Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть Коул Тилли

– Из-за чего? – нахмурился я.

Поппи привстала на цыпочки и потянула меня за длинный локон.

– Когда ты вот так делаешь. Когда откидываешь волосы. – Я удивленно вскинул бровь, а она пожала плечами. – Устоять невозможно.

– Ja? – Я встал перед Поппи и нарочитым жестом отбросил с лица прядь. – Говоришь, устоять невозможно? И к тебе это тоже относится? – Она прыснула со смеху и схватила меня за руку. Мы прошли по дорожке к поляне – участку в парке, где вечерами собирались ребята из нашей школы.

– Вообще-то, Руне, меня не трогает, что на тебя засматриваются другие девчонки. Я знаю, как ты относишься ко мне, что чувствуешь, потому и сама отношусь к тебе так же и чувствую то же. – Поппи втянула нижнюю губу. Это означало, что она нервничает, но почему, я даже не представлял, пока она не продолжила: – Единственная, кто меня беспокоит, это Эвери. Она давно на тебя глаз положила и, даю руку на отсечение, готова на все, чтобы только заполучить желаемое.

Я покачал головой. Эвери мне даже не нравилась, но постоянно кружилась поблизости, потому что была в той же группе, что и большинство наших друзей. Все мои знакомые считали ее первой красоткой, но я их мнения не разделял и с трудом переносил ее отношение ко мне. Да и к Поппи тоже.

– Она ничего для меня не значит. Пустое место, понимаешь, Поппимин?

Поппи прижалась ко мне еще крепче. Мы повернули вправо, к нашим друзьям. Эвери сидела на земле и, завидев нас, выпрямилась.

Я снова наклонился к Поппи и повторил:

– Пустое место.

Вместо ответа она дернула меня за рубашку. Ее лучшая подруга, Джори, вскочила и раскрыла объятия. Взбалмошная, прямодушная, из тех, кто сначала говорит, а потом думает, она любила Поппи, которая отвечала ей тем же. В нашем городишке Джори была одной из тех немногих, кто воспринимал странности Поппи как нечто восхитительное и очаровательное, а не мрачное и подозрительное.

– Ты как, милая? – спросила Джори и, отступив на шаг, окинула подругу, на которой еще было черное концертное платье, оценивающим взглядом. – Чудесно выглядишь! Офигительно!

Поппи благодарно кивнула. Я снова взял ее за руку и повел к небольшому костру, который ребята развели в декоративном очаге. Мы сели на деревянную скамью. Поппи устроилась у меня на коленях, прижалась спиной к моей груди, а щекой к шее.

– Ну что, Попс, как оно? – спросил Джадсон, мой лучший друг, сидевший по другую сторону костра. Другой мой близкий приятель, Дикон, приветственно кивнул, а его подружка, Руби, помахала нам.

Поппи пожала плечами:

– Вроде бы неплохо.

– Как всегда, звезда шоу, – добавил я, крепко обнимая Поппи и улыбаясь моему темноволосому другу.

– Это же всего-навсего виолончель. Ничего особенного, – негромко возразила она.

Я покачал головой:

– Публика была в восторге.

Джори улыбнулась, а Эвери картинно закатила глаза. Не обращая внимания на Эвери, Поппи заговорила с Джори о школьных делах.

– Перестань, Попс. Говорю тебе, мистер Миллен – злобный инопланетянин. Или демон. Короче, откуда-то оттуда, из мира, о котором мы ничего не знаем. И директор вызвал его специально, чтобы мучить нас, слабых юных землян, заумной алгеброй. Для него это способ получения жизненной силы, тут у меня никаких сомнений нет. И, похоже, он нацелился на меня. Потому что я знаю, что он – пришелец. Господи! Он так на меня пялится!

– Джори! – расхохоталась Поппи. Ей было хорошо, и я, глядя на нее, улыбнулся. А потом отключился, прислонился к спинке скамейки и, неспешно рисуя пальцем узоры на запястье Поппи и слушая вполуха разговоры друзей, ушел в свои мысли. Больше всего мне хотелось поскорее свалить отсюда. Я был не прочь потрепаться с ребятами, но предпочитал компанию Поппи. Лишь ее общества мне недоставало; лишь в одном месте я желал быть – рядом с ней.

Джори, наверно, сказала что-то забавное, и Поппи даже подпрыгнула от смеха, задев висевший у меня на шее фотоаппарат. Она тут же виновато улыбнулась, а я наклонился, взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Обычный, мимолетный поцелуй, ничего такого, но Поппи вдруг запустила пальцы мне в волосы, потянула к себе и раскрыла губы. Наши языки встретились, и у меня перехватило дыхание.

Ее пальцы запутались в моих волосах. Я положил руку ей на шею, чтобы продлить поцелуй. Если бы не нужно было дышать, я бы, наверно, никогда и не отнял губ.

Отдавшись целиком поцелую, мы опомнились и отстранились только тогда, когда неподалеку кто-то откашлялся. Я поднял голову – по другую сторону костра ухмылялся Джадсон, а когда опустил глаза, увидел полыхающие от смущения щеки Поппи. Наши друзья отворачивались, сдерживая смех. Ничуть не смутившись – она же моя девушка! – я обнял ее еще крепче.

Затихший было разговор возобновился, а я стал проверять, в порядке ли фотоаппарат. Родители купили его мне на тринадцатый день рождения, когда заметили, что фотография становится моей страстью. Это был винтажный «Canon» шестидесятых годов. Я таскал его с собой повсюду и уже нащелкал тысячи фотографий. Не знаю почему, но в этой возможности поймать и сохранить мгновение было что-то магическое. Может быть, потому что иногда жизнь оставляет нам только эти вот моменты. Здесь уже ничего не изменишь, не переделаешь; что случается в тот или иной момент, то и определяет жизнь. Возможно, это и есть сама жизнь. Но сохраняя мгновение на пленке, ты даешь ему вечную жизнь. Для меня фотография – магия.

Я мысленно прокрутил каталог. Снимки с натуры, цветущие вишни в нашей роще занимали едва ли не всю пленку. Сегодня добавились фотографии Поппи на концерте. Ее очаровательное личико в момент полной самоотдачи. Такое выражение появлялось у нее только тогда, когда она смотрела на меня. Для Поппи я был особенным. Таким же особенным, как музыка.

И с музыкой, и со мной ее связывали нерушимые узы.

Я поднял руку с сотовым, вытянул вперед, направил камеру на нас. Поппи уже выключилась из общего разговора и теперь рассеянно водила кончиками пальцев по моей руке. Поймав ее врасплох, я щелкнул ровно в тот момент, когда она посмотрела на меня. В ее глазах промелькнула досада, и я тихонько усмехнулся. Конечно, Поппи не злилась по-настоящему, а только притворялась, что ей надоедают. На самом деле ей нравились все мои фотографии, даже сделанные исподтишка, когда она меньше всего этого ожидала.

Стоило мне только открыть фотографию, как сердце мгновенно заколотилось в груди. Поппи смотрела на меня, и она была, как всегда, прекрасна, но в этот раз меня сразило проступившее на ее лице выражение. То самое выражение в ее зеленых глазах, которое она равно дарила музыке и мне. То самое, которое говорило, что она принадлежит мне, а я принадлежу ей. То, которое говорило, что хотя мы еще молоды, но мы уже нашли друг в друге родную душу, стали половинками целого.

– Можно посмотреть?

Ее тихий голос отвлек меня от экрана. Она улыбнулась, и я опустил руку и повернул телефон так, чтобы ей был виден дисплей.

Взгляд ее смягчился, по губам скользнула тень улыбки.

– Руне, – прошептала Поппи едва слышно и, потянувшись, взяла мою свободную руку.

Я сжал ее пальцы.

– Сделай и мне такую, ладно? Чудесно получилось.

Я кивнул и поцеловал ее.

Вот почему мне так нравится фотография. Она может поймать истинное чувство, даже если оно выглянуло лишь на долю секунды.

Выключая камеру, я обратил внимание на цифры в уголке экрана и, наклонившись, негромко сказал:

– Нам пора домой. Уже поздно.

Поппи кивнула. Я поднялся и помог подняться ей.

– Уже уходите? – спросил Джадсон.

– Да. Увидимся в понедельник. – Я помахал остальным и взял Поппи за руку. По пути домой мы почти не разговаривали, а когда подошли к ее дому, остановились и обнялись. Я прижал ее к груди и положил ладонь ей на шею. Она вскинула голову и посмотрела на меня снизу вверх.

– Ты такая замечательная. Уверен, у тебя не будет проблем с поступлением в Джульярдскую школу. Нисколько не сомневаюсь, что твоя мечта – играть в Карнеги-холле – обязательно исполнится.

Поппи широко улыбнулась и дернула за ремешок висевшей у меня на шее камеры.

– А ты поступишь в Нью-Йоркскую школу искусств Тиш. Мы будем вместе, как и планировали всегда. Как и должно быть.

Я кивнул и коснулся губами ее щеки.

– И тогда никакого комендантского часа[2] уже не будет. – Поппи рассмеялась. Я спустился со щеки к губам, задержался на секунду и отступил.

Как раз в этот момент дверь открылась, и на пороге возник мистер Личфилд. Увидев, что я отстраняюсь от его дочери, и прекрасно понимая, что мы делали, он рассмеялся и сухо добавил:

– Спокойной ночи, Руне.

– Спокойной ночи, мистер Личфилд.

Поппи зарделась и шмыгнула в дом, а я пересек лужайку, открыл дверь и прошел в гостиную. Родители сидели на диване в напряженных, как мне показалось, позах.

– Hei, – сказал я.

Мама вскинула голову:

– Hei, малыш.

– Что случилось? – нахмурился я.

Мама бросила вопросительный взгляд на папу и покачала головой.

– Ничего, малыш. Как Поппи? Хорошо отыграла? Извини, мы не смогли прийти.

Я стоял и смотрел на родителей. Они что-то скрывали, о чем-то умалчивали – это было ясно. Не дождавшись продолжения, я медленно кивнул и ответил на мамин вопрос.

– Как всегда, безупречно.

В ее глазах, похоже, блеснули слезы, но она тут же сморгнула их. Ситуация сложилась неловкая.

– Проявлю пленку, – я постучал по фотоаппарату, – и спать.

Голос отца догнал меня у лестницы.

– Мы уезжаем завтра. Всей семьей.

Я замер:

– Не могу. Мы с Поппи планировали провести день вместе.

Отец покачал головой:

– Только не завтра.

– Но… – попытался возразить я, но папа не дал говорить.

– Я сказал нет. Ты едешь с нами, это решено. С Поппи встретишься, когда вернемся. Мы не на весь день уезжаем.

– Да что тут на самом деле происходит?

Отец подошел и остановился передо мной. Положил руку мне на плечо.

– Ничего, Руне. Просто из-за работы я почти совсем тебя не вижу. Хочу это изменить, поэтому завтра мы проведем день на пляже.

– Ну, тогда ведь Поппи может поехать с нами? Ей нравится на пляже. Это одно из ее любимых мест.

– Не завтра, Руне.

Я стоял молча, недовольный и злой, понимая, что сегодня он не уступит.

– Иди, проявляй свою пленку, – устало вздохнул он. – И ни о чем не тревожься.

Я так и сделал. Спустился в подвал и зашел в узкий закуток, который папа превратил в фотолабораторию. Можно было бы пользоваться цифровой камерой, но я работал по старинке и все еще проявлял пленки. Мне казалось, так получается лучше.

Через двадцать минут передо мной лежала вереница новых фотографий. Отпечатал я и снимок с телефона, тот, на котором были мы с Поппи. Его я взял с собой в спальню, а по пути заглянул в комнату младшего брата, двухлетнего Элтона. Он лежал, свернувшись, прижав к себе плюшевого медвежонка, и его спутанные светлые волосы разметались по подушке.

Я толкнул дверь и включил лампу. Посмотрел на часы – время приближалось к полуночи. Я откинул упавшие на глаза волосы, подошел к окну и невольно улыбнулся, увидев на фоне погрузившегося в темноту дома Личфилдов одно светлое окно – сигнал Поппи, означавший, что берег чист и путь открыт.

Я запер изнутри дверь и выключил лампу. Спальня наполнилась тьмой. Я быстро переоделся в пижамные брюки и куртку, неслышно поднял окно и выбрался наружу. Пробежав через лужайку между нашими двумя домами, я забрался в комнату Поппи и осторожно, стараясь не шуметь, закрыл окно.

Поппи лежала в постели, укрывшись одеялом. Глаза закрыты. Дыхание ровное и спокойное. Ладонь под щекой. Невольно залюбовавшись этой трогательной картиной, я подошел ближе, положил на тумбочку подарок и сам устроился рядом.

Мы лежали рядом, деля одну подушку.

Так продолжалось уже не один год. Первый раз я остался у нее по ошибке. Мне было двенадцать – я забрался в ее спальню просто поговорить и сам не заметил, как уснул. К счастью, проснулся утром рано и домой успел вернуться незамеченным. Но на следующий вечер остался уже умышленно, а потом это стало едва ли не обычным делом. Нам повезло – никто ничего не узнал, и наша тайна осталась тайной. Уж и не знаю, как бы повел себя мистер Личфилд, узнав, что я провожу ночи в постели с его дочерью.

Вот только спать рядом с Поппи становилось все труднее и труднее. Мне уже исполнилось пятнадцать, и мои чувства к ней изменились. Я и смотрел на нее иначе. И с ней происходило то же самое. Мы целовались все больше и больше, и поцелуи уже не были невинными, а наши руки забирались в такие места, куда им забираться не следовало. И нажать на тормоз бывало все труднее. Я хотел большего. Я хотел мою девушку всю, целиком.

Но мы были слишком молоды и знали это.

Вот только легче от этого не становилось.

Поппи пошевелилась.

– Думала, ты уже не придешь сегодня. Ждала-ждала, а ты все не приходил и не приходил, – сонно проворчала она, убирая волосы с моего лица.

Я взял ее руку, приник губами к ладони.

– Долго проявлял пленку. И родители вели себя как-то странно.

– Странно? Это как? – спросила Поппи, придвигаясь ближе и целуя меня в щеку.

Я покачал головой.

– Ну, не знаю… странно. По-моему, что-то происходит, но они не говорят, не хотят, чтобы я беспокоился.

Поппи озабоченно нахмурилась. Я сжал ее ладонь и, вспомнив про подарок, протянул руку и взял с тумбочки фотографию, которую вставил дома в простенькую серебряную рамку. Потом коснулся пальцем иконки фонарика на телефоне и повернул рамку так, чтобы ее было лучше видно.

Поппи тихонько ахнула, и ее лицо осветилось улыбкой. Она взяла фотографию, провела пальцем по стеклу и, полюбовавшись секунду-другую, поставила на тумбочку.

– Мне нравится.

Поппи приподняла одеяло, и я придвинулся поближе, положил руку ей на талию и принялся целовать ее щеки и шею. В какой-то момент мои губы коснулись одного местечка под ухом, и она хихикнула и отстранилась.

– Руне! Щекотно!

Я отодвинулся и просунул ладонь между ее руками.

– Ну? – шепотом спросила она, наматывая на палец длинную прядь моих волос. – Что будем делать завтра?

Я закатил глаза:

– Ничего не получится. Папа объявил семейный день, и мы все отправляемся на пляж.

У нее вспыхнули глаза.

– Правда? – Она села. – Обожаю пляж!

Мне стало не по себе.

– Он сказал, поедем только мы одни. Только семья.

– О… – огорченно протянула Поппи и откинулась на подушку. – Я что-то не так сделала? Чем-то провинилась? Твой папа всегда приглашает меня со всеми вами.

– Да нет, нет, – запротестовал я. – В том-то и дело. Говорю же, они странно себя ведут. Папа сказал, что хочет, чтобы мы провели этот день семьей, но мне кажется, тут что-то еще кроется.

– Ладно, – грустно согласилась Поппи.

Я погладил ее по щеке:

– Обещаю, к обеду вернусь. И завтрашний вечер проведем вместе.

Поппи взяла меня за руку. Ее зеленые глаза в тусклом свете лампы казались необыкновенно большими.

– Хорошо.

Я провел ладонью по ее каштановым волосам:

– Ты такая красивая.

Румянец окрасил ее щеки. Я подался к ней, впился губами в ее рот и раздвинул языком ее губы. Поппи чуть слышно охнула и вцепилась в мои волосы.

Я не мог оторваться. Чем больше мы целовались, тем жарче становился ее рот. Мои руки скользили по ее голым рукам и опускались все ниже и ниже, к талии.

Поппи повернулась на спину, и моя ладонь скользнула по ее ноге. Я прижался еще теснее и потерся о нее. Поппи мотнула головой, со стоном оторвавшись от моих губ. Но я не остановился и продолжал целовать ее все настойчивее – в щеку, шею, плечо. Моя рука забралась под сорочку, и пальцы ритмично поглаживали мягкий низ ее живота. Она потянула меня за волосы и, развернувшись, обвила меня ногой. Я глухо застонал и, потянувшись, захватил ее рот. Наши языки столкнулись, и моя рука двинулась вверх.

Поппи разорвала поцелуй:

– Руне…

Я уронил голову, уткнувшись лицом в ложбинку между шеей и плечом и с трудом переводя дух. Желание было столь велико, что казалось, мне недостанет сил взять его под контроль и остановиться.

Поппи поглаживала меня по спине, и я попытался успокоиться, сосредоточившись на ритме ее пальцев.

Минута шла за минутой. Я лежал неподвижно, распластавшись на Поппи, вдыхая ее аромат, чувствуя под рукой ее мягкий живот.

– Руне? – прошептала она.

Я поднял голову.

Она тут же дотронулась до моей щеки.

– Малыш? – В ее голосе прозвучала тревожная нотка.

– Все в порядке, – прошептал я как можно тише, чтобы не побеспокоить ее родителей, и заглянул в ее глубокие глаза. – Просто чертовски тебя хочу. Когда вот такое случается… когда мы заходим так далеко… я как будто теряю рассудок.

Поппи запустила пальцы мне в волосы, и я закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями.

– Прости. Мне так жаль…

– Нет, – решительно перебил я, невольно повысив голос. Получилось слишком громко. Огромные глаза Поппи смотрели на меня. Я отодвинулся. – Не надо. Не извиняйся за то, что остановила меня. Мы не сделаем ничего, о чем тебе придется потом пожалеть.

С ее распухших от поцелуев губ слетел долгий вздох.

– Спасибо, – прошептала она. Моя рука нашла ее руку, и наши пальцы переплелись.

Я сдвинулся к краю и кивнул, приглашая ее в объятия. Поппи положила голову мне на грудь. Я закрыл глаза и постарался выровнять дыхание.

В конце концов сон все же взял верх. Палец Поппи выписывал узоры на моем животе. Я уже проваливался в забытье, когда она вдруг прошептала:

– Ты – мое все, Руне Кристиансен. Надеюсь, тебе это известно.

Глаза распахнулись сами собой. Подсунув палец под подбородок, я повернул ее лицо к себе. Ее приоткрытые губы ждали поцелуя.

Я поцеловал ее – нежно, мягко – и отстранился. Лежа с закрытыми глазами, Поппи улыбнулась. Она выглядела такой счастливой и умиротворенной, что моя грудь разрывалась от нежности.

– Вместе навсегда, – прошептал я.

Она повернулась, устраиваясь поудобнее, и ответила тоже шепотом:

– На веки вечные.

И мы оба уснули.