Химеры картинной галереи Князева Анна

Вскоре там появилась Надежда:

– Здравствуйте, Аделина. Вы уже готовы к примерке?

Полуодетая Ермакова трепала в руках парчовое платье, отыскивая в нем горловину:

– Да где же эта ваша дырища…

Одна из подруг хотела помочь, но тут же получила шлепок по руке:

– Не лезь!

– Позвольте мне, я разберусь, – мягко подступилась Надежда. Она забрала платье и, отыскав горловину, помогла Ермаковой вдеть в нее голову.

Оправив платье, Аделина недовольно оглядела себя в зеркале:

– Что за говно?

– Вам не нравится? – Надежда поправила плечевые швы и одернула рукава. – По-моему, прелестный наряд. Зимняя сказка. Сценический костюм для новогодних концертов.

– Но я – не Снегурочка. – Ермакова перевела обескураженный взгляд на Надежду. – Вы уж простите, не предупредила.

– Прошу вас, Аделина…

– И на этот раз вы не удивили меня, – Аделина Ермакова стянула с себя платье.

– Передо мной стояла другая задача – сшить качественную и красивую вещь, – сдержанно проронила Надежда.

– И где она? – Аделина рассмеялась своей шутке и, отбросив платье, распорядилась: – Сделайте короче на ладонь. На грудь пришейте побольше страз.

Надежда расправила платье, повесила на плечики и напомнила:

– У нас примеряется еще одна вещь.

– Боже мой… Как же мне все это обрыдло. Давайте сюда вашу наволочку.

Надежда помогла Ермаковой надеть гипюровую накидку, расшитую бисером, стеклярусом и пайетками. Крутнувшись перед зеркалом, Ермакова оглядела взлетевший подол:

– И где, по-вашему, объем?

– Здесь – полное солнце, – пояснила Надежда.

– Что за дрянь!

– Прошу вас, Аделина…

– Мне нужно, чтобы фалдами крутилось. – Ермакова сделала перед зеркалом два оборота. – Но подол раскручивается только в прямую линию. В чем здесь фишка? Я не врубаюсь.

– Вы одобрили эскиз. Я предупреждала, что гипюра хватит только на этот покрой. Для глубоких фалд потребуется больший метраж ткани.

– У вас свои головняки, у меня – свои, – Ермакова взглянула на подруг, и те угодливо закивали. – Как хотите, но сделайте с фалдами.

– Есть только один выход, – проговорила Надежда. – Раскроить накидку из другой ткани.

– А я хочу из такой же.

– Такой больше нет. Ее привезли из Парижа. Это был остаток от коллекционных образцов – четыре с половиной метра.

Ермакова повторила:

– У вас свои головняки, у меня – свои. Я же не предлагаю вам петь вместо меня на новогодних корпоративах?

Надежда сдержанно покачала головой:

– Нет, не предлагаете.

– Вот видите… Короче, договорились.

После того как Ермакова ушла, Надежда собрала в охапку сценические костюмы и обессиленно опустилась на стул. Каждая примерка Ермаковой походила одна на другую. Ей все не нравилось, но она заказывала одежду снова и снова. Такая работа повергала Надежду в уныние. Для Ермаковой всегда кроил Соколов, но после первых примерок он напрочь отказался с ней контактировать. Интеллигентнейший Валентин Михайлович побоялся, что когда-нибудь ударит Аделину. Для такого человека, как он, ударить женщину было бы катастрофой.

– Еще одна такая примерка, и я сама побью Ермакову, – мрачно пробормотала Надежда.

– Все нормально? – в примерочную заглянула Виктория.

– Давно бы послала ее подальше, если бы не статус звезды.

– Вам помочь?

– Сама отнесу, – Надежда поднялась со стула и вышла в гостиную.

Она вошла в швейный цех в плохом настроении. Стрекот машинок усилился. Те швеи, кто разговаривал, замолчали. Кто бездельничал – уткнулись в свою работу.

Надежда разложила на межстолье парчовое платье и сказала швее:

– Его нужно укоротить.

– На сколько? Здесь нет разметки.

– На восемь сантиметров, не больше. Потом отдайте платье вышивальщице, и пусть она пришьет на грудь еще столько же страз.

Выйдя из цеха, Надежда заглянула в закройную. Там было тихо. Тишина буквально звенела в воздухе. Помощница Соколова Фаина метнула на хозяйку испуганный взгляд. Соколов, не поднимая глаз, резал детали кроя. Тищенко выкладывал на манекене воротник пиджака.

Надежда интуитивно почувствовала, что недавно здесь произошла ссора. Она повесила накидку Ермаковой на стойку. Валентин Михайлович отложил ножницы и спросил:

– Как все прошло?

– Парчовое платье уже в цехе. А вот с гипюром нужно что-то решать.

Соколов распахнул накидку:

– Что здесь не так?

– Ермаковой не хватает объема. Хочет, чтобы при вращении подол закладывал фалды.

– Как в бальных танцах? Надеюсь, вы ей все объяснили…

– Объяснила, но ей подавай фалды. Что будем делать?

– Ничего, – закройщик пожал плечами. – Такой ткани больше нет.

– А если подумать?

– Была бы ткань – мы бы вставили клинья. На таком крупном гипюре швы будут незаметны даже на просвет. И если на швы сверху нашить такой же стеклярус и бусы…

– Т-а-а-ак, – протянула Надежда, чувствуя, что у него рождается хорошая мысль.

– Следуя вашей логике, можно взять обычный гипюр… – продолжил Соколов.

– … и расшить его таким же стеклярусом, бусами и пайетками, – подхватила Надежда. – Я знаю, где все это найти! Дайте для примера обрезок ткани.

Соколов порылся на стеллаже и протянул кусок ткани от накидки Ермаковой.

Надежда с благодарностью улыбнулась:

– Спасибо! На вас всегда можно положиться.

– Не за что, – закройщик развел руками. – Вы все придумали сами, я ни при чем.

Валентин Михайлович забрал со стола крой и сказал, что идет в цех. Вслед за ним вышла Фаина.

Надежда подошла к Тищенко, чтобы посмотреть, как мастерски он выверяет линию раскепа[5].

– Как прошла примерка у Козырева? – спросила она.

– Меня беспокоил вспушной шов – он был затянут, но сейчас шов идеален.

– Я рада…

Тищенко обернулся.

– Вас что-то тревожит?

– Как вам у нас работается?

– Меня все устраивает.

– Еще неделя – и у вас будет своя гостиная с примерочной комнатой.

– Мне это известно.

Чувствуя, что Тищенко не до конца откровенен, Надежда спросила напрямую:

– Кажется, вы не ладите с Соколовым?

– Если быть точным – он не ладит со мной.

– Почему?

– Об этом лучше спросить у Валентина Михайловича.

– Но есть же какая-то причина?

– Если есть – мне она неизвестна.

– И все же мне бы не хотелось… – проговорила Надежда, но Тищенко упредил ее заверения:

– Не стоит так волноваться. У меня крепкие нервы.

По дороге в гостиную Надежда думала о конфликте между закройщиками. Зная Валентина Михайловича, она понимала, что причина неприязни куда серьезнее ревности и зародилась намного раньше, еще во времена работы Соколова и Тищенко в ателье на Кутузовском. Однако спросить об этом ей было не у кого, а сами фигуранты конфликта вряд ли сознаются. Оставалось только ждать, чем все это закончится.

Войдя в гостиную, Надежда сказала матери:

– У меня появилась отличная идея.

– Так-так… – заинтересовалась Ираида Самсоновна.

– Что, если организовать для Тищенко отдельную закройную?

– Но где же взять свободное помещение?

– Выкупить еще одну квартиру в этом же доме.

– У нас нет на это средств. Еще неизвестно, во что обойдется ремонт мужской гостиной.

– Кстати, про гостиную…

– Что?

– В ней девяносто метров.

– Прекрасное просторное помещение.

– Не кажется тебе, что оно великовато?

– Хочешь оттяпать часть под закройную? – догадалась Ираида Самсоновна.

– Почему бы нет?

– Я – против. Гостиная утратит породу и превратится в обычную комнату.

– Шестидесяти метров будет достаточно.

– Вернемся к этому вопросу чуть позже, – сказала Ираида Самсоновна.

– Чего ждать? Пока рабочие закончат ремонт? Еще не поздно поставить перегородку.

– Поговорим об этом потом, – Ираида Самсоновна подошла к консольному столику и задвинула его под край золоченой рамы портрета. – Так будет лучше.

– Откуда появилась эта картина? – поинтересовалась Надежда.

– Разумеется, я купила ее. Такую вещь никто просто так не подарит.

– Это я понимаю. Но где?

– В одной интеллигентной семье. Мне кажется, я тебе говорила.

– Не помню.

– Все дело в том, что ты никогда не слушаешь мать.

– Что за семья?

– Замоскворецкие жители, исконные москвичи. Портрет переходил из поколения в поколение, десятилетиями оставаясь в одной семье. Меня предупредили, что это авторская копия. Оригинал хранится в музее.

– Известно имя художника?

Ираида Самсоновна указала пальцем в нижний угол картины:

– Василий Сомов. Он специализировался на портретах зажиточных москвичей.

– Известны годы его жизни?

– Умер молодым в середине девятнадцатого века. Кажется, от чахотки.

– Сколько лет ему было?

– Надо бы уточнить в Интернете.

– О самом портрете ничего не известно?

– Нет. Ничего.

– Кто эта девушка? И почему она в легком платье посреди заснеженного парка?

– Судя по всему – дочь состоятельных родителей. Заснеженный парк – всего лишь художественный образ или аллегория. Если хочешь, обратись к специалистам, возможно, они что-то расскажут.

– Было бы занятно.

– Как-нибудь я этим займусь, – пообещала Ираида Самсоновна и, услышав дверной звонок, заметила: – Очень странно… Примерки на сегодня закончились.

Она вышла в фойе и вскоре вернулась с Марком Фридмановичем.

Ираида Самсоновна испытывала к Фридмановичу двоякое чувство. В свое время она считала, что Марк – отличная партия для Надежды. Перспективный адвокат с солидной денежной клиентурой. Связь Марка и Надежды продлилась несколько лет и закончилась тем, что он женился на дочери своего клиента. Тем не менее Фридманович продолжал вести юридические дела ателье, а также личные дела Ираиды Самсоновны и Надежды.

Что касается взаимоотношений Фридмановича и Надежды, с его женитьбой они прекратились. Надежда тяжело переживала предательство Марка и долго убивала свою любовь. Лишь однажды она дала слабину, возобновив с ним отношения, о чем сразу стало известно Ираиде Самсоновне, и она категорически их осудила. Однако и на этот раз у них не было будущего, Надежда не могла смириться с тем, что Фридманович врал и ей, и своей жене. Жить во лжи было непереносимо, и она сама бросила Марка. Не обошлась без объяснений с его женой. Марина явилась в ателье, произошла некрасивая сцена, в ходе которой Надежда перехватила инициативу и обвинила Марину в том, что это она в свое время увела у нее Фридмановича. Но на чужом несчастье счастья не построишь, и теперь мадам Фридманович имеет то, что имеет.

После второго разрыва у Надежды и Марка установились ровные отношения, которые считались дружескими, но по существу таковыми не были. Фридманович по-прежнему ревновал Надежду к Астраханскому, считая ее своей.

Оставив Надежду и Марка наедине, Ираида Самсоновна медленно поднималась по лестнице. Фридманович знал эту ее уловку и не начинал разговора до тех пор, пока на втором этаже не хлопнула дверь. Но даже после этого он заговорил очень тихо, потому что был уверен: Ираида Самсоновна не вошла в свой кабинет, а стоит и слушает в коридоре.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал Фридманович и добавил еще тише: – Наедине.

– Можем пойти в мужскую гостиную или в мой кабинет.

– Только не в мужскую гостиную. После того, что случилось, мне бы не хотелось туда идти.

– Шимаханский умер здесь, в этой комнате, – пояснила Надежда.

– Идем в твой кабинет, – сказал Фридманович, и в тот же момент они услышали, как на втором этаже открылась и закрылась дверь кабинета Ираиды Самсоновны.

Надежда приоткрыла створку окна и закурила. Затянувшись дымом, спросила:

– О чем ты хотел рассказать?

– Меня вызвали к следователю, – сказал Фридманович.

– Зачем?

– На допросе Тищенко рассказал, что вчера вечером я заходил к ним в примерочную.

– А ты заходил? – удивилась Надежда.

– Мне не удалось поговорить с Шимаханским в гостиной, я просил его назначить время для встречи.

– Тогда иди и расскажи все как есть.

– Все как есть я могу рассказать только тебе.

– Не пугай меня, Марк… Ты что-то знаешь?

Он медленно кивнул головой.

– Я слышал разговор Шимаханского с Тищенко.

– Когда?

– Когда шел к примерочной. Тебя интересует, о чем они говорили?

Надежда затушила сигарету и закрыла окно.

– Нет, не интересует.

– Даже если это касается лично тебя?

– Что за бред? – Она остановилась на полпути к своему столу.

– Суть разговора сводилась к тому, что ты ничего не знаешь, и у них еще есть время.

Надежда опустилась в свое кресло.

– О чем я должна была знать?

– Я слышал только часть разговора.

– Где в это время был Воронович?

– Он ждал в фойе.

– С чего ты взял, что они говорили обо мне?

– Шимаханский назвал твою фамилию.

– Возможно, речь шла о матери?

– Он сказал – Надежда Раух.

Надежда взяла карандаш и, размышляя, нарисовала в ежедневнике большой знак вопроса. Потом подняла глаза:

– У меня не было с Шимаханским ничего общего. Что они имели в виду?

– Вопрос не ко мне. Если хочешь, задай его Тищенко.

– Зачем ты мне об этом сказал?

– Чтобы ты сама распорядилась этой информацией. Завтра я иду на допрос к следователю. Мне нужно знать, что говорить.

Надежда закрыла глаза. Фридманович нетерпеливо потеребил ее за руку:

– Опять эта твоя привычка. Только не уходи в себя.

Она открыла глаза и проронила:

– Ты мой адвокат, вот и скажи…

– Об этом разговоре нужно молчать. У тебя не должно быть никаких привязок к убитому.

– Откуда ты знаешь, что Шимаханский убит? – удивилась Надежда.

– Секрет полишинеля. Иначе зачем бы нас всех допрашивали? По своему опыту скажу, что ты в числе подозреваемых номер один. Мне подключаться?

– Подключайся.

– Завтра утром после допроса я переговорю со следователем и затребую для ознакомления твои показания.

– И все-таки… – Надежда заговорила мягко, по-дружески. – Зачем ты напросился на вчерашний прием?

– Чтобы встретиться с Шимаханским.

– Значит, у тебя с ним были дела?

Фридманович вскинул руки, словно предъявляя: они чисты, и сам он кристально честен.

– Никаких дел. Один конфиденциальный вопрос.

– Вижу, что ничего мне больше не скажешь.

– Есть одна информация…

– Говори, – заинтерсовалась Надежда.

– У Шимаханского не было в тот день примерки. Во всяком случае, мне так показалось.

– Тищенко унес туда костюм, и Шимаханский сказал…

– Когда я зашел в примерочную, сразу понял – им не до примерки. Шимаханский оставался в смокинге. Они встретились, чтобы поговорить.

– Даже не знаю, как на это реагировать… – Надежда поежилась. – Поговорить с Тищенко?

– Так он и сказал тебе правду… – Фридманович опустился на колени и обнял сидящую Надежду.

Она сказала:

– Пусти…

– Подожди немного.

– Пусти, говорю, – Надежда попыталась освободиться и встать с кресла.

– Зачем ты меня отталкиваешь?

– Слишком хорошо тебя знаю. Живешь так, как будто лезешь вверх по лестнице. На каждом этаже – новые друзья и нужные женщины. Любовь и дружба для тебя всего лишь обмен услугами.

– Не будь обличительной. Это пошло, – Фридманович уткнулся лицом в ее колени.

Надежда высвободилась и поднялась на ноги. Дверь открылась, в кабинет вошел Астраханский:

– Едешь домой?

Фридманович встал с колен, отряхнул брюки и сделал вид, что не случилось ничего экстраординарного. Направившись к выходу, он проинформировал Надежду: