Метро 2033. Крым-2. Остров Головорезов Аверин Никита
– Черт, – выругался Пошта. – Неужели заглохли? Только этого не хватало!
Он остановил машину, вылез наружу. Штемпель уже стоял перед «Тигром» с автоматом наперевес и беззвучно матерился.
– Что такое? – спросил Пошта.
– Радиатор закипел. Перегрелся.
– Блин. Ну что поделать, – решил Пошта. – Надо обождать.
– Не нравится мне тут, – поежился Штемпель. – Нехорошее у меня предчувствие, – в который раз повторил он.
Словно поддерживая его разгулявшуюся к ночи интуицию, с черного неба на исходящий струйкой пара «Тигр» спикировала черная же тень размером с крупную птицу.
– Не стреляй! – прошипел Пошта.
Нетопырь – маленький, размах крыльев меньше метра, детеныш, наверное – уселся на крышу грузовика, растопырил свои кожистые крылышки и беззвучно заклекотал.
Мороз прошел по коже, засвербило внутри черепа, заныли зубы. Ультразвук!
«Как бы он не позвал сюда маму и папу, гаденыш маленький», – успел подумать Пошта, с трудом преодолевая желание выстрелить в мерзкую тварь.
Раздалось тихое жужжание – и бумеранг (когда только Костя успел вылезти через люк в крыше «Мародера»?) с чавканьем снес уродливую башку нетопыря. Тушка, судорожно забившись, свалилась с крыши на землю.
Ультразвуковая атака тут же прекратилась.
– Детеныш? – поинтересовался Кайсанбек Аланович.
– Он самый, – подтвердил Пошта. – Молодец, Костя, – добавил он, возвращая мальцу перемазанный кровью бумеранг. Оказывается, пацан успел заточить края метательного снаряда, и теперь бумеранг, ставший еще более смертоносным, следовало брать аккуратно, чтобы не остаться без пальцев.
– Тогда родители его должны быть поблизости, – сказал профессор и оказался прав.
Два нетопыря – взрослые особи, раза в три крупнее детеныша, спикировали с неба, оглашая окрестности беззвучным ультразвуковым воплем. От акустического удара зазвенело в ушах, Пошта испугался было, что полопаются барабанные перепонки, – и экспедиция, начавшаяся славно, погибнет тут же от проклятых нетопырей – но профессор (кто бы мог ожидать от интеллигента!), преодолевая нагнетаемую ультразвуком панику, вытащил «Зиг-Зауэр» с заранее прикрученным глушителем и снял первую мышку, что называется, влет, положив полмагазина экспансивных пуль прямо в отвратительную морду.
А вот Бандеролька подвела. Она, конечно, успела высунуть дуло снайперской винтовки в окно и выстрелить, но промазала – не так-то просто пользоваться оптикой, тем более в сумерках – а потом не смогла быстро передернуть затвор.
«Надо было ей полуавтоматическую винтовку дать», – успел подумать Пошта, уходя кувырком от атакующего нетопыря. Сложнее всего было удержаться и не срезать тварь очередью из автомата.
Профессор выстрелил еще пять раз, звуки выстрелов были похожи на шипение змеи – но промахнулся. У Бандерольки, видимо, заклинило гильзу – девушка судорожно дергала затвор, но безрезультатно. Костя метнул бумеранг, тот пролетел в сантиметре от нетопыря и с жужжанием описал дугу в воздухе, после чего воткнулся в землю. Телеграф выхватил нож – здоровенный тесак с клинком полметра длину и пилой на обухе и приготовился вступить в рукопашную.
И тут у Штемпеля сдали нервы. Листоноша вскинул дробовик и выстрелил.
Грохот двенадцатого калибра разорвал тишину поселка Советский на миллион осколков. Заряд картечи превратил нетопыря (папашу или мамашу невинно убиенного детеныша) в мясной фарш, но ночь уже огласилась хлопаньем кожистых крыльев.
– Заводи! – заорал Пошта. – По машинам! На прорыв!
Телеграф метнулся в «Мародер» и уже через мгновение торчал в пулеметном люке, сжимая рукоятки управления огнем. Бандеролька, отчаянно матерясь, перебралась на водительское сиденье «Тигра» и повернула ключ. Стартер беспомощно заскрежетал. Перегревшийся радиатор пыхнул паром.
Пошта рванул к «Мародеру», открыл капот, вернул кабели зажигания на дизель, после чего вытащил из багажника трос и накинул на задний форкоп.
– Держи! – крикнул он, протягивая буксировочный трос Штемпелю. – Мы вас вытащим!
– Нет, – покачал головой Штемпель. – Езжайте, я прикрою. Это моя вина. Я стрелял. Я их разбудил.
– Кончай фигню нести! – рассвирепел Пошта. – Выберемся все! Привязывай!
Вдвоем с профессором Штемпель закрепили трос на бампере «Тигра» и залезли внутрь.
– Костя, водить умеешь?
– Обижаешь, командир! Меня дядька в прошлом году научил.
– Тогда садись за руль! – скомандовал Пошта. – Телеграф, прикрывай!
Телеграф послушно полоснул по небу с мельтешащими тенями длинной очередью. Звук был похож на треск разрываемой ткани. Каждый пятый патрон в ленте был с трассирующей пулей, от чего небо озарилось сполохами и стало видно, сколько тварей перебудил неосторожный выстрел Штемпеля.
Тысячи их!
«Мародер» натужно взревел, трос натянулся как струна – и могучая машина потащила за собой заглохший «Тигр». «Да, с такой скоростью мы далеко не уйдем», – понял Пошта. Он запрыгнул в кузов «Тигра», схватил ближайшую бочку с бензином и, крякнув от усилия, вышвырнул ее наружу, после чего выскочил сам, выхватил нож и начал дырявить толстую жесть.
Бензин хлестал во все стороны, от паров закружилась голова. Это хорошо, это славно, пары нам и нужны – без паров фиг ты пулей бензин воспламенишь…
Отстреливаясь из «Тавора» короткими очередями по пикирующим нетопырям, Пошта запрыгнул обратно в «Тигр» и, дождавшись, пока возле бочки соберется достаточное количество тварей, выстрелил по ней.
Тщетно! Крошечные пульки «Тавора» пробили бочку, ударились об асфальт – но не высекли ни единой искорки. Эх, были бы бронебойно-зажигательные, или хотя бы трассеры.
– Так не получится, – констатировал очевидное Штемпель, методично пополняя патронами магазин дробовика. – Погоди, я сейчас.
Он как-то очень спокойно, почти меланхолично выпрыгнул из еле ползущего на буксире «Тигра», пару раз выстрелил из «Моссберга» и пошел к бочке.
– Штемпель, стой! – заорал Пошта, но друг не обратил на него внимания.
В руке у Штемпеля появился фальшфейер. Штемпель дернул шнур, сигнальный патрон вспыхнул и загорелся, разбрасывая искры. Штемпель коротко размахнулся и швырнул факел в бочку.
Взрыв был до неба. Огненный столб взметнулся метров на пятнадцать вверх, превращая кружащих нетопырей в обугленные скелеты – и, что более важно, привлекая к себе всех остальных, летящих на шум и на тепло.
На фоне пылающего бензина даже ревущий движок «Мародера» и кипящий радиатор «Тигра» казались нетопырям слишком незначительной мишенью.
Штемпель стоял перед гигантским пламенем, широко расставив ноги, и стрелял по нападающим мутантам из дробовика.
– Надо остановиться! – заорал Пошта. – Посигналь им! – велел он Бандерольке. – Надо его подождать!
– Не надо, – мягко, но настойчиво возразил профессор. – Он не затем выпрыгнул. Если мы остановимся – они нас догонят. И все будет напрасно!
– Но же его сожрут! – едва не всхлипнул Бандеролька.
– Это его решение, – сказал Кайсанбек Аланович. – Он жертвует собой, чтобы спасти нас. Давайте уважать его выбор.
– Твою ж мать, – простонал Пошта, глядя как пикируют на Штемпеля все новые и новые твари.
«Мародер» ревел, пулемет в руках Телеграфа огрызался короткими очередями. Пошта и профессор стреляли по шальным, одуревшим от громкого звука и яркого света нетопырям. Буксируемый «Тигр» подпрыгивал на ухабах.
А в поселке Советский отстреливался, прикрывая отход товарищей, листоноша Штемпель.
Пошта искренне надеялся, что старый друг сможет выбраться из этой передряги хотя бы живым.
Глава 5
ЛЮДИ В ЧЕРНОМ
Для есаула Николы Дорофеева это был уже сотый выезд на патрулирование; для хорунжего Данилы Осадчего – первый. Разумеется, Данила нервничал, но виду старался не подавать. Суетился перед выездом, все проверял и перепроверял по двадцать раз, прикрикивал на подчиненных, то и дело заставлял их прыгать, чтобы проверить, не звенит ли снаряга, переупаковывал свой рюкзак трижды, а то и четырежды – словом, вел себя точно так же, как Дорофеев перед своим первым выездом в Степь.
Сам есаул Дорофеев, глядя на всю это возню, только посмеивался в усы. «Чай, не пластуны, не в разведку идем», – ругались казаки, но приказания хорунжего выполняли. Наконец, Данила Осадчий остался удовлетворен итогами сборов и скомандовал.
– По коням!
По коням сели только рядовые казаки – молодые, необстрелянные еще бойцы оседлали полтора десятка понурых лошадок, навьюченных патронами и тюками с провизией, а есаул и хорунжий заняли места в «уазике», запряженном четверкой першеронов.
– Ну, с богом! – сказал Данила и перекрестился.
– С богом так с богом, – кивнул Никола.
И казачий разъезд тронулся в путь. Было их всего восемнадцать человек, считая Кирилла по кличке Дебил – умственно отсталого парнишку взяли с собой как амулет, этакий оберег, для везучести, а в обязанности вменили роль кучера в «уазике» и повара на привале. В последнем есаул сомневался: вряд ли умственных способностей Дебила хватит даже на то, чтобы сварить кулеш; ну да ладно, зато посуду мыть будет!
Хорунжий Данила тоже, с точки зрения Дорофеева, особым умом не отличался – зато бредил оружием и рвался повоевать хоть бы с кем, и все мечтал, что гетман определит его в пластуны. Молод, рвется с поводка, надо приглядывать, как бы не натворил глупостей.
Пятнадцать же казаков, не нюхавший пороха, были отправлены в легкий степной разъезд именно с этой целью – понюхать вышеозначенный порох и приобрести хоть какой-нибудь опыт настоящего патрулирования.
– Ну и где эти бандиты? – спросил Данила Осадчий уже на третьем часу патрулирования.
Окружающий пейзаж не отличался разнообразием: ровная, как стол, степь тянулась от горизонта до горизонта, и лишь колыхание трав на ветру придавало жизни мертвой крымской равнине.
– Гы-гы! – отозвался с водительского сиденья Кирилл-Дебил. Это был самый популярный звук в его лексиконе.
– Потерпи, – сказал Дорофеев назидательно. – У нас выход – на две недели, а ты хочешь сразу бандитов найти. Сами нас найдут, не переживай.
– Ну да, ну да, – заныл Данила. – Эх, поздно я родился, все самое интересное пропустил! Войну с мутантами – пропустил. Войну с татарами – пропустил. Катаклизм – тоже пропустил.
Даже налет на Летучий Поезд неделю назад – и то пропустил. Как скучно мы живем, хлопцы!
– Ы? – не понял Кирилл.
Никола усмехнулся.
– Ничего, и на наш век приключений хватит…
Начинало темнеть, небо наливалось багрянцем. Остановились на привал. Никола вытащил из багажника толстый моток джутовой веревки и протянул Даниле:
– На, разложи по периметру лагеря.
– Это зачем еще?
– Чтобы змеи не заползли!
Осадчего передернуло. Змей он боялся. И не напрасно – в Степи встречали твари до двенадцати метров длиной, способные заглотить человека целиком; есаул видел однажды, как такая гадина, похожая на пожарный шланг, лежала неподвижно, переваривая крупную добычу – одна половина змеи была раза в три толще другой…
– Тогда тут не веревка, а канат нужен, или цепь якорная!
– Где я тебе посреди Степи цепь найду? Используй что есть.
Наконец, разбили лагерь, вырыли яму под костер – огонь в Степи виден издалека, а вот дым ночью почти незаметен, поставили Кирилла варить кашу. Потом выбросили горелое месиво, надавали Дебилу подзатыльников и заставили песком драить казан, сами же открыли консервные банки с тушенкой.
– Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, – прочитал Данила на дне банки и облизал ложку. – Надо же. А вкусно, не испортилось.
– Умели делать, – веско сказал Никола. – Не то что нынче. В дерьме живем, дерьмо жрем, дерьмом станем.
– А отчего так, Никола Богданович?
– А оттого, что после Катастрофы людей и так осталось мало, а с мозгами и того меньше. Повыбили их. До Катастрофы как оно было? Есть мозги – иди в ученые, нет – иди в солдаты. Вот тупые умных за жратву и поубивали. Правильно один умный человек говорил: ежели в государстве отделяют умственное воспитание от физического, то править этим государством будут трусы, а охранять его будут дураки. Ну вот, так и вышло.
– Но ведь сколько лет уже прошло после Катастрофы! Неужели новых умных не нарожали?
– Может, и нарожали, да только смысл-то в их уме? Сколько всего утеряно, сколько забыто! Даже тушенку делать разучились, только и можем, что старые склады искать да потрошить. А как кончатся запасы? Закрома Родины, они знаешь ли, тоже не бездонные.
– Эх, – мечтательно вздохнул Данила. – Вот бы найти такой склад, чтобы на всю жизнь хватило!
– Я и говорю: только про свою жизнь и думаем. О будущем надо думать…
Из темноты донесся условный свист – часовые кого-то засекли. Есаул и хорунжий подскочили, схватились за автоматы. Но пришельцы, похоже, попались мирные и дружелюбные: не крались, а шли в полный рост, и издалека приветствовали казаков кличем:
– Э-ге-гей, служивые! Пустите к костру переночевать?
– Кто такие будете? – строго осведомился есаул Осадчий.
– Листоноши мы, – ответили из темноты. – Я – Марка, а это – Конверт. В Судак идем.
– Не ближний свет… Ладно, проходите. Хоть новостями поделитесь…
Листоноши оказались парнем и девушкой – коротко стриженная, худенькая, она издалека казалась ребенком. Дорофеев сразу определил: любовь у них, зуб даю! – вон как друг на дружку зыркают, молодежь!
Присели к костру, разговорились. Особых новостей из мира листоноши не знали, потому что уже почти месяц шли из Джанкоя, своей цитадели, в полуразрушенный Судак – заходя в каждый попутный хутор и собирая корреспонденцию.
Никола Дорофеев листонош уважал. Смелые ребята, хоть и мутанты. Нужное дело делают.
– Глядишь, так и связь наладится, потом газеты начнем выпускать, – посмеивался он.
– Что газеты, – отвечал Конверт. – Журналы! Альманахи! Книги – почтой!
Кирилл издавал звуки «гы» и «ага».
Ближе к полуночи стали укладывать спать. Бедняга Данила, перепуганным россказнями про гигантских змей, решил ночевать в «уазике», для верности обложив веревкой и его. Никола проверил, стреножены ли лошади, и расстелил спальник под открытым небом. Конверт и Марка споро поставили небольшую палатку-черепашку, забрались внутрь и начали возиться – тихо, но слышно.
Часовых сменили. Кириллу налили рюмку водки, чтобы крепче спал – а то совсем разошелся Дебил на ночь глядя. Никола задремал.
Разбудило его бормотание Кирилла – традиционные «гы-гы» да «угу-угу». Чего Дебил разбушевался, оставалось непонятно, но спать под это было невозможно. Наверное, на водку так его дебильный организм отреагировал… Никола, мысленно матерясь, вылез из спальника и пошел бить Дебилу морду – но тот вдруг затих, да как-то странно, очень резко затих. Словно стукнули его чем-то тяжелым по затылку. Наверное, кто-то из разбуженных казаков опередил есаула…
Ну, раз уж вылез – не грех и посты проверить. А то казаки-то совсем зеленые, такие любят и подрыхнуть на посту, дуралеи. Никола тихо прошел через спящий лагерь, нашел веревку и прошел вдоль нее.
Первого часового он обнаружил почти сразу и, как и ожидалось, в горизонтальном положении. Спишь, собака, злорадно подумал Дорофеев. Ну, сейчас я тебе устрою. Он подошел к спящему казаку и со всей дури пнул того по ребрам. Казак не проснулся.
Он и не мог проснуться. Когда Дорофеев присел на корточки и перевернул тело, голова молодого казака запрокинулась под странным, неестественным углом.
Горло часовому перерезали мастерски – повыше кадыка, чтобы не смог заорать, и глубоко – почти до позвоночника. Очень-очень острым клинком.
Дорофеев подобрал уже ненужный мертвому казаку АК-74, бесшумно сдвинул вниз флажок предохранителя, аккуратно оттянул затвор на полдлины и пальцем проверил, есть ли патрон в патроннике. Есть.
По уставу следовало дать очередь в небо, трассерами, заорать: «Тревога!», поднять лагерь на уши, найти проклятых бандитов и перебить, но Дорофеев – старый охотник – нутром чуял, что лазутчики где-то поблизости. Зарезанный бедолага даже остыть не успел.
Начнешь шуметь – получишь пулю с вероятностью сто процентов. Да и взыграло старое, тоже охотничье: загнать гадов и положить наверняка, без шума и пыли, пока они не поняли, что обнаружены.
Дорофеев поудобнее перехватил автомат и начал красться обратно в лагерь, высматривая врагов. В темноте лучше смотреть чуть вниз, так угол периферийного зрения больше – а именно оно и работает в полумраке, замечая резкие движения.
Вот оно! Слева, на десять часов. Что-то черное шелохнулось в траве. Дорофеев вложил приклад в плечо, позиция «патрульной готовности» и развернулся на движение. Предохранитель он опустил в крайнее нижнее положение, одиночные выстрелы – нечего палить очередями, только патроны переводить, все равно только первая пуля летит в цель, остальные куда придется…
И в этот момент кто-то набросился на него сзади. Грамотно, надо сказать, набросился – не стал сбивать с ног или пытаться перерезать горло, а схватил за ремень автомата и дернул. Автомат вырвался из рук и ударил есаула в горло. Тот захрипел и попытался развернуться, но не тут-то было: нападающий уперся ему коленом в спину, аккурат в позвоночник.
«Доигрался, старый хрыч, довыпендривался, – в отчаянии подумал Дорофеев. В глазах у него потемнело, ноги ослабли. – Сейчас додушит меня – и всех ребят вырежет, гад!».
Из последних сил Никола рванулся вперед, падая на одно колено и уходя в кувырок. Горло, придавленное ствольной коробкой автомата, едва не хрустнуло – но выдержало, такие мы, казаки, жестоковыйные, а невидимый лазутчик, не успев выпустить ремень, полетел кубарем над головой есаула.
Вот теперь мы повоюем, мрачно подумал Дорофеев, поднимаясь с колен.
– Тревога! – попытался заорать он, но из полураздавленной гортани вырвался лишь неясный хрип.
Ладно, придется своими силами. Нагибаться за автоматом есаул не стал – в руках одетого во все черное бандита в маске свернул кинжал. Есаул прыгнул и вцепился в руку бандита, пока тот не успел подняться с земли. Держа запястье двумя руками, Никола начал колотить этим запястьем об землю, твердую, спекшуюся на солнце крымскую землю – и нож все-таки вылетел из ослабевшей ладони. Но бандит оказался тоже не промах – ловко извернулся, обхватил есаула ногами и так сдавил ребра, что те затрещали.
Есаул размахнулся и от души врезал по черной балаклаве. И тут же пожалел об этом – бандюга подставил под удар лоб, у Николы заныли разбитые костяшки кулака. Ведь знал же, старый дурак, что в драке лучше бить открытой ладонью. Ну ладно!
Локтями Никола ударил по бедрам бандита, тот расцепил ноги, и Дорофеев тут же вскочил. Черный сбил его подсечкой и уселся сверху, пытаясь задушить. Бедное горло саднило дико, сил терпеть не было.
Краем глаза Никола увидел, как из «уазика» выскочил Данила – в одних трусах и с автоматом наперевес. С перепугу и недосыпу хорунжий лупанул длинной очередью – и, разумеется, промазал. За спиной у него нарисовался еще один черный – схватил Данилу пятерней за глаза, запрокинул голову и полоснул по горлу.
Данила упал и даже не захрипел.
Никола напрягся из последних сил, сопротивляясь удушению – сейчас должен был проснуться весь лагерь, но никакого движения вокруг не наблюдалось.
«Оглохли они, что ли», – угасающим сознанием удивился Никола – и тут до него дошла страшная правда: некому было просыпаться.
Загадочные люди в черном перерезали всех.
«Двое в черном, – пронеслось в голове у Дорофеева, – листонош тоже было двое! Неужели это…»
Лишенный кислорода мозг наконец-то отключился, и есаул казачьего войска Никола Дорофеев умер. Поэтому он не узнал, что к нападавшим присоединился третий человек в черном, чье лицо скрывалось за искусно выкованной серебряной маской.
В гареме хана Арслана Гирея Второго после полуночи наступала тишина. Укладывались спать даже самые непоседливые наложницы, понукаемые старшими женами, разбредались по кельям евнухи, прекращал бренчать на гитаре невольник-музыкант, возвращался в свои покои сказитель по прозвищу Телевизор. И даже охрана, грозные янычары, начинали потихоньку кемарить на постах – спокон веков дежурить в гареме означало для янычар хорошенько выспаться на работе, потому что ну кому в здравом уме и трезвой памяти придет в голову нападать на гарем?
Никаких государственных секретов жены и наложницы хана не знали, сам хан здесь бывал редко – все дела, дела, все некогда, а когда есть время, проще вызвать кого-то к себе в покои, чем приходить в курятник лично и выслушивать кудахтанье почти сотни сексуально неудовлетворенных цыпочек. В общем, с точки зрения захватчика, буде таковой отыщется, гарем был не целью, а добычей.
Вот и дремали янычары, поставив автоматы на предохранители и спрятав традиционные ятаганы в ножны.
Спали наложницы вповалку – отдельных спальных мест младшему обслуживающему персоналу не полагалось, один общий матрас на десять-пятнадцать человек. На время сна были забыты дневные распри и дрязги, девушки сопели и обнимались, чтобы было теплее, ночи в этом году в Бахче-Сарае стояли холодные.
Спали любимые жены Арслана Гирея – было их пять, но особенно хан выделял двух, Диляру и Таглиму, за красоту, молодость и ум; чаще других приглашал он их к себе в спальню, что вызывало нездоровую зависть среди прочих. Диляра и Таглима, в свою очередь, терпеть не могли друг дружку, и всячески боролись за звание самой любимой, самой желанной, самой главной жены. Хан Арслан Гирей Второй об этом знал и всеми силами вражду между женами поддерживал, искренне полагая, что здоровая конкуренция между поставщиками услуг всегда на пользу потребителю.
Спал жирный, как и полагается, евнух по прозвищу Гусь, формальный глава гарема, он же – завхоз, он же – прораб, он же – внештатный психолог и жилетка для рыданий.
Замерло все в гареме. Замерло все до рассвета.
И только одинокая тень отделилась от стены, почти неразличимая на фоне узорчатого персидского ковра, и бесшумно двинулась в сторону опочивален жен. Шаги тени были медленны и плавны, как у ленивого кота.
Тень миновала посапывающих наложниц, не обратив внимания на обнаженные руки и ноги, торчащие из-под куцего одеяла, прошла мимо сопящих янычар. Возле одного из них, здоровенного амбала, спящего стоя, словно боевой конь, у дверей в покои жен, тень задержалась.
Янычар, огромный, как скала, прислонился к дверям, сложил руки на автомате и тихонько похрапывал. Если бы он стоял чуть левее, и выбрал бы в качестве точки опоры дверной косяк, а не саму дверь, тень бы не обратила на него особого внимания.
Но он стоял в дверях.
Тень шагнула к янычару, в руке черного человека сверкнул короткий клинок. Ладонью тень зажала рот несчастному охраннику, а ножом пырнула снизу вверх, под челюсть. Клинок пробил кость, пригвоздил язык янычара к небу и достал до мозга. Самым сложным для тени было удержать падающую тушу амбала и его автомат одновременно – чтобы ничего не загрохотало.
Тень справилась.
Уложив труп часового, тень переступила через него и вошла в женскую спальню. Здесь посапывала Диляра – пышнотелая блондинка лет тридцати, изощренная в искусстве любви. На мгновение тень замерла над спящей женщиной, потом убрала кинжала и вытащила небольшой флакончик.
Стянув черную маску с прорезями для глаз, тень (а это оказалась девушка лет двадцати, с наголо бритой головой) надела респиратор и открыла флакончик, после чего поднесла горлышко к носу Диляры. Через пару секунд Диляра перестала дышать.
Тень нарочито небрежно уронила флакончик на кровать и пошла к выходу.
Только Аллах, Всеведущий и Всемогущий, ведает, что понадобилось Таглиме в спальне своей конкурентки и заклятой соперницы, но именно в эту минуту Таглима, стройная и изящная брюнетка, решила проведать уже покойную Диляру. То ли спереть у той косметичку, то ли подсыпать битого стекла в пудреницу…
Столкнувшись в дверях с крадущейся тенью, Таглима успела лишь коротко взвизгнуть – тень зажала ей рот, скрутила голову набок и резким рывком сломала шею.
Но взвизга было достаточно, чтобы растревожить гарем.
Пока янычары просыпались и матерились, евнух Гусь – ближайший к покоям жен хана – бросился выяснять, что случилось.
Его тень убила быстро и почти бескровно: когда колышущаяся туша евнуха пронеслась по коридору навстречу лазутчице, та легко запрыгнула на стену, оттолкнулась ногой, повисла на люстре и – спрыгнула вниз, целя обеими ногами в затылок Гуся.
Треск ломаемого позвоночника был почти не слышен. В отличие от звука падения стокилограммой туши.
Янычары начали орать: «Тревога!» – но было уже поздно: тень, порхая по стенам, точно призрак, добралась до ближайшего окна, выскочила за него и растворилась в ночи.
Спустя минут десять, когда улеглась паника, верещащих и бегающих наложниц загнали кнутами обратно под одеяло, янычарам пригрозили расстрелом, а жен обрадовали известием о гибели ханских любимиц Диляры и Таглимы, в гарем вошел Телевизор, приглашенный ханом Арсланом Гиреем в качестве эксперта-криминалиста – потому что основу репертуара сказителя составляли именно детективные истории-сериалы.
– Ну? – спросил хан, нависая над трупами любимых жен. – Кто это сделал? Казаки? Пластуны? Они?!
Телевизор присел на корточки, осмотрел Таглиму и ее сломанную шею, потом обнюхал синюшное лицо Диляры и заметил валяющийся под кроватью флакончик.
Зажав нос платком, Телевизор взял флакончик и посмотрел на этикетку.
– «Сделано в Джанкое», – прочитал он. – Нет, мой хан, это не казаки. Судя по почерку и мастерству исполнения, это сделали листоноши.
Хан Арслан Гирей Второй насупился и угрожающе щелкнул костяшками.
Матрос Воловик вязал на спицах. Увлечение это, несколько странное для молодого парня атлетического сложения, зачастую служило предметом насмешек со стороны сослуживцев – но недолго. Помимо вязания на спицах Воловик занимался рукопашным и ножевым боем, хорошо стрелял и все свободное время с энтузиазмом качал мышцы, что отбивало желание подшучивать над безобидным хобби.
Благодаря которому, между прочим, Воловик к вящей зависти коллег, щеголял долгими и промозглыми крымскими зимами в теп лом свитере плотной аранской вязки. А зимы в Севастополе выдались длинными и холодными, хоть и бесснежными.
От бухты постоянно дул сырой холодный ветер, заметая весь город капельками соленой мороси. Трупы дохлых медуз плавали на маслянистой поверхности моря. Судоходства не было, пираты Рыжехвоста лютовали на каботажных маршрутах, матросы Черноморского флота дурели от тоски и спускали все деньги на гладиаторских боях на атомном крейсере «Адмирал Лазарев». Пришвартованные к флагману три десятка прочих судов покачивались на медленных волнах Севастопольской бухты, матросы жрали медуз во всех видах и способах приготовления, глушили «Боцмановку», а капитан Воронин продолжал провоцировать американцев, зазывая их бойцов-гладиаторов на призовые схватки.
Воловик боев не любил, ему было жалко зверушек. Хоть и мутанты, хоть и уроды, а живые, чего ради их убивать? То ли дело твари из развалин города, нападающие на караваны, или бандиты, захватывающие заложников ради выкупа.
Так неторопливо протекала жизнь в плавучем городе.
Капитан Воронин поставил Воловика присматривать за гладиаторами, кормить их, поить и чистить клетки. Работа не самая чистая, но и не тяжелая (если соблюдать осторожность), да и возиться со зверями Воловику было по душе.
А в перерывах между кормлениями Воловик вязал на спицах.
Прозвенел старый, откопанный в руинах механический будильник, и Воловик отложил спицы, встал, взвалил на широкие плечи коромысло с двумя ведрами с едой для мутантов (которую кок «Адмирала Лазарева» называл просто и незамысловато – хавчик) и пошел кормить питомцев.
Мутантов держали в клетках в трюме атомного крейсера, в два ряда по десять клеток. Шагая мимо голодных тварей под жадное рычание, скуление, подвывание и верещание, Воловик машинально осматривал подопечных.
Первым по левую руку сидел медведь-мутант по кличке Балу. Тварь медлительная и крайне опасная. Обычные животные перед тем, как броситься, скалят зубы, вздыбливают шерсть или еще каким способом проявляют агрессию; Балу же атаковал всегда внезапно, с тем же меланхоличным выражением на морде, что и всегда. И фиг поймешь, что у него в голове.
Напротив Балу обитала Погремушка – полусобака, полуобезьяна, проворная, хитрая, злобная и умеющая пронзительно верещать, за что бои с ее участием пользовались особой популярностью.
Рядом обитал Крекер – нечто малопонятное, смахивающее на гибрид алабая и маламута, ласковое, умильное существо, способное сбить с ног и не загрызть, а задушить оппонента мощным хвостом.
Его соседом был Данди – мускулистая тварь, по виду напоминавшая помесь крокодила с ротвейлером. Вывести его из себя было крайне трудно, первые пару минут боя он спокойно сносил наскоки и укусы противника, не особо их чувствуя мощной чешуйчатой шкурой, зато потом… Словом, те, кому все же удавалось сделать Данди больно, жили недолго, зато умирали быстро.
Следующая клетка пустовала – там некогда обитала Химера, разорванная напополам конем-мутантом по кличке Один, принадлежавшему классному парню Поште из клана листонош.
Хороший он был мужик Пошта, честный, цельный. Воловик ходил с ним в рейд – вместе с мичманом Зиняком и доктором Стасом – и понял, что листоноше можно доверять. К сожалению, Пошта ушел по своим загадочным делам, а Воловик остался на «Адмирале Лазареве», прозябать в вонючем вольере…
«А чего это я вдруг про листоношу вспомнил?» – удивился Воловик, и тут же понял: возле пустой клетки Химеры стояла холщовая сумка для писем и висели защитные очки-гогглы вроде тех, что носил Пошта.
«Откуда они здесь?» – удивился матрос, но обдумать эту мысль как следует не успел.
Кто-то спрыгнул на него сверху – кто-то, одетый во все черное. Видимо, черный человек что-то делал с клетками, когда Воловик пошел кормить животных, и спрятался, уцепившись за балки на потолке – а про сумку и очки забыл (или нарочно оставил), и теперь торопился убрать свидетеля.
От удара Воловик полетел вперед и врезался в прутья клетки. Навстречу ему метнулся Стригач – смесь камышового кота со скунсом, больше всего любивший жевать шерсть противника – но Воловик отпрянул от клетки до того, как мерзкая тварь вцепилась ему в бороду, и сразу обернулся.
Человек в черном стоял в боевой стойке, выставив перед собой руку с кинжалом. Воловик же, как назло был почти безоружен. Почти – потому что коромысло для ведер с хавчиком тоже вполне себе оружие, особенно в умелых руках. А руки у Воловика были умелые.
Он раскрутил коромысло над головой, сделал ложный выпад, выманивая противника на атаку – тот не поддался, опытный, гад, и рубанул наотмашь по колену. Черный подпрыгнул и коротко ужалил клинком, едва не достав Воловику до лица.
Бойцы закружили в узком коридоре, переступая мягко и осторожно. Звери бесновались в клетках. Воловик пнул ведро с хавчиком, разливая содержимое – густую жижу с кусками мяса – под ноги врагу, а потом футбольным ударом отправил ведро в лицо противника, скрытое черной балаклавой.
Черный отскочил, вцепился в прутья ближайшей клетки (там сидел Данди) и до того, как ротвейлер-крокодил оттяпал ему пальцы, ловким изящным прыжком перескочил на клетку Погремушки. Воловик прыгнул следом через скользкую лужу разлитого хавчика и ударил коромыслом, как копьем. Промазал, прутья клетки зазвенели, Погремушка заверещала. Черный крутанул сальто в воздухе и приземлился за спиной у матроса.
«Вот же ловкий, сволочь», – восхитился Воловик, нанося тычковый удар назад. Черный попятился. Еще два шага – и он поскользнется на хавчике. Воловик закрутил коромысло мельницей, наступая вперед. Черный присел, уклонился и выбросил ногу в стремительном ударе в пах. Но Воловик успел поставить блок.
Наступила пауза – как оно всегда бывает в драке, ежели та длится дольше пяти секунд. Воловик перехватил коромысло, а черный сделал странное – поглядел на часы.
«Интересно, кто ты такой? – подумал Воловик. – Простой бандит? Не похоже. Лазутчик букмекеров, хочешь притравить наших бойцов, чтобы были сонные и вялые на арене? Вряд ли. Тогда что ты забыл в вольере?!».
И почему он смотрит на часы?!
Черный взмахнул кинжалом и перешел в наступление. Короткий клинок в его руке порхал как бабочка и жалил как пчела. Судя по интенсивности атаки, черный торопился удрать из вольера. Опаздывал, наверное. На званый ужин.
Воловик ответил серий коротких отбивов и парой выпадов контр атак. Тактика матроса была проста – если враг торопится, надо его задержать. А там, глядишь, и свои подтянутся. Тот же мичман Зиняк, например.
Но черный все никак не хотел задерживаться. Он отступил, переводя дыхание, опять глянул на часы, потом – на потолок, где раньше прятался, а потом – на дверь ближайшей клетки.
Это, конечно, могло оказаться хитростью – типа как посмотреть через плечо врага и сделать удивленное лицо, мол, гляди кто у тебя за спиной, но дистанция позволяла, и Воловик тоже скосил глаза.
Мать моя женщина!!!
На шпингалете клетки Балу висел крошечный брикетик пластиковой взрывчатки и с прикрученным к нему таймером из дешевых электронных часов. И таймер помигивал. Воловик окинул взглядом остальные клетки. М-мать…
Так и есть, черный человек, псих ненормальный, заминировал все клетки в вольере! Когда заряды взорвутся, мутанты-гладиаторы вырвутся на волю! И драться они станут отнюдь не друг с дружкой.
Воловик вдруг вспомнил, что не запер дверь, ведущую из вольера в трюм. Матрос на миг представил себе, как это будет – рычащая волна пронесется по кораблю, сметая все на своем пути, разрывая людей в мелкие клочья, отрывая головы и руки зубами, когтями и шипастыми хвостами; озверевшие от сиденья в клетках, натасканные на агрессию, бойцовские мутанты не пощадят никого. А когда атомный крейсер «Адмирал Лазарев» опустеет, гладиаторы переметнутся на пришвартованные к нему корабли – и вода в Севастопольской бухте станет красной от крови.
Этого нельзя было допустить. Матрос пошел ва-банк – он метнул коромысло в лицо черному и прыгнул следом. Черный человек отбил метательный снярад, а вот Воловика отбить не сумел, и рухнул на пол под его весом.
Воловик тут же схватил его за горло и спросил требовательно:
– Как их отключить? Таймеры?
Черный промолчал.
И тут бомбы взорвались. Два десятка негромких – с пистолетный выстрел – хлопков слились в один, оглушительный в замкнутом пространстве, и двери клеток распахнулись.
Воловик кормил тварей два раз в день, приносил им воду и убирал клетки, но не питал иллюзий насчет благодарности мутантов. Отпустив черного, матрос подпрыгнул и вцепился в балки под потолком, поджимая ноги.
Читать бесплатно другие книги:
