Варшавский договор Идиатуллин Шамиль

Глава 3

Чулманск – Москва. Денис Матвеев

Эти два дня вымотали дико – почти как последняя длинная командировка. Но там хоть более-менее ясно было, в чем подляна и что надо делать срочно, а с чем можно уже не торопиться. А тут ни фига не понятно.

Чулманск оказался вполне ожидаемым городом-при-заводе – ну хорошо, большим городом при большом заводе. А люди там были какими-то неожиданными.

От «соседей»-то9 ничего иного ждать не приходилось. В городском отделе ФСБ приезжего москвича, как положено, встретили кривой рожей и принялись терзаться разными подозрениями по поводу того, что это опять проверка с неминуемыми кадровыми и структурными выводами. Это было нормально. Но далее следовал этап «Точно не по нашу душу? – ну, тогда мы вам не мешаем». Везде следовал, кроме Чулманска. Майор из местного отдела успокоился даже быстрее обычного, но в равнодушие не впал, а упорно продолжал интересоваться, кого товарищ Матвеев знает там да с кем собирается повидаться тут. И явно не верил ни единому слову. Своему слову, что характерно, не верил тем паче.

Остальные вели себя еще хуже. Они показывали бумаги, водили по местам убойной славы и затапливали информацией – но самого поганого разбора. Врали, хитрили, перебрасывали стрелки и кидали косяки куда подальше. Сослуживцы Неушева на ментов, менты на следаков, следаки на прокурорских, те на родственников фигуранта и терпил, а родственников дома не случилось. Единственным исключением, по-своему неприятным, оказался преемник Неушева – он тоже кидал косяки, зато не врал и не хитрил.

Все косяки упирались, как положено, в Москву. Спрашивается, чего приезжал. С другой стороны, как было не приехать-то. И как было не уехать – с чистой совестью и пустотой в секторах сознания, отвечающих за творческие планы и уверенность в будущем.

Хотя бы убедился, что ОМГ, что Жарков и что все неслучайно. Ну и хватит для начала.

Жарков долго ломался и все передавал через секретаршу, что лучше бы на той неделе, потом начал явственно врать про срочную командировку. Принять согласился нехотя, в несуразное время и на пятнадцать минут, которые выкроит до важной встречи с инопартнерами.

Какие там инопартнеры бывают у ОМГ, да еще без пятнадцати десять вечера, выяснять было неохота. Положение обязывало, но куда больше оно обязывало продвигаться по основной теме, хоть миллиметровым ползком – и тут уж было не до частностей.

Их и без того было выше крыши, частностей-то – и в Чулманске, и в дороге, и в Москве. Приходилось организовывать билеты, совать всем в нос различные корки, пересаживаться из машины в метро, делать солидные концы пешком, вернее, бегом, и все равно безнадежно опаздывать, звонить с просьбой задержать самолет-состав-машину-планету на пару минут, выслушивать очередную утомленную отповедь, звереть и успевать в последний миг.

К ОМГ он тоже успел, хоть уже и не чаял. Был нормальный московский вторник. Трафик встал неподвижной кольчугой, не способной ни двинуться, ни позволить выпасть из себя ни единому звену – только вонять выхлопами, слепить стоп-сигналами и иногда истерически гудеть. Когда выдраться из второго ряда все-таки удалось, оказалось, что нереально припарковаться или свернуть на второстепенную. Когда получилось – по бордюрам, замерзшим газонам и почти что по пешеходам, – прорваться в незнакомый дворик, место нашлось самое стремное, за мусорными баками, а метро закопалось в семи трамвайных остановках – причем трамваи не ходили из-за забивших пути машин. А в метро был фарш – оптовая замороженная партия.

Тем не менее, до особнячка на Садовой-Кудринской удалось добраться почти живым, относительно целым, не слишком взмокшим – и за десять минут до назначенного срока. Чтобы успокоиться – и тут же озвереть.

Особнячок был обнесен плотной оградой. Посреди ограды были сомкнутые ворота и калитка с будкой. В будке – бдительный дебил в черной униформе. Ворующий не минуты даже – часы чужих жизней. Он минуту рассматривал паспорт, сравнивал фото с оригиналом, читал вслух имя-отчество, строго, с уральской гнусавинкой, интересовался, а почему такое позднее время и точно ли господин заместитель генерального директора ждет гостя, старательно переписывал все данные в толстую тетрадь почерком пятиклассника-хорошиста, мучительно долго искал пропуск нужного образца и долго, тыкая вполне ухоженным, кстати, ногтем в целлулоид, объяснял, что надо не в карман сунуть, а непременно нацепить на лацкан или воротник, вот прямо сейчас, под пальто, и не снимать, пока не покинете здание. Можно было сказать ему пару ласковых или пригрозить начальством – но это затянуло бы процедуру. А так – дождался многозначительного «Удачи, Денис Валерьевич», мотнул головой и быстро пошел мимо заснеженных елок.

В особняке за елками, как ни смешно, тоже бдел дебил, на сей раз в цивильном костюме, впрочем, стоимостью не сильно превосходящем униформу чоповца-вратаря. Он еще раз проверил паспорт Матвеева, игнорируя шипение и тычки в старательно прицепленный к лацкану гостевой пропуск, – но таки удовлетворился и даже выделил провожатого в таком же черном костюме.

Получилось тик в тик, как в королевской Англии. Даже в просторной и пустой, кстати, приемной посидеть не удалось – Жарков увидел сквозь раскрытую дверь, сложно махнул рукой, приглашая гостя раздеваться-проходить и отпуская провожатого.

Разговор тоже получился вполне английским. Кэрролловским даже.

Жарков смахивал на отставного полковника, строгого, но справедливого – и с пригашенной бровями искоркой. Он тепло поприветствовал, еще теплее попросил документы, охотно порадовавшись утомленной реакции собеседника, со вкусом прочитал имя-отчество – корпоративная традиция у них такая, что ли, – осведомился, чем может быть полезен, на десятой буквально секунде кивнул и начал вещать.

Дорогой Денис Валерьевич, вещал он, стратегические интересы страны, вещал он, и Чулманск – существенная часть этих интересов, вещал он. Останавливался, с непонятной иронией оглядывал гостя и продолжал: завод должен работать, прежний владелец этому противился – противился, следовательно, национальным интересам, а это вредно и ненужно. Стало быть, его нынешнее местопребывание юридически и исторически обусловлено и неизбежно. Кто пойдет против национальных интересов? Я – нет. Вы, наверное, тоже, так, Денис Валерьевич.

Денис Валерьевич хотел поинтересоваться, а кто это так лихо определяет национальные интересы и сносит неинтересы. Но это тоже было лишним. Он спросил про другое: а что, если развитие ситуации в Чулманске не устраняет ущемление национальных интересов, а переносит ущемление, ну, скажем, на другой бочок.

– Это как? – поинтересовался Жарков легко, но со значением. Недобрым.

– Ну, допустим – просто допустим, хорошо? – что Неушев, это как раз бывший владелец, не виноват, что внедрению «Морригана» он не сопротивлялся, а хотел все сделать по правилам и чтобы, это, обеспечить надежность производства и продукта. Соответственно, нынешний, скажем, форсаж – он эту надежность подрывает, а следовательно, и национальные…

– Достаточно, – сказал Жарков с лицом, которое будто сроду не улыбалось. – Я вас услышал и хочу предупредить: вы в минуте от нарушения конвенции.

– Простите?..

Жарков покусал губу, разглядывая собеседника, и снова сделал лицо умеющим смеяться.

– Ах вон как, – сказал он. – Хорошо. Лекции вам читать у меня ни права нет, ни времени – сейчас делегация подтянется, важные переговоры, так что уж простите. Вот вам короткий емкий совет: доложите начальству, скажите, что Жарков указал на опасность нарушения конвенции. Если начальство тоже не в курсе, пусть обратится по инстанции, под кем вы там – Аксючицем, нет, Тракеевым, скорее, так? И вот он пусть все вам объяснит – ну или без объяснений приказ даст, не знаю уж, Леонид Александрович, как у вас в Лесу принято.

– Не понял, – сказал Соболев, холодея.

– Это нормально, – спокойно сообщил Жарков, вставая. – У вас начальник есть, непосредственный? Вот его и спросите. Все, время. Всего хорошего.

Соболев еще пару секунд посидел перед человеком, который видел законспирированные ФИО сквозь документы прикрытия и небрежно швырялся фамилиями замначей СВР, произнесение которых вслух было полновесным уголовным преступлением. Посидел, встал, кивнул и пошел.

От великой задумчивости он едва не забыл пальто, уже на лестнице пожалел, что вспомнил – иногда такие обоснованные возвращения оказываются полезными. Впрочем, Соболев понимал, что в оглоушенном состоянии много пользы из деталей не извлечь. С уже свалившимися данными сладить бы.

Он попытался прийти в себя в вестибюле, неторопливо и тщательно одеваясь, хотел было отдать пропуск старательно смотревшей мимо охране, потом мстительно подумал, что фиг. У кого взял, тому и верну. А то ведь не выпустит еще, сообразил Соболев запоздало, хихикнул и снова сорвался в вычисления: откуда, зачем и что это значит.

Так увлекся, что чуть не проскочил будку охранника насквозь – ткнувшийся в бедро турникет остановил. В будке было пусто и тихо, за отсвечивающим стеклом криво стояла светлая щель – видимо, там была подсобка. Кто-то трепался по-английски – негромко и вдали, на грани слышимости – вроде про то, что еще три дня пробудет в Канаде. Говор американский, откровенно восточный: Новая Англия – Мэн или Массачусетс, но не Нью-Йорк.

Охранник практикуется, мрачно подумал Соболев и рявкнул по-английски:

– Есть кто дома?

Из щели вывалился непонятный шум, а следом – давешний дебил, старательно подтягивающий штаны.

Ага, подумал Соболев, но переключаться было лень, и он продолжил по-бостонски:

– Сэр, могу ли я покинуть наконец сию гостеприимную обитель?

Дебил зыркнул из-под низкого козырька и спросил по-уральски:

– Выйти, что ли?

– Ayup, – с наслаждением подтвердил Соболев. Ему чего-то стало смешно.

Дебил протянул руку.

Соболев хотел было хлопнуть ладонью о ладонь по-рэперски, но решил, что это уже перебор. Он вложил пропуск в не по сезону загорелую кисть, кивнул и вышел сквозь пыхнувший зеленым огоньком турникет.

За калиткой было ветрено и казалось сильно холодней, чем во дворе. Особенно холодно было закутанному мужику в ярком пуховике, который вертелся у ворот, вдувая в телефон клубы пара и длинные английские фразы. Натурально бостонские.

Вот это пронизывающий эффект у чувака – сквозь две стены слышно, уважительно подумал Соболев, машинально соображая, чего янки так орет про ржавчину. А, это ж имя такое – Расти.

Амер прервался, сунул телефон в карман, повертел головой, отыскивая провожатого. Тот деликатно стоял поодаль в коротком пальто и вязаной шапке – как Соболев, в общем. «Сосед», как минимум.

Они внимательно оглядели друг друга, пока амер, путаясь в ногах и словах, которые считал русскими, пытался пройти в калитку, не сбив Соболева. Не врал Жарков про встречу – этого янки и ждал.

В голове у Соболева мгновенно возникли три блестящих плана вербовки или просто контакта с американцем, который, раз уж приперся в ОМГ, знал всякое про оборонное машиностроение США и мог – чисто теоретически – частью знаний поделиться.

Соболев извинился и шагнул назад.

Не место, не время, не судьба.

Он отвел глаза от покачивающейся калитки, поднял шарф повыше и зашагал к метро.

Слежки он не заметил. Без средств импульсного перехвата это было нереально.

Глава 4

Москва. Адам Дарски

В ноябре в России темно, холодно и случаются революции. Это все, что Адам знал про ноябрьскую Россию. Знал, верил и совершенно не собирался проверять. Но сработал фактор мастера.

Фактор был трудноописуем, как стиль всякого классного игрока, а от противного описывался незамысловато: «Нормальные люди так не делают». Но у нормального человека обороты не росли на тридцать процентов в год, особенно в плотном и специфическом бизнесе безопасности. У Boro Security росли. А в прошлом дохлом году, когда все сели на копчик ровно и старались не дышать, выросли на пятьдесят четыре процента. Мастер не сидел, а метался по всему миру – и Адама метал так, что Адам за неполный год выправил золотую карточку.

Теперь можно было замахиваться на платиновую. Страшно не хотелось – а куда деваться.

Мастер позвонил из Канады – судя по богатому звуковому сопровождению, из самой середки леса, заваленного снегом и, не исключено, вывороченными соснами (иголки которых завязаны в ирокезскую надпись «Гуроны сосут»), а также веселыми бульдозерами и лесорубами в масках хоккейных вратарей. Мастер не включил изображение, хотя скайп позволял. Позвонил и сообщил, что тут все гладко, но требуется еще несколько дней, а тем временем надо расковырять русскую тему – так что отправляйся, солдат, в Москву…

Мы же принципиально не работаем с Россией, ты сам в восьмом запретил, возмущенно заорал Адам. Мастер хладнокровно сказал, что бывают исключения, подтверждающие правила, и сейчас под его чутким руководством происходит именно такое исключение. А чего в Москву, а не сразу в Чудо… Челяб… Чулманск, осведомился Адам, попутно утвердившись в мысли, что исследователи, удивлявшиеся заковыристости русской души, не пробовали говорить по-русски. А вот в Чулманск ни в коем случае, сказал мастер тоном немецкого капрала и приступил к чуткому руководству.

Адам слушал полминуты, потом замотал головой и громко предложил: «Может, по почте?»

«Это испытание, солдат», – громыхнул мастер в трубку, привычно проигнорировал ответный гром и продолжил неторопливо швыряться именами, городами и тезисами.

Адам, оскалившись, писал на диктофон. Потом все стер, чтобы по-честному. Пару пунктов проверил, с совершенно удовлетворительным результатом.

Но сперва, понятно, завершил разговор с мастером – естественным вопросом: «Мастер, а если пошлют?»

«Не пошлют, – сказал мастер. – Узнай телефон Жаркова, звони прямо ему в приемную через сорок минут, у них как раз рабочий день начинается.

У Адама день как раз заканчивался, причем не рабочий, а календарный. Напоминать об этом был глупо, оставалось выполнять и надеяться, что все-таки пошлют.

Какое там. Вот за это Адам ненавидел мастера особенно тепло и нежно – за то, что, гад, не ошибался. Волноваться пришлось всего пару минут, что его соединяли с Жарковым, до работы, между прочим, еще не добредшим. Потом с Адамом общались как с давно потерянным дедушкой-миллионером – и по телефону, и по почте, куда он отправил подготовленный, оказывается, мастером проект декларации о намерениях. Русские так пылко возжелали принять на себя расходы, связанные с проездом и проживанием, что Адам устоял лишь из-за категорических инструкций мастера. Зато не устоял перед приглашением приехать, увидеть настоящую Россию и договориться о чем возможно, а по остальным вопросам определить параметры дальнейших переговоров. Таковы были инструкции, опять же.

То есть сначала Адам не поверил, что ехать надо прямо сейчас. Мастер о такой возможности предупреждал, но это же мастер, а нормальные люди так не делают. Русские, понятно, тоже ненормальные, но по-другому. У них и пословица есть про медленные сборы и быструю езду. Русский военный концерн – не коммерческая радиостанция Кинг Сити, Орегон, приглашать первого дозвонившегося в гости, да немедленно, ему не полагается. Но пригласил, наобещал, ничего не требуя взамен, и был ласков до омерзения – так, что Адам дрогнул, решил не ехать и позвонил мастеру с твердым намерением ровно это и объявить. Может, даже без основания. Сейчас не холодная война, но мир довольно холодный, особенно в России. И проверять это лишний раз никому не – ну и так далее.

В скайпе мастера не было, а звонок он сбросил. Адам обрадовался – теперь и объясняться не надо, а потом все можно будет обосновать, сославшись на сброшенный звонок.

Мастер перезвонил через пять минут и первые пятнадцать секунд даже слушал. Потом начал говорить. Немного спустя – можно было сказать точнее, но не хотелось даже глазами возвращаться к чему бы то ни было, связанному с этой беседой, – Адам пятый и совсем уже нервный раз воскликнул «Ладно, ладно, сделаю», нажал отбой, порычал на низкую луну и набрал Москву.

Новый рабочий день мог оказаться бесконечным, а оказался многоконечным. Точнее Адам сказать не мог, потому что сбился со счета на третьем, кажется, конце. Первый он опрометчиво обозначил, когда завершил переговоры с оформлениями, за пять минут доехал сквозь синюю пустоту и желтое мигание светофоров до дома и вырубился, едва покинув душ. Второй очевидный конец вахте пришел вскоре после обеда, который Адам раздраженно пропустил, потому что надо было добить и отправить в инженерный корпус итоговый меморандум по согласованному техзаданию. Адам это сделал – и мог чувствовать себя свободным аж до аэропорта. Третье очевидное завершение рабочего дня случилось в самолете, отправлявшемся в завтрашний день, который досрочно наступил в Старом Свете – вопреки старости света, репутации России и здравому смыслу. Адам смолол пресный ужин из морепродуктов, посмотрел вслед жгучей стюардессе, подумал, что было бы неплохо – и проснулся от ее вопроса про предпосадочную выпивку. Вообще такие вопросы были лучшим будильником, но не при двух сотнях свидетелей. Опять проспал свое счастье, мелькнуло сожаление в незатекшей части мозга, и Адам устремился к новым завершениям дня.

Они не заставили себя ждать.

Очередной календарный перескок Адам едва не устроил себе, выглянув в иллюминатор. Он был готов ко снегу – но к такому поди приготовься. Снег не шел, но был везде – и выглядел не по-рождественски, и даже не по-арктически. Он был тусклым, подержанным и безнадежным, как в европейском фильме про первую мировую войну. Выходить в него не хотелось. Хотелось завернуться в плед и, не вылезая, потихоньку дождаться обратного рейса. Ну или хотя бы вознаградить себя беседой со стюардессой – чтобы она упрашивала, а Адам обаятельно капризничал. Вместо пуэрториканки подошла квадратная азиатка с такой умелой улыбкой, что снег на ее фоне показался довольно привлекательным. Адам молча собрался и выскочил в объятия русской зимы.

Ради Адама русская зима приняла облик похожего на профессионала-средневеса парня при табличке, дешевом галстуке и плохом, но понятном английском. Сергей деловито свез Адама в гостиницу, дождался – не исключено, что под дверью, – пока тот отметит очередную кончину дня душем и коротким пересыпом. Потом, почти не интересуясь мнением дорогого гостя, выгулял его до ресторана русской кухни, где Адам честно отказался от всего, но все равно налопался до треска в боках. Треск был, кажется, натуральным. В ресторане-то его скрадывал вездесущий лаунж, а вот в джипе угрожающие звуки разнеслись, кажется, на весь салон. Адам не успел толком постесняться: вырубился. Потом вырубился еще раз и еще раз. Наконец осознал, что выспался окончательно, с силой потер лицо ладонями и спросил:

– Долго еще?

Сергей повел плечом и сказал что-то не по-английски, но, кажется, и не по-русски.

Адам завозился, потянулся, огляделся, охнул и спросил:

– А давно едем?

– Давно, – со вздохом признался Сергей.

Адам посмотрел на часы и охнул снова. Ехали полтора часа.

Впрочем, «ехали» было слишком сильным термином. Машина стояла. Насколько подсказывало подсознание, стояла она и раньше. И все-все-все машины вокруг стояли, как голодные крепостные, еще не родившие концепцию бунта. Вокруг салона специально для Адама раскинулся флаг исторической родины – рубиновый свет справа и вперед до дырки тоннеля, белое полыхание слева и вперед до дырки тоннеля. Салон джипа, несмотря на фильтры и неумеренные ароматизаторы, сам превращался в дырку тоннеля, душного и загазованного.

– Вторник, – сказал Сергей, будто это все объясняло.

Возможно, это действительно все объясняло.

Днем Адам убедился, что водил Сергей мастерски и втискивал Lexus в щель, скудную даже для малолитражки. Но сейчас разогнаться не то что велосипедист не смог бы – голодной Дюймовочке пришлось бы выступать с оглядкой и недолго.

Пару раз Сергей победил пространство, время и логику сказки вместе с правилами дорожного движения. Он сумел продраться в правый ряд, влезть парой колес на скользкий бордюр и сделать сотню метров по тротуару и почти по прохожим. Прохожие спокойно уворачивались, как от привычной помехи. Адам был непривычным, но предпочел зажмуриться и откинуться на спинку, чтобы удержать равновесие в перекошенном салоне и не увидеть лишнего.

Надолго его не хватило. Сергея, впрочем, тоже. Джип, мягко качнувшись, остановился в дюйме от запорошенного снегом страшно неуместного здесь и сейчас Mercedes-купе. Mercedes был припаркован, как и еще десяток машин перед ним.

Сергей извлек откуда-то снизу мигалку вполне полицейского вида, опустил окно и постучал мигалкой в черное стекло урчавшего рядом внедорожника, близнеца Lexus, в котором сидели Сергей с Адамом. В Штатах такие были отличительным признаком всасываемых климаксом университетских профессоров. Стекло опустилось. Водитель соседнего внедорожника улыбнулся, пошарил под пассажирским сиденьем, извлек оттуда мигалку – тоже близнеца – и показал ее Сергею.

Стекло поднялось. Сергей закрыл окно, повертел мигалку в руках, что-то пробормотал и спрятал обратно. Повернулся к Адаму и виновато сказал:

– Видите, дорога занята, а мы опаздываем. Может, предпочтем пеший переход?

«Предпочтем» Адама умилило, ситуация в целом позабавила – к тому же он терпеть не мог злостных нарушителей дорожных правил. Но уточнить все-таки было нелишне:

– А идти далеко?

– Нет-нет, здесь рядом. Около… нет, если в футах… в ярдах… Полмили, не больше.

Получилось, может, и меньше. Правда, идти Адаму и Сергею пришлось так извилисто и быстро, да с таким скольжением, что было уже не до измерений. Но на часы Адам смотрел и зафиксировал, что дорога отняла двадцать минут, причем в последние десять темп пришлось сбросить – после того, как Адам все-таки грохнулся. К счастью, на выставленные ладони и не больно.

– Москва, – сказал Сергей тем же объясняюще-извиняющимся тоном, что и давеча про вторник. Адам извинение понял и принял безоговорочно, но зарубил спросить с мастера за такую командировку по максимуму.

Тут Сергей, перестав обозначать утомившую уже поддержку под локоток высокого и падучего гостя, сказал:

– Все, пришли, нам сюда, – и показал на ворота в глухом заборе старинного вида. – Вот ОМГ.

ОМГ, в рифму охнул Адам, с ужасом вспомнив, что забыл позвонить мастеру. Мастер просил связаться для последнего инструктажа минимум за полчаса до встречи с Жарковым. Адам это дело заспал и зашагал. Вспомнил только сейчас. Лучше поздно, упрямо подумал он еще раз, извинился перед Сергеем и достал телефон.

Мастер ответил сразу и на сей раз словно из студии. Выбрался из дебрей, понял Адам, и вывалил подготовленную формулировку «Все, мы готовы к встрече», правдивую и избавляющую от уточнений.

Пронесло: мастер риторически подивился ночному часу, выбранному для встречи, и деловито принялся вталкивать в Адама оба сценария разговора, расписанные по репликам и чуть ли не по вздохам. Адам внимательно и бестрепетно выслушал все эти «А когда он скажет, что раз так, то нет и смысла в беседе, ты скажешь, что с прежним руководством смысл был очевиден – с 70-процентной локализацией производства и выходом на готовую продукцию в течение двух лет», подтвердил, что все понял и, покосившись на деликатно отошедшего Сергея, вполголоса рявкнул, что да-да, про передачу документации непременно скажу, впроброс, но четко. И поинтересовался, почему всем этим надо заниматься именно сейчас. Да я верю, верю, и твоим данным, и твоим источникам. Но раз они велят придавать первоочередное значение и форсировать, чего ж ты сам всем не занялся, а меня как флэшку используешь? Да я помню, что в Канаде и минимум неделю – я не понимаю, с какого бодуна Канада возникла и почему нельзя ее было отложить, раз нам Москва так стратегически необходима? Про Канаду ты ни разу не говорил, и никаких наших интересов там я не припомню. А, Расти? Расти?

Расти молчал. Адам посмотрел на экранчик, потом вслушался: сигнал шел, в динамике что-то шуршало, шевелилось и неразборчиво восклицало. Адам послушал еще немного, пожал плечами и решил поскорей заканчивать. Топтание на месте не грело, да и Сергей из деликатного удаления довольно выразительно поглядывал то на подопечного, то на часы. Адам сам глянул на часы и выразительность остро оценил – но для очистки совести все-таки сообщил в трубку, что все понял, все запомнил, так что не беспокойся, о результате отчитаюсь, давай, Расти, до связи.

Адам рванул к дверце рядом с воротами, едва не сбив подвернувшегося плотного парня, одетого, как советский диссидент из голливудского фильма, извинился, использовав половину известных ему русских слов, юркнул в будку, где было не теплей, но темней, чем на улице – и тут телефон запел Синатрой. Расти в свое время назначил Адама невольным исполнителем «My Way», а Адам в ответ и в память о британских корнях заставил мастера звонить секс-пистолзовской переделкой того же хита. Сперва это веселило Адама, потом он привык, а теперь испугался. Он слабо представлял, можно ли пользоваться мобильными телефонами на контрольных пунктах русских военных концернов, поэтому выдернул телефон и нажал кнопку приема со скоростью Уайетта Эрпа. И едва не выронил трубку, потому что мастер рявкнул во весь голос и чуть ли не в объемном звучании:

– Адам, ты где сейчас?

Адам вздрогнул, затравленно оглянулся и отчаянно прошипел, кажется, на пол-Москвы:

– Расти, все, я уже вхожу за их периметр, потом перезвоню!

Снова сунул телефон в карман, даже выключив, и долго не мог понять, что же не так.

Очень многое было не так.

Контрольный пункт представлял собой коридорчик с турникетом, торчащим из неказистой кабинки – примерно из такой в Адамовом детстве жирный Сарни торговал жуткими сэндвичами, хотя арестовали его не за них, а за толкание крэка. В России полиция тоже была на высоте: в кабинке не оказалось ни Сарни, ни его местного аналога, ни кого бы то ни было. Адам решил, что вопиющая вакансия связана с поздним часом, тем более, что турникет горел зеленым. Втиснувшийся следом Сергей, похоже, так не считал. Он постучал по стеклу, всматриваясь в засвеченную щель, крикнул, видимо, имя, которое Адам не разобрал – но точно не Сарни. Просунул руку в окошко, что-то там с трудом переключил и коротко переговорил по селектору из неудобной позиции. Адам прошел через турникет, вроде понял, в чем странность, сделал уже шаг назад, но потерял мысль: Сергей вернулся в нормальное положение, неловко улыбнулся и пригласил продолжить путь, потому что время.

И с Жарковым все оказалось не так. Адам готовился увидеть или зловещего мозгляка, или лоснящегося борова под охраной десятка головорезов. Но вице-президент ОМГ был один, внешность имел крайне интеллектуальную и утомленную, к тому же общался на диковинном английском с головокружительным запасом слов, казенным построением фраз и жутким произношением – даже не славянским, а каким-то древнегерманским. Адам решил на этом фоне славянскими богатствами не сверкать. Но Жарков сам осведомился:

– Вы не из русских будете?

– В какой-то степени, – ответил Дарски, широко улыбаясь и впадая в счастье от того, что его не слышит деда Джо, он же дзядек Юзеф. Дедушка любимого Адамека за такой ответ удавил бы. Руками. Из-под земли. Быстро и наверняка.

Не так вышло и с беседой. Адам верил, конечно, в умение мастера смотреть на пять шагов вперед и влезать в головы незнакомых людей. Но до откровенного камлания «Если он скажет так, то ты скажи вот так», да еще всего с двумя-тремя вариантами развития событий, мастер раньше не опускался. А Адам не насиловал память, исходя из того, что безупречно сцепленные, логически обусловленные и лексически совершенные последовательности Расти Харриса распадутся стаканчиком конфетти на второй секунде живого диалога.

Пришлось не насиловать даже, а драть в условиях, приближенных к боевым. Потому что разговор пошел по сценарию номер два, агрессивно кооперационному – и достиг пика, когда Жарков, потерев висок, сказал: «Раз так, то нет и смысла в беседе». Адам, холодея, улыбнулся и почти без запинки повторил за ожившим в височной доле голосом мастера: «Очень жаль. С Неушевым мы видели вполне определенный смысл: семидесятипроцентную локализацию производства и выход на готовую продукцию в течение двух лет».

Жарков улыбнулся так широко, что Адама махом, с занемевшей макушки до отсыревших пяток, ошпарили все слышанные и читанные ужасы про русский бизнес, бандитский режим и методы КГБ. Но то ли шляхетская кровь взыграла, то ли подействовали камлания – или ступор раз в жизни накрыл вовремя. Адам заулыбался в ответ, лихорадочно соображая, куда бежать и кому звонить в случае чего – даже телефон посольства не выписал, дурак.

Жарков убрал улыбку, по-лошадиному выдохнул и сказал почти жалобно: «Неушев, Неушев. Будто мимо него дороги не ходят. Ну хорошо, давайте считать, что я это понял и зафиксировал как существенное условие. Попробуем рассмотреть остальные условия и результаты».

И собеседники соскочили в сценарий номер один, по которому благополучно мчались минут пятнадцать. Надо очень хорошо знать людей – не людей вообще, а вот этих конкретных, или хотя бы социальную группу, к которой они принадлежат, их повадки, манеры, ценности и вокабуляр, – чтобы так точно вырезать будущее из невнятного прошлого, вяло размышлял Адам, пока оперативная память выщелкивала из него одну за другой готовенькие реплики – как пули из обоймы. Мастер этих людей и группы не знал и знать не мог, никак. Значит, он был все-таки гений. Что и требовалось доказать.

Даже обидно немножко.

Предписанный сценарий финишировал предписанным взаимным удовлетворением и ритуальным обменом обещаниями. Предписанными же. Жарков настаивал не на недельном, а на трехдневном сроке подготовки первой документации, зато легко согласился именно с двухнедельным паллиативом, а потом, как и предсказывал мастер, предложил гостю окунуться в кипящую жизнь вечно юной Москвы.

Прошедший день был достаточно длинным и странным, чтобы растягивать его еще и кипящими удовольствиями. Это понимал даже вечно разъедающий Адама тестостерон, который на сей раз булькнул чисто символически и обрадованно затих на первом же слоге древней формулы «В следующий раз непременно». Уезжать, в конце концов, он пока не собирался. Жарков это понял и пообещал вернуться к теме завтра. Весьма многозначительно пообещал.

В радости от того, что все сделал как надо, а также в переигрывании предварительных треволнений Адам провел всю дорогу, теперь удивительно короткую, до джипа и гостиницы. Он напрочь забыл про глодавшую его странность недавнего ощущения. Тепло распрощался с Сергеем, принял душ, напевая и сдержанно сожалея о своей утомляемости, опасливости и моральной устойчивости, и почти уже решил отринуть глупые страхи. Но постель была томительно широкой и мягкой. Полежу пять минут, а там и с грехами определимся, подумал Адам, присел – и вскинулся уже глубокой по всем меркам ночью. За разноцветно озаренным с улицы окном падали крупные перья снега, в комнате густо стояла тишина, изредка надрываемая ширканьем автомобилей, а в голове такую же густую тишину обминало со всех сторон бессмысленное словосочетание «Объемное звучание».

Нет, не бессмысленное.

Телефон Адама не поддерживал объемного звучания. Он племяннице на день рождения такой вручил, а сам был человеком взрослым, серьезным, немузыкальным и с острым слухом – потому купил стандартный смартфон. А голос мастера в той как бы сарниной будке доносился с обеих сторон. Функция объемного звучания возникла в стандартном смартфоне самостоятельно. Каким-то чудом.

Если не допускать, что чуда не было, а мастер звонил Адаму, стоя в паре шагов от него. В будке Сарни, например.

Адам некоторое время поразмышлял о Канаде, России, лесорубах, кагэбешниках, скрытых технических возможностях и прочих чудесах. Протянул было руку к телефону, уронил ее, а заодно и всего себя. И блаженно выключился.

Boro Security не занималась изучением чудес.

Пусть уж как-нибудь пребудут сами по себе.

Глава 5

Москва. Леонид Соболев

– Андрей Борисович, что значит конвенция? – спросил Соболев, страшным усилием заставив себя поздороваться.

Забежать в собственный кабинет или скинуть пальто он заставить себя не сумел. Может, слишком боялся, что Егоров, как нормальный человек, будет наслаждаться вечером в кругу семьи, а не ждать взмыленного сотрудника в офисе.

Егоров ждал. Не исключено, что не Соболева именно ждал, а ваял недалекое и по возможности нестрашное будущее в рамках, обозначенных любимым начальством. Дождался все равно Соболева.

Когда Егоров поднял лицо от монитора, глаза у него были как у оперного певца в разгар арии Жермона, но сразу стали как у больной собаки. Егоров моргнул, еще и еще, поднял руку, вытирая выступившую слезку, и невнятно уточнил:

– Вы кроссворд про Бендера разгадываете, что ли?

– Никак нет, – сказал Соболев, чувствуя, что начинает потеть.

Потоптался и принялся рассказывать. Примерно на середине рассказа он все же снял пальто и положил его на спинку гостевого стула. Да и сам уселся, потому что Егоров показал, что начинает сердиться.

Показал он это как бы между прочим. А сам, казалось, углубился в выхаживание переутомленных глаз: тер их костяшками, промокал салфеткой и даже закапал веки из флакончика, прятавшегося в нижнем ящике. Соболев знал, что это как раз означает предельное внимание. А вот когда Егоров пялится тебе в глазное дно и лицо делает похожим на сетчатую чашу РЛС, это паршиво, ибо начальник ушел в собственную думку и на тебя время тратит из неведомых, но малосущественных соображений.

Соболев попытался описать чулманскую беготню покороче, но Егоров уточнил:

– Что с мужчиной Неушевым все-таки?

Соболев жмакнул губами, но решил, что быстрее будет не спорить, а ответить на вопрос так, чтобы больше к нему не возвращаться.

– Неушев в СИЗО, обвиняется в убийстве жены и любовницы. Вернее, любовница пока жива, но чисто символически – месяц в коме лежит, вряд ли выйдет уже. Виновным себя не признает. Все, кто его знает, от ситуации в шоке, но в виновности не сомневаются – мужик, говорят, горячий, да и доказательств куча. С женой были трения, не прилюдные, но слухи доходили. Вроде подружку молодую завел, а потом – обеих из карабина. У завода загородный дом есть, для приемов и так далее. Вот там всех и нашли. Женщины в коридоре вповалку, ну, их в голову обеих. А Сабирзян Минеевич в гостиной, без сознания и с карабином на коленях.

– Какой-какой Сабирзян? – переспросил Егоров, поднял брови навстречу ответу и вполголоса сказал: – Да… Бедный мужчина. А чего в отрубе-то? От переживаний?

– Возможно. А возможно, от полуграфина водки. Хотя, говорят, он не пил практически.

– Тут запьешь. Вину не признает, я понял, а что говорит?

– Ничего. В первый день, двадцать пятого, сказал, что никого не убивал, и замолчал. Так и молчит с тех пор.

– Двадцать пятое, первый день. Оригинально. А если он не убивал, то кто? Там еще был в доме кто-нибудь во время убийства, враги в масках? Или, может, я хэзэ его, одна из баб так тонко отомстила – другую грохнула и себе заряд в башку. Следаки что говорят, другие версии отрабатывались?

– А зачем? – сказал Соболев.

Егоров кивнул и то ли спросил, то ли констатировал:

– И завод без паузы, но с песнями переехал к ОМГ.

– Ну вот это и смущает. Тем более, там схема очень интересная с отчуждением акций. Бумаги на жену были записаны, и, кстати, у следаков как версия идет, что дама могла включить хозяйку и мужа попыться от управления отодвинуть – а он то ли психанул, то ли пытался стороннее убийство сымитировать, а акции получить обратно как наследник жены. Что характерно, акции перед самым инцидентом были арестованы по иску налоговой и смежников, завод арест обжаловал, суды были уже после всей этой бойни, в итоге завод процесс слил.

– Слил, – повторил Егоров, снова уткнувшись в монитор. Соболев хотел извиниться за жаргон, но начальник поинтересовался:

– Специально слил?

Соболев пожал плечам, спохватился и сказал вслух:

– Даже при желании мало что сделать удалось бы. У Неушева связи и в Москве, и там, у себя. Потому и держался так долго. Но убийцу поддерживать никому не интересно. Его слили, виноват, а дальше само пошло. В совете директоров без Неушева три клерка остались, я с одним говорил, он трясется как этот, зато на новеньком джипе рассекает. Пугнули и купили явно. Остальных, наверное, тоже. Короче, пока «Потребтехника» у ОМГ в доверительном управлении, или как уж это называется. Они уже весь менеджмент сменили, нового гендира поставили – ох серьезный мужчина, антикризис так и прет, убивец хостов. Виноват. Он такой вечный зам, на куче важных предприятий вторым-третьим был, наконец до генерала дорвался. «Мой завод», говорит, важно так. Но взялся по полной. Производство все перелопачивают, секретку восстанавливают, вся администрация и «соседи» на ушах, чуть вопрос задашь – огонь на поражение открывают. Я так понимаю, сейчас они сделают допэмиссию, доли Неушевых размоют, и вопрос закрыт. ОМГ полный хозяин, здравствуй, «Морриган».

– Так акции же арестованы.

Соболев махнул рукой, и Егоров хоть и не смотрел, даже переспрашивать не стал. Спросил про другое:

– А мужчина Неушев пацифист, что ли, или пораженец? Как он умудрялся столько от оборонзаказа отпинываться, если «Потребтехника» впрямь головное предприятие по «Морригану»?

– Там немножко не так все было. Если в двух словах: головным предприятием был ЧМЗ, Чулманский машиностроительный, а «Потребтехника» с боем отделилась от него лет пятнадцать. Неушев как раз ее создал из цехов, которые шлепали всякие проигрыватели и прочие, как уж это…

– Товары народного потребления. Интересно. Выделил и, я так понимаю, раскрутился. А большой завод куда делся?