик, ты пойдешь в лучшую таверну и раздобудешь нам лучшего вина, мы зажжем свечи и устроим себе праздник.

Диамни расплылся в невольной улыбке – радость учителя всегда его захватывала. Но какая картина! Ушедшие боги, какая картина!

4

Мастер

Лучшие вина в Гальтарах подавали в «Белой ласточке». Это было довольно далеко, но харчевня не закрывалась до глубокой ночи, а хозяин, как и все жители Гальтар, обожал мастера Лэнтиро. Диамни едва не рассказал явно продешевившему добряку о новой картине, но сдержался. Во-первых, «Уходящие» еще не завершены – небо не прорисовано и в нем не парит серая чайка Унда, а вовторых, молодой художник отнюдь не был уверен, что жрецы с восторгом примут таких Абвениев. Лучше всего, если первыми зрителями станут братья Раканы; то, что понравится анаксу, понравится и Абвениарху.

От мыслей о Лэнтиро и его творении художника отвлек звук свирелей и барабанный бой. Диамни и не заметил, как добрался до нового храма Ветров, где пришлось задержаться, пропуская молящихся. От Эрнани художник знал, что Беатриса Борраска, супруга стратега Лорио, каждый вечер молит Ушедших сберечь полководца и даровать победу его мечу. Последнее время Беатриса отчего-то предпочитала говорить с небесами в городе Ветров, хотя храмов в Цитадели хватало; говоря по совести, их могло бы быть и поменьше. Художник поудобнее перехватил оплетенный веревками бочонок и от нечего делать принялся рассматривать процессию, которой предстояло четырежды обогнуть помпезное здание.

Первыми шли Беатриса и сопровождавший ее Ринальди Ракан. Личико эории светилось восторгом и надеждой, приотставший на пару шагов эпиарх-наследник откровенно скучал. Диамни слышал, что отозванный венценосным братом из армии Ринальди рвется назад, на север, и в придачу терпеть не может жрецов, но Эридани был неумолим.

Художник отступил в тень – попадаться на глаза эпиарху, когда тот злился, было небезопасно: и без того вспыльчивый Ринальди в такие моменты превращался в сущего демона. Знал ли об этом выскочивший перед самым носом Беатрисы эсператистский проповедник, осталось тайной.

Юная женщина отшатнулась и замерла, испуганно распахнув огромные глаза, а эсператист вытянул худую, покрытую язвами руку, целясь куда-то между эпиархом и эорией, и возопил:

– Я вижу тебя насквозь, отродье беды! Ты носишь в себе Зло. Покайся! Создатель ведает все про всех, от Него ничего не скроется! Что б ни свершил и ни замыслил смертный, если он не открыт Создателю и слугам Его, не ждать ему милости за гробом. Все зло на свете от лжи пред лицом Его!..

Исступленные вопли завораживали. Смысла в выкрикиваемых оскорблениях и угрозах не было ни малейшего, однако люди медленно пятились от беснующегося проповедника и словно бы сжавшейся в комок женщины. Жрецы и храмовые служители откровенно трусили, а Беатриса ходила без охраны и свиты, словно и не была женой главы Великого Дома и лучшего полководца Золотой Анаксии, да и что могла сделать охрана? В таких случаях кто-то должен отдать приказ или подать пример.

– Для Него твоя ложь – шелуха! – надрывался проповедник, упорно тыча пальцем куда-то вперед. – Твое сердце черней зимней ночи. Ты – зло и вместилище Зла! Ты – проклятье Кэртианы, ты…

Ринальди прыгнл вперед, подхватил тщедушное дрыгающееся тельце, поднял над головой и с силой отшвырнул. Отчаянно вопя, кликуша пролетел над перевернутой тележкой, врезался в угол дома и замолк. Его череп был разбит страшным ударом; со своего места Диамни отчетливо видел отвратительные маслянистые брызги и темную кровь. Какой же мощью нужно обладать, чтобы сотворить такое! Или дело не только в силе рук? Художник торопливо перевел взгляд на эпиарха. Ринальди стоял совершенно неподвижно, слегка выставив вперед левую ногу и скрестив руки на груди. Поднявшийся ветер трепал светлые волосы наследника престола, напоминая о том, что это человек из плоти и крови, а не статуя и не картина. Сколько это продолжалось, художник не понял, затем откуда-то вылез откормленный кот с синим храмовым ошейником и, подергивая хвостом и принюхиваясь, двинулся к трупу.

Ринальди усмехнулся, очень медленно обвел глазами замерших гальтарцев и повернулся к дрожащей Беатрисе. Диамни не мог слышать, что они говорят друг другу, да художник этого и не хотел. Убитый был омерзителен, убийца – страшен. Безумный эсператист угадал: эпиарх – это зло. Страшно даже подумать, что станет с анаксией, со всей Кэртианой, если Эридани умрет бездетным, а венец и вместе с ним Сила достанутся Ринальди.

5

Эпиарх

Об исчезновении Беатрисы Борраска Эрнани узнал от брата. Эридани, похожий в своем четырехцветном плаще на огромный боевой корабль, вошел в комнату, когда они с Ринальди смеялись над поэмой Номиритана Энарского, расписавшего войну котов и собак так, словно это были люди.

Хмуро поздоровавшись, анакс прикрыл за собой дверь и обернулся к Ринальди:

– Мне сказали, ты тут.

– И в порядке исключения не соврали. Ты только послушай: «Я презираю хвостами крутящее племя, псы рождены пресмыкаться, и в этом их глупое счастье», – это кот говорит. А собака ему отвечает: «Твари негодные, вы для себя лишь живете, вам никогда не понять, что такое служенье и верность».

– Прекрати! – Густые брови Эридани сошлись к переносице. – О Номиритане потом, хотя не думаю, что ты оказываешь Эрно услугу, снабжая его подобными виршами.

– Ну что ты, – Эрнани виновато улыбнулся, – это так занятно…

– Сказал же, о котах и писаках потом. Ринальди, где Беатриса?

– Борраска? – удивленно переспросил Рино. – Откуда мне знать? Видимо, на своей вилле.

– Ее там нет, уехала с двумя служанками прошлым утром. Сестра Лорио полагает, что в храм. К вечеру эория не вернулась, на вилле решили, что она осталась в Цитадели или в городском доме, только Беатриса не появлялась ни там, ни там.

– Значит, старик рогат, – покачал головой Ринальди. – Что ж, этого следовало ожидать. Не скажу, что я в восторге, но жениться в пятьдесят с лишним на семнадцатилетней и пропадать на войне – недальновидно.

– Рино, – Эридани сдерживался из последних сил, – если ты знаешь хоть что-то, скажи. Лорио оставил жену на меня, что я ему скажу? Беатриса не из тех, кто сбегает с любовниками, кому это знать, как не тебе!

– Да, я не в ее вкусе, – зевнул Ринальди, – и это, к счастью, взаимно.

– Прекрати валять дурака! – на скулах анакса заходили желваки. – Я знаю, что ты в маске забрался к Беатрисе в спальню и она тебя выставила. За какими кошками тебя туда понесло?! Что ты там делал?

– Ничего, – пожал плечами эпиарх. – Вежливость требует добавить «к сожалению», но Беатриса в ночной рубашке еще хуже, чем в платье. Созерцать ее обнаженной меня, скажем так, не тянуло, это тебе нравится спать на терках.

– Ринальди!

– Ты спросил, я ответил.

– Я не просил тебя обсуждать внешность эории Борраска. Что ты делал в ее спальне?

– Собирался ее спасать. Мне передали письмо от ее имени и с ее печатью. Дескать, за ней охотятся эсператисты, она не знает, что делать, подозревает кого-то из родичей Лорио, но не может доверить бумаге всего, что знает, и просит меня после полуночи пробраться к ней в спальню. Окно обещала оставить открытым. Так, кстати, и было.

– Письмо сохранилось?

– Нет, я его порвал.

– Ты всегда так делаешь?

– Почти.

Это было правдой. Ринальди не хранил писем, возможно, потому, что слишком часто менял любовниц. Не врал он, и когда говорил о своих пристрастиях. Брат предпочитал чернокудрых смешливых красоток, полногрудых и широкобедрых. Хрупкая болезненная Беатриса с ее льняными волосами и лучистыми голубыми глазами была ему без надобности. Видимо, Эридани подумал о том же, потому что лицо его прояснилось.

– Какое счастье, что Лорио не женился на корове, иначе тебе бы никто не поверил. – Улыбка анакса погасла так же быстро, как и появилась. – Что ж, придется перерыть все эсператистские притоны и допросить слуг. Если письмо писала не Беатриса, то кто-то из ее окружения.

– Пускай заодно поищут и Гиндо, бездельник опять удрал. Наверняка увязался за какой-нибудь сукой.

– Твой пес старается не отстать от хозяина, только и всего.

– Верно. – Наследник прищурил глаза. – Эсператисты эсператистами, но Лорио второй раз не женится. Нельзя забывать возможных наследников, Дом Ветров – штука вкусная.

– Ринальди, раз уж ты заговорил о женах… Тебе придется жениться одновременно со мной.

– Как скажешь, но, – эпиарх предупреждающе поднял палец, – вопервых, избавь меня от скелетов, какими бы знатными они ни были, а вовторых, моя будущая благоверная должна понимать, что, кроме супружеского долга, ей особо рассчитывать не на что.

– Кот гулящий, – анакс беззлобно стукнул брата по плечу, – и когда ты только уймешься?

– Коты не унимаются никогда, – с гордостью сообщил Ринальди, листая творение Номиритана. Вот: «Те, кто считает, что любимся мы лишь весною, мало что знают о племени нашем великом. Осенью, летом, зимой, всегда мы к посеву готовы…» М-м-м, то, что идет дальше, и впрямь при анаксах и добродетельных юношах вслух лучше не произносить.

6

Мастер

Первым порывом мастера Коро было увести Эрнани с Анэмовой площади, где они зарисовывали старые кипарисы. Вернее, Диамни рисовал, а Эрнани просто сидел рядом, и все же непонятное напряжение первым почувствовал не он, а увлеченный работой художник. Именно в этот миг следовало встать и убраться, но мастер промедлил, а потом стало поздно – из-за Рассветной башни почти выбежала обнаженная женщина, явно беременная, за которой следовали несколько десятков человек. От неожиданности Диамни вскочил, уронив дощечку для растирания красок, а женщина до странности легким и стремительным в ее положении шагом проскочила невольных зрителей и, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановилась у серебристо-серой плиты, на которой был выбит знак Ветров. И тут художник ее узнал. Пропавшая в начале прошлой осени Беатриса Борраска… Но, дети Заката, что же с нею сталось!

Эория была бледна и худа, словно после длительной болезни. И без того маленькое личико стало совсем крохотным, и в нем не было ни кровинки, а обведенные черными кругами глаза горели каким-то исступленным огнем.

Диамни никогда не имел дела с беременными, но даже ему было ясно, что Беатрисе скоро рожать. Затем художник сообразил, что ребенок эории не может быть от усмирявшего гайифских мятежников мужа. Мастер Коро ошалело разглядывал замершую на сером камне фигурку с огромным животом, ничего не понимая и опасаясь худшего. Несмотря на охватившее его предчувствие беды, Диамни оставался художником – он бы и рад был ничего не видеть, но глаз непроизвольно отмечал синяки на щеке, руках и бедрах, какие-то отметины, похожие на плохо зажившие укусы, следы от веревок на руках и шее. Льняные волосы эории Борраска, прежде составлявшие предмет зависти множества красавиц, были растрепаны и спутаны, набухшие соски казались кровавыми ранами.

Анэмова площадь стремительно заполнялась дворцовыми слугами, свободными от стражи воинами, оказавшимися поблизости эориями и жрецами. Если Беатриса в таком виде шла через нижний город, то за ней валила целая толпа, хорошо, что в Цитадель вправе входить лишь эории и те, кто служит им и анаксу. И все равно народу собралось слишком много. Дамни с наслаждением разогнал бы любопытных бичом для скота, но он был всего лишь безродным художником, приставленным развлекать калеку-эпиарха, и мог лишь дивиться человеческой черствости. А вот Беатрису чужие взгляды, похоже, не задевали. Глядя на топтавшуюся по вихрю Анэма женщину, Диамни все больше убеждался, что она повредилась рассудком. Несчастную нужно увести. Кто бы ни был отцом ее ребенка, сейчас это неважно. Кажется, он сказал это вслух, потому что Эрнани сжал руку художника и прошептал:

– Она здесь по Праву Ветров.

– По праву? – Диамни совершенно не к месту подумал, что юноша, вероятно, впервые видит обнаженную женщину во плоти.

– Принадлежащий к великому дому ступает на его знак, когда требует защиты Абвениарха и суда анакса.

Конечно! В Цитадели четыре башни и четыре площади, посредине каждой – плита с символом. Почему он никогда не задумывался, зачем все это? Древние ничего не делали просто так, но что случилось с Беатрисой? Она беременна, и явно не от мужа. Борраска с, как выразился мастер Лэнтиро, полупобедой возвращается из Паоники лишь через несколько дней. Хорошая же новость его ждет!

Рваные звуки свирелей возвестили о появлении Абвениарха, чья резиденция находилась по другую сторону Рассветной башни. Богопомнящий медленно, с достоинством, пересек площадь и остановился перед замершей женщиной, опираясь на серебристый Весенний посох.

– Именем Ушедших, дочерь Анэма! Ты просишь милосердия или справедливости?

– Справедливости! – выкрикнула Беатриса. – И вместе со мной ее ждут все жители Гальтар! Богопомнящий, я не думала, что под небесами может существовать подобное зло, но оно существует… Оно ходит, смеется, топчет самое святое, что есть в наших душах…

– Успокойся, дочерь Анэма. – Абвениарх говорил очень медленно и очень ласково. Он был умным и опытным человеком, а Беатриса – отнюдь не первой безумицей, которую ему приходилось успокаивать.

– Нет и не будет мне покоя, пока этот человек… Нет, Богопомнящий, это не человек! Люди и даже звери не могут быть такими! Его должны покарать… – Голос женщины задрожал. – Во имя Оставленной и всех слез ее, он не должен уйти!

– Анакс справедлив, – мягко произнес Богопомнящий, – а слуги Ушедших милосердны. Кто твой обидчик и что он сотворил?

– Мой обидчик? – Огромные глаза стали еще больше, казалось, женщину безмерно поразило это слово. – Мой обидчик?.. Прошлой осенью я отправилась в храм Анэма… Я каждый день молила Ушедших о милости к моему супругу, но я… В тот день я не добралась ни до храма, ни до города. Меня похитил Ринальди Ракан! Моих спутников, кроме возницы, оказавшегося сообщником эпиарха, убили, а эпиарх… Я умоляла его отпустить меня, говорила о чести эориев, о воинской славе, о том, как его любит мой супруг, но Ринальди думал лишь о мести. Нам обоим! Лорио отослал его из армии, а я… я отказала ему в любви. Тогда эпиарх решил взять меня силой. И взял… Он приходил каждый день, пока не убедился, что я понесла. Тогда он отдал меня своим слугам и своей собаке, а сам смотрел… Вместе со своей новой женщиной. Смотрел и смеялся. Потом ему наскучило и это, он приказал меня убить, но двое из слуг и… и Василика… Они оказались добрыми людьми. Они боялись Ринальди, но не смогли смириться с убийством… Они отравили пса и помогли мне бежать. Они готовы подтвердить, что я не лгу, если их защитят от… от…

– Я слышал твои обвинения, дочерь Анэма. – Голос Богопомнящего был по-прежнему мягок, голос, не глаза. Еще бы! Жена главы одного из Великих Домов и лучшего полководца анаксии обвиняет брата и наследника анакса.

– Я тоже слышал. – Диамни не понял, откуда вышел Эридани. Загорелое лицо анакса казалось маской. Он сбросил плащ и передал одному из воинов. – Я стану говорить с тобой, эория Борраска, но лишь когда ты прикроешься.

Беатриса вздрогнула, когда на ее плечи лег четырехцветный плащ. Эридани был высок даже для мужчины из рода Раканов, эория Борраска не достала бы ему и до плеча. Плащ не только закутал женщину с головы до ног, но и церемониальными складками лег на камни двора. Прикрыв наготу, Беатриса разом утратила всю свою решительность и ярость. Испятнанные многочисленными синяками руки вцепились в толстую материю, неправдоподобно огромные глаза моляще и потерянно глядели на Эридани.

– Итак, – раздельно произнес тот, – ты обвиняешь моего брата Ринальди в похищении и насилии?

Беатриса опустила голову, спутанные льняные пряди почти полностью скрыли ее лицо.

– Да или нет? – голос был бесстрастен, но Диамни почти не сомневался: будь на то воля анакса, женщина до Цитадели не добралась бы.

– Да, – пролепетала она, – это правда…

– Приведите эпиарха-наследника, – распорядился Эридани и замолк. Молчали все – слуги, стражники, эории. Диамни навсегда запомнил эту сцену – серебристая Рассветная башня, часть блестящей на солнце стены, вековые кипарисы, загадочные и настороженные, словно закатные кошки, и маленькая растрепанная женщина в очень длинном плаще. Художник видел, что Беатриса держится из последних сил, худенькое личико казалось алебастровым, губы посинели, а багровые пятна на бескровной щеке выглядели нелепо, словно пятна краски.

Ожидание было недолгим – эпиарх был из тех, кого трудно найти в постели ночью и проще простого поздним утром.

Видимо, воин, ходивший за Ринальди, рассказал ему, зачем его призывает анакс, потому что красивое лицо эпиарха не выражало ни удивления, ни сострадания, ни страха. Только брезгливость.

– Мой анакс хотел меня видеть.

– Да. Эория Борраска обвиняет Ринальди Ракана в насилии. Что ответит обвиненный?

– Ложь, – эпиарх усмехнулся, и это показалось Диамни чудовищным. – Эория провела зиму с пользой и удовольствием, но потом вспомнила, что у нее есть супруг, и испугалась.

– Ринальди! – Отчаянный крик Беатрисы заставил художника вздрогнуть. – В тебе осталось хоть что-то человеческое?!

– Кто знает, но моя суть, эория, не имеет никакого отношения к твоему животу. – Наследник повернулся к Эридани: – Я клянусь, что она или безумна, или заметает следы, а ее так называемые свидетели подкуплены или запуганы.

– В том числе и некая Василика?

– Василика? – Ринальди приподнял бровь. – Ах да, Василика… Родимое пятно в виде полумесяца под левой грудью и черные волосы до колен. Тогда это не страх, а золото. Если моя любовница меня продала, то взяла она дорого.

– Эория утверждает, что Ринальди Ракан отдал ее сначала своим слугам, затем своему псу.

Анакс говорил о брате так, словно его здесь нет. Видимо, это что-то означало, но Диамни не знал, что именно.

– А что говорит пес?

Воистину у этого человека нет ни души, ни сердца!

– Пес убит. Чтобы эория могла бежать, один из сочувствовавших пленнице слуг подсыпал собаке яд.

– Значит, Гиндо сначала украли, а потом отравили для пущей достоверности. Бедняга… Если это, разумеется, был Гиндо.

– Ринальди Ракан отрицает свою вину?

– Да.

– Беатриса Борраска настаивает на своем обвинении?

– Мой анакс! Это сделал он… он…

– Прошу назвать имя.

– Ринальди Ракан, брат и наследник моего анакса!

– Что скажет Абвениарх?

Богопомнящий говорить не спешил, с многозначительным видом глядя в небо. Его не торопили – как же, непредвзятый и милосердный судия!