Пожирающая Серость Эрман Кристина

4

Вайолет лежала на спине, ее руки и ноги раскинуты в стороны, словно у выброшенной игрушки.

Над ней простирались в бесконечность темные пепельные стволы и голые ветви, спиралями поднимающиеся к застывшему небу. Все вокруг было черно-белым и совершенно безжизненным. Мир казался двумерным, как декорации для спектакля – лес из картона и разукрашенной фанеры.

Вайолет села, и позвоночник пронзила боль – каждая часть тела задеревенела: босые ноги, мозолистые ладони. Руки от кончиков пальцев и до локтей покрыты грязью.

Она не знала, где оказалась. Почему все тело ныло. Как она сюда попала. Вайолет с трудом поднялась на ноги. Воображение затопил страх, но разум оставался ясным.

Пока она не увидела тело.

Конечности гротескным образом вывернулись, из плоти выглядывали обломки костей. Кожа вздулась и посерела. На торсе блестел идеальный полукруг – следы зубов, предположила Вайолет, хотя и не могла представить себе животное с такими широкими челюстями. Из ран сочилась прозрачная маслянистая жидкость.

Предположить, что когда-то это было человеком, можно было только по серебряному щиту, приколотому к груди. Вайолет встретилась взглядом с белыми незрячими глазами и увидела, что язык жертвы наполовину откушен.

Девушка набрала побольше воздуха в легкие и закричала или попыталась закричать. Из горла вырвался звук, но он не был криком ужаса, а лишь тихим хрипом, а крик раздался с опозданием на секунду – визгливый и испуганный. Вайолет сделала единственное, что имело смысл. Кинулась бежать.

Она мчалась, пока деревья, земля и неподвижное небо не слились воедино, ее дыхание со свистом выходило из легких, звук шагов по лесному покрову раздавался с секундной заминкой. Когда у Вайолет не осталось сил даже на следующий шаг, она согнулась пополам и опустошила желудок.

А когда с дрожью выпрямилась, последнее, что она ожидала увидеть, это свою сестру, стоящую перед деревом. Вайолет открыла в изумлении рот, но не издала ни звука.

На Роузи была та же одежда, в которой она умерла: рваные джинсы, забрызганная краской майка и малиновая кожанка, которая ужасно смотрелась с ее бирюзовыми волосами. В этом странном сером мире она единственная имела цвет, такой блистательный в тусклом свете неправильного неба.

– Роузи? – прошептала Вайолет, ошеломленная и радостная. – Где я? Что это за место?

Но как только она начала идти к сестре, тело Роузи замерцало по краям и стало полупрозрачным, Вайолет увидела очертания уродливых ветвей позади нее. Она была ненастоящей. И эта мысль причиняла больше боли, чем сама иллюзия.

Роузи шагнула назад, ветви сплетались и пульсировали над ее головой. Вайолет всю жизнь шла за сестрой. Ей хотелось последовать за ней и сейчас. Но что-то в призраке заставило ее остановиться. То, как она стояла – руки и ноги сгибались немного неправильно, словно она пыталась быть человеком, но не знала как.

По лесу со свистом пронесся гулкий, похожий на голос звук. Он доносился со стороны деревьев.

Ветви за Роузи потянулись вперед. Потянулись к ней, каждый прутик пульсировал противоестественной жизнью. Вайолет попятилась, паника наступала на горло. Ее руку задела ветвь, и это движение что-то пробудило в ней – эта неправильность, эта тусклая, всепоглощающая серость.

Вайолет не позволит этому месту себя погубить.

Она повернулась, приготовившись бежать, но не успела сделать шаг, как в воздухе взорвалась какофония звуков; насыщенный, жуткий звон тысячи колокольчиков. И когда Вайолет отшатнулась, шокированная внезапным резким шумом, мир наполнился круговоротом коричневого, зеленого и голубого. Повсюду вокруг нее росли роскошные, здоровые каштановые дубы, их ветви гнулись под листьями, оранжевыми по краям. Над головой маячили знакомые три шпиля дома Сондерсов, подсвеченные сзади слабым розоватым светом зари.

Первым делом Вайолет хорошенько проревелась: наружу вырывались громкие всхлипы облегчения, а легкие полностью наполнялись воздухом. Может, она ходила во сне, и все это было просто кошмаром. Труп, деревья, Роузи – это не могло случиться по-настоящему.

Но когда Вайолет посмотрела на свою левую руку, то увидела, что между пальцами осталась зажата серая веточка.

На рассвете залаяли готорнские мастифы. Генри и Брут были слишком хорошо обучены для того, чтобы лаять без причины. А мать Джастина прошлой ночью отправилась патрулировать город.

Джастин сбежал по ступенькам, забыв рюкзак на кровати, и дернул входную дверь, когда с той стороны ручку повернула Августа Готорн. Ее скулы были расцвечены синяками, костяшки – содранными. Медальон основателей в значке шерифа покрывала грязь. Но что по-настоящему было страшно, так это неприкрытая паника. Ведь Августа никогда не показывала страха, как Мэй никогда не признавала своих ошибок.

– Что случилось? – сипло спросил Джастин. Собаки за ними скорбно завыли.

Лицо матери напряглось:

– Комната для чтения. Живо. Я приведу твою сестру.

Она исчезла прежде, чем он успел что-либо сказать. Или напомнить, что сегодня будний день, хотя мысль о школе исчезла, когда открылась дверь.

Была только одна причина, по которой Августа Готорн приглашала детей в комнату для чтения. Она хотела узнать будущее.

Мэй с Августой ждали его за исцарапанным деревянным столиком – единственной мебелью в комнате, древнейшим предметом на участке Готорнов, не считая дерева, которому они обязаны своей фамилией. Джастин скользнул на свое обычное место напротив окна, нечеткие очертания ветвей прижимались к стене дома.

– Вы готовы? – спросила Августа.

Над ее головой висел портрет Хэтти Готорн, одной из основателей Четверки Дорог и их родоначальницы. Ее лицо свидетельствовало о преемственности генофонда Готорнов – очевидная, белокурая, суровая привлекательность, приправленная улыбкой, которая на деле являлась хорошо замаскированной ухмылкой. Хэтти сама его нарисовала, как и колоду Предзнаменований полтора века назад. Джастин был практически уверен, что однажды видел, как Хэтти с портрета заправила выбившуюся прядь за ухо.

– Я могу погадать тебе, но сначала хочу получить объяснения. Это облегчит мне задачу.

Единственное, что выдавало Мэй, была легкая дрожь пальцев, когда она взяла в руку колоду Предзнаменований. Не каждый Готорн умел предсказывать будущее, но их сила была связана с прогнозированием и влиянием на корни и ветви, которые объединяли город. Как Карлайлы работали с камнем, а Салливаны могли вредить или исцелять одним касанием. Каждая семья защищала Четверку Дорог по-своему.

Во всяком случае, должны были. В последнее время Джастин начал сомневаться, защищают ли они вообще город.

Августа вздохнула, но покорно кивнула:

– Сегодня ранним утром мне сообщили, что на границе беспорядки. Я была настроена скептически, но решила проверить. Мой помощник оказался прав, но мы не были готовы к последствиям.

– Последствиям? – не выдержал Джастин.

И снова он; проблеск страха на лице матери, хотя речь оставалась спокойной.

– Офицер Андерс мертв.

Комната для чтения потеряла четкость, а внутри Джастина все похолодело от внезапно нахлынувшего, ошеломляющего чувства вины. Еще на прошлой неделе Андерс просил его быть осторожнее. Джастин подумал о широких плечах мужчины, закручивающихся усах, кобуре на поясе. Пистолет никак бы его не спас. Но если бы Джастин обладал силами, возможно, он смог бы помочь.

День ритуала навсегда запечатлелся в его памяти. Как горела его ладонь, когда он провел по ней ножом, как прижимал ее к центру боярышника, как кровь стекала по коре.

Как он ждал. Как проходила каждая мучительная секунда, и он отчаянно надеялся, что что-то произойдет, а Мэй и мать встревоженно переминались с ноги на ногу. И наконец Джастин ощутил, что дерево ожило; услышал его чудесное, глубокое сердцебиение. Но то не преклонилось в знак подчинения, как ожидалось. Вместо этого по нему поползла тусклость. Воздух разверзнулся, и вокруг Джастина возникла Серость – статичное небо, темные пульсирующие деревья, – и тогда юноша почувствовал себя очень маленьким и невыносимо беспомощным.

Его охватила удушающая паника, и он рухнул на колени, а в ушах раздался гулкий голос. Джастин не понимал слов, но раз он находился в такой близости к Зверю, чтобы слышать его голос, значит, уже был все равно что мертв. И он слишком испугался, чтобы бороться. Вот что Зверь делал с людьми, которые не обладали силой, – заставлял их видеть и слышать все, что захочет. Он заставлял их поверить – еще задолго до того, как убивал, – что им лучше покинуть этот мир.

Тогда его спасла Мэй. Она втащила его обратно в Четверку Дорог прежде, чем монстр поглотил его, как всех других Готорнов, которые оказались недостойными способностей.

Так Джастин жил дальше – как получалось.

А теперь из-за того, что он не мог защитить город, Серость окрепла и погибло четыре невинных человека.

Голос Мэй, сидящей напротив, стал нежным и тихим, как согнувшаяся травинка:

– Мне очень жаль.

Августа пожала плечами:

– Не меня жалей, Мэй. Это не я погибла. – За этим последовала секунда оглушающей, пораженной тишины, словно после пощечины или крика… – Теперь мы можем начать?

Мэй шмыгнула.

– Конечно, мама. Задавай вопрос.

– Кто или что вызвало это укрепление Серости? – осторожно спросила Августа. – И как нам это устранить?

Никто не должен был задавать два вопроса, но Августа всегда так делала. И Мэй принялась тасовать карты. Когда ее сила пришла в действие, они исчезли одна за другой, пока не осталось всего четыре.

Мэй разложила их на столе, всевидящие очи смотрели в разные стороны. Августа никогда не снимала перчаток, поэтому дочери пришлось взять мать за запястье – тактильный контакт был обязательной частью гадания. Второй рукой в перчатке Августа взяла ладонь Джастина; спустя секунду он почувствовал прикосновение слегка потной ладони Мэй. Только через полминуты Мэй разорвала круг.

– Они готовы.

Она перевернула каждую карту. Тени от ее пальцев метались по столику, словно чернильные линии, впитывающиеся в дерево, – а затем застыли над последней картой.

И снова карта Сондерсов. На этот раз Восьмерка Костей. Два черепа прижимались друг к другу нос к носу; один безнадежно потрескался, а другой выглядел гладким и целым.

– Как любопытно, – тихо и тревожно произнесла Августа. – Расскажи нам, что ты видишь, Мэй.

В ее голосе была слышна легкая дрожь.

– В Четверке Дорог происходит что-то абсолютно неправильное. – Она показала на первую карту – Весы. Хэтти Готорн нарисовала большую деревянную доску с двумя чашками на концах. Внутри них сидели мужчина и женщина со скрещенными ногами и закрытыми глазами. – Ты спрашивала, как нам помешать Серости набрать силу. Это часть твоего ответа. Это значит, что в городе нарушен баланс – и это что-то очень серьезное.

– Понятно, – кивнула Августа. – Там сказано, сможем ли мы это исправить?

– Возможно. – Мэй нахмурилась. – Добьемся ли мы успеха или потерпим неудачу, зависит от Восьмерки Костей. Либо они помогут нам вернуться к норме, либо же все изменят. Навсегда.

Августа задумчиво постучала пальцем по подбородку.

– Значит, всему виной Восьмерка Костей. Карта Сондерсов.

– Так можно было бы подумать, – осторожно начала Мэй. – Но последняя часть предсказания вызывает большее беспокойство. Ты задала вопрос, так что она… – девушка указала на Шестерку Ветвей, – изначально меня не удивила, потому что это твоя карта.

На карте было изображено молодое дерево, которое сильно изувечила молния. Вокруг ствола обвивались две змеи. Джастин никогда не понимал, пытались ли они спасти дерево или окончательно погубить.

– Карты говорят о событии со стороны человека, который задал вопрос, поэтому в твоей карте нет ничего странного. Но здесь она в паре со Скелетом… – Мэй замолчала, и Джастин понял, что сестра тянула время не из-за Восьмерки Костей.

Наступила та часть, о которой Мэй не хотела говорить.

– Тебе это не понравится, – сказала она.

Августа вздернула бровь:

– Ну же, просвети меня. И я сама решу, нравится мне это или нет.

– Ладно. – Джастин услышал, как сильно дрожит голос сестры. Он потянулся под стол и сжал ее потную ладонь. – Скелет показывает, что грядут большие перемены. Можно даже сказать, расплата. И в паре с твоей картой… это ответ на твой вопрос. Город может быть в опасности из-за тебя.

Лицо Августы лишилось последней кровинки:

– Абсурд! Я всю свою жизнь ставила Четверку Дорог превыше всего. Кому, как не вам, лучше знать об этом?

Пальцы Мэй впились в ладонь Джастина.

– Карты не врут.

– Значит, ты неправильно их истолковала. – Августа стукнула кулаками по столу. Мэй отпрянула, с ее уст сорвался тихий всхлип. – Попробуй еще раз.

– Иначе их не истолковать. – Мэй почти перешла на шепот. – Я знаю, это не то, что ты хотела услышать. Но ты задала два вопроса. Так карты ответили на них.

Голос Августы понизился до злобного змеиного шипения:

– Погиб хороший человек, Мэй. Откуда мне знать, что это не повлияло на твои способности предсказывать будущее?

На глаза девушки навернулись слезы. Джастин захлестнула пламенная ярость. Мэй всегда боготворила Августу. Наказывать ее за честность было жестоко.

– Полагаю, тебе придется ей довериться, – сказал он. – Придется, хоть я и понимаю, как это сложно. Потому что мы единственные в Четверке Дорог, кто не поддается твоему внушению.

Августа рыкнула от раздражения и встала, едва не задевая головой потолок комнаты. Джастин приготовился к потоку словесных оскорблений, но ее слова прозвучали очень тихо:

– Когда-то этим городом управляли Сондерсы. Но мы справились с его защитой гораздо лучше. Я намерена сделать все, чтобы так и осталось.

Она ушла под вой мастифов, ждущих ее возвращения.

Джастин уставился на Восьмерку Костей и заметил, что на треснутом черепе остались кусочки плоти. Что же подвигло Хэтти Готорн нарисовать такие омерзительные, наглядные иллюстрации? Он повернулся к Мэй, сестра сидела, обняв колени.

– Мы знали офицера Андерса всю нашу жизнь. – Вены на ее лбу взбухли, словно под кожей извивались корни. – А теперь его просто… нет.

– Да, и поэтому мама злится. Дело вовсе не в тебе.

Мэй опустила голову.

– Я знаю.

– Ты правильно поступила, сказав правду. – Джастин сомневался в искренности своих слов. Но Мэй было необходимо их слышать.

– Разве? – Тусклый свет комнаты подчеркивал черты лица Мэй, пока она не стала выглядеть так же, как звучал ее голос: хрупко и тоненько, как хрустальная ваза, раскачивающаяся на краю камина. – Я только и делаю, что приношу плохие вести, Джастин. Люди гибнут, причиняют друг другу боль или исчезают.

– Ты знаешь, что это далеко не все, – ответил он. – Карты хитры. Они не рассказывают все.

– Они рассказывают достаточно. – Мэй твердо смотрела перед собой. – Иногда я это ненавижу. Знание, ответственность. – А затем она произнесла слова, которые, как Джастин подозревал, сдерживала со дня собственного ритуала три месяца назад: – Тебе не понять.

В тот день, как только сестра коснулась дерева, ветви ожили. Узловатый ствол боярышника низко поклонился. И Джастин, сдерживая слезы, смотрел, как лес перед ними тоже начал клониться, пока между согнутыми ветвями не засверкало озеро за коттеджем Карлайлов.

Если ритуал Джастина был худшим днем в его жизни, то ритуал Мэй с малым отрывом занимал второе место.

– Конечно, нет, – сухо произнес Джастин. – Объясни мне еще раз, как тяжело быть могущественной.

– Прости. Я не хотела…

– Я знаю, – перебил Джастин. Его бессилие было последним, что он хотел обсуждать. – Семья Сондерс. Мэй, если есть хоть малейшая возможность, что они помогут нам остановить это…

Лицо Мэй помрачнело.

– Знаю. – Она медлила. – Но мама сказала к ним не приближаться. А у нее всегда есть свои причины.

Джастину вспомнился страх на лице Августы. То, что она сказала. И как смотрела на Восьмерку Костей – со смесью ужаса и смирения, будто все это время знала, что семья Сондерс неминуемо будет связана с их будущим. Словно она сделает что угодно, лишь бы убедить себя в обратном. А значит, если существовала хоть какая-то вероятность, что Вайолет Сондерс может стать выгодным союзником Готорнов, Джастину придется обратиться к ней лично.

5

Харпер выполняла упражнения для укрепления мышц, которые адаптировала под свою тренировку, когда услышала обрывок песни; со стороны деревьев доносился низкий глубокий голос. Она знала его, как саму мелодию. Отец часто напевал ее в своей мастерской, когда создавал стражей из горки высушенной на солнце глины.

Когда-то эти стражи охраняли каждое крыльцо в городе: статуи, которые оживали по команде хозяина. Карлайлы и их хранители отвечали за защиту Четверки Дорог. Каждую осень и ночь весеннего равноденствия – время, когда Серость была сильнее всего, а основатели – наиболее уязвимыми. Когда стирается грань между реальностью и кошмаром.

Но последним из Карлайлов, кого слушался хранитель, была бабушка Харпер. Так что стражи, которых лепил в своей мастерской Морис Карлайл, просто висели над входными дверями жителей. Слабая замена – в случае опасности они могли лишь поднять тревогу, а не дать отпор.

Их семья стала тенью былых себя и тех, кем они могли бы стать.

«Дети малые блуждали, из лесу пути не знали…» Из кустов послышались шаги. Отец Харпер был Карлайлом до мозга костей и все делал громко, даже ходил. Так что первой реакцией Харпер была паника. Она для того тщательно скрывала свои тренировки, чтобы отец не жалел ее. Ее левую руку остро и внезапно пронзило огнем – хоть Харпер и знала, что руки больше нет, порой она все равно ощущала фантомные боли, особенно когда была испугана или находилась в стрессе. Харпер передернуло, она схватила меч и нырнула за ближайшее дерево.

Голос отца зазвучал громче: «Серость стала домом их, деток малых, нежи…»

Пульс Харпер участился, когда он показался на краю поляны. Она прильнула ближе к дереву, но жжение стало таким сильным, что она, ахнув, потеряла равновесие и выронила меч.

Шум прорезал ночную тишину, как выстрел, и прервал пение отца на полуслове.

– Кто там? – Морис Карлайл вытащил из кармана кинжал; острое серебряное лезвие мелькнуло в кулаке. Харпер прежде никогда не видела у отца такого решительного выражения лица. Она быстро вышла из-за дерева, беспокойство в груди росло.

– Папа, это всего лишь я.

Лицо Мориса смягчилось, он был в недоумении. Кинжал вернулся в карман так быстро, что Харпер задумалась, не показалось ли ей.

– Харпер! Что ты делаешь тут посреди ночи?

Девушка сглотнула. Она представила, как выглядит со стороны: мамина сорочка, босые ноги, в траве за спиной валяется меч. Отцовское замешательство всегда заставляло ее чувствовать себя ребенком.

– Могу задать тебе тот же вопрос.

Морис усмехнулся:

– Я возвращаюсь с патрулирования. Поэтому нервы слегка и пошаливают.

Но на кухонной столешнице лежал календарь с расписанием патрулирования. Харпер знала его наизусть – оно не менялось уже много месяцев.

– Твоя очередь по средам и субботам. – Она ухватилась правой рукой за остаток левой под локтем. – А до смены распорядка из-за равноденствия еще полторы недели.

– Что ж, все так. – На его переносице блеснул лунный свет. – Но и ты не на прогулку вышла на улицу с фамильным клинком в ведьмин час[2].

– Нет. – Отец научил Харпер никогда не избегать битвы, если шансы на победу равны. А им двоим было что скрывать. – Не на прогулку.

Морис Карлайл окинул дочь оценивающим взглядом. Пару секунд он переминался с ноги на ногу, на его скулах заходили желваки.

– Ты тренировалась?

В его голосе не было жалости, того, что она боялась услышать. Он говорил чуть ли не… с восхищением.

Поэтому Харпер кивнула.

И была вознаграждена улыбкой – искренней улыбкой.

– Мне стоило догадаться, что ты никогда не остановишься. Ты всегда любила орудовать мечом.

Харпер вскинула голову:

– До сих пор люблю.

Морис задумчиво смотрел на нее:

– Но тебе не с чем бороться.

В голове Харпер промелькнул непрошеный образ, как она подносит меч к горлу Джастина Готорна.

– Пока нет.

– Слушай. – Отец подходил ближе, пока его седеющие кудряшки не перекрыли вид на луну, из-за чего он стал не более чем силуэтом. Оценивающие нотки исчезли – над чем бы он ни размышлял, он все для себя решил. – Ты действительно хочешь знать, где я сегодня был?

Харпер просто не хотела попасться. Но было поздно, а отец, казалось, впервые за много лет увидел ее настоящую. И больше всего Харпер хотелось, чтобы он ей доверился.

– Да.

– Но ты должна сохранить это в тайне.

Глаза Мориса неразличимы в тени, но Харпер все равно попыталась встретиться с ним взглядом.

– Даже от мамы? – поинтересовалась она, и в ее голове промелькнула ужасная догадка. – Ты же не планируешь уйти от нас…

– Нет! – Ужас в его голосе таким неподдельным, что Харпер мгновенно поверила. – Ничего подобного. Просто это опасная тайна. И мне кажется, что ты поймешь ее лучше, чем остальные. После всего… после всего, через что тебе пришлось пройти.

Харпер ощутила невольные отголоски боли.

– Всего, через что мне пришлось пройти? – прошептала она. – Просто скажи это. Я потеряла руку. У меня нет сил.

– И тем не менее ты продолжаешь бороться. – Ее отец ласково, с нежностью взял ее за руку. – Ты выходишь одна в лес посреди ночи, чтобы тренироваться. А что, если у тебя будет реальная причина для борьбы? Место, где нужно биться по-настоящему?

– Невозможно. – Харпер пыталась говорить спокойно. Пыталась не надеяться. – Я провалила ритуал. Когда подобное случается в этом городе, ты становишься никем – ты сам так сказал.

– Я знаю. Но есть и другие способы быть сильной.