Что же тут сложного? Пирсон Эллисон

Эмили – Кейт

Все у меня в порядке! Можно ко мне придут Лиззи с девочками? Не волнуйся за меня.

13:11

Все отлично знают, что одинокой женщине старше тридцати пяти, которая ищет мужчину, ни в коем случае нельзя указывать в анкете на сайте знакомств свой настоящий возраст. По крайней мере, так мне сказала за обедом Дебра.

Я признаюсь старинной подруге, что скрываю возраст, чтобы найти работу. Деб отвечает, что ей приходится делать то же самое, чтобы найти мужчину.

– Нет, серьезно, неужели ты никогда не говоришь, сколько тебе на самом деле?

– Никогда-преникогда, – подтверждает Деб. Уныло наколов на вилку последний уцелевший на тарелке лист рукколы, она отправляет его в рот и слизывает соус с пальца. Мы обе заказали салат и минералку с газом, без хлеба, потому что стремительно приближается тридцатилетняя годовщина выпуска, до которой, казалось, еще так долго. Теперь же Деб, улыбаясь, принимается настойчиво сигнализировать официанту, чтобы принес вина.

– Даже если ты отлично выглядишь для своего возраста? – спрашиваю я.

Деб горько смеется – словно отрывисто каркает; раньше она так не смеялась.

– Еще хуже. Если ты отлично выглядишь, велика вероятность, что ты признаешься, сколько тебе на самом деле, исключительно чтобы похвастаться. Вы договариваетесь о встрече, он ведет тебя поужинать, ты выпиваешь несколько бокалов вина, свечи, романтика, он говорит: “Шикарно выглядишь”, и ты, расслабившись, а может, чуть опьянев, думаешь, что он тебе нравится и вроде бы умный, не такой пустозвон, как прочие, – и вот тогда ты, забывшись, говоришь: “Неплохо для пятидесяти, а?”

– Что правда, то правда, ты выглядишь замечательно, – подтверждаю я. (Деб ужасно изменилась с тех пор, как мы виделись в прошлый раз, в день моего рождения. Вся какая-то красная, отечная. Лицо как у пьяницы, вдруг осеняет меня. Ох, Деб.)

– Какая разница. – Деб грозит пальцем. – А дальше он окидывает тебя внимательным взглядом и, присвистнув, соглашается, что для пятидесяти ты действительно сохранилась отлично. Никто бы и не догадался. Ну надо же. И тут в его глазах мелькает паника. Он думает: “Господибожемой, как же я не заметил? Складки у рта, тощая шея. Она выглядит на все свои пятьдесят. А мне ведь только сорок шесть, то есть она старше меня. И к тому же наврала в анкете”. Эй, официант, официант, пожалуйста, принесите мне бокал вина. “Совиньон Блан”. Кейт, может быть, выпьешь со мной?

– Не могу, у меня сегодня женский клуб.

– Тогда тебе точно нужно выпить. Два бокала белого вина, пожалуйста. Больших? Да, спасибо.

– И что потом?

– А потом он бросает тебя обратно в море и отправляется ловить рыбку помоложе.

– Зато ты понимаешь, что это не твой мужчина, раз он отказался от тебя из-за возраста.

– Ох, Кейт, Кейт, милая моя наивная девочка, они все такие. – Деб снова издает этот невеселый смешок, протягивает руку и нежно постукивает пальцем по моему носу. Косточка побаливает: Бен укусил меня за нос, когда учился ходить. Я тогда села на корточки, чтобы его подхватить, если вдруг упадет, а он подошел ко мне, шатаясь, точно маленький пьяница, хотел поцеловать в губы, но промахнулся и цапнул за нос. У меня на этом месте до сих пор крошечный шрамик в форме зуба.

– В своем счастливом браке с Рикардо, дорогая, ты не понимаешь одну простую вещь: к нашему возрасту все козыри у мужчин.

Прекрасное начало, чтобы признаться, как у нас с Ричардом на самом деле все плохо, но я пока не могу. Я и себе-то в этом признаться не отваживаюсь.

Деб залпом допивает вино, посетовав, что его здесь подают какими-то мизерными порциями, протягивает руку и переливает почти все вино из моего нетронутого бокала в свой.

– Мужчина в сорок восемь не интересуется ровесницами. С какой стати, если он еще может выбирать из категории двадцать девять – тридцать шесть? Пятидесятилетние мужики порой отмечают в анкете пункт “Возможно, захочу иметь детей”. А мне что отметить? “Возможно, мне понадобится гистероэктомия, если из меня и дальше будет хлестать кровь, как из недорезанной свиньи”? В общем, твое здоровье, дорогая! – Она чокается с моим почти пустым бокалом, протягивает его мне и отпивает несколько глотков из своего.

С Деброй мы познакомились на третьей неделе в колледже – разговорились в баре и выяснили, что у нас один и тот же парень. После такого нам впору было стать заклятыми врагами, но мы решили, что нравимся друг другу куда больше, чем тот парень – нам обеим, в итоге мы обе его послали и с тех пор называем не иначе как Двуличный Тед.

Я была подружкой невесты на свадьбе Деб и Джима, позже крестной их первенца и главной утешительницей, когда Джим спутался с двадцатисемилетней брокершей из Гонконга и развелся с Деб. Феликсу тогда было шесть, Руби – три года. Деб казнит себя за то, что Феликса мучают неврозы и он считает себя причиной развода. Мальчик не ладит с одноклассниками и учителями, и Деб периодически переводит его в другую школу, уже трижды за последние пять лет, – наверное, потому, что проще думать, будто во всем виновата школа, а не твой ребенок. Деб то и дело повторяет, что у Феликса СДВГ[30], как будто это все объясняет. Я так думаю – хотя никогда не скажу, – что с тех пор, как Джим ушел, Деб просто не справляется с сыном и тратит кучу денег на игровые приставки и любые гаджеты, лишь бы только он был доволен и не бесился, пока она на работе. На прошлое Рождество, к моему ужасу, Деб подарила Феликсу телевизор, который гораздо больше их общего, семейного, себе же почти ничего не покупает. Феликс (сейчас ему уже семнадцать) – копия Джима, и от этого, разумеется, не легче. Деб любит сына, хотя последнее время я все больше подозреваю, что он не очень-то ей нравится.

– Ну давай, расскажи мне про эту вашу группу “Женщины возвращаются на работу”, – произносит Деб с такой иронией, что я буквально слышу, как она берет название в кавычки.

– Да, я знаю, ты считаешь, что мне это не нужно.

– Тебе это и не нужно. Все, что тебе нужно, – выбраться из дома и перестать сублимировать амбиции в ремонт дурацкой старой развалюхи.

– Я-то думала, что возвращаю к жизни подлинную винтажную жемчужину с богатым потенциалом, нуждающуюся в деликатном обновлении.

– Ты сейчас о себе или о доме, дорогая?

– О нас обоих. Разве не понятно?

На этот раз Деб рассмеялась от души, как прежде; ее искренний смех кажется неуместным в этом модном дворце из стекла и металла. Мне нравится, как она смеется, я сразу вспоминаю, как мы с ней не раз смеялись вдвоем.

– Дело твое, – отвечает Деб. – По-моему, нет ничего хуже, чем сидеть в одной комнате с кучей женщин, которые стонут, что все осталось в прошлом и никто их не возьмет на работу. Хочешь кофе? Сколько калорий в кофе с молоком, не помнишь?

Стоп, я на днях это читала. Рой, прием. (Рой, пожалуйста, напомни мне, сколько калорий в кофе с молоком. С необезжиренным и с полуобезжиренным. Рой, алло? Тебе, между прочим, перерыв на обед не положен. Быть моим личным напоминальщиком на побегушках – дело нелегкое.)

Когда я в прошлый раз заикнулась Ричарду о том, что хочу найти работу в хорошей компании в Лондоне, он ответил: “Ты сдохнешь мотаться туда-обратно каждый день. Ты ведь уже не так молода. Почему бы не поискать что-нибудь рядом с домом, как Деб?”

И такой-то доли он мне желает? Через пару лет после того, как Джим ушел к азиаточке (дружелюбной, тактичной, с мозгами, отлично ладит с детьми – словом, сущий ночной кошмар), Деб бросила работу в одной из крупнейших юридических фирм. У Феликса развилось навязчивое расстройство: он требовал, чтобы горошины на тарелке лежали отдельно от кукурузы и кетчупа, а если няня забывала об этом его ультиматуме, он ее кусал. Найти няню, которая согласилась бы, чтобы ее регулярно кусали, оказалось невозможно.

– Я не сдалась, Кейт, я, черт побери, смирилась с неизбежным, – гремит Дебра, перебрав, что в последнее время случается частенько. Все мои знакомые женщины средних лет, кроме верховных жриц “храма своего тела”, крепко дружат с графом Шардоне и его разбитным дружком Пино Гриджо. Каждый день, около половины седьмого вечера, когда рука сама тянется к холодильнику, я повторяю себе: “Пустые калории!” – и порой веду себя хорошо, прислушиваюсь к этому предупреждению, но бывает и так, что проще, да и милосерднее даровать себе доступ к волнующему теплу и моментальному ощущению благополучия.

– Как же меня бесит, когда про меня говорят, что я “бросила работу”, – признается Деб, принимаясь за третий бокал.

Я тоже. Так что сказочная рыжая красавица с лицом Джулианны Мур, фигурой Дженнифер Лопес и дипломом Кембриджа, без пяти минут партнер в лондонской юридической фирме, зарабатывающей бешеные деньги, теперь прозябает в конторе юрисконсульта над индийским ресторанчиком “Горячие штучки” на главной улице провинциального городка, разрешает конфликты дряхлых стариков, готовых убить соседей из-за слишком высокой живой изгороди, и топит горести в вине, из-за чего обзавелась лишним весом и красным носом. Последнее время все электронные письма Деб начинаются с фразы “Пристрели меня!”.

Мне же нужно что-то получше. Не так ли?

Дебра становится все громче и агрессивнее, я решаю сменить тему и рассказываю ей о белфи. Наши беды – маленькие подарки друзьям, страдающим из-за того, что нам, по их мнению, живется легче.

– Да они все так делают, – фыркает Деб. – Секстинг. У Руби в школе парня из ее параллели за это даже арестовали. Он послал фотку своего члена какой-то четырнадцатилетней девице. Поднялся хайп, его обвинили не то в совращении малолетних, не то еще в чем-то настолько же смехотворном. Бедолагу на время исключили из школы. А та девица даже не жаловалась. Учительница увидела, что девчонка смеется и показывает подружкам фотку члена, вот и раздули целое дело: она-де несовершеннолетняя.

– Я считаю себя человеком широких взглядов, – отвечаю я, – но ты можешь себе такое представить?

– Легко, дорогая. Раз ты купила детям телефоны, которые могут проделывать такие штуки, почему бы и нет? Это же так соблазнительно. Я тоже это делала.

– Что? Ты это делала? Деб. Нет. Не может быть. Пожалуйста, скажи мне, что это не так.

– Только сиськи. – Она улыбается, обхватывает груди ладонями и приподнимает, оттянув и без того облегающую блузку, так что кажется, будто у Деб в руках трясущаяся панакота. – Показать сиськи – это фактически начальный уровень онлайн-знакомства, милая моя Кейт. Считай, тебе повезло, что ты уже занята и тебе не надо демонстрировать свои прелести новым претендентам.

– А мне их жаль, – признаюсь я, вдруг осознав, до чего меня злит собственная беспомощность в этой истории с белфи. – Ведь, по идее, Эмили и Руби должны быть самым свободным и эмансипированным поколением девушек за всю историю. И вот, когда до равенства уже рукой подать, они тратят все свободное время на макияж, селфи и белфи, словно какие-нибудь куртизанки в борделе конца девятнадцатого века. Что же с ними такое сталось, черт побери?

– Убей, ума не приложу. – Деб безуспешно пытается подавить громкую отрыжку. – Ну что, попросим счет? – Оборачивается и знаком подзывает проносящегося мимо официанта. – Руби расхаживает полуголая, но стоит какому-нибудь бедолаге свистнуть ей вслед, как тут же начинается: “Ах, он ко мне пристает!” Я пыталась ей втолковать, что мужской мозг запрограммирован реагировать на определенные части женской анатомии. Парни вроде Феликса и Бена способны вести себя прилично, если их растили женщины типа нас с тобой, но очень многим воспитания не хватит, и тогда у тебя будут проблемы, потому что – сюрприз, твою мать! – насильник Боб не читал студенческую брошюрку о том, что лапать девушек недопустимо.

Мы умолкаем.

– Дети говорят, что я из прошлого, – наконец признаюсь я.

– Мы обе из прошлого, слава богу! – громогласно объявляет Деб. – И я рада, черт побери, что в нашем детстве и юности не было социальных сетей. Вернувшись из школы, мы хотя бы были предоставлены сами себе или общались с родными, которые обращали на нас не больше внимания, чем на мебель. И никто раз в десять секунд не совал нам под нос свою гребаную идеальную жизнь – вот, мол, полюбуйся. Представляешь, если бы все эти противные мелкие сучки, которые изводили тебя в школе, вдруг благодаря телефону оказались прямо у тебя в комнате? Мне и без них было фигово. И зрители мне были не нужны, благодарю покорно.

– Наверное, каждое поколение родителей чувствует что-то подобное, – говорю я осторожно. Я много думала об этом, но еще не пыталась облечь в слова. – Просто этот… этот… этот водораздел между нами и нашими детьми, их миром и тем, в котором выросли мы… не знаю, Деб, это случилось так быстро. Все переменилось, а мы даже не поняли, что происходит. И что с ними будет в итоге? Как Бен научится сопереживать другим людям, если он полжизни проводит за перестрелками в какой-то виртуальной реальности? Я тебе говорила, что Эмили, оказывается, загрузила программу, которая помогает обходить настройки родительского контроля?

Деб, разумеется, восхитилась, а вовсе не возмутилась.

– Гениально! Ну какая же умница, вся в маму.

Пора по домам. Деб допивает мое вино, мы слегка препираемся из-за счета. Не помню, кто платил в прошлый раз. Я спросила у Роя, но он до сих пор ищет количество калорий в кофе с молоком.

Гардеробщик у дверей подает нам пальто, и я спрашиваю у Деб:

– Скажи мне, только честно. Я выгляжу на сорок два?

Она ухмыляется.

– Господи, конечно, без вопросов. Мне тридцать шесть, дорогая. И если я когда-нибудь решу познакомить с тобой очередного ухажера, нам нужно будет поработать над легендой. А то он еще подумает: “Они учились на одном курсе, но у них разница в возрасте шесть лет, это как вообще?” И ты скажи мне честно, Кейт, – как думаешь, я выгляжу на тридцать шесть?

Нет. Я так не думаю. Ни на какие тридцать шесть Деб не выглядит, как, впрочем, и я.

– Ну конечно. Ты выглядишь прекрасно как никогда. И тебе очень идет эта прическа.

Мы расходимся в разные стороны, но на полпути Дебра оборачивается и кричит мне:

– Встреча выпускников! Не забудь! Я к ней похудею на два стоуна!

– И помолодеешь на пятнадцать лет! – кричу я в ответ, но уличный шум заглушает голос, и Деб скрывается из виду.

17:21

Дивно погуляла с Ленни. Он так рвался на улицу, когда я вернулась с обеда, а сейчас спит на лежанке возле “Аги”, развалившись на спине, раскинув все четыре лапы и выставив наружу белый пушистый живот. Все-таки в этой звериной доверчивости есть что-то невероятно трогательное. Ричарда и след простыл, Бен на футболе, а Эмили вроде говорила, что приведет подружек.

В комнате дочери три девочки в гробовой тишине сидят на ее кровати, склонившись над мобильниками с таким видом, словно пытаются расшифровать “И цзин”. Одна из них Лиззи Ноулз, дочь Синтии, та мерзавка, что отправила всем белфи, вторая – бледная, красивая, рыжая, – кажется, Иззи.

– Здравствуйте, девочки. Почему бы вам, я не знаю, не поболтать? Поговорить нормально, посмотреть друг другу в глаза, – предлагаю я с легкой насмешкой, глядя сквозь приоткрытую дверь на эту жутковатую немую сцену. Эмили поднимает голову и бросает на меня фирменный взгляд, в котором читается: “Вы уж простите мою мать, она умственно неполноценная”.

– Мы общаемся. Переписываемся, – шипит она.

Я чувствую себя Чарльзом Дарвином, который наблюдает за вьюрками на Галапагосских островах. И чем закончится такое вот бессловесное общение? Мои прапраправнуки появятся на свет с цепкими пальцами, специально для того, чтобы набирать сообщения, но без голосовых связок и малейшей способности читать по лицам? Считать это эволюцией нашего вида, если эволюция означает прогресс, я, хоть убей, не могу, но хотя бы Эм не одна. Противоречия со сверстниками, вызванные белфи, если и были, то явно сгладились. По крайней мере, я на это надеюсь. Я сообщаю девочкам, что если они хотят, то внизу есть спагетти болоньезе. Отвечает мне только Лиззи. “Спасибо, Кейт, мы спустимся позже”, – говорит она со снисходительной прохладцей, как леди Мэри Кроули миссис Патмор, кухарке из “Аббатства Даунтон”. Я отвечаю Лиззи самой заискивающей улыбкой, на которую только способна: в руках этой девицы – хрупкое счастье моей дочери.

17:42

К возвращению Бена я ставлю на стол хумус и свежую морковь, чтобы ему было чем перекусить. Петр снял все старые столешницы, живем как в сарае, но скоро это должно закончиться. Бен фыркает, не обращая внимания на здоровые закуски, достает из буфета чипсы – кто их только купил? – и скрывается в гостиной. Через несколько минут оттуда доносится голос другого мальчишки. Откуда он там?

17:53

– Бенджамин, пора ужинать.

– Бен? Иди за стол, пожалуйста. Спагетти готовы.

– Еще пять минут. У нас уже почти середина матча.

– У кого это “у нас”?

– У нас.

– У кого у вас?

– У нас с Эдди.

– Когда он пришел? Я не слышала. – Я вхожу в гостиную и говорю особым суровым материнским голосом: – Бен, ты же знаешь правила. Если ты хочешь позвать друзей…

Бен один-одинешенек сидит на диване, ссутулясь, и так лупит по кнопкам джойстика, что большие пальцы расплываются в пятно. На экране телевизора некто в красном пробивает угловой. Игроки прыгают кто во что горазд, болельщики взрываются криками, Бен опрокидывается, словно его подстрелили, и хохочет в подушку. Ему вторит чей-то смех из ниоткуда, я узнаю голос Эдди. “Ваще”, – произносит он, но самого Эдди не видно.

– Это реально? – уточняю я, силясь понять, то ли по телевизору идет матч и болельщики посылают судью на хер, то ли это миллионы цифровых точек. Да я в последнее время и в собственной-то реальности сомневаюсь. Наверное, нужно заказать кому-нибудь своего цифрового двойника, который будет готовить ужины, покупать плитку для ванной и делать массу других скучных дел, которые все равно никто не замечает, а настоящая Кейт займется тем, чего ей хочется на самом деле, потому что времени у нее будет куча и вдобавок идеальный маникюр. Начнет качать пресс и укреплять просевшие мышцы тазового дна, а поводов для ругани у нее поубавится.

– Типа того.

– А Эдди где?

– Дома, мам, не тупи.

– Ты как с матерью разговариваешь? Твой реальный ужин на столе и остывает, между прочим.

– Ладно. Еще пять минут.

– Еще пять минут было десять минут назад.

– У нас дополнительное время. Может, назначат пенальти. Я не могу остановить игру. Мы тогда продуем матч.

Я сдаюсь. Эмили с подругами наверху, но они друг с другом не разговаривают. Бен внизу разговаривает с друзьями, которых тут нет, они за несколько миль отсюда, в другом районе. Дети правы: я из прошлого. А они тогда из какого-то “Безумного Макса”[31], постапокалиптического будущего, в котором человечество отказалось от всякой вежливости и реального общения, принятых в прошлые столетия. Меня это пугает не на шутку, но попытаться избавить их от цифровой зависимости – дохлый номер. Все равно что выключить ветер или дождь. Если рай действительно существует и мои дети когда-нибудь попадут в него, первым делом спросят святого Петра: “Какой тут пароль от вай-фая?”

Наконец голод приводит Бена за стол, и он ест с таким аппетитом, что душа радуется. Мне нравится смотреть, как мой сын поглощает любимое блюдо, – наверное, это какой-то атавизм. Прожевав спагетти, которые он, кое-как подцепив, отправляет в рот, вместо того чтобы сперва аккуратно намотать макароны на вилку (битву за хорошие манеры я давным-давно проиграла), Бен объясняет мне, что наверху Эмили с подругами просматривают ленты фейсбука и инстаграма и делятся понравившимися фотками и видеороликами. Говорить при этом совершенно не обязательно. То есть они показывают друг другу то, что сказал, написал или снял кто-то другой, вместо того чтобы порождать собственные оригинальные мысли и истории. Я невольно вспоминаю, как мы с Джули создавали в нашей комнате целые вселенные с помощью “Лего” и одной-единственной куклы Синди.

– А с людьми мы общаемся ИРЛ[32], – добавляет Бен. – Пармезан еще остался?

– Сейчас принесу. Что такое ИРЛ?

– Ма-ам, ты знаешь, что такое ИРЛ.

– Не знаю.

– В реальной жизни.

– Поняла. Значит, в реальной жизни?

– Да, только обычно это не совсем ИРЛ, потому что ты все время онлайн.

– А школа? Школа ИРЛ?

– На уроках пользоваться телефонами нельзя, – осторожно признается Бен, – но народ все равно пользуется. Вот так вот в целом и общается мое поколение.

В первый раз слышу от него такие мудрые и зрелые речи. Мне и в голову не могло прийти, что он знает слово “поколение”. А вот вам! Пора уже перестать относиться к нему как к семилетнему.

Выходя из-за стола, Бен спрашивает, в курсе ли я, что мальчишки в школе присудили Эмили звание “Лучшей задницы года”, потому что фотка с ее жопой облетела всю школу, а Эм отправили к школьному врачу, потому что ее стошнило на собрании?

Нет, не в курсе.

21:37

В комнате темно, но лицо моей дочери освещено экраном телефона. Она листает фотографии. Их много, какое-то невероятное количество, экран за экраном. Подойдя ближе, я вижу, что почти все они – селфи. Ни на одной из них Эм не улыбается, на фото она надула губы, как теперь модно у девушек, и непонятно, то ли на что-то обиделась, то ли хочет тебя чмокнуть. Из-за этой утиной гримасы губы кажутся непропорционально огромными. А щеки она втянула, как сексапильная гламурная модель. Эмили постоянно смотрит обучающие ролики по макияжу и, признаться, красится куда лучше меня, но со стороны это выглядит так, словно она нарисовала на своем милом округлом личике какую-то прожженную взрослую тетку.

Мне совершенно не нравятся селфи, эта галерея нарциссизма, и то, как жадно Эмили вглядывается в них, точно наркоманка, для которой наркотик – она сама. В семейном альбоме, который хранится дома у мамы, всего три или четыре снимка, на которых я в возрасте Эмили. На первом мы с Джули на каникулах в Колуин-Бей, на втором я – подружка невесты в слишком тесном атласном платье цвета фуксии (между примеркой и свадьбой у меня вдруг выросла грудь), на третьем мы с папой в огороде на заднем дворе, папа голый по пояс, улыбается в камеру, он дьявольски красив, вылитый Эррол Флинн, а я неуклюжая, прямая как палка, в вязаной маечке и юбке из марлевки, с дурацкой ровной челкой и в старушечьих очках с толстой оправой – совершенно на себя не похожа. Эмили за неделю делает больше собственных фотографий, чем я за полжизни. Меня это тревожит, но я прекрасно понимаю, что стоит об этом заикнуться – и она откусит мне голову.

– Шикарно выглядишь. Ты только посмотри, какая ты красавица!

В ответ на мой комплимент Эмили пожимает плечами, переворачивается на бок и натягивает повыше одеяло.

– Как в школе, милая, все хорошо? Я попросила сына моей хорошей знакомой из женской группы удалить твое белфи из интернета. Джош Рейнольдс компьютерный гений, учился в твоей школе, закончил десять лет назад. Говорит, что снес все фотки, которые только смог найти.

– Мам, пожалуйста, не надо.

– Я знаю, тебе не хочется об этом говорить, родная. Я все понимаю. Я лишь хотела тебе сказать, что Джош заблокирует белфи, если кто-то снова захочет им поделиться.

– Папе не говорила?

– Нет, конечно.

Я вижу, как плечи Эмили вздрагивают под одеялом.

– Ну что ты, доченька, все хорошо. Не плачь. – Я ложусь рядом с ней на кровать, глажу ее по мокрым щекам. – Чего ты? Из-за белфи? Тебя дразнили?

– Нет, мам. Просто стресс. В школе трудно. Я не самая умная, не самая красивая, не самая спортивная. Я ни в чем не самая-самая.

– Родненькая моя, ты же знаешь, ты очень способная. Тебе отлично даются музыка и английский. Нет ничего дурного в том, что ты хочешь стать лучше. Тем более вон и девочки сегодня приходили, правда? И вы все вместе пойдете на Тейлор Свифт, будет здорово. Ты отдала Лиззи чек?

Она кивает и говорит:

– Нам это не по карману.

– Вот еще. По карману. Нам просто приходится экономить, пока мама не найдет работу.

Эм поворачивается и зарывается лицом мне в шею.

– Мам, прости, что я сбила с тебя очки.

– Ничего страшного, детонька. Я испугалась, что ты поранилась, вот и пристала к тебе. Как твоя нога, получше?

– Норм.

– Покажешь?

– Нееет, – Эмили напрягается и отстраняется.

– Ладно-ладно. Но если тебе нужна будет мазь, скажи, хорошо? А это кто у нас тут? Барашек Бе-бе.

Любимый спутник Эмили – она таскала его повсюду за правую лапу первые свои три года – явно постарел. Белая шерстка его посерела, запачкалась, хотя утешать барашек умеет по-прежнему. Я кладу игрушку у щеки Эмили; она целует его, а я ее. Так-то лучше. Все, из-за чего она переживала, когда ей было три года, теперь кажется пустяками.

– Спокойной ночи, крепко спи.

– Пусть тебя не кусают клопы, – шепчет Эмили.

23:01

Сил нет совсем, но, прежде чем лечь, мне надо переделать кучу дел. Достать футбольную форму Бена из стиральной машины и положить в сушилку, чтобы к завтрашнему дню была готова. Спасибо хоть, сегодня он принес оба носка, уже неплохо, хотя второй, судя по нашивке, принадлежит другому мальчишке – явно великану. Я представляю, как сейчас где-то мама Джо Барнера, так же дернув плечом, достает из стиральной машины носок Бена.

Выпускаю Ленни в сад пописать перед сном. Загнать его обратно удается не скоро, он обожает гулять по ночам, может, ночью у него обостряется нюх? Надо будет спросить у Салли, она должна знать. (Рой, пожалуйста, напомни мне посадить те луковицы.) Пес исследует запахи по своему обязательному маршруту – вокруг контейнеров в патио, – потом вдруг переходит на бег и мчится по лужайке за двором. Я теряю его из виду, глаза различают лишь силуэты трех сосен вдалеке да единственную серебристую березу, мерцающую, точно сполох молнии в свинцовом небе.

– Ленни, ЛЕННИ! – кричу я, всматриваясь в темноту, вдруг там что-то зашевелится. – Ленни, пожалуйста, не надо, не мучь меня. У меня и с твоей сестрой хватает забот. (Неужели я правда отношусь к Ленни как к капризному младшему брату Эмили? Боюсь, что так.)

Господи, пожалуйста, пусть он вернется. Я не вынесу, если, в довершение всего, еще и Ленни потеряется.

Набираю в грудь холодный воздух, пробую свистнуть. Вольно же Лорен Бэколл было утверждать: “Просто свистни”[33]. Как по мне, это ничуть не просто. Ленни уговорить посложнее, чем Хамфри Богарта, вдобавок пса вечно тянет к реке на краю рощи в дальнем конце нашего сада. Вместо призывного свиста я издаю слабый писк. Ленни тут как тут: крутится у моих ног, во рту старый теннисный мяч, весь в траве и слюнях. Так доволен собой, что охаживает себя хвостом по бокам, точно сам себе аплодирует.

– Умница. Хороший мальчик! Мы ведь поможем Эмили, правда же? Все будет хорошо.

Полночь

Ричард крепко спит – сказал, что за вечер проехал двенадцать миль. Фаготы из оркестра Храпака разыгрались вовсю, я под такую музыку глаз не сомкну. Ставлю заряжаться телефон и уже собираюсь перевести его в беззвучный режим, как вдруг он мелодично тренькает: пришло письмо. Я узнаю имя отправителя, это моя коллега из Сити. Странно. С чего она вдруг вспомнила обо мне?

От кого: Миранда Каллен

Кому: Кейт Редди

Тема: Привет, незнакомка

Привет, Кейт,

Сколько лет, сколько зим! Я на той неделе ездила в Нью-Йорк на конференцию для женщин и там наткнулась на Кэнди Страттон. Она сказала, ты ищешь работу, и дала мне твой имейл. А сегодня я обедала со знакомой, подруга которой уходит в отпуск по уходу за ребенком… откуда бы ты думала? – из “Эдвин Морган Форстер”! Новое название, новое здание, новый коллектив, а в остальном там все по-старому. Нужно будет заниматься маркетингом, развитием бизнеса, ну и всякими административными делами. Должность, конечно, для тебя низковата, но вдруг надумаешь? Мэгги сказала, тебе нужно будет обратиться в отдел кадров к Клэр Эшли. Попробуешь?

Удачи, Х.

Миранда

В кофе с полуобезжиренным молоком 153 калории, с обычным — 214. Сжечь 153 калории можно за сорокаминутную прогулку. Рой раздобыл мне эту информацию часов через десять после того, как я выпила кофе. Ему явно не помешает быть пошустрее.