Обыкновенные девчонки (сборник) Ильина-Пожарская Елена
Ах, совсем, совсем по-другому встретила бы вернувшуюся после болезни Аню милая Людмила Федоровна!
Девочки невольно переглянулись. Анна Сергеевна заметила это. Она чуть-чуть улыбнулась и спокойно продолжала свой обход, терпеливо переспрашивая, если сразу не могла расслышать имя или фамилию.
Обойдя все парты, Анна Сергеевна сказала ровным и твердым голосом:
– Девочки! Нам с вами придется в этом году очень серьезно поработать. Мы должны помнить, что весной у нас – экзамены.
Класс встрепенулся. Поднялось несколько рук.
– А разве Людмила Федоровна не вернется к нам до экзаменов? – спросила Ира Ладыгина, встав с места.
– К сожалению, в этом году, скорее всего, нет, – все так же спокойно ответила Анна Сергеевна.
«В этом году»! – с ужасом подумала Катя. – А ведь в будущем году и наверно уже ее у нас не будет. Мы перейдем в пятый класс, а там все учителя будут другие. По всем предметам!»
И Катя с такой нескрываемой обидой посмотрела на Анну Сергеевну, как будто новая учительница была виновата и в болезни Людмилы Федоровны, и в том, что в пятом классе все учителя будут другие.
Анна Сергеевна поняла, что тревожит девочек.
– Ничего не поделаешь, – разводя руками, сказала она. – Если вы любите вашу учительницу, вы должны хотеть, чтобы она совсем выздоровела, а для этого ей нужно как следует отдохнуть. Вы же не маленькие и должны это понимать.
Анна Сергеевна села у стола, раскрыла свой толстый портфель и, достав учебную книгу, принялась ее перелистывать.
А тем временем девочки смотрели на нее, приглядывались и невольно сравнивали ее с Людмилой Федоровной.
Новая учительница ничем, ну решительно ничем не походила на их молодую, красивую и ласковую Людмилу Федоровну.
«Строгая, сердитая», – думали девочки.
А между тем, поворачивая концами пальцев страницы, Анна Сергеевна тоже всматривалась в лица своих новых учениц, всматривалась так, словно хотела каждую из них тут же, сразу, понять и запомнить. Ее чуть прищуренные, близорукие глаза казались при этом недоверчивыми, даже сердитыми.
Но девочки и не догадывались о том, что думала и чувствовала в это время высокая пожилая женщина, поневоле занявшая место Людмилы Федоровны. Они не знали, что она отлично поняла или, вернее, почувствовала, как ее встречает класс. По выражению лиц, по шороху, по топоту она сразу же заметила, что все они сравнивают ее мысленно с их прежней учительницей.
Да, у нее не было счастливого уменья расположить к себе с первой встречи одной только улыбкой, звонким голосом, живостью, молодостью.
Это не смущало ее. Она знала, что постепенно, изо дня в день, – трудом, заботой, вниманием, умением – завоюет свой класс.
И все-таки ей было чуть-чуть грустно. Грустно чувствовать эту ничем не заслуженную, чуть ли не враждебную настороженность.
«Ну, ничего! – подумала Анна Сергеевна. – Надо начинать».
Она заглянула в свою записную книжечку и спокойно, как будто ничего особенного не заметила, сказала:
– Сегодня у нас по расписанию первый урок – грамматика. Повторим то, что вы уже учили. Ну-ка, скажи мне ты – твоя фамилия, кажется, Ипполитова? Что вы прошли по грамматике?
Лена тихонько откинула крышку парты и встала.
– Мы прошли, – начала она совсем не так смело и уверенно, как отвечала обычно Людмиле Федоровне, – корни, приставки, суффиксы и окончания. А также ударные и безударные гласные.
– Так, – сказала Анна Сергеевна. – Иди к доске.
Лена подошла. Все притихли в ожидании.
«Хорошо, что Лену вызвали первую, – подумала Катя. – Она-то все знает назубок!»
Но Лена, всегда такая спокойная и уверенная, сейчас робко переступала с ноги на ногу и оглядывалась на подруг.
– Напиши, – сказала Анна Сергеевна, – такое предложение: «Журавли летели над морем и видели на нем большие корабли и маленькие лодочки с белыми парусами».
Лена принялась писать, постукивая мелом, но строчки у нее пошли вкривь и вкось и на концах так высоко забрались вверх, словно это были не буквы, а те самые журавли, которые летели над морем. И когда Анна Сергеевна попросила Лену подчеркнуть безударные гласные в корнях слов и объяснить их правописание, Лена подчеркнула не безударные, а ударные.
– Что ж это ты? – спросила Анна Сергеевна. – Посмотри внимательно, какие это гласные.
По классу пробежал шумок:
– Она знает!.. Знает!..
Анна Сергеевна подняла руку:
– Тише. Если знает, тем лучше.
Лена уже заметила свою ошибку, быстро стерла написанное и принялась писать все заново. И опять по доске разлетелись белые журавли.
Все в классе понимали, что Лена волнуется. И на самом деле, она волновалась все больше. Ей пришло в голову, что Анна Сергеевна приняла ее за слабую ученицу и что теперь уже всегда будет о ней так думать. Подчеркнув то, что требуется, Лена уже хотела положить на место мел, но Анна Сергеевна еще не отпустила ее.
– Скажи мне, пожалуйста, как можно проверить, правильно ли у тебя написаны безударные гласные в корнях слов: «журавли летели»?
Лена задумалась. Еще немножко – каких-нибудь полминуты, даже меньше, – и она, конечно, ответила бы, что у нее написано все правильно, и объяснила бы, что для безударного «а» в слове «журавли» проверочным словом служит «журавль», а для безударного «е» в слове «летели» такое проверочное слово – «полет», но в это время до нее и до Анны Сергеевны отчетливо донеслась подсказка…
Лена покраснела. Этого еще не хватало! Теперь Анна Сергеевна уж наверно подумает, что Лена – самая настоящая тупица, которую только подсказкой и можно выручить.
– В чем дело? – спросила Анна Сергеевна у Зои Алиевой, сидящей на одной из первых парт, хотя подсказывал кто-то другой, а не Зоя.
– Анна Сергеевна, – начала Зоя, поглядывая на учительницу своими блестящими черными глазами, – Ипполитова у нас отличница, она всегда все знает.
Анна Сергеевна как будто не удивилась.
– Охотно верю, что она всегда отвечает отлично, – сказала она спокойно. – Но сейчас Ипполитова ответила не слишком хорошо. На тройку.
Класс прямо ахнул:
– На тройку!
– Ипполитова – на тройку?!
Все были поражены. Никто не помнил случая, чтобы Лена Ипполитова получила когда-нибудь четверку, не то что тройку! С парты на парту пошло перешептыванье:
– Да ведь она не сделала ни одной ошибки.
– Написала все правильно. Только подчеркнула неверно, да и то нечаянно! И ведь она почти все исправила.
В классе с каждой минутой становилось все неспокойнее.
Наконец Лена пошла на место. Она была красная, расстроенная, хотя Анна Сергеевна на первый раз пощадила ее, поставив отметку не в журнал, а в свою записную книжечку, да притом и не тройку, а вопросительный знак.
Теперь у доски стояла Валя Ёлкина. Она тоже сбивалась и путалась.
Всякий раз, когда Валя делала ошибку, Аня оборачивалась и смотрела на Катю то с тревожным недоумением, то с негодованием. Она как будто хотела сказать: «А все это потому, что спрашивает не Людмила Федоровна, а эта новая!..»
Катя пожимала плечами, отводила глаза, но на душе у нее было тревожно. Подумать только – Лене Ипполитовой тройка! Если уж Лене тройка, то что же будет с остальными?! И, главное, по какому предмету? По русскому языку!
Людмила Федоровна всегда говорила, что по русскому Лена и она, Катя, самые лучшие ее ученицы.
Еще так недавно Катя, бывало, дождаться не могла этого урока. Она любила не только читать, рассказывать, говорить наизусть стихи, но даже заниматься грамматикой, – а уж это у них в классе мало кто любил.
Кате нравилось следить за тем, как меняется смысл слова из-за какой-нибудь маленькой приставочки. Она со вкусом придумывала примеры на разные правила и подыскивала проверочные слова для безударных гласных так весело, словно это был не урок, а игра в слова. Ей и правила-то учить почти не приходилось. Они как-то запоминались сами собой.
Но сейчас от волнения, которое охватило весь класс, Кате казалось, что и она тоже начала бы путаться, если бы стояла у доски и видела устремленный на себя строгий взгляд новой учительницы.
– А теперь, девочки, – сказала Анна Сергеевна, отослав наконец на место Валю Ёлкину, – придумайте сами слова с ударными и безударными гласными.
Девочки стали перешептываться.
– Только не советоваться, – остановила их Анна Сергеевна, – Мне же интересно знать, как вы усвоили то, что прошли.
«Как усвоили»! – с горечью подумала Катя. – Теперь уж не нас проверяет, а Людмилу Федоровну!»
Должно быть, и Ане пришла в голову та же мысль. Она опять обернулась и посмотрела на Катю. Но Анна Сергеевна сразу же заметила это и сделала замечание обеим – и ей и Кате:
– Девочки на первой и второй парте!
– Мы не разговариваем, – обиженно протянула Аня.
– Необязательно разговаривать, – сказала Анна Сергеевна. – Вы переглядываетесь.
«Ишь какая, – подумала Катя. – И переглянуться не даст».
И ей еще тяжелее стало оттого, что какая-то всем чужая, неизвестно откуда появившаяся Анна Сергеевна уже наводит в классе свои порядки. И Катя поняла: захочет класс или не захочет, а эта суровая учительница поставит на своем, и все будет делаться по ее воле. Так и вышло. Подумав немного, девочки уже отвечали, какие слова они придумали и какие в этих словах ударные гласные и безударные.
Катя уже не могла остаться в стороне и тоже начала придумывать. По обыкновению, она придумывала быстро и хорошо. Анна Сергеевна три раза спрашивала ее и все три раза одобрительно кивнула головой, а под конец даже похвалила: «Так. Очень толково!»
Кате это было приятно и в то же время как-то неловко перед Леной и Валей, которых Анна Сергеевна, как ей казалось, несправедливо обидела. Ей даже хотелось, чтобы Анна Сергеевна и к ней была так же придирчива и сурова.
«А все-таки она злющая», – написала Катя и придвинула листок Наташе.
«Посмотрим, может быть на втором уроке она будет немножко добрее», – ответила на том же листке Наташа.
Катя разорвала под партой листок и подумала:
«Да, конечно, Наташа не так огорчена, как мы все. Она Людмилу Федоровну почти что не знала, какой-нибудь месяц у нее проучилась…»
Но и на втором уроке – это была история – оказалось, что новая учительница такая же строгая и требовательная. Она вызвала Настю Егорову, и даже бойкий Настин ответ показался ей недостаточно полным и точным.
На душе у Кати стало еще беспокойнее.
«Это бы еще ничего, что строгая, – думала она, – если бы справедливо спрашивала. А то несправедливо. Не угодишь! Лене Ипполитовой – тройка. Наверно, и Насте не больше».
– Ты хочешь что-то сказать? – спросила Анна Сергеевна Катю, заметив, что она как-то особенно возбуждена и встревожена.
Катя встала, не зная еще, что она скажет. Встала просто потому, что нельзя же сидеть, когда с тобой говорит учитель!
– Ну в чем дело? Чем ты недовольна, Снегирева?
И тут Кате показалось вдруг, что ей будет легче, если она выскажет Анне Сергеевне то, что ее мучило. И, не успев обдумать, что и как сказать, Катя выпалила:
– Несправедливо!
– Я тебя не понимаю, Снегирева, – сказала Анна Сергеевна сдержанно. – Что именно несправедливо?
– Все…
Пораженная, подавленная собственной дерзостью, Катя опустила голову и почувствовала, как кровь заливает ей щеки. Нет, ей не стало легче оттого, что она сказала. Ей стало гораздо тяжелее.
– Садись, – произнесла Анна Сергеевна спокойным, глуховатым голосом. – И в другой раз, прежде чем говорить, подумай.
Катя села на место.
«Что это я? – с ужасом поняла она. – Сделала замечание учительнице!»
И ей вспомнилась одна из бабушкиных пословиц: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь».
А Наташа шепнула ей с укором:
– Ой, Катя, зачем ты так!
Катя и сама не могла бы сейчас ответить зачем. Как она расскажет об этом дома? Мама просто не поверит, что ее Катя могла так обидеть старого человека, учительницу! А бабушке и Тане рассказывать и совсем нельзя.
Катя с невольной тревогой посмотрела на Настю. Настя отвела глаза и поморщилась, как будто ей было неприятно. Катя поняла, что Настя ее осуждает. Только Ира Ладыгина была, видимо, очень довольна происшествием. Она кивала Кате, подмигивала, что-то шептала беззвучно, одними губами.
Когда прозвенел звонок на перемену и Катя, мрачная, подавленная, подошла к окну коридора и принялась пристально смотреть во двор, для того чтобы не разговаривать с девочками, Ира подбежала к ней и закричала весело и уверенно:
– Ты у нас молодчина, Катюшка! Очень хорошо сказала.
Катя обернулась:
– А я боюсь, что плохо…
– Глупая! Я же видела, что она прямо позеленела, когда с тобой разговаривала.
– Нy и что?
– А то, что если ей у нас не понравится, она уйдет. А мы уж как-нибудь побудем одни, пока не выздоровеет Людмила Федоровна.
Катя с сомнением покачала головой. То, что поддерживала и утешала ее одна только озорная Ира Ладыгина, лишний раз подтверждало, что она, должно быть, поступила не так, как надо. Но утешения очень хотелось, и, глядя, как веселые воробьи беззаботно прыгают за стеклом по карнизу, Катя подумала:
«А может быть, и вправду лучше будет, если Анне Сергеевне у нас не понравится?»
Все же Катя решила вести себя на уроке тихо и спокойно. Уж очень виноватой чувствовала она себя, чтобы затевать что-нибудь.
Однако оттого ли, что все уже были слишком взбудоражены, или оттого, что кое-кто и на самом деле вздумал шуметь нарочно, но и на следующем – последнем – уроке шум не только не утих, а еще больше усилился. На одних вдруг напал кашель, словно они внезапно простудились, другие шептались между собой.
У доски теперь стояла Зоя Алиева и записывала условия задачи. Обернувшись к классу, Анна Сергеевна остановила на нем долгий, пристальный взгляд. Можно было подумать, что вот-вот она закричит, стукнет по столу. Но Анна Сергеевна все так же спокойно, словно застыв на месте, смотрела на свой новый класс и ждала.
Постепенно шум стал утихать. И тогда Анна Сергеевна сказала негромко, но твердо:
– Кто-то мешает нам работать. Пусть те, которые не хотят учиться, немедленно выйдут из класса.
Никто не шевельнулся.
– Я жду, – снова сказала Анна Сергеевна, ухватившись обеими руками за край стола, и девочки заметили, что руки у нее слегка дрожат.
Стало еще тише.
– Успокоились? – спросила Анна Сергеевна. – Вот и хорошо. Давно бы так.
И Анна Сергеевна опять обернулась к Зое, стоявшей с виноватым видом у доски. Зоя поглядывала на своих подруг и хмурилась. Должно быть, ей, старосте класса и члену совета отряда, было очень стыдно за свой класс, за свой отряд, который она видела сейчас издали, со стороны, как бы глазами Анны Сергеевны. Зоя делала знаки Стелле – чего, мол, ты смотришь? Ты же председатель совета отряда! Но Стелла будто и не понимала, чего от нее хочет Зоя…
После урока все опять высыпали в коридор. Анна Сергеевна широко распахнула окна, и девочки окончательно поняли, что теперь это ее класс и что она в нем не гостья.
Справедливо или несправедливо?
Катя шла из школы домой одна. Наташа и Аня целых четверть часа топтались у дверей, дожидаясь ее, но Катя нарочно долго перешнуровывала ботинки, потом перекладывала книги… Наконец она сердито посмотрела на подруг и сказала:
– Не ждите, я еще не скоро…
Девочки переглянулись и ушли без нее.
Кате хотелось побыть одной и на ходу разобраться в том, что сегодня случилось. А что же все-таки случилось?
Она прямо и честно сказала Анне Сергеевне то, что думала. Ничего плохого в этом нет. Наверно, все девочки думали то же самое. Только никто не посмел сказать, а вот она посмела. Да, но почему же ей теперь так неприятно, если она поступила честно и смело?
Катя даже остановилась на секунду, ковыряя носком ботинка песок на дорожке бульвара. Когда человек поступает хорошо, ему не бывает тяжело и стыдно. Значит, она поступила не так уж хорошо? Да, кажется… Ну а что же было нехорошего? Конечно, ученицы не должны делать замечания учительнице, младшие – старшим. Вдруг бы она, Катя, сделала замечание папе? Нет, даже и представить себе нельзя.
Ну а все-таки, если кто-нибудь поступает несправедливо, надо об этом сказать или не надо? Конечно, надо! Иначе было бы нечестно. Человек обидел другого зря, несправедливо, и пусть знает, что все кругом это видят… Так-то так, но что же было несправедливого? Лене Ипполитовой поставили тройку. Положим, не тройку, а вопросительный знак. Но это тоже очень неприятно. Лена – отличница и всегда все очень хорошо знает.
А сегодня? Сегодня она и вправду отвечала неважно. Подчеркнула все неверно и писала ужасно криво. И что-то мямлила насчет безударных гласных, пока ей не подсказали. Так что Анна Сергеевна никак не могла догадаться, что Лена круглая отличница. И все-таки она ей поставила не тройку, а вопросительный знак. И даже не в журнал, а в книжечку. Значит, решила подождать и проверить. Что ж тут несправедливого?
Катя тяжело вздохнула и медленно побрела дальше, размахивая сумкой. Сумка вдруг показалась ей почему-то очень тяжелой.
А потом на уроке истории… Настенька тоже отвечала не так уж хорошо. Забыла, в каком году было Ледовое побоище… Анна Сергеевна раза три задавала ей наводящие вопросы. Что бы сказала Людмила Федоровна, если бы Настя ей так ответила? Значит, и тут не было ничего несправедливого?
Катя даже зажмурилась от стыда.
«Выходит, что это вовсе не Анна Сергеевна была неправа, а я? Конечно, я! Выскочила тоже! «Несправедливо». Нашлась умница! Одна из всего класса! Обидела старую учительницу ни за что ни про что. Большим тоже, наверно, бывает обидно, когда с ними обращаются несправедливо. Только они виду не показывают».
И Катя представила себе, как Анна Сергеевна, обиженная, грустная, входит после уроков в учительскую. Ее спрашивают: «Как вам понравились ваши новые ученицы?» – «Ужасный класс, – отвечает Анна Сергеевна. – Особенно одна девочка – худенькая, со светлыми косами. Снегирева, кажется? Такая дерзкая, невоспитанная». – «Не понимаю, что с ней стало, – говорит Надежда Ивановна. – Прежде она вела себя хорошо».
И вот завтра Катю вызывают в пионерскую комнату, а потом к директору. И начинается, и начинается… Вызовут, конечно, и маму… А что мама тут может сказать? Действительно, ужасно нехорошо получилось. Что же делать? Что делать?
Извиниться? Как? Перед всем классом? Но извиняться было для Кати самым трудным делом. Даже у мамы Катя не могла попросить прощения, когда бывала виновата, а чаще писала на бумажке: «Мамочка, дорогая, пожалуйста, прости, я больше никогда не буду!» – и подсовывала маме записочку под чертежную бумагу на ее столе. А сама пряталась где-нибудь в сторонке и следила издали за выражением маминого лица… А теперь нужно было громко, во всеуслышание, сказать чужому, почти незнакомому человеку: «Простите, я больше никогда не буду!» Ох, как это трудно…
– Бабушка, мама дома? – спросила Катя, тихонько входя в переднюю.
– На фабрику поехала. А ты что это какая-то не своя?
– Ничего, бабушка, это так…
Катя положила сумку в передней на стул, сбросила пальтишко и медленно, как-то нехотя, вошла в комнату.
Дома был один только Миша. Он уже сделал уроки и теперь, весело напевая, что-то рисовал за столом.
– Смотри, – сказал он, – какую картину я рисую!
– Потом, Мишенька, – ответила ему Катя и пошла к бабушке.
Бабушка была на кухне. Она стояла у плиты, и осторожно поворачивала на сковороде румяные, свернутые в трубочку блинчики.
– Сейчас будем обедать, – сказала бабушка. – Что, очень проголодалась?
– Нет, не очень… Даже совсем не хочется есть.
Бабушка внимательно посмотрела на внучку:
– Что с тобой, Катенька? Уж не случилось ли опять чего-нибудь в школе?
Катя вздохнула:
– Да нет. Ничего особенного…
А сама подумала: «Ничего особенного… Очень даже особенное!»
Ей сильно хотелось рассказать обо всем, что произошло. И как-нибудь так рассказать, чтобы бабушка была за нее, пожалела и утешила ее.
Не зная, как и с чего начать, она молча стояла, облокотившись о край кухонного стола, перебирая в мыслях все те слова, которые могли бы растрогать и разжалобить бабушку:
«Понимаешь, бабуся, сама не знаю, как это вышло. Я не хотела…»
Нет, это не годится. Бабушка, конечно, скажет: «Не хотела бы, так не сказала бы. Никто за язык не тянул».
А если так начать: «Бабушка, у нас новая учительница. Ужасно строгая. Я ей прямо сказала…»
Нет, и так не годится. Бабушка скажет: «Ай, моська! Знать, она сильна, что лает на слона!» А потом и начнет, и начнет: «Ты что ж это, Катерина, умней всех быть хочешь? Учительницу учить вздумала! Завтра же повинись!»
Бабушка опять оглянулась на внучку:
– Ты что там шепчешь? Уроки, что ли, повторяешь?
Катя покраснела и отвернулась:
– Да, повторяю. Нам наизусть задано…
Бабушка с сомнением покачала головой:
– Вот я тебе сейчас температуру смерю.
И, подойдя, прикоснулась губами к Катиному лбу. Катя почувствовала вдруг такую нежность к ее маленьким рукам со вздувшимися жилками, к полосатому переднику, к ее старческим губам.
– Нет, ничего, бабусенька, – сказала Катя, – у меня нет жара. А только у нас в классе беда: учительница новая.
И она, уже не выбирая слов, рассказала бабушке и о том, что сегодня пришла к ним новая учительница, и о том, какая она строгая, требовательная, даже придирчивая, и о том, как недовольны все девочки и как было шумно на уроках. Не рассказала Катя только о самом главном – о том, что она сказала Анне Сергеевне: «несправедливо». И потому, что самое главное она утаила, ей нисколько не стало легче от этого рассказа.
Бабушка слушала Катю серьезно, не перебивая, потом отставила сковородку на край плиты и спросила:
– Не пойму я, Катенька, чего вы хотите? Чтобы больная учительница вернулась на работу? Или чтобы сама начальница пришла вас учить?
– Какая начальница? – сказала Катя с досадой. – У нас директор Вера Александровна, а не начальница.
– Ну, пусть – директор. Что же, ей бросить все дела и заниматься с одним вашим классом?
– Да нет! – сказала Катя. – Вовсе мы этого не хотим. У нас директор не ведет уроки.
– Ну вот видишь, – бабушка с удовлетворением кивнула головой. – И не ведет даже. Так скажи на милость: чего ж вы добиваетесь? Чем недовольны? Ну, пришел к вам новый человек – может, лишнюю нагрузку на себя берет, работает без отдыха, а вы – свое: «Подавай нам Людмилу Федоровну, не желаем Анны Петровны!»
– Какой еще Анны Петровны! – сказала Катя. – У нас же Анна Сергеевна!
– Ну пусть – Анна Сергеевна. Так вот, что же получается? Пришла она к вам, хочет вас уму-разуму научить, а вы как ее встретили? Шумом-гамом? Красиво, нечего сказать! Теперь, может, Анна Ивановна и сама учить вас не захочет.
– Да какая там Анна Ивановна! – ужаснулась Катя. – Анна Сергеевна!
– Ну хотя бы и Сергеевна. Пусть хоть Терентьевна, Дементьевна – не в этом дело. Хотите учиться – учитесь, а нет – оставайтесь неучами.
Бабушка сурово взглянула на Катю и опять отошла к плите, а Катя задумалась. Конечно, бабушка правильно сказала: «Чего вы добиваетесь?» И остаться неучем никто в классе не хочет. Даже Клавка Киселева. Но у бабушки всегда все получается как-то уж слишком просто. А в жизни оно не так.
Катя отошла от стола и грустно присела в уголке на табуретке. Ей и самой трудно было теперь понять, как же все это случилось. Ведь не думали же они, в самом деле, прогнать Анну Сергеевну и заставить вернуться больную Людмилу Федоровну! Все вышло как-то само собой… Ах, если бы этого не было! Если бы сегодняшний день еще не наступил, а было бы вчера! Катя бы как-нибудь сдержалась, и все обошлось бы хорошо… Да нет! Недаром бабушка так любит пословицу: «Сболтнется – не воротится».
– Иди-ка переоденься, – сказала бабушка, – скоро обедать будем.
– Сейчас…
В эту минуту в кухню вбежал Миша.
– Нарисовал картину! – крикнул он весело. – Смотрите, только сначала вытрите руки!
Он сунул бабушке альбом. Она мельком взглянула и, хотя все еще, видно, была недовольна Катей, не могла не улыбнуться. Катя тоже посмотрела и, как ей ни было сейчас грустно, невольно засмеялась.
Рисунок изображал дом с трубой. Над домом висело огромное красное солнце, а по направлению к дому, держась за руки, похожие на палки, шли два человечка: один – повыше, другой – пониже.
– Это что за мурзилки? – спросила бабушка.
– Какие мурзилки? – недовольно сказал Миша. – Это мы с тобой в школу идем. Первого сентября. Вот я, а вот ты.
– А что это за большая желтая нога? – спросила Катя.
Миша возмутился:
– Это совсем не нога! Это дорога. Бульвар.
– А почему у этого человечка в руке чемодан?
– Это не чемодан! Это портфель. Это я несу портфель.
Бабушка посмотрела на Катю и сделала ей знак глазами, чтобы она не смеялась.
Катя перевернула страницу альбома:
– Вот это получилось прямо замечательно! Смотри, бабушка, это Мишин класс. Особенно хорошо окна нарисованы.
Бабушка посмотрела и одобрительно кивнула головой:
– Хорошо, Мишенька, очень хорошо!
В альбоме, вдоль всей страницы, были нарисованы густо заштрихованные черным карандашом треугольники парт. За партами торчали какие-то не то человечки, не то зверьки с острыми мордочками. А перед ними стояло странное, тоже треугольное, существо с острым носом, в черной юбке и в синей кофте колоколом. Странное существо писало на доске своей единственной рукой, похожей на палку, такие же длинные палки, только загнутые книзу.
– Это что за чучело? – спросила Катя. – И почему у него только одна рука?
– Сама ты чучело! – крикнул плачущим голосом Миша. – Это Наталья Петровна, наша учительница. Другой руки тут не видно. – И, подумав, Миша грустно добавил: – У меня люди еще не очень хорошо получаются…
– Ничего, Мишенька, научишься рисовать и людей, – подбодрила его бабушка. – А пока ставь на стол тарелки. Я суп несу.
Кате казалось, что ей совсем не хочется есть. Но когда бабушка положила ей на тарелку пару румяных, политых сметаной блинчиков с творогом, она почувствовала, что здорово проголодалась и что все на свете не так уж плохо.
В этот день Катя так и не решилась рассказать дома о том, что произошло в школе. Даже маме она не сказала ни слова.
«Надо сначала поговорить с девочками, – думала она. – Скорей бы уж настало утро».
Но на другое утро ей почему-то, против обыкновения, не хотелось идти в школу. Она даже пощупала голову и посмотрела в зеркало на свой язык. Но язык был красный, а лоб холодный. Вообще, как назло, ничего не болело. Так всегда бывает. Вот если бы Таня принесла билеты в кино или в детский театр, тогда бы уж, конечно, язык был белый, а лоб горячий.
Тяжело вздыхая, Катя оделась и медленно пошла в школу.
Читать бесплатно другие книги:
