Глаша 2 Ланитова Лана

– Пойдемте дальше, перебирать ваши книги.

– Успеем. У нас довольно времени. Можно, я почитаю вам стихи?

– Читайте, – улыбнулась она.

– Я хочу прочитать вам одно из недавних стихотворений поэта Тютчева.

Глашу взволновало и само стихотворение и то, как Горелов его читал.

Прочитав, он немного разволновался и покраснел, карие, чуть выпуклые глаза его увлажнились. В эти минуты он казался особенно красивым. И так же, как у Махнева, ворот его белоснежной, модной сорочки был расстегнут, обнажая начало темных волос на груди.

– Глафира Сергеевна, вы молоды, а я в летах.

– Помилуйте, какие ваши лета?

– Мне уже сорок. Потому я и прочел стихи о последней любви. Вероятно, она у меня и есть последняя.

– Вам рано говорить подобное, – улыбнулась она. – Но стихи очень красивые. Спасибо.

Он снова налил ей коньяку.

– Выпейте еще немного.

– Тогда давайте за вас.

Они снова выпили.

– Поздно. Я пойду, – поднялась Глаша.

– Неужели вы оставите меня? После моего признания?

– О чем вы?

– Я люблю вас, Глафира Сергеевна. Полюбил с самой первой минуты.

– Не надо, Александр Петрович. Мне не положено, я ведь только ваша горничная. Я пойду домой.

Но он уже не слушал ее. Он метнулся к креслу и бухнулся на пол. Его руки обхватили ее бедра, а голова уткнулась ей в колени. Она снова попыталась встать, но он удержал ее, и сев на подлокотник, притянул к себе. Его рука решительно взяла ее за голову, а зубы нежно прикусили нижнюю губу, пахшую коньяком. Она внутренне ахнула, а он снова жадно приник к ней поцелуем. Левая рука оказалась под ее коленями, он сгреб ее в охапку и легко поднял из кресла. Глаша пыталась мотать головой и слабо сопротивляться. Но он не дал ей, ни малейшего шанса.

Перед ее туманным взором пронеслись полосатые стены коридора, лепнина потолка. От волнения она чуть хуже слышала.

«Куда он меня несет?» – промелькнуло в Глашиной голове. Глаза томно закрывались.

Через минуту ее спина ощутила мягкое и скользкое касание покрывала на высокой кровати.

– Я люблю вас, Глафира Сергеевна, – повторял он, дыша чуть сбивчиво.

Довольно проворно он опустился ниже и быстро снял с Глаши туфельки, а после и чулки. Она вдруг стала ему помогать, расстегивая крючки на платье и снимая одну за другой нижние юбки. Через считанные минуты на ней оставались лишь корсет и панталоны с разрезом в паху. Глаша вопросительно посмотрела на него.

– С-с-сними, прошу тебя и корсет.

Пальцы торопясь, дергали шнуровку. И вот на Глаше остался лишь последний форпост – батистовые панталоны. Но их не было необходимости снимать – разрез в паху был довольно широк.

Александр Петрович уставился на ее полные матовые плечи и овальные шары белоснежных грудей, увенчанные красноватыми сосками. Он зарычал от желания. Она опустила глаза. Когда он успел скинуть брюки? На нем оставалась лишь белая сорочка, край которой приподнимал внушительных размеров член.

Александр Петрович с силой подтянул ее к краю кровати, согнул ноги и без всяких прилюдий вошел в ее мокрое лоно, выступающее в прорехе панталон. Она застонала и вся поддалась ему навстречу.

Вы помните, что формально наша героиня уже побывала замужем, но привыкнуть к физической стороне любви с мужчиной ей так и не пришлось. Встречи с Владимиром были подобны ярким вспышкам ракеты, но, увы, не так часты, как ей этого хотелось. А ее греховные отношения с Татьяной не давали ей всей палитры ощущений, что алкало ее тело и душа. Поэтому, как только член Горелова вошел в нее на всю внушительную длину, до самого упора, она захлебнулась от наслаждения.

– Милая, как ты прекрасна! И как горяча.

Чуть отгибаясь, он принялся ритмично двигаться над ней.

Их соитие было страстным и длилось довольно долго. Когда он задышал чаще, она почувствовала, что вот-вот он спустит в нее семя. И очень удивилась тому, что Александр Петрович быстро вытащил член и коснулся ее живота. Она тут же ощутила, как животу стало мокро. Батистовая ткань прилипла к коже.

Через мгновение он откинулся на бок и прошептал:

– Я не стал… Ты, верно, не хочешь сейчас детей.

Владимир никогда почти не кончал мимо. Ему важно было спустить так, как требовала этого природа. Именно в этом он видел весь смысл близости между мужчиной и женщиной. И высшей наградой считал оплодотворение… Хотя, детей не любил и не ждал. Ему был важен сам факт того, что женщина помечена им, а став беременной, помечена надолго.

Александр Петрович же проявлял о ней заботу, но почему-то именно эта забота оставила ее чуть разочарованной. Все ее естество мечтало захлебнуться от горячего семени, выстреливающего в ее нутро.

Будучи чутким любовником, он уловил ее легкое разочарование и истолковал его по-своему.

– Иди на подушки, я приласкаю тебя, милая, языком. Да, я сними наконец эти панталоны.

Теперь она была полностью обнажена. Он стоял возле кровати и любовался ее роскошным телом.

– Как ты прекрасна, моя Глашенька.

Близость растворила их легкую субординацию. Он позволил себе назвать ее по имени и на «ты».

Сильные ладони властно развели в стороны ее податливые, полные в ляжках ноги.

– Иди ко мне. Я приласкаю твою мохнатую красавицу. Она у тебя такая сладкая и тугая.

Его голова склонилась над ее пахом.

Делал он это иначе, чем делала умелая Татьяна. Но сам факт того, что этим таинством занимается мужчина, и не простой мужчина, а мужчина, имеющий высокий социальный статус, деньги и внешнюю красоту, заставил ее трепетать от наслаждения. А когда искушенный любовник одной рукой вошел в сжатое, скользкое лоно, раздвигая лепестки плоти и надавливая на верх, не отстраняя рта от возбужденный вульвы, тело Глафиры довольно быстро содрогнулось в сильнейшем оргазме. Она вскрикнула и продолжала сжиматься и хрипло кричать ровно до тех пор, пока сладостные судороги пульсирующими токами не взорвали ей мозг. А после она опала, бессмысленно глядя на темный полог кровати.

Он нежно целовал ее острые соски, но она уже ничего не чувствовала. Теперь ей хотелось только спать. Он обнял ее, и они оба задремали.

Среди ночи он разбудил ее. Его огромный член стоял, словно каменный жезл. Он приказал ей перевернуться на живот и встать на колени. Нависая, Александр Петрович с силой вошел в нее. В этот раз его удары отзывались в теле едва уловимой болью. Но и боль эта была сладостна. Как давно она мечтала о таких ударах и сильном мужском дыхании за спиной. Он двигался ритмично. И ритм этот, и руки его, сжимающие бедра, так живо и некстати, напомнили ей Владимира Ивановича. Она даже зажмурила глаза, стараясь отмахнуться от его навязчивого образа. Но совсем рядом, над ухом, вдруг отчетливо услышала его шепот! Она ни с кем бы, ни перепутала его дыхание, его повелительную манеру, его руки и голос. Глаша чуть повернула шею. Сзади был ОН! Владимир! Это он сладкими выпадами входил в нее, жестко распирая тугое лоно. Лицо Махнева исказила гримаса страсти. Глаша задохнулась от счастья, не давая себе отчета в том, что этого просто не может быть. Она прогнулась и стала с силой насаживаться на толстый член.

– Так, так, моя девочка, – хрипел Владимир за спиной.

– Боже! Это ты, любимый!? – кричала она. – Люблю! Я те-ее-бя люблю! Слышишь?! Я люблю тебя…

Упругий гость выскользнул из нее, хрип за спиной, и теплые капли брызнули на поясницу. Она застонала от разочарования. А когда обернулась, то увидела широкоплечую фигуру Горелова. В изнеможении он бухнулся рядом.

– Ты сказала, что любишь меня? – прошептал счастливый Александр Петрович.

Глаша не отвечала ему. Она лежала на боку, горячие слезы текли по воспаленным щекам.

За окном уже брезжил едва заметный рассвет.

– Глашенька, ты спишь? – спустя время он тронул ее за плечо.

– Нет, я хочу в уборную. И пить. И есть я тоже хочу.

Он рассмеялся.

– Пойдем. Ты хочешь помочиться?

– Да.

– А я хочу на это посмотреть.

«И этот туда же…» – подумала она, вспомнив те эпизоды, когда Владимир заставлял ее мочиться у него на виду.

Он потянул ее за руку и повел в боковой будуар. Его ладонь сначала сжимала подсвечник с двумя свечами, но пройдя с ним за порог, он пошарил рукой, нащупал задвижку в стене и зажег в уборной три газовые лампы, которые заметно осветили помещение, сделав видимой каждую деталь. Глафира засмущалась, стараясь ускользнуть от наглого взгляда мужчины.

Газовые фонари осветили будуар. Там была устроена удобная уборная с фарфоровым нужником в кресле и большущей мраморной ванной.

– Александр Петрович, оставьте меня одну, – попросила она.

– Ни за что! – ответил он. – Я же сказал.

Она промолчала, закусив в волнении губу.

– Смотри, у меня здесь есть бак, который по желанию, нагревается снизу печкой, и прямо в ванну течет горячая вода.

Он взял кувшин и налил в него воду.

– Потрогай, она еще теплая, хотя, я грел ее вечером. Ты всякий раз можешь здесь мыться и принимать ванну.

– Отвернитесь, я очень хочу…

– Писать?

– Это же очевидно.

– Нет, обожди минуту. Иди сюда. Залезь в ванну и сядь на ее край. Прошу тебя.

– Ну, зачем? – слабо сопротивлялась она.

– Сядь, я тебе говорю. Сядь и разведи ноги.

Смущаясь, она выполнила его просьбу.

– Шире… И так писай.

– Я так не могу.

– Хочешь, я полью на тебя водой? Встань.

Он потянул ее за руку. Теперь она стояла босыми ногами на чуть прохладном мраморе объемной ванны.

– Разведи ноги, – приказал он.

Она, зажмурив глаза, повиновалась. И тут же почувствовала, что его пальцы нырнули ей в вагину, и стали поступательно надавливать на верхний свод, другая же ладонь легла на выпуклый низ мягкого живота. Глаша почувствовала давление двух его ладоней – изнутри и сверху. И сама не заметила, как обильный теплый поток оросил его руки и ее ноги.

– Да, еще… до капли… – шептал он, и его опавший член снова поднимал овальную голову. – Видишь, что ты с ним делаешь, маленькая нимфа.

– Экий вы, Александр Петрович, бесстыжий! – упрекнула его Глафира и сама испугалась своего прямолинейного упрека.

– Помилуй, а разве в плотской любви дамами ценимы скромники стыдливые? – он рассмеялся. – Нет, моя дорогая. И это – только начало…

Он взял кувшин и полил на нее водой, потом омылся и сам.

– Ну вот, а теперь я дам тебе поесть.

Поднос с едой он принес прямо в спальню, захватив с собой и бутылку шампанского.

– Я же хотела пить.

– А ты и будешь пить, но не воду.

Глафира с аппетитом ела ломтики желтоватого швейцарского сыра, ветчину, булочки и персики с виноградом. А запивала все шампанским. И… снова довольно быстро опьянела.

– Я хочу спать, – проговорила она заплетающимся языком.

– Сейчас ты уснешь, только я тебя еще немного помучаю.

– Нет, у меня нет сил, я хочу спать, – канючила она.

– Ну, хорошо. Я передумал тебя мучить. Встань, милая, задом. Я постараюсь быстрее кончить.

В третий раз он подвел ее к кровати и заставил наклониться. В этот раз он был в ней дольше, чем прежде. Глафира едва держалась на ногах, то и дело сползая на пол. Но он снова и снова ставил ее то задом, то поворачивал передом, заставляя садиться на край кровати и широко раскидывать ноги. Когда он закончил, Глафира совсем не держалась на ногах. Внутри все болело, и даже шампанское до конца не притупляло эту боль. А после она уснула. Вместе с ней уснул и он.

Проснулись они оба днем, почти перед самым обедом.

Во рту у Глаши было сухо и неприятно. В этот раз она, не мешкая, бросилась сама в уборную и заперлась изнутри. Там Глафира привела себя в порядок и даже омылась все еще теплой водой и расчесала волосы. Вышла она более собранная и строгая и тут же пошла одеваться.

– Ты куда? – спросил он.

– Мне надо идти домой, меня Таня, наверное, заждалась.

– Домой, как и положено, я отпущу тебя только к вечеру.

После этих слов она вспыхнула и обиделась.

– Я пойду наводить порядок в вашей библиотеке. Хорошо, господин Горелов?

– Конечно, пойдешь, – с легкой иронией отвечал он, развалившись на белых простынях широкой кровати.

Она нервно одевалась, искоса поглядывая на него. И не могла не отметить красоты и силы его развернутых широких плеч. Темные пряди волос спускались на его высокий лоб. В эти минуты он казался ей таким симпатичным…

– Тебе помочь со шнуровкой?

– Будьте так любезны, если вас не затруднит.

– Нет, меня не затруднит. Напротив.

Он соскочил с постели и встал возле нее в полный рост. Старый друг снова стоял у него в полной боевой готовности. Но она делала вид, что не смотрит на него. Он помог ей затянуть корсет и застегнуть крючки на платье.

Чулки и панталоны она надела сама. И не оглянувшись, вышла из спальни, стуча каблучками туфелек. В проеме коридора мелькнул подол другой горничной. Глаша не рассмотрела ее. Она прошла в библиотеку и принялась вытирать пыль с нижних полок. Около получаса она занималась уборкой, без интереса расставляя книги на прежние места. В течение часа в библиотеку никто не входил.

«Отпустит он меня, как же, – с обидой думала она. – Все вы одинаковые – напыщенные индюки с деньгами. Привыкли во всем командовать. Полюбить такого? Да ни за что! Хоть у вас, Александр Петрович, руки и похожи на руки того негодяя, которого я безумно любила и, увы, продолжаю любить. Однако вам до него, как до Парижа пешком – очень далеко».

Внезапно она почувствовала запах табака и оглянулась. В дверном проеме, ведущем в библиотеку, в шелковом мужском халате, стоял Александр Горелов и курил изящную трубку с длинным мундштуком.

– Как похвально ваше трудолюбие, – улыбнулся он.

«Не могу не признать, что в этом павлине – море обаяния» – подумала она.

Он аккуратно закрыл дверь позади себя, и повернул ключом.

Она посмотрела ему в глаза. Он медленно подошел и взял ее за подбородок.

– Скажите, Глафира Сергеевна, я вам хоть немного нравлюсь?

– Вы не можете не нравиться, так как исполнены множества достоинств, – уклончиво отвечала она, отводя взгляд.

– Понравился ли я вам как мужчина? – настырно спрашивал он. – Я полагаю, что вам есть с кем сравнивать.

– Позвольте сударь, я не стану отвечать на этот вопрос, – она нахмурилась.

Он удержал ее, наклонился и снова поцеловал долгим и страстным поцелуем. Она немного обмякла в его руках.

– Я не могу отпустить тебя домой без…

Горелов взял ее за руку и подвел к высокой стремянке, той стремянке, с которой она накануне свалилась в его объятия.

– Я возьму тебя прямо здесь, в библиотеке. А когда ты уйдешь, я буду вспоминать об этом…

– Но… Нет.

– Никаких нет. Ты создана для любви. Я буду тебя иметь не менее трех раз в день.

Она задохнулась от негодования и острого прилива возбуждения. Он заставил ее опереться о ступени стремянки и задрал сзади ворох юбок.

– Наклонись ниже, еще… Какие милые у тебя панталончики. Носи их чаще.

Не мешкая, он вошел в свободную от ткани прорезь и стал двигаться в ней дразнящими движениями – то медленнее, то быстрее, распаляя ее желание. При этом его рука потянулась к заветному бугорку. Длинные пальцы играли с ее плотью так, что Глаша вновь застонала и закусила губу. В этот момент он остановил выпады и ждал ее реакции.

– Ну же, ну-уу. Сильне-ее-е, еще. Не останавливайтесь. Умоляю.

– Ты прелесть, – он слегка прикусил ей мочку уха и подтянул к себе. – Прогнись еще. А-аа-аа.

Он долго двигался в ней, загоняя член до упора. Она стонала от наслаждения. Кульминация вновь произошла вне ее тела. Раздался шлепок – пухлые капли шмякнулись об натертый паркет. Пошатываясь, он отошел в сторону и оперся о стеллаж с книгами. Глафира оправила юбки и пригладила ладошками растрепавшиеся волосы.

– Иди, пообедай. Я велел накрыть в столовой. Я не отпущу тебя домой голодной.

В столовой, накрытый крахмальной белой скатертью, стоял стол, сервированный на две персоны. В супнице томился куриный бульон с зеленью и гренками. На тарелках красовались аппетитные закуски, веера розоватой форели, куски дичи и жареный поросенок. Были тут и фрукты и вино. За столом им прислуживал все тот же, молодой дворецкий. Его звали Яковом. Глаша с удовольствием поела бульона и отведала разных закусок. Александр Петрович предложил ей и вина. Она согласилась. На десерт им подали мороженое. Глафира внутренне ахнула. С тех самых пор, как когда-то, в доме ее супруга Рылова, они вместе с Таней мечтали поесть мороженого, прошло много времени, но о мороженном они с Татьяной забыли. А вот при виде вожделенного лакомства, у нее загорелись глаза.

– Сейчас вы так похожи на маленькую девочку. Вы так любите мороженое?

– Очень, – с улыбкой призналась она.

– Раз так, я стану его заказывать чаще.

Она кивнула и снова улыбнулась.

– Вы так обворожительны, ma puce.

– Александр Петрович, мне пора. Уже вновь темнеет за окном.

– Это просто дни стали короче. На сегодня я отпускаю вас. Вы свободны. Может, вам вызвать извозчика?

– Нет спасибо, я хочу немного прогуляться.

– Завтра я жду вас в обычное время, – намного суше сказал он.

Когда она вышла из парадного, стал накрапывать дождь. На душе стало тоскливо – ей отчего-то совсем не хотелось возвращаться домой. Она чувствовала некую неловкость перед Таней.

«Наверное, она меня потеряла», – думала она.

Но отчего-то ей не было стыдно. Душу охватило какое-то тупое безразличие. Она с трудом передвигала ногами.

«Зачем я так скоро отдалась этому Горелову-Погорелову? Ведь я не люблю его, хоть он и красив. Разве после Владимира я могу кого-то по-настоящему полюбить? Зачем я это сделала? Назло ему? А он ведь об этом не узнает. Я обманываю сама себя. И Таню я тоже обманула. Я очень устала от того, что все видят во мне лишь объект плотского вожделения. Зачем я этому Горелову? Ведь он женат. И где его супруга? Как все гадко».

Когда Глафира появилась на пороге комнаты, Татьяна сидела спиной к двери и что-то шила на руках. Шила и напевала себе под нос какую-то незамысловатую песенку. Глаша стала стягивать с себя боты и снимать плащ.

– Отпустили? – коротко, не поднимая глаз, обронила Татьяна.

– Да, вот только сейчас. Было много гостей. Пришлось заночевать. Сегодня мыла посуду, убирала комнаты, – лгала Глафира.

– Иди, чайку попей. Я булочек тебе купила, – все также, не смотря на Глашу, позвала ее подруга.

– Спасибо, Танечка, я уже пила… С прислугой. Можно, я лучше лягу, я очень устала.

– Ложись, конечно. Отдыхай.

Прохлада подушки коснулась Глашиного лица, сон быстро смежил веки. Краем сознания Глаша подумала о том, что Татьяна ведет себя необычно. Ей думалось, что по возвращению, та должна была упрекать ее за долгое отсутствие, выговаривать, подозревать и ругать. Но рыжеволосая подруга вела себя, на удивление, спокойно. Почему? Но об этом она не успела подумать – сон потащил ее в неведомую реальность. И в этой реальности снова был ОН. Они лежали рядом в шалаше, в яблоневом саду, и он нежно и страстно сжимал Глафиру в своих объятиях. Глашина растрепанная голова метнулась по подушке.

– Володенька, любимый, – прохрипела она во сне. – Обними меня крепче.

Татьяна все слышала. Она сидела возле кровати с каменным лицом, по бледным веснушчатым щекам катились мутные слезы. Она давно бросила шитье. Грустный взгляд был обращен в темный проем окна, где также одиноко моросил осенний дождь.

Александр Петрович Горелов был необычайно счастлив. Близость со страстной Глафирой стала для него немыслимым по щедрости подарком. Он не раз вспоминал того странного гостя, по имени Виктор, со словами глубокой благодарности. Именно ему он был так обязан своей встречей с Глафирой Сергеевной. К слову сказать, новый знакомый, такой приятный во всех смыслах молодой мужчина, более не наведывался к Горелову. Не встречал его наш герой и на званых обедах. Александр Петрович попытался разузнать о нем у князя В. Но тот смотрел на Горелова с огромной толикой непонимания. Он совершенно не мог припомнить описываемого господина.

Почти все будни Горелова, за исключением тех дней, когда ему надо было ехать на службу, начинались теперь одинаково. С утра он принимал ванну, брился, обрызгивал себя духами, пил крепкий кофе, выкуривал сигару или трубку и ждал прихода своей нежной Глашеньки. Он вовсе забыл о том, что формально эта женщина была устроена к нему на службу горничной. Все ее обязанности сводились теперь к одному – быть с хозяином в телесной близости ровно столько, сколько этого желал наш ненасытный жеребец.

Каждое утро, без опозданий, Глафира приходила в его роскошную квартиру, снимала с себя ботики, пальто и, кротко взирая на Горелова, шла мыть озябшие руки. Потом Горелов кормил Глашу легким и вкусным завтраком, а сам, ожидая, когда она поест, сгорал от нетерпения. Едва она допивала утренний кофе, как он обходил стул за ее спиной и крепко обнимал сзади. Его сильные, смуглые руки принимались тискать белоснежные Глашины груди. Иногда, прямо в столовой, он расшнуровывал ей корсет и, стянув с плеч платье, принимался целовать полные плечи, мягкие руки и начало живота. Бывало и так, что он садился подле и, невзирая на ее протесты, начинал ласкать языком торчащие соски. Она молила его прекратить, намекая на то, что в доме много глаз и ушей. Ей казалось, что дворецкий Яков, который им часто прислуживал во время обедов, молодой, чуть полноватый мужчина с сонным выражением на курносом лице, уже давно обо всем догадался.

– Александр Петрович, а где ваша супруга? Отчего ее так долго нет? Должно быть, она скоро должна вернуться из деревни?

– Прости ma chrie, я тебя немного обманул. Дело в том, что моя супруга появится здесь еще не скоро. Едва ли это будет в Рождество. Она не в деревне живет, а за границей. У нас с ней совершенно свободные отношения. Я не смею требовать отчета об ее личных связях, а она дает мне адекватную степень собственной свободы.

– Странно. И она вас не ревнует?

– Во-первых, ma chrie, я стараюсь не давать ей явного повода. А во-вторых, по-моему, ей это безразлично. Но ты не переживай: в моем доме ты в полной безопасности. Я всякий раз знаю, когда она должна приехать.

– Мне кажется, что вой слуга давно все знает про нас.

– Яков?

– Да…

– И что с того? Он не болтлив. А будет распускать язык, я тут же его рассчитаю.

Он шел к двери и закрывал её на ключ, а после возвращался и, освободив часть стола от посуды, ставил Глафиру ничком. Она пыталась возражать, но страстные поцелуи и дерзкие ласки, которые он совершал пальцами за границей ее батистовых панталончиков, делали свое коварное дело. Да, наша героиня была очень темпераментна от природы и с готовностью отзывалась на настойчивые мужские ласки Александра Петровича. А после она всякий раз стыдилась своей безотчетной пылкости, корила себя за легкомыслие. Но, снова и снова подчинялась этому сильному мужчине.

Больше всего она стыдилась того, что так же, как и ее коварный кузен, Александр Петрович был любителем лицезрения ее мочеиспускания. Это таинство он называл «золотым ручейком» и всякий раз, словно надзиратель, следил за тем, когда Глафире подходило время, помочиться. Иногда он нарочно заставлял ее пить из графина несколько стаканов воды и долго не давал ей возможности, сходит в уборную. Когда ее терпение было на исходе, и она начинала жалобно хныкать и переминаться с ноги на ногу, он раздевал ее донага и садил на вздыбленный от возбуждения член. В этом положении, раздвинув ноги перед огромным овальным зеркалом, над медным тазом, Глафира совершала то, что он от нее просил.

Она сидела на нем, пунцовая от стыда, с крепко зажмуренными глазами… А он, держа ее крепко за груди, продолжал любовную скачку. После подобных, совершенно непристойных экзерсисов, он принимался ласкать ей распахнутое и припухшее в бесстыдстве лоно, и она мгновенно испытывала такой сильнейший оргазм, что от ее крика дрожали стеклянные подвески на изящной лампе богемского стекла.

Спустя время она снова и снова корила себя за блуд и легкомыслие. В эти минуты ей казалось, что за ними кто-то наблюдает со стороны. Очень часто она представляла, что этот кто-то и есть Владимир. Тогда она начинала извиваться и стонать еще яростнее, дабы доказать неведомому фантому, что вполне счастлива и любима и без него.

Но это было неправдой. Плоть ее вновь окуналась в бурный поток изысканных чувственных удовольствий, а вот душа? Душа безмерно страдала. Она не полюбила Александра. Он не был ей противен. Совсем наоборот – с каждым днем он нравился ей все больше и больше. Он был умен и хорошо образован, умел ухаживать, умел делать тонкие комплименты. Был щедрым и, главное, был великолепным любовником. Все это было, однако, сердце Глафиры все также молчало. И все так же, по ночам, ей снился ее ненаглядный Владимир.