Пластун Лиховид Владимир

Глава 19

Курень двинулся дальше в город. Мимо крепости казакам тоже пришлось продвигаться перебежками, пригибаясь и укрываясь, за чем придётся. Тут пальба шла вовсю – турки били со стен по запорожцам из ружей и пускали тучи стрел. Через открытые ворота крепости они уже несколько раз пытались атаковать казаков и прорваться к причалам. Целая гора скошенных картечью окровавленных трупов в шароварах и длиннополых халатах громоздилась перед воротами. Стоны и молитвы на турецком языке раздавались оттуда…

Выстроив пушки вряд, гармаши Москаля ловко перезаряжали их и палили безпрестанно по толпившимся за телами убитых товарищей турецким воинам. Укрываясь за телегами и арбами, запорожские стрелки осыпали стены крепости ответным свинцовым дождём. Время от времени то чалма, то тело турка вываливалась из-за зубцов и шлёпалось на землю. И мёртвые казаки, раскинув ноги в широких шароварах, лежали у разбитых ядрами пушек…

– Жарко хлопцам у сей фортеции поганской! Но ничего! Москаль турок из ворот не выпустит, сие точно. Дело воинское знает добре, не зря был головой пушкарей у ихнего царя Ивана! – прокомментируя события у крепости Славко.

Ожидая подходившие сотни, юноша наблюдал за боем с трепетным восторгом. Вот это дело; вот это жизнь! Настоящая война!

С восхищением Иван смотрел на казаков. В самые страшные и опасные моменты сражения, запорожцы излучали спокойное мужество и какое-то задорное веселье. Трёхэтажный мат, божба летели со всех сторон. Даже покалеченные, раненные сечевики предпочитали оставаться рядом с товарищами, заряжая им ружья или просто наблюдая за боем.

– Давай хлопче, веди скорише!

Очнувшись, Иван кивнул атаману и заспешил вперёд. Миновав крепость, казаки углубились в узкие улочки Кафы. Уже совсем рассвело, и солнечные лучи разгоняли остатки темени из всех кривых закоулков города. Иван быстро вёл запорожцев в глубь Кафы, к главному базару.

Жизнь за глухими дувалами татарских домов, словно вымерла – нигде никого не было видно и слышно. Только остервенело лаяли встревоженные пушечным громом собаки и громко клекотали проснувшиеся голуби на чердаках.

Неожиданно загремели копыта, четверо вооружённых татар появились на улице. Увидев прущую на них толпу сечевиков, нукеры вздыбили коней и повернули назад. Грохнул залп и трое воинов вместе с конями рухнули на землю. Четвертый татарин, раненный в плечо, отчаянно стегнул лошадь нагайкой и скрылся за поворотом.

– Ушёл, гад! – Славко забористо выругался.

– Далеко ещё?

– Не-е, скоро будем на рынке.

– Готовсь хлопцы, скоро подходим! – атаман обеспокоено оглядел курень.

Но в особых указаниях сечевики не нуждались. Набычившись, щуря напряжённо глаза, казаки пробирались по улицам, держа наготове оружие. Город был чужой, враждебный и опасность могла грозить с любой стороны…

Гружённая до верха арба выкатилась из ворот ближайшего дома. Пожилой татарин, стегая изо всех сил медлительных волов, с ужасом оглядывался на приближавшихся казаков. Его многочисленное семейство крича от страха, пыталось спрятаться за сундуками и вьюками, заполнявшим повозку. Запорожцы весело заулюлюкали и разбойничий свист резанул уши. Несколько сечевиков подняли было ружья, но Славко рявкнул, дабы не тратили попусту воинский запас.

Арба, скрипя большими колёсами, исчезла в конце улицы. И скоро впереди открылась обширная площадь – главный рынок Кафы и невольничий центр Крыма. Сейчас площадь была пустынна. Утренний ветер разносил по ней мусор, оставшийся после вчерашних торгов.

– Вон тюрьма, где татары держат невольников! – Иван указал на угрюмо выглядевшее большое кирпичное здание, похожее на небольшую крепость.

– Понятно. Хлопцы, лавкой к зиндану и держать ухо востро!

Казаки дугой двинулись через площадь к тюрьме. Идущий невдалеке от юноши Никита ругаясь, поджёг угасший фитиль и взял пищаль наперевес:

– Что за дерьмо сии замки фитильные! Когда надо, их не подожжёшь, дым и вонь одна! – в сердцах бросил молодой казак, заметил устремлённый на него любопытный взгляд Ивана.

Мрачное, обшарпанное здание городской тюрьмы с узкими окнами-бойницами быстро приближалось. До него оставалось шагов сорок, когда на площадь, гремя копытами и поднимая тучи пыли, вылетели татары. Дикий визг и вой перекрыл на миг даже гром пушек в порту. Потрясая саблями, крымчаки скопом ринулись на казаков. Одновременно на крышах ограждающих площадь караван-сараев. Возникли фигуры с луками в руках. Свистнули стрелы и несколько сечевиков рухнули на землю. Большие потемневшие от времени ворота тюрьмы отворились и оттуда, выставив вперёд копья, бросились на казаков турецкие воины – серкасиры.

Крики, свист стрел, ржанье коней, стоны раненых людей заполонили площадь. Атакованный с двух сторон курень, как потревоженный червяк, свернул дугу, сомкнувшись в кольцо.

– Кулага, турки! Пивень – татары! Омелько – крыши! – Славко быстро указывал направление саблей.

Первая шеренга запорожских стрелков мгновенно шлёпнулась на землю. Вторая стала на колени. Третья осталась стоять на месте. Четвёртая положила стволы пищалей на плечи третьей. Все четыре шеренги ощетинились ружейными стволами, направленными на несущуюся конницу. Стоявшие за пищальниками копейщики подняли вверх острые жала копий. Бунчужный Кулага ткнул саблей в наступавших турецких пикинеров. Сердюки не обращая внимания на град стрел сверху, с рёвом кинулись на встречу туркам. Раненный в плечо хорунжий Омелько, кривясь, отдал приказ лучникам. Десятки стрел сыпанули по крышам караван – сараев, сбивая на землю татарских стрелков. А лавина конницы крымчаков уже была рядом, и казалось, неминуемо должна была смести, затоптать в землю строй казаков…

Сабля сотника пищальников резко упала…….зился от зданий на площади. Серые облака дыма заволокли всё вокруг. В его разрывах мелькали перекошенные лица нукеров, хрипящие лошадиные морды. Через мгновение дым насколько рассеялся, открыв целую груду коней и людей, валяющихся перед строем казаков.

Чёрная лава татарской конницы замешкалась, пробивая себе дорогу через хрипящих в агонии коней и умирающих соплеменников. Не теряя времени, стрелки отошли назад, освободив место копейщикам. И лес копий встретил налетевших крымчаков.

С противоположной стороны куреня в это время одновременно сошлись две атакующие волны – сердюков и турок. Дикий вой, лязг железа о железо и предсмертные хрипы огласили воздух.

Отбросив бесполезные теперь ружья, пищальники обнажили сабли. Хорунжий лучников, матерясь и прижимая ладонь к окровавленному плечу, поторапливал своих стрелков. Казаки одна за другой посылали стрелы на крыши, выбивая лучников противника. Ответный дождь стрел тоже больно хлестал по куреню, валя десятки сечевиков.

Сердюки врубились в ряды сераскиров и расстроили их. В рукопашном бою длинные копья турок стали бесполезны, казацкие сабли молниями сверкали в воздухе, снося единым махом головы, срубая руки и рассекая плечи. Выхватив ятаганы, турки пытались сопротивляться, но скоро стали отступать к тюрьме, толкаясь, и давя друг друга. Рубя их, как капусту, сердюки ворвались в здание зиндана. окровавленные трупы остались лежать там, где проходили сечевики бунчужного Кулаги…

Татарская конница, сбив первые три шеренги казацких копейщиков, захлебнулась в атаке. Противники смешались в одну общую кучу, безжалостно убивая друг друга. Копья запорожцев выбивали крымчаков из сёдел, пронзая их насквозь. Сечевики кидались под коней, распарывая им животы и добивая потом всадников. Татры сверху рубили казаков саблями, и не одна голова с чёрным чубом слетела с широких молодецких плеч…

Растерявшийся в первое мгновение боя, Иван пришёл в себя, когда казак рухнул на него, сбив на землю. Стрела пронзила запорожцу шею насквозь, и липкая красная лужа расплывалась под ним, заливая одежду юноше. Иван схватился за кинжал, потом взял выпавшую из рук стрелка пищаль. Тень накрыла парня и конь, брызгая горячей пеной, рухнул рядом. Его всадник, махая окровавленной саблей, отчаянно пытался освободить придавленную лошадью ногу.

– Бей его хлопче! Чего пялишься на поганого?! – прокричал кто-то сбоку.

Иван неловко ткнул татарина стволом в лицо. Плюясь кровью, тот секанул саблей снизу и пищаль вылетела из рук парня. Освободив ногу, нукер вскочил. Его раскосые тёмные глаза встретились с глазами юноши. Иван рванул кинжал из ножен. Сабля взвилась в воздух, сбив шапку с головы юноши. Держа кинжал впереди себя, Иван отпрянул и, оступившись, упал на чей-то труп. Татарин с занесённой саблей навис над ним. Мелькнул приклад и нукер ткнулся лицом в землю рядом с юношей. Кровь толчками выплёскивалась из его пробитого виска…

– Что Вань, небо с овчину показалось?! – белозубой улыбкой сверкнул Никита, опуская пищаль. – Ничего, на первый раз всем страшно!

Трясь головой, Иван поднялся, ощущая, как мелко дрожат ноги. И тошнота подкатывала к горлу. Да, схватка с врагами лицом к лицу красива и хороша со стороны, а как сам испробуешь…

Сражение закончилось. Уцелевшие татары, стегая коней, отошли назад, за линию убитых соплеменников. Нукеры крутились волчком перед строем казаков, пуская в них стрелы время от времени. Чуть в стороне находился их мурза. Махая кривой саблей, он что-то кричал своим воинам, указывая на запорожцев. Казаки построились в прежний боевой порядок, ощетинившись копиями. Пищальники усиленно заряжали ружья, вгоняя в стволы тяжёлые круглые свинцовые пули.

Иван вновь подобрал «свою» пищаль. Фитиль всё ещё тлел в её замке. Раздув его, он огляделся. Стало гораздо легче – стрелы с крыш перестали лететь на казаков. Чёрными пятнами татарские лучники валялись у стен караван-сараев. Сердюки Кулаги вовсю хозяйничали внутри тюрьмы, добивая её последних защитников. Головы татарских стражников и турецких пикинеров время от времени вылетали из окон и кровавыми мячами шлёпались на землю.

– Никитка, видишь? – Славко указал в сторону мурзы и вытер мокрый лоб рукавом рубахи.

Никита, заряжавший ружьё, молча кивнул. Насыпав из небольшого рога мелкого затравочного пороха на полку, он вложил фитиль в замок. Иван пристально наблюдал как стрелок заряжает оружие, стараясь запомнить всё до мельчайших подробностей.

Выстроившись полукольцом, татары вновь двинулись вперёд. Мурза, державшийся позади, потрясал поднятой вверх саблей.

Стоя на одном колене, Никита приложил приклад к плечу. Подражая ему, Иван тоже поднял ружьё. Тяжёлый ствол плясал в руках юноши, приклад давил в плечо и смуглые татарские физиономии расплывались перед глазами.

Казаки кругом нацелили в крымчаков лес пищалей, лучники натянули туже тетивы луков. Славко, покусывая ус, пристально наблюдал за противником.

Ствол ружья Никиты прыгнул вверх, выплюнув сноп пламени. Мурза выронил саблю и упал на гриву лошади. Его вороной конь метнулся в сторону, унося на себе мёртвого всадника. Линия атакующей конницы сбилась, потеряв темп движения. Нукеры оглядывались назад и сдерживали поводьями лошадей. Торжествующий рёв запорожцев взлетел над площадью. Казаки махали саблями и крыли противника матом и насмешками. Несколько пищальников из передней шеренги выстрелили по ближайшим крымчакам, выбив их из седел. Иван тоже, взяв на мушку плотного морщинистого нукера, нажал на спуск. Пищаль пребольно отдала в плечо, едва не вылетев из рук, грохот заложил уши. В клубах дыма мелькнул морщинистый татарин. Пригнувшись, он развернул коня. За ним и другие нукеры бросились прочь от строя казаков.

Вскоре площадь опустела, не считая груды раненых и убитых людей и лошадей.

– Что брат, промазал? В первый раз стрелял из пищали? Ничего – первый блин всегда комом! – весело подмигнув юноше, Никита, прочищая шомполом ствол своего ружья.

Иван расстроено вздохнул и потёр ноющее от отдачи приклада плечо. Настроение у него было подавленное. Первый, первый в жизни настоящий бой! И что? Не смог убить не одного басурмана, мало того – сам чуть без головы не остался. Слава Господу, Никитка выручил! Ну что он за казак, сечевик…

Понурив голову, Иван устало присел на ещё тёплый труп татарской лошади. Грохот боя сменился над площадью на жалобные стоны раненых и хрип умирающих коней. Голуби стайками бродили спереди трупов, поклёвывая застывающие лужи крови.

Глава 20

Казаки, довольные выигранным сражением, весело галдели, протирали оружие и перевязывали раненных. Пожилой запорожец сидел на куче трупов, держа в руках отрубленную голову молодого казака:

– Эх, сынку, сынку… ну чего так рано душа покинула тебя? Чего я живой… – крупные слёзы катились по суровому лицу старого сечевика.

– Эти поганые, что доли драпа, из городской стражи, верно? – хмуро спросил Славко, наблюдая за плачущим запорожцем.

Иван согласно кивнул.

– Татары наверняка уже послали в Бахчисарай гонцов. Ближайшие к Кафе гарнизоны крымчаков находятся в Ахтиаре и Ак-мечети. Пока туда доберутся гонцы, пока соберётся орда, пройдёт, по крайней мере, пол дня… за это время добре почистим град сей! – куренной атаман ухмыльнулся.

Крики и плач заглушили последние слова атамана. Десятки изнурённых людей в лохмотьях выходили из ворот тюрьмы. Они обнимали казаков, покрывали поцелуями их одежду и оружие. Некоторых, совершенно измождённых, со следами кандалов на руках и ногах, сердюки выводили из ворот под руки, отворачивая в стороны головы, стыдясь наворачивающихся на глаза слёз. Среди этих последних было и немало запорожцев, взятых татарами в плен. Сечевики, узнавая старых товарищей, обнимали их и рыдали на взрыт…

Иван смотрел на светящиеся счастьем лица освобождённых людей и тоже с трудом сдерживал слёзы. Им повезло, кончилось их рабское существование! Не видать им больше невольничьих рынков и земель чуждых!

Славко распорядился отправить всех христиан вместе с раненными запорожцами в порт, к чайкам:

– А кто желает, можете потрясти лавки басурман заразом с хлопцами!

Сечевики загоготав, кинулись к караван-сараям и амбарам мусульманских купцов, окружавших площадь. Затрещали разбитые двери, содержимое здоровенных ларей и тюков безжалостно выбрасывалась на улицу. Дорогие индийские и персидские ткани грудами валялись на земле, казаки и бывшие рабы копались в них, выбирая себе что по нраву. Там же светился обозный Задрыга, руководивший погрузкой самого ценного товара в телеге.

Какой-то поросячий визг прорезал воздух, заставив Ивана оглянуться. Двое сечевиков тащили пожилого турка, покалывая его остриями сабель. Турок жалобно стонал и испускал отчаянные вопли. Махмуд Боргази! Богатый ювелир и один из друзей покойного Саида-Нуры. Иван его хорошо знал благодаря визитам купца в дом судьи и частым посещениям его лавки Гульнарой-ханум.

– Пан куренной, сия жирная свинья утверждает, что отдала вже все. Врёт, скотина! Нутром чую, что заховал немало добра, а не признаётся! Дозволь поджарить басурмана, а? – высокий запорожец взмахнул над головой турка саблей.

– Делай, что хочешь, Грицько, только скорише. – Славко смерил купца презрительным взглядом и отвернулся.

– Хлопцы, давай сюда фитили живо! – заорал Грицько, обращаясь к пищальникам. – жарить пса поганого будем!

Один из стрелков протянул ему дымящийся фитиль. Пинком сбив хныкавшего Махмуда на землю, казак ловким движением сабли распорол сверху и донизу ему халат. Жирное рыхлое тело турка забелело при свете дня. Под весёлый хохот и шутки запорожцев Грицько засунул горящий фитиль в задний проход старого ювелира. И ещё два фитиля затрещали у него между пальцами на ногах. Хныканье Махмуда переросло в визг. Слёзы текли по дряблым щекам купца, широко раскрытым беззубым ртом хватал он пыльный воздух.

– Где сховав гроши?! Говори, падло, покудова к яйцам фитиль не приставил! – свирепо орал Грицько, пиная Махмуда в бок.

Иван с тяжёлым сердцем отвернулся от этого противного зрелища. Старый Махмуд был вроде не плохой человек и к нему относился ласково. Хотя… хотя он всегда оставался для купца лишь одним из многих недочеловеков – рабов! И своего старого слугу литовца Каускаса тоже за ненадобностью отправил на гору Ак-хая…

– Что джура, жалко стало сего басурмана?! Славко бросил на юношу пытливый взгляд, вертя в руках дорогую арабскую саблю, снятую с убитого мурзы.

Иван неопределённо пожал плечами.

– Ничего брат, привыкай! Они наших людей не жалеют, сам знаешь. Так что пускай получают сполна за всё зло, ими сотворённое! Око за око, зуб за зуб! – атаман с лязгом бросил саблю в богато украшенные ножны. – и не стесняйся брать добра ихнего. С земель наших они награбили более. И товариство низовое живёт за счёт добычи воинской! Нам короли с царями грошей не платят! – Славко дружески похлопал парня по плечу.

Но Иван не имел ни малейшего желания рыться в чужих сундуках, хотя и признавал правоту слов куренного атамана. Направившись к груде убитых татарских конников, он бродил среди трупов, надеясь отыскать что-то стоящее из оружия. Это было маловероятно – простые нукеры богатством не отличались, тем более, что сечевики, кто пошустрее, уже основательно похозяйничали здесь.

Стараясь поменьше топтаться в лужах крови, Иван прошёлся среди убитых. Мертвецы с открытыми и закрытыми глазами в скрюченных позах лежали вокруг. Пробитые насквозь копиями тела, рассечённые пополам головы, вывалившиеся из распоротых животов внутренности. Глядя на всё это царство смерти, Иван вдруг вспомнил Ак-хаю, невольников сбрасываемых в пропасть. Вспомнил разорённое татарами своё село, трупы женщин и детей вокруг. Око за око, зуб за зуб…

Юноша застыл на месте, глядя на лежавшего ничком крымчака. Тот самый молодой нукер, что чуть не убил его! Правая рука воина всё ещё сжимала рукоять сабли. Присев, Иван с трудом разжал холодные мёртвые пальцы и осторожно взял оружие. Лёгкая, небольшой кривизны сабля без гарды сразу понравилась ему. Согнутый пополам клинок с силой распрямился, упруго вибрируя. Признак хорошей стали! – Иван удовлетворённо поцокал языком. Уже не колеблясь, снял с татарина ножны, покрытые серебряной насечкой и красивый – кавказской работы, кожаный пояс.

– Эй, джура! Ходи сюда, цюцюрку попарим! – весёлые голоса за спиной заставили юношу вздрогнуть…………С гоготом сечевиков. Рядом со стонущем Махмудом Боргази стояла плачущая толпа женщин. Казаки бесцеремонно вертели их в разные стороны и разглядывали лица. Отобрав самых красивых и молодых, тут же валили на землю и насиловали.

– У сего толстобрюхого целых двенадцать баб, охринеть можно – Грицько добавил забористое ругательство, снимая шаровары.

Поставив на колени худенькую юную татарку, он ловко задрал ей платье и пристроился сзади. Девушка стонала и пыталась отстраниться, но Грицько злобно хлопнул её по шее и, обхватив маленькие смуглые бёдра, с силой вошёл в неё. Девушка отчаянно закричала… Рядом здоровенный сердюк, совершенно голый, насиловал молодую жену ювелира – гордую красавицу Хадичу-ханум, подругу Гульнары. Закинув обе её ноги себе на плечи, сердюк усиленно работал тазом. Пыхтя и отдуваясь, Хадича-ханум безвольно стонала под ним, длинные чёрные косы женщины далеко разметались по пыльной земле…

Толпа сечевиков собралась вокруг, ожидая своей очереди. Солёные шуточки и «мудрые» советы градом сыпались на усердно старавшихся счастливцев. Иван мысленно возблагодарил Бога, что надоумил его спасти Гульнару-ханум. Она хоть и басурманка, но всё же…

Юноша брезгливо обошёл весёлую толпу, отказавшись от предложений «попарить цюцюрку». Куренной атаман Ярослав Свирговский – «Славко» и несколько старых казаков сидели у возов, наполненных разного рода добычей.

– Пошто, казаче, не пожелал харить девок бесерменских? – прищурившись, спросил у Ивана обозный Задрыга. – Не стоит, что ль?

– А чего ему насильно брать сих баб поганских? Хлоп гарный. Дома девки, чай, наперегонки сами давать будут! – вступился за смутившегося парня бунчужный Кулага.

Казаки рассмеялись, меряя Ивана любопытными взглядами. Тот покраснел и, потоптавшись, присел в сторонке.

– Эй, хлопче, не меньжуйся и поди сюда, не съедим авось! – Задрыга указал на место рядом с собой. Иван, довольный вниманием, оказанным ему старым сечевиком, уселся на груду персидских ковров, нагромождённых на землю.

– Ефимыч, всех тяжко пораненных отправил в порт? Сколько их точно? – осведомился у обозного Славко, протирая тщательно тряпкой свою сверкающую золотом и драгоценными камнями саблю.

– Усех, атаман, усех. Восемьдесят четыре хлопца покалечены весьма. – Задрыга в серцах хлопнул себя по колену. – Данила Горбатый без правой руки остался! Такой казак был, лучший рубака на Сечи!

– Да, жалко его. Но ничего, деньжат у него сховано немало. И кош долю выделит, как и другим пораненным. Будет теперь жить-поживать в своём Пирятине, с зазнобой поженится, детишек, казаков новых народит…

– Ежели бы так, Ярослав! Скорише будет гроши в шинках пропивать, как большинство сечевиков калечных. – Бунчужный Кулага мрачно покачал головой. – Казаку без Сечи не жизнь, сам то ведаешь…

– И то верно, Гриша. Всего убитых в курене двести сорок? Много! Здорово нас пожучили басурмане! – Славко зло матюкнулся. – Сколько твоих сердюков полегло?

– Пятьдесят два, Славко. Но и мои хлопцы положили не меньше трёх сотен турок с татарами, точно не считали… – Кулага выпустил огромный клуб вонючего дыма из красивой турецкой трубки.

– Всё одно много! Копейщики и пищальники те ж большие потери имеют. Курень теперича наполовину наполнять надо! А с кого? С тех селюков малюх не обученных? – атаман вновь выругался и некоторое время угрюмо наблюдал за веселящимися на площади запорожцами.

Казаки, попыхивая трубками, тоже хранили молчание, греясь расслабленно под тёплыми солнечными лучами.

Затем Славко обратил внимание на Ивана:

– А ну джура, чего ты там добыл? Дай поглядеть!

– Не давай ему Ваня, сабельки! Атаман наш от них без ума и ежели заприметит стоящий клинок, то заберёт и глазом не моргнёт! – насмешливо бросил Кулага.

– Ладно тебе, не пужай парня. – Славко взял саблю и внимательно её оглядел. – Гляди, хлопцы, что надыбал наш новый казаче! Это же базалай, кавказской работы – Славко быстро согнул клинок в кольцо так, что мгновение остриё сабли и её рукоять касались друг друга.

У Ивана сердце ушло в пятки. Вот сейчас хрустнет железо пополам и прощай его только-только приобретённое оружие… но клинок, мигом распрямившись, весело заплясал в воздухе.

– Да, настоящий базалай! Добрый черкесский мастер делал! – восхищённо произнёс куренной атаман, рассекая саблей воздух. – На Кавказе подобные сабли горцы называют шашками. Видишь, остриё закругленно и гарды нет, токмо плеть ременная с ручки висит, так удобнее воину в конной сече действовать. На хлопче, держи, добрым оружием владеешь! У тебя вроде и кинжал был? Дай поглядеть!

Кинжал тоже вызвал восторг у казаков. Сечевики передавали его друг другу, внимательно разглядывая.

– Тоже добрый клинок и весьма дорогой работы! Где взял? У какого-то турецкого паши спёр? Славко ухмыльнулся. – Ладно, сие не важно. Кинжал индийский хорошо, но сечевик без сабли – не что! Теперича ты, джура Иван, при полном гоноре, панское оружие маешь, ну шляхтич ясно вельможный прямо!

Казаки рассмеялись, чем окончательно смутили юношу. Покрасневший Иван сгорбился на коврах, рассматривая свою саблю. Смех смехом, но ведь действительно – он никогда и не мечтал владеть таким оружием.

– Верно, что ты пробрался в фортецию и вместе с Резуном заклёпывал пушки? – вновь обратился к юноше Славко.

Иван кивнул.

Казаки забросали его вопросами. Стараясь не смотреть на обнажённых татарок, терзаемых сечевиками, он коротко рассказал о событиях прошедшей ночи. Старые запорожцы внимательно слушали его, покачивая бритыми головами.

– Да, жалко хлопцев Данилы, особливо Летяги! Задумчиво протянул Кулага, набивая чубук люльки. – И ты молодец казаче, герой прямо…

Остальные казаки, пыхтя трубками, глядели на парня с уважением.

Иван опустил голову. Вот к чему, а к похвалам, да ещё от столь серьёзных людей, как старые запорожцы, он не привык. Сечевики, как правило, слов на ветер не бросают, и их доброе слово дорогого стоит…

Славко вложил саблю в ножны и нехотя поднялся:

– Хорош хлопцы зады греть! Собираться и в порт, живо! Чует моя душа, что уходить надо…

Хорунжие, кряхтя, повставали и направились к своим сотням. Гулко ухнув большой турецкий барабан-тамбур, призывая сечевиков к сбору. Оживление началось на площади. Застёгивая завязки шаровар, казаки нехотя покидали плачущих женщин. Щёлкнули кнуты и татарские повозки, гружённые добычей, медленно покатились в порт. Сечевики, шедшие в бой, согласно казацким обычаям в самой простой одежде – можно сказать в тряпье, теперь преобразились. Свёрнутые в трубку ковры, тюки дорогих тканей, богатые татарские и турецкие халаты – каждый казак был увешан добычей с ног до головы. Хохот, весёлые шутки сопровождали победное шествие полтавцев к гавани.

Радостного настроения запорожцев не омрачала даже то, что почти все они были ранены, что погибло почти половина куреня и что многие их товарищи остались на всю жизнь калеками. Смерть была неизбежным спутником жизни казака и запорожцы её приход воспринимали спокойно. Главное – дали они доброго чёса проклятым басурманам и взяли изрядную добычу! Ради сего стоило рисковать головой молодецкой…

Глава 21

Дальше в городе картины грабежа и насилий повторялись, как и на центральной площади. Казаки других куреней врывались в дома, взламывали лавки купцов и ремесленников, выметая всё подчистую. Татарки, турчанки и вообще все мусульманские женщины, кроме древних старух, подвергались массовому изнасилованию. Стоны, крики и вопли стояли над поверженным городом. Сечевики безжалостно убивали хозяев – тех, кто-либо вздумал сопротивляться, либо просто не понравился. Десятки зарубленных трупов гаражан встречались казакам Славки на пути их следования в порт.

– Свирепствуют хлопцы, душу отводят. – Вздохнул обозный Задрыга, переступая через очередное посечённое саблями тело в татарском халате, валявшееся на дороге. – Но уразуметь их можно! Сколь басурмане крови на наших землях пролили, один Господь ведает…

Иван, шагая рядом с ним, мрачно посматривал по сторонам. Перед взором юноши вставали страшные картины пути в Крым, зарубленные полонённые люди по обочинам Чёрного шляха. Око за око, зуб за зуб…

Дикий вопль, раздавшийся из ближайшего дома, заставил вздрогнуть даже видавших виды старых сечевиков. Через распахнутые ворота выкатились под ноги казака две маленькие детские головки. Следом, волоча за волосы визжащую девушку в разорванном платье, появился кряжистый смуглый казак. Швырнув юную татарку лицом в пыль, казак оскалившись, взмахнул саблей. Голова мигом слетела с узких плеч девушки, кровь брызнула фонтаном…

Поражённый, Иван с ужасом уставился на сечевика. Кажется, всего уже насмотрелся, ко всему привык! Но это…

Растрёпанная женщина рыдая, выскочила на улицу и упала на колени над срубленными детскими головами. Рвя на себе волосы, она воя сидела на земле, качаясь из стороны в стороны. Кряжистый казак, опустив окровавленную саблю, смотрел на неё некоторое время мутными глазами. Затем шагнул вперёд. Пронзённая на сквозь, женщина повалилась на землю, протянув руки к головкам сыновей…

– Лютый, совсем озверел? Чего детишек и баб порешил, нелюдь?! – Славко зло матюкнулся.

– А ты не лезь ко мне, куренной! – прохрипел казак, вытирая ладонью потное лицо. – Я сих гадов басурманских вбивал и вбивать буду! Всех под корень! – сечевик, покачиваясь, как от кухоля доброго вина, направился вниз по улице.

Запорожцы, потеряв былое веселье, осторожно обходили головы на дороге. Идущая во главе куреня старшина тихо обсуждала между собой, что Лютый совсем обезумел и надо выносить его на казачий круг.

– Жалко! Добрый казак страха не ведает! Но вот… – бунчужный Кулага в серцах сплюнул.

Гружёная арба перегородила путь. Казаки копались в ней, отбрасывая ненужные им вещи на дорогу. «Ненужными вещами» были в основном книги, составлявшие половину груза арбы. Сухощавый смуглый старик в окровавленном бурнусе лежал ничком у колёс повозки.

Мансур-Аль-Рашид! Писец коменданта крепости, знаменитый в Кафе книгочтей, человек образованнейший! Иван с жалостью смотрел на мёртвого араба. Полтавцы ругаясь, потребовали освободить дорогу. Казаки облепили арбу, топча и давя разбросанные книги.

Иван бросился вперёд и стал их подбирать. Быстро просмотрев книги, отбросил некоторые обратно. Насобирав целую стопу тяжёлых, в толстых кожаных переплётах фолиантов, свалил их грудой на повозку.

– Джура, для чего тебе это барахло? Грамоту разумеешь, что ль? – Славко удивлённо уставился на юношу.

– Разумею, пан куренной атаман. – Коротко ответил Иван, стараясь не обращать внимания на насмешливые ухмылки казаков.

– Ну-ну, так ты ещё и грамотей, хлопче! – протянул Славко. – Будешь тогда у меня писарем куренным! А то хлопцы все больше селюки безграмотные и письменные дела в курене вести некому…

Вспыхнув, Иван хотел было резко возразить атаману, что он сечевиком хочет стать, а не писарем. Но, наткнувшись на суровый взгляд Свирговского, юноша не посмел ему возразить.

В порту царило столпотворение. Десятки возов, доверху гружённые добычей, стояли на причалах. Казаки и толпы бывших рабов возились там, переправляя содержимое повозок в чайки. Людской гвалт и шум заглушал даже рёв пушек из крепости.

У большого венецианского корабля, вновь пришвартованного к причалу, толпились запорожцы. Гетман Самойло Кошка, помахивая булавой, стоял перед пленным пожилым итальянцем. Несколько в стороне сидели на земле около сотни женщин и детей в рваных русских одеждах. Казаки уже надавали им разных дорогих тканей. И всякой еды. Женщины – все молодые и красивые, кутали плечи и головы атласными персидскими шалями и пересмеивались с сечевиками. Дети – мальчики, примерно одного возраста, лет пяти-шести, дружно наминали сласти, сжимая в ручонках золотые и серебряные украшения, подаренные им казаками в качестве игрушек.

Заметив приближавшихся полтавцев, гетман приказал старшине куреня подойти к нему. Отправив обозного с добычей к своим чайкам, Славко, бунчужный Кулага, хорунжие и сотники присоединились к гетману. Здесь уже находились другие куренные атаманы со старшиной. Иван и большая часть полтавцев стали в сторонке, с любопытством наблюдая за событиями.

– Вовремя появился, пан Ярослав! – Самойло Кошка ткнул булавой в стоявшего напротив венецианца в богатой одежде. – Дело занятное зараз решать будемо…

– Чего решать, Кошка! Головы снять с папистов сраных. На колья их всех, на свечи! – дружный рёв окружающих сечевиков взмыл над причалом.

Гетман поднял голову вверх. Крики запорожцев понемногу затихли.

– Тихо, шановне панство! Решать всё будемо по чести и справедливости! – гетман повернулся к знатному венецианцу:

– Так что ты можешь сказать славному войску низовому запорожскому? Говори!

Итальянец бледный, но державшийся с достоинством, надменно глядел на толпившуюся перед ним орду сечевиков. Около сотни матросов и солдат стояли позади него, почти все раненные, в изорванных одеждах, в побитых панцырях и шлемах.

– Я есть полномочный посланник Венецианской республики, дон Горацио Беллани! От имени великого герцога Венеции, заявляю вам, казаки запорожские, что нападение ваше на правительственный корабль «Золотой лев» и другие коммерческие корабли республики есть самое злонамеренное пиратство и разбой! – посол говорил по-польски довольно правильно, четко выговаривая слова, – ваши деяния есть преступление перед законами божескими и человеческими. Мое правительство будет жаловаться вашему королю на беззакония, творимые вами!

Гетман, склонив голову внимательно слушал венецианца. Затем обратился к соявшей позади него старшине:

– Ну, Панове атамане, все уразумели, что изрек сей гость заморский?

Старые казаки наперебой подтвердили, что слова посла поняли отлично. Самойло Кошка обернулся к венецианцу и неожиданно гаркнул во всю глотку

– Да я хрен ложил на польского короля и на всю ясновельможную шляхту разом!

После секундного молчания гомерический хохот казаков сотряс воздух. Свист и издевки градом посыпались на головы итальянцев.

– Войско низовое никому не подчиняется и никому ласку не строит, – гремел над причалом голос гетмана, – вы что же, торгаши веницианские, не знаете, что мы ведем постоянную войну с турками и татарами, разоряющими земли наши? И всех, кто торгует с басурманами жучив в хвост и гриву! Поганские суда обчищаем полностью, с ваших забираем четверть добра, что маете! И сие есть справедливо! – гетман потряс над головой булавой, – вы же сами, скряги, сколько войн вели с османами! Множество людей ваших томятся на турецких галерах, к веслам прикованные! Столько народа из стран западных сгинуло на рудниках африканских! А вы якшаетесь с басурманами, привозите им товары разные и нас, казаков, вбиваете!

– Я сожалею, сеньор, что мои солдаты причинили большие потери людям вашим. Но поймите – мы защищались от нападения вражьего! Что касается дел коммерческих, то нет сейчас войны между Великой Портой и Венецией. А торговля должна идти, это…

– Чего?! Он еще извиняется, га?! – рявкнул Самойло, перебив рассудительную речь посла, – мои хлопцы не в обиде, что защищаясь твои люди постреляли многих их товарищей. Смерть в бою – есть достойный венец его жизни! Так лучше, чем от старческих болезней, либо от горилки в шинке! Верно говорю товариство?

Куренные атаманы утвердительно кивнули чубатыми головами. Запорожцы вокруг тоже зашумели, что обиды за погибших Братчиков на фрягов не держат, что дрались те славно…

– Вот видишь, пан посол – хлопцы мои есть ребята не злопамятные и каменюки запазухой не носят! – произнес гетман тихим, почти елейным голосом, – и ты, уважаемый, весьма гладко говаривал о торговле, мирных договорах, заслушаться можно! – елей в голосе Самойло Кошки пропал. Его холодный взгляд уперся в темные глаза пожилого венецианца:

– С каких пор негоцианты вашей республики стали торговать православными рабами?

Посол снова побледнел. Его седая острая бородка дрогнула:

– В Европе нет рабства, вы же знаете. Это просто досадное недоразумение…

– Чего?! Недоразумение?!в трюме вашего христианского корабля, да еще правительственного, находились семьдесят молодых дивчат, уведенных татарами из земель московских! И три десятка хлопчиков, мальцов! Как сие можно объяснить?!

– Падлы они! Католики поганые! Сечь их, сечь в капусту, всех порешить! – взорвались ревом запорожцы. Сотни сабель взметнулись в воздух, горящие ненавистью глаза сечевиков прожигали насквозь итальянцев.

Те, ежась и втягивая головы в плечи, сомкнулись в тесную группу, бросая испуганные взгляды на разъяренных казаков. Четверо офицеров, стоявших позади посла, стояли гордо выпрямившись, пытаясь не выдать страха.

– Заверяю вас, сеньор атаман славных казаков запорожских, что погрузили их на борт «Льва» без моего ведома! – дон Горацио Беллини старался говорить также четко и уверенно, как и раньше, но голос его предательски дрожал, – это есть прямая вина капитана корабля сеньора Маргинелли! Клянус пречистой девой Марией, я ничего не ведал!

Тонкая усмешка мелькнула на губах гетьмана:

– Не ведал, говоришь? Ладно! Где сей капитан?

– На том свете черти ему уже смолу расплавленную в зад заливают, батько! Никитка ему балду насквозь прострелил. – Выступил вперёд бунчужный Покотила и мрачно ухмыльнулся.

– Так! Капитан, значит, убит. Ты уважаемый, ничего не ведаешь! А с мёртвого какой спрос, так? – тяжёлый взгляд гетмана упёрся в венецианца.

Посол опустил глаза. Желваки играли на его сухих морщинистых щеках. После секундового молчания он обернулся к группе офицеров за своей спиной и что-то быстро сказал по-итальянски. Грузный венецианец выступил вперёд, сжимая в руках побитый ребристый шлем.

– Это старший помощник капитана сеньор Николо Лоци. Он отвечает за погрузку корабля, и обязан был знать, что находиться в его трюмах! – посол бросил хмурый взгляд на грузного итальянца.

– Ну вот, панове, вже и крайний нашёлся! И так скоро! – гетман криво ухмыльнулся, оглядываясь на старшину.

Старые казаки переглянувшись, смеряли венецианского посла презрительным взглядом. Помощник капитана, слегка запинаясь, стал долго говорить по-итальянски, просительно поглядывая на предводителя казаков.

– Сеньор Лоци говорит, что капитан приказал ему организовать погрузку рабов на корабль в моё отсутствие как попутный груз до Стамбула. – Перевёл речь моряка посол. – Он был против этого, но капитан приказал, он не мог ослушаться.

– Всё, хватит! Всё с вами ясно, торгаши венецианские! – Самойло Кошка обвёл итальянцев тяжёлым взглядом. – Совсем совесть потеряли, паписты хреновы! За гроши готовы не токмо веру свою, но и мать родную продать! Попутный груз! Вы же христиане! Хоть католики поганые, схизматики, но христиане!

Тишина нависла над причалом, вослед за последними словами гетмана. Казаки мрачно глядели на венецианцев, храня молчание.

Даже турки с крепости прекратили палить из пушек, заинтересовавшись происходящим у корабля. Множество их столпилось на стенах и башнях, глядя на причал. Венецианские матросы и солдаты с ужасом посматривали на сечевиков, многие крестились и шептали молитвы. Посол и офицеры стояли бледные, пытаясь сохранить достоинство.

После затянувшейся паузы гетман нарушил молчание:

– Так! Хлопцы желают всех вас отправить чертям на сковородки, но я полагаю, что сие не есть справедливо. Вы всё же христиане, как мы, хотя хреновые! – Самойло Кошка усмехнулся.

Атаманы за ним одобрительно качнули головами.

– Всё оружие и товар с сего «Льва» дранного вже забрали? Добре! – миновав посла, гетман не спеша подошёл к офицерам.

Те, вытягиваясь при его приближении, с бледных стали землисто-серыми. Пристально наблюдая за венецианцами, Иван предположил, что именно так должны выглядеть люди, воочию видящие приближающуюся смерть…

Остановившись перед самым молодым из офицеров, гетман велел ему выйти вперёд.

– Довести корабль до своей Венеции сумеешь?

Посол перевёл вопрос казака. Офицер, которому было на вид не более двадцати лет, утвердительно кивнул, напряжённо глядя поверх головы гетмана.

– Добре. Так вот, пан ясновельможный посол! – атаман вновь повернулся к знатному венецианцу. – Сей молокосос повезёт вас до дому. Хватит ему и четверти команды! Так! Всех начальных людей фряжских, кроме сего – Гетман ткнул булавой в сторону молодого итальянца. – И каждого третьего из команды повесить на реях их корабля! И чтоб висельников не снимать, покуда не скроется из виду земля Крыма!

Дружный одобрительный рёв запорожцев заглушил последние слова гетмана. Сабли сверкнули в воздухе, проклятие и угрозы посыпались на головы итальянцев. Офицеры и матросы повалились на колени, читая молитвы. Молодой офицер и бледный посол стояли ни живые, ни мёртвые в кольце разъярённых сечевиков.

– Давай хлопцы, окажем честь сим торговцам «живым товаром» – атаман поднял булаву вверх.

Казаки скопом кинулись на венецианцев, пинками сбивая их на землю и волокли за шиворот на корабль. Другие запорожцы полезли по вантам на мачты, держа верёвки. И скоро десятки трупов заколыхались на концах длинный рей «Золотого Льва». Грузный помощник капитана висел, вывалив посиневший язык, на красивом фонаре корабля, украшавшем его корму.

– Вот так, пан посол! Передашь своим венецианцам, что казаки запорожские так наказывают тех, кто на торговле душами людскими себе барыши делает! Уразумел? – Самойло Кошка сурово взглянул на пожилого венецианца.

Тот, понурив голову, хранил гробовое молчание. Молодой офицер, смертельно бледный на нетвёрдо ступающих ногах направился к оставшейся в живых кучке своих матросов. Венецианцы мигом бросились на корабль, явно пытались быстрее отдать швартовы и скорее покинуть берег и страшных казаков…

Глава 22

– Девок и детишек посадить на чайки и глядеть мне! – гетман грозно уставился на куренных атаманов – Ежели кто из хлопцев хоть пальцем тронет дивчину, то голова с плеч! Уразумели?

– Уразумели Сёма, уразумели! Не беспокойсь, хлопцам добро ведомы законы Сечи! – прохрипел молодой запорожец, спрыгивая с лошади на причал.

– И галеры появились в море, с берега паруса видели! – доложил другой дозорный.

Гонцы прибывали один за другим, докладывая о походе больших сил противника.

– Ясно! – гетман помолчав, взглянул на чистейшее небо над головой. – Ну, хлопцы, ходим! Все добро, что не успели загрузить в байдаки – сжечь или бросить в море. Полоненных басурман порешить всех! Город в огонь! Все!

Последнюю команду выполнять особой нужды не было; кругом чадили костры из турецких кораблей в гавани, горели склады, лавки и дома богатеев Кафы. Пламя быстро перекидывалось с крыши на крышу, и столбы чёрного дыма уже затмевали поверженный город.

Груженные до краёв чайки одна за другой от причалов. Оставшуюся добычу казаки безжалостно спихивали вместе с возами в воду, либо жгли на берегу.

Иван последним сел в одну из чаек полтавцев. Встав на её корме, он смотрел на удаляющийся город. Горящие корабли у причалов, перевёрнутые вверх колёсами арбы, убитые и лошади. И целый холм на берегу окровавленных трупов горожан Кафы. Купцы, судьи, мусульманские священники-муллемы, знатные татарские мурзы. Все те, кто не успел вовремя скрыться из города…

Раздув огромные полотнища парусов, «Золотой Лев» уходил в море, обгоняя казацкие лодки. Повешенные моряки, как ёлочные игрушки, болтались на его реях. На корме одиноко маячил молодой офицер, отдавая приказания своей малочисленной команде.

Несмотря на висельников, портящих внешний вид корабля, Иван залюбовался им. Красив, красив, ничего не скажешь! И грозен – вон сколько усилий стоило взять его сечевикам. Нестоящий царь морей!

С бастиона громыхнула пушка, пустив в небо клубы дыма. Турки что-то орали оттуда плывущим на чайках казакам. Запорожские лодки скопом уходили от берега и заняли всю акваторию гавани. Крайним чайкам, в основном из куреня полтавцев, пришлось идти почти рядом со стенами бастиона, невзирая на угрозу обстрела. Но турки больше не стреляли. Привстав, сечевики внимательно вглядывались в крепость, пытаясь догадаться, что замышляют басурмане.

Человек, покрытый кровью, в изодранной одежде появился на самом конце бастиона. Двое турецких воинов поддерживали его под руки. Подняв изуродованное лицо, он взглянул на плывущие внизу чайки.

– Летяга! Да это же наш Богдан-Летяга, живой! – зашумели казаки на лодках, опустив вёсла.