Потерянные боги Бром

– Мы добрались? – спросила Триш.

Дом с этого места виден не был – деревья мешали, – но Чет знал, что они приехали, куда надо. Зов бабушки, ее голос, вел его, как маяк: он звучал почти как песня, набирая силу по мере того, как расстояние между ними сокращалось. Он кивнул.

– Да, Остров Моран.

Он и забыл, насколько далеко это место было от шоссе, да и от всего остального. Последнее жилье им встретилось пару миль назад – лачуги, крытые жестью.

– Думаю, ты прав, – сказала Триш.

– Как это?

– Здесь нас точно никто не найдет.

– Никто и не должен. Никто не знает об этом месте, уж точно не в Алабаме. Больше никого не осталось.

Триш указала на три небольших соломенных чучела, прикрученных к перилам моста.

– Не хочешь сказать мне, что это такое?

Чучела были сделаны из палок, костей и испанского мха. Проволокой к ним были примотаны куриные лапки. У одного вместо головы был череп какого-то маленького животного, может быть, опоссума или кошки. На обоих концах моста пятнами застыла какая-то красноватая маслянистая субстанция.

– Я же тебе говорил, что она – ведьма.

– То есть она действительно ведьма?

Чет пожал плечами.

– Так говорила тетя Абигайль. Поэтому-то они никогда не разрешали мне сюда приезжать. Естественно, слушать «Зеппелинов» или «Роллингов» мне тоже было нельзя. В своем доме она эту дьявольскую музыку терпеть не собиралась. – Чет усмехнулся. – Сумасшествие – это у нас семейное, причем, похоже, с обеих сторон.

– Так когда ты видел ее в последний раз?

– Бабушку?

– Угу.

– Когда мама умерла, мы ее здесь похоронили, думаю, мне было лет семь. Это был единственный раз, как я видел мою бабушку. Но, скажу я тебе, впечатление она произвела. Как и это место. Понимаешь, до самого нутра пробрало. Всегда хотел вернуться сюда… Жить с ней. Но моя тетя… на самом деле она мне двоюродная бабка, сестра деда… Опекунство досталось ей. – Чет потряс головой. – Представляешь, я как-то даже из дома сбежал… Пытался добраться сюда.

– Что?!

– Ага, мне тогда было всего восемь или девять. Еще до того, как мы переехали в Джаспер, и уже тогда мне хотелось убраться подальше от тетушки с ее вечными проповедями. – Чет улыбнулся. – Успел двадцать миль проехать на своем детском велике, а потом меня догнал полицейский на лошади и привез обратно.

– Так ты не видел ее с тех пор, как тебе было семь?

– Нет.

– Ладно, а когда ты с ней в последний раз говорил?

Чет пожал плечами.

– Чет, она хоть знает, что мы едем?

«Она знает, – подумал он. – Я это чувствую». Но вслух он этого не сказал, потому что совершенно не представлял, как объяснить тот факт, что, хотя его бабушка ни разу с ним не связалась – ни письма, ни телефонного звонка, – у него было чувство, что все эти годы она была рядом.

– Думаю, что да.

– Ты думаешь, что да?

– Все будет в порядке. Увидишь.

Она опять взглянула на гротескных идолов на мосту.

– Ох, Чет… Не знаю я.

Он улыбнулся и медленно въехал на узенький мост. Внизу, футах в двадцати под ними, лениво текла широкая река. Триш подтянула ремень безопасности и поморщилась, потирая руку. Она порезалась о старую ржавую колючую проволоку, когда они перелезали через забор, чтобы угнать универсал, и вид у раны был неважный.

– Нужно хорошенько это продезинфицировать, как только будет возможность, – сказал Чет. – Не хватало только тебе столбняк заполучить или еще что.

– Давай для начала переберемся через мост, чтобы он не рухнул, а потом будем беспокоиться.

Он медленно поехал дальше, а мост скрипел под ними и ходил ходуном; доски трещали под колесами. Преодолев мост, они поехали дальше, через лес, по извилистому песчаному проселку, мимо заброшенных рисовых полей и вверх, по пологому склону холма. Когда они выехали на открытое место, Чет притормозил. Впереди, на вершине холма, стоял в окружении гигантских дубов старый, довоенный[1] еще дом. Его стены явно нуждались в покраске, но в остальном дом выглядел в точности так, как он его помнил, каким он являлся ему в сновидениях.

– Смотри, – сказала Триш, указывая на ту сторону поля. – Это здесь похоронена твоя мать?

Чет увидел несколько запущенных могил, с надгробными плитами, торчащими вразнобой из высокой травы.

– Да, это тут. Кажется, здесь похоронены все родственники со стороны отца. С тех самых пор, как они тут поселились. Где-то в конце тысяча семисотых.

Краем глаза он уловил движение – легкое перемещение теней среди деревьев, теснившихся позади кладбища.

– Чет, – шепот, плывущий по ветру. Сильно, как от удара, закружилась голова, и вдруг на него навалился страх, осев свинцовой тяжестью в желудке. Чет остановил машину.

– Что такое? – Триш тронула его за руку – и страх угас. – Милый, ты в порядке?

– Да… Все хорошо. Показалось, что привидение увидел. Только и всего.

– Вид у тебя и вправду такой, будто ты увидел привидение, – сказала она с улыбкой. Потом нахмурилась. – Ты ведь пошутил, да?

Чет пожал плечами.

– Может, и так. Насколько я слышал, тут много неприкаянных душ болтается. Место уж больно старое.

Она внимательно посмотрела на кладбище.

– Ну, это же будет интересно, правда? Увидеть настоящее привидение.

– Интересно, да. – Чет отпустил тормоза, и машина поехала дальше к большому дому на холме.

Припарковавшись на круговой дорожке перед домом, они выбрались из машины. Участок вокруг дома имел запущенный вид, но кусты у дорожки, ведущей к дому, явно недавно подстригали. Они уже было собирались подняться на крыльцо, но Триш вдруг остановилась.

– Посмотри, зачем бы это? – Она указывала на потрепанные, но все еще яркие шерстяные нити, которые вились между столбиков перил, пересекали лестницу. Тут и там на нитях виднелись крошечные серебряные колокольчики. Разноцветные нитки тянулись по обеим сторонам дома, исчезая за углом. – Странно все это.

Чет пожал плечами.

– В этих местах полно странностей. Еще увидишь.

Перешагнув через нитки, они направились вверх по лестнице. Распахнулась дверь. Чет различил за противомоскитной сеткой очертания фигуры.

– Здравствуй, Чет, – произнес тихий, такой знакомый голос.

– Бабушка?

Она толкнула затянутую сеткой вторую дверь и вышла на крыльцо. Выглядела она в точности такой же, какой он ее запомнил: элегантная женщина со снежно-белыми волосами, струившимися по плечам, по спине. В руке она сжимала простую черную трость, а платье на ней было очень простое, хлопковое, белого цвета. Ни драгоценностей, ни макияжа; ее лицо, губы, глаза – все было одинакового бледного тона. На правом виске выделялся круглый шрам величиной с монету. Чет вспомнил, как ребенком разглядывал этот шрам. Она сказала ему тогда, явно гордясь, что это след от пули. Сейчас она смотрела на него своими серебристо-серыми глазами, добрыми и немного грустными. И Чету казалось, что ему снова шесть, и все, что ему хочется – чтобы она обняла его, крепко-крепко. И, будто читая его мысли, она распахнула руки ему навстречу:

– Чет, добро пожаловать домой.

Он обнял ее, и его омыла волна тепла. Никогда еще ему не было так легко на душе, даже в детстве. «Почему, – подумал он, – почему я так долго ждал?»

Она разомкнула руки, отпустив его, и посмотрела на Триш.

– Бабушка, это Триш.

Триш подошла поближе, протягивая руку.

– Здравствуйте, миссис Моран. Рада с вами познакомиться.

– Прошу, дитя мое, зови меня просто Ламия. – В голосе старой женщины слышался едва заметный акцент.

Чет припомнил, что родом она была откуда-то из Восточной Европы – Румыния или, может быть, Венгрия. Взгляд Ламии упал на живот Триш, и ее лицо озарилось.

– Так, значит, я все-таки дожила до того, чтобы стать прабабушкой. Иди сюда, дитя, – сказала она, взяла Триш за руку и, подтянув поближе, заключила в объятья.

Отпустив гостью, Ламия отступила на шаг, и еще раз окинула молодых людей взглядом.

– Какая радость для старухи, что вы приехали! Заходите, пожалуйста.

Она повела их внутрь, по длинному коридору, постукивая тростью – явно берегла ногу. Несмотря на хромоту, держалась она очень прямо, будто бросая вызов собственной немощи. Чет бросал взгляды в комнаты, мимо которых они проходили. Все помещения выглядели заброшенными – мебели почти не было, только торчал кое-где забытый стул или журнальный столик; обои полосами отходили от стен, а в некоторых местах штукатурка осыпалась, образовав на полу пыльные кучи.

Когда они проходили мимо ванной и туалета, Триш остановилась и по очереди взглянула на них обоих.

– Миссис Моран…

– Пожалуйста, дитя, просто Ламия.

– Ламия, – сказала Триш, явно стремясь поскорее перейти к делу. – Можно мне?..

– Ах, да, конечно!

Триш быстро исчезла за дверью.

Ламия с Четом прошли немного дальше по коридору. Чет чувствовал, что она изучающе поглядывает на него. Вопросы теснились у него на языке. Все эти годы ему столько всего хотелось спросить, но сейчас, когда она была рядом, на него напала немота.

– Давай, – сказала она. – Спрашивай.

– А?

– Я же знаю, что у тебя есть вопросы.

«Да», – подумал он. Вопросов полно. Об отце, о матери. Но больше всего ему хотелось спросить о голосе, который он слышал, или чувствовал, все эти годы.

– Ты хочешь знать, как я говорила с тобой. – Это был не вопрос.

Он поднял взгляд на бабушку.

– Так, значит, это было по-настоящему? Ты и вправду говорила со мной? Я это не вообразил?

– Часть меня всегда была с тобой, Чет. В твоем сердце… В твоей крови.

– Но ведь было что-то еще?

– Когда я говорю, что часть меня всегда была с тобой, я это и имею в виду, в прямом смысле. Моя кровь, наша кровь – вещь особая и редкая. Это то, что нас связывает.

Он не был уверен, что понимает, о чем она говорит.

– Ну… Это довольно странно, да?

Она улыбнулась ему.

– Можно рассматривать это как дар. Как ты думаешь?

– Думаю, бывали ситуации, ну, плохие… и если бы тебя со мною не было, мне кажется, я не сумел бы выбраться.

Она улыбнулась.

– Сердце радуется, когда такое слышишь. – Тут ее улыбка потускнела. – Единственное, о чем я жалею, – что мне не удалось связаться с твоей матерью. Бедняжечка Синтия. Ей я тоже была нужна. Но они забрали ее у меня. Чет, хочу, чтобы ты знал, – я постоянно пыталась с ней связаться, но она, кажется, так меня и не услышала… Или, может, не хотела услышать. Все, что я знаю – этот дар, который у нас есть, он иногда позволяет слышать другие голоса – темные голоса. И мне кажется, твоя мать слышала их. Мне кажется, именно они и довели ее до безумия… до самоубийства, – и совсем тихо она прибавила: – Я чувствовала себя такой беспомощной.

В ее серебряных глазах засверкали слезы.

– Мне так жаль, Чет… Прости, что я не смогла сделать больше.

Чету хотелось сказать что-то утешительное, но правильные слова как-то не шли в голову.

Триш вышла из ванной с облегченным видом. Увидела их лица.

– Ой, простите. Не хотела вас прерывать. Может, мне пока немного пройтись?

– Чепуха, – сказала Ламия, утирая глаза. – Просто я – сентиментальная старая женщина. Скажи-ка мне, Триш, ты не прочь немного перекусить?

– Да, с удовольствием, мэм, – ответила Триш.

Ламия провела их на кухню, наполненную ароматом свежеиспеченного хлеба. В уютном уголке стоял обеденный стол; оттуда через высокое окно-эркер открывался вид на болота. Стол был накрыт на троих: тарелки, бокалы, столовое серебро. В центре стола, на доске, рядом с кувшином лимонада и корзинкой, накрытой хлопковым полотенцем, алела горка свежих спелых помидоров.

– Так вы нас ждали? – спросила Триш.

– Ждала.

Триш бросила Чету укоризненный взгляд.

Ламия сняла с корзины полотенце; там лежала буханка домашнего хлеба. Жестом она пригласила их к столу. Взяла в руки кувшин с лимонадом.

– Попробуйте, и скажите мне, что вы об этом думаете. – Она налила каждому по бокалу.

Чет сделал большой глоток.

– Ух ты, это очень вкусно. – Он осушил бокал.

Ламия, просияв, налила ему еще.

– Эти лимоны я выращиваю у себя в солярии. Лучшие лимоны, какие только можно найти здесь, на побережье. – Она нарезала хлеб, потом помидоры, соорудив каждому по бутерброду. – А теперь попробуйте-ка это.

Оба откусили по куску.

– Ой, вкуснотища! – сказала Триш, и Чет заулыбался. Помидоры были такими нежными, что прямо таяли во рту, и сок бежал по подбородку.

Рассмеявшись, Ламия вытянула из подставки салфетку и вручила Чету.

– А теперь скажите, вы когда-нибудь пробовали такие сладкие помидоры?

– Нет, мэм, – ответил Чет, утирая рот. Он доел бутерброд и попросил еще один. Пока они ели, Ламия рассказывала им про свой сад.

– Так приятно, когда за столом не одна. – Она помолчала. – Так, может, вы останетесь подольше? Да? Порадуете старушку.

Чет бросил взгляд на Триш и сделал глубокий вдох.

– На самом деле мы очень надеялись, что ты будешь нам рада. Потому что нам очень нужно место, где можно пожить. Совсем недолго. Пока я не найду работу и все не наладится. Но сначала я хотел тебе кое-что рассказать…

– У вас неприятности. Это я и так знаю.

– Да, мэм. Но…

– Насколько это серьезно?

– Я и сам точно не знаю.

Он рассказал бабушке, как они сбежали от судьи. Он не собирался вываливать ей все, но, начав, уже не мог остановиться. Не утаил ничего: рассказал и про них с Триш, и про кое-какие свои поступки, и про время, проведенное в тюрьме, и, наконец, про то, как они решили сбежать. Отвел взгляд.

– Эту машину я украл. Ну, мне хотелось бы думать, что я поменял ее на свой «Пинто» – оставил им ключи и вежливую записку. Но не думаю, что закон отнесется к этому так же. Но это еще не самое плохое… Нам пришлось прорываться этим утром… – Ему трудно было подбирать слова. – Мне кажется, я сбил человека.

Ламия кивнула.

– Мне ужасно жаль.

– Годами, – сказал Чет, – я мечтал об Острове Моран. Видел его во сне. Это место и ты – все это каким-то образом стало частью меня. Тетя Абигайль делала все, чтобы похоронить мое прошлое, похоронить всякую связь с Южной Каролиной. Об Острове Моран она говорила не иначе, как шепотом, так что я практически уверен – никто там, в Алабаме, и понятия не имеет ни о тебе, ни об этом месте. Вот почему мне показалось, что приехать сюда – хорошая идея. Но то, что я сбил этого парня… Думаю, это многое меняет. Папа Триш, он судья, большая шишка там, в Джаспере, и связей у него полно. Зная его, думаю, он этого просто так не оставит. То есть я пытаюсь сказать, что, если он найдет нас здесь, это может означать неприятности и для тебя тоже. Так что я – мы – поймем, если… То есть…

Ламия сжала его руку.

– Чет, ты помнишь, что я сказала тебе тогда, давно?

Чет покачал было головой, но тут воспоминание всплыло у него в голове – такое отчетливое, будто это случилось вчера. На похоронах матери он потихоньку сбежал от тетки и спрятался за насосной будкой, чтобы поплакать. Ламия нашла его там, утерла ему слезы. Потом повела к пруду, где они принялись ловить лягушек и оба страшно извозились в иле, и как же они хохотали над этим, чувствуя себя ужасными хулиганами. И было что-то еще… кровь, да, была кровь. Он и забыл об этом. «Мы с тобой одной крови», – сказала она и шипом проткнула себе кончик пальца. Она коснулась пальцем тыльной стороны его ладони, оставив два пятнышка. И что там она говорила при этом? «Вернись домой, вернись ко мне, вернись к своей крови». Тут он вдруг понял, что говорит вслух.

– Вот тебе и ответ, – сказала Ламия. – Мы одной крови. Это – твой дом, а неприятностей я не боюсь. И… старому человеку приятно, когда рядом – родные люди.

Чет испытал прилив облегчения и, глянув на Триш, увидел, что она чувствует то же самое.

– Порядок? – спросила Ламия.

– Порядок, – ответил Чет.

– Хорошо. Значит, все у нас решено, – сказала Ламия, закрывая тему, и улыбнулась. – А теперь кому еще лимонада?

– Я налью, – сказала Триш, поднимаясь и берясь за ручку кувшина. Но вдруг поморщилась и отдернула руку.

Ламия сощурилась.

– Что, ребенок?

– Ой, нет, – сказала Триш. – Это всего лишь рука. – Она показала Ламии порез. – Все не так плохо, как оно выглядит. Просто надо это продезинфицировать. У вас, случайно, йода нет?

Ламия возмущенно фыркнула.

– Не нужен тебе этот яд. Чет, подойди-ка туда, видишь, на шкафу черную шкатулку, на морозильнике? Дай-ка ее мне.

Чет вскочил с места и достал шкатулку: размером она была с коробку для обуви и сделана из черного жженого дерева. Чет поставил шкатулку на стол.

Ламия откинула крышку; внутри были маленькие бутылочки, жестяные коробочки, связки трав и коренья, завернутые в листья. Изнутри крышки был прикреплен маленький бронзовый нож с изображением змеи на рукоятке. Нож выглядел очень древним: лезвие было неровным, изъеденным пятнами патины. Она вытащила одну бутылочку и, сощурившись, принялась разглядывать на свет ее мутное содержимое. Проворчала что-то себе под нос, положила бутылочку на место и вытащила другую.

– А, вот оно! – Вытащив зубами пробку, она вытряхнула себе на палец черную вязкую каплю.

Запах заполнил комнату, и Триш наморщила нос.

– Именно по этому и можно сказать, что оно работает, – гордо сказала Ламия и собиралась уже было втереть жидкость в порез.

Триш отдернула руку.

– Погодите. Что это?

Ламия взглянула на черную каплю у себя на пальце.

– Что, это? Да это же кровяной мед, дитя. Ну, в общем и целом, кровяной мед. Понимаешь, семя дикого кабана мне достать не удалось, пришлось довольствоваться домашними животными. Но оно работает. Вообще-то, как мне кажется, оно работает даже лучше.

Она взглянула в лицо Триш, которое было полно ужаса.

– А, так ты никогда не пользовалась кровяным медом?

Триш потрясла головой.

– Столько старых умений потеряно. Ну, ты сейчас сама увидишь. Это сильное зелье. Оно не пачкает кровь, как те яды, что продают в аптеках.

Триш поморщилась и бросила на Чета беспомощный взгляд.

Поверх мази Ламия положила сухой лист, который достала из той же шкатулки, а потом начертила на листе знак, полукруг с пересекающей его чертой. Закрыла глаза и прошептала какие-то слова, – на своем родном языке, предположил Чет – потом повторила их несколько раз, нараспев. Поцеловав пальцы, она начертила в воздухе над раной знак, заслужив еще один недоуменный взгляд со стороны Триш.

– Ну вот, – сказала она, открыв глаза.

Триш во все глаза смотрела на свою ладонь.

– А что вы сейчас произнесли? Заклинание?

– Да. Заклинание, чтобы темные держались подальше. Они входят в тело через открытые раны.

– Так, значит, вы и вправду занимаетесь… э-э-э… – Триш осеклась.

– Ведьмовством? – подсказала Ламия.

Триш, покраснев, кивнула.

– И чего это тебе там Чет наболтал? – Ламия неодобрительно взглянула на внука.

Чет, сдаваясь, поднял руки.

– Ой, только не надо смотреть на меня так, – сказал он, смеясь. – Это все тетя Абигайль. Никак не могла наговориться о том, какая ты злобная ведьма.

Ламия рассмеялась.

– Уж кому знать, как не тете Абигайль. Да?

Триш явно смутилась.

– Я совсем не хотела вас обидеть.

– Прекрати, девочка. Ты вовсе меня не обидела. Я горжусь тем, что лечу людей. Колдовство, ведьмовство, как ты это ни называй. Это искусство, ремесло. Исчезающее ремесло. Но пусть мои странности тебя не пугают. Я – не злая ведьма, не как та, из страны Оз.

Триш заулыбалась.

– Ладно, я сама напросилась. – Она глянула на руку. – Ой, оно щиплет. – Но тут лоб у нее разгладился. – Вообще-то, стало лучше.

– Триш, если ты не против, расскажи, как у тебя проходит беременность?

– В основном неплохо… Наверное.

– Наверное?

Триш закусила губу.

– Ну… В последнее время у меня бывает небольшое кровотечение… Время от времени. Доктора, похоже, они не очень беспокоили. Но он сказал мне дать ему знать, если оно станет хуже.

– И оно стало?

– Нет.

– В кровотечении нет ничего необычного, даже на последних месяцах беременности, – сказала Ламия. – Оно может означать самые разные вещи. Триш, у меня на родине, моя мать, и ее мать, и до нее – ее мать, они все были целительницами, акушерками. И они передали свои умения мне. Умение проверить твое здоровье, здоровье ребенка. Если хочешь, я могу попробовать маленькое заклинание… Посмотреть тебя и ребенка.

– Заклинание? – опасливо повторила Триш.

– Не тревожься. Никаких зелий я тебя пить не заставлю. Мне просто нужна будет капелька твоей крови. Гораздо меньше, чем взяли бы у тебя в больнице для этих их дурацких анализов.

– Ну… может быть, – ответила Триш безо всякой уверенности.

Ламия улыбнулась.

– Вот и хорошо. – Она расправила связку сухих листьев, положила один себе на тарелку, а потом открыла маленькую жестяную коробочку и посыпала лист каким-то серым порошком. Взяла в руки нож. – Давай руку.

Триш покосилась на Чета.

– На меня не смотри, – сказал он.

Она вздохнула и вложила свою руку в руку Ламии.

Ламия прикоснулась кончиком лезвия к пальцу Триш – совсем легонько. На пальце набухла капля, и Ламия выдавила ее в порошок, неотрывно наблюдая за тем, как впитывается кровь. Больше, насколько Чету было видно, ничего не произошло, кроме того, что порошок приобрел зеленоватый оттенок.

Триш взглянула на Ламию.

– Это все?

Ламия предостерегающе подняла палец, вглядываясь в пятно крови. Порошок медленно таял, испаряясь, оставляя на листьях извилистые линии. На первый взгляд они казались случайными, но, приглядевшись, Чет заметил, что в них есть какая-то симметрия, узор, будто буквы – странные, чужие буквы.

– Ух ты, – сказала Триш. – А что это значит? – Выражение лица Ламии стало серьезным, и Триш тревожно прибавила: – Что-то плохое?

Пожилая женщина наклонилась еще ниже; губы ее шевелились, будто она читала про себя. Потом на ее лице отразилось глубокое облегчение.

– О, будь благословенна, Вирд! Благословенны будьте, дева, мать и бабка! Ребенок здоров!

Чета поразила абсолютная убежденность Ламии. Реально ли было то, что сейчас происходило, или нет – без сомнения, Ламия верила в это душой и сердцем. Ее убежденность была заразительной: Триш просияла.

– Ох, как я рада это слышать.

– Да, да, у тебя внутри растет очень здоровая душа. Но это еще не все, – поддразнила ее Ламия. – Если хочешь, я могу тебе сказать, кто там прячется – девочка или мальчик.

– О?