История Петербурга в преданиях и легендах Синдаловский Наум

До Петербурга

27 ФЕВРАЛЯ 1617 ГОДА В ДЕРЕВНЕ Столбово под Тихвином, в специально по этому случаю возведённом здании, так называемом «Даниловом острожке», был подписан долгожданный и так необходимый тогдашней России мирный договор со Швецией. Это был, по сути дела, первый значительный внешнеполитический акт Михаила Фёдоровича – первого русского царя из дома Романовых, избранного на московский престол в 1613 году На переговоры со шведами московские послы прибыли со списком, специально снятым с Тихвинской иконы Богоматери.

В истории России есть две православные святыни, сыгравшие значительную роль в судьбах страны в её наиболее драматические периоды. Одна из них – Казанская икона Богоматери, о которой мы будем говорить в своё время, вторая – Тихвинская икона Божией Матери. По преданию, эта икона написана святым евангелистом Лукой. В V веке она была перенесена в Константинополь, в построенный для неё Влахернский храм. За несколько лет до захвата Константинополя турками икона исчезла и, «окруженная небесным сиянием», явилась в России близ города Тихвина. На месте её явления по приказу Ивана Грозного был устроен мужской монастырь во имя Успения Божией Матери. Чудеса, творимые иконой, начались сразу. Так, местные жители начали строить первоначальную церковь на правом берегу реки Тихвинки, но однажды утром увидели, что все строительные материалы каким-то невероятным образом оказались перенесёнными на левый берег. Жители сочли это знамением и возвели храм на правом берегу. Затем одному из строителей явилась Богородица и сказала, что на храм следует поставить деревянный крест, потому что «именно на деревянном кресте распяли Христа». Строителю не поверили, и попытались установить железный крест, но тот сдуло мощным порывом ветра.

В 1613 году шведы подошли к Тихвинскому монастырю. Иноки испугались и решили бежать, захватив с собой икону. Но не смогли сдвинуть её с места. Чудо остановило монахов, они остались в монастыре и отстояли его, обратив в бегство намного превосходящего их врага.

После революции 1917 года Тихвинский монастырь был разорён и разграблен, а в 1936 году закрыт. Икону удалось спасти благодаря архиепископу Иоанну, но в 1944 году вновь, как и накануне разорения Константинополя в XIV веке, она вместе со своим спасителем покинула Тихвин и оказалась в Америке. Только в 2004 году, после восстановления монастыря и передачи его верующим, Тихвинская икона Богоматери вернулась на своё место.

Но вернемся в 1617 год. С подписанием мирного договора завершался долгий мучительный период внутренних смут, лжецарей и междуцарствий, польского и шведского нашествий, итогом которых стала оккупация огромных территорий исконно русских земель на северо-западе. В результате непростых, длившихся чуть ли не два месяца переговоров, Россия сумела вернуть Новгород и Старую Руссу, Порхов и Ладогу, однако вынуждена была согласиться с потерей Копорья, Ивангорода, Орешка, устья Невы и южного побережья Финского залива. Подписав договор, русский царь официально признал владением Швеции земли, издревле принадлежавшие Руси, испокон веков входившие в Водскую пятину Великого Новгорода. Это было серьёзной потерей для страны, которая в одночасье оказалась оторванной от Балтики.

Единственной точкой соприкосновения огромной страны с внешним миром на море отныне становился Архангельск – порт, в силу климатических условий открытый для навигации не более трёх-четырёх месяцев в году и находившийся вдали от экономически развитых районов России, расположенных вдоль Волги. В результате Столбовского мирного договора Россия неожиданно оказалась в экономической западне. Балтийское море на западе, откуда, кстати говоря, путь в Западную Европу был чуть ли не вдвое короче и во много раз дешевле, чем из Архангельска, и Чёрное море на юге были закрыты для внешней торговли. Возвращение стране выхода к этим морям стало задачей последующих русских царей.

Дело продвигалось неспешно; основным направлением внешнеполитической деятельности было избрано южное. В 1654 году, при царе Алексее Михайловиче, произошло воссоединение России с Украиной, чуть позже удалось возвратить исконно русские Смоленск и Чернигов; затем, при царе Фёдоре Алексеевиче, в 1681 году, было заключено двадцатилетнее перемирие с Турцией; и, наконец, в 1686 году правительница Софья подписала «вечный мир» с Польшей.

В 1696 году, после смерти единокровного брата Иоанна Алексеевича, единодержавным царём на Руси становится Пётр I. Он продолжил традиционную московскую политику, пытаясь завершить вновь начавшуюся в 1686 году войну с Турцией. Однако его знаменитые Азовские походы хоть и выдавались на Руси за победы, на самом деле закончились неудачей. Несмотря на взятие Азова, России не удалось выйти к Черному морю. А в 1711 году, согласно условиям вынужденного Прутского договора, Азов вообще был возвращен Турции. Главная внешнеполитическая задача – непосредственная связь с Европой по морю – решена не была.

Император Пётр I

Петр начинает понимать, что путь к решению этой проблемы следует искать на северо-западе. Похоже, другого выхода у России не было. В 1700 году Пётр I объявляет войну Швеции – войну за возвращение древних русских земель, войну за выход к Балтийскому морю. Правда, мифы и легенды аборигенов этого края утверждают, что война началась за обладание некой «волшебной мельницей Сампо – источником магических знаний и долголетия», которая, как рассказывали старики, была спрятана под землёй, на месте будущего Петербурга. Два могучих правителя Европы – русский и шведский – столкнулись в невиданном поединке. Казалось, все козыри были на руках шведского короля: и болото, которое поглощало всё построенное Петром; и море, которое посылало наводнение за наводнением.

Однако фольклор приписывает именно Петру «черты первопредка и мага». Согласно одной из легенд, Пётр использует «магический рожок», при звуках которого воды Ладоги поглощают шведское войско. Но и на этом волшебство и магия не кончаются. В одной из малоизвестных легенд рассказывается о бесславной смерти злейшего врага Петра, 26-летнего короля Швеции Карла XII. Оказывается, он погиб от обыкновенной пуговицы. Известно, что в Древней Руси пуговицы считались оберегами, слова «пуговица» и «пугать» – однокоренные. Шведский король якобы знал об этом, потому будто бы и велел срезать пуговицы с мундиров мертвых преображенцев и пришивать на свой мундир. После этого он считал себя заговорённым. Однако, согласно легендам, мог и погибнуть, но только от своей пуговицы. Один пленный русский солдат узнал об этом, каким-то образом добыл пуговицу с мундира Карла, залил её свинцом и использовал в качестве пыжа, когда шведский король неосторожно высунулся из траншеи при инспектировании норвежской крепости.

Война со Швецией продлится более двух десятилетий и закончится 30 августа 1721 года славным Ништадтским миром. Она войдет в историю Европы под названием Северной. Швеция, а за ней и весь мир, признает Россию как могучую морскую державу, с которой необходимо считаться.

Но это будет потом. Начало же войны, по мнению многих современников, не сулило ничего хорошего. Надежды обрести давно сложившиеся и хорошо оснащённые порты Риги, Таллина, Выборга не оправдывались, хотя Пётр и не терял надежды на это. Среди современных историков даже бытует легенда о том, что и началу войны якобы предшествовала странная просьба Петра отдать ему один из городов на Финском заливе – Нарву или Выборг. Карл XII просьбу проигнорировал. Существует легенда, что при осаде Выборга на скале, где находилась штаб-квартира Ф.М. Апраксина и откуда царь осматривал позиции шведов, им самолично были высечены собственный вензель и православный крест. Да, надежды он не терял. Кстати, в сражении под Выборгом получил боевое крещение лейб-гвардии Кексгольмский полк. Впоследствии в память об этом был учрежден специальный полковой знак. По форме он напоминал тот легендарный наскальный крест, выбитый якобы собственноручно императором.

Между тем русская армия терпела поражение за поражением. Только весной 1703 года, после ряда жестоких потерь, прижатый к восточному берегу Финского залива, к самому устью Невы, увязая в непроходимых болотах и теряясь в дремучих лесах, практически на одном энтузиазме да благодаря фанатической преданности немногих сподвижников, Пётр наконец одержал долгожданную викторию. 1 мая 1703 года войска под командованием генерал-адмирала Апраксина овладели шведской крепостью Ниеншанц. Неписаные законы войны требовали либо укрепить захваченную крепость, либо сравнять её с землёй. Пётр выбрал последнее. Ибо, как записано в его походном журнале, Ниеншанц «мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры».

Через две недели, 16 мая 1703 года, почти в самом устье Невы, на удобно расположенном небольшом островке Енисаари Пётр заложил крепость, вскоре получившую название Санкт-Питербурх. Возле этой крепости, под её защитой, постепенно возник город, который через короткое время превращается сначала в морской торговый и военный порт, а затем и в новую столицу России.

Первые легенды о новом городе имели, как нам кажется, скорее официальное, нежели народное, происхождение. Их целью было идеологическое оправдание того факта, что древняя Москва, имевшая более чем пятисотлетнюю историю, лишалась столичного статуса. Столица евроазиатского государства переносилась на его западную окраину, в город, только вырастающий на гиблых ингерманландских болотах, в город без корней, без традиций, да и, как казалось тогда многим, не русский по своей сути.

Между тем, если верить легендам, о появлении здесь в далёком будущем столичного города было знамение ещё в I веке от Рождества Христова. Будто бы один из двенадцати апостолов, Андрей Первозванный, проповедуя христианство в восточных землях Европы, дошёл до самого острова Валаама и водрузил там крест. Путь его пролегал через будущий Петербург предположительно в районе современного Московского шоссе, там, где, по предложению скульптора Альберта Чаркина, собираются установить памятник апостолу. Вот как о путешествии Андрея Первозванного рассказывается в анонимном произведении XVIII века «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга»: «По вознесении Господнем на небеса, апостол Христов святый Андрей Первозванный на пустых Киевских горах, где ныне град Киев, водрузил святый крест и предвозвестил о здании града Киева и о благочестии, а по пришествии в великий Славенск (Новгород), от великого Славенска святый апостол, следуя к стране Санктпетербургской, отошед около 60 верст <…> водрузил жезл свой в Друзино (Грузино). <…> От Друзина святый апостол Христов Андрей Первозванный имел шествие рекою Волховом и озером Невом и рекою Невою сквозь места царствующего града Санктпетербурга в Варяжское море, и в шествие оные места, где царствующий град Санктпетербург, не без благословлений его апостольского, были. Ибо <…> издревле на оных местах многажды видимо было света сияние».

Этот мистический сюжет через много веков получил неожиданное продолжение. Местные легенды утверждают, что в год начала Северной войны «чудесный свет, издревле игравший над островами невской дельты, необыкновенно усилился».

В сказочном созидании Петербурга роль Андрея Первозванного велика. Не случайно, по легенде, Пётр Великий обнаруживает мощи святого Андрея, который, согласно христианской традиции, мученически кончил свою жизнь в греческом городе Патры, где был распят на кресте, имевшем форму буквы «X» (так называемый Андреевский крест).

Через полтора тысячелетия после легендарного северного путешествия Андрея Первозванного французский астролог Мишель Нострадамус в своих знаменитых «Столетиях» якобы предсказал появление великого государя и его новой столицы:

Современные толкователи Нострадамуса склонны видеть в этом известном катрене предсказание строительства сильного флота, чем и в самом деле всерьёз будет впоследствии обеспокоена Британия, и возникновения новой столицы («нового царства») на пустынных берегах Невы («на острове»).

Примерно в ту же эпоху, в 1595 году, некий «славный физик и математик» Иоанн Латоциний за 126 лет до принятия Петром Великим императорского титула и наименования России империей, написал: «Известно есть, что зело храбрый принц придет от норда во Европе и в 1700 году начнет войну и по воле Божией глубоким своим умом и поспешностию и ведением получит места, лежащие за зюйд и вест, под власть свою и напоследок наречется император».

Как это ни удивительно, но, как и предсказывал Иоанн Латоциний, в 1700 году началась война. Петру в то время было двадцать восемь лет. Но вот малоизвестное пророчество великого святителя Митрофана Воронежского, будто бы сделанное им десятилетнему Петру Алексеевичу в 1682 году, когда царевичу не могло прийти в голову даже мысли о новой столице на балтийском побережье. Митрофан сказал юному Петру: «Ты воздвигнешь великий город в честь святого апостола Петра. Это будет новая столица. Бог благословляет тебя на это. Казанская икона будет покровом города и народа твоего. До тех пор, пока икона Казанская будет в столице и перед нею будут православные, в город не ступит вражеская нога».

Всё сбудется. В 1710 году Пётр повелел перевезти в новую столицу чудотворную Казанскую икону Божией Матери, впервые явленную русским воинам в Казани в 1579 году. О том, как она служила покровом городу в середине XX века, будет рассказано в своё время.

Между тем в 1682 году до основания Петербурга было ещё далеко. Невские берега оставались ареной борьбы между Россией и её исконным врагом Швецией, на протяжении веков много раз пытавшейся навязать русским католическую веру, ещё в 1240 году шведский король Эрик послал на завоевание Новгорода сильное войско под командованием своего зятя, ярла Биргера. При впадении в Неву реки Ижоры его встретил князь Александр Ярославич с дружиной. 15 июля произошла знаменитая Невская битва, в которой шведы были разгромлены. Причем фольклорная традиция придаёт этой победе столь высокое значение, что на протяжении столетий статус предводителя шведских войск в легендах несколько раз меняется в пользу его повышения. Если в ранних источниках это был просто «князь», то в более поздних – ярл Биргер, а затем и сам шведский король. Неслучайно одним из самых значительных эпизодов большинства преданий об этой битве было ранение, полученное шведским полководцем от копья самого Александра Ярославича. Одержав блестящую победу, князь Александр получил прозвище Невский.

Несмотря на очевидность того исторического факта, что знаменитая битва произошла при впадении реки Ижоры в Неву, позднее предание переносит его гораздо ниже по течению Невы, к устью Чёрной речки, ныне Монастырки, – туда, где Петру угодно было основать Александро-Невский монастырь. Умышленная ошибка Петра Великого? Скорее всего, да. Возведение монастыря на предполагаемом месте Невской битвы должно было продемонстрировать всему миру преемственность государей в борьбе России за выход к морю. В качестве аргументации этой «умышленной ошибки» петербургские историки и бытописатели приводят местную легенду о том, что ещё «старые купцы, которые со шведами торговали», называли Чёрную речку «Викторы», переиначивая на русский лад ещё более древнее финское или шведское имя. По другой легенде, вдоль Чёрной речки стояла «деревня Вихтула, которую первоначально описыватели местности Петербурга, по слуху, с чего-то назвали Викторы, приурочивая к ней место боя Александра Невского с Биргером». Уже потом, при Петре Великом, этому названию «Викторы» придали его высокое латинское значение – «Победа».

Согласно одной из многочисленных легенд, Александро-Невский монастырь построен на том месте, где перед сражением со шведами старейшина земли Ижорской легендарный Пелконен, в крещении Филипп Пелгусий, увидел во сне святых Бориса и Глеба, которые будто бы сказали ему, что «спешат на помощь своему сроднику», то есть Александру. Во время самой битвы, согласно другой старинной легенде, произошло немало необъяснимых с точки зрения логики «чудес», которые представляют собой своеобразное отражение конкретной исторической реальности в народной фантазии. Так, если верить летописям, хотя Александр со своей дружиной бил шведов на левом берегу Ижоры, после битвы множество мертвых шведов было обнаружено на противоположном, правом берегу реки, что, по мнению летописца, не могло произойти без вмешательства высших небесных сил.

Таким образом, закладка монастыря на легендарном месте исторической Невской битвы, по замыслу Петра, позволяла Петербургу приобрести небесного покровителя, задолго до того канонизированного церковью, – Александра Невского, святого, ничуть не менее значительного для Петербурга, чем, скажем, Георгий Победоносец для Москвы. И если святой Александр уступал святому Георгию в возрасте, то при этом обладал неоспоримым преимуществом: был реальной исторической личностью, что приобретало неоценимое значение в борьбе с противниками реформ.

Александр был сыном князя Ярослава Всеволодовича. Он родился в 1221 году, за год до страшного землетрясения, случившегося на Руси. Современники увидели в этих событиях два предзнаменования: во-первых, на Русь обрушатся страшные бедствия, и, во-вторых, князь будет успешно с ними бороться.

Александро-Невский монастырь в начале XVIII в.

В значительной степени образ Александра Невского, сложившийся в представлении многих поколений русского общества, связан с Невской битвой. Накануне сражения со шведами будто бы была сказана Александром и знаменитая фраза, ставшая со временем крылатой: «Не в силе Бог, а в правде». Между тем есть мнение, что она придумана в 1938 году создателем кинофильма «Александр Невский» Сергеем Эйзенштейном. В то же время среди монахов староладожской Георгиевской церкви до сих пор живёт легенда о том, как юный князь Александр Ярославович, которому в то время едва исполнилось двадцать лет, перед битвой со шведами заехал в Старую Ладогу, чтобы пополнить дружину воинами и помолиться перед битвой за благополучный её исход. Молился в церкви, стоя вблизи фрески греческого письма, изображавшей святого Георгия Победоносца. На фреске Георгий выглядел юным и не очень могучим, чем-то напоминавшим молодого князя Александра. Это сходство не ускользнуло от внимания одного монаха, и он обратился к Александру: «Можно ли победить шведов, находясь в такой малой силе, да ещё и с такой малочисленной дружиной?» Тогда-то будто бы и ответил ему Александр: «Не в силе Бог, а в правде».

Князь Александр Невский скончался 14 ноября 1263 года, в возрасте сорока двух лет, по пути из Золотой Орды, откуда он возвращался на родину. Смерть его окутана тайной и до сих пор порождает немало легенд. По одной из них, он был отравлен своими дружинниками: некоторые из них видели в Александре изменника, сотрудничавшего с ордынскими завоевателями. Не будем забывать, что Александр за свою сравнительно короткую жизнь четыре раза ездил в Орду, что в глазах многих выглядело более чем странно. По другой легенде, Александр был отравлен ордынцами, считавшими его опасным. Сохранилась легенда, будто Батый сказал прибывшему к нему Александру: «Пройди сквозь огонь и поклонись моему идолу». И Александр ответил: «Нет, я христианин и не могу кланяться всякой твари». На это татарский хан будто бы с усмешкой ответил: «Ты настоящий князь». И выдал ему очередной ярлык на княжение. Александр уехал. А по дороге скончался. Яд был медленнодействующий, потому и кончина князя выглядела естественной, как от заболевания. Предчувствуя скорую смерть, Александр принял постриг с именем Алексия. Между прочим, до Петра Александра изображали в монашеской одежде, и только Пётр приказал изображать князя в воинских доспехах.

Первоначально Александр был погребен в церкви Рождественского монастыря во Владимире. Во время похорон митрополит подошел ко гробу, чтобы положить разрешительную молитву. Как утверждает легенда, пальцы князя разжались, приняли молитву и снова сжались. В 1380 году его мощи были найдены нетленными. В 1547 году Александр Невский был канонизирован русской православной церковью, а в начале XVIII века Петр I возвел его в чин небесного покровителя Санкт-Петербурга.

В августе 1724 года, за полгода до кончины Петра, мощи святого Александра Невского были вновь вскрыты. При этом, как утверждает городской фольклор, произошло чудо, о котором долго говорили в столице. Первый американский посланник в Петербурге Дж. К. Адамс 11 сентября 1885 года записал в своем дневнике легенду, услышанную им более чем через 150 лет после описываемых событий: «Когда была вскрыта могила Александра Невского, вспыхнуло пламя и уничтожило гроб. Вследствие этого был изготовлен великолепный серебряный саркофаг, в который были положены его кости, с этого времени лица, прикоснувшиеся к нему, исцеляются». С большой помпой раку с мощами перевезли из Владимира в Санкт-Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором раку доставили в Петербург, царь с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, согласно преданиям, сам стал у руля галеры. При этом бывшие с ним сановные приближённые сели за весла.

Воинствующий атеизм послереволюционных лет породил легенду о том, что на самом деле никаких мощей в Александро-Невской лавре не было. Будто останки Александра Невского (если только они вообще сохранились в каком-либо виде, наставительно добавляет легенда) сгорели во Владимире во время пожара. Вместо мощей Петру I привезли несколько обгорелых костей, которые, согласно легендам, пришлось «реставрировать», чтобы представить царю в «надлежащем виде». По другой, столь же маловероятной легенде, в Колпине, куда Пётр специально выехал для встречи мощей, он велел вскрыть раку. Рака оказалась пустой. Тогда царь «приказал набрать разных костей, что валялись на берегу». Кости сложили в раку, вновь погрузили на корабль и повезли в Петербург, где их встречали духовенство, войска и народ.

Серебряная гробница Александра Невского

Во избежание толков и пересудов Пётр будто бы запер гробницу на ключ. Легенда эта включает фрагмент старинного предания, бытовавшего среди раскольников, которые считали Петра Антихристом, а Петербург – городом Антихриста, городом, проклятым Богом. По этому преданию Пётр дважды привозил мощи святого Александра в Петербург, и всякий раз они не хотели лежать в городе дьявола и уходили на старое место, во Владимир. Когда их привезли в третий раз, царь самолично запер раку на ключ, а ключ бросил в воду. Правда, как утверждает фольклор, не обошлось без события, о котором с мистическим страхом не один год говорили петербуржцы. Когда Пётр в торжественной тишине запирал раку с мощами на ключ, то услышал позади себя негромкий голос: «Зачем это все? Только на триста лет». Царь резко обернулся и успел заметить удаляющуюся фигуру в чёрном.

Впоследствии императрица Елизавета Петровна приказала соорудить для мощей Александра Невского специальный серебряный саркофаг. Эту гробницу весом в 90 пудов изготовили мастера Сестрорецкого оружейного завода. 170 лет она простояла в Александро-Невской лавре. Слева от неё находилась икона Владимирской Богоматери, которая, по преданию, принадлежала самому Александру Невскому. По свидетельству современников, ещё при Елизавете Петровне в Петербурге сложился обычай класть на раку монетку «в залог того, о чём просят святого. И ещё одна традиция стала общероссийской. Ежегодно 30 августа по старому стилю от Казанского собора к Александро-Невской лавре совершался крестный ход в память перенесения мощей святого князя. В нём принимали участие все кавалеры ордена Александра Невского.

В 1922 году раку изъяли из Александро-Невской лавры и передали в Эрмитаж, где она находится до сих пор, а сами мощи – в Музей истории религии и атеизма, находившийся в то время в Казанском соборе. В 1989 году мощи святого Александра Невского были возвращены в Троицкий собор Александро-Невской лавры.

Накануне революции 1917 года некий монах из Александро-Невской лавры предсказал, что возрождение Петербурга после утрат советского периода начнется лишь тогда, когда в бывшей столице империи воздвигнут пятый конный памятник императору. Предсказание сбылось. Правда, это был памятник не императору, а небесному покровителю города Александру Невскому. Он был установлен в 2002 году на площади, перед входом в Александро-Невскую лавру.

Но вернемся к последовательности нашего рассказа. В начале XVII века Швеция предприняла ещё одну попытку овладеть приневскими землями. Во главе шведского войска стоял знаменитый полководец граф Якоб Понтус Делагарди, слывший «вечным победителем русских». О нём напоминает гора Понтус в районе Кавголова, у подножия которой шведский полководец будто бы разбил лагерь. По воспоминаниям Дмитрия Сергеевича Лихачева, на этой горе мальчишки «находили шведские монеты, пуговицы, лезвия ножей».

О последней попытке шведов одолеть русских рассказывает одна из легенд, вошедшая в труды многих историков. По ней, в 1611 году Делагарди сделал привал на левом берегу Невы, в двенадцати верстах от Шлиссельбурга, в роще, которую аборигены этого края считали священной. Место это называлось «урочище Красные Сосны». Во сне Делагарди увидел, как на его шее выросла сосна. С великим трудом и только с помощью злого духа он освободился от неё. В ужасе проснувшись и истолковав случившееся как предвестие близкой и насильственной смерти, Делагарди приказал поднять войско по тревоге и навсегда покинул это место. Больше на Руси он не появлялся.

Многочисленные следы шведского присутствия в Приневье переплетаются в фольклоре с метами, оставленными древними новгородцами – давними хозяевами этих земель. Предания, рассказанные М.И. Пыляевым, связаны со старинной Шлиссельбургской крепостью. По некоторым легендам, она была основана шведами, хотя на самом деле возводилась новгородцами ещё в 1323 году и называлась тогда Орешком. Исследование деревьев, использованных при строительстве, показало, что спилены они ещё в XVI веке, когда остров принадлежал русским.

В Шлиссельбурге ежегодно 8 июля праздновался день Казанской иконы Божией Матери. Чудотворный образ находился в тамошнем храме и был знаменит своей древностью и замечательной судьбой. Эта православная святыня вместе с другой иконой – образом святого Иоанна Крестителя – была обнаружена вскоре после завоевания крепости русскими войсками.

Она находилась в стене бывшей там шведской кирхи, которая была возведена на месте православной церкви, построенной во время пребывания в Орешке новгородского архиепископа Василия. По преданиям, обе иконы были заложены в стену русскими во время уже известного нам похода Делагарди в 1611 году Икону обнаружили благодаря чудесному свечению, исходившему от стены, в которой она была замурована. Там же, в Шлиссельбургской крепости, утверждает одно из преданий, есть башня, называемая флажной: на ней установлен флагшток, а в подвалах этой башни – подземный ход протяженностью двенадцать верст, ведущий в прибрежную липовую рощу, к остаткам древних пещер. Народная молва относит устройство этого потайного хода ко временам новгородцев. Согласно бытующей в Шлиссельбурге легенде, есть в крепости и другой подземный ход, он проложен под руслом Невы. Там же находилась и камера, в которой будто бы «утонула несчастная княжна Тараканова, а в Петропавловской крепости погибла какая-то другая женщина».

Старинными преданиями овеян Красный замок в Румболовском парке города Всеволожска. Говорят, что замок был построен неким шведом для того, чтобы войска могли в нем отдохнуть перед последним броском к острову Орехову и к крепости Ниеншанц, а в случае отступления и укрыться здесь от неприятеля. Правда, по другой легенде, Красный замок когда-то был придорожной лютеранской кирхой, где воины Делагарди молились перед походом на Орехов.

Древней легендой отмечено и место Фарфорового завода, основанного повелением императрицы Елизаветы Петровны в 1756 году. При Петре здесь было небольшое поселение невских рыбаков и стоял деревянный храм, позднее перестроенный в каменную церковь. В этой церкви был старинный колокол весом около тридцати пудов. «По рассказам, колокол был найден в земле при постройке каменной церкви, на месте которой в старину стояла шведская кирха, – пишет М.И. Пыляев в книге «Забытое прошлое окрестностей Петербурга». – По другим преданиям, колокол висел на башне конторы кирпичных заводов, устроенных Петром I „для созывания рабочих“. Контора находилась на другом берегу Невы…»

В имении графа Ф.М. Апраксина в Суйде, которое ему пожаловал Пётр I после освобождения края от шведов, есть пруд, выкопанный будто бы пленными неприятельскими солдатами. Очертания его имеют форму натянутого лука. По местному преданию, такая необычная форма пруду была придана сознательно, чтобы «лук» был направлен в сторону Швеции.

Крепость Бип в Павловске

Заметные остатки шведских укреплений сохранились и в Павловске. При слиянии реки Славянки с ручьем Тызвой и сегодня возвышаются редкие в этих местах холмы, на одном из которых при Павле I, в 1795–1797 годах, архитектор Винченцо Бренна построил романтический средневековый замок Бип – крепость, название которой в народе превратили в аббревиатуру и расшифровывали то как «Бастион Императора Павла», то как «Большая Игрушка Павла» (БИП). Говорят, что построена она здесь не случайно. Если верить преданию, под этими холмами погребены развалины фортификационных сооружений шведского генерала Крониорта, над которым именно здесь одержал победу генерал-адмирал граф Апраксин. Легенда это или исторический факт – до сих пор неизвестно. Мнения историков по этому поводу разнятся. Но на въездных воротах крепости Бип в своё время была укреплена памятная доска с героическим мемориальным текстом: «Вал сей остаток укрепления, сделанного шведским генералом Крониортом в 1702 году, когда он, будучи разбит окольничим Апраксиным, ретировался через сей пост к Дудоровой горе».

На Неве, за Александро-Невской лаврой, в своё время находилась дача светлейшего князя Потёмкина, пожалованная ему Екатериной II. В лесу, окружавшем дачу, было два озера, от которых место это и получило название Озерки. Одно из этих озер – в районе нынешнего Глухоозёрного переулка – так и называлось: Глухое. По преданию, в нем шведы затопили при отступлении свои медные пушки.

До сих пор мы говорили о конкретных, реальных, зримых следах шведского присутствия в Приневье. Но есть и другие, невидимые меты их пребывания. Легенды рассказывают о том, что в 1300 году, во время основания в устье Охты шведской крепости Ландскроны, солдаты убили деревенского колдуна и принесли в жертву дьяволу несколько местных карелок. Как рассказывают легенды, «едва святотатство свершилось, по ночному лесу разнесся ужасающий хохот, и внезапно поднявшимся вихрем с корнем опрокинуло огромную ель». Долгое время это место было неизвестно. Просто из поколения в поколение передавали, что шведы «осквернили древнее капище» и место стало проклятым, хотя повторимся, никто не знал, где оно находится. Но вот в самом начале XIX века, при рытье Обводного канала вблизи Волкова кладбища, строители отказались работать, ссылаясь на «нехорошие слухи» об этих местах. Говорят, генерал-лейтенант Герард только силой сумел заставить рабочих возобновить строительство, примерно и публично наказав одних и сослав на каторгу других.

А ещё через сто лет на участке Обводного канала от Борового моста до устья реки Волковки вообще стали происходить странные и необъяснимые явления. Все мосты на этом участке канала стали излюбленными местами городских самоубийц. По городу поползли слухи, что дух Обводного канала будет требовать жертвы каждые три года. И действительно, по статистике большинство самоубийств случалось в год, который оканчивается на цифру «три», или кратен трем. В языческом арсенале старинных финских поверий цифра три самая мистическая. По преданиям, в районе Обводного канала в древние времена находились два лабиринта, или «узелки», как их называли финны. В их верованиях «узелки» связывают богов с миром живых и миром мертвых. Самоубийства происходили с поразительной регулярностью, и их количество росло от года к году. А в 1923 году в районе современного автовокзала на Обводном канале строители наткнулись под землёй на странные, испещрённые непонятными надписями, гранитные плиты, расположенные в виде круга. Возможно, это и были следы древнего капища, осквернённого некогда шведскими солдатами.

Эта легенда вполне согласуется с поверьями о монолитной глыбе, найденной неподалеку от посёлка Волосово, название которого старинные предания связывают с мифическим богом древних славян Волосом. Так вот, эту глыбу с высеченным на ней геометрическим рисунком местные легенды считают священным местом, где предки современных славян совершали языческие обряды.

Природа Приневского края сурова. Дикие непроходимые леса, бесконечные топкие болота, низкое беспросветное небо. Одна из многочисленных версий о происхождении гидронима Невы выводит его из финского корня «нево», что значит «болото, топь, трясина». Правда, есть и другая версия, которая утверждает, что название Невы произошло от древнего финского имени Ладожского озера – Нево, что, впрочем, для наших рассуждений ничего не меняет. Количество ясных, безоблачных дней в году, как подсчитали много позже метеорологи, в районе Петербурга в среднем составляет всего 31. И всё это усугубляется катастрофическими наводнениями, с удручающим постоянством накатывающими с моря. По преданиям финских рыбаков, подобные наводнения повторялись каждые пять лет. Если верить легендам, Нева затопляла устье реки Охты, а в отдельные годы вода доходила даже до Пулковских высот.

Существует предание, что несколько веков тому назад Финский залив вообще простирался до самой крепости Копорье, построенной якобы шведами, а на самом деле новгородцами в конце XIII века и затем кардинально перестроенной мастерами, присланными из Москвы в 1520–1525 годах. Тому, что Копорье находилось у самого моря, есть свидетельства в фольклоре. Согласно ему, шведы обороняли Копорье от русских до тех пор, пока не поняли, что шведские корабли, которых они ожидали, не придут. Перед уходом они будто бы закопали золотую карету и королевскую корону, надеясь скоро сюда вернуться. Теперь крепость находится более чем в 12 километрах от кромки залива.

Даже сравнительно недавние легенды о местах, ныне занятых Петербургом, говорят о некогда опасной близости моря. Так, по одной из них, берег Финского залива в старину был гораздо ближе к дачам вдоль Петергофской дороги вплоть до Сергиевой пустыни. По другой легенде, деревня Щемиловка, некогда располагавшаяся на территории Невского района Петербурга, находилась в бывшем русле древней реки, куда в своё время свободно входили речные суда. Там же находилось и село Ивановское. По утверждению Пыляева, в XIX веке и его, лежавшее уже тогда далеко от залива, в народе называли гаванью – здесь будто бы в давние времена и в самом деле была морская гавань. В пойме древнего Козлова ручья, как передают из уст в уста старожилы, находится и известная Куракина дача. Ручей этот впадал в Неву и был судоходным. По преданию, первые обитатели прибрежья Невы не строили прочных домов, а только небольшие избушки, которые, с приближением бурной погоды, тотчас разбирали, превращая их в удобные плоты, складывали на них нехитрый скарб, привязывали к деревьям, а сами спасались на Дудерову гору. А когда вода спадала, вновь возвращались в родные места.

Земли эти были вполне обжитые. Задолго до Великого Новгорода здесь обитали финно-прибалтийские племена ижора, карела, водь, а всё Приневье на местных языках называлось Inkerinmaa (земля Инкери), то есть земля вдоль реки Ижоры (финское – Inkerejri). Кстати, древние славяне этот край так и называли – Ижорская земля, то есть земля вдоль реки Ижоры, по-фински: Inkerejki. Позже, когда Приневье стало провинцией Шведского королевства, появилось название Ингерманланд, которое широко бытовало в первой четверти XVIII века. По поводу этого шведского названия Приневского края существует одна красивая легенда. Будто бы «Ingermanland» – это «Земля людей Ингегерд». То есть людей шведской принцессы Ингегерд, дочери конуга Олава Шведского, которая была выдана замуж за великого князя киевского Ярослава Мудрого. Она-де и получила в удел весь этот край с городом Ладогой в качестве свадебного подарка от русского князя. Позже Ладогу шведы переименовали в Альдейгьюборг, а Ингеред – в Анну. После смерти её даже канонизировали, а земля Инкери (Inkerinmaa) превратилась в страну Ингерд – Ингерманландию.

Впрочем, и на этом не кончаются попытки народной интерпретации топонима. По одной из легенд, этимология Ингерманландии восходит к имени князя Игоря. Правда, в легенде не уточняется, какого Игоря – то ли великого князя Киевского, правившего в IX веке, то ли Игоря Святославича, новгород-северского князя, совершившего в 1185 году неудачный поход против половцев и ставшего, благодаря этому, героем «Слова о полку Игореве». Так или иначе, но все известные нам легенды о происхождении финского топонима «Ингерманландия» связаны как с финнами, так и с русскими князьями и княжнами.

Между тем именно финны являются аборигенами этого края. В очень давние времена они покинули свою прародину в Алтайских горах и двинулись на северо-запад. Две тысячи лет назад финно-угорские племена пересекли Уральский хребет и расселились на огромной территории Восточной Европы, навеки метя географические реалии нового ареала расселения топонимическими метами с финно-угорскими корнями. Напомним, что только на территории современного Петербурга и Ленинградской области абсолютное большинство названий рек, озер и возвышенностей имеет финское происхождение. Этимология топонимов Нева, Нарва, Охта, Вуокса, Ладожское озеро и Лахтинский залив, Пулковские, Лемболовские и Дудергофские высоты до сих пор напоминает о давнем финском присутствии в Приневье.

Кроме топонимических следов, многочисленные напоминания об аборигенах этого края присутствуют в низовой культуре. Например, ещё в 1930-х годах среди местных ижорцев строго соблюдался «старинный обычай брить наголо волосы жене перед первой брачной ночью». Он связан с предками современных ижорцев – гуннами, вождь которых, великий Аттила, по преданию, умер от руки готской девушки, задушившей его в первую брачную ночь своими волосами. Напомним, что ижорцы свято верят в то, что они прямые потомки тех самых гуннов и что не раз одерживали блестящие победы над великим Римом. Современное название своего народа они выводят из безупречной, как они утверждают, лингвистической цепочки: Хунны – Гунны – Угры – Ингры – Инкери – Ижоры.

О древности местных народов говорят и свидетельства об их языческом прошлом. Так, вблизи города Сосновый Бор ещё недавно был известен так называемый «звонкий валун». При ударе по нему другим камнем будто бы «исполнялись желания». Оставалось только найти этот «звонкий валун». Видимо, такие валуны долгое время были фетишами. Подобный «камень счастья» известен и в Кингисеппском районе. Согласно верованиям местных жителей, этот камень надо было «ласково погладить ладонями и попросить о помощи». Тогда камень «запоёт и все исполнит». Далее легенда приобретает драматический характер. Однажды появился «жадный русский» и, хотя в доме у него всего было вдоволь, стал требовать от камня золото. Но камень молчал. «Тогда русский развёл огромный костёр и вылил на камень воды. Треснул камень и не поёт с тех пор, пропало крестьянское счастье на ингрийском берегу».

В устье Вуоксы, на территории современного Приозерска, древние карелы ещё семьсот лет назад основали город-крепость Кякисалми, что в переводе означает «Кукушкин пролив». Если верить местному фольклору, крепость была вдоль и поперек изрезана подземными ходами, которые вели в некий подземный город. По преданию, строить крепость там, «где трижды прокукует кукушка», было указано свыше. В Новгородской летописи крепость упоминается по имени народа, издревле населявшие эти места, – Корела.

Русские появились в Ингрии почти одновременно с норманнами, в VIII–IX веках. Тогда же по этим местам был проложен знаменитый торговый путь «из варяг в греки» с новгородскими сторожевыми постами вдоль всего пути. Но впоследствии земля Инкери была оккупирована шведами. Северная война, по убеждению политически прозорливого Петра I, должна была восстановить историческую справедливость. Многие эпизоды этой войны нашли своеобразное отражение в устном народном творчестве, превратившись в незабываемые героические и романтические легенды. Вот некоторые из них.

На окраине города Кировска чуть ли не сто лет стоял памятник Петру I, сооруженный в XIX веке четырьмя братьями – Николаем, Михаилом, Афанасием и Никитой Кирилловыми по завещанию их отца, мастерового Спиридона, в молодости лично знавшего Петра I. К сожалению, памятник не сохранился. В Великую Отечественную войну, во время ожесточенных боев на Невском пятачке, он был разрушен. Среди местных жителей бытует предание о причинах появления памятника. Согласно ему, в 1702 году, направляясь с войском к Нотебургу, как называли шведы древний Орешек, Пётр решил лично разведать обстановку и для этого вознамерился залезть с подзорной трубой на самую высокую сосну. Но один из солдат Преображенского полка опередил царя, и сам полез на сосну. Откуда-то грянул выстрел – и солдат замертво упал на землю. По случаю чудесного спасения жизни государя и заложили будто бы памятник.

Невдалеке от знаменитых Путиловских ломок, плитняк из которых широко использовался при строительстве Петербурга, в конце XIX века ещё стояла так называемая Красная сосна. Согласно местному преданию, под этой сосной Пётр Великий провел последнюю ночь перед «взятием Нотебурга, а Россия, – как напыщенно писал журнал «Живописная Россия», – последнюю ночь перед своим возвращением к новой жизни».

Шведский гарнизон Нотебурга капитулировал 12 октября 1702 года. Этому предшествовали десятидневная осада и жестокая артиллерийская бомбардировка крепости.

Крепость Орешек

Вот легенда, записанная в наши дни известной собирательницей фольклора Н.А. Криничной:

«Долго и безуспешно осаждали русские войска крепость Орешек. Царь Пётр употреблял все способы, чтобы поскорей овладеть твердыней. <…> Порешили усилить канонаду, направляя орудия преимущественно в один пункт, чтобы разбить стены и потом в образовавшуюся брешь направить штурмующие колонны.

Несколько дней стреляли беспрерывно. Наконец с батарей донесли, что стена разрушена. Русские возликовали и, так как дело было к вечеру, решили на следующее утро напасть на крепость.

Рано утром Пётр с другими военачальниками поднялся на холм взглянуть на бреши и был поражён, увидев, что разбитые стены стоят, как ни в чем не бывало, даже чуть новее стали.

Разгневался царь ужасно и хотел было всех пленных шведов предать лютой казни, но тут один из них выступил вперёд и вызвался объяснить, в чем дело.

– Ваше величество, – сказал он, – русские войска уже не раз разрушали стены крепости, но мои соотечественники каждый раз пускались на хитрость. За ночь они сшивали рогожи, красили их под цвет камня и закрывали ими проломы в стене. Издали казалось, будто и впрямь новая стена возведена…

– Хорошо же, – возразил Пётр, – мы перехитрим шведов.

Он приказал пленных отвести в место, где они содержались, а войскам наделать побольше чучел из соломы, одеть их в солдатскую форму и разместить на плотах. Управлять плотами назначил несколько человек охотников.

Незадолго до полудня плоты двинулись по Неве к крепости. Шведы открыли адский огонь. Несколько плотов было разбито калёными ядрами, но уцелевшие подвигались всё вперёд и вперёд. Ужас охватил мужественный гарнизон при виде надвигавшихся на них русских солдат, бесстрашно идущих под градом свинца.

Плоты приблизились, обезумевшие от страха шведы поспешили вынести ключи и сдаться на полную волю царя. В то время как городские власти изъявляли русскому государю покорность, на крепостной башне пробило полдень. Пётр снял шляпу и перекрестился.

В память взятия Орешка с того самого дня и до сих пор ровно в полдень производится торжественный звон колоколов».

Есть и другое, ещё более героическое предание о штурме этой крепости. Оно гласит, что через несколько часов после начала штурма даже «решительный и бескомпромиссный Пётр» засомневался в целесообразности продолжения боя. Солдаты гибли во множестве, а успеха это никакого не приносило. Пётр послал гонца к командующему Голицыну с требованием прекратить осаду крепости. Согласно преданию, в ответ на требование царя Михаил Михайлович Голицын будто бы ответил: «Передай государю, что отныне я принадлежу Господу». И не только не прекратил штурм, но, как рассказывают легенды, велел оттолкнуть от берега лодки, чтобы солдаты по слабости или малодушию не могли ими воспользоваться.

В легендах и преданиях сохранились и другие свидетельства героизма русских солдат. В одном из исторических преданий рассказывается об одноруком коменданте Нишлотской крепости Кузьмине, который в ответ на требование шведов сдать крепость будто бы ответил: «Рад бы отворить ворота, но у меня одна рука, да и в той шпага».

Важнейшим событием Северной войны в преддверии основания Петербурга стало взятие шведской крепости Ниеншанц. История крепости на левом берегу реки Охты, при впадении её в Неву, началась в те стародавние времена, когда на древнем торговом пути «из варяг в греки» новгородцы построили сторожевой пост, вокруг которого возникло поселение под названием Канец. По некоторым финским легендам, на месте этого поселения, которое финны именовали Хированиеми, в дофинские времена находилось языческое капище древних славян. Это будто бы подтверждалось топонимом Хированиеми, «сходным по звучанию с названием древнеславянских культовых мест – Хореев, известных в Европе».

В 1300 году, как об этом свидетельствует Софийская летопись, этот сторожевой пост захватили шведы и переименовали в Ландскрону. В 1301 году сын Александра Невского Андрей отвоевал его у шведов, но через два с половиной столетия шведы вновь возвратили себе этот важный стратегический пост. Теперь они возвели здесь портовый город Ниен и крепость для его защиты – Ниеншанц. К началу XVIII века крепость представляла собой пятиугольное укрепление с бастионами и равелинами, орудия которых контролировали оба невских берега.

Как мы знаем, в ночь на 1 мая 1703 года русские войска овладели Ниеншанцем. По одной из легенд, взятию крепости способствовал не то русский лазутчик, вошедший в доверие к шведам, не то некий швед, предавший своих соотечественников. Во всяком случае, ворота крепости, едва к ним подошли русские солдаты, неожиданно распахнулись настежь. Может быть, именно эта внезапность появления петровских войск внутри крепости породила другую легенду, согласно которой шведы не успели спасти несметные «сокровища Ниена». Будто бы сразу после начала осады они начали рыть подземный ход, чтобы либо вывезти драгоценности за пределы крепости, либо спрятать их в подземелье до лучших времен. Однако «вмешались пресловутые петербургские грунты», и сундуки с золотом затопило невской водой. Добраться до них шведы уже не успевали, и поэтому смогли только «искусно замаскировать следы подземных работ».

Если верить фольклору, через пару дней после взятия Ниеншанца Пётр приказал сравнять его с землёй, будто бы сказав при этом: «Чтобы шведского духа тут не было». Ныне о некогда неуязвимой шведской крепости напоминает бронзовый мемориал, повторяющий в миниатюре один из бастионов Ниеншанца с подлинными орудиями того времени.

Некогда на развалинах поверженного Ниеншанца рос древний дуб, который Петр I будто бы лично посадил на братской могиле воинов, погибших при взятии крепости. Ограда вокруг него была сделана из пушек, извлечённых со дна реки Охты. Легенда эта документального подтверждения не находит. Однако в старом Петербурге ей настолько верили, что к 200-летию города была даже выпущена юбилейная почтовая открытка с изображением мемориального дуба и надписью: «Дуб Петра Великого, посаженный в 1704 году на Мал. Охте». Насколько нам известно, это единственное изображение старого дуба. Правда, многие утверждают, что петровский дуб давно погиб, а на его месте находится дуб более позднего происхождения, да, говорят, и надмогильного холма вообще будто бы никогда и не было. Так ли это – автор не знает. Пусть дуб на территории исчезнувшей крепости Ниеншанц будет ещё одной легендой нашего города.

По другой легенде, Пётр на месте разрушенного Ниеншанца посадил четыре мачтовых дерева, «в знак выхода России к четырем морям».

В геральдической символике современных ингерманландцев, ведущих своё происхождение от древнего народа, населявшего Ижорский край, преобладают три цвета: жёлтый – цвет хлебного поля, означающий изобилие; голубой – цвет воды: Невы, озер; и, наконец, красный цвет, символизирующий власть. По преданию, весьма популярному среди современных коренных жителей Всеволожского района и Карельского перешейка, крепостные стены Ниеншанца были красного цвета.

Как помнит читатель, 1 мая 1703 года Ниеншанц пал. Великодушно позволив шведскому гарнизону, сохраняя боевые порядки, с оружием и знаменами покинуть город, Пётр превратил стены крепости в руины. По некоторым сведениям, это был первый строительный материал для Петербурга. Хотя есть и другие легенды. По одной из них, Меншиков предложил использовать для строительства Петербурга брёвна погибших в огне войны домов ближайших слобод. Но и от этого Пётр отказался, приказав для строительства рубить лес. Он хотел, чтобы новый город начинался с чистого листа.

До основания города оставалось пятнадцать дней.

Основание Санкт-Петербурга

СТРОГО ГОВОРЯ, ТОТ ОФИЦИАЛЬНО признанный факт, что Петербург был основан 16 мая 1703 года, является не более чем легендой. На самом деле речь шла только о закладке крепости, и нет никаких доказательств, что одновременно с крепостью предполагалось строительство какого-либо поселения. Нет, как утверждают ученые, и никакого царского указа об основании нового города.

В своей книге «Время Петра Великого», изданной к 200-летию Петербурга, С. Князьков приводит предание о том, что мысль построить после падения Ниеншанца крепость в отвоеванном крае подал Петру его ближайший сподвижник, граф Фёдор Алексеевич Головин – генерал, отвечавший за внешнюю политику России. По мнению Головина, мощная крепость с корабельной гаванью при ней должна была прервать сообщение между Финляндией и Лифляндией, разъединив шведские войска. К тому же, устроив в крепости склады армейских припасов и сосредоточив в её стенах большие воинские силы, можно было бы направлять их отсюда в обе стороны – на запад и на север – против шведов.

Возможно, именно тогда в походном журнале Петра появилась запись о непригодности для этой цели бывшего Ниеншанца. Выбор пал на расположенный почти у самого залива остров Енисаари, что в переводе с финского языка на русский означает «Заячий остров». Правда, русские легенды утверждают, что это название родилось при Петре I от зайца, которого царь будто бы первым увидел на острове, едва ступил на него. Позже появилась другая легенда о зайце. Якобы однажды Петр, недовольный ходом строительства Петропавловской крепости, разгневался на плотников и прибыл на остров, чтобы примерно их наказать. Но как только ступил на остров, навстречу ему выбежал заяц и стал тереться о ботфорт царского сапога. Пётр рассмеялся, поднял зайца на руки, сказал, что возьмёт его во дворец для царевны, а плотников простил. К 300-летию Петербурга этому легендарному зайцу поставили памятник. Маленький зайчишка пристроился на деревянной свае Иоанновского моста. Автор памятника – скульптор Владимир Петровичев. Но вернемся в начало XVIII века.

Памятник Зайчику

Очертания Заячьего острова поразительно напоминали очертания боевого судна, рассекающего водную гладь. Остальное дорисовывало воображение. Согласно местным преданиям, ещё в XVII веке этим островом владел некий швед, который превратил его в место для увеселений. Остров так и назвали Люстгольм – Веселый. Но природа, если верить легендам, распорядилась иначе. Во время одного из наводнений всё, что было построено на острове, смыло. С тех пор остров прозвали Чёртовым, и он пребывал в полном запустении. Однако в самом конце XVII века сюда вновь стали наезжать шведские офицеры. Они прибывали на лодках и устраивали пирушки на грубо сколоченных столах, ножками которым служили сосновые пеньки. Согласно преданиям, впервые прибыв на этот остров, Пётр устроил совет именно за этими столами. «Быть крепости здесь», – будто бы сказал царь, и в это время, согласно другой легенде, над островом стал парить орел.

Петр утвердил выбор места для крепости и уехал – скорее всего, на Олонецкую верфь.

Итак, при закладке крепости Пётр отсутствовал. Во всяком случае, так считают некоторые историки. Правда, другие исследователи утверждают обратное. Они выстраивают сложную цепочку доказательств в пользу личного присутствия Петра при основании Петербурга. История эта довольно путаная, но, так или иначе, фольклор без тени сомнения приписывает акт торжественной закладки крепости 16 мая 1703 года лично Петру I. Вот как об этом рассказывает уже цитированный нами апокриф «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга».

«По прибытии на остров Люистранд и по освящении воды и по прочтении молитвы на основание града и по окроплении святою водою, взяв заступ, [царь] начал копать ров. Тогда орел с великим шумом парения крыл от высоты опустился и парил над оным островом. Царское величество, отошед мало, вырезал три дерна и изволил принесть ко означенному месту. В то время зачатого рва выкопано было земли около двух аршин глубины и в нем был поставлен четвероугольный ящик, высеченный из камня, и по окроплении того ящика святою водою изволил поставить в тот ящик ковчег золотой, в нем мощи святого апостола Андрея Первозванного, и покрыть каменною накрышкою, на которой вырезано было: „По воплощении Иисус Христове 1703 майя 16 основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем Всероссийским“. И изволил на накрышку онаго ящика полагать реченные три дерна с глаголом: „Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан царствующий град Санкт-Петербург“».

До недавнего времени были основания полагать, что эта легенда, давно уже ставшая канонической и в различных вариантах кочующая из книги в книгу, – единственная, повествующая о первых мгновениях жизни нового города. Но вот совсем недавно автору довелось услышать другую легенду. Принципиально иную. Согласно ей, то место, где течет «большая река Нева, очень понравилось царю-батюшке Петру. И он решил на берегах реки построить город, а реку в гранит одеть. Он собрал люд работящий, стал молиться Богу, а потом вскочил на коня и крикнул: „Богово и моё!“ – и перелетел Неву. Второй раз крикнул: „Богово и моё!“ – и опять перепрыгнул Неву. В третий раз крикнул царь: „Моё и Богово!“… и не долетел – шлёпнулся вместе с конем в воду. Народ же гудел и радовался. Царь вышел из воды, снял свой треух, поклонился на все четыре стороны и объявил: „Люд православный! Прежде Богово, а потом уж наше! Начнём! С Богом!“.

А через несколько лет царица-матушка Екатерина повелела на том месте поставить памятник Петру и его коню. Бают, что он и сейчас стоит, а в известный день в году летает над Невой».

Нетрудно заметить разницу между высоким «штилем» официальной литературы в первом случае и непритязательным слогом народного сказа – во втором. Мы ещё встретимся с противоречием между «моё» и «Боговым», безошибочно подмеченным фольклором. Но это будет в другое время и по другому поводу.

Одновременно с крепостью, согласно фольклорной традиции, царь закладывает Петропавловский собор и крепостные ворота. При закладке храма царь опять, как утверждают легенды, под шум крыльев парящего орла, «взяв у солдата багинет и вырезав два дерна, положил дерн на дерн крестообразно и, сделав крест из дерева и водружая в реченные дерны, изволил говорить: „Во имя Иисус Христово на сем месте будет церковь во имя верховных апостолов Петра и Павла“». Затем «царское величество, отошед к протоку, который течение имеет меж Санктпетербургом и кронверком, по отслужении литии и окроплении того места святою водою, изволил обложить другой роскат. Тогда была вторишная пушечная пальба, и между теми двумя роскатами изволил размерить, где быть воротам, велел пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинныя, и вершины тех берез свертев, а конца поставлял в пробитые дыры в землю на подобие ворот. И когда первую березу в землю утвердил, а другую поставлял, тогда орел, опустясь от высоты, сел на оных воротах». Говорят, этот орёл был ручным и долго жил, по одним сведениям, на Петербургской стороне, по другим, – на острове Котлин, в Александровой крепости, на гауптвахте. И имел этот необыкновенный орёл, говорят, комендантское звание.

Первоначальный Петропавловский собор представлял собой деревянную соборную церковь, в основание которой, согласно другой легенде, Пётр зарыл золотой ковчег с частью мощей апостола Андрея Первозванного.

Забегая вперёд, отметим, что крепость строилась с «таким поспешанием», что это самым серьёзным образом повлияло на ход войны в Приневье. По одному из преданий, однажды шведы, дойдя до Каменного острова, послали своих лазутчиков в строящийся Петербург. Те вскоре вернулись и доложили, что можно поворачивать обратно, атаковать бесполезно, там уже стоит крепость. И действительно, со второй половины 1703 года и вплоть до самого окончания войны, а она, напомним, закончилась только в 1721 году, никаких серьёзных попыток овладеть Петербургом со стороны шведов не предпринималось.

Тем временем, заложив крепость, Пётр переехал на соседний остров, известный в то время как Берёзовый, а ныне – Петроградский. Проходя мимо одного ракитового куста, почему-то особенно привлекшего монаршее внимание, царь срубил его, а пройдя ещё несколько шагов, увидел другой ракитовый куст и тоже его срубил. И вот, утверждает старое предание, на месте этих двух кустов «возник Троицкий собор и первоначальный дворец Петра Великого», известный теперь как Домик Петра I.

По поводу строительства знаменитого Домика существует несколько легенд. По одной из них, Домик стоит на месте старинного поселения Янисаари и представляет собой перестроенную чухонскую хижину, по другой – никакой хижины не было, Пётр сам срубил для себя дом. Согласно же официальной истории, Домик Петра I – первое жилое здание Петербурга – был построен солдатами Преображенского полка за три дня, с 24 по 26 мая 1703 года, хотя известный современный петербургский историк Ю.Н. Беспятых и это считает легендой.

Троицкая площадь во времена Петра

Собор назвали в честь Святой Троицы, праздник которой пришелся на день основания Петербурга. Долгое время Троицкий собор был главным храмом новой столицы. Важнейшие государственные акты при Петре были так или иначе связаны с этим храмом. Здесь объявлялись царские указы. На площади перед собором, тоже названной Троицкой, устраивались смотры и парады войск, гулянья и маскарады. Здесь в 1721 году был организован грандиозный праздник по случаю окончания Северной войны и заключения мира со Швецией. Здесь Петру был пожалован титул императора. На колокольне собора, увенчанной высоким шпилем, укрепили часы, снятые с Сухаревой башни в Москве. Это было глубоко символично: московские часы стали показывать петербургское время.

За свою более чем двухвековую историю Троицкий собор несколько раз горел. Его восстанавливали, постоянно изменяя первоначальный облик. Последний раз, после пожара 1913 года, его восстановили в 1928 году. Однако уже через пять лет закрыли и в том же 1933 году снесли.

28 мая 1703 года Петр I справлял новоселье в своем Домике – бревенчатой избе, в три дня, как мы уже говорили, построенной для него солдатами. Однако в документах того времени эта крестьянская с виду изба в две светлицы с низкими потолками называлась «красными хоромами». Названная впоследствии, хотя и с большой буквы, но Домиком, она удостоилась поистине царских почестей. В 1723 году первый архитектор города Доменико Трезини построил над Домиком футляр-павильон с галереей. Это было сделано по желанию самого Петра I, который хотел сохранить для потомков первый жилой дом Петербурга. При Екатерине II Домик накрыли каменным «чехлом», а в 1844 году архитектор Р.И. Кузьмин заменил старый чехол новым, сохранившимся до сих пор.

Домик Петра I

Императрица Елизавета Петровна повелела открыть в Домике Петра I часовню. В центре иконостаса помещалась икона Христа Спасителя, которая всегда сопровождала Петра в военных походах. По преданию, она была написана для царя Алексея Михайловича и перешла к его сыну по наследству. Царственные особы из дома Романовых, городские вельможи, купцы и мещане Петербурга приходили поклониться чудотворному образу и помянуть в молитвах своих того, кто некогда положил начало городу.

Петровский токарь и изобретатель Андрей Нартов впоследствии рассказывал, что царь, возвращаясь однажды со строительства крепости и садясь в шлюпку, будто бы сказал, взглянув на свой домик: «От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией».

На пространстве между Троицким собором и Домиком Петра кипела жизнь. Здесь строились дома ближайших приближённых Петра, появились первые общественные здания. Здесь проводили солдатские учения, устраивали городские праздники, здесь же шла бойкая торговля товарами первой необходимости. Именно здесь, на Троицкой площади, возник первый городской рынок. Он назывался Обжорным. Чуть позже, «пожарного страха ради», рынок перенесли на другое место и присвоили более благозвучное название. Он стал называться Сытным, или Ситным. Существует несколько версий происхождения этих названий. По одной из них, сюда любил захаживать первый губернатор Петербурга князь Александр Данилович Меншиков. Покупал свои любимые пирожки с зайчатиной, тут же ел и приговаривал: «Ах, как сытно!». Вот так будто бы и стал рынок Сытным.

Но есть другие легенды. В старину на рынке, рассказывает одна из них, торговали мукой, предварительно, прямо на глазах покупателей просеивая её через сита. Тут же продавали и сами сита. Потому и рынок Ситный. Но другие уверяют, что всё-таки «Сытный» и что название это произошло от слова «сыта» – вода, подслащённая медом. В специальные «конные дни», когда на рынке торговали лошадьми, женщины продавали любимый простым народом овсяный кисель, а «для прихлёбки давали сыту».

Как бы банально это ни звучало, но Пётр влюбился в свой «парадиз» однажды и безоговорочно. Этому, кроме хорошо известных подтверждений документального характера, есть множество свидетельств полулегендарных, а то и просто легендарных. Так, пленённый в ходе Северной войны швед Ларе Юхан Эренмальм в своем описании Петербурга рассказывает, что «царь так привязался своим сердцем и чувствами к Петербургу, что добровольно и без сильного принуждения вряд ли сможет с ним расстаться». Неоднократно, пишет далее Эренмальм, царь будто бы говорил, целуя крест, что скорее потеряет половину своего государства, нежели Петербург.

Петербург для Петра был не только дерзким вызовом ненавистной ему старобоярской Москве, но и демонстрацией своего заинтересованного отношения к Европе. И Пётр постоянно подчеркивал это, хотя и не скрывал критического отношения к бездумному заимствованию. Уже упомянутый нами Нартов рассказывает, как по случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей, или, как их высокопарно называли, съездов, между господами «похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды», на что отвечал он так: «Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет».

Существует предание, что годы спустя, посетив Францию, Пётр так возмущен был роскошью Парижа и Версаля по сравнению с ужасающей нищетой французских деревень, что якобы сказал: «Если я замечу подобное за моим Петербургом, то первый зажгу его с четырёх углов».

Он любил свой город и гордился им. Вопреки пророчествам и предсказаниям, вопреки логике и здравому смыслу, Петербург стремительно поднимался «из тьмы лесов и топи блат». Правда, цена этой стремительности была чудовищно высока. По утверждению авторитетнейшего историка В.О. Ключевского, «едва ли найдётся в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте». Для петербургской мифологии эта тема была всегда болезненной и мучительной. В середине XIX века её попытался сформулировать Яков Полонский в стихотворении «Миазм». Смысл его сводится к тому, что в одном богатом доме близ Мойки внезапно тяжело заболевает ребенок. В отчаянье мать обращает к Богу своё извечное: «За что?». И слышит в ответ… но не от Бога, а из подпола:

Да, Петербург возводился на костях его первых строителей. По некоторым данным, за время правления Петра I население России уменьшилось чуть ли не в четыре раза. И можно предположить, что значительная часть безвременно умерших и погибших положена в основание новой столицы Российской империи. Судя по фольклору, за это приходилось расплачиваться.

Между тем город рос так быстро, что просто глазам не верилось. Среди матросов на Троицкой пристани и торговцев Обжорного рынка из уст в уста передавалась финская легенда о том, что на таком топком гибельном болоте невозможно построить большой город. Видать, говорили люди, строил его Антихрист и не иначе как целиком, на небе, и уж затем опустил на болото. Иначе болото поглотило бы город дом за домом.

П.Н. Столпянский рассказывает эту легенду так: «Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города – пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом – та же судьба. Богатырь не унывает, он строит третий дом – и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои чёрные брови, наморщил свой широкий лоб, а в чёрных больших глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».

В середине XIX века эту романтическую легенду вложил в уста героя своей повести «Саламандра» писатель князь Владимир Одоевский. Вот как она трансформировалась в повести. «Вокруг него [Петра] только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов [так финны в старину называли русских] и говорит им: „Постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю“. И стали строить город, но что положат камень, то всосёт болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото всё в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет ещё города. „Ничего вы не умеете делать“, – сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю». По большому счёту, так оно и было. В отличие от абсолютного большинства городов мира, на становление которых были отпущены столетия, Петербург действительно возник сразу, практически на пустом месте. Легенды из ничего не рождаются. Для их появления должны быть основания.

Строительство Петербурга при Петре I

МЫ УЖЕ ЗНАЕМ ЛЕГЕНДУ о финской деревушке Вихтолы, переиначенной в Викторы, и предание о том, что Пётр I, осматривая в 1710 году окрестности Петербурга, обратил внимание на якобы то место, где великий князь Александр Невский разбил шведов. Царь назвал это место латинским словом «Виктори», что значит «победа», и велел построить здесь мужской монастырь во имя Пресвятой Троицы и Благоверного князя Александра Невского. Митрополит Феодосий водрузил крест с надписью: «На сем месте созидатися монастырю».

Первоначальный проект замкнутой монастырской территории, окружённой келейными корпусами и соборным храмом в центре, разработал в 1713–1715 годах первый архитектор Петербурга Доменико Трезини. Тогда же началось и строительство, которое по различным причинам растянулось на весь XVIII век. Несомненной градостроительной удачей следует считать связь архитектурного пространства монастыря с собственно городом, включение его в городскую черту. С этим прекрасно справился архитектор Иван Егорович Старов. Он как бы продолжил перспективу Невского проспекта внутрь монастыря, создав замечательные ворота с надвратной церковью, ведущие в глубину монастырской территории, и площадь между монастырём и проспектом. Выход на эту площадь со стороны Невского Старов оформил двумя скромной архитектуры домами, как бы вводящими в круг архитектурных образов монастыря. Так блестяще завершилось художественное воплощение политической идеи Петра: соединить периферийно расположенный Александро-Невский монастырь – духовный центр строящегося Петербурга – с его логическим, административным, политическим, военным и градообразующим центром – Адмиралтейством.

Какое значение в истории Петербурга придавалось Адмиралтейству, можно понять по недавней находке, обнаруженной в кирпичной кладке под въездными воротами. В глухом замурованном помещении была найдена чугунная плита, в центре которой была отлита солидных размеров «точка» с надписью под ней: «Центр Петербурга».

Адмиралтейство при Петре

Широко известна необычная для континентальной России любовь нового императора к морю. Она зародилась ещё в детстве и сохранялась на протяжении всей жизни Петра. Всё, связанное с морем, приводило его в неподдельное восхищение. Известно предание, как, будучи в Англии, он посетил специально в его честь устроенную «примерную морскую баталию». «Если бы я не был царем, – будто бы задумчиво пробормотал Петр, – то желал бы быть адмиралом великобританским». А вернувшись в Россию, чуть ли не главным пунктом своей внутренней политики провозгласил создание собственного русского военного и торгового флота.

Адмиралтейство, или, как тогда говорили, Адмиралтейский двор, с крепостной стеной на случай возможного нападения шведов и верфью для строительства судов заложили 5 ноября 1704 года по чертежам самого Петра I. Уже к осени следующего, 1705 года в основном строительство было закончено. Вокруг стапелей появились литейные мастерские и кузницы, амбары для «верчения канатов» и различные склады, а 29 апреля 1706 года со стапелей Адмиралтейства был спущен первый корабль – 18-пушечное судно, проект которого, по преданию, составил сам Петр.

Адмиралтейство

В 1719 году была предпринята первая перестройка Адмиралтейства под руководством «шпицного и плотницкого мастера» Германа ван Болеса. Тогда-то над въездными воротами и установили высокий «шпиц с яблоком» и корабликом на самом острие «шпица». С тех пор ни одна перестройка (а их было две: в 1727–1738 годах по проекту И.К. Коробова и через сто лет, в 1806–1823 годах, по чертежам А.Д. Захарова) не посягнула на эту удивительную идею ван Болеса. За два с половиной столетия Адмиралтейский шпиль с корабликом превратился в наиболее известную эмблему Петербурга. Уже в XVIII веке вокруг кораблика началось мифотворчество, поскольку ни один корабль, построенный Петром до 1719 года, ничего общего с корабликом на «шпице» Адмиралтейства не имел. Родилась легенда о том, что прообразом его был первый русский военный корабль, построенный при царе Алексее Михайловиче.

Действительно, «тишайший» царь Алексей Михайлович построил в 1668 году боевой корабль «Орёл». Размером он был невелик – чуть более двадцати метров в длину и шесть с половиной в ширину. На нём впервые был поднят русский морской флаг. «Орёл» строился на Оке, и первое своё плавание под командованием капитана голландца Давида Бутлера совершил по Волге, от села Деденёво до Астрахани. Однако там он был захвачен ватагой Степана Разина и сожжён. Сохранилось изображение этого «прадедушки русского флота», сделанное неким голландцем. И, пожалуй, есть некоторое сходство кораблика на Адмиралтействе с изображённым на рисунке.

С 1886 года подлинный кораблик находится в экспозиции Военно-морского музея, а на его месте, на Адмиралтейском шпиле, установлена точная копия.

Вокруг знаменитого кораблика витает множество мифов. Одни говорили, что внутри позолоченного шара под ним находится круглая кубышка из чистого золота, а в кубышке будто бы сложены образцы всех золотых монет, отчеканенных с момента основания Петербурга. Но открыть её сложно, потому что тайна секретного поворота, открывающего кубышку, якобы безвозвратно утеряна. Другие утверждали, что никаких монет в кубышке нет, зато все три флага на мачтах кораблика уж точно сделаны из червонного золота. А в носовой части кораблика хранится личная буссоль Петра I. Строились догадки и фантастические предположения о названии кораблика.

Одним удалось будто бы прочитать: «Не тронь меня», другим: «Бурям навстречу». На парусах кораблика действительно есть текст. На них выгравировано: «Возобновлен в 1864 году октября 1 дня архитектором Риглером, смотритель капитан 1 ранга Тегелев, помощник – штабс-капитан Степан Кирсанов». Шар же, или, как его называют, «яблоко», действительно полый. Внутри находится шкатулка, хотя и не золотая. В шкатулке хранятся сообщения обо всех ремонтах шпиля и кораблика, имена мастеров, участвовавших в ремонтах, несколько петербургских газет XIX века, ленинградские газеты и документы о капитальных ремонтах 1929, 1977 и 1999 годов.

Пётр заботился не только об оснащении военно-морского флота кораблями, но и о внешнем виде моряков. По преданиям, появляясь на судне, любил говорить: «Пекарей и лекарей с палубы долой!». Они были единственными, у кого повседневной одеждой были не форменные матросские рубахи, а партикулярные белые халаты.

Известно, что необычный покрой флотских брюк, расклешенных к низу, и с клапаном вместо ширинки, был введен в середине XIX века. Предполагалось, что так моряку легче их сбросить, не снимая обуви, при попадании в воду. Однако городской фольклор связывает появление клапана с именем Петра I. Будто бы однажды, гуляя по Летнему саду, император заметил в кустах голую задницу. Подойдя ближе, он увидел матроса со спущенными штанами, лежащего на девке. «Сия голая задница позорит флот российский», – проворчал император и ввел вскоре на флоте форменные брюки с клапаном, что позволяло матросам заниматься любовью, не снимая при этом брюк.

Размышляя о путях просвещения и распространения знаний в России, Пётр I обратился за советом к немецкому философу-идеалисту Готфриду Вильгельму Лейбницу. Одним из таких путей Лейбниц считал собирание всяческих редкостей и создание на основе таких коллекций музеев. Эта идея настолько захватила царя, что претворение её в жизнь стало не только государственным, но и глубоко личным делом Петра. Приводя в суеверный ужас невежд и ретроградов, Пётр издал указ «О принесении родившихся уродов». Коллекция начала складываться ещё в допетербургский период в Москве, куда свозились приобретённые царём и подаренные ему необычные вещи, инструменты, книги – всё то, что, по мнению Лейбница, «может наставлять и нравиться», а по выражению Петра, «зело старо и необыкновенно». В 1714 году коллекцию перевезли в Петербург и разместили в Летнем дворце, в специально выделенном для этого помещении, названном «Куншткамерой», что в переводе с немецкого означает «кабинет редкостей». Однако коллекция стремительно разрасталась и очень скоро была готова вытеснить из Летнего дворца его обитателей. В 1719 году её перевели в палаты опального к тому времени Александра Кикина на Береговую линию, вскоре переименованную в Шпалерную. Здесь, в Кикиных палатах, и открылся первый в России общедоступный музей.

Кикины палаты

Всю свою жизнь Пётр лично заботился о пополнении музея экспонатами. Так, по его распоряжению в Кунсткамеру было передано чучело павшего любимого коня императора, а также скелет его выездного лакея Николая Буржуа, необыкновенный рост которого равнялся двум метрам и почти тридцати сантиметрам. Пётр увидел этого человека, находясь во Франции. Уговорил приехать в Россию и сделал его гайдуком, или, проще говоря, личным лакеем. Через несколько лет он подобрал великану жену, чухонку из Лифляндии, которая, по некоторым свидетельствам, была ещё выше.

В 1724 году Николай Буржуа умер, и его скелет был передан в Кунсткамеру. Та же участь постигла и жену великана. Во всяком случае, голландский медик Джон Кук, живший в России с 1736 по 1750 год и оставивший воспоминания, пишет о посещении Кунсткамеры: «В одной из галерей в застекленном шкафу хранится кожа некоего француза – выдубленная и набитая. Это был самый высокий человек, какого я когда-либо видел. В другом шкафу был его скелет и штаны, изготовленные из кожи его жены, тоже выделанной».

О скелете Буржуа до сих пор в Кунсткамере рассказывают легенды. Однажды во время пожара, случившегося в музее, пропал череп этого скелета. Со временем ему был подобран более или менее подходящий череп. Однако с тех пор, как утверждают музейные смотрители, по ночам скелет Буржуа покидает своё место и бродит по Кунсткамере в поисках своего черепа.

Кунсткамера

Однажды, как рассказывает старинное предание, Пётр пришел в Кунсткамеру в сопровождении знатнейших людей. Указав на выставленные там редкости, царь будто бы сказал: «Теперь представляется полная возможность знакомить всех как с устройством тела человека и животных, так и с породами множества насекомых. Пусть народ наглядно видит богатство обитателей земного шара». Генерал-прокурор Сената граф Павел Иванович Ягужинский, имея в виду, что Кунсткамере нужна финансовая поддержка, чтобы приобретать новые редкости, предложил Петру взымать с посетителей плату по одному рублю. Это предложение не понравилось Петру «Нет, Павел Иванович, – сказал он Ягужинскому, – чем брать, я скорее соглашусь угощать каждого пришедшего чаем, кофе или водкой».

И действительно, вскоре главному смотрителю Кунсткамеры выделили 400 рублей в год на угощение посетителей. Этот обычай просуществовал долго. Как уверяет Якоб Штелин, ещё при императрице Анне Иоанновне посетителей угощали по желанию кофе, бутербродом или водкой, и Кунсткамера была открыта для всех без исключения сословий.

Но удаленность Кикиных палат от центра Петербурга снижала то значение, которое придавал Кунсткамере Пётр I. Поэтому одновременно с переносом коллекции из Летнего дворца в палаты казнённого Кикина начали подыскивать место для строительства специального здания. Однажды, согласно легенде, прогуливаясь по Васильевскому острову, Пётр наткнулся на две необыкновенные сосны. Ветвь одной из них так вросла в ствол другой, что было невозможно определить, какой из двух сосен она принадлежит. Такой раритет будто бы и подал Петру мысль именно на этом месте выстроить музей редкостей.

Кунсткамеру возвели по проекту архитектора Георга Маттарнови. В строительстве принимали участие и такие известные зодчие, как Н. Гербель, Г. Киавери и М. Земцов. Открытие нового музея состоялось в 1728 году. Говорят, достойное место в его экспозиции занял кусок той необыкновенной сосновой ветви.

Всемирно известная ясность планировки, четкость градостроительных линий и композиционная простота Петербурга удались далеко не сразу. До сих пор жива легенда о том, что Петербург возводился по единому плану с заранее продуманной сетью прямолинейных улиц, обе стороны которых застроены дворцами для знати и «образцовыми» домами для обывателей. Откуда Петру было известно о таких городах? Подсмотрел в Европе? Привиделось в мечтах и грёзах о своем парадизе, или земном рае? В народе жила легенда о колдунах из местных жителей, которые ведали о неком «святом месте – лабиринте, который помогал видеть будущее». Волхвы разводили вокруг лабиринта три костра и читали заклинания. И тогда «небо над лабиринтом разверзалось и превращалось в экран, отражающий будущее». Колдунов силой привели к царю и заставили произвести таинственный обряд. И когда небо над волшебным лабиринтом разверзлось, Пётр с удивлением увидел будущий Петербург, с улицами и проспектами, площадями и набережными, реками и каналами. Оставалось только запомнить и воплотить в жизнь. Вот почему, утверждает эта сказочная легенда, Пётр собственноручно вычерчивал планы и чертежи, «словно срисовывал все это начисто с какого-то черновика», сам руководил строительством и ревниво следил за ходом работ.

Угрозы в адрес не желавших строиться «по чертежу» повторялись раз за разом в многочисленных указах, с помощью которых Пётр пытался регламентировать застройку города. Плотницкие артели соревновались между собой за подряды на строительство в новой столице. Сохранилась легенда о трёх подрядчиках. Один из них объявил, что за свой труд возьмет всего десять копеек на рубль. Второй – только пять копеек, третий вообще вызвался начать строительство бесплатно, только из усердия к царю. Когда об этом доложили Петру, то он будто бы ответил: «Отдать подряд тому, кто берет по гривне на рубль, другому отказать, из-за пяти копеек нечего и трудиться, а третьего, как плута отдать на два месяца на галеры, сказав ему, что государь побогаче его».

Тем не менее, строиться не желали, строиться не умели, на строительство не хватало ни средств, ни материалов. К середине второго десятилетия XVIII века Петербург представлял собой огромную по тем временам территорию, застроенную в основном беспорядочно разбросанными деревянными домами. Однако Петра не покидала давняя мечта о городе, подчинённом единому плану. Хотя он и понимал, что для этого придется снести все уже возведенные постройки в Адмиралтейской части и на Петербургской стороне. В этих условиях ещё не освоенный Васильевский остров представлял собой заманчивую строительную площадку. В конце 1715 года у Петра созрело решение именно на Васильевском острове возводить центр города. Здание Двенадцати коллегий, строительство которого началось в 1722 году по проекту Доменико Трезини, должно было сформировать западную границу предполагаемой центральной площади столицы. Вот почему плоский непрезентабельный торец этого величественного государственного учреждения выходит к Неве, диссонируя с торжественной застройкой всей набережной.

Вид на здание Двенадцати коллегий с левого берега Невы

Так было на самом деле. Но фольклор дает этому иное объяснение. Согласно одному из преданий, собираясь уехать однажды из Петербурга, Пётр поручил Меншикову начать строительство здания Двенадцати коллегий вдоль набережной Невы. Оно должно было стать как бы продолжением Кунсткамеры. А в награду Пётр разрешил своему любимому Данилычу использовать под собственный дворец всю землю, что останется сбоку от Коллегий. Сообразительный Меншиков рассудил, что если возвести такое длинное здание вдоль Невы, то царский подарок превратится в горсть никому не нужной землицы. И он решил выстроить здание Коллегий не вдоль набережной, а перпендикулярно ей. Вернувшийся из поездки Пётр пришёл в ярость. Таская Алексашку за шиворот вдоль всего здания, он останавливался около каждой коллегии и бил его своей знаменитой дубинкой. Но изменить что-нибудь уже не мог. А к западу от Двенадцати коллегий и в самом деле раскинулась обширная усадьба Меншикова.

Мы ещё не однажды встретимся с этой вошедшей в историю царской дубинкой, ставшей в петербургском фольклоре символом высшей справедливости, знаком царского, а значит – Божьего, суда. Кстати, в Петербурге поговаривали, что поскольку Меншиков «мужик здоровый» и простой палкой уму-разуму его не научить, то специально для своего любимца Пётр держал обтёсанный, гладкий от частого употребления, ствол молодой сосны.

Усадьба А.Д. Меншикова. Гравюра начала XVIII в.

Реализуя захватившую Петра идею создания центра Петербурга на Васильевском острове, французский архитектор Ж.Б. Леблон, работавший в России с 1716 по 1719 год, разработал уникальный проект. На его Генеральном плане город окружен крепостной стеной в виде правильного эллипса, а Васильевский остров прорезан сетью каналов, которые должны были заменить собой улицы. В условиях продолжавшейся в то время Северной войны эти каналы предполагалось устроить так, что если бы неприятелю удалось взять первый ряд укреплений, то, открыв шлюзы, можно было захваченные укрепления затопить. Глубина каналов должна была позволить им принимать самые большие морские корабли того времени. Весь этот грандиозный замысел остался неосуществленным. Согласно одной легенде, произошло следующее.

Завидуя талантливому французу, Меншиков якобы решил помешать его планам. Он велел рыть каналы и уже, и мельче тех, что задумал Леблон. И когда царь приехал однажды осматривать работы, то оказалось, что исправить дело уже нельзя. Придя в неистовую ярость, царь в очередной раз прогулялся своей дубинкой по спине всесильного князя. Каналы же распорядился засыпать. От проекта остались только названия линий Васильевского острова, каждое из которых обозначает предполагавшуюся по проекту сторону канала, да старинная легенда о том, как рухнула юношеская мечта Петра создать в Петербурге уголок Амстердама или Венеции. Рассказывают, что царь раздобыл карту Амстердама, лично измерял ширину амстердамских каналов, пока не убедился в том, что идея загублена окончательно. А вскоре в Петербурге начали поговаривать, что Меншиков построил что-то не то. И добавляли при этом, что «не то» – это и есть собственный дворец, который светлейший князь выстроил на деньги, выделенные для строительства каналов.

В 1712 году по проекту Доменико Трезини на Заячьем острове, на месте деревянной церкви святых апостолов Петра и Павла, возведенной ещё в 1703 году, началось строительство каменного Петропавловского собора. Уже при жизни Петра I взметнулась на 106-метровую высоту его многоярусная колокольня, увенчанная золоченым шпилем с фигурой Ангела. По одной из городских легенд, шпиль установлен по приказу Петра I над тем местом, где похоронен царевич Алексей, дабы крамола никогда не восстала из земли и не распространилась по Руси. По другой легенде, Пётр велел похоронить сына в Петропавловском соборе, чтобы все ходили и топтали прах предателя дела своего отца.

Давние отголоски староверческих преданий слышатся в легенде о том, что поднятая к небу рука Ангела вот-вот подхватит посланную свыше «иерихонскую трубу», которая возвестит о конце мира. Согласно другой легенде, скорее всего, того же происхождения, по мысли нечестивого и практичного Петра, фигура Ангела должна была выполнять не только декоративную, но и прикладную функцию: служить флюгером. Однако В.Я. Курбатов утверждает, что флюгером Ангел стал только при Екатерине II. Таким он был выполнен по рисунку архитектора Антонио Ринальди после катастрофического урагана 1777 года, во время которого укрепленная неподвижно фигура рухнула, не выдержав чудовищного напора ветра. Вероятно, именно тогда родилась легенда о том, что если в Петербурге когда-нибудь построят что-нибудь выше Ангела Петропавловского собора, то город перестанут охранять небесные ангелы и им овладеют злые силы.

Есть и ещё одна весьма любопытная легенда, рассказанная одним из современных потомков первого архитектора Петербурга. Будто бы Трезини создал своеобразный памятник первому русскому императору, сделав колокольню внешне весьма напоминающей фигуру Петра Великого. И в этом, кажется, что-то есть.

В иконостасе Петропавловского собора среди сорока трёх икон итальянского письма, выполненных артелью московских иконописцев под руководством А. Меркурьева, есть одна, представляющая наибольший интерес. Эта икона по одну из сторон Царских врат изображает Богоматерь с Младенцем. Молва приписывает лику Богоматери сходство с лицом супруги Петра I, императрицы Екатерины I.

Петропавловский собор

Мрачные застенки Петропавловской крепости на протяжении всего своего существования рождали легенды о судьбах несчастных обитателей этих казематов. Согласно одной из них, «в Алексеевском равелине был заключён, умер и похоронен царевич Алексей Петрович, вследствие чего равелин этот и получил будто бы своё название. Однако это не так. Алексеевского равелина в то время не существовало, а царевич был заключен и умер в Трубецком раскате, по соседству с которым был позже выстроен Алексеевский равелин. Кроме Алексеевского, в Петропавловской крепости был ещё другой равелин – св. Иоанна, в честь царя Ивана Алексеевича, заложенный каменным зданием в 1731 году Надо полагать, что названия двух равелинов: Алексеевский и Иоанновский – наводят на мысль о судьбе не только царевича, но и несчастного императора. Похоже, это обстоятельство и дало основание для предания о том, что и царевич Алексей, и царь Иоанн Антонович похоронены в Алексеевском равелине. Внутри равелина расположен маленький треугольный садик, овеянный загадочными легендами. По местному преданию здесь находится могила княжны Таракановой».

Строительство Петропавловской крепости ещё продолжалось, когда осенью 1704 года на противоположном берегу Невы, как мы уже знаем, была заложена Адмиралтейская судостроительная верфь, положившая начало освоению новых территорий. Нехотя, под страхом «лишения живота», переселялись на Адмиралтейский остров чиновники и офицеры, занятые на строительстве флота. Кроме принудительных мер, на которые Пётр был скор и изобретателен, ему приходилось идти на всякие ухищрения, в том числе и на демонстрацию своей личной заинтересованности в освоении левобережья Невы. Пыляев записывает старинное предание о том, что Летний дворец в одноименном саду был построен Петром с единственной целью «возбудить в первоначальных обывателях Петербурга охоту строиться на Адмиралтейской стороне, потому что до того времени все строились в заречных частях города».

Летний дворец представляет собой двухэтажное каменное здание с высокой, «на голландский манир», крышей. Дворец строился по проекту Доменико Трезини при последующем участии архитектора А. Шлютера. Внутренняя планировка Летнего дворца отличалась сравнительной скромностью. Комнаты были небольшие, с невысокими потолками. Известно, что Пётр не любил высоких палат и предпочитал жить в тесных уютных покоях. Как утверждает молва, в тех случаях, когда ему приходилось останавливаться в просторных помещениях, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и перегораживать комнаты легкими выгородками.

Одна из комнат на первом этаже служила Петру приёмной, куда мог прийти любой человек всякого звания. Здесь Пётр обычно выслушивал просьбы и жалобы. Рядом с приёмной находился карцер, куда Петр, как говорят, собственноручно запирал провинившихся. В гардеробной дворца стоял большой деревянный шкаф, который, по преданию, император смастерил сам. Впрочем, в фольклоре сохранилось много рассказов о предметах быта, изготовленных царём лично. Согласно одному старинному преданию, Пётр смастерил большое трюмо в резной деревянной раме, которое сохранилось в тронном зале Летнего дворца. На раме вырезаны имя «Peter», русская буква «П» и год окончания работы. По другой легенде, Пётр собственными руками построил лодку-верейку, которая, кстати, до сих пор бережно хранится внутри футляра его Домика.

До середины XVIII века на половинках двери, ведущей в токарню, можно было увидеть изображение солдата с ружьём, написанное масляными красками. Сохранилось предание о том, как появилась эта картина. Однажды Петр, встав за токарный станок, велел часовому никого к нему не пускать. Явившийся в это время во дворец Меншиков оттолкнул часового. Верный страж, выхватив штык и приставив его к груди светлейшего, закричал: «Отойди, не то приколю на месте!». Пётр услыхал шум и отворил дверь. Меншиков стал жаловаться ему на часового. Но Петр, выслушав солдата, вручил ему червонец за верную службу, а Меншикову сказал: «Он, брат Данилыч, более знает свою должность, нежели ты». Этого часового будто бы и запечатлел придворный живописец на створках двери в царскую токарню.

Летний сад при Петре

За окнами Летнего дворца зеленел молодыми посадками любимый Петром Летний сад, разбитый в 1704 году на месте старинной, ещё допетербургской, усадьбы шведского майора Конау. В 1719 году по личному проекту Петра в саду был выкопан так называемый Менажерейный пруд с беседкой в центре. Если верить легендам, именно сюда ревнивый Пётр однажды незаметно подплыл на лодке и «застукал свою невесту в объятиях с любовником». С тех пор пруд называли «Прудом измены».

Увлекшись просветительскими идеями Готфрида Лейбница, Пётр хотел, чтобы Летний сад, как и Кунсткамера, служил просвещению. Штелин, приехавший в Петербург в 1735 году, записал любопытное предание:

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим, сделал две куртины, или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидений. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидавши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: „Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же нам это сделать?“ – „Я не знаю, как это иначе сделать, – отвечал садовник, – разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать“. Государь смеялся сему предложению и сказал: „Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен“. <…> В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Езопову басню. <…> Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены. <…> Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Езопа. <…> Государь приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на котором четким русским письмом написана была каждая басня с толкованием».

Екатерингоф при Петре

Остается только сожалеть, что всё это великолепие погибло в результате разрушительных наводнений 1777 и 1824 годов.

В 1711 году на взморье вблизи устья Фонтанки, там, где 7 мая 1703 года была одержана первая морская победа над шведами, Пётр построил загородный дворец для своей жены, Екатерины Алексеевны. Екатерингофский дворец простоял до 1924 года, когда, после постигшего его пожара, был разобран. Во дворце находилась простая, сколоченная из сосновых досок кровать, которую, по преданию, царь смастерил собственными руками.

А на одной из стен, как пишет М.И. Пыляев, висела большая карта Азиатской России, выполненная на холсте. Карта эта была явно шуточная. На ней все страны света были перемещены. Северный Ледовитый океан был нарисован внизу, а «море Индейское» – наверху. Камчатка была изображена на западе, а «царство Гилянское» (Иранское) – на берегу Амура. Здесь же была курьезная надпись: «До сего места Александр Македонский доходил, ружья спрятал, колокол оставил». По преданию, рассказанному Пыляевым, по этой необыкновенной карте Пётр ради смеха экзаменовал своих пенсионеров, нетвёрдо знавших географию.

В том же 1711 году начинает формироваться основа градостроительной структуры Петербурга – его знаменитый трезубец, образованный впоследствии Гороховой улицей, Вознесенским и Невским проспектами с Адмиралтейством в основании.

Левую часть этого трезубца – Невский проспект – начали прокладывать одновременно с двух сторон: пленные шведы от Адмиралтейства и монахи со стороны Александро-Невского монастыря. Предполагалось, что они встретятся у Большой Новгородской дороги – будущего Лиговского проспекта. Согласно известному старинному преданию, при прокладке трассы ошиблись как те, так и другие, и Невский проспект, вопреки логике петербургского строительства, оказался не прямым, а с изломом. Говорят, узнав об этой ошибке, Пётр так разгневался, что велел уложить всех монахов, а в их вине он ни чуточки не сомневался, на месте образовавшегося излома и примерно высечь. Если верить легенде, царь лично присутствовал при этой экзекуции и старательно следил за правильным исполнением своего приговора. Впрочем, истории хорошо известна личная неприязнь царя к «племени монахов».

Между тем есть версия, что излом Невского был заранее предопределен. Задуманное равенство углов между будущими Гороховой улицей и Вознесенским проспектом с одной стороны и между Невским проспектом и Гороховой улицей – с другой не позволяло «Невской прешпективе» напрямую выйти к Александро-Невскому монастырю. А это разрушало одну из главных политических концепций застройки Петербурга. Пришлось якобы согласиться на «кривой» Невский проспект. В этой связи, может быть, отнюдь не случайным выглядит появление в петербургской микротопонимике такого названия, как «Старо-Невский», призрачная самостоятельность которого в какой-то степени как бы сняла с официального Невского его «вину» за свою кривизну или, если можно так выразиться, избавила его от некоего комплекса неполноценности. Да и появление самого топонима «Старо-Невский» связано с неудачной попыткой выпрямить Невский проспект. Его участком от Лиговского проспекта до Александро-Невского монастыря должны были стать Гончарная и Тележная улицы. Этот любопытный замысел осуществлен не был, улицы были впоследствии разделены жилой застройкой.

Народная традиция связывает с именем Петра I и основание некоторых церквей. Так, церковь во имя Святого митрополита Петра в Ульянке, по преданию, заложена по его повелению. Здесь Пётр якобы получил известие о победе над шведами и повелел поставить «обыденную» церковь в виде палатки. Затем вместо палатки царь указал выстроить деревянную церковь. В народе её называли Ульянковской, Юлианковской или «церковью за Красным кабачком».

В 1711 году, во время неудачного Прутского похода, русская армия во главе с Петром I попала в неприятельское окружение. Только благодаря чудом заключенному Прутскому миру, в результате которого Россия, как мы уже знаем, возвращала Турции Азов и обязывалась срыть крепость Таганрог, удалось спасти армию, да и самого царя. Существует предание, что Екатерина, бывшая в походе вместе с Петром, пожертвовала все свои личные драгоценности для подкупа турецкого визиря, чтобы тот согласился на заключение мира, и тем самым спасла своего супруга от угрозы пленения. Вернувшись в Петербург, Пётр I воздвиг, согласно другому преданию, храм в благодарность Всевышнему за мир, заключенный с Портой при Пруте, где он со своей армией был спасен, как витиевато выражается Павел Сви-ньин, «единственно благим промыслом от неминуемой гибели». Храм этот, названный Церковью Воскресения Христова, находился во дворце сестры царя Натальи Алексеевны в так называемой Русской слободе на Шпалерной улице.

Там же, во дворце Натальи Алексеевны, в комнате между алтарем Воскресенской церкви и покоями царевны, по преданию, был устроен временный кабинет, в котором царь, часто посещавший любимую сестру, занимался чертежами.

Наталья Алексеевна переселилась из Москвы в Петербург около 1710 года, а в 1716 году она безвременно скончалась. Согласно преданию, Лазаревская церковь в Александро-Невском монастыре была устроена Петром над её могилой. Только впоследствии останки Натальи Алексеевны были перенесены в Благовещенскую церковь, где и покоятся до сих пор.

При Вдовьем доме Смольного монастыря до 1919 года существовала церковь во имя Святых Захария и Елизаветы. Церковь имела полотняный иконостас, который, если верить старинному преданию, принадлежал Петру I и сопровождал его в походах. Его будто бы пожертвовала церкви незадолго до своей кончины дочь Петра императрица Елизавета.

Существует предание, что и Никольский собор, заложенный в 1753 году и освященный в 1762 году, связан с именем Петра I. Будто бы в бытность свою в 1722 году в Астрахани, Пётр пленился красотой тамошнего собора и пожелал иметь такой же в Петербурге. И только смерть помешала осуществлению этого замысла. Мечту Петра воплотила в жизнь его дочь, императрица Елизавета.

Рассказывают старинную легенду и о стрельнинской церкви. Якобы Пётр I после бракосочетания своего в «маленькой екатерингофской церкви» повелел перенести её в Стрельну. Из этой церкви, продолжает легенда, теперь устроен придел в нынешнем стрельнинском храме. Здесь долго сохранялись Царские врата, многие иконы и сосуды петровского времени. По преданию, сам Пётр участвовал в рубке стрельнинской церкви. По другим рассказам, она была прежде немецкой кирхой, по приказу государя превращенной в православный храм. Помимо исторического иконостаса, здесь хранился стул готического стиля с вышитой золотой полосой на спинке. На этом стуле, говорят, сидел Пётр I, ожидая свою невесту.

В народной традиции Пётр являет собой не только строителя Петербурга первых двух десятилетий. Фольклорный Пётр провидит в Петербурге город будущего, Петербург завтрашний. В этой связи любопытна загадочная легенда о земляном холмике, считающемся своеобразным памятником Петру I. Он находится на юго-западном склоне Пулковских высот, возле здания сейсмической лаборатории. На месте нынешнего здания Главной обсерватории в начале XVIII века стоял построенный для Екатерины деревянный дворец, в котором любил бывать Пётр. Недалеко от этого дворца по указу царя якобы была насыпана горка, в основание которой, как гласит легенда, заложили капсулу с царским указом о постройке здесь, «как случится возможность», первой русской обсерватории. Но не только. По одной из версий той же легенды, Пётр I, устраивая «валунную горку» на Пулковской горе, хотел обозначить точку для обозрения своего «парадиза».

Как известно, Петербург не избалован разнообразием географического рельефа. Равнинная территория раскинулась на многие десятки километров. И только две живописные возвышенности украшают её противоположные границы, перекликаясь друг с другом: Пулковская гора с юга и Поклонная – с севера. Обе горы отмечены городским фольклором. О Пулковской, с вершины которой Пётр любовался своим Петербургом, мы уже знаем. К концу второго десятилетия своего существования Петербург был в полной безопасности, ему ничто не грозило. Но в народе жила легенда, связанная с другой горой, противоположной Пулковской, с русским названием Поклонная. Некоторые историки связывают этот топоним с обычаем древних карелов класть поклоны языческим богам в молельнях, устроенных на возвышенных местах. Но бытует в Петербурге и другая легенда, согласно которой Поклонная гора названа так в память об окончании Северной войны. Будто бы шведы, окончательно отчаявшись стереть Петербург с лица земли, посылали с этой горы своих послов на поклон Петру I, прося мира.

Повседневная жизнь петровского Петербурга

Страницы: 12 » »»