Удержи меня Крамер Марина

– Держи, поесть купишь.

Бомж забормотал что-то о благословении, а я подумал: «Машку мою пусть благословит твой бог, ей это нужнее».

Оксана.

Что-то странное творилось с Даниилом в последнее время – я смотрела на него и не узнавала. Он постоянно о чем-то думал, улетая мыслями далеко от нас с Максимом, часто замирал, сидя за столом и уставившись на висящий на стене календарь, словно искал там какую-то важную дату. Если я задавала вопрос, то его приходилось повторять дважды, потому что Даниил меня почти не слышал. Он не уходил из дома вечерами, проводил время с сыном, помогал ему с уроками, делал даже кое-что по хозяйству, ну, в пределах того, что руки позволяли, конечно. Руки у хирурга – фетиш, к ним относятся трепетно и бережно, чтобы не было порезов, мозолей, царапин. Даниил готовил ужин, встречал меня с работы накрытым столом, но я все равно чувствовала, что он не со мной, не с нами, а где-то там, со своей Машкой. И именно о ней он думает постоянно.

У меня внутри рос огромный ком противоречий, мешающий дышать нормально, я не хотела потерять мужа, но и делить его с кем-то тоже не хотела. Меня распирало от желания узнать, кто же она, эта загадочная Маша, из-за которой мой Даниил стал таким. От переживаний я даже похудела на три килограмма, что привело меня в восторг – все-таки это почти на размер меньше, чем прежде. Мы почти не общались с мужем, так – привет, пока, как дела, как сын – обычные супружеские вопросы.

Свекор уехал в отпуск в Турцию, и дома вообще стало тихо – так хоть он создавал какую-то суету, возясь с Максимом, а теперь и этого не было. Меня ноги не несли в этот дом, наполнившийся вдруг невыносимой тишиной, я не могла видеть страдальческое выражение, застывавшее на лице Даниила по вечерам, то, как он смотрит на постоянно лежащий рядом с ним мобильный, словно ждет и не может дождаться звонка. Никто не звонил, и от этого Данька делался еще мрачнее. Я уже не знала, кого мне сейчас жаль больше – себя или его…

Артем.

Я стоял у подъезда собственного дома с огромной спортивной сумкой на плече и курил, прячась от пронизывающего насквозь ветра. После турецкой жары родная сибирская погода не радовала. Куда я иду, зачем? За каким… я вообще все это устроил? Найти ответы на эти вопросы оказалось значительно сложнее, чем заявить Марье: «Я ухожу!». Она, наверное, решила, что ухожу к другой. Какая, на фиг, другая – нет и не было у меня никого, кроме нее, за все десять с небольшим лет брака. Когда же все рухнуло, когда покатилась под откос наша, казалось, счастливая и налаженная семейная жизнь? Уж не тогда ли, не в тот злополучный Новый год?

Тридцать первого мы поссорились. И виноват был исключительно я, тут скрывать нечего – накануне поехал в сауну с коллегами, ну и… Вернулся домой в шесть утра, Марья была на нервах, плакала и орала, что, мол, можно было позвонить и сказать, где и с кем. Права, конечно – что стоило набрать номер, ведь я прекрасно знаю ее натуру – воображение богатое, такие картины в голове рисует, ахнешь! Да и работает в больнице, а там такого насмотришься – не дай, Бог! Но, как всегда, сначала пиво, потом «беленькая», пошло-поехало, и я забыл совершенно, что не предупредил жену. В тот момент, когда она начала кричать, мне бы просто заткнуться, выслушать, а потом обнять и извиниться – и все, «инцидент исперчен», как говорится, но я был еще пьян, а потому молчать не стал, ну и…

В Новогоднюю ночь Марья легла спать рано, около двух, наверное – назавтра дежурила сутки. В гости мы не ходим, предпочитаем тридцать первое декабря проводить в семейном кругу, а уж назавтра зовем к себе кого-то или сами едем – традиция в нашей семье такая.

Мы почти не разговаривали, молча встретили бой Курантов, выпили по бокалу шампанского и уставились в экран «ящика». Юлька, бедняжка, не могла понять, на чью сторону встать ей – и отца жалко, и мать. Разумеется, ее выбор пал на Марью – они вообще хорошо ладят, секреты у них какие-то. Потом Марья, зевнув, ушла в спальню, Юлька еще немного посидела со мной, но и пятилетний ребенок тоже долго не выдержал, задремав прямо в кресле. Вот такой веселый праздник выдался.

Утром Марья тихо встала, собралась и ушла на работу. Ее сотовый я обнаружил на тумбочке у кровати, проснувшись часов около десяти – значит, разозлилась, специально оставила, чтобы я не звонил. Обычно мы с ней созванивались по нескольку раз за ее дежурство, просто чтобы узнать, как дела, как Юлька. Но сегодня Мария моя встала в позу. «Ладно, как хочешь», подумал я, вставая и выходя в зал, где уже сидела перед телевизором дочь.

– Привет, красотуля, – я потрепал ее по белокурым волосенкам, взлохмаченным после сна, и она, задрав голову, улыбнулась. – Ты поела?

– Не-а! – зевнула Юлька. – Тут про Буратино показывают…

Этого носатого уродца я ненавижу уже года два, с того самого момента, как Юльке подарили кассету со старым детским фильмом. Она смотрела его по пять раз на дню, знала наизусть все фразы, все песни, и все равно каждый выходной начинался одинаково – просмотром приключений этого полена. Да еще и на танцах они работают под диск, где песни из фильма стилизованы и обработаны специально под самбу, ча-ча-ча и джайв. Словом, у нас был еще один член семьи – деревянный носатый «сынок».

Пока дочь досматривала кино, я приготовил завтрак, сварил кофе, выкурил свою традиционную утреннюю сигарету. Потом позвонила теща, пригласила к себе, и Юлька радостно запрыгала.

– А вы можете Юлю у нас оставить и поехать куда-нибудь, – подытожила свое предложение теща.

– Маша работает, а один я куда поеду? У вас посижу, и домой, на диван.

Мы с тестем выпили немного, я вообще после удачной вечеринки отхожу неделю и пить не могу, но праздник ведь, да и обижать не хотелось – теща стол накрыла, ждали. Юлька осталась, а я пошел домой, но уже на улице вдруг повернул к больнице, собираясь позвонить Марье снизу, из приемного, и попросить прощения. Ей и так сегодня не повезло – первого января дежурить тяжелее даже, чем накануне, ни праздника нормального, ничего, одни пьяные битые морды. Но на посту в Марьином отделении трубку не брали, а телефон ординаторской я не помнил, и спросить было не у кого – все отмечали в регистратуре. Не судьба…

Выйдя из приемного, я поднял глаза и увидел, как в зашторенном окне ординаторской мелькают тени – значит, все там, и врачи, и сестры. Ладно, они ведь тоже люди, и им праздника хочется.

Из дома я несколько раз пытался дозвониться до ординаторской, но тщетно – трубку не брали. Я все ждал, что Марья, как обычно, не выдержит сама и позвонит, но не тут-то было. Капитально обиделась, видимо.

Вообще она была отходчивой, помолчит часок – и все, начинает разговаривать, рассказывать что-то. Мы очень редко ссорились, особенно в те первые пять лет, когда я играл в футбол. Тут не было ничего удивительного, я дома бывал редко, за те дни, что мне полагались в виде выходных или отпуска, просто некогда было возникнуть каким-то противоречиям и обидам. Позже, когда с футболом пришлось расстаться, начались небольшие трения, но и это вполне объяснимо – мы заново привыкали друг к другу, учились жить вместе каждый день, и потому неизбежно возникало что-то. Но даже это не мешало нам. Я знаю, она считала, что мне стыдно сказать кому-то, где она работает и кем, но это ерунда – мне было ее просто жалко, не ночует дома, вкалывает за копейки. Хотя, надо признать, в определенный момент эти копейки кормили нас троих.

Когда Марья вернулась утром с работы, я сразу почуял что-то неладное. Не знаю, как, но почувствовал, что произошло что-то, изменилось и уже никогда все не будет так, как раньше. С этого злополучного дня она стала неумолимо отдаляться от меня, становиться чужой, холодной. Я бесился, глядя на произошедшие в жене перемены, старался уязвить ее побольнее, чтобы она хоть как-то отреагировала, но бесполезно – она поворачивалась и уходила, не возражая и не вступая в пререкания. Самое ужасное заключалось в том, что я стал срываться на Юльку, которую любил до одури, и бедная девчонка не могла понять причину моего изменившегося отношения к ней. В такие моменты я сам бывал противен себе, но остановиться уже не мог.

Кульминацией всего стала неожиданная встреча почти нос к носу с женой в супермаркете, где-то месяца через четыре… Да, в апреле, в конце – было совсем тепло… Она даже не заметила меня, шла рядом со здоровенным мужиком в длинном пижонском пальто и выглядела такой счастливой, что у меня сжалось сердце… Этот кобель поддерживал ее под локоть и смотрел, как на икону. В руках у Марьи был шикарный букет, она улыбалась, повернув к спутнику раскрасневшееся лицо. Я вдруг почему-то вспомнил, что уже года два не дарил ей цветов даже на день рождения и Восьмое марта… Вот, значит, что произошло – моя дорогая Машенька завела себе любовника! Тогда все ясно, все становится на свои места… Черт, ну и как теперь жить дальше?

Моим первым желанием в тот момент было подойти и врезать этому козлу по роже, чтобы не смотрел на мою жену с таким собственническим видом, но потом вдруг я подумал, что, возможно, ошибся и это просто кто-то из Марьиных знакомых. Но тогда к чему этот веник и счастливое выражение ее лица? Пока я размышлял над этим, скрывшись за колонной, чтобы они меня не видели, Марья со своим ухажером ушли. Момент был упущен, и я пошел по старому, проверенному мужскому пути – поехал к другу и напился, просто ввалился к нему в квартиру с бутылкой коньяка и заявил с порога:

– Андрюха, давай накатим!

Андрюха это дело уважал, а потому и не отказался.

Возвращаясь домой на такси глубокой ночью, я все думал, как вести себя, что говорить, что делать. И, главное, как вернуть жену? Я ни на секунду не задумался о том, что можно бросить Марью и уйти, можно даже Юльку забрать. Нет, на это я не пошел бы ни за что – она идеальная мать, ничего не скажешь, да и дома у нас всегда все хорошо, Марья обожает готовить, с удовольствием что-то изобретает, удивляя меня. И потом – столько лет терпеть стирку моей пропитанной потом грязной формы – это тоже не каждая смогла бы. Нет, я не могу уйти от нее, и дело даже не в комфорте, дело в другом – люблю я ее. Мой пьяный мозг отказывался воспринимать ситуацию, отказывался подсказывать выход или что-то еще в этом роде.

В окне кухни горел свет – значит, Марья не спит, ждет. Я никогда не понимал этой ее привычки дожидаться меня в любое время. Но жена ни разу за все время брака не легла спать до того, как я вернусь домой, сидела на кухне с чашкой чая и книжкой и ждала. И я всегда знал, что в любое время дня и ночи, если я возвращаюсь откуда-то, войдя в квартиру, обнаружу эту картину – моя жена за столом на кухне ждет меня. Внутри что-то дрогнуло, и закралось сомнение – а не обознался ли я сегодня? Может, и не Марья это была вовсе? Иначе как объяснить вот этот свет в кухонном окне?

Она открыла мне дверь, молча принюхалась, уловила запах «первака» и также молча ушла в спальню. Это тоже ценное качество – не устраивать разборки на пороге с выпившим человеком, а перетерпеть до утра и там уж… Я завалился в зале, включил телевизор, но ничего почти не увидел, сразу проваливаясь в сон.

Наутро возле дивана стоял пакет с соком и бутылка минералки. Ого! А ведь Марье на сутки сегодня, я это знал… Надо же, не поленилась, в ларек с утра пораньше сходила, знала, что весь день умирать буду. Я вообще отказывался теперь что-то понимать – не вязалось это все с картиной, подсмотренной в супермаркете.

…Я лежал на диване и дремал, отходя от вчерашнего, когда вдруг раздалась трель мобильного. Не моего – Марьиного. Забыла, видимо, прособиралась и забыла телефон на полке у зеркала. Проклятый звонок мешал, пришлось встать и ответить:

– Да!

В трубке молчали.

– Ну, говорите, что хотели! – рявкнул я, страдая от головной боли, но невидимый абонент передумал и отключился.

Я машинально залез в меню «Принятые вызовы», как делал всегда со своим телефоном, и увидел только одну букву – «Д». Больше ничего. Обычно Марья писала реквизиты целиком, да еще картинку добавляла какую-нибудь, а тут – ничего, только это вызывающее «Д». Головная боль улетучилась, я вернулся на диван и принялся внимательно изучать записи в мобильном телефоне жены, чего прежде не делал никогда. Стоп! А ведь она никогда и не расстается с ним, никогда не выпускает из рук, и вот сегодня просто забыла… Ничего нового, кроме вот этого самого «Д», я больше не нашел, ни одного неизвестного мне имени. Набрав номер, я услышал чуть хрипловатый мужской голос:

– Да, Машуля! Ты где?

Я чуть было не ответил в рифму, но сдержался, бросил трубку.

Буквально через час вдруг появилась Марья в медицинском синем костюме и накинутом поверх него пальто, влетела в квартиру, заметалась по коридору. Я вышел из зала и протянул ей телефон:

– Это ищешь?

Она вздрогнула так, словно я ударил ее, кивнула, опустив глаза:

– А я испугалась, думала – потеряла или на работе кто вытащил…у нас часто из персоналки вещи пропадают… – пробормотала она, пряча трубку в карман. – Ты как? Полегче?

– И не спросишь, где был? – насмешливо поинтересовался я. – Может, по бабам шлялся, а?

– Успехов в твоем нелегком деле, – пожала плечами Марья, уже совершенно взяв себя в руки.

– Что – даже не приревновала бы? – продолжал напирать я, не понимая, чего хочу добиться этим разговором.

– У меня нет комплекса неполноценности.

– Ну, еще бы! А ты чего явилась-то?

Марья удивленно вздернула брови – если была возможность, она всегда старалась прибежать домой хоть на пятнадцать минут, чтобы проведать нас с Юлькой. Но сегодня дочь была у бабушки, они собирались в театр, и ночевать Юлька тоже оставалась там. Не думаю, что приход жены означал страстное желание увидеть меня, скорее, ей должны были позвонить в определенное время и, когда звонка не последовало, Марья хватилась мобильного.

– Я что, не могу домой зайти за бутербродом?

– А утром что, некогда было? – съязвил я неизвестно, зачем.

– Ну, извини, не хотела мешать.

Она повернулась, чтобы уйти, но я задержал, поймав за рукав пальто:

– Бутерброд забыла.

– Что? – не сразу поняла Марья. – Какой бутерброд?

– За которым пришла.

– А…

Она как-то растерянно посмотрела на меня, но послушно стянула сапоги и пошла в кухню, зашуршала пакетами, хлопнула дверкой холодильника. Завернув приготовленный бутерброд в пакет, она вышла и посмотрела на меня:

– С тобой правда все нормально?

– Со мной – правда, – подтвердил я. – А с тобой?

– Не поняла…

– Ну, и ладно, – вздохнул я, поворачивая ее лицом к двери. – Иди, тебя ждут, наверное.

…Почему я вспомнил все это именно сейчас, выйдя из собственного дома в никуда, оставив там, за дверью, любимую дочь и жену – не знаю…

Рядом остановилось такси, и я машинально сел, назвав водителю адрес Андрюхи – больше ехать мне было некуда. В машине работала печка, и я, продрогший на ветру, понемногу стал согреваться, вновь погружаясь в свои мысли.

…Потом много еще чего произошло. Я превратился в какое-то чудовище, в этакую Салтычиху в брюках – придирался и к Марье, и к Юльке, возвращаясь домой, орал за каждую невымытую тарелку, за каждую оплошность. Дочь уже просто боялась, я ведь видел – но остановиться уже не мог. Обида на Марью переполняла меня, не давала спать ночами. Я постоянно представлял себе, что она тайком от меня встречается с этим кобелем, готовым сожрать ее, позволяет ему целовать себя и не только… Казалось бы, чего проще – спроси напрямую, выясни все, сделай что-нибудь, ты ведь мужик! Но я боялся услышать от Марьи фразу, что она больше не любит меня, что уходит…

И вдруг ошеломляющая новость – она больна, больна серьезно. Я, признаться, давно заметил, что с Марьей что-то происходит, но не придал этому значения. И потом, у меня было подозрение, что она просто-напросто беременна от своего красавчика, и теперь не знает, как выпутаться. Оказалось, что все значительно сложнее…

Я отказывался верить в ее слова о диагнозе, в моей голове никак не укладывались рядом эти два понятия – моя Марья и рак… Я пытался внушить ей, что она просто зациклилась на легком недомогании, называл ее состояние симуляцией…

Она постоянно плакала, постоянно ходила с красными глазами, плечи ссутулились, выражение лица стало каким-то страдальческим и жалким. Я не мог выносить ее взгляда, не мог видеть как-то очень быстро похудевшей фигуры, ставших почти прозрачными рук. Возможно, я был неправ, жесток, но это почему-то казалось мне единственным выходом из ситуации. Я думал, что если Марья вдруг возненавидит меня за мои придирки и равнодушие, то у нее появятся силы бороться со своей болезнью. Ведь так бывает – ненависть порой лечит. Но моя жена оказалась совершенно другим человеком – поняв, что мне безразлично ее состояние, она замкнулась и больше не заговаривала об этом. Я знал, что она лечится у своего знакомого врача, что он помогает ей доставать дорогие лекарства. Это все мне рассказала Ирка, Марьина подруга. Она приехала как-то ко мне в офис, ворвалась, как фурия, и разоралась прямо с порога:

– Смирнов, ты придурок! Ты неужели не понимаешь, что Машка серьезно больна?!

– Стоп, тормози! – перебил я, хватая ее довольно бесцеремонно за плечи и толкая в кресло. – Ты что орешь? Здесь не базар, а приличное учреждение.

Ирка вроде успокоилась немного, вытащила сигареты и вопросительно посмотрела на меня. Терпеть не могу эти псевдосветские замашки – можно подумать, в родном поселке Заовражном Ирка только и делала, что общалась с лордами, подносившими зажигалку к кончику ее сигареты! Да ладно… Закурив, Ирка закинула одну полную ногу на другую и уставилась на меня.

– Удивляюсь я тебе, Смирнов! Неужели ты совсем слепой и глухой? Ты видишь, что с твоей женой происходит?

– Если воспитывать меня приехала, то зря, – спокойно ответил я, возвращаясь за свой стол и включая компьютер, на заставке монитора которого красовалась Марья в обнимку с Юлькой. Марья – такая еще здоровая, молодая… Они были сняты на каком-то конкурсе – у Юльки на шее золотая медаль, и мордашка дочери так и светится от счастья. И в этот момент, когда я рассматривал эту фотографию, до меня вдруг и дошло, что если с Марьей случится что-то, мы с Юлькой останемся совсем одни… Совсем одни…

Ирка молчала, пускала в потолок дым колечками и внимательно наблюдала за мной. Потом вздохнула, поднялась из кресла, затушила сигарету в пепельнице, стоявшей прямо передо мной, и полезла в сумочку. Достав оттуда какие-то ксерокопии, она шлепнула их на стол и сказала тихо:

– Прочитай. Если что-то будет непонятно, позвони – я объясню.

Хлопнула дверь, и от Ирки остался только приторный запах духов. Я тупо смотрел на лежащие передо мной бумаги и не решался развернуть их и прочесть.

Мне казалось, что в руках у меня подписанный Марье приговор, и, пока я не развернул и не прочел, ничего не случится, а стоит только взглянуть хоть одним глазком – и все, он вступит в силу, и ничего сделать уже будет нельзя.

Я настраивался долго, почти весь рабочий день, пока, наконец, не взял себя в руки и не углубился в чтение. Обилие медицинских слов выбивало из колеи, я ничего не понимал, а потому злился. Пришлось звонить Ирке и назначать ей встречу – не по телефону же обсуждать. Мы встретились в кафе, Ирка, естественно, опоздала почти на сорок минут – по ее первобытным представлениям, именно так и поступают «светские львицы», к коим она себя причисляла по непонятной мне причине.

– Ну, – нетерпеливо начала она, взглянув на крошечные золотые часики, – что у тебя? Я спешу.

– Чего приехала тогда так поздно? – не утерпел я, возмущенный подобным поведением – спешишь, так не опаздывай!

– Артем, я не ссориться приехала, а помочь тебе, поэтому давай поговорим без взаимных претензий. Ты прочитал?

– Да, но не понял ровно половины. Ты мне на нормальном русском объясни – это серьезно?

Ирка помолчала, закурила. Я начал терять терпение, вся затея уже казалась мне зряшной тратой времени.

– Артем, у нее рак груди. Надеюсь, о таком диагнозе ты слышал? – заговорила, наконец, Ирка, глядя на стол. – Так вот – твоя Машка категорически отказалась от операции, Лаврушин уговаривал, а она – наотрез. Знаешь, почему? Потому что боится остаться инвалидом, боится, что ты перестанешь любить ее как женщину.

– Что за чушь? – возмутился я, искренне не понимая, как Марья могла так обо мне подумать. – Если хочешь знать, твоя Машка сама… – и осекся, вдруг спохватившись – не хватало еще Ирку посвящать в мои обострившиеся отношения с женой. – Ну, это неважно. Я даже в мыслях не держал такого! В конце концов, здоровье…

– Ты не понимаешь! – перебила Ирка, внезапно сжав мою руку. – Для женщины нет ничего страшнее вот этого – изуродованное тело, которое она будет вынуждена прятать даже от мужа! Артем, ей очень тяжело сейчас, она отказывается даже со мной говорить на эту тему, но ведь ты муж, может, хотя бы тебе удастся убедить ее…

Не знаю, что я должен был говорить Марье… Любая моя попытка начать разговор заканчивалась в последнее время если не слезами, то просто молчанием. Интересно, а с хахалем своим она это обсуждает, вдруг абсолютно не к месту подумал я и разозлился на себя за эту мысль.

В тот же вечер я завел с Марьей разговор на эту тему, но все опять кончилось ничем, а вернее – взаимными упреками и тем, что она ушла спать в зал. Зато назавтра я, проезжая мимо больницы, увидел, как ее провожает этот хмырь в синей больничной робе – так он еще и врач у нас, оказывается! Общность интересов!

Забрав из школы Юльку, я вернулся домой пообедать – Марья стала накрывать на стол, побледнела вдруг, уронила тарелку и побежала в ванную. Я уже не относил это на счет беременности, прочитал аннотацию к препарату, который она принимала, и знал, что это просто один из побочных эффектов, такой же, как и выпадающие прядями волосы. Это последнее сводило Марью с ума, она плакала всякий раз после душа, снимая с расчески очередной клок волос.

Но, несмотря на то, что мне было жаль ее до боли в сердце, простить измену я не мог. У меня в глазах стояла эта картина – моя жена со своим любовником. И тогда я придумал убойную, как мне казалось, вещь – договорился с девчонкой из соседнего офиса и попросил иногда звонить мне домой по вечерам. Мне почему-то пришло в голову, что Марья, приревновав меня, остановится сама, и все у нас пойдет по-прежнему. Оказалось, я плохо знал свою жену – она спокойно приносила мне трубку и уходила, не спрашивая ничего и не делая попыток выяснить отношения. Однажды я попытался сам вывести ее на разговор об этом, но она только пожала плечами и опять отмолчалась. И вот теперь, вернувшись из Турции, я решил попробовать снова вызвать у нее хоть какую-то реакцию, дать ей возможность переключиться с мыслей о болезни на мысль о моей измене. Со стороны это, разумеется, выглядело свинством и мерзостью, но я уже не видел выхода, не знал, как мне заставить Марью одуматься и вернуться в семью…

Оксана.

Вес уменьшался… Я отчетливо замечала, как становятся широки в поясе юбки, как стало висеть на бедрах натягивавшееся раньше до треска по швам пальто. На работе коллеги отметили этот факт моментально, а начальница так впрямую спросила:

– Что, Оксаночка, решила внешностью заняться? Ну, и правильно, ты ведь молоденькая еще, муж-красавчик, того и гляди – сбежит!

Я уперла кулаки в бока и поинтересовалась, что она думает по поводу своего мужа, который при всей ее худобе рванул от нее год назад со скоростью электрички, и она смешалась, вынула платочек, картинно поднесла к глазам, давая понять, что я, молодая нахалка, вторглась в ее израненную душу. Да мне-то что – не встревай с советами, особенно когда никто этого не просит. Упоминание о Данииле испортило настроение на весь день, мне начало вдруг казаться, что о его измене знает вся наша кондитерская. Хотя все возможно – если он, не стесняясь, средь бела дня привозит свою мадам на машине к школе, где учится сын, то почему бы им еще где-нибудь не появиться вместе? Да и бабки у подъезда смотрят в мою сторону как-то странно…

…Даниил оказался дома, стоял у окна в кухне и курил. Я вдруг так остро почувствовала, что не могу, просто не могу потерять его, что даже в носу защипало. Опустив сумки на пол, я подошла и обняла его сзади. Он вздрогнул, как от удара, повернулся:

– Ты чего?

– Ничего…соскучилась, – пробормотала я, опуская глаза.

Даниил мягко освободился от моих рук, снял с меня пальто. Я опустилась на табурет, почувствовав, как меня вдруг оставили силы, и внутри все опустело. Вернувшись из прихожей, Даниил включил чайник, сел напротив и опять задумался о чем-то. А мне вдруг в голову пришла непонятно откуда взявшаяся мысль о той женщине в черном пальто, что я видела в аптеке. Интересно, привезут ли ей лекарство?

– Даня, а что такое митоксантрон? – спросила я, подвигая к себе заварной чайник.

Муж дернулся так, словно взялся за оголенный провод:

– Что?! Тебе зачем?

– Так… просто спросила. Знаешь, я тут в аптеке услышала, что он дорогой и редко бывает, хотела у тебя спросить, да все забывала.

– Выкинь глупости из головы, – неожиданно резко и грубо бросил Даниил, вставая из-за стола.

– Ты куда? А чай? – удивилась я, не понимая причины такого поведения.

– Не буду, – раздалось из прихожей, и через пару минут хлопнула входная дверь.

Я метнулась к окну, встав за штору так, чтобы Данька не увидел меня, но ему даже в голову не пришло оглянуться – он говорил по телефону, открывая машину. Значит, к ней рванул, обреченно подумала я, возвращаясь за стол и решительно двигая к себе вазу с печеньем. Какой смысл в сидении на диете, если это кроме тебя самой, никому не нужно?

Даниил.

Я просто взорвался, когда услышал из Оксанкиных уст слово «митоксантрон» – это связано с Машкой, и откуда моя жена узнала это название? Зря я, конечно, психанул и ушел, но в тот момент не смог сдержаться. Спускаясь по лестнице, позвонил Машке, но она не брала трубку, и я решил на свой страх и риск подъехать к ДК, где у Юльки шли занятия – наверняка Машка тоже там. Так и было – она сидела в коридоре одна, смотрела в щель в двери и, когда я тронул ее за плечо, вскрикнула от неожиданности.

– Т-с-с! – прижав к губам палец, прошипел я. – Ты чего так пугаешься?

– Господи, Данька, с ума сошел! – выдохнула она. – Нельзя так подкрадываться!

Я сел рядом на скамейку, взял ее руку в свою – она была холодная, и я стал осторожно согревать пальчики с бледным маникюром. Машка никогда не пользовалась ярким лаком, это осталось еще со времен работы в больнице. И меня потом во всех женщинах раздражала манера красить ногти ярко, особенно бесил кроваво-красный цвет лака.

– Как ты чувствуешь себя? Что-то бледненькая…

Она потрясла головой, словно отгоняя какое-то видение, но промолчала. Я видел, что с ней творится что-то неладное, никогда Машка не была такой странной, и мне не нравилось выражение ее лица.

– Машуля, что происходит с тобой? – мягко спросил я, пытаясь заглянуть ей в глаза.

И тут она заплакала… зарыдала навзрыд, уткнувшись лицом в мою куртку. Я растерялся, гладил ее вздрагивающие плечи и не знал, что сказать.

– Маша… Машенька, ну, успокойся… – бормотал я, и она, подняв на меня заплаканное лицо, проговорила:

– Даня… от меня ушел Артем…

– Не понял… – протянул я. – Как ушел, куда?

– Совсем… у него другая женщина…

Вот это был номер! Ничего себе… Этот сухарь Артем мог заинтересовать какую-то женщину? Я удивлялся, как Машка-то с ним живет столько лет, терпит его вечно недовольное выражение лица, а здесь, оказывается, еще кто-то появился!

– Погоди, Машка, ты откуда знаешь это?

– Он сам сказал… он ушел сразу, как только вернулись из Турции, просто привел домой Юльку и ушел… – прорыдала Машка, вцепившись руками в мой свитер.

Мой мозг отказывался воспринимать эту информацию – как мог мужик поступить таким образом с больной женой и восьмилетней девчонкой? Что-то должно было произойти совсем грандиозное, что-то из ряда вон…

Машкины рыдания приводили меня в отчаяние, мне было нестерпимо жаль ее, худенькую, ставшую словно даже меньше ростом. Как она будет теперь жить одна, одна тянуть Юльку с ее вечными разъездами и танцами? Ей придется идти работать, ведь не будет же Артем содержать их обеих? Ну, понятно, ребенка он не бросит, а Машка? У нее одно лекарство стоит сорок тысяч на курс, а таких препаратов надо минимум два, а то и три.

– Машуля, – начал я, прижимая ее к себе и чувствуя, как вздрагивают под моими руками ее плечи, – Машуля, давай поговорим спокойно. Видишь, как все сложилось? И никто не виноват, просто так вышло… Я предлагаю тебе абсолютно серьезно – давай жить вместе. Тебе нельзя быть одной, кто-то постоянно должен быть рядом. Разреши мне помочь тебе, просто возьми и отпусти себя раз в жизни, подумай о себе, прислушайся к своим желаниям. Машка, ведь мы с тобой любим друг друга, ты же не станешь этого отрицать? И я не стану, потому что никого не любил так, как тебя. Я хочу быть с тобой, хочу заботиться о тебе…

– А как же Оксана и Максим? – прошептала она, слизывая с губ слезы. – Так нельзя, Даня…нельзя любить кого-то, жертвуя своими близкими… Ты не можешь поступить со своим сыном так, как Артем поступил с Юлькой… Я не прощу этого прежде всего себе… а мне и так уже достаточно вины по этой жизни. И наказания достаточно.

Сказав это, Машка встала и пошла вниз, в туалет, вернулась через пять минут умытая, без косметики, совсем бледная и больная.

– Маша…

– Прекратим этот никчемный разговор, – попросила она, погладив меня по щеке холодной рукой. – Я очень тебе благодарна, но больше никогда не заговаривай со мной об этом. И сейчас тебе тоже пора – через пять минут закончится занятие, я не хочу, чтобы Юлька увидела тебя.

Я тяжело поднялся со скамейки, поцеловал Машку в щеку и побрел вниз, к машине, чувствуя себя псом, которому любимый хозяин дал незаслуженную взбучку. Машка-Машка…наверное, ты права.

Ночевать домой я не поехал, закатился к Сереге, там попал как раз к столу – дядька что-то отмечал, сидя в компании своих приятелей. Мне предложили присоединяться, но я отказался, сославшись на завтрашнее дежурство, рухнул на кровать в нашей с Машкой комнате и попытался уснуть, но это не удавалось. Она не согласилась на мое предложение… Но, возможно, это и правильно – уж слишком скоропалительно я сделал его. Машке бы теперь отойти немного от разрыва с мужем, как-то определиться в жизни, а тут я как снег на голову – трах-бах, давай-ка вместе жить! Нет, поспешил я с этим… Да и Макса мне никто не отдаст.

Маша.

Самым тяжелым было смотреть в глаза Юльке и объяснять, куда делся отец, используя старую, как мир, материнскую отговорку – мол, в командировку уехал, надолго. Это пятилетнего можно обмануть таким образом, а вот восьмилетнего – уже значительно труднее. Юлька замкнулась, перестала выходить из комнаты по вечерам, сидела у компьютера, гоняя по монитору бесконечных бабочек и рыбок, но мыслями была где-то далеко. Единственным местом, куда она по-прежнему шла с удовольствием, оставался клуб. Близился чемпионат среди детей ее возраста, они с Олегом много работали, стараясь изменить программу и сделать ее интереснее.

Я позвонила-таки Катьке Сорвиной, и та согласилась взять меня к себе в клинику, причем не медсестрой, как я надеялась, а администратором.

– Смысл тебе в операционной гробиться, когда мне нужен свой, надежный человек у стойки? – говорила Катька, позвонив мне как-то вечером по телефону. – Я на тебя в любой момент могу положиться, ведь знакомы столько лет! А то у меня работала одна фифа, ухитрялась еще себе в карман денег положить с клиентов! И потом, Машка, я ведь все прекрасно знаю о твоей болячке, – неожиданно призналась она, и мне почему-то стало не по себе, словно Катька узнала что-то глубоко личное. – Машуль, тебе нужна нормальная, необременительная работа, чтобы не напрягаться особо, ничего в голову не брать. Да и девчонка у тебя, ее контролировать надо, а как ты будешь это делать, стоя на операциях? А здесь – телефон под рукой, в любой момент позвонила.

В общем, Катька меня уговорила, и уже через неделю я впервые перешагнула порог ее частной клиники. Что ни говори, а вкус у Катьки был, да и чувство стиля присутствовало, об этом говорило в ее заведении все – и хорошо сделанный ремонт, и цвет стен, и белая кожаная мягкая мебель в просторном холле, и живые цветы, в изобилии расставленные и развешанные там и тут. Да и форма сотрудников, работающих с клиентами до врачей, тоже не напоминала медицинскую робу – юбки и жилетки мягкого персикового цвета.

Меня приняли хорошо, уже через пару дней мне показалось, что я давно здесь работаю, атмосфера была очень дружелюбная. Но клиенты…

У меня было подозрение, что процентов восемьдесят посещающих такие заведения не совсем адекватны, и теперь с каждым днем, с каждым клиентом я убеждалась в этом. Если за день приходил один человек с реальной проблемой, мешающей ему жить, то остальные восемь-десять просто не знали, чем бы таким себя развлечь. Хотя вряд ли стоило бы считать развлечением пластическую хирургию. Приходили молодые, симпатичные девочки с нелепыми просьбами сделать им «губы как у Маши Распутиной», «грудь как у Памелы Андерсон» и т. д. Мне приходилось аккуратненько направлять их сначала на консультацию к психологу Анне Михайловне, и, если той не удавалось убедить любительниц подражания в их неправоте, то тогда за дело брался Кирилл Андреевич – ведущий специалист в нашей клинике, или кто-то из хирургов рангом пониже.

Попасть к Кириллу считалось редкой удачей, он был не просто хирургом-пластиком, он был гением. Это даже не обсуждалось, этому не завидовали, потому что бесполезно завидовать человеку с Божьим даром. При всей своей «звездности» Кирилл ухитрялся оставаться приятным в общении и совсем не «воспарившим» над остальными смертными человеком. Нашим любимым занятием с ним стали утренние «пятиминутки», как называли это все остальные сотрудники клиники – Кирилл, войдя в дверь, цитировал какую-нибудь фразу из Владимира Вишневского, и я тут же подхватывала. Потом мы менялись, и так по нескольку раз, веселя и себя, и окружающих.

Даниил постоянно звонил мне или приезжал за мной на работу, чтобы довезти до ДК, где целыми днями пропадала Юлька. Артем тоже позвонил как-то, узнал, не надо ли мне денег и очень удивился, услышав отрицательный ответ.

– Да? А что так?

– Я устроилась на работу, – стараясь говорить спокойно, ответила я.

– И много платят?

– Хватает.

В тот же вечер Юлька пришла домой с пятью тысячами в кармане, объяснив, что приезжал папа.

– Мам, я только не поняла – если он вернулся, то почему не домой поехал? – спросила она, орудуя ложкой в тарелке с борщом.

Я поняла, что тянуть дальше уже некуда, надо разговаривать. Сев на табуретку перед дочерью, я проговорила:

– Юляша, мы с папой больше не будем жить вместе.

Дочь уронила ложку в тарелку и посмотрела на меня глазами, мгновенно заблестевшими от слез. Она не произнесла ни слова, только таращила на меня свои глазищи, сделавшиеся прозрачными от влаги, и у меня сердце сжималось от этого взгляда. Не сказав ни слова, Юлька встала и ушла в свою комнату, заперев дверь изнутри на ключ, и, как я ни просила, так и не впустила меня к себе.