Бертран и Лола Барбера Анжелик

9

Бертран рухнул на скомканные простыни. Руки так замерзли, что он их не чувствовал. Лежал и прокручивал в голове последние события. Достань ему смелости спросить: «Какого черта ты делала в моих объятиях?» – ответила бы она: «То же, что ты в моих»? Повторила бы, что никогда так сильно не любила Франка? Или призналась бы, что меня все-таки любит меньше?

Хорошо, что слова не прозвучали. Лучше стать свидетелем катастрофы, чем пережить шок от счастья. Бертран закрыл глаза. Лола была с ним.

Нет, только ее тень.

Он оделся, посмотрел на столик: крошки на скатерти, оплывшее масло, грязные приборы. Он вышел в сияющий, безоблачный день, и его профессиональный взгляд отметил все оттенки и полутона, на которые никто никогда не обращает внимания. Что же теперь делать? Мечтать об этой женщине, разглядывая птиц? Разве она не одно из редких странных созданий? Кожа у нее такая тонкая, что видно, как кровь течет по жилам.

Бертран подумал о ее зеленых глазах, алых губах и хрупких, как крылья, руках. Может, она уже в воздухе? Лола – бортпроводница, а ее мать хотела, чтобы дочь стала танцовщицей. Но та и впрямь сказочное создание, по земле такие не ступают.

Он вошел в метро и почувствовал невыносимый запах. «Я никогда так сильно не любила Франка».

10

Лола пустила воду на полную мощность и встала под душ. Капли разбивались о лоб и стекали по щекам, а она смотрела на желтые плитки пола, где валялось красное платье. Пламенеющий контрапункт в солнечный день. Моя жизнь? Лола завернулась в полотенце и вытерла глаза. Она что, плачет? Невозможно понять, если стоишь под душем.

Звонок не умолкал, и она точно знала, кто за дверью.

Красное платье полетело в мусорное ведро. Прежняя жизнь возвращается. Она открыла.

– Только не говори, что была в душе! – воскликнула Наташа, входя в квартиру, которую делила с Лолой до появления Франка.

Тон подруги, черные, рассыпавшиеся по плечам волосы, задорный взгляд двадцатисемилетней женщины «приземлили» Лолу, и она мгновенно нашлась:

– Я задремала.

– В такую жару?! – изумилась Наташа, встав перед вентилятором и раскинув руки в стороны. Подол ее тонкого платья колыхался, волосы закрыли лицо. Она повторила вопрос, перекрикивая треск лопастей.

– Я не спала до утра, чуть не расплавилась от жары! – ответила Лола.

– У тебя есть что-нибудь попить? Холодненькое?

– Возьми сама, будь как дома… – Лола ушла в ванную.

– Я и есть дома! – крикнула ей вслед Наташа и открыла морозилку. – Эта квартира все еще меня любит, и я была бы счастлива ее выкупить, жаль, денег нет.

– Но ты не чувствовала себя счастливой, когда жила здесь, – удивилась Лола.

– Стены ни при чем… – пояснила Наташа, но подруга не услышала из-за работающего фена, и она выдернула шнур.

– Ну давай, говори!

– Что говорить?

– Подтверждай мою правоту!

– Если мы опаздываем, на психоанализ времени нет.

– Скажи честно, ты знаешь свои недостатки?

Лола занервничала.

– Я всегда внимательно слушаю, если ты правильно говоришь по-французски.

– Ничего подобного! Мы дружим тринадцать лет, и ты с первого дня не слушаешь. Ты здесь, ты улыбаешься – и всегда думаешь о другом.

Лола начала причесываться, а Наташа между тем продолжала:

– Ты вечно опаздываешь, но не дергаешься, покупаешь шмотки, которые потом ни разу не надеваешь, но и мне «на понос» дать отказываешься! Ты ненавидишь мытье посуды – и не моешь…

Лола наклонилась к зеркалу, чтобы рассмотреть свои глаза. Темные. Наташа не унималась.

– Но больше всего бесит, что ты не отвечаешь на звонки и эсэмэски. Где ты вчера была?

– …

– Вот еще один твой недостаток: ты любишь бассейн, хлорку и не боишься грибка. Одевайся! – крикнула Наташа, бросив взгляд на часы. – Такси приедет через пять минут!

Лола ринулась в свою комнату. Остановилась перед гардеробом. Подумала о Бертране. Я больше никогда его не увижу. В дверях возникла Наташа, Лола протянула руку и не глядя сдернула с вешалки платье. Серое.

– Почему не красное? – удивилась подруга.

– Этот цвет дольше держит тепло, он не для жары, – ответила Лола, надевая через голову серое платье.

Наташа вздернула брови.

– С каких это пор?

– Считаешь серый цвет невзрачным?

– Заметь, это ты сказала, не я!

Лола вдруг страшно побледнела, Наташа подскочила, обняла ее.

– Ну прости, прости! Ты ведь прекрасно знаешь: злюка здесь одна – я. Глаза у меня ведьминские и язык, как у змеи. Я стала такой, потому что вечно влюбляюсь в мужиков, которые заставляют меня страдать. Нужно было уйти к Франку, когда дружок в очередной раз изменил мне. Но я его не хотела и не захотела бы. И это было взаимно. Франк слишком… ну… от него ужасно устаешь! Ты плачешь?

– Нет.

Наташа вгляделась, взяла лицо Лолы в ладони.

– Это хорошо. Нормально. Все психуют накануне свадьбы. Готовься к худшему. Франк утомляет, но он хороший человек, верный и честный. Давай застегну.

Лола повернулась спиной к шкафу и кровати, этой сладостной вселенной, расположившейся под чудесным «мостом». Она чувствовала тень Бертрана в квартире, думала о его непостоянстве, вспоминала его взгляд – там, у лифта.

– Сегодня вечером я напьюсь.

– Потому-то мы и вызвали такси.

Телефон Наташи крякнул, сообщая, что машина будет через минуту. Она схватила сумки, и они помчались. Наташа-девушка-с-черными-волосами-в-черном, Лола-девушка-с-медовой-кожей-в-сером. Серый – универсальный цвет. Он успокаивает страсти, охлаждает пыл. Навевает настроение дождливого дня. Дня, когда человек все время смотрит вниз, на туфли. Лола застыла на тротуаре.

– Черт, мое платье! То есть мусор!

– О чем ты?

Не слушая криков Наташи, она взбежала на пятый этаж, взяла мешок, спустилась на этаж ниже. Замедлила шаг. Он вернулся? Испугалась себя, побежала и… столкнулась с Бертраном. Он только что вошел в холл.

Лола охватила взглядом солнечный прямоугольник на тротуаре, черную рубашку, закатанные до локтей рукава, его волосы, его силуэт, Наташу, подкрашивающую губы в такси. Он протянул руку. Коснулся ее. Едва. Возможно. Его пальцы были ледяными, как накануне. Доля секунды – «намек» на касание – дрожь – удар в сердце. Последний взгляд, душераздирающий, как «Прощай!».

Лола запрыгнула в машину, хлопнула дверцей. Я хотела никогда его больше не видеть. Его пальцы были холодными, как у мертвеца.

Он толкнул дверь, поднял крышку контейнера и выбросил черный пакет с невесомым красным платьем. Я не хотел пережить ничего подобного. Он слышал, как отъехало такси. Подождал несколько минут и пошел вверх по лестнице в полумраке, сером, как ее платье.

Ей повезло – нет, случилось чудо: Наташа была так занята собой, что не заметила, как лохматый тип прошел по тротуару и перехватил у Лолы пакет. Слава богу, что не заметила, потому что могла узнать. Она раз или два пила чай с журналистом и наверняка ущипнула бы Лолу за руку и сказала: «Оказывается, Дафна не такая уж придумщица…» Лола в ответ покраснела бы, начала что-то лепетать, заикаться. Нет, я бы расплакалась и назвала его по имени.

11

На рассвете будущая новобрачная вышла из такси у своего дома. Она была пьяна, но не настолько, чтобы Наташе пришлось провожать ее.

Лола не глядя протянула водителю деньги, махнула рукой – «Сдачи не нужно!» – и тот не уехал, пока пассажирка не вошла в подъезд. Дверь за ее спиной щелкнула, и она пошатываясь начала подниматься по лестнице, зажав в кулачке ключ.

Путь наверх оказался трудным. Пришлось сделать несколько остановок. Отдышаться. Передохнуть. Благополучно проскочить этаж с «огнеопасной» квартирой. Содержимое желудка настойчиво просилось наружу. Она напрягла последние силы, с помощью ангела-хранителя попала ключом в замочную скважину, ринулась в ванную и провела там несколько часов. Ее рвало. Она плакала. Тысяча озверевших молоточков терзали мозг. Сердце переполняли образы-воспоминания, но сожалений не было. Не-вы-но-си-мо… Она приняла холодный душ и рухнула в кровать, медленно дрейфовавшую в сторону Африки. Лоле чудилось, что Бертран возит ее по своим любимым местам, она чувствовала на затылке его холодные пальцы. Сон был рваным и беспокойным, так что отличить грезы от мыслей наяву она не могла. Лола проклинала себя и спиртное. Нужно выпить кофе. Много кофе. Она встала и сварила полный кофейник. Черт, посуда грязная. Вчера… Когда они гуляли по улицам, Бертран сильно сжимал ее ладонь – чтобы не сбежала. У Франка совсем другая манера. Лола вспомнила черные глаза Бертрана и затаившиеся в них слова. Что, если бы он позволил им вырваться на свободу? В тот самый момент, когда она стояла в полутемной кабине лифта.

Выпив кофе, Лола принялась укладывать вещи в коробки.

Хватит терзать себя вопросами! Делай дело – и отвлечешься! Лола собрала, закрыла и заклеила скотчем одну, две, три, четыре, пять, шесть, семь и восемь коробок с одеждой, посудой и обувью. Она работала быстро. Без музыки. В тишине.

Лола вышла на балкон, наклонилась и посмотрела вниз. Ей нестерпимо захотелось спуститься на этаж и постучать в дверь квартиры Дафны. Зачем? Сказать: «Я правда не хочу тебя больше видеть»? Или услышать не произнесенные слова? Почему он ничего не сказал? А вдруг его нет? Ну почему они не обменялись телефонами?! Ты забываешь.

Кто это говорит? Кто испытывает желание? Кто занимался любовью с Бертраном? Я. Особа, которую вспотевшая, разрумянившаяся молодая женщина видит в зеркале. Личность, которую она сначала предала, а потом приукрасила. Я не сдерживала чувств в твоих объятиях. Бессмыслица. «Это было неизбежно». Низкий голос Бертрана звучал вокруг нее.

Он был повсюду.

Лола причесалась. Надела джинсовые шорты, черную футболку и вышла из квартиры. Просто не могла оставаться дома! Бегом миновала его этаж, пулей промчалась мимо третьего, вернулась и оказалась перед заветной дверью. Как? Зачем? А бог его знает… Сердце билось все громче, грозя разнести грудную клетку. Ей хотелось, чтобы он оказался дома и чтобы исчез, испарился, аннигилировал. Из горла рвался крик: «Почему я?»

Лола как наяву ощущала себя в объятиях Бертрана и точно помнила, что почувствовала. Все начать с начала с тобой? Она смертельно испугалась себя и сбежала. В бакалейную лавку.

Долго бродила между рядами, взяла с полки пакет кофе, даже не посмотрев на марку – только бы не из Африки! – и подошла к кассе.

– Я забыла кошелек…

Момо улыбнулся.

– Занесете потом, – и пожаловался, как все парижане, – на невыносимую жару.

– Вы чудесно выглядите, мадемуазель. У меня семь дочерей, так что влюбленную я узнаю с первого взгляда!

Лола покраснела, на глазах выступили слезы. Хозяин магазина рассмеялся.

– Все невесты так мило краснеют… Надеюсь, мы увидим ваше прекрасное платье, иначе моя жена умрет от любопытства.

– Обязательно!

Момо подал Лоле два апельсина.

– Они из Африки, с моей родины. Свадебный «подарок».

– Спасибо.

Это было неизбежно.

Бакалейщик долго провожал взглядом молодую женщину. Она поднималась по улице вслед за своей тенью и думала о несбыточном. «Может, если раскинуть руки, я сумею долететь до Бертрана? Он будет есть апельсин, я вытру сок с его губ, облизну палец и почувствую вкус кожи. А вдруг все получится не так? Он бросил Дафну, так почему бы ему не бросить меня? Или мы обретем счастье?

Тень Лолы исчезает под днищем машины, ее тонкий чуть сгорбленный силуэт отражается в витрине, она несет в руках апельсины и кофе.

Нет, я не могу потерять Франка и не допущу, чтобы Бертран погубил себя, связавшись со мной.

Лола не вернулась домой. Она не хотела быть одна и не желала разговаривать с Франком. Никогда не знаешь, что ляпнешь. Хочу снова его увидеть. К глазам опять подступили слезы. Настоящие слезы стыда. Средь бела дня, на улице, в самый неподходящий момент. Будущая новобрачная не остановилась у ворот дома на улице Эктор, она побежала к своей машине, повторяя про себя: «Плевать на сумку, плевать на полицейских, пусть останавливают!»

Лола ехала в Нуазьель и всхлипывала. RERом – двадцать семь минут, машиной – тридцать пять. Движение было хоть и без пробок, но плотное, и она сосредоточилась. Пересекая Марну, посмотрела на воду – зеленую, как росшие по берегам тополя. Листочки трепетали, радуясь любой погоде, каждому часу суток, всем людям. Лола вслушивалась в их голоса и, доехав до дома матери, все еще слышала мелодию.

Она остановилась у ворот, вылезла, открыла их, вернулась за руль и доехала по асфальтированной аллее до гаража. В противоположной стороне белела решетка двухметровой кованой калитки, которую ее мать любила открывать и закрывать вручную. Я три раза ее перекрашивала, думала Лола, шагая через свежескошенную лужайку.

Она остановилась перед розовыми кустами, чтобы взглянуть на «Кардинала де Ришелье». Он был старше нее и рос здесь, когда отец купил этот дом. Чашечки богатого пурпурного цвета, многочисленные бутоны распускаются все сразу. Эльза тоже любила «Кардинала» больше остальных роз. А Жеральдина предпочитала гортензии, хоть и не признавалась в этом. Белые. Вернее, белую – огромную, рассеивающую тень от угла. Бертран наверняка обратил бы внимание, как удивительно цветок поглощает и отражает свет. Лола вздрогнула, но справилась с собой, не побежала опрометью к двери: такая порывистость могла насторожить мать. Она шла не торопясь, смотрела на росшие вдоль ограды деревья и вспоминала тополя, обрамляющие Марну. Круглые кусты бузины и воздушные ивы, целующиеся с водой. Я знаю, там нет ни одного вяза. Лола подобрала лейку Эльзы, подставила ее под кран и посмотрела на задний фасад. Четыре застекленные двери, белые двойные ставни закрыты, как и четыре окна на верхнем этаже. Стометровая терраса разместилась на «макушке» парка площадью в полторы тысячи квадратных метров. Он плавно клонится к дороге, которая ведет к реке. Марну не видно и не слышно ни из сада, ни даже со второго этажа, но не почувствовать ее невозможно. Она течет неспешно, пританцовывает, замирает, снова зовет за собой. Она вслушивается в смех, притягивает взгляды, гипнотизирует, векми наблюдает за художниками, уносит мечты и никогда не выдает секретов.

Лола открыла заднюю калитку просто так, без всякой цели – и медленно пошла к дому. Пять спален, два кабинета, две гостиные, просторная кухня. Дом для семьи из четырех человек, где теперь живут две женщины и я – пунктиром. Женское царство, фантазийное и спонтанное, где все определяет Эльза. Она решает, но не правит. Для Жеральдины этот дом – убежище, тихая гавань. Так Лола охарактеризовала бы его гипотетическим покупателям. Бертрану, будь он сейчас здесь, с ней.

Она сняла балетки и побежала по газону, представляя, что он держит ее за руку, и чувствуя счастье и ужас. Мать, смотревшая в окно, вдруг вспомнила, какой дочь была в детстве, и распахнула дверь.

– Замечательно выглядишь, детка.

– Это странно, потому что вчера я налакалась, как последняя пьянчужка.

Лола шагнула в сумрак коридора, поцеловала мать, и та не сказала ни слова «о вреде алкоголя и бродячей жизни». Только спросила, глядя в глаза:

– Хорошо повеселилась?

– Угу, – ответила Лола и пошла на кухню.

Жеральдина зажгла свет.

– Кто был?

– Наташа, Хлоя, Диана и Эва.

Лола налила полный стакан воды.

– Ужинали в индийском ресторане?

Она кивнула. Мать стояла рядом, совсем близко.

– Вкусно поели?

– Для меня – слишком остро.

– Чем потом занимались?

– Пошли в Rainbow[10].

– И?

Насколько прозорлив материнский инстинкт?

– Нет, мама, я не удостоилась ни стриптизера, ни других «ужасов», которые ты могла вообразить.

Жеральдину ее тон не убедил.

– Я ничего не воображаю, дорогая, просто слушаю. Моя дочь веселилась на девичнике, пока я ломала голову, как рассадить гостей, а Эльза захотела непременно испечь торт с абрикосами и виноградом – очищенным и без косточек…

Они выдержали паузу на три такта. Лола легко представила, как долго Жеральдина готовила начинку и какой бардак царил на кухне.

– Получилось очень вкусно. Хочешь кусочек?

– Не сейчас. Где Эльза?

– Наверху.

– Понятно…

Значит, сестра смотрит мультик или виденный-перевиденный фильм и совершенно поглощена зрелищем. Она смеется, плачет, хлопает в ладоши и попросту не заметит Лолу, не услышит ее и вернется из своего мира, только увидев на экране слово Конец. Лола прислушалась.

– «Мерлин»?

– Третий раз за день. Я бы не отказалась от его помощи!

– Коротышка не так уж и силен, – улыбнулась Лола.

– Я о волшебстве, – рассмеялась в ответ Жеральдина. – Пусть бы поколдовал и разобрался с гостями.

– Господи, я думала, проблема решена! – простонала Лола.

– Идем.

Лола вспомнила, как Бертран произнес это слово, и побледнела. «Свадьба, между прочим, твоя, детка!» – добавила Жеральдина и повела дочь в столовую. Столешница из дымчатого стекла была завалена листами бумаги, кремовыми тюлевыми мешочками драже, мотками бархатной ленты цвета морской волны. Жеральдина осторожно сдвинула украшательства в сторону, разгладила листки, начала объяснять, что перепробовала массу комбинаций – и все без толку.

Лола почувствовала, что мать постепенно заводится, нервничает, втягивает ее в водоворот переживаний, и будет правильно изобразить интерес. Она склонилась над схемами. В три прямоугольника, расположенных буквой «П», были вписаны фамилии. В глазах у нее потемнело, спазм перехватил горло. Она из последних сил цеплялась за реальность, чтобы заглушить звучавший в голове голос Бертрана: «Идем…»

Она коротко кивнула, когда Жеральдина поинтересовалась, можно ли поменять местами Луизу и Элизу.

– Тебе что, все равно?

– Конечно нет.

– Не похоже.

– Значит, проблема в Луизе с Элизой?

– Нет, сейчас объясню.

«Градус» разговора опасно повысился, обе это почувствовали, Жеральдина сделала глубокий вдох и начала излагать:

– Дядю Жака нужно пересадить в торец стола. У него нога в гипсе, так что придется подставлять табуретку. Из-за этого двоюродная бабушка Амелия будет сидеть рядом с Филиппиной Милан, племянницей твоей будущей свекрови. Беда в том, что они не знакомы, а Амелия очень застенчивая.

– Она сварливая старая дева, – буркнула Лола. – Пусть сама выкручивается.

Жеральдина бросила негодующий взгляд на дочь.

– И это говоришь ты?

– Я. А научила меня ты, мама.

– Спасибо за упрек.

– Это не упрек.

– Еще какой.

– Случайно вырвалось…

– Лола…

– Мама! Пожалуйста… Умоляю… Я не спала, устала, плохо соображаю и не хочу собачиться из-за одного глупого слова.

Жеральдина не отвечала.

– Я устала, – повторила Лола. – И ты устала, потому что надрывалась как безумная, чтобы эта свадьба…

– …увенчалась успехом.

Успех.

– Хорошо бы твой отец был здесь и помогал мне.

Лола содрогнулась, но Жеральдина сразу спохватилась, взяла себя в руки. Да, мать и правда переутомилась, раз говорит такие «глупости».

Она подошла к балконной двери, распахнула обе створки, и в комнату ворвалась волна жаркого воздуха, словно только и ждала возможности напасть на противостоящий ей мир. Ворвалась и обняла двух женщин. Лола смотрела на кудрявые волосы матери, заколотые гребнем, и думала: «Она когда-нибудь носила другую прическу?»

Жеральдина опустила веки. Она могла с закрытыми глазами нарисовать три бамбука, высоченную ель, кроваво-красную магнолию, белые гортензии, высокие ромашки, незабудки, а чуть дальше, справа, грядки клубники, салата, зеленой фасоли, четыре ряда лука и чеснока. Рядом шланг, который Эльза то сворачивает, то разворачивает. Японская лесенка ведет на террасу с деревянной калиткой. Пятьдесят восемь ступенек. Она знала расположение, форму и неровности каждой, помнила, как пришлось перекопать лужайку, чтобы их установить. Ногти у нее тогда еще не были безвозвратно испорчены.

Жаркий воздух вдруг показался ей благом. Жеральдина почувствовала, что сейчас расплачется. Захотелось оказаться в любящих объятиях. Если бы я верила в Бога, поговорила бы с Ним. Она всю жизнь вставляет гребень в одно и то же место, не испытывает религиозного чувства и никогда никому не сумеет довериться. Не откроется даже Лоле, которую обрекла на самостоятельное взросление. Заставила контролировать свою жизнь. Брать на себя ответственность. Быть готовой ко всему.

– Мама…

Она открыла глаза. Лола подошла, обвила рукой талию.

– Почему ты не устроила жизнь заново после папиной смерти?

– Не смогла… – очень тихо ответила Жеральдина, и не подумав солгать.

– А сейчас?

Мать Лолы посмотрела на сосну, росшую посреди сада. Она была такой прямой и высокой, что вызывала головокружение. Жеральдина не возвела очи гор – нет, я не могу, – сделала глубокий вдох и сжала руки дочери.

–  сейчас я веду неравный бой с планом рассадки гостей на твоей…

– Мама!

– Я слишком старая.

– Тебе и пятидесяти нет.

– Исполнится через год.

– Полтинник – не старость! Я…

Лола не сумела выговорить шедшие от сердца слова – снова, как и в тот день, когда Бертран нагишом стоял у лифта. Конечно, это ведь не жестокие упреки, те изрыгаются со страшным грохотом. Ранят. Пропитывают ядом. Таков правящий миром закон притяжения.

Жеральдина вернулась к столу и схемам, которые успела выучить наизусть, и произнесла, ужаснувшись своему тону:

– Хочу, чтобы все получилось идеально, милая. Так куда мы посадим двух твоих теток и двух бабушек – твою и Франка? Он по-прежнему ее ненавидит?

– Еще как!

– Это не облегчает задачу.

Лола прикидывала варианты, как делала на борту, когда приходилось творить чудеса, чтобы пересадить пассажиров, жаждущих «удобства, естественного света, вида на облака, кресла у иллюминатора и чтобы рядом не оказался солдатик, пахнущий дешевым дезодорантом». Иногда выдвигались пожелания похлеще…

– Привет-привет, Лола-Лола!

– Привет, красавица! Досмотрела фильм?

– Он перематывается в начало. Хочешь мороженого?

– Никакого мороженого, Эльза! Уже семь, через десять минут будем есть.

– Мороженое?

– После ужина, если захочешь! Накроешь на стол, пока мы закончим?

Эльза согласно кивнула и запела-затанцевала, как Белоснежка: «Однажды мой принц придет». У будущей новобрачной потемнело в глазах. Однажды случаются неожиданные вещи. Однажды Бертран Руа открыл мне дверь.

– Франк возвращается только завтра, можно я останусь ночевать? – спросила она.

– Со мной! – крикнула из кухни Эльза.

– Конечно! – ответила Лола.

– А бабушка Франка согласится сидеть там, куда я ее определю? – поинтересовалась Жеральдина.

– Хочу мороженое, мама! – засмеялась Лола.

– Мороженое! Сей-час! – Эльза захлопала в ладоши. – Мо-ро-же-но-е! Моррроженое!

– Браво! Клянусь тебе, что…

– Это не важно.

– Правда? А что важно?

Что важно?

Мать и дочь помолчали. Обменялись улыбками. Лола вспомнила, как улыбался Бертран, рассказывая о сладких африканских апельсинах, и пошла к Эльзе на кухню. Жеральдина стояла в дверях и смотрела, как ее старшая дочь-блондинка разворачивает сладкие рожки, а младшая-брюнетка подпрыгивает, весело мурлычет и с упоением лижет мороженое. Что важно? Мороженое в неурочный час? Жизнь без дочерей?

Иногда – очень редко – гнев Жеральдины Баратье остывал, и она переставала спрашивать себя, как это случилось. Ребенку не хватало кислорода? Она плохо старалась, когда рожала? Или самая первая клетка «провалила» старт? Жеральдина смотрела на дочерей, составлявших смысл ее жизни. Что важно? Изредка она чувствовала себя счастливой. Лишь изредка… Эльза протянула матери испачканный мороженым палец. Лола подошла ближе. Насколько глубок дочерний инстинкт?

– Ешь мороженое, мама! – закричала Эльза, встав между матерью и сестрой.

Ее личико напряглось, Жеральдина откусила от рожка и жевала, пока на лицо младшей дочери не вернулась улыбка, но, как только Эльза поднялась к себе и включила телевизор, бросила остатки в раковину. Достала салатник, горчицу, масло, уксус, соль и перец. Лола невозмутимо накрывала на стол. Забыть. Не требовать невозможного.