Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

– А как же. Они проводят у меня летние каникулы. Детям на юге хорошо. Можно в любое время года играть в теннис, ездить верхом, купаться. Мы вступили в местный клуб, и они завели много знакомств среди сверстников.

– Да, это здорово.

Оба замолчали. Оливия тактично ждала, чтобы он, если захочет, мог достать бумажник и показать фотографии. Но, к счастью, Хэнк никаких фотографий показывать не стал. Оливии он все больше и больше нравился. Она сказала:

– У вас стакан пустой. Налить еще?

Разговор продолжался. Они перешли к более серьезным темам: к американской политике, экономическому равновесию между Англией и Америкой. Его взгляды оказались либеральными и прагматическими; он, правда, голосовал, по его собственным словам, за республиканцев, однако чувствовалось, что проблемы третьего мира его глубоко заботят.

Оливия между тем покосилась на часы и с удивлением увидела, что уже девять.

– По-моему, пора поесть, – сказала она.

Он встал, взял стаканы, из которых они пили, и пошел следом за ней – в ее маленькую столовую. Оливия включила слабый свет, и стал виден изысканно накрытый стол, лучащийся хрусталем и серебром, с корзинкой ранних лилий посредине. Несмотря на полумрак, Хэнк сразу обратил внимание на синюю стену, всю увешанную фотографиями в рамочках, и очень оживился.

– Смотрите-ка! До чего здорово придумано.

– Семейные фотографии, как правило, некуда девать. Я долго думала и решила вопрос радикально: заклеила ими стену.

Она прошла за стойку кухоньки, чтобы взять паштет и черный хлеб, а он стоял к ней спиной и разглядывал снимки, точно любитель живописи в картинной галерее.

– Кто эта красотка?

– Моя сестра Нэнси.

– Она очаровательна.

– Да. Была. Но теперь очень сдала, что называется, расползлась, постарела. А девушкой и вправду была очаровательна. Тут она снята незадолго до свадьбы.

– Где она живет?

– В Глостершире. У нее двое несносных детей и зануда-муж. А предел счастья для нее – это тащить по скаковому полю пару ньюфаундлендов на поводках и орать приветствия всем знакомым на трибунах. – Хэнк обернулся, на лице у него было написано глубочайшее недоумение. Оливия рассмеялась. – Вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю?

– Только самый общий смысл. – Он вернулся к разглядыванию снимков. – А кто эта красивая дама?

– Это мама.

– А портрет отца у вас тут есть?

– Нет. Отца нет в живых. А это мой брат Ноэль. Красавец-мужчина с голубыми глазами.

– Действительно хорош собой. Он женат?

– Нет. Ему уже почти тридцать, а он все еще холост.

– У него, конечно, есть девушка?

– Такой, чтобы жила с ним вместе, нет. И никогда не было. Он всю жизнь боится потерять свободу. Знаете, из тех, кто не может принять приглашение на вечеринку из страха, что поступит другое, более престижное.

Хэнк беззвучно рассмеялся.

– Вы беспощадны к своим родным.

– Знаю. Но какой смысл цепляться за сентиментальные иллюзии, особенно в моем возрасте?

Она вышла из-за стойки и расставила на столе паштет, масло и черный хлеб с поджаристой корочкой. Потом взяла спички и зажгла свечи.

– А кто это?

– На которую вы смотрите?

– Вот. Мужчина с девочкой.

– А, это. – Оливия подошла и встала с ним рядом. – Этого мужчину зовут Космо Гамильтон. Рядом его дочь Антония.

– Миловидная девчушка.

– Этот снимок я сделала пять лет назад. Теперь ей должно быть восемнадцать.

– Ваши родственники?

– Нет, это друг. Бывший друг. Любовник, если точнее. У него дом на Ивисе. Пять лет назад я оставила работу и целый год прожила там с ним.

Хэнк вздернул брови:

– Целый год! Прожить столько с человеком – это большой срок.

– Время пролетело очень быстро.

Она чувствовала на себе его взгляд.

– Вы его любили?

– Да. Больше, чем кого бы то ни было в жизни.

– А почему вы не вышли за него замуж? Или он был женат?

– Нет, жены у него не было. Но я не хотела выходить за него, потому что не хотела выходить ни за кого. И теперь не хочу.

– Вы с ним видитесь?

– Нет. Я с ним простилась, и на том наш роман закончился.

– А что его дочка, Антония?

– Не знаю.

– Вы не переписываетесь?

Оливия пожала плечами.

– Я посылаю ему поздравительную открытку каждое Рождество. Так мы уговорились. Одну открытку в год. С птичкой.

– Не особенно-то щедро, по-моему.

– Да, в самом деле. Вам, наверное, трудно это понять, но главное, Космо понимает. – Она улыбнулась. – А теперь, когда с моими близкими покончено, не пора ли налить вина и что-нибудь поесть?

Он сказал:

– Завтра суббота. Что вы обычно делаете по субботам?

– Иногда уезжаю из города до понедельника. Иногда остаюсь дома. Расслабляюсь. Распоясываюсь. Зову знакомых выпить и поболтать.

– У вас уже есть планы на завтра?

– А что?

– Я не назначал на субботу никаких встреч и подумал, может, возьмем машину и поедем куда-нибудь вместе? Вы бы показали мне вашу английскую природу, о которой я столько читал, но никогда не было времени поехать посмотреть своими глазами.

Ужин кончился. Они оставили тарелки на столе, выключили свет и с кофе и коньяком вернулись к камину. Теперь оба сидели на диване вполоборота друг к другу: темная голова Оливии откинута на малиновую индийскую подушку, ноги подогнуты, одна лакированная туфелька соскочила и лежит на ковре.

Она сказала:

– Я хотела завтра съездить в Глостершир к матери.

– Она вас ждет?

– Да нет. Я думала созвониться с ней перед сном.

– А это обязательно?

Оливия задумалась. Она уже решила, что поедет, а когда решение принято, можно больше не беспокоиться. Но теперь…

– Не то чтобы обязательно, – ответила она. – Просто мама была нездорова, и я у нее давно не была, а надо бы.

– А я не мог бы вас уговорить перенести поездку на другой день?

Она улыбнулась, отпила еще глоток крепкого черного кофе и твердо поставила чашечку точно на середину блюдца.

– Как же вы будете меня уговаривать?

– Ну, я попытался бы соблазнить вас обедом в четырехзвездочном ресторане. Или катанием на пароходе по реке. Или прогулкой по лугам. Тем, что вам больше нравится.

Оливия обдумала приманки.

– Наверное, я могла бы отложить поездку к маме на неделю. Завтра она меня не ждет, так что не огорчится.

– Значит, вы согласны?

Она приняла решение:

– Да.

– Мне взять машину напрокат?

– У меня есть своя, в отличном состоянии.

– Куда же мы отправимся?

Оливия пожала плечами:

– В Новый лес. Вверх по берегу Темзы до Хенли. Можно поехать в Кент и посмотреть сады в Сиссингхерсте.

– Отложим решение на завтра?

– Можно и так.

– В котором часу назначим выезд?

– Надо бы пораньше. Чтобы успеть выбраться из города, пока улицы не запружены.

– В таком случае мне, пожалуй, пора возвращаться к себе в отель.

– Да, – сказала Оливия. – Пожалуй, пора.

Но ни он, ни она не двинулись с места. Их взгляды устремились навстречу друг другу с противоположных концов большого белого дивана. Соприкоснулись. В комнате стояла тишина, пленка в магнитофоне кончилась. По окнам струился дождь. Мимо дома проехала машина. Часы на каминной полке отсчитывали секунду за секундой. Был уже почти час ночи.

Наконец он, как она и ожидала, придвинулся к ней, обнял одной рукой за плечи, притянул к себе. Теперь ее голова уже не покоилась на малиновой подушке, а легла на его теплую, крепкую грудь. Свободной рукой он отвел волосы с ее щеки, повернул к себе за подбородок и, наклонившись, поцеловал в губы. Рука его с подбородка скользнула ей на шею и дальше вниз, на маленькую выпуклость груди.

– Я весь вечер этого хотел, – проговорил он.

– А я весь вечер этого ждала.

– Мы выезжаем рано утром… Тебе не кажется, что мне бессмысленно уезжать в «Риц» ради каких-то четырех часов сна, а потом возвращаться обратно?

– Да, ужасно глупо.

– Можно я останусь?

– Отчего же нет?

Он отстранился и посмотрел ей в лицо. В его взгляде была странная смесь желания и усмешки.

– Есть, правда, одно препятствие, – сказал он. – У меня нет бритвы и зубной щетки.

– У меня имеется и то и другое. Нераспечатанное. На всякий случай.

Он сказал, смеясь:

– Ты поразительная женщина.

– Да, мне говорили.

Оливия, как всегда, проснулась рано. Часы показывали половину восьмого. В просвет между шторами просачивался холодный свежий утренний воздух. Только-только рассвело. На небе ни облачка. Кажется, погода обещает быть хорошей.

Оливия немножко полежала, сонная, расслабленная, с улыбкой вспоминая минувшую ночь и предвкушая удовольствия предстоящего дня. Потом, повернув голову, стала с удовольствием разглядывать лицо мужчины, спящего на другой стороне ее широкой кровати. Одна подогнутая рука под головой, другая – поверх пушистого белого одеяла, загорелая, как и все его крепкое, моложавое тело, и покрытая мягким золотистым пушком. Оливия протянула руку и погладила его локоть, осторожно, как какую-нибудь фарфоровую безделушку, просто ради удовольствия ощутить кончиками пальцев фактуру и форму.

Легкое прикосновение не потревожило его сон, и, когда она отняла пальцы, он продолжал спать.

А Оливия окончательно проснулась и почувствовала прилив бешеной энергии. Ей захотелось поскорее отправиться в путь. Осторожно отвернув одеяло, она вылезла из постели, сунула ноги в домашние туфли, надела розовый шерстяной халат, перетянула тонкую талию поясом и, поплотнее закрыв за собой дверь спальни, спустилась вниз.

День действительно обещал быть прекрасным. Ночью чуть-чуть подморозило, но бледное утреннее небо было безоблачно, и первые низкие лучи зимнего солнца уже легли вдоль пустынной улицы. Оливия отворила входную дверь, внесла молоко на кухню и поставила бутылки в холодильник. Потом собрала со стола оставшуюся от ужина посуду, сунула ее в моечную машину и накрыла стол к завтраку. Она насыпала кофе в кофеварку, достала бекон и яйца, а также коробку сухих хлопьев. Потом зашла в гостиную, поправила диванные подушки, собрала и вынесла грязные стаканы и кофейные чашки, развела огонь в камине. Подаренные Хэнком розы начали раскрываться, протягивая лепестки, точно молящие руки. Оливия опять понюхала их, но они, бедняжки, по-прежнему не пахли. «Не обращайте внимания, – сказала она им. – Зато вы красивые. Вот и будьте довольны тем, что имеете».

Стукнула крышка почтового ящика, на половичок под дверью упала прибывшая почта. Оливия сделала шаг к двери, но в это время зазвонил телефон, и она, бросившись к аппарату, поспешила снять трубку, чтобы пронзительный звонок не разбудил спящего наверху Хэнка.

– Алло?

В зеркале над каминной полкой она увидела свое отражение – утреннее обнаженное лицо, прядь волос поперек щеки. Убрала волосы с лица и, так как никто не отвечал, повторила еще раз:

– Ал-ло-о?

В трубке затрещало, загудело, и женский голос произнес:

– Оливия?

– Да.

– Оливия, это Антония.

– Антония?

– Антония Гамильтон. Дочь Космо.

– Антония! – Оливия с ногами забралась в угол дивана и обхватила телефонную трубку ладонями. – Ты откуда говоришь?

– С Ивисы.

– А слышно хорошо, как будто ты где-то по соседству.

– Знаю. Спасибо хоть тут хорошая линия.

Юный голос звучал как-то странно. Оливия перестала улыбаться и сильнее сдавила белую гладкую трубку.

– А ты что звонишь?

– Оливия, я должна была тебе сообщить. К сожалению, у меня печальная новость. Папа умер. Умер. Умер Космо.

– Умер, – повторила Оливия шепотом, не сознавая того, что говорит вслух.

– Он скончался в четверг поздно ночью. В клинике… Вчера были похороны.

– Но… – Космо умер. Не может быть. – Но… как же? Отчего?

– Я… я не могу сказать по телефону.

Антония на Ивисе без Космо.

– Откуда ты звонишь?

– От Педро.

– Где ты живешь?

– Дома.

– Ты одна там?

– Нет. Томеу и Мария перебрались сюда ко мне. Они очень мне помогли.

– Но…

– Оливия, мне надо в Лондон. Я не могу здесь оставаться. Во-первых, дом не мой… и вообще, по тысяче разных причин. И я должна подыскать себе работу. Если я приеду, можно мне несколько дней пожить у тебя, пока я не устроюсь? Я бы не стала тебя просить о такой услуге, но больше некого.

Оливия колебалась, проклиная сама себя за это, но всем существом восставая против мысли о чьем бы то ни было, даже и этой девочки, вторжении в драгоценную обособленность своего дома и своей личной жизни.

– А… твоя мама?

– Она вышла замуж. Живет теперь на севере, в Хаддерсфильде. А я не хочу туда… Это я тоже потом объясню. Всего на несколько дней, понимаешь? Мне только надо наладить свою жизнь.

– Когда ты думаешь приехать?

– На той неделе. В четверг, может быть, если достану билет. Оливия, это будет всего несколько дней, пока я не налажу свою жизнь.

Ее умоляющий голосок звучал беспомощно и жалобно, как когда-то в детстве. Оливии вдруг отчетливо вспомнилось, как она увидела Антонию в первый раз – бегущей по гранитному полу аэропорта Ивисы и с разбегу бросающейся на шею Космо. Как ты можешь, эгоистка несчастная? Ведь это Антония тебя просит о помощи, дочь Космо, а Космо больше нет, и то, что она обратились к тебе, для тебя величайшая честь. Хоть раз в жизни перестань думать только о себе.

И с приветливой, успокаивающей улыбкой, словно Антония могла ее видеть, Оливия твердо сказала, стараясь придать своему голосу побольше уверенности и тепла:

– Конечно приезжай. Сообщи мне номер рейса, я встречу тебя в Хитроу. Тогда обо всем и поговорим.

– Ой, ты просто ангел! Я тебе ну нисколечко не буду мешать.

– Ну конечно не будешь. – Практичный, натренированный ум Оливии уже переключился на возможные проблемы: – Как у тебя с деньгами?

– С деньгами?.. – растерянно переспросила Антония, как будто о таких вещах даже не задумывалась; возможно, так и было. – Вроде бы нормально.

– На авиабилет хватит?

– Да, я думаю. Только-только.

– Сообщи о приезде, я буду ждать.

– Спасибо, спасибо, Оливия! И я… мне очень грустно это, насчет папы…

– Мне тоже грустно. – Это было более чем мягко сказано. Оливия закрыла глаза, чтобы как-то отгородиться от не до конца осознанной боли. – Он очень много для меня значил.

– Ага. – Было слышно, что Антония плачет. Оливия почти ощутила кожей влагу ее слез. – До свидания, Оливия.

– До свидания.

Антония положила трубку.

Немного спустя заторможенным движением Оливия тоже опустила белую трубку своего телефона. И сразу почувствовала страшный холод. Обхватив себя руками, забившись в угол дивана, она смотрела на свою нарядную, чистую комнату. Ничего не изменилось, все на месте, и тем не менее все не так, как было. Нет больше Космо, Космо умер. Остаток жизни ей предстоит теперь прожить в мире, где Космо нет. Она вспомнила теплый вечер, когда они сидели за столиком перед баром Педро и какой-то юноша играл на гитаре концерт Родриго, наполняя ночь музыкой Испании. Почему именно тот вечер, ведь у нее осталась от жизни с Космо целая сокровищница воспоминаний?

На лестнице раздались шаги. Оливия подняла голову. Сверху к ней спускался Хэнк Спотсвуд. Он был в ее белом мохнатом халате – вид нисколько не комичный, потому что халат, вообще-то, был мужской и ему вполне по размеру. Слава богу, что он не смешон сейчас, иначе она бы, кажется, не вынесла. И это бесконечно глупо, потому что не все ли равно, смешон он или нет, когда Космо умер?

Она смотрела на него и молчала. Он сказал:

– Я слышал, телефон звонил.

– А я надеялась, что он тебя не разбудит.

Оливия не знала, что лицо у нее серое и черные глаза – как две дыры. Он спросил:

– Что случилось?

У него была легкая светлая щетина на щеках и всклокоченные волосы. Оливия вспомнила минувшую ночь и порадовалась, что это был он.

– Умер Космо. Тот человек, о котором я тебе вчера рассказывала. На Ивисе.

– О господи!

Хэнк пересек комнату, сел рядом, обхватил ее и прижал к груди, как ребенка, которого надо утешить. Она уткнулась лицом в шершавую ткань халата. Ей так хотелось заплакать! Чтобы хлынули из глаз слезы, вырвалось наружу горе, сдавившее сердце. Но слез не было. Оливия с детства не умела плакать.

– А кто звонил? – спросил Хэнк.

– Его дочь. Антония. Бедная девочка. Он умер в четверг ночью, вчера были похороны. Больше я ничего не знаю.

– Сколько ему было лет?

– Я думаю… около шестидесяти. Но он был такой молодой!

– Что случилось?

– Не знаю. Она не хотела рассказывать по телефону. Сказала только, что он скончался в клинике. Она… она хочет приехать в Лондон. Она приедет на той неделе. И поживет несколько дней у меня.

Он промолчал, только еще крепче обнял ее, легонько похлопывая по плечу, словно испуганную нервную лошадь. И она понемногу успокоилась. Согрелась. Положила ладони ему на грудь, уперлась и отодвинулась – снова прежняя Оливия, полностью владеющая собой.

– Прости, – проговорила она. – Такая эмоциональность мне обычно не свойственна.

– Может быть, я могу чем-то помочь?

– Здесь никто и ничем не может помочь. Все кончено.

– А как насчет сегодняшней поездки? Ты не хочешь все отменить? Я немедленно исчезну с твоих глаз, если ты захочешь остаться одна.

– Нет, я не хочу остаться одна. Меньше всего мне сейчас нужно быть одной. – Она собрала и расставила по местам свои разбежавшиеся мысли. Первым делом надо сообщить о смерти Космо маме. – Но, боюсь, в Сиссингхерст или Хенли мы на этот раз не попадем. Мне все же придется поехать в Глостершир к маме. Я сказала тебе, что она была нездорова, но на самом деле у нее были проблемы с сердцем. И она очень хорошо относилась к Космо. Когда я жила на Ивисе, она приехала и гостила у нас целый месяц. Это было счастливое время. Наверное, самое счастливое в моей жизни. Поэтому я должна сказать ей, что он умер, и должна при этом быть рядом с ней. – Оливия заглянула ему в глаза. – Может быть, поедешь со мной? Это ужасно далеко, конечно, но мамочка накормит нас обедом, и можно будет спокойно посидеть у нее до вечера.

– Поеду с большим удовольствием. И машину поведу.

Твердый, как скала. Оливия благодарно улыбнулась.

– Сейчас я ей позвоню. – Она потянулась за трубкой. – Скажу, чтобы ждала нас к обеду.

– А нельзя нам взять ее с собой и поехать пообедать где-нибудь?

– Ты не знаешь мою мамочку, – ответила Оливия, набирая номер.

Хэнк не стал спорить. Поднявшись с дивана, он сказал:

– Кажется, кофе уже капает. Что, если я приготовлю завтрак?

Они выехали в девять, Оливия – на пассажирском сиденье своего темно-зеленого «альфасада», Хэнк – за рулем. Поначалу он был напряжен, каждую минуту напоминая себе, что здесь левостороннее движение, но потом, залив бак у бензоколонки, стал понемногу осваиваться и набирать скорость. Подъезжая к Оксфорду, они уже делали добрых семьдесят миль в час.

В пути не разговаривали. Все его внимание было сосредоточено на встречных и попутных машинах и на извивах большого шоссе. А Оливия рада была помолчать, она сидела, зарывшись подбородком в меховой воротник и провожая невидящими глазами проносящиеся мимо унылые пейзажи.

Но после Оксфорда стало лучше. Был ясный, свежий зимний день, невысокое солнышко, поднявшись по краю в холодное небо, растопило иней на лугу и на пашне и отбросило поперек дороги кружевные тени оголенных деревьев. Фермеры начали пахоту, тучи чаек вились над тракторами и свежевывернутыми пластами черной земли. «Альфасад» проезжал через маленькие городки, кипящие субботним оживлением. Вдоль узких улочек стояли припаркованные семейные автомашины, доставившие жителей отдаленных деревень в город за покупками, по тротуарам сновали мамаши с детьми и колясками и стояли в ряд палатки, заваленные грудами яркой одежды, пластиковыми игрушками, надувными шариками, цветами, свежими фруктами и овощами. Еще дальше, во дворе пивной, собрались местные охотники – лошади били подковами, скулили и взлаивали псы, дудели охотничьи рога, громко переговаривались всадники в нарядных алых фраках. Хэнк едва верил собственным глазам.

– Ну, ты посмотри только! – восхитился он и хотел было остановиться, чтобы налюбоваться вдоволь, но молодой полисмен сделал ему знак не задерживаясь следовать дальше. Хэнк разочарованно бросил последний взгляд на это истинно английское зрелище и дал газ.

– Просто сцена из кинофильма: старая корчма, мощеный двор. Надо же, а у меня нет с собой фотоаппарата.

Оливии было приятно это слышать.

– Вот, а ты собирался поездить по живописным местам. Мог бы всю страну исколесить, а такого не увидеть.

– Да, похоже, у меня сегодня счастливый день.

Уже начинались Котсуолдские холмы. Сузившаяся дорога извивалась среди мокрых лугов, бежала по старинным каменным мостикам. Дома и фермы, сложенные из медвяного котсуолдского камня, золотились в солнечном свете, при каждом – цветник, который летом запестреет всеми цветами радуги, и фруктовый сад, где росли ухоженные яблони и сливы.

– Понятно, почему твоя мать решила поселиться в этих местах. Нигде не видел такой красивой природы. И столько зелени.

– Как это ни странно, но мамочка не из-за красивых пейзажей сюда переехала. Когда продали лондонский дом, у нее было твердое намерение поселиться в Корнуолле. Она жила там в молодости, и я думаю, ей очень хотелось возвратиться в те края. Но моя сестра Нэнси считала, что это слишком далеко, далеко от нас, и нашла ей этот домик. И вышло, как оказалось, к лучшему, хотя тогда я сердилась на Нэнси за то, что она вмешивается.

– Ваша мать живет одна?

– Да. И это проблема. Доктора говорят, что ей нужен кто-нибудь – компаньонка или экономка, но я-то знаю, что присутствие чужого человека будет ей в тягость. Она страшно независимая, да и не такая уж старая, всего шестьдесят четыре года. По-моему, обходиться с мамочкой как с выжившей из ума старухой унизительно для нее. Она целые дни занята: готовит, работает в огороде, принимает гостей, читает все, что достанет, музыку слушает, ведет длинные, интересные разговоры по телефону. А иногда соберется и уедет за границу в гости к кому-нибудь из знакомых, обычно во Францию. Ее отец был художником, и в молодости она много жила в Париже. – Оливия с улыбкой обернулась к Хэнку. – Зачем только я тебе все это рассказываю? Ты же скоро сам все увидишь.

– А на Ивисе ей понравилось?